Зумер 2: Вожатый из будущего

Глава 9

К середине лагерной смены я уже окончательно освоился и привык к своей роли вожатого. Дни текли размеренно и насыщенно, один за другим: подъем, зарядка, завтрак, уборка территории, организация игр, просмотров кинофильмов и прочих развлекалок для детей, обход территории, выговоры за нарушение порядка на тихом часе, фантики по углам и незаправленную кровать… Я, привыкший много лет подряд сидеть на стуле по десять часов в день, просто выматывался и во время тихого часа падал на кровать и раскатисто храпел (по словам Вальки), не понимая ребят, которые ненавидели это время.

Вот бы всем взрослым такое устроить в офисах: поработал до обеда, потом спишь пару часов, а зарплата капает… Валька же отчаянно не понимал, почему рослый здоровенный дембель, почти два года оттрубивший в армии, устает от обычной работы вожатого… Ну не расскажешь же ему, что я ни в какой армии не был и даже автомата настоящего в своей жизни ни разу не видел? Отец вроде рассказывал, что у него в школе были уроки начальной военной подготовки, но я, зумер, этого времени, конечно же не застал. А наверное, зря… Сейчас хотя бы знал, как собирать и разбирать автомат.

Пару раз во время обхода пришлось разнимать дерущихся пацанов, которые сцепились на тихом часе из-за какой-то ерунды: болели за разные футбольные команды. Начальству я докладывать об этом не стал, тем более что причина драки была какая-то пустяковая, и парни тут же помирились. Такое бывает. А наличие фингала под глазом у одного и разбитой губы у другого я объяснил тем, что ребятам досталось на футболе при случайном столкновении. Вредная Галя, как я узнал потом, вечером устроила каждому из «футболистов», в том числе — и свидетелям драки — допрос, но те молчали, как партизаны на допросах. Никто в итоге так и не раскололся (отряды и у меня, и у Вальки были дружные, несмотря на периодически возникающие мелкие конфликты), и Галя ушла несолоно хлебавши. С того времени она возненавидела не только Вальку и докапывалась к любой мелочи, вроде недостаточно отглаженной формы, но меня сей факт ничуть не волновал.

Как я уже говорил, в детстве мне так и не довелось побывать в обычном оздоровительном лагере в Московской области, и сейчас мне выдалась редчайшая возможность наверстать упущенное, пусть и в роли вожатого, а не пионера. Уж слишком каким-то тепличным растением я вырос: в школу на машине, потом — кружки, платный репетитор… Пастой никого не успел помазать, на тихом часе в детском саду подушками не дрался, песен у костра не пел, страшилки с друзьями не травил…

Дальше школьного двора один я, по-моему, вообще никогда не выходил лет до тринадцати. Мама тряслась надо мной, как осиновый лист, начитавшись всяких историй про школьную травлю, буллинг и прочее. Только идею отправить меня в заграничную языковую школу на месяц она восприняла с большим энтузиазмом: маман спала и видела меня в роли студента МГИМО, а потом — посла в какой-нибудь европейской стране. Карьеру в МИДе я, к своему счастью и огромному сожалению мамы, так и не построил, хотя по английски научился говорить довольно сносно. Относить документы в МГИМО я наотрез отказался, стоически перенеся мамины картинные закатывания глаза и причитания, и пошел в Бауманку, к вящему удовольствию отца, который очень меня поддержал в этом решении. О выбранной профессии я ни разу не пожалел и не раз благодарил папу за вовремя оказанную поддержку.

Как оказалось, строгий распорядок дня — на самом деле очень классная вещь, которая только кажется жуткой скукотенью. Поначалу, я конечно, выл: ну не привык я подниматься в такую рань и топать на зарядку, поеживаясь от утреннего холода. Работал я на удаленке, поэтому просыпался не раньше девяти — в десять у нас были ежедневные утренние созвоны по работе. Валялся в кровати, занимаясь бездумным скроллингом новостной ленты, потом выползал из-под пухового одеяла, топал на кухню, делал себе чай и за кружкой смотрел разные прикольные и совершенно бесссмысленые видосики в социальных сетях. Именно с думскроллинга уже много-много лет начинался и им же заканчивался мой день.

