Загадочные края

1

Заснеженный северный лес дремал, плотно укутанный зимним покровом, лишь по вечерам его тревожил падающий ледяной сетью холод, который заставлял деревья боязливо потрескивать, да ещё время от времени проносились настоящие бури – с ветрами и пургой. Они заставляли море, окружавшее скалы и лес в этих местах почти с трёх полных сторон, беспокойно шуметь, колоть тонкий лёд у берегов и возносить огромные глыбы студеной воды к нижним вершинам гор, а лес – сбрасывать с ветвей хрусткий иней. Здешние края именовали Землёй Фьордов, и в штормовые ночи тут опасно было находиться вне домашнего приюта. К счастью, в этих местах уже более ста лет высился крепкий горд, именовавшийся Свёерхольмом, владение лордов Бергденских – потомков Свёернунда. А где есть укреплённое владение лорда, там всегда нет недостатка в мелких замках, усадьбах, фермах, заимках, деревеньках и целых сёлах подвластных ему людей, стойбищах данников и общих доминах крепостных и рабов, поселённых у самых земель, которые они обрабатывают. Старший Свёернундинг, Сорглан, сын Свеара, по праву считался самым богатым и могущественным лордом во Фьордах, недаром более чем сорок из них так или иначе были ему подвластны. Кроме того, он слыл самым хлебосольным, самым щедрым, потому-то к его владению и торопился теперь сквозь заснеженный лес, погружающийся в ночной сон, небольшой караван – четверо маленьких узких саней на широких полозьях, три повозки, пятнадцать лошадей и около двух десятков человек, если считать и хозяина, и охрану, и рабов, назначенных на продажу.

У высоких дубовых ворот, укреплённых прекрасно выкованным металлом, им пришлось довольно долго ждать, пока сообщат лорду, и он велит слугам развести тяж ёлые створки – уже давно стемнело – когда наконец зашелестели тщательно промазанные петли, промёрзшие люди оживились, надеясь на скорое тепло и еду, и тут уж не разбирали, кто хозяин, а кто раб. Все дружно уцепились за повозки, помогая лошадям завезти их во двор, принялись снимать с них часть поклажи (и товары, конечно, зачем ещё мог их пустить господин, как не надеясь на торг?) да заодно оглядываться, рассматривая богатый аккуратный двор – большинство было здесь впервые.

Двор и в самом деле заслуживал уважения. Тщательно выметенный, умощённый камнем, он свидетельствовал о хозяйственности господ, а обилие выглядывающих на него дверей мастерских намекало на распорядительность лорда и его богатство. Некоторые ещё были открыты, оттуда струился свет, видно было, как подмастерья тщательно прибираются внутри. Слуги, которые открыли для поезжан ворота, теперь торопливо растворяли конюшню и огромный пустой сарай, чтоб туда можно было закатить повозки и занести товар, а купцу уже указали в сторону крыльца огромного трёхэтажного (что было редкостью для здешних мест, признававших лишь одноэтажные дома) жилого строения. Там хозяину каравана следовало побеседовать с господином и объяснить, кто он и откуда.

Прошло несколько минут, и граф в самом деле вышел из дверей, пышущих ласковым теплом натопленного дома, чтоб поприветствовать гостей. Он был высок, но не слишком, очень крепок, хоть и немолод. В его светлых волосах и короткой подстриженной бородке запуталось изрядно седины, но она была незаметна, так же бледна, как изморозь в золотистой соломе. О возрасте лучше всего говорили морщины – возле глаз, у губ, две глубокие борозды на щеках и складка на лбу. Кожа была обветренной, такой, какой она бывает у заматеревших воинов, часто ходящих на кораблях по открытому океану. Только глаза были юны – два тугих сгустка озёрной чистой синевы, они делали суровое лицо лорда по-настоящему красивым. Он был одет очень просто – замшевые штаны, заправленные в хорошие сапоги, полотняная рубашка, плотная шерстяная куртка, широкий плащ, да ещё пояс с мечом и кинжалом, ножны которых не были ничем изукрашены, но то, как он держал голову и как смотрел на окружающих, выдавало в нём привычного к власти человека. Купец, заспешивший подойти ещё ближе, торопливо поклонился ему.

– Приветствия благородному господину. Будет ли в вашем доме место для ночлега мне и моим людям?

– В моём доме хватит места всем. Давненько мы не видели торговцев в наших стенах – больше, чем две полные луны, – голос у Сорглана был звучный, немного хриплый, но весьма глубокий и басовитый. Красивый голос. Голос предводителя. – Бураны и метели, вот что мешало… Моя жена будет рада посмотреть твой товар.

