Врач из будущего

Глава 27 Новая крепость

Сентябрь 1935 года был для Льва Борисова на удивление ясным. Листья под ногами хрустели иначе, чем в его старом дворе, а ветер с Карповки пах не только дымом, но и свежей краской. Запах новой жизни.

После московского триумфа и получения финансирования их скромная «Специальная научно-производственная лаборатория №1» перестала умещаться в подвале ЛМИ не только физически, но и по статусу. Пришел казенный приказ о выделении им нового помещения.

Новым домом СНПЛ-1 стал не какой-нибудь безликий «дом культуры» или барачного типа постройка, а старинный, крепко сбитый особняк на Моховой, уцелевший в революционные лихолетья и недавно освобожденный от какого-то профсоюзного архива. Трехэтажный, с высокими арочными окнами, лепниной на фасаде и чугунным литьем балконов, он внушал чувство солидности, почти несовместимое с лихой юностью его новых обитателей.

— Ну, Зинаида Виссарионовна, — Иван обвел рукой пустующие, залитые сентябрьским светом залы с паркетом, поблескивающим темным золотом, — из подвала — во дворец. Как вам новые хоромы?

Ермольева, стоявшая рядом, скептически хмыкнула, поправляя прядь волос, выбившуюся из строгой прически.

— Дворец — это громко сказано, Лев Борисыч. Но пространство… да, пространство впечатляет. Впервые не придется думать, куда приткнуть новый термостат, чтобы он не мешал работе с микробиологическими чашками. — Она повернулась к нему, и в ее умных, цепких глазах читался не скепсис, а деловой расчет. — Списки оборудования я подготовила. Часть — отечественного производства, но для тонких работ, для аналитики… нужны немецкие микроскопы «Карл Цейсс», последние. Или, на худой конец, швейцарские. Без этого о высокой чистоте экспериментов можно забыть.

Иван взял у нее из рук испещренный аккуратным почерком лист. Список был длинным и дорогим. Центрифуги, сушильные шкафы, дистилляторы, автоклавы нового образца.

— Через Торгсин? — коротко спросил он, мысленно прикидывая, какая часть их московского транша может быть конвертирована в валюту для закупок через эту систему магазинов для иностранцев.

— Торгсин, — кивнула Ермольева. — И новая бюрократическая эпопея. Теперь будем доказывать не «полезность плесени», а то, почему именно «Цейсс», а не наша, ленинградская оптика. Готовьтесь, Лев Борисыч, к битве на новом уровне.

В этот момент в зал, громко стуча каблуками по паркету, ворвалась ватага их команды. Сашка и двое рабочих-монтажников вкатывали на ручной тележке громоздкий, тщательно упакованный в рогожу и деревянные щиты ящик.

— Осторожно! — кричал Сашка, его лицо было красным от натуги и волнения. — Здесь наш золотой запас! Культуры! Если расплескаете — Зинаида Виссарионовна нас живьем в автоклаве простерилизует!

За ними, осторожно переступая, как по тонкому льду, шел Миша. Он нес в руках, прижимая к груди, как младенца, затертую папку с чертежами капельницы и расчетами по хроматографии.

— Первый кирпичик нашей новой крепости, — улыбнулся Иван, глядя на эту процессию.

Он подошел к одному из огромных окон. Солнечный луч, пойманный в ловушку зала, пылил золотой взвесью. Где-то внизу, на Моховой, слышался гул трамвая, крики разносчиков, жизнь большого города. А здесь, в этой тишине, рождалось нечто иное. Не подпольная лаборатория отчаянных энтузиастов, а настоящий научный институт. Его институт, ну или его первые шаги к его созданию.

«Раньше мы прятались, как тараканы за плинтусом, — думал Иван, глядя, как Сашка и Миша с почти религиозным трепетом устанавливают первый ящик с оборудованием в углу самого большого зала. — Теперь у нас есть собственный замок. И мы будем его оборонять. Не от бедности и безвестности, а от зависти, бюрократии и… времени. Всегда — от времени».

Переезд занял несколько дней. Он лично таскал столы, спорил с электриками о разводке для микроскопов, чертил на клочке бумаги схему вентиляции. Пахучий лак кружил голову. Под ногами скрипел опилки. Это была не роль ученого, а роль прораба, созидающего пространство для будущих открытий. Это была новая, непривычная, но захватывающая роль — роль созидателя не только идей, но и пространства, в котором они будут рождаться.

Параллельно с лабораторией обустраивалась и их личная жизнь. Ключи от квартиры в Доме Ленсовета на Карповке Борис Борисович вручил им в тот же день, когда СНПЛ-1 получила свое новое здание. Символично, подумал тогда Иван. Один дом — для работы, другой — для жизни.