Однако со временем я привык к строгому лагерному режиму и даже втянулся. Только теперь я понял, как же много времени в своей жизни я тратил зря. Ну зачем мне нужно было тратить драгоценные минуты жизни на чтение всякой ерунды? Только сейчас я неожиданно для себя вдруг осознал, что в сутках — неимоверно много времени, и столько можно всего сделать, если пользоваться им с умом! Наверное, когда вернусь обратно в XXI век, распечатаю лагерное расписание и повешу его над своей кроватью. Может быть, хотя бы засыпать научусь без телефона в руках… А еще смогу осуществить свою давнюю мечту — начать бегать по утрам… Эх, как все-таки жаль, что не вкусил я в свое время лагерной романтики. Все бы сейчас за это отдал, и даже общий туалет на много человек в деревянном корпусе не смущает…

Кстати, о романтике… Несмотря на строгий распорядок дня и бдение строгих вожатых (себя, Вальку и Кирюху я к ним не относил, мы старались быть для ребят кем-то вроде старших товарищей), в лагере бурлила личная жизнь. И я сейчас не о вожатых и прочем персонале, хотя и тут без амура не обходилось. Повариха тетя Люба, к примеру, крутила роман со сторожем дядей Васей. Десантник Кирюха быстро положил глаз на молоденькую студентку пединститута — вожатую Олю. Пару раз я застал их целующимися за оградкой лагеря. Все же живые люди и хотят любить. А что к этому не располагает, как природа и свежий воздух? Даже комсорг Галя томно вздыхала, поглядывая на Кирюхиного друга Андрея. Правда, судя по кислой морде первой, ей там не светило.

Сердечные воздыхания пионеров не ограничивались надписями в духе: «Петров, я тебя люблю!», нацарапанных на стенке рядом с кроватью во время тихого часа, и стихами в тетради. В плане уровня накала страстей, личных переживаний и решимости большинство современных пар позавидовали бы нашему лагерю. Все было по-серьезному, без всяких «поживем лет пять, притремся, а потом подумаем, куда движутся наши отношения… Потом еще года три будем копить на свадьбу, потом возьмем ипотеку»… Объяснялись в любви, строили планы на будущее и делали предложения все — начиная с третьеклашек и заканчивая старшеклассниками. Предметов для ухаживания было немного: в ресторан не сводишь, дорогих роз не подаришь… Дарили венки из одуванчиков, значки, листики, самодельные колечки и прочую милую забавную ерунду.

Я, кстати, заметил, что толстяк Ванечка к середине смены схуднул, несмотря на хорошее питание, и даже весьма сносно научился плести венки. Нет, не на надгробие чрезмерно опекающей его бабушки, а пятикласснице Кате. Мне даже стало любопытно заглянуть в будущее и узнать дальнейшую судьбу этих пар: интересно, поженился ли кто-нибудь после лагерных отношений? В том, что повариха тетя Люба желала всерьез захомутать сторожа, я не сомневался: у того имелась неплохая квартира почти в центре Москвы, доставшаяся от мамы. А вот насчет пионеров… Жаль, что я так и не успел сохранить на съемном носителе написанную мной программу симулятора времени.

Назначать свидания и уединяться в лагере, естественно, было принято подальше от любопытных взрослых глаз. Влюбленные наматывали тысячи километров по местным аллеям, произносили миллионы красивых слов, целовались, тискали друг друга в жарких объятиях, — в общем, делали все то, что все прекрасно знают и умеют в период полового созревания. Пиком романтичности, конечно же, считались свидания перед самым отбоем, поздним вечером, когда территория тонула в загадочном и манящем полумраке.