– Я думаю, у меня найдётся чем её заинтересовать.

Купец махнул рукой, и два его работника потащили несколько мягких тюков к дверям в жилые помещения. Ещё одно движение крепкой, совсем не купеческой, скорее уж воинской руки, и третий работник подтолкнул к хозяину две маленькие фигурки, с ног до головы закутанные в плащи – они передвигались с заметным трудом, наверное смертельно озябли.

– Позволь, господин, я расположу в тепле своё самое ценное имущество.

– Да, конечно, – Сорглан повернулся и пошел в дом. – Проходи, торговец.

Купец прошествовал через обширные сени, несколько небольших хозяйственных комнат, и вступил в огромную залу, отапливаемую четырьмя маленькими печами, сложенными из камня так, чтоб служить чем-то средним между печью и камином – и отапливать, и украшать. Залу освещал десяток прекрасно сделанных кедровых факелов (они давали много света и не коптили), кроме того у высокого, изукрашенного резьбой кресла хозяйки на двух высоких скамьях были расставлены большие трёхсвечники с восковыми свечами – госпожа, её служанки и рабыни прилежно шили, вышивали, пряли и плели кружево – каждая занималась своим делом. Стены были завешаны великолепными ткаными гобеленами, а кое-где скрыты деревянными, тонко обструганными, аккуратными панелями. Зала была общей, хоть и не трапезной, и сюда допускались равно женщины и мужчины. Из залы во внутренние жилые и нежилые помещения шли двери, но сейчас почти все они были закрыты.

Купец с наслаждением стащил с плеч меховой плащ и уже во вторую очередь подтолкнул последовавшие за ним озябшие фигурки к ближайшей каменке и сорвал с них верхнюю одежду – что-то в его движении было от жеста фокусника, желающего потешить зрителей необычным зрелищем. Но ничего по-настоящему необычного под широкими полотнищами накидок не обнаружилось – всего лишь две женщины. Одна высокая, крепенькая, крупногрудая и светловолосая, типичная северянка, а вторая маленькая, тоненькая, как былинка, очень гибкая, длиннокосая, её волосы в темноте казались рыже-чёрными, а на свету – русо-золотыми. Именно она, похоже, замёрзла более всех, кроме того, была мертвенно бледна, словно после недавней потери крови, даже не дрожала, как первая, просто молча стояла и смотрела в никуда огромными глазами со странным, непривычным разрезом. Купцу пришлось лишний раз толкнуть её в спину, чтоб она поняла и протянула к огню маленькие белые детские руки.

Сорглан опустился в массивное кресло, поставленное напротив сидения хозяйки, жестом предложил гостю занять место на ближайшей скамье. Жена лорда – почтенная, дородная, хоть и невысокая, ещё довольно красивая женщина, многозначительно кивнула одной из служанок на торговца, замёрзших девушек и двоих спутников купца, которые последовали за ним с тюками. Служанка послушно поднялась, убежала и через некоторое время вернулась с подносом, где стояли миски, полные тёплой кашей с салом, раздала их и исчезла вновь – наверное, позаботиться об остальных гостях.

– Поздорову ли, почтенный торговец? – вежливо осведомился Сорглан. – Хороша ли торговля, хорош ли путь?

– Благодарение Богам, – степенно ответил купец. – Меня зовут Агильс, я направляюсь из Бивары в Минухольм, хозяину которого обещал кое-какие товары и вот ту рабыню, светленькую. Невольница хорошего рода, и потому с ней много проблем. Кроме того, я везу много товаров для Адильхеймского рынка. В основном это красивые вещицы, которые наверняка заинтересуют вашу благородную супругу. Позвольте развернуть?

– Да, – Сорглан обернулся к жене. – Алклета, милая, подойди сюда, чтоб гостю было удобно.

– Благодарю, – заулыбался Агильс и начал развязывать тюки. Оттуда сначала были извлечены драгоценные украшения – мужские и женские, ожерелья, бармы, браслеты, кольца, гривны, несколько диадем, подвески, серьги, колты, пояса и бляшки с дырочками, чтоб пришивать на одежду. Затем появились мотки кружев, тесьмы, множество мелочей вроде шпилек или иголок и, наконец, главные сокровища – ткани. Не простые гладкие или даже браные плотные материи, которые здесь ткали в каждом доме, а драгоценные – шелка, бархат, отрезы парчи, да такой, какой тут прежде и не видывали, ткани, которым женщины Свёерхольма и названия-то не знали. Они искрились, красиво переливались на свету, были приятны наощупь, и леди Алклета, прижав одну такую ткань к груди, растерянно оглянулась на мужа. Этот взгляд удивительно омолодил её, она стала похожа на юную новобрачную, ещё толком не знающую, можно ли просить у супруга столь дорогой подарок, или лучше не стоит. Сорглан ответил ей сдержанной, глубоко ласковой улыбкой.

