Южный шторм

Глава двадцать четвёртая

Сколько лет Верховному ламе? Двести? Или триста? Выглядел он на четыреста.

Никакие самоутешения о перерождении убиенных, о неотвратимости предначертанного, о необходимости хранить ровное состояние духа в любых обстоятельствах не могли заслонить тот факт, что город, в котором лама жил веками и правил им десятки лет, обращён в руины, разграблен и наполовину сожжён, а население вырезано.

Лама Кагью мелкими шажочками вышел из здания библиотеки, также основательно пострадавшего. Его поддерживал крепкий мужчина в монашеском одеянии, контрастирующем с короткой винтовкой на ремне. Трое других держали такие же винтовки наперевес.

— Наркис-с… — старческий голос говорил с присвистом. — Ты сумел привести подмогу…

Ага. Вот у кого лавры главного освободителя. Рику пришлось внести ясность.

— Прим-офицер гвардии Восточной Сканды тей Рикас Алайн, командир отряда. Полагаю, вы — Верховный лама?

Старик повернулся всем телом. Глаза слезились, один совсем закрылся неприятной белесой плёнкой.

— Алайн… Сын того самого… Князя.

Рик сжал зубы, скрывая возмущение. Наверно, покраснел даже старый сабельный шрам на подбородке, покрытый рыжим редким пухом. Он сам добыл эту победу! Причём здесь отцовские титулы и слава?

Старик шамкал ещё какие-то слова. Быть может, там звучала мудрость нескольких поколений, но уже не разобрать. Монахи с винтовками увели его куда-то.

Трудно сказать, сохранил ли патриарх какое-либо влияние, но дальше в Шанхуне распоряжался именно Наркис. Он сумел наладить изоляцию выживших дикарей, весьма многочисленных и после резни, хоть значительная часть просто замерзла за городом на следующий день. Он же как-то организовал текущую жизнь.

Через неделю, когда раненые гвардейцы выздоровели, не без помощи местных врачевателей, Рикас заторопился в обратный путь, категорически отклонив предложение задержаться до открытия перевалов. В день их отлёта Наркис был мрачен.

— Старого Шанхуна больше нет. И воссоздавать придётся другой. Способный себя защитить даже ценой кровопролития.

— Ты прав. Я не смогу прилетать к вам на помощь по первому свистку. Телеграфную станцию, надеюсь, вы установите, — Рикас поправил сбрую с припасами, достаточными для путешествия хотя бы до первых тибирийских селений. Остатки его отряда уже стояли, нацепив крылья.

Монах кивнул, потом — словно спохватился.

— Я не могу возблагодарить вас достойно. Нет в мире цены, равной жертве ваших гвардейцев.

И поэтому можно не давать вообще ничего, оттянув разговор о благодарности на самый конец. Рикас глянул на шанхунца с иронией. Дешевле всего отделаться высокопарными фразами.

— Поблагодарите чем сможете. Например, винтовкой, что носят ваши люди, желательно — со схемой, как делать её и патроны. А, знаю, это противоречит вашим принципам непередачи знаний другого мира. Тогда — прощайте!

— Стойте… — Наркис преодолел последние колебания. — Я думал о чём-то подобном и не мог решиться. Но если менять устои, то менять.

Собранные и полностью готовые к полёту теи терпеливо ждали, пока расщедрившийся напоследок монах не притащил обещанное. И оно стоило ожидания.

Гораздо легче винтовки. Револьверная рукоять с обкладкой из резины, передняя ручка — длинная и тонкая. Мушка с защитным кольцом на конце ствола. Наркис отсоединил вторую рукоять, оказавшуюся магазином с патронами, похожими на револьверные.

— Что это?

— Там, где его выпустили, оно зовётся «машинен-пистоле». Вот чертежи. Если не вы, то ваш отец непременно разберётся. Стреляет быстро, удовлетворительная меткость на дистанции до двухсот шагов.

Рикас бережно погладил откидной металлический приклад. С внезапной горечью заявил:

— Этот «машинен-пистоле» окончательно убьёт шпагу. Не надо тренироваться годами, укреплять руку… Только меняй коробку с патронами. Теперь я понимаю, почему отец был против распространения подобной техники, и ваши настоятели — тоже.

— Не берёте? — удивился Наркис.

