Водоем. Часть 1. Погасшая звезда

Глава 13. Ариадна и Тесей

Пока Лена смывала с себя липкий уральский чернозем, приютившийся не только на ногах, но залезший на живот и спину, испачкавший лицо и волосы, Сергей бросился наверх наводить марафет. Но только он начал уборку, как вспомнил, что надо поставить чайник — и стремглав метнулся вниз, на кухню, где заодно также стал подыскивать трапезу, достойную таинственной гостьи, но не успел закончить и это, как оказался в спальне родителей, дабы подыскать в шифоньере подходящую — не слишком откровенную, но далеко и не монашескую — одежду для неожиданной странницы-пришелицы по имени Ариадна… В конце концов, он вконец запутался в своих желаниях и действиях, все поплыло перед глазами, калейдоскопом закружились стены, окна, двери, вещи, мебель… Кровь била по вискам отбойным молотком, и это был молоток желания, молоток жажды плоти, юной женской плоти, которая была так близко, так рядом, обещая подарить неземное наслаждение… Кожа на лице его краснела, на груди и спине потела, на руках и ногах вздыбливалась мелким бисером мурашек. Казалось, все вот-вот полетит у него окончательно из рук, и вихрь чувств, вызванный неведомым доселе натиском гормонов, разорвет если не его тело, то уж точно разбросает осколками хрупкое сентиментальное сознание… И тут, как гром средь ясного полдня, донеслось бархатистое, шершавистое, томное контральто:

— Тесей, потри мне спинку, пожалуйста!

«Боже! — взмолился про себя Костров. — Дай мне сил вытерпеть, устоять, не взорваться, не упасть до животного! Прошу Тебя, молю Тебя!» Робким, шатающимся шагом двинулся он к заветной двери, за которой на фоне шума струящейся воды парил чарующий голос, распевавший незнакомую песенку: «Рано ли, поздно ли, там иль тут, тропочку, ниточку оборвут…»

Войдя в ванную, Сергей однако внезапно успокоился — быть может, Бог в самом деле услыхал его мольбу, — но так или иначе, получив в руки мочалку, он смог целую минуту выполнять новую для себя работу мойщика женских спин, за что получил очередную награду, сотканную из двух слов «спасибо» и «милый» и приправленную таинственно-томной интонацией и загадочным взглядом-улыбкой…

«Молодец, Серега! — сказал он себе, оказавшись тет-а-тет с самим собой. — Первое искушение ты выдержал! Главное — не сломаться раньше времени!»

Лена же тем временем завершала свой туалет и когда уже собиралась накинуть заботливо принесенный длиннополый, но весьма откровенно декольтированный халатик нежно-сиреневого окраса, как некий внутренний голос властно потребовал: «Сначала надень платье! То самое, подаренное Загреем. Надень, а потом сними, и увидишь, что будет…» Непростая была это работенка — натягивать тугое одеяние на еще сырую кожу, но усердие было не напрасно — результат превзошел все ожидания девушки…

Когда Ариадна вошла, наконец, в спешно убранную залу, посреди которой на низком журнальном столике курился электрочайник, а в круг него расположились немногочисленные, но изысканные аппетитные яства: сырокопченая колбаска местного пошиба, осетринка, эксклюзивно присланная из Астрахани три дня назад, французский сыр «Рошфор» из самого дорогого гастронома города, а также традиционная для начала июня испанская клубника, источавшая нежнейший… Но этого аромата Лене не суждено было расслышать, ибо вместе с ней в комнату ворвалось и моментально заполонило её без остатка облако свежести, в котором перекликались, споря друг с другом, то ссорясь, то мирясь, две дивные мелодии: одна была вечерним запахом моря, пропитанным йодом и солью, насыщенным мельчайшими капельками, моментально сделавшими лицо и торс Сергея мокрыми, будто бы он постоял у самого берега волнующегося океана, другая — утренним ароматом розовых полей, едва проснувшихся и отдающих вместе с испаряющейся росой все тайны ушедшей ночи. А между двумя главными мелодиями резвились, жужжали, порхали десятки других, более тонких и менее уловимых благоуханий, каждое из которых на секунду-другую словно выскакивало на сцену, под яркий свет софитов, и тут же уходило в тень, уступая место новому солисту. Тут были и терпкие ароматы полыни, и резкое дыхание можжевельника, и томно-тучные гроздья жасмина, и пьянящая прелесть сирени, и дурманящая отрава ландыша, и нежное прикосновение фиалки, и даже увесистая поступь ладана, и много-много других аккордов, заставлявших обоняние трепетать словно сухой лес в предвкушении долгожданной грозы.

