Второе правило волшебника, или Камень Слёз

Глава 27

Поглаживая пальцами круглую косточку в своем ожерелье, Кэлен изучала раскинувшийся в долине город. Со всех сторон его окружали холмы. За тонкой ленточкой городской стены торчали островерхие крыши, а вдали, на северной стороне, возвышался дворец.

Город казался вымершим. Из бесчисленных труб не поднималось ни одной струйки дыма, улицы были пусты, на прямой как стрела южной дороге, ведущей к главным воротам, как и на многих других дорогах, опоясывающих город, не было видно никакого движения.

Пологий склон, начинавшийся у ее ног, был укрыт белым снежным одеялом.

Налетевший ветер бросил Кэлен в лицо горсть искристого снега, забрался холодными пальцами под накидку из белого волчьего меха, но она едва обратила на это внимание.

Эту накидку сшили ей Приндин и Тоссидин. Волки боятся людей и редко показываются им на глаза, поэтому Кэлен мало что знала об их повадках.

Стрелы братьев нашли цель там, где Кэлен не видела ничего. Если бы она не знала, как стреляет Ричард, она решила бы, что это чудо. В мастерстве владения луком братья почти не уступали Ричарду.

Кэлен всегда ощущала к волкам некоторую неприязнь, но никогда не причиняла им зла, а после того, как Ричард рассказал ей, что волки живут семьями, стала относиться к ним с большей симпатией. Она была против того, чтобы ради ее комфорта братья убивали этих животных, но они настаивали, и в конце концов Кэлеп сдалась. Когда братья снимали шкуру, ее едва не стошнило при виде груды костей и мяса, совсем недавно бывшей красивым и сильным зверем. Кэлен не могла не вспомнить Брофи, человека, которого она коснулась своей властью, чтобы доказать его невиновность. Джиллер, волшебник Кэлен, превратил Брофи в волка, чтобы он мог освободиться от магии Исповедницы и начать новую жизнь. Вероятно, семья этого волка будет горевать, как горевала волчица Брофи, когда он был убит, защищая Кэлен.

Ей пришлось видеть столько убийств! От этой мысли Кэлен едва не заплакала.

Неужели это никогда не кончится! Но по крайней мере Приндин с Тоссидином не радуются и не гордятся тем, что убили великолепного зверя; они даже помолились добрым духам за своего «брата волка», как они выражались.

— Нам не следовало бы этого делать, — проворчал Чандален. Он стоял у нее за спиной, опираясь на копье, но Кэлен не обернулась. Она не могла оторвать взгляда от спокойного города внизу. Слишком спокойного. Голос Чандалена был не таким резким, как обычно, и выдавал благоговение, охватившее воина при виде такого большого города, как Эбиниссия.

Он никогда еще не уходил так далеко от границ владений своего племени, никогда не видел столько домов, да еще такого размера. Когда он впервые осознал их величину, его карие глаза раскрылись в немом изумлении, а острый язык на время утратил свою остроту. Для охотника, прожившего всю жизнь в крохотной деревушке посреди бескрайних равнин, город должен был представляться творением магии, а не рук человеческих.

Кэлен было отчасти жаль его и двух братьев, чьи наивные представления о внешнем мире подверглись серьезному испытанию. Впрочем, прежде чем путь их окончится, их ждет еще много не слишком приятных открытий.

— Чандален, я потратила уйму сил, чтобы научить вас своему языку. Там, куда мы направляемся, все говорят только на нем. Я учила вас исключительно для вашего же блага, чтобы вы могли чувствовать себя в безопасности в чужих краях. Ты волен считать, что я делаю это из вредности, но в любом случае изволь говорить со мной только на том языке, которому я вас учила.

Голос Чандалена стал жестче, но благоговение, вызванное видом огромного города, в нем сохранялось. Возможно, это было не только благоговение, а чувство, которого прежде Кэлен у Чандалена не замечала: страх.

— Я веду тебя в Эйдиндрил, а не в это место. Здесь мы только напрасно потратим время.

Судя по тону, он не сомневался, что «это место» может быть только средоточием зла.

Прищурившись от солнечных бликов на белом снегу, Кэлен увидела далеко внизу две человеческие фигурки. Приндин и Тоссидин поднимались по склону.

— Я — Мать-Исповедница. Мой долг — защищать все народы Срединных Земель, так же, как я защищаю Племя Тины.

— Моему племени от тебя одни неприятности, — скорее по привычке, чем с искренним возмущением возразил Чандален.

— Хватит уже, Чандален, — устало ответила Кэлен. К счастью, он не стал настаивать и обратил свой гнев на другое.

