Врач из будущего

Глава 14 Сталь

Февраль 1933 года вломился в Ленинград колючей метелью и ледяным ветром, выстукивавшим по стеклам их новой, официальной лаборатории при кафедре Жданова замысловатый мотив — то ли похоронный марш, то ли победную поступь. Лев Борисов, стоя у окна и наблюдая, как снег заметает трамвайные пути, чувствовал, что в его собственной жизни наступила аналогичная пора — суровая, но ясная. Пора стратегических наступлений.

Лаборатория экспериментальной морфологии была, по меркам 1933 года, царством научной мысли. Но для Ивана Горькова, заглядывавшего в будущее, это был музей восковых фигур. Мощные, но неуклюжие микроскопы «Цейсс», от которых уставали глаза; бесконечные ряды стеклянных банок с заспиртованными препаратами; запах формалина, въедавшийся в одежду и, казалось, в саму душу. Иван привык к цифровым томографам и ПЦР-анализам, а здесь царила ручная работа, гениальная и медлительная, как труд средневекового алхимика.

Жданов, в застиранном халате, с горящими энтузиазмом глазами, был душой этого царства. Он водил Ивана между столами, показывая гистологические срезы, схемы лимфатических сплетений кишечника, зарисовки клапанов вен.

— Смотри, Борисов, — говорил он, тыча длинной указкой в сложный чертеж, — мы видим дренаж, видим коллатерали. Но картина неполная! Как будто пазл, в котором не хватает ключевых фрагментов. Я чувствую, что отток от внутренних органов, от тех же почек, устроен сложнее. Но доказать… доказать не могу.

Иван слушал, и знания, хранящиеся в его памяти, начинали шевелиться, как дремавший до поры зверь. Он знал, что Жданов в исторической реальности откроет лимфатическую систему мозга, совершив переворот в анатомии. Но произойдет это гораздо позже. Сейчас ученый бьется над частными проблемами, даже не подозревая о главном своем будущем открытии.

— Дмитрий Аркадьевич, — начал Иван осторожно, подходя к очередному препарату, — а вы не допускали мысль… что некоторые органы, считающиеся «белыми пятнами» в плане лимфодренажа, на самом деле его имеют? Просто система эта… очень ранима, скрыта, возможно, даже принципиально иного типа?

Жданов остановился и уставился на него поверх очков.

— Например?

— Например… центральная нервная система, — тихо произнес Иван. — Мозг. Считается, что там нет лимфы. Но как тогда происходит очистка межклеточного пространства от продуктов метаболизма? Кровь? Частично. Но… достаточно ли?

В лаборатории воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Жданов смотрел на Ивана так, будто видел его впервые.

— Лимфатическая система… мозга? — он произнес это словно кощунственную фразу. — Борисов, ты понимаешь, что это звучит как ересь? Как бред сумасшедшего?

— Все великие открытия поначалу звучали как бред, Дмитрий Аркадьевич, — парировал Иван. — Вы же сами говорили о барьерной функции узлов. Мозг — самый защищенный орган. Логично предположить, что и система его «канализации» будет особой, скрытой от грубых методов исследования.

Жданов медленно прошелся по комнате, его лицо выражало напряженную работу мысли.

— Особенная система… — бормотал он. — Скрытая… Если бы это было так… Это перевернуло бы не только анатомию, но и неврологию, и патофизиологию! Мы могли бы по-новому взглянуть на отеки мозга, на менингиты, на… Господи, Борисов, да что же ты такое предлагаешь!

Он подошел к столу и с силой ударил по нему ладонью.

— Так! Молчи. Никому ни слова. Это наша с тобой гипотеза. Наша. Мы будем ее проверять. Методику нужно продумать… Введение контраста… Эксперименты на животных… Это месяцы, если не годы работы! — Но в его глазах горел не страх перед годами работы, а азарт охотника, вышедшего на след невиданного зверя.