Но все это удивительное действо совсем не было похоже на хаос ароматов, царящий в любом парфюмерном магазине. О, нет! В магазине, даже если это самый дорогой и фешенебельный салон изысканнейших духов, запахи смешиваются как придется, без системы и смысла, наскакивая, отталкивая, давя, калеча, уродуя и уничтожая друг друга. Здесь же, на втором этаже генеральской дачи, в просторной и совсем уже светлой гостиной, ждущей первых лучей молодого солнца, начался настоящий концерт с исполнением цельной, единой симфонии, отчасти похожей на рок-оперу, в которой все гармонично, продуманно, строго и классически прекрасно, где солируют то ли Ромео с Джульеттой, то ли Кончитта с графом Рязановым, а их поэтический диалог обрамляют десятки других персонажей-ароматов.

Пораженный услышанной бесподобной красотой — именно услышанной, а не унюханной, хотя речь идет именно о запахах, — Сергей несколько минут просто плавал в этой симфонии, испытывая то, что, возможно, не довелось пережить еще никому из смертных, и это было нечто более богатое и сильное, более глубокое и возвышенное, чем то, что мы на нашем бедном языке именуем термином «наслаждение»… Лена же между тем, сияя победным взором, уселась в кресло и стала пристально, неотрывно смотреть в глаза брату, словно старалась влезть в самое нутро его души, проникнуть взглядом до самой сердцевины мозга. Она предвкушала полный и безоговорочный триумф и только страсть к игре, желание подольше помучить жертву, не позволяли ей сразу перейти в наступление и потребовать свое… Она была уверена, что за свое ясное и недвусмысленное обещание одной только ночи безумной любви, Сергей, как ей казалось, уже близкий к умопомрачению, подарит ей все, что она хочет, подпишет любые бумаги вплоть до отказа от половины… а может и от всего огромного наследства… Но Лена не спешила — скорая победа показалась ей недостойной ее божественной мощи и ее могущественнейшего покровителя, она хотела продемонстрировать Загрею, что она великая актриса, великая художница жизни, а все великое требует времени и терпения…

— Ну что, милый!? — наконец прервала молчание девушка. — Давай, угощай свою гостью.

— Конечно-конечно, Ариадна! Кушай, что хочешь! Все свежее, мытое… Тебе чаю или кофе?

— Чаю? Кофе? — вздернула брови девушка. — Неужели я достойна только этого?

— Извини, у меня что-то с головой — столько впечатлений… Вино, ликер, коньяк, виски?

— Да за кого ты меня принимаешь? — грозно, но вместе с тем ласково спросила Кострова, едва не давясь от смеха.

— Но что же тогда? — не вытерпел недоумевающий Сергей. — Быть может, шампанское?

— Совсем что ли очумел, милок! Какое шампанское? Я хочу… пожалуй… — тут Лена сделала многозначительную паузу и выпалила: — А спирт у тебя есть, только чистый, медицинский, без всяких там сивушных отголосков?

— Спирт???

— Ну да, а почему — нет? — поинтересовалась Ариадна.

— Не знаю… Может, если только чуть-чуть… надо поискать… — затушевался юноша, но внезапно что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу, и, уже уверенно улыбаясь, добавил: — Ну, конечно, спирт сейчас будет, Королева! Один секунд!

— Да, ладно, — уже почти смеясь, остановила порыв гостеприимного хозяина девушка. — Я же пошутила! Давай тащи вино! Надеюсь, оно французское или хотя бы итальянское?