— Эти глупцы, похоже, забыли, чему я их учил, — раздраженно сказал он, имея в виду Приндина и Тоссидина. — Будь они младше, непременно заслужили бы порку. Любой может увидеть, как они поднимаются. Да и нам не мешало бы уйти с открытого места.

Кэлен позволила ему увести себя под прикрытие деревьев — не потому, что считала это необходимым, но потому, что хотела показать Чандалену, что уважает его старания ее защитить. Постоянно возмущаясь тем, что его заставили сопровождать Кэлен, Чандален, что ни говори, ревностно исполнял свои обязанности, так же как Приндин и Тоссидин. Только братья делали это с улыбкой, а Чандален — с ворчанием. Все трое относились к Кэлен как к сокровищу, которое надо постоянно оберегать. Но Приндин и Тоссидин, Кэлен не сомневалась, были искренни, а Чандален — она была уверена — воспринимал это как тягостную обязанность.

— Лучше бы нам поскорее уйти отсюда, — снова завел от старую песню.

Кэлен выпростала руку из-под накидки и поправила упавшую на лицо прядь.

— Мой долг — выяснить, что там случилось.

— Ты говорила, что твой долг — идти в Эйдиндрил, как просил Ричард-С-Характером.

Не отвечая, Кэлен отвернулась и отошла подальше в глубь леса. Разлука с Ричардом была для нее невыносима. Стоило закрыть глаза, и она видела его лицо, а в ушах звучал голос, обвиняющий ее в предательстве. При мысли о том, что она натворила, ей хотелось упасть на колени и кричать, не переставая, в надежде, что это уменьшит страдания.

Но что еще ей оставалось делать? Если Ричард — единственный, кто может замкнуть завесу, а ошейник — единственное, что может спасти его жизнь и дать ему такую возможность, у нее не было выбора. Разве могла она принять другое решение? Ричард первый перестал бы ее уважать за то, что она поступилась своей ответственностью перед всем миром. Ричард, которого она любит, рано или поздно это поймет. Он должен понять.

Но если хотя бы одно из того, что ей говорили, — ложь, значит, она ввергла любимого человека в самый ужасный из его кошмаров.

Часто ли Ричард смотрит на локон, который она дала ему на память, думает ли о ней? Кэлен надеялась, что он найдет в себе силы понять ее и простить.

Ей так хотелось сказать ему, как сильно она его любит. Обнять его. Быть рядом с ним. Только бы добраться до Эйдиндрила, только бы найти Зедда!

Зедд обязательно что-нибудь придумает!

И все же она обязана выяснить, что произошло здесь. Она — Мать-Исповедница.

Кэлен намеревалась обойти Эбиниссию, но последние два дня они буквально шли по заледеневшим женским трупам. Ни одного мужчины, только женщины, от молодых до старых, старухи и дети. Все полураздетые, а некоторые и совсем голые. Неудивительно, что они замерзли. Слишком уставшие, слишком напуганные или слишком растерянные, чтобы искать укрытия, они бежали из Эбиниссии не просто в замешательстве, а в панике, предпочитая умереть от холода, чем остаться в городе.

Многие, судя по всему, были подвергнуты издевательствам, прежде чем им удалось вырваться из города. Кэлен догадывалась, что с ними делали и почему они выбрали смерть. Трое охотников тоже это знали, но никто не сказал этого вслух.

Кэлен поплотнее закуталась в волчью шкуру. Это случилось совсем недавно, и, значит, войска Д'Хары здесь ни при чем. Они уже давно отозваны. И безусловно, они не стали бы этого делать после того, как война окончена.

Не в силах больше выносить неизвестности, Кэлен поправила висящий на плече лук и начала спускаться навстречу Приндину и Тоссидину. Она уже привыкла передвигаться в широких снегоступах, которые охотники соорудили из ивовых прутьев и волчьих сухожилий. Чандален бросился следом:

— Не надо спускаться! Там может быть опасный!

— Опасность, — поправила Кэлен, перебросив дорожную сумку на другое плечо.

— Если бы там была опасность, Приндин с Тоссидином не шли бы в открытую. Ты можешь оставаться, а я спускаюсь.

Зная, что спорить бесполезно, Чандален молча пошел за ней. Полуденное солнце светило ярко, но совершенно не грело. С отрогов Ранг-Шада то и дело налетал порывистый ветер, но сегодня, к счастью, он был слабее обычного.

Снегопадов тоже не было уже несколько дней, и путники наслаждались ясной погодой. Но мороз тем не менее стоял жуткий. Кэлен казалось, что при каждом вдохе ее нос превращается в кусочек льда.

Она перехватила братьев на середине пути. Тяжело дыша, они поднимались по склону и, увидев Кэлен, остановились, устало опершись на копья. У себя на равнинах они были очень выносливы, но никак не могли привыкнуть к горам.

