Южный шторм

Глава двадцать третья

Благородным синьорам не привыкать к перепадам температуры: от тропической жары на палубе яхты до леденящего вихря на заоблачной высоте. И всё же январская стужа на перевале превзошла ожидания. После спуска в долину у Рикаса зуб на зуб не попадал, тем более вечерело, а мороз крепчал.

Наркис, к таким зимам привычный, и Дар, не забывший детство в горах Северной Сканды, были бодрее. Они скинули крылья и размяли затёкшие в полёте тела. Уютные комбинезоны мехом внутрь сберегли остатки тепла.

Рикас замер и закрыл глаза. Остатки Силы полились в конечности, отогревая застывшую кровь. Его примеру последовал весь отряд.

С сумерками Шанхун погружался в темноту: ни электрического света, ни масляных ламп. В этой темноте было что-то нездоровое, тревожное. Княжич никогда не был здесь, но не мог представить, чтобы городок с десятью или более тысячами жителей к вечеру так замирал. Кроме дымков из труб, да и то — далеко не всех, никакого присутствия людей не наблюдалось.

И — тишина. Ни голосов, ни звуков скотины, ни хлопанья дверей. Даже ветер стих.

Конкретного плана Рикас не подготовил, только предварительные намётки: не хватало сведений о расположении и численности противника. Быстро добыть их возможно единственным способом — допросом пленного.

Белые тени неслышно подобрались к крайнему дому с гнутыми крышами — таких не увидеть нигде в Икарии. Ступали аккуратно, стремясь не выдать себя скрипом снега.

Из обещанной князем сотни добровольцев в долину прибыл всего пятьдесят один унтер и прим. С командиром — пятьдесят два. Изъявили желание и другие, но остальных Рикас отсеял ещё в Винзоре, отнюдь не потому, что плохие бойцы. Даже чересчур хорошие. Пусть не участвовали в большой войне, за спиной у каждого есть опыт плюс долгие годы тренировок. В их отношении к командиру отряда сквозило: слушаемся тебя, сосунок, потому что ты сын элит-офицера. Рассказы Дараньона о битве в бухте Теландайна винзорские теи воспринимали с изрядной долей скепсиса. Подумаешь, бежал впереди толпы оборванцев и одолел такую же толпу босяков, невелика доблесть.

За два месяца подготовки Рикас догадался, что этот срок отец выделил для сколачивания группы, а не превращения кучки сугубо мирных послушников в машины убийства. Монахи десятилетиями проникались, что убийство, то есть насильственная отправка личности на перерождение, отягощает карму. Каждый из шанхунцев, если вдруг прикончит дикаря, после перерождения получит больше страданий-дукха. Примерно так княжич понял их объяснения, пересыпанные множеством подробностей об анатмаваде и бхавачакре, тем самым укрепился в вере в единого Бога-Создателя с простым набором заповедей: веди себя с честью и будешь награждён посмертными благами.

Иначе были воспитаны только несколько монахов, что погибли либо заперты вместе с Кагью, остальные незаменимы разве что для переноски тяжестей по воздуху благодаря немереным запасам Силы. Из всех гвардейцев по команде Рикаса бросится хоть к чёрту на рога один единственный — Дар. Остальным нужно показать пример, чтобы уверились в достойности командира. Поэтому на захват языка он двинул сам.

Крайнее жилище — длинный одноэтажный барак с узенькими окнами келий. В незапамятные времена отец, по его рассказам, жил в таком с матерью, в соседней камере обитал легендарный Горан Атрей.

Рикас отбросил капюшон и осторожно прислонился к стене, вслушиваясь. Изнутри донеслось невнятное шевеление, отголоски храпа. Он призвал Силу.

Её призрачное щупальце проникло сквозь доски. Там разобрал средоточие чужой жизненной энергии, весьма слабое. Значит, не обитатель Шанхуна, кто-то из пришлых, и можно не церемониться.

