Врач из будущего

Глава 26 Новые вершины

Солнечный июньский свет с трудом пробивался в полуподвальное помещение на окраине главного корпуса ЛМИ, которое пахло сыростью, старыми журналами и слабым, но упрямым духом надежды. Иван, прислонившись к подоконнику, смотрел на официальный документ, лежавший на единственном приличном столе. Решение Ученого совета. Формально — победа. Фактически — издевательство.

«…возложить на студента 4 курса Л. Б. Борисова общественную обязанность по координации рационализаторской работы в рамках специально выделяемого помещения…»

Ни штатных единиц, ни финансирования, ни статуса. Просто «общественная нагрузка». Его мечта о Специальной научно-производственной лаборатории рассыпалась в прах бюрократических формулировок. Внутренний циник, Иван Горьков, злорадно усмехался: «Ну что, строитель империй? Империя в виде десяти квадратных метров подвала?»

Он скомкал бы это письмо, если бы не тяжелый, размеренный шаг в коридоре. В дверях возникла внушительная фигура Дмитрия Аркадьевича Жданова.

— Читаю по вашему лицу, Лев Борисович. Ожидаемо? — спросил профессор, бросая критический взгляд на голые стены.

— Ожидаемо. Мне сказали, что я слишком молод. Что мои идеи — «неподкрепленный энтузиазм».

— Система, Лев Борисович, — Жданов прошелся по комнате, проводя пальцем по пыльной полке, — как матрешка. Вы блестяще научились играть на своем уровне — с Орловыми, с Беловыми. Но есть уровни выше. Там ваша молодость и ваш энтузиазм — не преимущество, а недостаток. Им нужны структуры. Имена. Ответственность, которую можно возложить на проверенные плечи.

— То есть, без покровительства я не пробьюсь? — с горечью спросил Иван.

— Без союзничества, — поправил Жданов. — Вы предлагаете построить корабль. Вам говорят: «Ты юнга, тебе рано». А вы найдите опытного капитана, который скажет: «Он будет моим штурманом». Капитан получит новый корабль, вы — право им управлять. Я готов быть вашим «капитаном» в стенах института и ВМА. Но для Наркомздрава и для науки в целом вам нужен еще один. Человек с именем. Ермольева, например.

Мысль о необходимости снова договариваться, идти на поклон, вызывала у Ивана тошнотворную волну усталости. Но он понимал: Жданов прав. Один он мало чего добьется.

Визит к Зинаиде Виссарионовне был еще более сложным. Она слушала его, сидя за своим рабочим столом, заваленным чашками Петри. Казалось, вся ее легендарная энергия, обычно заряжавшая всю лабораторию, сейчас сжата в тугую пружину.

— СНПЛ? Лев Борисович, я вас уважаю. Но ваш пенициллин, наш «Крустозин», — вот он, прорыв! — она указала на холодильник. — Он требует всех наших сил, всех ресурсов! А вы предлагаете распыляться на какие-то капельницы, экспресс-тесты… Это диверсификация, которая погубит главное!

Иван глубоко вздохнул. Он не мог говорить ей о грядущей войне, о необходимости срочно создать всю экосистему военной медицины.

— Зинаида Виссарионовна, — начал он, тщательно подбирая слова. — «Крустозин» — это алмаз. Но его нужно оправить. Без капельницы его нельзя ввести в вену в полевом госпитале. Без диагностики мы будем тратить его на больных тифом, где он бессилен. Без команды инженеров мы никогда не выйдем из масштаба этой лаборатории. СНПЛ — это не распыление. Это создание кузницы кадров и технологий для того самого Биокомбината, о котором мы с вами мечтаем. Там, где вы будете главным технологом, а я… я буду тем, кто обеспечит вам ресурсы, реализацию и новые идеи.

Он смотрел ей прямо в глаза, передавая свою уверенность. Он предлагал ей не подчинение, а партнерство в более масштабной игре.

Ермольева изучала его несколько томительных секунд, постукивая пальцем по столу.

— Хм. Директорские замашки… — наконец произнесла она, и в углах ее губ дрогнула улыбка. — Что ж, ладно. Я вхожу. Но, Лев Борисович… — ее взгляд снова стал острым, — помните. Я делаю это не ради вас. А ради того завода. Если я увижу, что он отдаляется, наш альянс закончится.

