Водоем. Часть 1. Погасшая звезда

Глава 34. Флора

Недельный отпуск Кострова-младшего медленно, но верно катился к концу. Занятий, пусть и не частых, никто отменять не собирался: траур трауром, а жизнь должна идти своим чередом, как и учебный процесс — органичная часть этой, по большому счету, малоосмысленной жизни. Потому ровно в 9.0 °Cергей уже расхаживал перед сотней полусонных курсантов и пичкал их «бредятиной» о духовной жизни общества. Но и во всяком бреде, конечно, можно найти полезное и интересное! А потому Костров всегда по мере сил старался раскрасить сухие марксоидные темы оживляющими примерами из нашей жизни, как прошлой, совковой, так и нынешней, буржуазной, стремился объяснить, что такое капитализм с «российской пастью» (потому что лица у него нет и быть не может — так он искренне верил), куда нас ведет милый и всегда улыбчивый «дедушка Ельцин» (если он вообще способен куда-то вести)…

Но сегодня ему не хотелось пропаганды, и он решил рассказать о важности духовной жизни для человека, о том, что только одна духовность как «нравственно ориентированные воля и разум, религиозное и эстетическое чувства» способна вывести из тупика наше истерзанное реформами Отечество, что только наличие духовности отличает человека от животных, следовательно, её забвение — это забвение человечности. И пусть в программе значится «Общественное сознание и его формы», но он, Сергей Костров, отныне будет реализовывать свою программу — программу живой, т. е. жизненной философии, полезной и нужной для повседневного существования каждого мыслящего существа.

Как всегда лекция пролетела быстро, многое осталось недосказанным, неразвернутым (о, как его временами бесила черепашья медлительность, с которой курсанты пишут конспекты!)… Ну, и ладно, пусть так, лучше меньше, да лучше, и вообще — хорошего понемножку… Пора и делом заняться…

На кафедре на него глядели с едва скрываемым недоумением, а «старший друг и наставник» Филиппыч прямо и без обиняков спросил:

— Сереж, слушай, а что вчера-то, а? Мы тебя ждали, звонили, даже машину за тобой посылали, но так и не нашли…

— А что вчера? — натурально удивился Сергей.

— Ну, как же, девятый день… Руководство устраивало поминки, а тебя не было…

— Девятый? Разве? А я… я забыл… — неумело пытался оправдаться Сергей. — Тут такое происходит… Даже и не знаю, как рассказать… Слушайте, Филипп Филиппович, поехали ко мне, а? Ну, не сейчас, а вечером. Возьми Осинина и приезжайте часикам… Нет, лучше я за вами приеду часам эдак к трем… Нормально?

— Да ты не суетись… Я гляжу, ты куда-то торопишься. Если не секрет, то куда?

— Не секрет. В «публичку» надо смотаться — хочу поискать информацию про… про единорога, — наконец выдохнул Костров.

— А зачем тебе?

— Надо, Филиппыч, надо! Очень-очень надо!

— Ну, если надо, да еще и очень… Знаешь, кажется я могу тебе помочь, — и 55-летний доцент характерным жестом погладил подбородок, собираясь так с мыслями и в то же время что-то припоминая. — Вроде бы у меня была одна такая книжица… Да, точно есть… Названия, правда, не помню, кажется, кто-то из школы Анналов написал — то ли Бродель, то ли Ле Гофф, но точно помню, что там была картинка с твоим единорогом — ее моя внучка раскрашивала.

— Так поехали, у тебя же нет занятий! — обрадовался Сергей.

— Что за спешка, дружище? — недоумевал седовласый доцент.

— Времени мало, Филиппыч, очень мало! Надо до 21 июня успеть, все узнать, все понять…

— М-да, две недели осталось, даже меньше… А что будет 21 июня-то?

— Как что! — горячился Сергей. — Самая короткая ночь будет!

— И…? — не переставал удивляться «старший друг и наставник».

— Только ты не смейся, Филлипыч. Я на полном серьезе.

— Ну, говори же… Не тяни.