В человеческом теле две главные зоны — у сердца и там, где сходятся рёбра, образуя свод над солнечным сплетением. Рикас осторожно выделил пульсирующую и охватил её своей Силой. А потом резко сжал.

Если бы монахи не ныли о сансаре и применили бы навыки на благо Шанхуна, город был бы очищен за ночь. Просто раздавили бы сердца захватчикам, словно их скосила эпидемия инфарктов. Но — не желают слышать. Гвардейцам сказано никого не щадить, любой ценой уменьшить потери. К сожалению, никто из примов и унтеров, включая Дара, не умеет так концентрироваться.

Дикарь дёрнулся, громко захрипел, даже на улице слышно. Одновременно его сердечная мышца выскользнула из захвата. Скрипнула дверь. Человек вышел на улицу, тяжело втягивая морозный воздух. Он надеялся, что здесь ему полегчает. Не повезло.

Рик больше не напрягал Силу, тем более потратил её остатков больше, чем на час полёта. Просто шагнул к дикарю и обвил его шею удушающим приёмом, для чего был вынужден подняться на носки.

Подскочил Дар; вдвоём они оттянули обмякшее тело на две сотни шагов. Прижав рот пленника меховой рукавицей, командир резко хлестнул его по щеке. Потом вонзил палец в болевую точку за ухом, чтобы у дикаря не сложилось иллюзии о гуманизме разговора.

Беседа длилась до получаса. Голый по пояс мужчина с заломанными руками лежал на снегу и бессвязно бормотал ответы на вопросы мучителей. Спрашивал Рикас, этот же вопрос повторял Наркис на наречии равнин Тибирии. Если у гвардейцев и были какие-то колебания относительно вмешательства в чужой конфликт на дальней земле, то по мере получения ответов они исчезли.

Дикари сохранили жизнь всего примерно двум с половиной тысячам людей, точнее дикарь не ответил: столь большие числа с трудом вмещались в его пещерный разум. Женщин, изнасилованных и имевших неосторожность забеременеть от «великих воинов», приказано умерщвлять тут же, как появится живот — носящие ребёнка рабыни плохо работают. Кроме верховых и тягловых лошадей, запасы скота практически все уничтожены, при виде монашеских запасов на зиму для целого города завоеватели три месяца питались одним мясом. Оставаться здесь надолго они не намерены: с юга их пригнали конкуренты, они же, возможно, летом перейдут через перевал. Великий вождь обещает вести свой народ дальше на север. Отсюда заберут всё ценное, остальное предадут огню.

Рикас распрямился над дрожащим от холода и страха невольником. Команда окружила их, все с жадностью ловили каждое слово из перевода Наркиса.

— Все слышали? Есть простое решение — обождать до лета. Раскрашенные уроды уйдут, — тей пихнул носком в сапога в голый бок дикаря, украшенный смазанными разводами краски, едва заметными в полутьме. — Монахи, кто уцелел, смогут вернуться и отстроить Шанхун заново.

— Честь нам это не позволит, синьор прим-офицер! — отозвался тей Ютичос, один из самых молодых, всего на пару лет старше командира. Никто не оспорил его мнение, послушники промолчали.

— Отлично! Слушай мою команду! Уничтожаем племя до последнего. Не жалеть никого.

— Там женщины, дети, — робко вставил Наркис. — Они не…

— Не дикари? Малыши не вырастут в великих воинов? А они вас жалели? А лишние потери наших, если будем за своей спиной оставлять эти отродья? Или развесим сопли? Помните, господа, ваши жизни и ваши шпаги понадобятся очень скоро для защиты Икарии. Если увижу, что кто-то колеблется, заколю его как предателя.

Он обнажил шпагу, дикарь что придушенно загомонил из-под рукавицы Дара, зажимающей рот.

— Что ему надо? — буркнул Рикас. — Сейчас его проблемы кончатся.

— Умоляет дать отсрочку. По их поверьям, душа попадает в рай, если воин выполнил обряд перед битвой: помолился, зашёл к женщине и покрасил лоб белым, — на лишённом выражения лице Наркиса не читались никакие эмоции. Возможно, он счёл за благо, что грех, отягощающий карму, придавит не его.