Иван кивнул. Компромисс был достигнут. Ценой отказа от части своего эго и принятия на себя чудовищной ответственности.

Первое официальное совещание будущей СНПЛ-1 состоялось через неделю. В том самом подвале, но теперь там стоял принесенный Ждановым большой стол и несколько стульев. Иван стоял во главе.

— Итак, протокол номер один, — сказал он, и его голос прозвучал чуть более официально, чем он хотел. — Мы не просто группа энтузиастов. Мы — структура. Пусть пока и на птичьих правах. Я — начальник лаборатории. Зинаида Виссарионовна Ермольева — научный руководитель по микробиологии. Екатерина Кузнецова возглавит клинический блок и испытания. Михаил Баженов — химико-аналитический сектор. Александр Морозов — отдел внедрения и логистики.

Он обвел взглядом своих друзей, своих соратников. Видел в их глазах и поддержку, и некоторую оторопь от такой формальности.

«Империя в десяти квадратных метрах подвала», — язвил внутренний голос. Но глядя на друзей, собравшихся за столом, Иван ловил другое чувство. Не романтика одиночки-бунтаря, а тяжесть ответственности. Так, наверное, и чувствует себя прораб, начиная строить дом. Не так эффектно, зато фундамент будет.

Следующей крепостью, которую предстояло взять, был завод «Красногвардеец». Иван, Миша и Сашка пробивались через шум цехов, пахнущих металлом и машинным маслом, к начальнику опытного производства, товарищу Минакову. Это был не главный инженер, как ошибочно предположил Иван, но его власть в пределах его цеха была почти абсолютной.

— Опять вы со своими идеями, Борисов? — Минаков, мужчина с уставшим лицом и навсегда испачканными мазутом руками, не отрывал взгляда от чертежей на своем столе.

— Товарищ Минаков, речь идет об удешевлении производства одноразовых шприцев, — начал Иван, но его перебил молодой инженер с горящими глазами, которого Сашка нашел пару дней назад.

— Петров, Иван Сергеевич! — почти выкрикнул тот. — Я предлагаю изменить конструкцию стеклянного цилиндра! Сделать стенки тоньше, но с ребрами жесткости! И стандартизировать поршень! Смотрите! — Он разложил свои чертежи. — Мы экономим до пятнадцати процентов стекла! И сборка ускоряется в два раза! Не нужно подгонять каждый поршень к каждому цилиндру!

Минаков поднял на него глаза с выражением глубочайшего скепсиса.

— Ребра жесткости? Тонкое стекло? Петров, вы где работаете? В институте красоты? Это стекло! Оно будет лопаться при стерилизации! А для такой точности литья нужны станки, которых у нас нет! Нужны немецкие! Или швейцарские! Ваши фантазии — это не пятилетний план! Идите и работайте по утвержденной технологии!

Иван наблюдал за этой сценой, и его бесила не столько грубость Минакова, сколько его обреченная правота. В условиях тотального дефицита любое новшество, требующее перестройки процесса, было подобно смерти.

Выйдя из кабинета, они собрались в углу цеха.

— Ну и черт, — выдохнул Сашка. — Минаков прав. Станков то нет.

— Нужно искать внутренние резервы, — сказал Миша, потирая переносицу. — Есть московский завод «Акрихин». У них есть цех, они для медицины делают всякое. Но для стекла… не уверен.

— А если не для стекла? — задумчиво произнес Иван. — Петров, ваша идея с унификацией — гениальна. Она касается не только стекла. Она касается подхода. Сашка, договорись о командировке для Петрова в Москву, на «Акрихин». Пусть посмотрит их технологии. Скажем, что это для полевого варианта шприца, по запросу Военно-медицинской академии.

Петров смотрел на Ивана с обожанием, как на мессию. Иван же думал о другом: «Старая система задыхается в своем перфекционизме. Она не может сделать идеально, поэтому не делает ничего нового. А мы будем делать неидеально, но будем делать. И постепенно перетянем на свою сторону лучших. Таких, как этот парень».

Пока Петров готовился к командировке, в другой «цех» его империи — в клинический блок — пришел первый успех. Катя ворвалась в подвал, даже не поздоровавшись, и с ходу поставила на стол небольшую коробку.

