Зумер 2: Вожатый из будущего

Глава 11

Я вспомнил, что, кажется, знаю лично одного из участников этого происшествия и даже был наслышан о его непростой судьбе. Однако чтобы проверить свою догадку, мне позарез, прямо кровь из носа нужно было наведаться в Москву. Без этого никак не получится. А это означало, что мне обязательно придется сходить на поклон к старшей вожатой нашего лагеря — Гале, которую пионеры давно успели прозвать «Мымрой», и лично у нее отпроситься. Данное прозвище уже вовсю использовали и другие вожатые, за глаза, конечно.

— Зачем ты в Москву намылился? — поинтересовался Валька, когда я частично поделился с ним своими планами.

— Так, — неопределенно сказал я, уже пожалев, что завел эту тему: — Компьютер надо показать кое-кому!

— Компьютер? — удивленно вытаращил глаза приятель. — У тебя все это время тут был свой, личный компьютер?

— Ну да…

— Ну ты и жук! — укоризненно воскликнул Валька после того, как я вытащил из-под кровати свой рюкзак и показал ему содержимое. — Целую неделю почти тут уже торчим, а ты ни разу не показал даже! Лучший друг называется!

Я понурился. Да, действительно. Получить в собственное распоряжение целый компьютер в восьмидесятых — целое достижение. Это сейчас никого не удивит подросток с «макбуком», а тогда… Поэтому Валька справедливо на меня обиделся.

— Давай так! — предложил я. — Я съезжу в Москву, починю там кое-что, а потом обязательно дам тебе попользоваться. Идет? Он все равно сейчас… того… плохо работает.

— Ладно, — успокоился отходчивый и незлобивый приятель. — Но потом обязательно дашь позырить! Идет?

— Конечно, конечно, — поторопил его я. — Насчет этого можешь даже не переживать. Будешь пользоваться, сколько хочешь. А сейчас пойду-ка я зайду в корпус администрации. Кажется, «Мымре» сегодня кто-то сказал, что она красивая, поэтому вроде она должна быть в добром расположении духа.

Как оказалось, комплимента о красоте было недостаточно, чтобы «Мымра», то есть Галя, пребывала в хорошем настроении. Возможно, она даже на миг вообразила, что сможет разлучить обожаемого ей десантника Кирюху с его девушкой Олей.

— Ты куда собрался, Ремизов? — протянула она, изо всех сил стараясь казаться взрослее и солиднее. Всячески демонстрируя свое пренебрежение, она, не глядя на меня, подпиливала ногти, сидя за столом в кабинете. Зачем девке в двадцать с небольшим пытаться казаться солиднее, я ума не приложу. Вроде внешне вполне симпатичная, а ведет себя так отталкивающе…

— Мне бы в город на денек отлучиться. В воскресенье, — промямлил я, чувствуя себя школьником, который отпрашивается с уроков. — Мне… это… родителей надо навестить.

— У тебя же нет родителей, Ремизов, — беспощадно отрезала Галя. — Я личные дела всех вожатых просмотрела.

«Могла бы и помягче об этом сказать, коза стоеросовая!», — подумал я. Мне, конечно, мама и папа настоящего Матвея Ремизова были совершенно незнакомыми людьми, а мои настоящие родители были живы и в добром здравии, однако услышанное все же неприятно удивило меня.

— Ну… точнее, родственников, — попытался я выпутаться, чувствуя, что топлю себя еще больше.

— Смена длится две недели, — так же резко бросила старшая вожатая. — Ни для кого никаких исключений! Ты у нас что, особенный?

«В целом, да», — подумал я. Не сказать, что Галя совсем уж была неправа. Вряд ли можно назвать заурядным человека, который родился на рубеже двадцать первого века и каким-то странным образом стал вожатым пионерского лагеря в восьмидесятых. Так что в каком-то смысле меня действительно можно было считать особенным.

Дальнейшие препирания со старшей вожатой ни к чему не привели. Галя наотрез отказалась меня куда-либо отпускать. Ругнувшись про себя, я вышел из корпуса администрации, сплюнул от злости прямо на землю и вернулся к приятелю в комнату.

— Не пустила, — констатировал Валька, когда я, закрыв за собой дверь, молча мрачно плюхнулся на кровать.

— Угу, — проворчал я и отвернулся к стене. — «Мымра»… Еще про родителей что-то вякнула…

— Да плюнь и разотри!

— Легко сказать…

— Что-то стало холодать… — спустя полчаса начал Валька, выжидающе глядя на меня. Видимо, во что бы то ни стало решил меня развеселить.

— И? — недоумевающе посмотрел я на на него, не понимая, что он имеет в виду.

— Не пора ли нам поддать? — весело продолжил друг, подмигивая мне, и покачал перед моим лицом парочкой пустых граненых стаканов.