Костров набрал побольше воздуха в легкие (да и в бронхи, похоже, тоже) и на одном дыхании, но медленно-вкрадчиво торжественно произнес:

— В ночь с 21 на 22 июня откроются Звездные врата, откроются только на одну ночь, и мне надо будет, оседлав Единорога, попасть на нем в Иномирье, но сначала необходимо преодолеть Реку Плача, затем разбить Хрустальный Купол, и найти… — тут Сергей немного призадумался, но именно немного, и продолжил: — и найти кроваво-красный цветок папоротника, а может и не папоротника…

— А может и не цветок… — подхватил Филлипыч, едва сдерживая саркастическую усмешку.

— Да, может и не цветок вовсе, а… философский камень, а может и… сам Святой Грааль, — величаво-грустно закончил юноша.

— Лучше бы ты Василису Прекрасную себе нашел в этом Иномирье, а то я смотрю, девушки у тебя все нет, верно?

— Да нет, девушек хватает, только вот есть ли среди них та…

— Единственная, что сможет стать и музой, и женой, — поддержал коллегу пожилой доцент.

— Вот-вот, — согласился Сергей, желая перевести разговор на иную, более приземленную тему, но вопреки этому, опомнившись, добавил: — Теперь вы решите, что у меня крыша потекла после смерти родителей!

— Да, твой сюжет достоин Гоффмана и Булгакова вместе взятых… Что случилось-то?

— Ой, — покачал головой Сергей, — лучше и не рассказывать — все равно никто не поверит, — и скептически поморщился, отводя взор.

— А ты расскажи так, чтобы поверили! — убеждал старый любомудр молодого.

— В последние дни я такого насмотрелся и наслушался… Нет, — сопротивлялся Сергей, — лучше как-нибудь потом… Я, пожалуй, все же в лайбрари убуду, а к трем часам подъеду и мы устроим мужской междусобойчик, у меня дома…

— Да, интересно посмотреть, как ты живешь…

— Как живу… Обычно… — скромничал генеральский сын.

— Слушай, а зачем тебе ехать! — новым, много более резвым тоном заговорил Филиппыч. — Я так понял, тебе про единорога надо узнать, так ты спроси Валентину — у нее скоро пара закончится.

— Ты думаешь, она знает? — засомневался Сергей.

— А то! Она же историк и, если мне не изменяет память, писала диплом у самого Арона Гуревича.

— Да?! — радостно то ли вопрошал, то ли восклицал Костров. — Я и не знал. Кстати, в универе я слушал его спецкурс по средневековой культуре, но насколько помню, про единорогов там не было ни словечка.

— Знает-знает, не сомневайся, — убеждал Сергея доцент, — она же — лучший медиевист в городе. А пока пойдем курнем…

— Пошли, Филиппыч. Давно пора! — покорно согласился новоявленный искатель единорогов.

Валентина, действительно, знала, но немного, однако это немногое было главным. Конечно, Единорог — странное животное, свирепое, лютое, безжалостное и вместе с тем нежное, доброе, покорное… Воплощает силу и чистоту, мощь и легкость… В христианстве одновременно символизирует Христа и Богоматерь… Будто в нем сливаются мировые противоположности, Инь и Янь, женское и мужское, недаром его рог — это скрученные в спираль, слившиеся друг с другом два изначально разных рога… Рог его волшебен, способен излечивать не только разнообразные хвори, но и обращать отравленную воду в целебную… Но главное — приручить его может только истая дева, настоящая девственница, которой он покорно кладет голову на колени, мало того, даже истово ищет эту девственницу… Зачем ему ее искать?

Ответить на этот вопрос Валентина не могла… Вновь напрашивалось банальное фрейдистское объяснение: ясно зачем ему девственница, если на морде такой огромный набалдашник… Но эта гипотеза Сергею не нравилась, была в ней какая-то низменная фальшь, чтобы он мог с ней согласиться… Нет, не для секса он ее ищет… Но, в свою очередь, зачем девственнице приручать Единорога? Ведь не затем же, чтобы отвести на живодерню, где с него спустят шкуру, отпилят целебный рог… Также Валентина не слыхала, чтобы рог этого животного мог быть алмазным… М-да, тупик, очередной тупик…