— По вашим верованиям, белая клякса на лбу влияет на сансару? Нет? Тогда нечего ждать.

Остриё пробило глазницу и воткнулось в снег. Дикарь выгнулся, трижды дёрнулся и замер. Рикас если и не всех убедил в справедливости аргументов, то уж в решимости и беспощадности — точно. Пусть некоторые из старших сочтут это неразумной юношеской жестокостью, но вряд ли усомнятся в твёрдости намерения карать.

Отряд разделился на четыре, между гвардейцами распределились монахи в роли проводников и лекарей. Самую малую, но наиболее сплочённую группу Рикас повёл в центр, к бывшему дацану Верховного ламы, ныне исполняющему роль юрты великого вождя великих воинов. Уничтожение главаря любой банды означает половину победы над ней.

Ютичос с другими теями обошёл город по дуге, направляясь к складам фуража. Там сложено сено, заготовленное в изобилии для съеденного варварами скота.

В конюшне забеспокоились лошади, почуяв опасный запах чужаков. Их тревожное ржанье расшевелило ночную тишину. Казалось бы, племени неоткуда ждать врагов до весны. Тем не менее, опыт поколений гласил: кони первыми настораживаются и предупреждают.

Дворяне вперемешку с монахами таскали на себе охапки с сеном, когда из ближайшего к складу дома вышел человек, до макушки замотанный в красный монашеский балахон. При неярком свете звёзд он выглядел практически чёрным.

— Тихо! Мы свои! Пришли освободить вас! — громким шёпотом предупредил его Ютичос, удерживая на плече вкусно пахнущую охапку, пока к аромату сушёной травы не примешался смрад давно не мытого тела.

Сено сковало движение. Опыт во владении Силой был невелик, чтоб хотя бы оттолкнуть…

Дикарь ударил ножом, погрузив тёмное лезвие в грудь по самую рукоять. Открыл было рот для торжествующего крика победы, заодно — предупредить соплеменников о врагах, но не успел: сталь вонзилась в ухо. Тей, убивший его, подозвал монаха.

— Точно не ваш?

— Нет, синьор.

— Надо всем передать… Негодяи кутаются в монашеское, спасаясь от холода.

Счёт потерь складывался один к двум, что совершенно непозволительно, если учесть численное превосходство дикарей, по меньшей мере, раз в сто. Рикас столько терять не собирался. Монахи, превращённые во вьючных мулов, тянули за ним части громоздкого оружия — пулемётной винтовки. Ещё в Винзоре они пытались спорить, доказывая: Сила — вещь священная, высокая, использовать её для дел примитивных унизительно. Всё равно как тейской шпагой колоть крыс. Рикас тогда аж задохнулся от возмущения, но присутствовавший при разговоре князь бровью не повёл. Он осадил слишком уж ратующего за правильность применения Силы послушника простым аргументом: если для выполнения задания и, тем самым, сохранения чести придётся заколоть крысу, поджарить её, насадив на шпагу, и съесть, это стократ лучше, чем сдохнуть с голоду и провалить задание. С тех пор шанхунцы не сомневались, что безумные гвардейцы, к которым Наркис опрометчиво обратился за помощью, в трудном походе и крысу съедят, и их заставят. Поэтому переноска грузов на фоне тошнотворной диеты представлялась безобидным неудобством.

Тяжёлое скорострельное оружие было вручено Дараньону у входа в дацан Кагью.

— Дар! Я иду внутрь.

— Синьор! Дозвольте с вами!

— Нет. Отвечаешь за огонь с крыши. Как только внутри поднимется шум и уляжется, лезь наверх, Наркис поможет. Они и без крыльев способны… Впрочем, ты видел. Как только займутся пожары — начинай.