— А… — я наконец понял, к чему он клонит, и вспомнил старый стишок, который слышал когда-то от папиных друзей. — Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца? А что? Почему бы и нет? Мы же приезд-то, кстати, с тобой так и не отметили. Только где его взять, винцо-то? Даже в Москве сейчас антиалкогольная кампания. Мы же с тобой у Арсена в магазинчике отоваривались. И кредитная линия у нас была. А тут в сельмаге один хлеб да макароны, и то не каждый день…

— А вот и нет! И тут все имеется! Мне тут Кирюха, десантник наш, сдал торговую точку, — подмигнул всезнающий приятель. — В десять каждый вечер у забора ходит туда-сюда с сумочкой один местный, вот у него и можно прикупить неплохое плодово-ягодное. Мне Кирюха давал попробовать, ничего такое. Правда, один сорт всего. Не такой ассортимент, конечно, как у нашего Арсена. Помнишь его? Он, кстати, про тебя как-то спрашивал. Я же у него еще работал до того, как вожатым сюда поехал. На свадьбу-то деньги нужны. Ну на безрыбье и рыба — рак. Пойдем сходим? Он недорого берет. А сейчас как раз без пяти десять. Тут как раз половица поднимается, спрячем, на случай, если шмон устроят.

— Идем, — вздохнул я, слез с кровати и поддернул штаны. — Пойдем… Хоть что-то сегодня будет приятное. Да и холодно уже вечерами, согреться не мешает.

Идея с покупкой «запрещенки» (вожатым курить, в отличие от пионеров, конечно же, разрешалось, а вот с выпивкой было строго) поначалу прошла без сучка без задоринки. Однако по пути обратно мы едва не столкнулись с Галей, которая вместе со своей подружкой прогуливалась по дорожке возле нашего корпуса. Спрятать пузатую бутыль было решительно негде — мы оба были в майках и спортивных штанах, даже куртки накидывать не стали — не рассчитывали на долгую прогулку.

— Ек-макарек, — растерянно пробормотал товарищ. — Что же делать то? И не спрятать никуда…

— А через окно если? — предложил я. — Корпуса-то одноэтажные!

— Ну айда так… Выхода-то нет, — согласился приятель. — Только давай поскорее! Вдруг она сюда намылится со своей подруженцией! О, форточка открыта! Давай, ты залезешь, окно изнутри откроешь, а я за тобой. Я пошире тебя буду, в форточку точно не влезу!

Я запрыгнул на подоконник, подтянулся и попробовал влезть внутрь. Давалось мне это, надо сказать, с большим трудом. Да уж, давненько я нигде не лазил…

— Лезь давай, ну же! — торопил меня Валька, подталкивая под колени. — Да скорее же, Матвей! Кажется, идет кто-то! Что ж ты хилый-то такой? Внешне вроде слоняра прямо, руки сильные! В армии же служил вроде? Не учили Вас там, что ли, подтягиваться?

«Вот именно, что вроде», — подумал я, неуклюже карабкаясь. В армии-то служил настоящий Матвей Ремизов, а я, Алексей, программист с плоскостопием, к военной службе не имею ни малейшего отношения.

Когда мне все же удалось втиснуть свое немаленькое тело наполовину в узенькую форточку, произошло неожиданное: дверь комнаты отворилась, и на пороге появилась старшая вожатая Галя собственной персоной. В этот момент Валька оказал мне медвежью услугу, очередной раз подтолкнув меня посильнее. От неожиданности я не успел схватиться рукой за раму и кулем свалился на пол, успев только пробормотать: «Привет!». Перед глазами поплыли разноцветные круги, и я отключился…

Я плыл, усиленно работая руками. Не так давно я освоил плавание кролем, и теперь два-три раза в неделю занимался с тренером. Плавать мне очень нравилось: все проблемы напряженного дня куда-то уходили, я чувствовал только свое тело и воду, приятно обволакивающую его. Гребок, лицо опущено в воду, завершение гребка, поворот головы, вдох, лицо опять в воду… Странное дело: плыть мне почему-то было неприятно. Стряхнуть бы эту воду, а она все льется и льется…

— Очнись, болезный! — кто-то очень знакомый легонько хлопал меня по щекам.

Я открыл глаза и застонал от резкого солнечного света. Было ощущение, что по ним полоснули ножом. Я слегка приподнял голову с подушки и потряс ей. Голова была тяжелая, как стопудовая гиря.

Я огляделся. Никакого бассейна и в помине не было. Рядом сидел мой приятель Валька с озабоченным видом, а рядом с ним — лагерная медсестра. Валька осторожно брызгал на меня водой из графина. Видимо, поэтому мне и приснился бассей, пока я валялся в отключке.