— Пожалуйста, Мать-Исповедница, — стараясь выровнять дыхание, заговорил Приндин. — Не ходи туда. Духи предков этих людей покинули их.

Кэлен вынула из-за пазухи флягу с водой и протянула ее Приндину. Воду приходилось держать под одеждой, иначе она сразу же замерзала. Тот сделал несколько жадных глотков и передал флягу брату.

— Что это значит? Вы же не заходили в город, ведь так? Я велела вам только обойти вдоль стен.

— Нет, — покачал головой Приндин. — Мы прятались, как ты нам велела. Мы не зашли в город, но это и не нужно. Достаточно того, что мы увидели снаружи.

Тоссидин вернул флягу Кэлен.

— Вы видели людей? — спросила она, затыкая ее пробкой.

Тоссидин бросил быстрый взгляд через плечо.

— Мы видели много людей.

— Мертвых людей, — добавил Приндин.

— Сколько? От чего они умерли?

Тоссидин пожал плечами:

— Война. У многих было оружие: мечи, копья и луки. Я не знаю слова, чтобы сказать, сколько их. Я никогда не видел так много людей. Даже за всю свою жизнь. Это была война. И всех побежденных убили.

На мгновение Кэлен оцепенела от ужаса. Неужели никому не удалось выжить?

Война. Но войска Д'Хары уже отозваны. Значит, здесь побывал кто-то другой.

Стряхнув оцепенение, она бросилась вниз по склону холма, не обращая внимания на распахнувшуюся накидку и ледяной ветер. При мысли о судьбе, постигшей жителей Эбиниссии, у нее сжималось сердце. «Я должна увидеть все своими глазами!»

— Прошу тебя, Мать-Исповедница, не ходи туда! — крикнул Приндин ей вдогонку. — Не нужно на это смотреть.

Трое охотников широкими прыжками бежали за ней, но не могли догнать.

— Я уже видела мертвецов, — крикнула Кэлен, не останавливаясь.

Она была еще далеко от городских стен, когда начали попадаться трупы. Они были занесены снегом. В одном месте из сугроба торчала рука, словно перед смертью человек тянулся к свету и воздуху. Убитых было невероятное количество — и все в галеанской форме, смерзшейся и окровавленной.

Стервятники и гиены еще не успели обглодать трупы.

В стене возле окованных железом южных ворот зияла дыра. Края ее почернели и были оплавлены. Кэлен потрясенно уставилась на камень, растекшийся, словно воск. Она знала лишь одну силу, способную на такое: волшебный огонь.

Разум отказывался дать объяснение увиденному. Несомненно, это след волшебного огня, но ведь волшебников больше нет. Если не считать Зедда и, может быть, Ричарда. Но Зедд не способен на такие поступки.

Вдоль стен по всему периметру города возвышались умело сложенные штабеля обезглавленных трупов. Головы были сложены отдельно, оружие — тоже. Груды мечей, копий и щитов напоминали чудовищных стальных дикобразов. Массовое избиение, бойня, кошмар. И тела только галеанских солдат. У каждого были подвернуты руки, чтобы не нарушить аккуратности штабелей.

— Тысяча, — тихо сказала Кэлен, повернувшись к охотникам, которые догнали ее и стояли за спиной. — Так звучит слово, которого вы не знаете. Здесь не меньше пяти тысяч человек.

Приндин осторожно потыкал тупым концом копья в снег.

— Я не знал, что есть слово для такого большого количества людей. Когда вернется тепло, здесь будет плохое место, — добавил он шепотом.

— Здесь и сейчас плохое место, — буркнул его брат на родном языке.

Кэлен понимала, что перед ними — лишь мизерная часть всех жертв.

Оборонительная тактика горожан была ей хорошо знакома. На крепостные стены им полагаться уже не приходилось, эти времена отошли в прошлое. С образованием союза Срединных Земель город начал стремительно расти, и прежние мощные фортификации в конце концов были снесены, а вместо них построены нынешние, далеко не такие надежные. Они служили скорее символом процветания города, чем защитой от нападения.

В случае военных действий ворота наглухо закрывались, а отборные войска, из которых состоял гарнизон столицы, давали противнику бой под стенами города, не позволяя ему приблизиться и начать осаду по всем правилам.

Истинной защитой Эбиниссии служили окружающие долину горы: защитники знали там каждый камень, каждую тропу, а нападающие в тесноте скал не имели возможности развернуть войска и нанести мощный удар.

