Водоем. Часть 1. Погасшая звезда

Глава 28. Харитон

В этот прохладный воскресный вечер на кладбище было почти пусто — то ли просто время уже позднее (разве нормальный человек пойдет «в гости к усопшим» в половине девятого вечера), то ли родные умерших сделали все полагающиеся уборочно-поминальные ритуалы еще вчера, а сегодня предпочитали готовиться к началу новой трудовой недели. Так или иначе, но дойдя до свежего холмика, укрывшего от света уходящего дня его родителей, Сергей понял, что вокруг — ни единой человеческой души. Только парочка вечерних птиц неспешно поет-перекликается на деревьях, да надоедливые комары норовят полакомиться молодой кровушкой.

Он не мог себе объяснить, что заставило его приехать сюда в столь неподходящий полусумеречный час… Перед глазами проплыли события предыдущего дня: встреча с бабушкой, которая, к счастью и вопреки словам Елены, оказалась в полном здравии и прекрасном расположении духа, последующее задушевное общение с ней под аккомпанемент смородиновой наливки, купание в озере Круглом — Сергея нередко тянуло охладить пыл души, пробужденный алкоголем, во владениях русалок и лимнад, то бишь озерных нимф, на утро — активный отдых на огороде, потом снова наливка, но теперь уже яблочная, и, наконец, грустное расставание, Северное шоссе, улица Сталеваров и вот — Митрофановский погост, где он был совсем недавно, пять дней назад, но как много…

Пользуясь своим инкогнито, то есть тем, что его никто не видит, Сергей, хмуро постояв перед портретами отца и матери, набрался наглости присесть на лавочку у одной из соседних могил, для чего ему пришлось зайти внутрь оградки… Это была стандартная, ничем не примечательная средненькая могилка, ставшая последним приютом для какого-то лысого мужичка лет 55-ти… Костров присел же только для того, чтобы спокойно, не спеша, насладиться лесной тишиной, покурить, вспомнить о вечном… Ему положительно здесь нравилось, и он даже пожалел, что раньше никогда не захаживал в «этот край умиротворения и вечного покоя»… Сигарета закончилась, и Сергей решил побродить среди надгробий, познакомиться с новыми соседями своих родителей…

Каково же было его удивление, когда первый же брошенный им взгляд упал на фотографию девушки, чей скромный «домик» приютился аккурат к западу от могилы отца. В день похорон он стоял совсем с другой стороны, да и не до могильных портретов было ему тогда, главное — сдержать эмоции, не выставиться слабаком, чего он всерьез боялся после фиаско в госпитале… Девушка, действительно, была не рядовая… На первый, мимолетный взгляд, ее можно было бы счесть даже обычной, даже рядовой, но лишь на первый… Ее появление здесь, в непосредственном соседстве с родителями, показалось чем-то очень важным, и Сергей не мог не затормозить свои глаза на ее миловидном личике… Что-то почти сразу же показалось ему необычным, но это «что-то» уловить так быстро и просто было нельзя… И вместе с тем «оно» казалось хорошо знакомым, и в «нем» же явственно проступала какая-то тайна… Только через несколько минут, разглядев получше, подетальнее небольшую и слегка уже потускневшую фотографию, сделанную на железном овале, Сергей понял, что все дело в улыбке. Девушка улыбалась, но делала это едва-едва, а потому лицо казалось не столько радостным, сколько благодарным. Оно будто говорило: «Спасибо, что зашел. Мне это приятно. Просто приятно, и не более того». Правда, были еще глаза — озорные, добрые, искрящиеся, хотя и не большие, совсем обычные, но… Где же, где же он видел такие же, когда, у кого? Нет, сразу не вспомнить — слишком давно это было, слишком глубоко запрятано. Может потом, перед сном или утром получится, если повезет…

Но удивился Сергей не только портрету девушки, от которого веяло теплом, весенней свежестью, радостью бытия, но и тем, что было вокруг него, особенно под ним. Незатейливая надпись на черном мраморе извещала, что… впрочем, мы можем привести ее полностью:

Что-то знакомое, родное, близкое было и в цифрах, и в словах. Кравцова — Кострова… хорошо рифмуется… И день рождения… Да, у него тоже 14 числа, но только на год и 2 месяца позднее, то есть… на 14 месяцев… А 14, конечно, всегда было его любимым числом… Случайно ли такое тройное совпадение?… Навряд ли… Правда, дата 31 июля ни о чем не говорила… Интересно, что он делал в этот день в том далеком-близком 1992-м, когда еще был советский строй… Нет, так просто не вспомнить… Хотя, если отнять от 14 августа число 14, то получится именно 31 июля… Тут не тройное, а четвертное совпадение!!! Бог мой, это же и юнгианская синхронистичность и в то же время — мистическая юнгианская четверица… Ладно, хватит о числах… Блин, а что же мужа у нее не было? Дочь была, а мужа получается ни-ни? Да, загадка… Неужели нагуляла ребеночка, а по лицу никак не подумаешь — сама чистота, само целомудрие…