— С приземлением! Да уж, разукрасил ты себе хлебало, — хмыкнул приятель привычно насмешливо, потом уже серьезно спросил у медсестры: — Все в порядке с ним будет? А то уже был случай…

— Не боись, до свадьбы заживет! — в тон ему ответила медсестра. — Молодой, здоровый парень, в армии отслужил. А вот доктору в Москве показаться все же стоит. У меня тут что? Йод да зеленка, ссадины мазать, ежели пионер какой-то коленку обдерет. Ну тонометр с карвалолом еще есть, если бабушка какая внука навестить приедет и разнервничается. А тебе, касатик, в город надо. До утра отдохнешь и собирайся, — и она ушла.

Убедившись, что дверь за медсестрой закрылась, Валька понуро сказал, не смея поднять на меня глаза:

— Ты это… уж извини, что я тебя на это дурацкое дело подбил. Чесслово, не знал, что так получится. Галя, оказывается, засекла нас и специально пришла — с поличным, так сказать, поймать хотела.

— Да все нормально, — ответил я, поморщившись. Голова нестерпимо болела, а до лица было просто невыносимо больно дотронуться. Нос на ощупь был будто распухший свиной пятачок. — Отобрала бутылку Галя, значит?

— Угу, — кивнул приятель. Он понял, что я не держу на него зла, и быстро повеселел. — Да ерунда ерундовая, фиг с ней. Главное, что я «Мымре» точку сбыта не сдал. Она меня еще с полчаса у себя в кабинете мариновала: мол, откуда взял, кто дал, где купил… Дурачком прикинулся, сказал, что с собой привез. Ладно, хватит с нас на сегодня приключений. Спать давай! — и приятель погасил свет. А я, стараясь не касаться лицом подушки, аккуратно повернулся на спину и снова моментально отключился.

Осмотрев на следующий день как следует себя в зеркале, я пришел к выводу, что нет худа без добра, и лучшего повода для отлучки в столицу мне теперь при всем желании было не найти. Рассеченная бровь, сломанный зуб, синяки под обоими глазами и подозрение на сотрясение позволили мне уже не оправдываться перед Галей и не придумывать нелепые причины отъезда. Во второй раз препятствовать она не стала, впрочем, никакого сочувствия тоже не выразила.

— М-да, Ремизов, с такой физиономией тебе только с гопниками у подъезда пиво пить, — бросила она мне, кинув взгляд поверх очков, когда я, похожий на панду из-за синяков, снова заявился к ней с просьбой отпустить меня в Москву. — Езжай, куда хочешь, и приводи себя в порядок. Да детям на глаза не показывайся, испугаешь еще. В лагерь можешь не возвращаться, все равно через неделю уже отъезд. Негоже тебе перед пионерами в таком виде появляться. Какой пример они с тебя возьмут? Да уж, не вышло из тебя хорошего вожатого. Я сразу говорила директору лагеря, что тебя приглашать не стоит. Все-таки педагогика — это не твое. Советский вожатый должен быть примером для подрастающего, поколения, а ты…

Не став слушать дальше пигалицу, с чего-то вдруг возомнившую, что может учить жизни своего ровесника, я молча повернулся и вышел из корпуса, напоследок шарахнув дверью о косяк. Раз не вернусь, так и реверансы делать уже нет смысла. Что же с этой Галей в сорок будет, если она в двадцать ведет себя, как будто в собесе сорок лет отработала? Надеюсь, мощный удар закрывающейся двери перебил несколько нелестных характеристик, которые я от души и вслух выписал Гале, уже оказавшись снаружи. И с чего вдруг я должен «не показываться детям»? Можно подумать, ребятня, регулярно разбивающая коленки и падающая со своих велосипедов, ни разу ссадин не видела…

Знаю я таких «примерных вожатых». Набарагозят в юности, а потом строят из себя невинных овечек. Будто сами молодыми не были. Готов поспорить, пятидесятилетняя Галя в начале двухтысячных уже и забудет, как весело пила портвейн со своими подружайками, и начнет вечное: «А вот мы себя вели прилично, занимались общественной работой и лишнего не позволяли». Совсем как моя бывшая соседка тетя Клава Фокина, обладательница роскошной шевелюры, на которую она каждый день щедро выливала по полбутылки лака. Тетя Клава считала своим долгом поучить молодежь правильной жизни и обожала рассказы в духе: «Нам на танцы ходить было некогда, мы собирали макулатуру…». А песни с пацанами в подъезде под гитару она, конечно же, никогда не горланила…

Только вот отец, проживший по соседству с примерной строительницей коммунизма больше десяти лет, мне как-то по секрету поведал, что в юности Клавочку мотало то туда, то сюда, и никогда она не была примерным «одуваном». Поначалу она заделалась любительницей бардовских песен и пропадала на Грушинских фестивалях, пока не подхватила вшей после недельного проживания в спартанских услових. Потом Галюсик ни с того ни с сего вдруг стала очень миролюбивой, примкнула к хиппи, ходила на «сейшены» у памятника Маяковскому в Москве, заплетала в волосы разноцветные ленточки и даже как-то отважилась поехать в Ленинград «на собаках», то есть зайцем на электричках. Доехать до Лениграда она не успела — где-то под Тверью ее вместе с ухажером, носящим великолепный яркий «хайер», сцапала доблестная советская милиция.