— Получилось! — она поставила на стол небольшую коробку с пронумерованными пробирками и полосками фильтровальной бумаги. — Экспресс-тест. На основе реакции агглютинации. Мы адаптировали методику Видаля. Теперь за час, а не за сутки, можно отличить брюшной тиф от дизентерии.

Историческая достоверность была железной: метод был известен, но его упрощение и адаптация для рядовой больницы было настоящим прорывом.

Иван, Катя и Миша отправились в больницу им. Боткина, в инфекционное отделение. Первым «подопытным» стал пожилой врач, казавшийся живым памятником старой школе.

— Бумажки? — фыркнул он, глядя на их набор. — Я по лихорадке, по языку и по глазам диагноз ставлю! Ваши бумажки — это от нечего делать!

Но следующим доктором была молодая женщина-врач. Она с интересом выслушала Катю и согласилась попробовать. У постели ребенка с высокой температурой и симптомами кишечной инфекции они провели тест. Через час результат был готов — дизентерия, а не тиф. Это позволило сразу начать адекватную терапию.

Вечером, возвращаясь в лабораторию, Иван смотрел на Катю, которая все еще была полна адреналином от успеха.

— Ты понимаешь, что мы сделали? — сказал он. — Мы только что подарили этому ребенку не просто жизнь. Мы подарили ему несколько дней здоровья, которые иначе ушли бы на неправильное лечение.

Он замолчал, глядя на огни города за окном лаборатории. «Агглютинация — это только начало. Скоро появятся иммуноферментные анализы, ПЦР… Но для этого нужны моноклональные антитела, ферменты… А пока — этот тест спас одного ребенка. И это уже бесценно. Но чтобы спасать тысячи, нужны антикоагулянты для сохранения донорской крови. Нужен стрептомицин для туберкулеза… Это годы, десятилетия работы. Но мы начнем. Сначала спасем от сепсиса и тифа. Потом — от чахотки. Шаг за шагом».

Эти шаги, такие уверенные в науке, на личном фронте вдруг ускорились до головокружительной скорости. Свадьба.

Она не была скромной. Но и не была богатой. Она была — советской. Идеально выверенной по статусу и возможностям.

Церемония в ЗАГСе Дзержинского района заняла ровно двенадцать минут. Торжественный зал с портретами вождей, красный флаг, короткая речь официальной женщины в темном костюме. Но атмосфера была наэлектризована не официальностью, а счастьем. Иван в новом, сшитом на заказ костюме. Катя в белом платье, которое Анна Борисова и Варя создали из старого парадного платья и тюля, — простое, но невероятно элегантное. Она была похожа на юную богиню, сошедшую с советского плаката о новой жизни. По необъяснимому желанию Кати, она отказалась покупать платье.

После ЗАГСа гости направились не в ресторан, а в квартиру Борисовых. Она была старой, но в этот день преображенной. Стол, составленный из нескольких столов и табуреток, ломился. Здесь было все, что полагалось для праздника советского среднего класса в 1935 году: холодец, селедка «под шубой», винегрет, оливье с крабом и икрой, котлеты, соленые огурцы и грибы, бутерброды с килькой и — тарелка с бутербродами с красной икрой. В центре — собственноручно приготовленный Анной Борисовной торт «Наполеон» и несколько бутылок советского шампанского.

Гости были самые близкие. Родители. Друзья: Мишка, Сашка с сияющей Варей, Леша, пытавшийся выглядеть солидно в галстуке. И — что было самым ярким признаком статуса жениха — менторы. Дмитрий Аркадьевич Жданов с супругой, скромно беседующие с Анной Борисовной. И, к всеобщему удивлению, — Зинаида Виссарионовна Ермольева, чье появление было равносильно получению благословения от самой науки.

В разгар веселья, когда Сашка пытался рассказать какой-то бессмысленный тост, а Леша уже наливал всем по третьей порции шампанского, Борис Борисович кивнул Ивану и вышел с ним на кухню. Он закурил, глядя в окно на темнеющий двор.

— Ну, вот вы и поженились сынок, — Борис Борисович затянулся, выпустил струйку дыма в открытую форточку… — Теперь впереди взрослая жизнь. Так вот, не в общежитии же тебе с женой жить.

Иван ждал этого разговора. Он был готов снимать комнату, ютиться. Но надеялся на квартиру.