Иван понимал, что только что совершил главное на сегодняшний день вмешательство в историю науки. Он не создал пенициллин с нуля — он направил гениального ученого на его собственное величайшее открытие, ускорив его на годы, а может, и на десятилетия. Жданов смотрел на него теперь не как на студента, а как на коллегу, равного в интеллектуальной дуэли. Дверь в высшую научную лигу была приоткрыта.

Через неделю Жданов взял его с собой на закрытый межвузовский семинар. Мероприятие проходило в старинном здании Военно-медицинской академии. Пахло старыми книгами, дорогим табаком и властью. Здесь сидели те, кто определял лицо советской медицины.

Жданов, войдя в зал, кивнул нескольким человекам.

— Смотри, Борисов, впитывай, — тихо сказал он. — Это — мозг нации. Или, если угодно, ее дирижеры.

Он подвел Ивана к сухощавому, подтянутому мужчине с умными, пронзительными глазами.

— Николай Николаевич, разрешите представить — мой новый сотрудник, Лев Борисов. Тот самый, о чьих работах по антисептике вам докладывали.

Николай Николаевич Аничков, возглавляющий отделение патологической анатомии в больницу им. Мечникова, с интересом взглянул на Ивана. Иван помнил, что этот человек, станет Президентом АН СССР.

— А, так это вы тот самый юный рационализатор? Слышал о вашей системе сортировки. Здравая мысль. Простота и эффективность — ключ к успеху в наших условиях.

— Благодарю вас, Николай Николаевич, — кивнул Иван, стараясь скрыть волнение. Он стоял перед легендой, ученым, чьи работы по атеросклерозу и роли холестерина станут классикой.

— Ваши собственные исследования о роли липоидов в патогенезе атеросклероза… они наводят на мысль, что дело не только в механическом отложении «жира», но и в сложной воспалительной реакции сосудистой стенки. Возможно, здесь задействованы те же макрофаги, что и в лимфатических узлах.

Аничков поднял бровь. Студенты редко рассуждали на таком уровне.

— Воспалительная реакция? — переспросил он. — Интересная параллель. Жданов, вы его этому учите?

— Нет, Николай Николаевич, — улыбнулся Жданов. — Он сам доходит. У него… своеобразный взгляд на вещи.

— Вижу, — Аничков снова оценивающе посмотрел на Ивана. — Заходите как-нибудь в наш институт. Покажете свои методы стерилизации. У нас там вечные проблемы с культурами.

Следующим был грузный, но исполненный достоинства человек с седой бородкой — Сергей Петрович Федоров, патриарх русской хирургии.

— Сергей Петрович, — обратился к нему Жданов, — а вот молодой человек, который ваши послеоперационные нагноения, надеюсь, в прошлое отправит.

Федоров хмыкнул.

— Молодой человек, меня уже много чего в прошлое пыталось отправить. И скальпель с деревянной ручкой, и карболку. А больные все равно гноятся. Что вы мне нового предложите?

— Не новое, Сергей Петрович, — скромно сказал Иван. — Системное. От строгой асептики до… перспективных исследований в области антимикробных агентов. Есть, например, интересные работы англичанина Флеминга о плесени рода Penicillium.

— Плесень? — Федоров скептически фыркнул. — Это чтобы больных плесневеть пускать?

— Нет, — улыбнулся Иван. — Чтобы их ею лечить. Выделять из нее вещество, убивающее бактерии. Пока, конечно, на уровне лабораторных опытов.

Разговор был прерван появлением нового лица. К их группе подошла невысокая, энергичная женщина в очках, с умным и резким лицом. Иван узнал ее сразу по фотографиям в учебниках будущего. Зинаида Виссарионовна Ермольева, создательница первого советского пенициллина. Пока — ведущий микробиолог, сражающаяся с холерой и другими инфекциями.