Когда они с Катей впервые переступили порог, у нее вырвался тихий, сдавленный возглас. Иван просто замер.

Он ожидал чего-то хорошего, но не этого. Шести комнатная квартира предстала перед ними не скопищем комнат, а настоящей анфиладой, где высокие, в четыре метра, потолки создавали ощущение воздушного, наполненного светом пространства. Паркет, уложенный сложной «елочкой» из темного дуба и светлой карельской березы, поблескивал, как отполированное озеро в лесу. Солнечные зайчики прыгали по стенам, отражаясь в лакированных поверхностях массивной, сделанной на заказ мебели.

Катя не произнесла ни слова. Она медленно прошла в центр гостиной, повернулась, и ее взгляд скользнул по высоким потолкам, паркету, огромному окну. Пальцы сами потянулись к дубовому серванту, прикоснулись к гладкому лаку.

— Это… просто чудо, — голос сорвался на шепот. Иван лишь кивнул, понимая, что слова сейчас лишние.

Иван молча кивнул. Его внутренний циник, Иван Горьков из 2018, язвительно усмехнулся:

«Шестикомнатная в элитном доме, — пронеслось в голове. — А в прошлой жизни ипотека на однушку казалась пределом мечтаний». Он сжал пальцы, чувствуя странный спазм — не вины, а чего-то острого и горького. И вдруг, словно в ответ, из памяти всплыл вонючий деревенский сортир, знакомый с детства. Холодный сквозняк из щелей в полу. Засаленные обои в его старой квартире… А здесь пахло деревом и лаком. Здесь было тепло. И эта волна памяти была не столько стыдом, сколько щитом. Он это заслужил.

Он подошел к огромному окну в гостиной. Внизу медленно катила свои темные воды Карповка. За ней — силуэты соборов и колоколен, увенчанные не крестами, а красными звездами. Он был здесь. На самом верху. В «золотом миллионе» Страны Советов.

Они стали исследовать квартиру, как первооткрыватели. На кухне, рядом с огромной кухонной плитой, стояла новенькая, блестящая эмалированная раковина с холодной и горячей водой. В ванной комнате — не только ванна сама по себе, но и тот самый фен, редчайшая роскошь, о которой Катя могла только мечтать. Иван с комическим благоговением взял в руки тяжелый, неудобный агрегат.

— Смотри, — сказал он, — аппарат для сушки волос. Тебе больше не придется ходить с мокрой головой часами.

Но главным сокровищем оказалась не техника, а маленькая, застекленная лоджия, выходившая прямо на воду. Они вышли на нее, и ветер с Карповки трепал их волосы.

— Наш собственный балкон, — сказала Катя, обнимая его за талию и прижимаясь головой к плечу. — Как в каком-нибудь романе.

На площадке они столкнулись с соседом. Пожилой, сухощавый мужчина в идеально сидящем костюме-тройке и с портфелем из дорогой кожи. Он кивнул им с вежливой, но отстраненной улыбкой.

— Новоселы? — спросил он, и его голос звучал тихо, но весомо, как будто каждое слово было взвешено на весах.

— Да, — ответил Иван. — Борисовы.

— Ага, — мужчина кивнул еще раз, оценивающе окинув их взглядом. — Рад знакомству. Желаю удачного обустройства. — И вышел, оставив за собой шлейф дорогого табака и незримого авторитета.

— Кто это был? — шепотом спросила Катя, когда дверь лифта закрылась.

— Не знаю, — так же тихо ответил Иван. — Но пахнет большими чинами. Очень большими.

Он понял, что этот дом — не просто здание. Это социальный лифт, который вознес их на самый верх. И теперь предстояло научиться здесь жить, не споткнувшись о собственный неожиданный статус.

Прошла неделя. Лаборатория потихоньку оживала, обрастая оборудованием, а квартира — вещами. Но в ней, несмотря на всю свою роскошь, не хватало каких-то мелочей. Того, к чему Иван привык в своем прошлом веке и о чем даже не задумывался, пока это было под рукой.

Однажды утром, пока Катя наводила порядок в спальне, он сидел на кухне за завтраком. Хлеб был черствым. Кофе, сваренный в жестяной турке, горчил. Его потянуло на странное. Ему дико захотелось тоста. Простого, хрустящего тоста с маслом. И хорошего, крепкого эспрессо.

Словно одержимый, он нашел в письменном столе блокнот и карандаш. Он не был инженером, но общие принципы были просты. Спираль накаливания, изолированная слюдой, между двумя металлическими пластинами. Джезва с герметичным клапаном для создания давления. Даже примитивная сендвичница — две чугунные плиты на шарнирах, которые можно разогревать на плите.