Армия Д'Хары два месяца пыталась взять Эбиниссию, но безуспешно. Защитники города атаковали врага в узких расщелинах, устраивали засады и не позволяли нападающим расслабиться ни на минуту. В конце концов изрядно потрепанная армия Д'Хары убралась восвояси — зализывать раны и подыскивать более покладистую добычу. Однако и гарнизон Эбиниссии понес серьезные потери. Будь Даркен Рал меньше занят поисками шкатулок, он, вероятно, прислал бы в помощь осаждающим резервы, чтобы подавить численностью внешнее кольцо обороны. Даркен Рал этого не сделал, но сейчас кто-то поступил именно так.

Обезглавленные трупы принадлежали тем, кто защищал город снаружи. Прижатые к стенам, одни были убиты, а другие — взяты в плен и казнены: вероятно, для того, чтобы посеять ужас в сердцах тех, кто оставался в городе.

Несомненно, это произошло до того, как была пробита стена. Кэлен знала, что в городе ее ждет гораздо более страшное зрелище. Замерзшие женщины в горах не оставляли в этом никаких сомнений.

Лицо ее вновь превратилось в ничего не выражающую маску Исповедницы.

— Приндин, Тоссидин, вы еще раз обойдете город снаружи. Я хочу знать все о том, что случилось. Я хочу знать, когда это произошло, я хочу знать, откуда пришли нападавшие и куда ушли, когда все закончилось. Мы с Чандаленом войдем в город. Встречаемся здесь же, на этом месте.

Братья кивнули и пошли вдоль стен, на ходу переговариваясь и указывая друг другу на следы, понятные только им. Кэлен вошла в пролом. Под ногами хрустела щебенка. Чандален шел следом, положив стрелу на тетиву лука.

Ни один из охотников не пытался оспорить ее указания. Они были потрясены размерами города, ошеломлены тем, что здесь случилось, и поражены выдержкой Матери-Исповедницы.

Чандален не смотрел на трупы, валяющиеся повсюду; его внимание было целиком сосредоточено на распахнутых окнах и узеньких улочках между глинобитными домами, принадлежащими крестьянам и пастухам с близлежащих полей. На снегу не было ни единого свежего отпечатка. Никаких признаков жизни.

Кэлен выбирала дорогу, а Чандален держался чуть сзади, на расстоянии полушага. Она не останавливалась осмотреть трупы. Все люди погибли одной смертью: были убиты в бою.

— Они проиграли, потому что врагов было много, — тихо сказал у нее за спиной Чандален. — Много, как ты говоришь, тысяч. Защитники были обречены.

— Почему ты так думаешь?

— Они все лежат между домами. Там неудобно драться, но, когда врагов много, это единственный способ: в этих проходах они не могут навалиться все сразу. Они мешали бы друг другу, а копья их были бы бесполезны. Когда враг превосходит тебя численностью, остается только не давать ему развернуться и постоянно нападать со всех сторон, чтобы он не знал, откуда ждать следующего удара. Именно так и поступили защитники. Они понимали, что нельзя делать то, чего ждет от тебя враг. Кроме того, я вижу здесь не только солдат, но и стариков, и детей. А старики и дети не станут драться вместе с Чандаленом, пока не увидят, что дело плохо и я окружен многими врагами. Для воина победить врага в одиночку — высочайшая доблесть. Дети и старики не станут унижать его помощью, если врагов не слишком много.

Кэлен понимала, что Чандален прав. Каждый видел, что произошло под стенами города. Люди знали, что поражение означает смерть.

Но они полегли, словно трава под ветром. Когда Кэлен и Чандален добрались до того места, где когда-то стояли древние стены, трупов стало еще больше.

Видимо, здесь, на возвышенности, защитники города вступили в последнюю, решающую схватку, но удача отвернулась от них. Они проиграли.

Среди убитых не было ни одного чужого, только эбиниссцы. Кэлен знала, что многие народы верят, что, оставив убитых на поле боя, они лишат себя удачи в будущих битвах и обрекут души погибших на возмездие со стороны побежденных. Впрочем, это касалось только удачных сражений. Если битва проиграна, погибших как раз следует оставить, и тогда все будет наоборот.

Поскольку нападающие, несомненно, унесли своих мертвецов с собой, круг подозреваемых резко сужался. Народов, разделяющих это поверье, было не так уж много, и первым в этом списке стояло одно хорошо знакомое Кэлен государство.

Обогнув опрокинутую повозку и груду рассыпанных дров, Чандален изумленно уставился на вывеску с изображением зеленой ветки и ступки с пестиком.

Прикрыв ладонью глаза от солнца, он вгляделся в темный провал разбитого окна:

— Что это?

— Лавка травника, — ответила Кэлен, проходя вслед за ним в черный дверной проем. Сорванная с петель дверь валялась поодаль. Под ногами хрустели осколки стекла и засушенные растения, превратившиеся теперь в бесполезную кашу. Уцелели всего две баночки с какими-то мазями, все остальные были разбиты. — Люди приходили сюда за целебными травами и другими лекарствами.