Комсорг Галя, очевидно, очень обеспокоенная отсутствием собственной личной жизни, ополчилась на несчастных детишек, жаждущих простой человеческой любви, самолично перед отбоем обходила территорию лагеря и бесцеремонно прерывала робкие школьные поцелуи, вопя своим визгливым голосом. Стоит ли говорить, что ее очень быстро возненавидели все: от самых младших отрядов до начальства. Даже директор лагеря, добродушный дяденька, не шпыняющий пионеров зря, и то старался лишний раз не вступать с ней в беседы.

Совершая обход в один вечер, я услышал приглушенные детские голоса, доносящиеся из комнаты мальчишек моего отряда. Стараясь не шуметь, я прислонил ухо к двери. Голос, который рассказывал историю, я быстро узнал — это был Сережка, которому я в первый день смены помог оттереть надпись с чемодана. Я наклонился и посмотрел сквозь замочную скважину.

В комнате сидели несколько пацанов, кто на полу, скрестив ноги по-турецки, кто на кровати, и взволнованно и сосредоточенно слушали рассказчика. Сережка, явно обрадованный тем, что находится в центре внимания, использовал все свои актерские способности, чтобы сделать рассказ более впечатляющим: вращал глазами, махал руками и изо всех сил делал голос похожим на загробный.

— Вот еще одна, — говорил он низко и приглушенно, — жила-была девочка. Однажды она осталась одна. И вдруг по радио передают, что гроб на колесиках выехал складбища, и ищет улицу девочки. Девочка испугалась, не знает, что делать, бегает по квартире, хочет позвонить маме. А по телефону ей говорят: " Девочка, девочка, Гроб на Колесиках выехал с кладбища, твою улицу ищет. Прячься". Девочка испугалась, не знает, что делать. Мечется по квартире, хочет маме по телефону позвонить. А в телефон говорят: «Девочка, девочка, Гроб на Колесиках нашел твою улицу, он твой дом ищет». Девочка пугается страшно, все замки запирает, но из дома не убегает, дрожит. Потом радио включила снова, а там передают: «Девочка, девочка, Гроб на Колесиках твой дом нашел. В квартиру едет!»…

— Мамочки! — взвигнул один из парней. Я едва сдержал хохот, зажав рот ладонью. «Гроб на колесиках…» Надо же такую чушь выдумать…

— В общем, — замогильным голосом завершил свой рассказ Сережкка… — Приходит мама домой, а там девочка на кровати лежит… и во рту колесико…

Тут мне пришлось отскочить подальше, за угол, чтобы хорошенько прохохотаться… «Колесико во рту…» Девочка настолько голодна была, что съела гробик? Интересно, что еще интересно ребятня напридумывала?

Я снова прислонил ухо к замочной скважине. Из-за двери опять доносился голос, только теперь уже другой.

— Теперь моя очередь. В одном городе жила девочка, — рассказывал парень, наверное, чуть старше Сережки. — У нее была бабушка. Когда бабушка умирала, она сказала девочке:

— Не включайте старую зеленую пластинку.

Когда бабушку похоронили, мама тоже настрого приказала девочке:

— Смотри, не включай зеленую пластинку.

Девочка послушалась, но ей не терпелось все же включить пластинку. Она долго ждала, пока никого из родных не будет дома, и наконец дождалась. Родители ушли на работу, в школе были каникулы. Девочка осталась дома одна, поставила пластинку в проигрыватель, включила и с замиранием сердца стала ждать, что будет дальше… И вдруг страшный голос из динамика запел:

— Бегут, бегут по стенке

Зеленые Глаза…

Сейчас девочку задушат

Да, да, да, да, да…

Девочка похолодела от страха, но не могла остановить пластинку. А голос тем временем все продолжал петь по кругу эту песню, с каждым разом все громче, сначала один голос, потом два, потом еще больше… Наконец звучал уже целый хор. Вдруг девочка услышала звонок в дверь и выключила пластинку. В квартиру вошла мать девочки. У матери не было одной руки. На следующий день девочка снова поставила пластинку, и ее мама вошла уже без двух рук.