Он набросал несколько корявых эскизов. Это были не чертежи, а скорее идеи, воплощенные в линиях. В лаборатории он отловил Сашку, который как раз отчитывался о ходе работ по капельнице на «Красногвардейце».

— Сань, смотри, — Иван сунул ему в руки испещренный каракулями листок. — Есть на «Красногвардейце» умельцы, не официально? Кто в одной руке может сделать приборчики такие?

Сашка удивленно уставился на эскизы.

— Лёва, это что еще за приборы? Для опытов новых?

— Нет, — усмехнулся Иван. — Для завтрака. Скажи, что я заплачу. Из своих. В одну руку. Чтобы никто не знал. А тебе позже расскажу что это и зачем.

Сашка, всегда готовый к любым авантюрам, тут же проникся. Через неделю он появился на пороге их квартиры с загадочным свертком. Развернув его, Иван увидел три странных, кустарного вида, но вполне узнаваемых устройства.

Тостер, собранный из жести и слюды, угрожающе зашипел и выпустил струйку едкого дыма. Катя ахнула, но через мгновение устройство с глухим щелчком выплюнуло два идеально золотистых, дымящихся ломтика. Незнакомый, пьянящий аромат поджаренного хлеба заполнил кухню… Сэндвичница, тяжеленная, как гиря, после нескольких минут на плите выдавила из хлеба с сыром ароматный пар и оставила на нем аппетитные поджаристые корочки. А джезва, хоть и не дала нужного давления для настоящего эспрессо, но сварила кофе куда крепче и ароматнее, чем старая турка. Для кого-то, нет вкуснее кофе из турки, но спорить о вкусах не принято.

В то утро они с Катей завтракали, как короли. Тосты с настоящим сливочным маслом и красной икрой, которую Иван купил. Горячие, плавящие сыр сэндвичи. Крепкий, почти что «правильный» кофе.

— Как ты придумал эти приборы? — спросила Катя, с наслаждением отламывая кусочек хрустящего тоста. — Такие вещи в голову сами собой не придут. Это… будто с другой планеты.

Иван посмотрел на нее. Ее глаза были полны не подозрения, а восхищения и легкого недоумения. Он взял ее руку.

— С другого времени, Катя. Просто с другого времени. — Он помолчал, выбирая слова. — И чтобы это время… наше с тобой время… стало хоть чуточку лучше, удобнее.

Она улыбнулась, и в ее улыбке была бездна нежности и понимания.

— Оно уже стало лучше, Лев. С тех пор, как ты в нем появился.

Он обнял ее, и они сидели так молча, за своим футуристическим завтраком в старинной квартире, глядя на солнце, играющее в водах Карповки. Катя положила голову ему на плечо.

— Знаешь, — тихо сказала она, — иногда я думаю… о детях. Наши дети, они будут расти здесь. В такой красоте. В мире, который ты помогаешь делать безопаснее и лучше.

Иван почувствовал, как что-то сжалось у него внутри. Мысль о детях была одновременно пугающей и волнующей. Он поцеловал ее в макушку.

— Я знаю, Катя. И я тоже об этом думаю. Но… давай немного подождем. Сейчас… сейчас мне нужна ты. Не только как жена, а как мой главный соратник, мой клинический руководитель. Ты держишь половину нашей лаборатории. Нам нужно успеть построить наш «щит». Для страны. И для них, для наших будущих детей. Обещаю, как только мы запустим комбинат… Поговорим об этом серьезно.

Она не стала спорить, лишь кивнула, прижимаясь к нему еще крепче. Она понимала. Ее гений-муж нес на своих плечах груз, который она не могла до конца постичь, но который безоговорочно принимала.

Через пару недель, когда основная мебель была расставлена и жизнь более-менее вошла в колею, они устроили новоселье. Собрались самые близкие: родители, Сашка с сияющей Варей, Миша, вечно погруженный в свои мысли, и Леша, смущенно теребивший свой галстук.

Реакция гостей была предсказуемой и восхитительной. Леша, войдя в прихожую, замер как вкопанный и несколько минут просто включал и выключал свет, наблюдая за работой матового плафона на потолке.

— Это так по-новому, — прошептал он, и в его голосе была настоящая, детская вера в чудо.

— Ты еще пылесос с выводом пыли в подвал не видел! Вот техника! — с улыбкой, ответил Иван.