— Нет, мисс, — уже придя в себя, осмелился возражать Сергей. — Французского не держим-с. Сегодня люди голубой крови пьют исключительно вина, сделанные на родине винограда, именно там выращенные, заложенные и выдержанные!

— Значит, греческое вино? Или даже с самого Крита?

— О, нет! Простите, Королева, но ваши сведения устарели. Согласно последним научным изысканиям, родиной винограда признан Крым! И, осмелюсь утверждать, в нашем городе ни у кого нет такой богатой и изысканной коллекции коллекционных крымских вин, как у вашего покорного раба!

— Ого! Круто! — обрадовалась девушка, а про себя подумала: «Неплохо ты устроился, генеральский сосунок. Но ничего, ты еще поскачешь у меня, поваляешься в ногах, полижешь подошвы моих лапок!» А затем уже вслух добавила:

— Ну, давай, угощай свою Королеву, рыцарь! Полностью полагаюсь на твой вкус! — а в душе дивилась: «Кажется, повторяется та же история, что и с Загреем: сначала вино, потом секс, а затем поучать начнет или даже легенду какую расскажет, ведь он, кажется, учился в Москве, в самом МГУ… Только вот беда — секса ты не получишь, мальчик, хоть и из кожи вон лезешь, чтобы заработать его… Ведь ты не Загрей, даже на нормального мужика не тянешь, куда уж тебе до бога…»

Через три минуты Сергей, уже радостно предвкушая как собственное, так и общее удовольствие, откупоривал бутылку, принесенную из прохладного погреба, между делом поясняя:

— Это «Ай-Серез», десятилетней выдержки, совсем новая марка, но с очень богатым букетом… в общем, весьма удачная…

«Началось! — вновь молвила самой себе Лена. — И тут десятилетнее, и цвет тот же, наверное, и вкус, конечно, похожий… Странное совпадение… Что бы оно значило???»

Но у вина хоть и оказался тот же золотисто-рубиновый сочный колор, но вот по вкусу оно оказалось послаще и совершенно лишенным терпкости, и, чему не уставала удивляться гостья, в целом вино показалось ей заметно вкуснее тех напитков, которыми ее угощал хозяин Киферона…

У Сергея же, как ни странно, волнение улетучилось начисто, а проснулось незнакомое доселе красноречие, точнее, знакомое, но лишь по собственным лекциям, но всегда почему-то покидавшее при доверительном, с глазу на глаз, общении с девушками. Поэтому их беседа потекла как спокойная широкая полноводная река, без порогов и стремнин, без резких остановок и внезапных мелей, в общем, как по маслу. Так прошел час, подходил к концу второй… Солнце давно встало, растопило последние островки тумана, сад изукрасило золотом, а стены гостиной — розовыми бликами.

На свою беду Сергей настолько доверился внезапно свалившейся на него очаровательной незнакомке, что рассказал в подробностях всю свою жизнь, а также жизнь родителей, упомянул о бабушках и дедушках и, наконец, вскольз прошелся по дяде, Лениному отцу, а потом и по ней самой, спросив у Лены, не стоит ли, по ее мнению, теперь, когда родители его мертвы, наладить отношения с двоюродной сестрой, которую он никогда не видел, но все же рад, что она есть, что зла ни на ее родителей, ни, тем более, на нее саму он не держит. Но Лена промолчала, сделав вид, что отвлеклась и не расслышала вопрос… Для нее было главным — сохранить ореол таинственности, блокировать все попытки собеседника раскрыть ее инкогнито, что она успешно претворила в жизнь, давая самые расплывчатые ответы на редкие вопросы оппонента…

В результате Лена получила полную картину жизни своего кузена и его теперь уже погибшей семьи, тогда как Сергей не узнал о своей собеседнице ровным счетом ничего существенного: ни настоящего имени, ни места учебы, ни интересов, ни того, где она была ночью и как, почему и зачем оказалась здесь в столь ранний час и в таком виде. Лена же тем временем все больше погружалась в сладкую дрему, убаюканная ритмично-занудной манерой говорения партнера по диалогу.

— Рина, — окончив очередной автобиографический экскурс, обратился к засыпающей девушке Сергей, — давай я тебе постелю, а то ты уже никакая.