К счастью, Сергей, кажется, понял хотя бы одну вещь — отправиться в Междумирье должен не он, а непорочная девушка, истинная девственница. Недаром, он так много думал о Костроме, о ее «дублерше» Аленушке, которая тоже посетила царство Нави, сохранив в опасном путешествии свою честь и телесную чистоту. Но где же найти эту Аленушку? Есть ли среди его подруг и знакомых такая? Сразу вспомнилась Света, а потом и жестокосердная, алчная Ариадна-Елена… Случайно ли ее так зовут? И может все наоборот — как порой бывает в сказках: Лена и есть его спасительница, а Света, напротив, губительница? Нет, на девственницу ни та, ни другая не тянет. Одна больше года замужем, да и ее забавы в госпитале… А сестрица… Нет, не похожа она на девственницу, хотя он ведь не проверял… Может, именно поэтому она ему и не дала — пронзила мозг Сергея очередная догадка… Значит, Ариадна… Неужели? Мозг Сергея заработал на предельных оборотах… Так-так, все сходится и не сходится… Если девственница, то сразу становится ясным, почему не дала — знает о своей миссии и хранит себя… Но по поведению стерва еще та, а девственница должна быть, конечно же, скромна, застенчива… Но… Неужели? Может, именно такой и должна быть девственница, которая сможет пройти эти испытания, одним словом, девственница-амазонка, целомудренная воительница как Диана-охотница, как отважная Артемида… Но если это так, то как понять, что это именно она, Ариадна? И явится ли она вновь, а если явится, то в каком качестве, когда и с какими целями? Может, самому её стоит поискать? Или все же не стоит??? Вопросы, вопросы, а где ответы, где? Ау? Нет, не слышно их, совсем не слышно… и не видно…

Чем больше он анализировал поведение Ариадны-Елены, тем сильнее убеждался, что это именно она, та, что отправится в царство Нави, в загадочное Иномирье… И ее таинственное появление, и голубая аура, и божественный аромат, и обещание, что через месяц «все возможно»… Да, во время второго визита, похожего скорее на ужасный наезд, она вела себя нагло, цинично и жестоко, но, возможно, это лишь испытание, лишь проверка??? И утром 22 июня, как это часто бывает в сказках, ужасная ведьма превратится в добропорядочную девушку, лягушка станет Василисой Прекрасной, чудовище — прекрасным принцем… ну, лучше принцессой, конечно. Чары, наложенные злой колдуньей, спадут, слетят, как пожухшие осенние листья, и тогда… тогда он обретет и любовь, и счастье, и Елена из губительницы превратится в его жену, любимую и единственную… Или же когда окаянная ночь испытаний пройдет, она, как сказочная Аленушка, отдав свою чистоту неведомому Иному (о том, кто или что это за Иное, Сергею думать не хотелось… пока не хотелось), отдаст ему себя… в благодарность за радушие и гостеприимство… и не на одну ночь, но и навсегда… Что ж, быть первопроходцем не обязательно, главное — быть законным супругом и наслаждаться красотой каждый день… Как же он запамятовал, ведь он уже де-юре ее муж, осталось только де-юре превратить в де-факто…

Далее Сергей стал настойчиво убеждать себя, что Елена, конечно же, красивее, чем Светлана, ну, может не красивее, но не менее обаятельна и притягательна, чем юная медсестра… И разве важно, что они двоюородные брат и сестра? Пусть официальная генетика утверждает, что потомство от таких браков с довольно высокой степенью вероятностью рождается больным, ну и что? Вон, в Средней Азии двоюродные женятся сплошь и рядом, и не только двоюродные, но даже дяди на племянницах, и ничего, никто не вырождается, напротив, плодятся много лучше, чем россияне… А если учесть, что их отцы не совсем родные, лишь сводные… Так-так, посчитаем, сколько у нас с ней общих генов… Так, общий дед дает 25 процентов, а родство бабушек еще 12,5, итого 37,5, но это на уровне отцов, а вот у нас… Надо это число разделить на 4 и получим 9,375… А у истинных двоюродных этот процент составляет 12,5… Да, не велика разница, пустячок, но все же приятно…

Благоухающая, сияющая, соблазнительная Ариадна, приплывшая с таинственного острова, а потом нежданно-негаданно заявившаяся к нему в квартиру, с каждой минутой нравилась ему все больше… И все меньше он верил в то, что именно она — та прекрасная дева, что его погубит! Если бы хотела погубить, то стала бы так рано раскрывать карты? Нет, конечно, не стала бы… Но тут он вспомнил про Харитона, про Аниму-Гесиону, про загадачную девушку в отравленном саду Сологуба… Может, именно Гесиона, кажущаяся спасительницей, и погубит его? Кто же кто, в конце-то концов? Светлана, Елена, Гесиона, Ольга???