– Скажи, почтенный, откуда все эти ткани? Таких сюда прежде не привозили.

– Теперь будут часто привозить, – признался Агильс. – Потому я даже недорого возьму. Благородный лорд, верно, слышал о Терре.

– Да, конечно. Это мир, в который наши ведуны недавно открыли пути?

– Да. Этот мир практически погиб в каких-то внутренних междоусобицах и войнах, которые, говорят, там длятся уже больше столетия. В мире никакой власти, почти никто не способен сопротивляться, и хотя дела там обстоят не лучшим образом, там есть чем поживиться. Терра поставляет нам замечательные ткани, украшения, удобную утварь и рабынь. Например, таких, – и указал на маленькую, гибкую невольницу, замершую у огня – она уже съела кашу и молча смотрела в пламя. Следуя любопытными взглядами за жестом Агильса, все невольно посмотрели в её сторону.

Маленькая, статная, болезненно-худая, она производила впечатление нескладного ребёнка, девчонки лет тринадцати-четырнадцати. У неё были маленькие ручки с тоненькими пальцами кружевницы и вообще рукодельницы, тонкая талия, которую наверняка можно было обхватить двумя ладонями, и странные глаза цвета тёмного неба. Она, несомненно, не могла считаться выдающейся красавицей, да и вообще красавицей, наверное, вряд ли, но, приглядевшись к ней, даже Сорглан, который ни разу, с самого дня свадьбы, и не подумал изменить жене, ощутил, как что-то внутри у него сжалось и потянулось к ней. Возможно, здесь сыграла роль её чужеродность, но, скорее всего, и природный шарм, свойственный, как слышал северянин, большинству террианских женщин.

– Куда ты её везешь? – поинтересовался Сорглан.

– В Адильхейм. Там будет большой открытый торг. Эта девчонка дороже других пленниц, потому что помимо смазливой внешности она прекрасно образована, в точности по-терриански, и владеет несколькими ремеслами. Красиво шьёт, вышивает, вяжет кружева, шьёт бисером по ткани и плетёт из него, воспитана, хорошо поёт, танцует. Не только бойко грамотна, но и умеет составлять документы, письма, писать с чужих слов довольно быстро… – купец перевел дух. – Ценная рабыня, полезная.

– Умеет шить бисером? – ахнула Алклета. – В самом деле? И красиво?

– Весьма, госпожа. У меня она немного работала. Сделала два украшения из бисера, очень приятные…

– Господин мой… Мой лорд… – леди молитвенно сложила руки. – Умеет вышивать бисером… И плести… Я так хотела иметь такую мастерицу! Сорглан, купи её…

– Пожалуй, – лорд ещё раз покосился на неподвижную фигурку у камина. Агильс воспрял духом, глаза его оживленно засверкали (неудивительно, потому что будет ли хорош тот купец, что не любит преданно своё дело?). – Прикажи-ка ей встать.

– Эй, Ингрид, встань!

Девушка обернулась и медленно поднялась на ноги. Одета она была по-мужски – в штаны и куртку, на ногах – странной формы сапожки. Повинуясь нетерпеливому жесту хозяина, она вышла на свет, и тут стал заметен ошейник на её тонкой шее.

Сорглан нахмурился.

– Вижу, она непокорна. За что на неё надели ошейник? За побег?

Глаза купца вспыхнули.

– Нет, девушка не пыталась бежать. Она вполне послушна, просто ещё не до конца привыкла. Пыталась сопротивляться, но пара ударов кнутом её быстро научили уму-разуму. Не смотрите, что она выглядит хилой – девчонка мало что выдержала не одну хорошую порку и не померла…

– Ты порол?

– Нет, что вы… Предыдущий хозяин, – Агильс понизил голос, оглядываясь на своих спутников и служанок леди. – Она выдержала не только кнут, но и рудник. Я перекупил её у человека, который забрал девушку с рудника, где она провела полгода. Но это – между нами…

– Разумеется.