— Твои успехи, Лёва, — это не только твоя гордость. Это и мой капитал. Партия заботится о своих лучших кадрах. И о будущем новой, советской интеллигенции. — Борис Борисович обернулся. — Горком выделит вам новую квартиру. В доме на Карповке. В Первом доме Ленсовета. Я лично решил сообщить тебе.

Иван замер. Он слышал об этом доме. Настоящая легенда. Символ новой жизни для партийной, научной и творческой элиты.

— Я в шоке отец. Правда. А квартира трех комнатная? — не удержался он.

Борис Борисович усмехнулся.

— Шести комнатная, сынок. Наша страна ценит такие кадры, как ты с женой.

Это был шок. Шести комнатная квартира в 1935 году? Это был уровень, о котором он, Иван Горьков из 2018, не мог и мечтать. Это был не просто подарок. Это был знак. Система не просто приняла его. Она вознесла его на свою вершину. Он был своим. Полностью и безоговорочно.

— Спасибо, отец, — смог выдохнуть Иван.

— Не мне, — строго сказал Борис Борисович. — Государству. И помни: чем выше поднимаешься, тем больнее падать. Теперь ты в ответе за свою… науку.

Возвращение в реальность было стремительным. Его ждала командировка в Москву. И битва за будущее его империи в кабинетах Наркомздрава.

Кабинет заместителя наркома Устинова был обставлен с казенной, но внушительной простотой. Иван и Жданов сидели напротив него, разложив на столе толстую папку с ТЭО Биохимического комбината. Устинов, мужчина с лицом, изборожденным морщинами ответственности, молча листал документ.

— Грандиозно, — наконец произнес он, и в его голосе не было ни капли восторга. — Очень грандиозно. Борисов, вы предлагаете построить целый город. Для одной, с позволения сказать, плесени. А стране, вы не забыли, нужны станки, металл, тракторы. Где ресурсы? Где гарантии?

Иван чувствовал, как его уверенность начинает таять. Но он вспомнил разговор с Соколовым. И свой главный козырь.

— Товарищ Устинов, — заговорил он, и его голос зазвучал с новой, железной силой. — Вы смотрите на это как на лекарство. А я прошу вас посмотреть на это как на оборонный объект. В будущей войне, а она, увы, неизбежна, наши потери от инфекций и гангрены в разы превысят боевые. Пенициллин — это не пилюля. Это стратегический ресурс. Такие же, как патроны, снаряды, горючее. Без него мы потеряем миллионы бойцов. А с ним — спасем целые армии. Мы дадим им вторую жизнь. Мы превратим смертельные раны в тяжелые, а тяжелые — в легкие. Это вопрос обороноспособности страны. Не в перспективе. Уже сейчас.

Он видел, как взгляд Устинова изменился. Этот человек, прошедший Гражданскую войну, понимал язык потерь и спасения лучше любого другого.

После совещания Устинов вызвал Ивана одного.

— Ваш проект… поддержан наверху, — сказал он сухо. — Пока — как опытно-конструкторская работа. Выделяем триста тысяч рублей на проектно-изыскательские работы и создание опытного участка. — Он посмотрел на Ивана прямо, и его взгляд был тяжелым, как гиря. — Вы получили не игрушку, Борисов. Вы получили доверие государства и ответственность за народные деньги. Оправдайте их. И помните, отныне вы в ответе не только за свои гениальные идеи. Но и за каждую копейку.

Иван вышел из здания Наркомздрава. Москва пеклась в летнем зное. У него кружилась голова. Триста тысяч! По тем временам — гигантские деньги. Он получил не все. Но он получил пусковой капитал для своей самой большой мечты.

Возвращение в Ленинград и в свою лабораторию было триумфальным. Но триумф длился недолго. Управление командой оказалось сложнее управления идеями.

Однажды поздно вечером в СНПЛ-1 разгорелся спор. Сашка, привыкший к действию, требовал все ресурсы на запуск капельницы в серию.

— Мы теряем время, Лёва! Армия ждет! А мы тут с этими пробирками возимся!

Миша, всегда погруженный в свои формулы, вспылил:

— Без новых исследований мы упремся в потолок! Мне нужны реактивы, чтобы работать над новыми антибиотиками! Над стрептомицином! Как Лев рассказывал! Иначе после пенициллина нам нечего будет предложить!