Ребятня слушала рассказчика, затаив дыхание, а снова помирал со смеху, уже весь красный от напряжения. Интересно, что же было дальше? Все родственники девочки по одному лишились конечностей?

— А потом пришла мама без одной ноги, — вещал Сережка. — А затем и без двух ног. Когда она пришла последний раз, то она сказала:

— Ты меня погубила, и сама тоже погибнешь. Не ставь пластинку.

Интересно, как мама пришла, если у нее уже обеих ног не было? Эх, не зря говорят, что быть взрослым — ужасно скучно. Был бы я сейчас Сережкиным ровесником — сидел бы вместе с ним и, затаив дыхание, слушал историю, а не критиковал ее на каждом слове. Может, все потому что я стал программистом и выработал в себе привычку во всем искать логическое обоснование и докапываться до сути?

— Но девочка не послушала мать, — рассказывал Сережка, — и снова завела пластинку. Не успела пластинка пропеть несколько слов, как раздался звонок в дверь. Девочка заглянула в глазок, но никого не увидела. Девочка все же открыла дверь, прямо перед ней стояли огромные от пола до потолка Зеленые Глаза. Они сказали:

— Ты не послушала мать и погибнешь сама.

И тут глаза задушили девочку.

Весьма довольный собой и своим актерским талантом, Сережка наконец завершил повествование. Пацаны, судя по тишине в комнате, замерли в ужасе, переваривая услышанное. А я, решив, что на сегодня страшилок хватит, зашагал на улицу, чтобы нахохотаться вдоволь, не боясь быть обнаруженным.

По дороге в главный корпус я вспомнил еще одну страшилку, которую я за время пребывания в лагере слышал уже много-много раз. Это легенда о пропавшем мальчике, которую я слышал много-много раз в разных вариациях. Кажется, без нее вообще не обходился ни один лагерь.

Суть страшилки была вот в чем: в лагере обязательно исчезал какой-нибудь ребенок. Ребенок этот мог исчезнуть при самых разных обстоятельствах: пропал ночью, не пришел на обед, исчез во время тихого часа, а иногда — просто растворялся в воздухе, оставляя после себя лишь идеально заправленную постель.

— Один вожатый, — услыхал я как-то на полднике тихий шепот девчушки из младшего отряда, — постоянно ругал мальчика за незаправленную постель. Один раз отругал, второй, третий. А мальчик не любил заправлять постель. И однажды он сказал вожатому: «Завтра утром постель будет заправлена». Вожатый рассмеялся и не поверил мальчику. Просыпаются утром все на зарядку, идут умываться — а мальчика нет. И только кровать его стоит, а на ней — постель, хорошо заправленная. Вожатый расплакался, ему стыдно стало, что он постоянно ругал мальчика. Он приказал вынести эту кровать и сжечь ее. Но на следующее утро, когда все проснулись, кровать снова стояла в комнате, и так же была хорошо заправлена. По легенде, пионера искали всем лагерем, но не могли найти ни единого его следа. От кровати тщетно пытались избавиться, но она все равно каждое утро появлялась на том же месте. А еще постоянно кто-нибудь ночью обязательно слышал плач этого мальчика, доносившийся из палаты, где он жил…

— Ничего себе, — взвизгнула товарка девочки, — страх-то какой! Мама дорогая!

— Когда я ем, я глух и нем, — рявкнула невовремя подскочившая Галя, которая снова была не в духе. Наверное, опять Кирюхин друг Андрей послал ее подальше в ответ на очередное приглашение на свиданку.

Девочки замолчали и уткнулись в свои тарелки. Я, мысленно посмеявшись над очередной бессмыслицей, пошел к раздаче еще за одним куском запеканки. Она и правда была ничуть не хуже моих любимых блинчиков с вареньем из пекарни рядом с моим домом у парка Горького.

Я вдруг вспомнил кое-что и едва не запнулся на ровном месте. А что, если страшилка о пропавшем ребенке — совсем не страшилка?