— Ой, да, конечно, спасибо! — очнулась гостья от надвигающегося сна. — А то я что-то совсем… Ты уж не обижайся, просто была тяжелая ночь…

— Я это давно понял, что тяжелая. Это ты меня извини, Риночка, что утомил своими рассказами…

— Нет-нет, мне было очень интересно! — на этот раз почти искренне возразила Лена. — Но я правда уже сплю…

^{Вандерлин Дж. Спящая Ариадна на Наксосе}

Через две минуты постель была готова: широкая двуспальная кровать в родительской спальне, застеленная новым солнечно-желтым бельем с голубыми цветами, очертаниями похожими на лилии. Когда усталая гостья небрежно, как бы мельком, распахнула халат, совершенно не стесняясь своей наготы, словно была совсем одна, Сергея охватила новая, еще более сильная волна желания. Кожа девушки продолжала призывно блестеть и манить тончайшими, едва уловимыми ароматами, бившими не столько по сознанию, сколько ниже его, в область неосознаваемых чувств и инстинктов. И даже одеяло, под которым проворно распласталась девушка, не смогло замедлить нарастающего вожделения…

Он сел на край кровати, нашел руку Лены и, глядя в ее едва приоткрытые засыпающие глаза, любуясь влажными алыми губами и аккуратным носиком, стал гладить её пальчики, ладонь, всю кисть… Лена же никак не реагировала, хотя краешком души понимала, что прикосновения ей приятны, однако предпочитала делать вид, что ничегошеньки не происходит. Эту игру с мужчинами, когда женщина остается абсолютно равнодушной к их взглядам и прикосновениям, она именовала «Бревном» и знала, что нет игры слаще для женщины и мучительнее для мужчины, чем эта жестокая забава. Ведь все мужчины больше озабочены тем, чтобы доставить удовольствие партнерше, чем самим себе, и когда все, даже самые изощренные их усилия, не вызывают у женщины даже вздоха, то это ужасно бьет по мужскому самолюбию. А делать больно мужчинам Лене было не привыкать, а к Сергею она намеревалась применить все самые верные и наиболее остроотточенные средства из своего богатого садистического арсенала — как-то слишком быстро она забыла, будто кто-то намеренно затмил ей сознание, свое недавнее обещание не мучать мужчин, данное Загрею…

Она чувствовала, как рука юноши поднимается все выше и выше — от кисти к предплечью, потом к плечу… Вот она уже скользит по ее груди, значит, надо, не напрягаясь ни одним мускулом, подавить в себе зарождающиеся искры желания, сделать так, чтобы сосок оставался вял и мягок, безжизненным и абсолютно расслабленным… «Господи, как же приятно, нежно он ласкает — как никто и никогда раньше, как может ласкать, пожалуй, только женщина или бог, и как тяжело себя сдерживать, но терпи, терпи, ты не должна поддаваться», — уверяла себя Лена… А Сергей все гладил и гладил её груди, то одну, то другую, а Лена все упорнее боролась со своими инстинктами. Вдруг она открыла глаза, ненамеренно, совсем случайно, и увидела нечто необычное, особенное, чарующее. Это были глаза юноши — глубокие, серо-голубые с огромными блестящими черными зрачками. На какой-то момент ей показалось, что это сам Загрей смотрит на нее из тела этого хрупкого паренька, но лишь на момент… И все же подобного выражения глаз ни у одного из жаждавших ее особей мужеского пола она никогда ранее не видала. Она не могла дать названия этому особенному, сильному и глубокому, и вместе с тем предельно нежному и ласковому, что изливалось из души юноши через ее влажные зеркала прямо на лицо ей, Лене. Только ясно, что это, не подлежащее именованию, было так же далеко от вожделения, как и от мольбы, и единственное словосочетание, которое смогла подобрать Лена к этому выражению глаз, было «Нежное восхищение», но и оно казалось ей каким-то неполным, недостаточно глубоким.