— Какой еще стрептомицин⁈ — взорвался Сашка. — Люди сейчас умирают от сепсиса, который мы уже можем лечить!

Спор перешел на личности. Команда, еще недавно такая сплоченная, трещала по швам. Иван наблюдал за этим, и его разрывало на части. Он понимал и Сашку, и Мишу.

И тогда он принял решение. Жесткое и непопулярное.

— Все, стоп! — его голос прозвучал резко, заставив всех замолчать. — Приоритет — капельница и экспресс-тесты. Это даст нам быстрые, видимые результаты и укрепит доверие. Исследования Миши — продолжаются, но с минимальным выделением ресурсов. Решение окончательное. Вопросы?

Вопросов не было. Было недоумение и обида. Вечером, когда они остались с Катей вдвоем в опустевшей лаборатории, она сказала:

— Ты был прав. Но жесток. Я вижу, как ты меняешься, Лев. Раньше ты думал только о том, «что» сделать. Теперь ты думаешь о том, «кого» назначить и «чем» пожертвовать. Ты учишься быть лидером.

— Лидерство, Катя, — устало ответил он, — это не про то, чтобы все любили. Это про то, чтобы принимать решения, за которые потом не стыдно. Даже если они кажутся жестокими. Даже если ты при этом ошибаешься.

Он чувствовал тяжесть этой ответственности. Но он чувствовал и ее необходимость.

На следующее утро их ждало долгожданное событие — выпускной.

Торжественное заседание в актовом зале ЛМИ было выдержано в строгих, но праздничных тонах. На стенах — портреты вождей и красные знамена. На сцене — президиум из ректората, деканов и почетных гостей, среди которых Иван с гордостью узнал Жданова и Ермольеву. Студенты, постриженные, вымытые и непривычно нарядно одетые, сидели по курсам, стараясь сохранить серьезность, но не в силах скрыть волнения.

Ректор, профессор с седой бородкой, говорил о долге советского врача, о достижениях отечественной медицины, о великом доверии, которое оказывает им страна. Иван слушал, и в его душе боролись два чувства. Циник из 2018 года ехидно усмехался: «Ну вот, получил свой диплом. Только знаний твоих хватит на десять таких институтов». Но другая часть его, Лев Борисов, чувствовала нечто иное — гордость и причастность. Он прошел этот путь. Он сдал эти экзамены, пусть и с легкостью, недоступной другим. Он стал частью этого цеха, этой корпорации под названием «советская медицина».

И вот настал кульминационный момент.

— С отличием и занесением в Книгу почета института, — голос декана гремел под сводами зала, — диплом врача получает… Борисов Лев Борисович!

Гром аплодисментов. Иван поднимался на сцену, ловя на своем пути сияющие лица Кати, Сашки, Миши. Он пожимал руку ректору, принимал из его рук толстый, картонный диплом с гербом СССР. В этот момент он поймал взгляд Жданова. Тот не аплодировал, лишь слегка кивнул, и в его глазах Иван прочитал: «Ну вот, формальности соблюдены. Настоящая работа ждет впереди».

Они выходили из актового зала на залитую солнцем улицу. Кричали «Горько!», хотя свадьба была уже позади. Обнимались, хлопали друг друга по спинам. Сашка, уже получивший свой диплом (без отличия, но для него это не имело значения), схватил Вару на руки и кружил посреди толпы, пока та визжала от восторга. Леша, сияя, жал всем руки, повторяя: «Врачи, мы врачи!».

Но главное празднование ждало их вечером, в их родном, уже почти покинутом общежитии. Комнаты были полупустыми, вещи собраны в чемоданы и ящики для переезда в новые квартиры и общежития для ординаторов. Но в этот вечер общежитие ожило в последний раз.

В огромной, пустующей комнате, освобожденной под танцы, сдвинули столы. На них появилось то, что студенты-медики могли позволить себе в 1935 году: хлеб, колбаса, соленые огурцы, вареная картошка с селедкой и зеленым луком, и главный деликатес — несколько бутылок портвейна и советского шампанского, добытых Сашкой. Включили патефон. Зазвучали танго, фокстроты и «Кирпичики».