— Дмитрий Аркадьевич, — кивнула она Жданову, — перехватываю вас на секунду. Слышала, у вас появился молодой светила, который не только анатомию лимфы потрясает, но и в микробиологии понимает. Это он? — она указала взглядом на Ивана.

— Зинаида Виссарионовна, — представил Жданов, — Лев Борисов. Лев, это профессор Ермольева, наш грозный борец с заразой.

— Профессор, — поклонился Иван.

— Борисов, — Ермольева изучающе его оглядела. — Мне рассказывали про ваш инцидент с отравлением на Выборгской. Действовали грамотно. А сейчас Федоров вам про плесень какую-то говорит… Совпадение? Я как раз над чем-то похожим работаю. Правда, с другими штаммами. Надо будет как-нибудь поговорить подробнее. Как вы на лизоцим смотрите?

Сердце Ивана екнуло. Он стоял перед человеком, который в исторической реальности сделает то, к чему он сам стремится сейчас.

— Лизоцим — прекрасный естественный барьер, профессор, — четко ответил он. — Но против большинства грозных инфекций его силы, увы, недостаточны. Нужно что-то более мощное. Целенаправленное.

Ермольева внимательно на него посмотрела, затем кивнула.

— Умно. Очень умно. Жданов, вы его зря в одном анатомическом направлении держите. Позвольте, я его как-нибудь переманю. — Она снова кивнула и отошла, оставив Ивана в легком шоке.

— Ну, поздравляю, — тихо сказал Жданов. — Тебя заметила Ермольева. Это дорогого стоит. И опасайся — она своих сотрудников на работе заезжает до потери пульса.

Выйдя с семинара, Иван чувствовал себя так, будто прошел через ускоритель частиц. Его идеи, его знания начинали резонировать с реальными титанами этой эпохи. Он был уже не одиноким гением-недоучкой, он становился частью научного сообщества. И это сообщество начинало его принимать.

Эта растущая репутация позволила ему совершить давно задуманное. Используя свой авторитет «спасшего Выборгскую сторону» и заручившись мощной поддержкой Жданова, он пробил-таки официальное разрешение на продолжение работ по пенициллину. Формулировка была выверенной и безопасной: «Экспериментальное изучение антибактериальной активности микромицетов и разработка методов получения биологически активных фракций».

Им выделили небольшую, но уже не подвальную, а настоящую комнату в том же здании, где располагалась лаборатория Жданова. И небольшой, но официальный лимит на реактивы и оборудование.

Первым делом они с Мишей и Катей провели там генеральную уборку, выметая многолетнюю пыль и паутину.

— Наконец-то! — радостно воскликнул Миша, устанавливая на мощную дубовую тумбу хлипкий самодельный автоклав, сконструированный по его чертежам. — Теперь можно работать, не оглядываясь на каждого завхоза!

Катя, протирая окно, улыбалась:

— Теперь наши результаты будут фиксироваться в официальных протоколах. Это уже не подпольная деятельность, Лев. Это наука.

Иван чувствовал то же самое. Теперь его миссия обретала легитимность. Он собрал команду.

— Итак, новый этап. Цель — не просто получить пенициллин, а получить его стабильно, в воспроизводимых условиях, и доказать его эффективность в серии экспериментов. Катя, тебе — ведение журнала, учет всех параметров культивирования, статистика. Сашка, — он повернулся к другу, который помогал таскать мебель, — тебе — организация. Нам нужно будет много лабораторной посуды, те самые чаны Петри. Добудь, где сможешь. И уговори девушек из общежития собирать для нас плесневые корки и фрукты. Легально, по комсомольской линии, как сбор полезных дикоросов для науки.

— Понял, командир! — Сашка, всегда горевший энтузиазмом, радостно салютовал.

Главная же роль, конечно, была у Миши. Химик с горящими глазами уже листал свои блокноты, испещренные формулами.

— Старая методика — это варварство, Лев! — заявил он. — Мы теряем до девяноста процентов активного вещества на этапе экстракции. Нужен новый подход.