Стенной шкаф в углу состоял из сотен маленьких выдвижных ящичков, ручки которых потемнели от бесчисленных прикосновений. В основном все они были выпотрошены; их содержимое валялось на полу, раздавленное тяжелыми сапогами, но некоторые ящички уцелели. Чан-дален присел на корточки и принялся поочередно выдвигать их. Он с интересом смотрел, что там внутри, а потом аккуратно задвигал на прежнее место.

— Ниссел была бы... Как это по-вашему? «Расстроена»?

— Расстроена, — подтвердила Кэлен.

— Да, расстроена тем, что так много целебных растений погибло. Это преступление — уничтожать то, что может помочь людям.

Кэлен смотрела, как он выдвигает и задвигает ящички.

— Преступление, — безучастно согласилась она. Чандален выдвинул очередной ящичек и замер. Несколько мгновений он смотрел на него, не веря своим глазам, а потом осторожно вынул пучок крошечных листьев, перевязанных ниткой. Листья были темно-зеленые с малиновыми прожилками.

— Квессин-доу, — прошептал он, удивленно присвистнув.

Глаза Кэлен уже привыкли к полумраку, и она внимательно осмотрелась. В лавке не было трупов. Возможно, хозяину удалось улизнуть, но скорее всего он погиб, сражаясь на улицах города.

— Что такое «квессин-доу»?

— Лекарство, — завороженно глядя на листья, ответил Чандален. — Квессин-доу может спасти тебя, когда по ошибке проглотишь десятишаговый яд. А если действовать быстро, то можно выжить, даже когда ты ранен отравленной стрелой.

— Как можно проглотить его по ошибке?

— Этот яд делается из пережеванных листьев банду. Их надо жевать очень долго, пока они не превратятся в пасту. При этом можно случайно проглотить немного, а если делать яд часто, то все равно заболеешь. — Чандален развязал кожаный мешочек, висевший у него на поясе, и достал небольшую коробочку, плотно закрытую крышкой. Внутри была темная масса. — Это десятишаговый яд, которым мы смазываем свои стрелы. Если проглотить его совсем чуть-чуть, то сильно заболеешь. Если побольше, будешь болеть долго, а потом умрешь. Ну а тот, кто по неосторожности проглотил слишком много, умирает сразу. — Чандален спрятал коробочку обратно в мешочек.

— Значит, квессин-доу может спасти человека? — Чандален кивнул. — Ну а если ты ранен десятишаговой стрелой? Разве ты успеешь принять противоядие?

— Когда как. Иногда можно просто случайно поцарапаться своей же стрелой, и тогда, конечно же, успеешь съесть квессин-доу. Раньше наши охотники всегда носили с собой несколько листьев. Но даже если ты ранен врагом, еще не все потеряно. Десятишаговая стрела хороша, когда попадает в шею. Тут уже ничего не поможет. Но если стрела попала в ногу, яд действует медленнее. А еще бывает, что на стреле яда меньше, чем надо, например, если ее слишком часто использовали. Тогда он действует еще медленнее. В старину перед схваткой наши воины специально ели квессин-доу, и стрелы врагов были им нипочем. — Чандален печально покачал головой. — Беда только в том, что эти растения — большая редкость. Когда в последний раз мы покупали точно такой же пучок, каждому охотнику, чтобы расплатиться, пришлось сделать по три лука и два раза по пять стрел, а женщинам — очень много посуды. Но те листья давно уже кончились, а люди, которые нам их продали, не могут найти новых. Листья просто исчезли. Два человека умерли от яда с тех пор. Если бы кто-нибудь принес в наше племя такой пучок, мы бы щедро ему заплатили...

Кэлен смотрела, как он почтительно кладет листья на прежнее место.

— Возьми их, Чандален. Отдай своему народу. Здесь они уже никому не помогут.

Он медленно задвинул ящичек в шкаф.

— Я не могу. Нехорошо брать чужое, даже если этот человек умер. Они не принадлежат моему племени. Они принадлежат тем, кто жил здесь.

Кэлен присела рядом, открыла ящичек и подняла с пола маленькую тряпицу.

Завернув в нее листья, она протянула сверток Чандалену:

— Возьми. Я знаю жителей этого города и расплачусь с ними за то, что взяла. А поскольку я собираюсь расплатиться, сейчас они принадлежат мне. Возьми. Я дарю их твоему племени за те неприятности, которые я вам причинила.

Чандален озабоченно посмотрел на сверток.

— Для подарка это слишком ценная вещь. Делая такой подарок, ты налагаешь обязательства на мое племя.

— Тогда считай это платой за то, что вы с Приндином и Тоссидином охраняете меня в пути. Вы рискуете жизнью, но больше мне нечем вам заплатить. У вашего племени нет передо мной никаких обязательств.