Вернувшись из турпоездки, Клавочка какое-то время скучала, а потом решила: «Пуркуа бы не па?», состригла длинные волосы, освоила езду на мотоцикле и набила на черепе огромную татуировку… Остепенилась Клава только годам к тридцати пяти, когда вышла замуж и устроилась на работу в ЖЭК. Теперь в этой тете с фиолетовыми волосами, рявкающей: «За формой № 9 не в это окно! Вас много, а я одна!», ни за что нельзя было признать бывшую неформалку…

В общем, ну их, любительниц читать нотации!

— Ну что, здравствуй, второе сотрясение? — весело поддел меня Валька, провожая на электричку. Мы уже вышли из лагеря и двигались по направлению к станции. — Прошлого визита в «Склиф» тебе было мало? Хотя тут я, конечно, дубина — не вовремя тебя подтолкнул…

— Второе? — спросил я, не догадавшись сразу, к чему клонит приятель.

— Ну а с чем ты еще после аварии лежал тогда в «Склифе»? — все так же беззаботно продолжал шутить приятель.

Ну точно! Как я мог забыть⁈ Ведь мое первое путешествие в СССР как раз и началось с того, что я каким-то непостижимым и загадочным образом попал в тело студента Матвея Ремизова, пострадавшего в автомобильной катастрофе. С этого и началась череда странных событий, в результате которых мне все же не без помощи отца и друзей удалось изменить ход истории…

— Помню, конечно! Давно просто дело было, многое подзабылось! — выкрутился я и решил перевести тему: — Ты, кстати, любезной-то своей не хочешь ничего передать? Могу к ней заехать!

— Точно! — хлопнул себя по лбу Валька. — Голова — два уха! Ну, раз уж оказия такая, передам, конечно! Она, кстати, рада будет тебя видеть! Эх, жаль, времени мало остается, — он посмотрел на наручные часы. — А то я бы накатал ей пару страничек…

— Пиши, передам! — поторопил я. — Она и паре строчек будет рада. Только давай, шевелись. Электричка через три минуты придет.

Валька кивнул, достал из кармана блокнот, ручку, быстро что-то начирикал и, сложив, отдал мне:

— Вот! Только не читай, ладно? Адрес помнишь? Мы как-то к ней заходили с тобой.

— Конечно! — улыбнулся я. — Ты за кого меня принимаешь?

— А тебе остановиться-то есть где? — вдруг спохватился друг.

— В общагу заеду, надеюсь, не выгонят! — деланно небрежно ответил я, сознавая, что проблема-то серьезная. Это у Алексея в Москве есть своя комфортабельная квартира, а настоящий Матвей Ремизов — приезжий студент, только-только дембельнувшийся из армии. В Москве у него, кроме Вальки, толком и друзей-то нет…

Гудя, к станции подошла зеленая электричка с надписью: «Москва» на кабине машиниста. Взяв у Вальки сумку, я пожал приятелю руку, зашел в поезд, поставил багаж в тамбуре, подождал, пока закроются двери, и стал отрешенно смотреть в окно. В вагон я заходить не стал, хотя электричка и возвращалась в Москву полупустой. Было полно свободных мест, но я рассудил, что лучше никого не смущать своей разукрашенной физиономией. Мало ли, вдруг по пути «любера» встретятся и захотят добавить? Не, хватит с меня.

Воспоминание о встрече с «люберами» натолкнуло меня на еще одну мысль. И как это она раньше не пришла мне в голову? Да, друзей в Москве, кроме верного Вальки, у меня и впрямь нет. С натяжкой другом можно назвать нашего общего хорошего приятеля Леньку-хиппи, но тот уже давно гуляет по Невскому проспекту с хайратником на волосах и, наверное, назначает своей девушке свидания «у шестнадцати яиц», то есть на мосту с конями Клодта. Или восемнадцати? Слышал я где-то, что до революционных событий это место встречи называли: «У восемнадцати яиц», так как на Аничковом мосту постоянно дежурил городовой…

Не суть. Главное, что хоть друзей у меня в Москве раз-два и обчелся, но близкие люди, тем не менее, все же имеются. Этому человеку я доверял бесконечно, и он — один из немногих, кто знал меня настоящего.