— Беру, — тей сунул «пистоле» с отнятым магазином в мешок на полётной сбруе, и без того раздутый. — Полагаю, в конструкции ничего сложного. Значит, и здесь его скоро изобретут. Пусть Винзор успеет чуть раньше.

На одном из привалов среди заснеженных гор Дараньон выпросил «пистоле» и долго рассматривал.

— Конечно, не шпага. Конечно, уравнивает новичка и ветерана — учить стрельбе из такого, думаю, не сложнее, чем из винтовки. Но… Я думаю, синьор, важно не само оружие, а честь владеющего им.

— Дар! Как ты можешь говорить подобное, тем более — воспитанный в горном замке? Столетиями утверждалась традиция. У дворянства дети с ранних лет имели возможность тренироваться со шпагой, а простолюдины добывали хлеб насущный. Нас отличало благородное владение Силой и полётом. Шпага носится в открытую, каждый её владелец показывает, что готов ответить на вызов, защитить честь, проучить подлеца. Револьвер размыл грани — его не сложно спрятать под широким плащом, а со стрельбой вблизи справится любой начинающий. Каждая шваль способна выхватить ствол и убить тея, как бы он ни был хорош со шпагой.

Северянин подбросил веток в маленький костерок, освещавший ложбину между скалами, слабое укрытие от свирепого ветра. В обратном пути отряд уже понёс потерю — один из гвардейцев не совладал с налетевшим вихрем и насмерть разбился о горный склон.

— Вы правы, уважая старые традиции, синьор. Увы, они устанавливали правила, имевшие слишком много исключений. Отец и сын Ванджелисы, главный пират Терон — все они взращены именно так, в замках, в благородном окружении. И к зрелости превратились в законченных негодяев. Я назвал только самые известные фамилии.

Рикас не нашёл что возразить.

— Я никогда не забуду нашего графа. Он не обращался к безродным иначе как «червь», добавлял это слово к имени. Эй, червь Дриссон, передай червю Кассону — пусть поторопится, не то шкуру спущу.

— Из-за таких нас звали «ветроголовыми», — у Рика всплыло в памяти настороженно-неприязненное отношение морских разбойников в отряде Туза, полностью не изжитое даже после абордажа работорговцев. Дворянство веками отгораживалось от простых сословий, поэтому лёгкая тейская шпага — ещё и символ барьера отчуждения.

— Меня называли «ветроголовым» в лицо. А по поводу Силы… Не знаю, как это выразить, синьор. Когда вы ей отдаётесь, даже я вас боюсь. Вы готовы снести что угодно, возникшее на пути.

Это заявление вызвало оторопь. Рикас не думал, что его боевое безумие столь заметно извне.

— У тебя иначе?

— Сила мной не руководит, но и её уровень намного ниже. Вы бы обсудили с монахами…

Верно, они держат в узде значительно большую мощь, но не являются её рабами. Совет Дара запоздал. Или преувеличенное миролюбие послушников — как раз подобный случай. Рикас всю сознательную жизнь готовился к боям, Сила следует за его предназначением. У шанхунцев предназначение иное.

— Обсуждаю это с тобой. По правде говоря, больше не с кем. И, Дар, вне строя и службы называй меня на «ты» и просто «Рик».

— Благодарю. А по поводу Силы… Она тоже оружие, порой — гораздо опаснее шпаги. Само по себе оружие не доброе и не злое, всё зависит от человека, им владеющего. Ты прекратил бойню дикарей, хоть миролюбивые монахи не возражали бы против их полной гибели. Поверь, в глазах гвардейцев это подняло тебя.

— Обсуждали? Да, можно было ожидать, — любому командиру небезынтересно, что судачат за его спиной. — Я, кстати, о другом думал, останавливая операцию. И так много наших погибло. Дикари могли дать отпор, первая паника прошла, посветлело, стало видно, как нас мало, вдобавок — половина ранена.

— Жаль, что у каждого из нас не имелось «пистоле», Рик. И перестань грустить по поводу шпаг, вспомни «Гнев Юга». Корабль тоже является оружием. При благородном капитане с порядочной командой он послужил бы благому делу, а у пиратов — только разбою. На островах те же дикари, только с претензией на зачатки цивилизованности. Оружие — продолжение человека, им владеющего.