Нахмурившись, Чандален некоторое время размышлял, потом взял сверток и, подбросив его на ладони, положил в мешок. Затянув мешок сыромятным ремнем, он встал.

— Ты заплатила нам за то, что мы проводим тебя в Эйдиндрил, и кроме этого, мы тебе ничего не должны.

— Ничего, — кивнула Кэлен.

Они снова пошли по молчащим улицам, мимо высоких домов, мимо лавок и постоялых дворов. Каждая дверь была взломана, каждое окно — разбито.

Осколки стекла, словно застывшие слезы, сверкали на солнце. Орды захватчиков прошли сквозь каждое здание, сметая на пути все живое.

— Как удавалось такому количеству людей жить в одном месте и не голодать? Им не хватило бы ни дичи в горах, ни полей для посевов.

Кэлен постаралась взглянуть на город глазами Чандалена. Конечно, для него это загадка.

— Горожанам вовсе не обязательно всем охотиться или работать на полях. У каждого есть свое ремесло.

— У каждого? Как это?

— Это значит, что каждый занимается чем-то одним. А то, чего не может сделать сам, он покупает за золото или серебро.

— А где он берет это золото и серебро?

— Ему дают те, кто покупает у него вещи, которые он производит.

— А у них откуда оно берется?

— Они тоже умеют делать какие-то вещи, и за них им тоже платят.

Чандален скептически усмехнулся:

— А почему они не меняются? Это же гораздо проще.

— Ну, по сути, это и есть обмен. Допустим, мне нужен твой лук, но у меня нет ничего, что нужно тебе. Я даю вместо этого деньги — такие кружочки из золота и серебра, а ты покупаешь на них то, что тебе необходимо.

— Деньги, — повторил Чандален, словно пробуя новое слово на вкус, и недоверчиво покачал головой. — Зачем же тогда людям работать? Почему бы им просто не пойти и не взять себе столько этих самых денег, сколько им нужно?

— Некоторые так и делают. Они добывают золото и серебро. Но это очень тяжелый труд. Золото трудно найти, и его надо выкапывать из-под земли. Именно потому, что золото — редкость, из него делают деньги. Если бы его было так же легко отыскать, как овес или песок, никто не стал бы на него меняться. Деньги потеряли бы цену, наша система обмена бы рухнула, и люди начали голодать.

Чандален нахмурился и остановился.

— А как выглядит это золото и серебро, о которых ты говоришь?

Кэлен не остановилась вместе с ним, и ему пришлось ускорить шаги, чтобы ее догнать.

— Золото... Помнишь медальон, который вождь бантаков отдал Племени Тины в знак мира? Вот он сделан из золота. — Чандален кивнул и понимающе хмыкнул.

— Кстати, — на этот раз остановилась уже Кэлен. — Ты, случайно, не знаешь, откуда у бантаков столько золота?

— Еще бы! — отозвался Чандален, разглядывая черепичные крыши домов. — Это мы им даем.

— Что?! — воскликнула Кэлен и, схватив его за руку, развернула к себе. — Что значит «мы им даем»?

Чандален вздорогнул. Он не любил, когда ее рука — рука Исповедницы касалась его. Если она вздумает освободить свою силу, его не спасет даже стальная броня, не то что тонкая волчья шкура. Кэлен убрала руку, и он вздохнул с явным облегчением.

— Чандален, а где Племя Тины берет столько золота?

Он посмотрел на нее, как на ребенка, который спросил, откуда берется грязь.

— Из ям, конечно. На севере наших владений, где земля каменистая и сухая, есть глубокие ямы. Там и лежит золото. Это плохое место. Воздух горячий и нездоровый. Если долго сидеть в этих ямах, умрешь. Золото лежит глубоко, на самом дне. Желтый металл. Слишком мягкий, чтобы делать из него оружие, поэтому нам он не нужен. — Чандален подтвердил свои слова пренебрежительным взмахом руки. — Но бантаки говорят, что духам их предков нравится смотреть на желтый металл, и поэтому мы разрешаем им приходить туда и лезть в ямы, чтобы они могли угодить своим духам, когда те приходят в наш мир.

— Чандален, а другие племена знают об этих ямах?

Он пожал плечами:

— Мы не пускаем к себе чужаков. И потом, я же говорю, для оружия этот металл слишком мягкий. Кому он нужен? Правда, бантакам он нравится, и они дают нам хорошие вещи за то, что мы разрешаем им его брать. Но даже они много не берут, потому что это очень плохое место. Никто не полезет туда по доброй воле, кроме бантаков, которым надо умилостивить своих предков.

Как ему объяснить, если он понятия не имеет об устройстве внешнего мира?