Сашка и Варя сразу же нашли патефон. Варя, осторожно проведя пальцем по темному, глянцевому диску, попросила что-нибудь поставить. Иван запустил пластинку с записью Утесова. Зазвучал бодрый, жизнеутверждающий джаз, и Сашка, подхватив Вару, начал лихо отплясывать прямо посреди гостиной, вызывая хохот и аплодисменты.

Миша же с чисто научным интересом устроился на кухне, разбирая и собирая кофеварку, пытаясь понять принцип ее работы.

— Интересная конструкция, — бормотал он, — шестерни стальные, закаленные. А тут пружина для отдачи… Гениально и просто. Ты не перестаешь удивлять, Лёв.

Иван, как хозяин, взял на себя роль повара. На свою зарплату в 800 рублей — баснословные по тем временам деньги — он закупил продуктов и приготовил несколько простых, но «новых» для эпохи блюд. Салат из свежих овощей с сухариками из черного хлеба, который он с гордостью назвал «Цезарем», картофель, запеченный со сливками и сыром, и шоколадный мусс, от которого у Леши, кажется, наступила легкая эйфория. Запеченная курица — огромная тушка маринованная с чесноком и травами в топленом масле — с гарниром из картофеля «аля по-деревенски», с хрустящей корочкой. Это были самые настоящие деликатесы. То, чего Ивану периодически не хватало.

За столом царила теплая, душевная атмосфера. Анна Борисова с материнской нежностью смотрела на молодых, а Борис Борисович, отпивая домашнюю настойку, прозрачно намекал:

— Квартира большая. Шумная. Внуков нам надо, Лёва. Шесть комнат — это вам не две. Шесть!

Все засмеялись. Иван перевел взгляд на Катю. Она покраснела, но улыбнулась ему в ответ. В этот момент он чувствовал себя не просто мужем и ученым. Он чувствовал себя главой новой, сложившейся вокруг него социальной ячейки. Его команда, его друзья, его семья — все были здесь, в этих стенах, которые стали их общим домом.

Идиллию нарушил сухой, казенный конверт, доставленный курьером прямо в лабораторию. Вызов. В «Большой дом» — управление НКВД по Ленобласти.

На следующий день Иван поднимался по широким, выложенным гранитом ступеням здания. Внутри пахло табаком и влажным сукном. Его провели в кабинет к невысокому, полному мужчине в форме. Лицо у сотрудника было непроницаемым, усталым.

— Борисов Лев Борисович, — он отложил в сторону папку с личным делом Ивана. — Ваша работа на благо обороноспособности страны получила высокую оценку.

Иван молча кивнул, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Любой визит сюда, даже «положительный», был сопряжен с леденящим душу холодком.

— В связи с этим, и учитывая характер ваших исследований, — сотрудник достал другой документ, — вам присваивается военно-учетное звание старший лейтенант государственной безопасности.

У Ивана похолодели пальцы. Старший лейтенант госбезопасности. Слова прозвучали как приговор. Не наказания, а пожизненного включения в систему. Это было не просто звание, он теперь КРАСКОМ. В иерархии НКВД оно котировалось на ступень или две выше РККА. Это был пропуск в закрытые распределители, право на ношение оружия, но, что важнее, — очередная, высшая степень доверия и вовлеченности в систему.

— Вам зачитывается ряд обязательств, — сухим, монотонным голосом продолжил сотрудник. — Запрет на переписку с заграничными корреспондентами. Обязанность сообщать о любых контактах с иностранными гражданами. Неразглашение характера вашей работы, выходящее за рамки официально утвержденных данных. — Он протянул Ивану несколько листов. — Подпишите.

Иван подписал, не читая. Он понимал, что спорить или выяснять тут бесполезно.

Ему вручили военный билет с новой, пугающей своей значимостью записью. Он вышел из «Большого дома» на площадь. Сентябрьское солнце слепило глаза. Он сунул руки в карманы пальто, сжимая в кулаке корочку военного билета. Он был теперь не просто ученым. Он был старлеем госбезопасности. Система не просто приняла его в свои объятия. Она надела на него свою форму. Это было новое чувство — пьянящее и теплое.

Он не сказал об этом Кате. Не сказал родителям. Некоторые знания были слишком опасны для самых близких. Он просто стал носить этот билет с собой, как талисман. Хотя Иван и полагал, что отец определенно узнает о новом «достижении» сына.

Апофеозом осени стала церемония в Смольном. Торжественный зал, красные знамена, портреты вождей. Иван в новом костюме и Катя в элегантном темном платье сидели в первом ряду рядом с Зинаидой Ермольевой.