Иван подошел к нему. Историю химии он знал куда лучше, чем мог показать.

— Согласен. Эфирная экстракция — это примитивно. — Он сделал паузу, как бы размышляя. — А что, если попробовать другие органические растворители? Например… амилацетат? Или поэкспериментировать с методикой осаждения. Говорят, за рубежом используют… — он снова сделал театральную паузу, — … хроматографию. Принцип, вроде бы, простой: разное вещество с разной скоростью движется по сорбенту.

Миша уставился на него, как на говорящую лошадь.

— Хроматогра… что? Откуда ты… Где ты про это вычитал? Я ничего подобного в наших журналах не видел!

— Попалась на глаза старая немецкая работа, — отмахнулся Иван. — Не уверен, что применимо, но… идея, в общем.

— Идея гениальная! — воскликнул Миша, его мозг уже работал с бешеной скоростью. — Движение по сорбенту… разделение смесей… Это же прорыв! Мы сможем очищать не только пенициллин, но и массу других веществ! Лев, да ты гений! Нужно пробовать! Сейчас, только найти подходящий сорбент… Оксид алюминия? Уголь активированный?

Иван отошел, оставив Мишу наедине с его химическим откровением. Он только что, под видом «случайной идеи», подкинул ему методику, которая станет общепринятой лишь через десятилетия. Теперь дело было за талантом Миши, а с этим проблем не было.

Параллельно с этой кипучей научной деятельностью Иван не забывал и о другой, не менее важной составляющей отцовского наказа — быть «безупречным КРАСКОМОМ системы». Он продолжал свои утренние пробежки, уже ставшие привычкой. Молодое тело, не отягощенное сигаретами, алкоголем и возрастными болячками, с благодарностью откликалось на нагрузки. Он чувствовал силу в мышцах, легкость в движении.

Как-то раз Сашка втащил его в спортзал на сдачу норм ГТО.

— Лёха, все идут! Наш курс должен быть впереди! Ты же у нас и умный, и спортивный!

В спортзале пахло потом, кожей и пылью. Студенты, разгоряченные, смеющиеся, сдавали нормативы: подтягивания, отжимания, бег на лыжах по залу (из-за метели на улице было не пробежаться). Иван, к своему удивлению, обнаружил, что легко обходит многих. Годы сидения в поликлинике и барах остались в другом теле, в другой жизни.

Кульминацией стала стрельба в тире. Когда он взял в руки малокалиберную винтовку, память тела сработала сама собой. Стойка, хват, дыхание — все вернулось из его прошлой жизни, из времен службы и соревнований. Он выдал серию выстрелов, уложив все пули почти в центр мишени.

Инструктор, суровый мужчина с нагрудным знаком Ворошиловского стрелка, удивленно свистнул.

— Борисов, да ты стреляешь как снайпер! Откуда?

— Отец учил, — коротко ответил Иван, списывая все на Бориса Борисовича. Этого было достаточно.

Когда ему вручали значок ГТО II ступени, а Сашка хлопал его по спине, восхищенно что-то говоря, Иван поймал себя на мысли, что испытывает странную, почти мальчишескую гордость. Это была не та сложная, двойственная радость от научного признания, а простая, чистая эмоция. Он — сильный, ловкий, умелый. И это видели другие.

Однако ничто не давалось без борьбы. Их растущий успех не мог не вызвать зависти. Главным оппонентом снова выступил Семенов, председатель комсомольского бюро курса. Тощий, амбициозный юноша с вечной партбилеткой в нагрудном кармане, он видел в Льве прямую угрозу своему влиянию.

Сначала пошли шепотки. «Борисов с кафедры Жданова совсем зазнался», «работает на себя, а не на коллектив», «комсомольские поручения саботирует». Потом Семенов попытался на комсомольском собрании приписать себе идею с «Бригадой рационализаторов», которую Иван когда-то предложил.