Но больше всего Сергея поразило не возвышенное лицо, не отсутствие мужа и даже не эти странные числовые совпадения, заставлявшие верить в правоту нумерологии, а то, что все пространство вокруг памятника было усыпано цветами земляники, тогда как за оградкой и, кажется, у других близлежащих могил не было ни единого белого цветочечка с желто-оранжевой сердцевинкой… «Точно, ни единого!» — заключил Сергей, быстро пробежавшись — где глазами, а где и ногами, — по соседним «владениям». «М-да, чтобы все это значило? Нет, не спроста все это, не спроста», — убеждал себя про себя Костров.

— Разумеется, не спроста, милок! — раздался из-за спины бодрый стариковский басок. — А что это значит — покажет время, ведь оно мудрее всего…

От неожиданности Сергей сначала вздрогнул и лишь затем смог обернуться: перед ним стоял высокий старик в поношенном, черном монашеском балахоне, на голове — клобук, в левой руке — длинный посох с набалдашником в форме кедровой шишки на вершине… «Ну, совсем как отец Павел Флоренский на известном портрете Нестерова!» — с долей иронии сказал себе Сергей, быстро прийдя в себя, а в слух ласково-приветливо улыбнулся:

— Здравствуй, дедушка!

— Привет, хлопчик! Родителей своих решил проведать!? — то ли спрашивая, то ли констатируя очевидный факт, пробасил старик.

— Да, дедуля… А ты откуда знаешь? — попробовал допытаться о причине проницательности монаха Сергей… да куда там… впрочем, он, конечно, и не надеялся, что тут ему старик все и выложит… просто сказал то, что пришло в голову.

Но старик, к удивлению юноши, на вопрос ответил:

— От них, родимый, от покойничков и знаю! Вот хожу здесь, брожу, беседую…

— С ними? Разговариваешь? — продолжал удивляться Костров.

— А як же, с ними — с ними, с кем же еще, не с деревьями же мне болтать бездушными, им научить меня нечему…

— Не то что люди в городе, — подхватил Сергей заученную мысль Сократа, которого старик, конечно, знал не хуже него…

— Вот-вот, люди! Только не в городе, а на погосте! И каждый со своим миром, со своей болью… И каждому время от времени нужна поддержка, подходящее слово, нужная интонация, даже взгляд важен… Увы, не все это понимают…

— И они отвечают? — поинтересовался Сергей.

— Всегда! — с радостью почти воскликнул старик. — Правда, без слов, конечно… Отвечают на языке насекомых и птиц, трав и цветов, солнца и ветра… Надо только уметь и хотеть слушать… А если есть портрет… — и тут монах умолк, тяжело вздохнул и задумчиво-печально уперся взглядом в портрет Ольги… Разумеется, Сергею пришлось тоже смотреть туда же с ним вместе…

— Удивительная девушка! — промолвил старик, улыбаясь. — Если бы не она, то… — и снова углубился в себя, снова повисла пауза…

— Что же она? — не вытерпел Сергей…

— Она-то, Оленька-то?

— Ну, да…

— Ежели бы не она, то всем тут было бы много-много хуже… Она — заступница, она — утешительница, она — всеобщая любимица…

— Ты что-то про нее знаешь, старик? — радостно вопросил Костров.

— Многое, многое про нее знаю, милок… — подтвердил подозрения Сергея монах и внезапно добавил: — Не называй меня стариком, быть дедушкой много приятнее, хотя у меня и имя есть — Харитоном меня кличут, Харитоном Тимофеичем…

— Ну, так говори же, расскажи о ней, прошу тебя! — с разгорающимся любопытством почти требовал Костров.

— Ишь ты, какой хитрый… Расскажи ему…

— Я отблагодарю, дедушка, щедро…

— Ну, заладил. Пойми, внучек, не могу. Нельзя. Она сама все тебе расскажет, правда, не сразу…

— Как расскажет? Когда? Почему нельзя? — не отступался Сергей, подступая к старику все ближе.

— Ну, я же сказал, что надо уметь слушать… А если есть портрет, то… — и снова, словно издеваясь, Харитон Тимофеевич замолчал…

— Так что, если есть портрет? — нетерпеливо спросил Сергей.

— Тогда можно читать по лицам, ведь они всегда разные, даже один и тот же человек каждый день глядит по-новому, стремясь донести до нас нечто важное, что ему… им открылось там… Только люди — живые, что здесь бывают, — мало хотят вглядываться: их больше беспокоит собственная боль, свои переживания и чувства, чем судьба близких там, а потому только немногие, очень немногие могут… понимать… — и вновь старик умолк, вперив взгляд внутрь себя.