— За выдающиеся заслуги в области отечественной медицины, за разработку и внедрение первого советского антибиотика «Крустозин», — гремел голос председателя комиссии, — Ленинская премия присуждается… Ермольевой Зинаиде Виссарионовне и Борисову Льву Борисовичу!

Гром аплодисментов. Вспышки фотокамер. Иван поднимался на сцену, чувствуя на себе сотни взглядов. Он пожимал руки, принимал из рук высокого партийного функционера тяжелый, с золотым тиснением диплом и конверт. Пять тысяч рублей. На двоих. Безумные деньги.

Его взгляд скользнул по залу. И он увидел их. В дальнем углу, почти в тени, стояли военврач 1 ранга Соколов и важняк Громов. Они не аплодировали. Они просто смотрели. Их присутствие было красноречивее любых речей и поздравлений. Государство не просто хвалило своих талантливых детей. Оно бдительно следило за своими стратегическими инвестициями. Но теперь это не пугало Ивана, наоборот, придавало уверенность.

После церемонии, уже в их новой, сияющей чистотой лаборатории на Моховой, Иван и Ермольева устроили импровизированный совет.

— Итак, подобьем итоги, Зинаида Виссарионовна? — спросил Иван, ставя на стол символический бокал с казенным соком, заменявшим шампанское.

— «Крустозин», — отчеканила Ермольева. — Стабильное лабораторное производство. Испытания на ста пятидесяти пациентах с сепсисом и тяжелыми раневыми инфекциями — эффективность восемьдесят семь процентов. План — создание опытного производства мощностью на тысячи доз в месяц.

— Шприцы, — доложил Сашка, появившийся в дверях. — «Красногвардеец» выдал первую партию в сто тысяч штук. Я уже курирую распределение по больницам Ленинграда, Москвы, Киева и других крупных городов.

— Капельницы, — добавил Иван. — Войсковые испытания завершены. РККА заказала первую партию для полевых госпиталей.

Он помолчал, глядя на карту СССР, висевшую на стене.

— Теперь — задел на будущее, Зинаида Виссарионовна. «Крустозин» — это пенициллин. Но есть туберкулез. Для него нужен стрептомицин. Нужны другие антибиотики. И… — он посмотрел на нее, — антикоагулянты. Для консервации донорской крови. Без этого все наши успехи в хирургии могут быть перечеркнуты одной большой войной.

Ермольева вздохнула. Она была до предела загружена пенициллином. Но кивнула.

— Понимаю, Лев Борисыч. Выделю небольшую группу. Начнем с поиска актиномицетов в почвах. С вашей легкой руки и конечно вашими… гипотезами.

Они стояли в центре своей новой крепости, подводя итоги грандиозного года. Они создали лекарство, изменили медицинскую практику, получили высшие знаки признания. Но Иван знал, это был не финиш, а только стартовая площадка для нового, еще более грандиозного рывка.

Поздний ноябрьский вечер. Лампы в гостиной были приглушены, отбрасывая теплые пятна света на дубовый паркет. За окном рано стемнело, и огни на другой стороне Карповки дрожали в черной воде, как расплавленное золото. Катя, устроившись на диване, вязала что-то мягкое и бежевое, может будущий плед, а может, уже и первую детскую кофточку. Иван стоял у окна, глядя в ночь.

Он мысленно пробегал путь, пройденный с того шокового дня пробуждения в теле двадцатилетнего студента. Циничный, сломленный алкоголик из будущего… и вот он. Лауреат Ленинской премии. Старший лейтенант госбезопасности. Муж. Руководитель научной лаборатории. Хозяин квартиры в доме для избранных. Он достиг вершин, о которых не мог и мечтать ни в одной из своих жизней.

Катя отложила вязание и подошла к нему, обняв сзади.

— О чем задумался, муж?

— Мы построили наш ковчег, — тихо сказал он, глядя на огни. — Крепкий и надежный. С лучшей командой и самой верной штурманшей. — Он обернулся к Кате. — Но я чувствую, что мы только вышли из гавани. А впереди открытый океан.

— Но? — чутко уловила она нотку в его голосе.

— Но я чувствую, что это только начало. Не покой и не наслаждение плодами. А лишь основа. Самое трудное еще впереди.

Он обернулся и обнял ее, прижавшись лицом к ее волосам, пахнущим дорогим, французским шампунем, еще одной диковинкой из Торгсина.

— Мы должны успеть, Катя. Мы должны успеть так много.

— Успеем, — прошептала она в ответ. — Вместе.

Они стояли так, слившись в одно целое, глядя на огни, дрожащие в черной воде Карповки. За окном медленно падал ноябрьский снег, первый снег их новой жизни. Он укрывал город белой пеленой, скрывая очертания будущего.