Княжич попытался угадать, какие мысли возникли в голове его отца, когда тот увидел принесённый из Шанхуна «пистоле». Князь уверенно отсоединил рожок с патронами, оттянул затвор, явно знакомый с такого рода игрушками.

— Надо же! Не думал, что доживу до их появления здесь. B не уверен, что поспешу с передачей чертежей на завод.

Да и воронёная сталь, матово отсвечивающая в лучах февральского солнца, наверняка превосходит обычную оружейную, выплавляемую в Икарии. «Пистоле» лежал на столе в кабинете князя, молчаливое олицетворение угрозы, привнесённой оружием иного мира.

— Мой единственный трофей.

Алекс медленно опустился в кресло.

— Не густо. Вас было пятьдесят два, монахов не считаю. Вернулось двадцать четыре. В активе твой боевой опыт, не нужный пока пистолет-пулемёт и освобождение ламы Кагью. По твоим словам — ни на что не способного.

— Да, отец. Считаешь, что моя наука обошлась чересчур дорого?

— Поздно сожалеть о цене, уже заплаченной. Хотя герцог Филлис обязан спросить меня, зачем загублено двадцать восемь прекрасных бойцов его гвардии, — Алекс развёл руками, мол, имеем то, что имеем и с этим обязаны работать. — По крайней мере, в твоём послужном списке есть победная операция во главе гвардейского отряда…

Рикас приободрился, но тут же сник, услышав окончание.

— …И с поля боя тебя, в виде исключения, не вытащили в бессознательном состоянии. Я уж считал это твоим особым почерком. С дороги устал?

— Уже отдохнул.

— Тогда приступай. Сразу фалько не получишь, но его обязанности — вполне. У тебя будет в подчинении сотня. Тей Дараньон тебе нужен?

— Конечно!

— Огорчу, — безмятежно отрезал Алекс, едва не вызвав возмущённый вопрос: «зачем тогда спрашивал?», но Рикас сдержался.

— У Дара иное назначение?

— Верно. Морячок пусть служит на море. Ты сдружился с ним, верно? Привыкай, малыш. У настоящих правителей и командующих друзей не бывает. Плата за наше высокое положение — одиночество.

— Но у тебя были настоящие…

— О чём сожалею. Они все погибли именно от близости ко мне.

Рикас собрался с мыслями. Они упрямо, как прямые у горизонта, сходились в одну линию.

— Отец! Назначение Дара, моя сотня и немедленные тренировки… Всё так скверно?

— Скорее — тревожно. Гражданская война в Ламбрии закончилась, провинции пока договорились об окончании боёв и закреплении статус-кво: кто чем владеет, у того и остаётся, безразлично от довоенных прав. Скоро начнут создавать альянсы. Но главное не это. Знаешь, что учудил мой зять?

— Боюсь предположить.

— Далматис добился присоединения Республики Двенадцати Островов к Архипелагу.

Если бы у отца выросли копыта и рога, Рик не удивился бы больше.

— Победители присоединились к побеждённым? Так не бывает!

— Как ты его называл? Выскочка? Точнее будет — пройдоха. Я не знаю всех деталей его головокружительного манёвра. Конечно, наибольшее влияние в правительстве у бывших членов республиканской коллегии. А чтобы Архипелаг подчинился без споров и кровопролития, Терон оставлен номинальным главой новой державы. Теперь мой заклятый друг — Его Императорское Величество, а не какой-то самозваный «эвиконунг».

— Империя?

— Да, сын. Южная Империя. Со всеми вытекающими имперскими амбициями, объединённой армией, потерявшей в той войне совсем не много людей, флотом, на порядок превосходящим наш, и энергичным зятьком на одной из главных ролей.

— Айна?

— Пишет раз в месяц. Ждёт ребёнка и сторонится политики.

Рик с минуту переваривал услышанное.

— Орвис знает, что для тебя семья превыше большинства других обязательств. Значит, надеется — в случае военного столкновения с герцогствами Икарии ты примешь его сторону. Или хотя бы не выступишь против. Не знаю, любит ли он Айну, как пытался нас убедить, но расчёт в его браке заметен.

— Верно. Дальновидный расчёт, на перспективу, — князь усмехнулся, и кривая улыбка на неровном лице не сулила зятю ничего хорошего. — Считаешь, он уверен в моей лояльности? Пусть проверит, найдём, чем достойно встретить родственника-пирата.