— Чандален, вы никогда не должны использовать это золото. — На лице его отразилось естественное непонимание человека, который уже объяснил, что это золото никому, кроме бантаков, не нужно. — Ты можешь думать, что оно бесполезно, но другие люди готовы убивать, чтобы завладеть им. Если кто-нибудь узнает, что на вашей земле есть золото, он сделает все, чтобы отнять его. Жажда золота лишает людей разума. Все люди Тины будут убиты.

Чандален выпрямился и гордо ударил себя в грудь.

— Я и мои воины защитим наше племя! Мы прогоним любых чужаков.

Кэлен обвела рукой сотни и сотни трупов, лежащих вокруг:

— А если их будет много? Если их будут тысячи? — Чандален плохо представлял себе количество людей, населяющих Срединные Земли. — Они не остановятся, пока не сметут вас.

Чандален проследил взглядом за ее рукой и нахмурился. Его самоуверенность улетучилась.

— Духи предков предупреждали нас, что нельзя никому говорить о ямах с нездоровым воздухом. Мы позволяем приходить туда только бантакам, и никому больше.

— Смотрите не забывайте об этом, — сказала Кэлен, — иначе многим захочется его отнять.

— Плохо брать то, что тебе не принадлежит, — назидательно произнес Чандален, и Кэлен сокрушенно вздохнула. — Если я сделаю лук для обмена, все будут знать, что это моя работа, потому что это будет очень хороший лук. Если кто-нибудь отнимет его, каждый поймет, где он его взял. Вора поймают и заставят вернуть мне лук. А деньги? Разве можно определить, кому они принадлежали раньше?

Кэлен ломала голову, как объяснить Чандалену такие вещи. Впрочем, это помогало хотя бы не смотреть по сторонам. Улица, по которой они шли, была буквально усеяна трупами.

— Действительно, трудно. Поэтому люди тщательно охраняют свои деньги, и наказание за воровство бывает весьма суровым.

— Что значит — суровым?

— Если человек украл немного, его держат под замком в тесном помещении до тех пор, пока его семья не возместит украденное. И то считается, что в этом случае вору повезло.

— Под замком? А что это?

— Замок — это такой способ запирать двери. Каменные комнаты, куда сажают воров, не могут открываться изнутри, потому что на двери есть замок, и у тебя должен быть ключ, причем строго определенный, чтобы его открыть.

Чандален бросил настороженный взгляд в боковую улочку, где была ювелирная лавка, но ничего подозрительного не увидел.

— Я бы скорее умер, чем сидеть под замком в каменном доме.

— Если вор украл слишком много и ему не повезло, именно это с ним и происходит.

Чандален недоверчиво хмыкнул. Похоже, такой уклад жизни представлялся ему неэффективным.

— Наш способ лучше. Каждый делает то, что ему нужно, и не надо никаких ремесел. Мы вымениваем только очень немногие вещи.

— На самом деле вы делаете то же самое, что и эти люди, Чандален, хотя и не сознаете этого.

— Нет. У нас каждый умеет делать много вещей. И своих детей мы учим тому же.

— У тебя тоже есть ремесло, Чандален, — возразила Кэлен. — Ты охотник, вернее, ты защищаешь племя. — Она вновь показала на мертвых солдат. — Эти люди — солдаты. Их ремесло такое же, как твое: защищать свой народ. Ты сильный, умелый воин, хорошо владеющий копьем и луком, умеющий раскрывать и предупреждать замыслы врага. Ты посвятил этому жизнь. Ты такой же солдат, как они.

Чандален задумался.

— Но это же только я. — Он остановился, чтобы стряхнуть со снегоступа налипший снег. — Потому что я сильный и мудрый. У других моих соплеменников ремесла нет.

— Ремесло есть у всех, Чандален. Ниссел — целительница, и ее ремесло помогать раненым и больным. Они занимается только этим. Есть ли у нее время добывать себе пищу?

— Те, кого она лечит, дают ей все, что нужно, и даже когда все здоровы, люди приносят ей пищу, чтобы она в любое время была готова помочь кому-нибудь.

— Вот видишь? Те, кого она лечит, платят ей лепешками и овощами, но это то же самое, как если бы ей платили деньгами. Она служит всему племени, поэтому каждый жертвует небольшой частью, чтобы она могла без помех заниматься своим ремеслом. В городах это называется налогом. Каждый отдает в общую казну некоторую часть денег, чтобы те, кто трудится на благо всех горожан, могли спокойно жить и работать.

— И за твою работу люди кормят тебя так же, как мы, когда ты приходишь со всякими неприятностями в наше племя?

— Да, — кивнула Кэлен, радуясь, что в его голосе не прозвучало привычной враждебности.