Отдав распоряжение, Рикас сосредоточился. Сила немного восстановилась с перелёта и радостно клокотала, хоть далеко ещё не на всю мощь. Сейчас нужен не безрассудный порыв, как в бухте, а точный расчёт. И видимость в темноте, которая обняла, словно перчатка, стоило углубиться в коридор.

Великие воины не выставили часовых. Или не знают ещё о премудрости боевого охранения, или беспечны зимой. Собственно, разница невелика. Всё равно умирать…

Огромный молельный зал полон спящих тел — всхрапывающих, сопящих. Народцу невдомёк, что истинное величие в уединении. Пока, на примитивном уровне, чем крупнее вождь, тем больше вокруг него должно тесниться подданных. Наверно, и совокупляется под преданными взглядами избранных счастливчиков.

Сила видит их столь же слабо, как и первого из дикарей, казнённого за окраиной. Нет… в центре зала гораздо более яркие сполохи.

Рикас открыл глаза, до этого зажмуренные за ненадобностью обычного зрения. Помещение напоминало пещеру, застеленную неровным и слегка шевелящимся тёмно-красным ковром, чрезвычайно зловонным. Получается, варвары использовали любимые красные ткани монахов, чтобы самим замотаться… Учтём!

В свете нескольких слабых лампад он рассмотрел возвышение, забросанное шкурами. Отблески Силы исходят от женских тел. Они окружают крупного дикаря. Наверно — согревают, ублажают, пока признаки беременности не становятся заметными. При мысли, что происходит с монахинями на сносях, Рикас сильнее вцепился в эфес шпаги.

Можно сколь угодно рассуждать о ценности человеческой жизни вообще, о необходимости каждой расы пройти положенные этапы развития на пути к цивилизации, включая самые неприглядные, о недопустимости вмешательства в дела других народов… Это всё абстрактно.

А когда видишь перед собой конкретное зло, то не вправе прятаться за рассуждениями. Даже о чистоте кармы.

Ближайшая женщина зашевелилась и открыла глаза. Рикас внутренне сжался. Переполошит орду раньше времени…

Она не издала ни звука, когда незнакомец в чёрном меховом комбинезоне одним ударом остро заточенного клинка отсёк голову вождя, словно сбил шляпку с огромного ядовитого гриба. Затем деловито отёр мёртвый лоб над выпученными глазами от белого порошка, чтобы подданные не питали иллюзий об отлёте души предводителя в рай. Прирезанный во сне райских почестей не достоин!

— Тихонько будите остальных женщин и пробирайтесь к выходу! У вас одна минута!

Заполошенно оглядываясь на тея и отрубленную голову в его руках, монахиня что-то зашептала на ухо одной, потом другой товарке. Точно перепуганные мыши, они шмыгнули в сторону выхода, стараясь не задеть спящих воинов.

Надеясь, что никто из них не пальнёт спросонья из лука, Рикас развил кипучую деятельность. Сначала распалил факел, прибавив немного света в мрачный зал, потом забрался на укороченную тушу с головой в одной руке и факелом в другой.

Начали…

— Презренные росомахи! Вы — прокляты! Ваш вождь Торборг убит как трус! Вы тоже умрёте!

Спектакль дешёвый и плохо сыгранный, но когда спросонья видишь отрезанную голову наместника Бога на Земле и громкий голос его убийцы, наверно, это производит впечатление. Чтобы его усилить и закрепить, Рикас подбросил голову и врезал по ней сапогом, будто играя в мяч, она улетела к дальнему концу дацана, мелко брызгая кровью. А потом в ход пошла шпага.

Тей намеренно не стрелял. Огнестрельное оружие, дикарям хорошо известное, имеет свойство замолкать, истратив патроны. Как бы ни было плохо с соображением и арифметикой, даже самый тупой смекнёт, что нет в мире револьвера, имеющего комплект боеприпасов на такую толпу. Поэтому — холодной сталью, без грохота пальбы, только под крики ужаса.