И почему же именно он избран к какой-то великой и пока неведомой миссии? Почему именно ему Харитон показал проход в царство Нави? Зачем Анима-Гесиона так детально ему же растолковывала о пути в Иномирье? Помогала или, напротив, заманивала? И этот Астров со своим кроваво-красным Граалем-Папоротником… Что скрывается за этим символом, что нужно найти в царстве Нави, кого должна спасти Аленушка-Кострома, то есть его сестрица Ариадна или Ольга-Гесиона? Братца Иванушку? Но разве меня надо спасать? От кого? От Светланы или от иных, более могущественных сил? Или всё же целью миссии Аленушки является красный цветок, дающий полноту ведения?

Наконец, какова его роль в этом странном спектакле, разыгрываемом неизвестно кем и зачем? Какова все-таки его миссия? Что он должен сделать? Найти Единорога, а может… может просто по рецепту Харитона открыть для Ариадны путь в Иномирье? Но отчего самому Харитону это не сделать? Что, что хотят от него высшие силы??? На это ответа не было, была лишь уверенность, что высшие силы есть и хотят они чего-то важного именно от него, молодого философа с сентиментальной женственной душой…

— Саш, ты не поможешь мне отксерить пару страничек из этой книжицы? — услышал он из-за спины выводящий из задумчивой озабоченности голос Филиппыча.

— Да нет проблем. Пойдемте… — как всегда согласился безотказный Костров-младший.

Здесь следует отметить, что ксероксы в ту пору водились далеко не в каждом учреждении, а в летном училище таких диковинных забугорных «зверьков» было всего-то штук пять… И один из них еще пол-года назад поступил в коллективное пользование кафедры гуманитарных наук… Почему осчастливлена была именно эта кафедра, думаю, объяснять не стоит… А стоит лишь отметить, что с энтим ксероксом на «ты» был только Костров, и хранился сей заморский агрегат в кабинете начальника кафедры, полковника Липянина.

Господи, и кто надоумил Филиппыча вспомнить о ксероксе именно сейчас! Но, видимо, этот кто-то все же существовал, поскольку результатом воспоминания стал визит наших коллег-друзей в кабинет Липянина, а итогом этого визита оказались не только отксеренные странички, но и … случайный взгляд (не много ли вообще случайных случайностей случилось в последнее время?), брошенный Сергеем на книжный шкаф… Боттичелли… Боттичелли? Боттичелли!!! И что? Что же?… Они уже вышли с Филиппычем из кабинета начальника, уже давно шли по коридору обратно на кафедру, уже почти дошли до нее, уже Филиппыч открыл дверь, как вдруг Сергей всё вспомнил! Ну, конечно, как же он мог забыть!!! Как он мог забыть про Ольгу и про её неожиданное, странное, загадочное…

Сергей стремглав бросился назад, потом снова к кафедре, когда понял, что ключи остались у Филиппыча, а затем опять к апартаментам начальника, к вожделенной полке за стеклянными дверьми книжного шкафа… И вот в его дрожащих, алчущих правды руках уже шелестит бумага столь нужной книги… Вот и он, портрет… Блин, и не оторвешься от этого взгляда, от этих прилипчивых нежных игривых глаз… Костров не просто вглядывался в лицо девушки, он пил, пусть только глазами, а не губами и ртом, но именно пил, вливал, всасывал в себя её двойственную красоту, и длилось это до тех пор, пока он, наконец, не насытился, не понял, не решил для себя, что же значит это лицо, эта улыбка, этот взгляд…