— Товарищи! — вещал Семенов с трибуны. — Инициатива по сбору рацпредложений назрела! И я, как ваш председатель, готов ее возглавить!

Иван сидел в зале, слушая это, и чувствовал, как Катя, сидевшая рядом, напряглась.

— Наглец, — прошептала она.

— Спокойно, — так же тихо ответил Иван.

Когда слово дали ему, он поднялся на трибуну неспешно, с видом человека, обдумывающего серьезное предложение.

— Товарищи, — начал он, — инициатива товарища Семенова, безусловно, правильная и своевременная. Но я хотел бы ее… развить.

Он сделал паузу, глядя на аудиторию.

— Создать просто бюро по сбору бумажек — мало. Нужно создать постоянно действующую «Бригаду молодых рационализаторов здравоохранения» при нашем комитете комсомола. Бригаду, которая будет не только собирать идеи, но и помогать их авторам с оформлением, с внедрением, связываться с предприятиями и больницами. Это будет настоящая школа научной организации труда для каждого из нас!

В зале загудело. Идея была куда более масштабной и интересной, чем просто «сбор предложений».

— И кто же возглавит такую бригаду? — громко спросил Семенов, почуяв, что инициатива ускользает.

— Возглавить такую сложную работу должен человек с большим организаторским опытом, — плавно парировал Иван.

— И, конечно, пользующийся полным доверием партийной организации. Я считаю, что идеальная кандидатура — товарищ Семенов. А я, со своей стороны, и мои товарищи, готовы взять на себя научно-консультационную часть работы. Чтобы ни одна здравая мысль не пропала даром.

В зале раздались аплодисменты. Семенов, польщенный и обезоруженный, не мог отказаться. Он получал формальный пост и кипу бюрократической работы, а Иван оставлял за собой реальное влияние и освобождался от части рутины. Петр Семёнович, присутствовавший на собрании, одобрительно кивнул. Конфликт был нейтрализован красиво и эффективно.

Поздним вечером того же дня Иван остался один в своей комнате в общежитии. Шум дня остался за дверью. Он подошел к столу, где лежала его заветная тетрадь с расчетами и планами. Рядом висела карта Европы, на которой он мысленно уже отмечал растущую, как злокачественная опухоль, тень со свастикой.

Он подводил итоги. Всего за несколько месяцев он:

Стал правой рукой Жданова в исследовании, способном перевернуть медицину. Получил доступ к высшим медицинским кругам (Аничков, Федоров) и привлек внимание Ермольевой. Легализовал работы по пенициллину и дал Мише толчок к химическому прорыву. Укрепил свой физический и социальный статус, нейтрализовал мелкого интригана.

Он больше не просто выживал и адаптировался. Он наступал по всем фронтам. Знания из будущего, как семена, упавшие на благодатную почву, начинали прорастать, ускоряя ход науки и меняя судьбы людей. Он чувствовал, как под его пальцами пульсирует живая плоть эпохи. Он учился направлять ее колоссальную энергию в нужное русло.

Но с ростом влияния росла и тяжесть ответственности. Каждое его слово, каждый шаг отныне имели вес. Одна ошибка, одно неверное движение могли разрушить все, что он с таким трудом выстроил.

Он открыл тетрадь и начал набрасывать план на следующую неделю: эксперименты с Ждановым, анализ новых образцов плесени с Мишей, подготовка отчета с Катей. Мысль о будущей войне больше не была абстрактным кошмаром. Теперь это была холодная, ясная цель, разбитая на конкретные, осязаемые задачи. Титан готовился к схватке, и он, Иван Горьков, Лев Борисов, должен был стать его оружейником.

Он потушил свет и лег в кровать, прислушиваясь к скрипу шагов за стеной и далекому гудку паровоза. Впереди была работа. Великая и страшная. И он был к ней готов как никогда. Игра входила в самую ответственную фазу.