Первых он заколол, ещё не успевших подняться, отдав управление телом в полное распоряжение Силы, она хлынула в самые жуткие глубины души, воззвав к самым жестоким инстинктам. Рука перестала чувствовать усталость — шпагой водила Сила…

Тейский клинок — скорее колющее, нежели режущее оружие. Но у умелого фехтовальщика, с бурлящей Силой внутри, шпага работает в любой ипостаси, даже как ударно-раздробляющее, когда рукоять на отлёте врезается в чей-то висок…

Конечно, он убил совсем небольшую часть отдыхавшего воинства. Рикас стремился посеять панику и преуспел. Дикари бросились к выходу, к окнам, отталкивая и затаптывая друг дружку.

Через разбитые стёкла проник рыжеватый свет: занялись пожары. Племя собиралось устроить поджог, покидая Шанхун? Ну, так вы и покидаете. На тот свет. От стопок соломы занялись дома по периметру. Кольцо огня, вопящая толпа, перепуганная до смерти, что ещё нужно?

А, вот что нужно — с крыши залаяла пулемётная винтовка, один наводит, второй вращает длинную рукоять для перезарядки и подачи патронов. Громоздкое, но грозное оружие.

Хлопки одиночных выстрелов доносились с разных сторон. Гвардейцам приказано не пытаться остановить толпу — только обстреливать бегущих и подгонять их к краю города. Как только удалятся от пылающих зданий, угодят в январскую стужу. Мороз воюет на стороне освободителей.

К утру вдобавок поднялась пурга. Неверные солнечные лучи едва пробились через неё, осветив Шанхун словно склеп, в который открылась дверь. Но ни в одном склепе не бывает столько трупов сразу!

Рикас внутренне ёжился при виде плодов ночной бойни. Икарийцев тоже погибло много, к центральному дацану подтянулось всего двадцать три человека, включая его и Дара. Остальные — зарубленные саблями, получившие стрелу или пулю — где-то лежат меж домов, жертвы чужой войны.

Снег был чёрный, сажа вперемешку с кровью, пока следы ночного кошмара не упрятала пороша, превратив неподвижные тела в продолговатые сугробы.

— Полагаю, большинство сбежало из города, синьор, — устало произнёс Дараньон. Он опустился на один из сугробов, не пытаясь определить — там деревянная колода или человеческое тело. Беспредельная усталость после нервного напряжения напрочь отбили разборчивость. — Молю Создателя, чтобы они не вернулись.

Вернулись.

На площадь перед главным дацаном потянулся люд — дикари, монахи, монахини. Из варваров почти исключительно женщины, большинство с детьми. Могли тихонько расползтись по домам, возможно, часть так и поступила.

Одна из туземных женщин увидела Рикаса, выделив его по лишь ей известным признакам, указала на него рукой, заголосила. Тей схватился за револьвер, но набежавшие дикарки и не думали нападать — повалились лицом в снег, выкрикивая что-то вроде «вождь-росомаха».

— Уничтожив их верховного вождя и претендентов на этот пост, вы получили право возглавить племя, — раздался голос Наркиса. Хорошо, что в сдержанном голосе монаха не прозвучало ни намёка на насмешку вроде поздравления с должностью. Рик мог бы не сдержаться.

Ему было не до шуток. Сам отдал приказ не щадить. И что теперь? Собрать два десятка выживших теев и продолжить резню? Дикарки, похоже, и особо сопротивляться не будут, раз великий вождь так решил.

— Наркис, у вас есть что-то вроде пригорода?

— Не понял, синьор.

— Ну… группа зданий на отшибе. Согнать их всех, дать зерна… В марте пусть убираются.

Монах покачал головой.

— Значит, стеречь их до весны… Нас и так мало, люди не склонны к насилию.

— Зато ничего не имеют против, чтобы пригласить нас, и насилие льётся через край. Наркис! Неужели ты не понимаешь, сегодняшняя ночь легла тяжестью и на нашу, и на вашу карму? Думаю — в равной степени. И я не желаю отягощать её ещё больше, хоть не верю в сансару.