И снова повисла пауза… Только листья внезапно ожили, зашуршали, зашумели под новорожденным порывом свежего ветерка — предвестника близкой грозы…

— Только немногие, — тихим шепотом очнулся голос старика-монаха, — только немногие способны любить… любить другого человека, а не его образ, созданный их воображением, образ, который имеет так же мало общего с любимым, как карта с реальной местностью…

— Но разве мы можем вырваться из цепей субъективности? Ведь каждый студент-философ с первого курса знает, что мир дан не прямо и непосредственно, а только через наше сознание, через ощущения и переживания?

— Можем, можем, но только благодаря любви, если, конечно, она настоящая…

— А такая бывает?

— Без всякого сомнения! — отважно заявил старик.

— И где же ее найти? — мягко-хитро поинтересовался Сергей.

— Как где? Конечно, только в сердце… в своем сердце… Это трудно, почти невозможно, но именно «почти»…

— Но как же мне понять, что я люблю самого человека, а не его образ в своей душе? — не унимался молодой философ.

— Если твоя любовь настолько сильна, что способна свершить невозможное, то это и есть настоящая любовь… — наставлял Харитон своего юного собеседника, а тот все не отставал:

— Но что такое «невозможное», как отличить то, что возможно, от того, что невозможно? — теребил старика Сергей, чувствуя, что престарелый монах совсем не прост и что встреча с ним далеко не случайна, а потому надо выведать как можно больше… Но у старика была своя точка зрения на слишком пылкий интерес юноши, а потому Харитон Тимофеевич, сменив тон на спокойно-деловой, отрезал:

— Хватит пока вопросов, Сереженька! Давай-ка я лучше тебе кое-что покажу… Пойдем-ка… — и старик концом посоха, взглядом и движением подбородка указал в сторону центральной аллеи, указал и двинулся энергичным шагом, не дожидаясь согласия оппонента…

— Вот здесь, пожалуй, самое место, — таинственно улыбаясь, предвкушая предстоящее удивление паренька, проронил старик, остановившись возле солидного ясеня. И тут же стал преображаться: отбросил посох в сторону, расправил плечи, засучил рукава, воздел ладони к небу и стал ими что-то энергично искать в пустоте… Это было похоже на пантомиму, и Сергей невольно улыбнулся — старик выглядел комично, и чем серьезнее становилось его лицо, тем сложнее было Сергею сдержать смех… Наконец, монах что-то нащупал, за что-то невидимое уцепился, напрягся всем телом, подпрыгнул, а потом резко дернул руками вниз это «что-то»… Звук был тонким, неприятным, резким, но коротким — будто что-то отпили циркулярной пилой… Но увиденное ввергло Кострова в шок… В пространстве, прямо в воздухе, образовался черный провал, а само пространство, оторванное руками старика от незримой стены, свернувшись в трубочку как отвалившийся кусок обоев, вместе с кусочками небосвода, вместе с листьями и стволами деревьев, трепыхалось на ветру под черным прямоугольником пустоты… Провал был не слишком большим, едва ли больше метра в высоту и полуметра в ширину. Стоя прямо перед ним, старик улыбался, довольный тем, что смог удивить своего скептически настроенного собеседника…

— Ну, что тепереча скажешь, милок? — с теплой ехидцей поинтересовался монах.

— Но… как? Как ты это делаешь? Ведь это не… — но здесь Сергей оборвал свой словоток на полуслове, вспомнив что-то…

— Ну, договаривай, чего ж ты стесняешься, — настаивал свершитель чуда.

Сергею не хотелось, очень не хотелось говорить слово «невозможно», он интуитивно чувствовал, что произнеся его, тут же признает свое поражение в недавнем споре, но и молчание означало верный проигрыш, а потому он вымолвил то, что пришло первым в голову:

— Я хотел сказать, что это немыслимо, что… — и только здесь он понял, что слово «немыслимо» есть высшая степень невозможного, но было уже поздно. А старик только этого, кажется, и ждал, поскольку тут же подхватил:

— Немыслимо, говоришь? Ну, помыслить то всякое можно, а вот то, что наука подобное отрицает, думаю, согласишься.

Костров молча кивнул, а монах внезапно предложил:

— Ну-ка, дай руку… Да не бойся ты, не бойся…

Сергей неуверенно протянул ладонь, и уже через первое мгновение она оказалась в цепких костяшках чудотворца, а в конце второго — перед самой чернотой провала.

— Да ты не напрягайся, расслабься, все будет хорошо, — мягонько увещевал монах. — Вот-вот, хорошо… молодец… А теперь закрой глаза… Да не бойся… Вот, умница… Ну, счастливо! — и пользуясь доверчивой расслабленностью парня, плавным, но сильным движением ввергнул руку Кострова в зияющую черноту провала…