Иван и Катя, не сговариваясь, пришли сюда. Это был их последний вечер в этом мире, который стал для них первым домом в новой реальности. Они танцевали, прижавшись друг к другу, под медленную, грустную мелодию. Вокруг них кружились такие же пары. Сашка с Варей отплясывали какую-то залихватскую пляску, вызывая хохот и аплодисменты. Леша, раскрасневшийся, пытался рассказать тост, но сбивался, и все дружно подхватывали.

Иван смотрел на эти лица. На этих мальчишек и девчонок, которые завтра разъедутся по разным концам огромной страны, чтобы спасать жизни. Он думал о том, сколько из них уцелеет в грядущих жерновах истории. И он знал, что сделает все возможное, чтобы это число было больше.

— Спасибо, — тихо сказала Катя, прижимаясь к его плечу.

— За что?

— За то, что ты был здесь. Со мной и со всеми нами.

В ту ночь они последний раз спали в своих старых комнатах в общежитии. Наутро, собрав последние вещи, они навсегда закрыли за собой дверь.

А потом началось их свадебное путешествие. Краткое, но ставшее для них обоих тем самым мостом между прошлой и новой жизнью. Они поехали в Карелию. Не на курорт, а просто на берег Ладоги, в маленький домик, нанятый у местных рыбаков.

Неделя показалась им вечностью. Они спали до полудня, варили на костре уху из только что пойманной рыбы, часами лежали на огромных плоских валунах, греясь под непривычно ласковым северным солнцем. Они молчали, слушая, как ветер играет в соснах, и этого молчания было достаточно. Вода в озере была ледяной, даже в августе, но они купались, с визгом выбегая на берег и растираясь грубым полотенцем.

В одну из таких ночей, когда закат растянулся над Ладогой на полнеба, окрашивая воду и скалы в багровые и золотые тона, Иван обнял Катю.

— Я больше не чувствую себя чужим — сказал он вдруг, сам удивившись своей откровенности. — Я не знаю как описать. Но это… как сон. А это — как будто единственная реальность, которая у меня когда-либо была.

Катя посмотрела на него своими спокойными, умными глазами.

— А мне кажется, ты просто нашел свой дом, Лев. Ты боролся за него так яростно, что в конце концов он стал твоим.

Она была права. В эти несколько дней тишины и покоя что-то в нем окончательно встало на место. Он был Лев Борисов. Муж Кати. Врач. Ученый. Строитель будущего. Иван Горьков из 2018 года стал тенью, набором полезных знаний, грустной памятью, но не его личностью.

Они вернулись в Ленинград загорелые, отдохнувшие и готовые к бою. Их ждал переезд в новую квартиру на Карповке и новая, еще более масштабная работа.

Последние дни июля команда, чтобы снять напряжение, арендовала на выходные дачу на Карельском перешейке. Это была простая изба у озера, но для них она казалась раем. Солнце, запах хвои, холодная вода, шашлык, гитара у костра. Леша пытался поймать рыбу и благополучно свалился в воду, вызвав хохот всех присутствующих. Сашка и Варя неотрывно были рядом. Катя и Иван молча сидели на берегу, смотря на алый закат, отражавшийся в воде.

Иван наблюдал за ними. За своими друзьями, своей командой, своей семьей. Он видел не просто коллег. Он видел сплоченную группу, прошедшую через первые испытания и готовую к новым. Он чувствовал не тяжесть, а гордость. И уверенность.

Вернувшись в город, он нашел в своем почтовом ящике в общежитии официальный пакет. Вскрыв его, он увидел новое постановление. И первое штатное расписание СНПЛ-1. И извещение о переводе первого транша финансирования на ее счет.

Он пошел в их подвал. Было поздно. Он зажег свет. Комната была все такой же полупустой, но теперь она была их крепостью. Он положил документы на стол и подошел к окну. Ночной Ленинград зажигал огни. Там, за этими огнями, была его новая квартира на Карповке, его жена, его друзья, его команда, его лаборатория, его будущий комбинат.

Он обернулся и посмотрел на пустой стол, на котором лежали теперь уже не мечты, а официальные бумаги, дававшие им силу.

«Маленькая победа, — подумал он. — Одна из многих, что еще впереди. Но из таких побед и складывается будущее. Наша маленькая империя начала свой путь. И мы успеем. Мы должны успеть».