– Непростительная расточительность – отправлять такую девочку умирать на серебряные прииски. Она, конечно, с характером, не буду отрицать – дала от ворот поворот моему приказчику, я хлестнул пару раз, чтоб не забывалась, но вообще-то мне нравится, когда мои рабыни хранят целомудрие…

– Ладно. Сколько ты за неё хочешь?

– Две с тремя четвертями марки серебром.

Алклета ахнула.

– Так дорого?

– Я бы дал за неё одну – это золотая цена даже за все её умения, – нахмурился Сорглан.

– Да, но помимо того – как она красива, хорошо сложена, посмотрите, – Агильс схватил рабыню за плечи и стал стягивать с неё куртку. – Она легко сможет стать наложницей одного из ваших сыновей. Девчонка наверняка понравится одному из них, – вслед за курткой на пол полетела оставшаяся одежда – и девушка осталась совершенно обнаженной. Невольница побледнела, она смотрела в сторону, стискивая губы, и, заметив это, Сорглан едва ли не впервые в жизни подумал, что процедура осмотра может быть для продаваемой рабыни неприятной. Кстати, лишнее свидетельство, что девушка недавно в рабстве. Прочие присутствующие в зале мужчины, похоже, не обратили внимание на то, на что обратил внимание их господин, и жадно разглядывали обнажённое тело девушки, вид которого – следовало признать – на самом деле щекотал мужскую страстность.

– Посмотрите, – повторил торговец.

Сорглан же с горьким изумлением увидел, что девчонка так болезненно худа, словно её намеренно морили голодом, но потом вспомнил о руднике и перестал удивляться. Грудь у неё была округлая и мягкая – непонятно, то ли рожала, то ли нет – руки тоненькие, как веточки, вот разве что ноги и бедра имели приличные очертания (и в самом деле, может быть, танцовщица), да и то. На плечах и боках были ещё различимы синяки и кровоподтеки, этого Сорглан не мог одобрить – хозяин Свёерхольма не был жестоким человеком, всегда хорошо кормил своих людей, очень редко их наказывал и не понимал, зачем нужно доводить женщину до такого состояния, даже если она заслужила наказание.

Но в девушке в самом деле есть что-то. А такого пламени в глазах Сорглан не мог припомнить ни у одной из виденных им когда-либо невольниц. Этот огонь заинтересовал его.

– Две марки и ни ногтя больше, – бросил он. – Её ещё откормить нужно, это же очевидно. Такое впечатление, что она при смерти.

– Но, господин…

– Кроме того, девушка очень нежная, и, как думаешь, ты сможешь довезти её до Адильхейма? Она может и по дороге умереть. Две марки.

– Хорошо, милорд, две, – Агильс взял невольницу за плечо и толкнул к Сорглану. – И… Минутку… Три с четвертью за всё остальное.

– Идёт. – Он не стал торговаться. – Сейчас принесут серебро.

Из внутренних помещений появился высокий седобородый крепыш, которого уже нельзя было назвать молодым, но и старым – преждевременно, он принес увесистый сундучок, который хозяин Свёерхольма отпер ключом, висевшим у него на поясе. Мужчины принялись взвешивать на маленьких весах серебро, Алклета же тем временем послала одну из девушек за полотняной рубашкой и велела отдать её новой рабыне. Та быстро оделась, натянув белёное полотно поверх голого тела – больше ничего из старой истрёпанной одежды ей не оставили, только ещё обувь. Девушка оделась, но продолжала стоять на прежнем месте неподвижно, даже не пытаясь выяснить, куда ей теперь идти. На вид хозяйка дала бы ей лет восемнадцать, но террианка держалась уж слишком уверенно, спокойно, с достоинством, необычным для невольницы и просто невозможным для соплячки. В её странных глазах плясали алые блики – отсветы живого огня.

– Подойди сюда, – мягко велела Алклета, и девушка, не торопясь, подошла. – Итак, как тебя зовут?.. Кстати, я слышала, у вас носят совсем другую одежду, а ты оделась уверенно.

– Я привыкла.

Голос у неё оказался приятный – звучный, мелодичный, и при этом лёгкий, он, казалось, мягко повисал в воздухе, вовсе не принуждая себя слушать. Голос женщины, способной стать ласковой женой.

– Хорошо, – хозяйка добродушно рассмеялась. Она была прекрасной парой Сорглану, пусть не так властна, как он – госпожа смягчала строгий нрав супруга своей порой даже излишней мягкостью, а с отяжелевшего от возраста лица смотрели почти совершенно такие же, как у него, глаза, только что более тёплые. – Верхнее платье ты потом сошьёшь себе сама. Так как тебя зовут, я не расслышала?