В другой раз, в иной обстановке, она отдала бы многое за то, чтобы мужчина на нее так смотрел, и отдала бы много больше, чем тепло своей мягкосочащейся йони, быть может, даже — чем черт не шутит — вышла бы замуж, лишь бы ловить на себе такой взгляд хотя бы иногда. Но сейчас… сейчас она не могла проявить слабость, и хотя ей безумно хотелось обвить шею носителя этого чудесного выражения лица своими руками, впиться губами в его рот и долго-долго благодарно целовать, лаская губами его язык, а языком — его губы, но… И дело было не только в трехнедельном запрете, наложенном Загреем, нет, главное было в другом — в том, что ей, бедной девушке, хотелось сделать больно ему, богатому наследнику, хотелось упиться своей властью, хотелось показать свою силу… Она прекрасно понимала, как сильно, нестерпимо безудержно сильно хочет он ее, как ужасно сжимают тиски желания его малоопытные, едва ли не девственные, чресла, как едва не разрывается раздуваемая желанием головка его неведомого лингама, как стремится вырваться наружу липкая животворящая жидкость… понимала, знала, чувствовала, и чем больше понимала и чувствовала, тем слаще струилось в сердце чувство мести, тем горячее пылал в душе огонь возмездия…

Наконец, рука Сергея отпустила ее грудь, не добившись ровным счетом ничего — соски так и остались вялыми и глухими к нежности… Правда, к своему ужасу, сосредоточившись на контроле за грудью, Лена не заметила, как отпустила свое главное сокровище, и то, воспользовавшись занятостью хозяйки, стало вопреки её воле готовиться к соитию, источая обильную влагу… Сергей же тем временем гладил её живот, но уже не так уверенно и сладострастно, как грудь… «Что ж, милый, вот и подошла к концу игра — дальше пускать тебя опасно, а то еще возрадуешься…», — и Лена со всей силой прижала друг к другу ноги так, чтобы ни один пальчик, да что там пальчик, чтобы ни одно живое создание, даже самое махонькое, не проскочило в ее разогретое желанием искушенное чрево, знавшее тепло многих мужчин…

И как только пальцы юноши оказались на вершине ее бритой «киски», Лена снова открыла глаза, но прежде чем сказать те простые и жестокие слова, которые женщины обычно говорят в таких ситуациях, она разрешила себе еще раз покупаться в блеске очей Сергея… Она видела, явственно и четко, что Сергей не просто ее хочет, но хочет не так, как все другие мужчины, а совершенно по-иному, как-то возвышенно и одухотворенно. Видела, что для него секс с нею — это не банальное желание разрядки и удовольствия, не вопрос физиологии или похоти, не стремление к власти и не жажда покорения… Нет, тут другое, нечто очень важное, что это для него вопрос жизни и смерти, что, отказав ему, она не просто причинит сильную боль, а убьет что-то очень важное и доброе в его сердце, разрушит устои его души, лишит веры в женщин, быть может, даже веры в саму Любовь, в любовь настоящую, в любовь «просто так»… Она еще раз полюбовалась светом его восхищенных глаз, в которых заблестели блики наворачивающихся слез, еще раз искупалась в серо-лазуревых «зеркалах души», которые, наконец, стали умолять, просить помощи и пощады, как некогда, каких-то два часа назад, просили их ее глаза… «Ну, вот и все, мальчик!» — сказала она себе, а затем уже громко и уверенно произнесла вслух:

— Не надо, Сергей! Прошу тебя, уйди! Я хочу спать!

Сказала, жестко отвела его руку и, повернувшись на бок, плотно укуталась одеялом…

Словно ошпаренный, раздосадованный и облитый грязью недоверия, Сергей выскочил из спальни. Он моментально отрезвел, но мысли все же путались: «За что, за что, за что!!? И это плата за гостеприимство, за мою доброту? Боже, ну почему она так бездушно жестока? Неужели она не увидела, не поняла, что… Ведь она могла приобрести весь мир, так зачем же, зачем!??» Его первым желанием было вызвать охрану и сдать эту «сучку» «куда следует», но на пол-пути к телефону он остановился: «Нет, это было бы слишком просто, милая! Не захотела по-хорошему, значит, будет по-плохому. Пусть первый раунд ты выиграла, но еще не вечер…»