Дома становились все больше, и Чандален внимательно вглядывался в разбитые окна верхних этажей. Вокруг по-прежнему не было ни малейшего признака жизни. Они миновали распахнутые двойные двери гостиницы «Алая роза». У входа валялись припорошенные снегом столы и кресла, белье и посуда — на каждом предмете красовалось изображение розы. Сквозь двери Кэлен увидела тело мальчика — судя по одежде, он, видимо, работал на кухне. Лицо его было обращено к потолку, в глазах застыл предсмертный ужас. Мальчику было не больше двенадцати.

— Но это же только охотники и Ниссел, — после недолгого размышления сказал Чандален. — А у других все равно нет ремесел.

— Есть, только в разной степени. Женщины пекут хлеб, мужчины делают луки... То же самое и в природе. Одни растения любят влажность, другие наоборот. Одни животные едят траву, другие — листья, третьи — насекомых, а некоторые — других животных. У каждого своя роль. Женщины рожают детей, а мужчины... — Она остановилась, глядя на трупы людей. Кулаки ее сжались. — А мужчины, похоже, умеют лишь убивать. Видишь, Чандален? Женское ремесло дарить жизнь, а мужское — ту же самую жизнь отнимать.

Кэлен прижала сжатые кулаки к груди. Она была в опасной близости к тому, чтобы утратить контроль над собой. Ноги подкашивались, голова кружилась.

Чандален искоса посмотрел на нее.

— Птичий Человек говорил, что нельзя судить всех за поступки немногих. Кроме того, женщины дарят жизнь не в одиночку. Мужчина тоже участвует в этом.

Кэлен глубоко вдохнула морозный воздух и ускорила шаг. Они свернули на улицу, вдоль которой тянулись витрины дорогих магазинов. Словно желая сменить тему. Чандален показал луком на одну из них:

— Зачем нужен деревянный человек?

Из разбитой витрины торчал безголовый манекен, облаченный в синее платье, расшитое бисером. Радуясь возможности отвлечься от мучительных мыслей, Кэлен подошла поближе.

— Это лавка портного, — объяснила она. — Его ремесло — шить одежду, а этот деревянный человек служит просто для того, чтобы показывать всем, какие прекрасные платья может сшить владелец этого дома.

Она остановилась перед высокой витриной. С узорчатых рам свисали желтые лоскуты — остатки роскошной портьеры. Платье на манекене напомнило Кэлен ее собственный свадебный наряд. В горле у нее запершило. Рядом, настороженно озираясь, остановился Чандален. Кэлен протянула руку и потрогала затвердевшую на морозе лазурную ткань.

За манекеном маячили в полумраке припорошенный снегом пол и узкая стойка.

Кэлен вздрогнула: невысокий лысый человечек был пришпилен к стене копьем, торчащим у него из груди. А на стойке лицом вниз лежала женщина. Юбка у нее была задрана, в спине торчали большие портняжные ножницы. Кэлен отвела взгляд и увидела в глубине еще один манекен. Мужское пальто, надетое на него, было все в дырах. Очевидно, дожидаясь своей очереди, солдаты развлекались тем, что метали в манекен ножи. А закончив насиловать портниху, они зарезали ее ее же ножницами.

Кэлен отвернулась от витрины и едва не столкнулась с Чандаленом. Его лицо побагровело. В глазах полыхала ненависть.

— Не все мужчины такие! Я перерезал бы глотку любому из своих воинов, если бы он позволил себе такое!

Кэлен ничего не ответила. У нее внезапно пропало всякое желание говорить.

Распахнув накидку, она быстро пошла прочь. Сейчас ей нужно было глотнуть холодного воздуха.

В молчании, нарушаемом только звуком шагов и завыванием ветра, они миновали конюшни, где валялись конские туши с перерезанным горлом, прошли мимо гостиниц и старых домов с высокими окнами. Широкие карнизы смыкались над головами, погружая улицу в полумрак. Деревянные резные пилястры у двери одного из домов были изрублены ударами меча безо всякой причины просто потому, что были слишком красивы.

Здесь, в тени крыш, было еще холоднее, но Кэлен не замечала холода. Они переступали через трупы, огибали опрокинутые кареты и подводы. Повсюду царило безумие смерти и разрушения.

Глядя себе под ноги, Кэлен упрямо брела по глубокому снегу. Порыв ледяного ветра обжег кожу, и она снова завязала воротник накидки: холод отнимал не только тепло, но и силы. С угрюмой решительностью она шла к своей цели, надеясь в глубине души, что никогда не достигнет ее.

Окруженная со всех сторон застывшей смертью, подавленная одиночеством, она шла и беззвучно молилась:

«Прошу вас, добрые духи, окружите Ричарда теплом».