– Инга.

– А торговец позвал тебя как-то иначе. Как-то так…

– Ингрид.

– Ясно. Назвал тебя так, как ему удобней?.. Ну, понятно. Ну что ж, сейчас Вильд отведёт тебя на кухню, там тебя хорошенько покормят.

– Я сыта.

– Да? А, судя по твоему виду, тебя морили голодом.

– Было по-разному.

– Так пойди и поешь…

– Я не хочу, – Ингрид равнодушно смотрела в стену.

– Отправляйся на кухню, Ингрид, – велел Сорглан, запирая в шкатулку остатки серебра. – Ты ляжешь там, на лавке. Ты выглядишь больно уж нежной, а я не хочу потерять деньги. Браслеты со своим именем я надену на тебя завтра.

Она на миг подняла глаза, холодно взглянула на хозяина и снова потупилась. Сорглан, конечно, сделал вид, что не увидел, но про себя подумал, что за новой рабыней нужен глаз да глаз, и не зря, наверное, на неё надели ошейник. Он отвернулся и махнул ожидавшей девчонке, мол, веди на кухню, как велено. Девчонка потянула новую невольницу за рукав.

Ингрид равнодушно последовала за ней. По неширокому коридору, пронизывающему нижний этаж, мимо короткой лестницы – чтоб скорей распоряжения хозяйки из её покоев достигали подсобного хозяйства – они вдвоём добрались до кухни, тёплой, предусмотренной на зимнее время. Летом кухарки стряпали под навесом во дворе, где и развернуться легче, и убраться. Впрочем, размерами зимняя кухня была не обижена, в гигантской печи крупные уголья ещё рассыпали густо-багровые искры, в рабочем углу горели два светца, а повариха, перебиравшая на полках коробки с приправами, видимо, снаряжала котел к завтрашнему утру. Очевидно, что с утра не слишком-то хочется лишний раз поворачиваться, а готовить надо много, на целую толпищу работников, потому лучше заранее намешать крупу, нарезать мясо и сало, солёные грибы, овощи, что там ещё можно сунуть, а утром, поставив на свежерастопленную печь, залить водой, покидать приготовленную снедь и всё.

Оторвавшись от созерцания своего хозяйства, повариха вопросительно поглядела сперва на Ингрид, а затем, поняв, что тут ничего не узнаешь, на приведшую её служанку, и упёрла руки в бока.

– Вильд, это что, ещё одна помощница хлеб есть?

– Это новая рабыня госпожи Алклеты. Вышивальщица. Но хоть она будет и не при кухне, откормить её надо.

– Её? – повариха смерила Ингрид презрительным взглядом, каким, бывает, здоровый, пышущий силой человек косится на больного. – Эти мощи? Да на неё больше хлеба пойдёт, чем на господина!.. Ладно уж. Сейчас найду чего-нибудь. Садись. – И указала Ингрид на скамью.

– Ещё господин велел её тут у печки спать положить и осторожней с ней, работой не нагружать. Она избалованная и изнеженная, как бы не померла. Она стоила дорого.

– Возиться с ней, – фыркнула повариха и махнула рукой. – Иди, Вильд, я дам ей одеяло. А ты, немощная, ешь. – И поставила перед ней горшочек.

– Я сыта, – мрачно ответила Ингрид.

– Вот как? – дородная женщина запрокинула голову и трубно расхохоталась. – Да она никак обиделась! Но-но, это уже глупость, что-то тебе не по статусу обижаться на подначки, девушка. Хлебом попрекать я тебя не собиралась, он не мой. Ешь!

– Я не обижаюсь на мелочи, – холодно ответила Ингрид. – Я сыта. Меня уже кормили.

Повариха помедлила и убрала горшочек. Улыбка никуда не делась из мельчайших морщинок, окружавших её глаза, и оттого они казались матерински-ласковыми.

– Ладно, раз есть не хочешь, стало быть, не помираешь. Вот тебе одеяло, ложись на этой вот скамье, да придвинь её к боку печки, чтоб теплее было – она будет греть всю ночь. Сейчас полость подстелю.

Полость оказалась козлиная, да ещё и изрядно вытертая, но Ингрид, уставшей только что не смертельно, да еще и разомлевшей в тепле, было все равно. Она перевернула шкуру мехом вниз, растянулась, завернула страдающее тело в шерстяное одеяло и провалилась в сон – глубокий, как бездна, и без следа сновидений.