^{Флора (фрагмента картины «Весна» Сандро Боттичелли)}

Но всё-таки надо было удостовериться в правильности собственного понимания, а потому Сергей принялся искать, что же думает автор книги о личике этой всемирно известной блондинки с волосами пшенично-золотистого цвета… Так-так… «Умное, смелое…». Пожалуй, но не в этом суть… «Таинственно длинный, «русалочий» разрез глаз придает взору богини нечто неуловимо ускользающее и одновременно пристально всевидящее»… Неуловимо ускользающее? Пристально всевидящее?… Верно, конечно, но… Но главное в ином… «Скептичная и нежная… Привкус горечи в блеске ее радости…» Горечь? Сомневаюсь, скорее затаенная грусть, очень глубоко затаенная, спрятанная на самом донце бездонной души… «Образ женственной юности, мыслящей не по годам…» Ну, да, в мудрости ей не откажешь — это бесспорно… И все??? Это все, что автор смог нацедить о ее загадочном лице??? А главного так и не понял, не увидел… Придется самому… Что же всё-таки главное? Что же? Нет, не могу дать этому имени… понимаю, чувствую, а подходящего слова не нахожу… Блин, что же это такое! Надо расслабиться, а потом снова свежим взглядом…

Опять пошли на прокур… Вернулись… И тут Сергея осенило…

— Филиппыч, слушай, посмотри-ка на этот портрет и скажи мне, каким одним словом можно описать этот взгляд?

— Одним словом… — «старший друг» вгляделся в изображение, потом перевел глаза куда-то на потолок, затем снова на портрет, и, наконец, вынес вердикт: — Одним словом, говоришь? Пожалуй, пожалуй я выбрал бы «ожидание» или даже «предвкушение»… Видишь, как рот приоткрыт? Она словно ждет… Такие гобелены ведь вешали в спальнях сеньоров, поэтому она в сущности говорит: «Иди ко мне, любимый! Возьми меня! Я так долго тебя ждала, так тебе рада, так тебя люблю!»

Костров выхватил книгу с портретом, чтобы снова впиться в него глазами:

— Точно! Ты прав, прав на все сто, Филиппыч! — радостно заголосил Сергей. — Спасибо тебе, спасибо, мон ами!!! Если бы ты знал, как ты мне помог! Теперь все прояснилось!

— Да что прояснилось-то? — резонно вопрошал седовласый доцент.

— Как что? Ты же сам сказал: она ждет, она зовет меня!

— Да кто она? Эта девица с картины? Причем здесь эта девушка и ты? — допытывался правды Филиппыч.

— Да нет, не эта, а та, другая, Ольга, ее близняшка.

— Какая Ольга?

— Ольга Кравцова. Я тебя с ней познакомлю! Ты увидишь и все поймешь. Давай прямо сегодня к ней поедем.

— Так она живет в нашем городе? — поинтересовался Филиппыч.

— Ну, разумеется… Я вчера с ней познакомился…

— Где познакомился?

— Конечно, на кладбище. Когда навещал родителей… Она прямо с ними рядом… живет, — несколько смущенно и потерянно добавил последнее слово Сергей.

— Так она умерла? — в очередной раз удивился доцент.

— К сожалению… — чуть не плача выдавливал из себя слова Сергей.

— И давно?

— Несколько лет назад…

— И ты уже ей очарован?

— Знаешь, — Костров глядел прямо в глаза своему старшему другу, — мне кажется, что я её уже люблю… и ещё кажется, что люблю давно…

— Только этого тебе не хватало — влюбиться в умершую! — горестно посетовал Филиппыч. — Зачем? Ведь вокруг столько живых, молодых, здоровых, красивых!!!

— Да, конечно! И в реале есть прекрасные девушки! — Сергей снова вспомнил об Ариадне и Свете. — И их можно любить, но Ольга… Ей нужна моя помощь… Кажется, она и есть моя Анима… И мне кажется, что я могу ее спасти, понимаешь, Филиппыч?

— В смысле?

— Ты же знаешь, я поклонник Шестова, а он учит, что невозможное возможно, стоит только захотеть, захотеть по-настоящему, по-настоящему поверить…

— Во что поверить? — устало и вместе с тем иронично-скептически переспросил доцент.

— Как во что? Конечно же, в воскрешение… — и на лице Сергея зажглась умиротворенно-предвкушающая улыбка — именно такая, какая нередко и по долгу гостит на причудливых мордочках сумасшедших…