Ведьмин костёр: обожжённые любовью

Глава 25

По ночам я маялась в постели. Все сильнее болела спина, все труднее было уложить растущий, как на дрожжах, живот. Иногда сон отгоняло отчаяние, что Игорь так и не вернется ко мне. И мне придется уйти без него. Я не видела себя живущей у источника. Я не готова всю жизнь служить помощницей Еги. Я всего лишь ученица, которую обещали обучить колдовским премудростям. А значит, однажды мне нужно будет собрать вещи, взять сына и пуститься в обратный путь.

Куда я хотела бы податься? Конечно, в город моих родителей. К тому времени я уже буду знать, где искать свою сестру. Лишь сойдет снег, и я найду полотно, в которое вплетена ниточка ее жизни. В это я верила. Вместе с ней мы возродим княжество Беримиров. Пусть сейчас им заправляет Горан, но однажды летом он найдет свой дуб и свою петлю. Я буду с нетерпением ждать его собачей смерти или даже поспособствую ей, чтобы заявить права на оба княжества. И никто не сможет отказать мне. Сильным ведьмам не перечат. А я стану сильной. Для этого я здесь.

Весна выдалась снежной. Холмы тонули в белой пелене. Я уже не поднималась в свои покои. Мне постелили в горнице возле печи. Ега никуда не отлучалась, ждала, когда начнутся роды.

Они случились во вьюжную ночь. Игнат перенес меня в баню, где всю неделю белил стены, мыл и скреб. Как только началось, в доме раскрыли все сундуки и двери, развязали узлы и отперли замки – от этого по поверью мне легче будет выпустить из своего лона дитя. Игнат снял с меня чуни, развязал фартук. Переодел в чистую рубаху и дал попить колдовской воды.

Я кричала от боли, рвала руками простыни, бесстыдно раздвигала ноги, лишь бы ребенок поскорей появился. Игнат был бледен, точно мел, но быстро выполнял то, что приказывала ведьма. Носил и грел воду, держал меня за руку, когда я тужилась и ругала его последними словами. Так мне было легче перенести боль.

– Зачем Великая Ткачиха заставляет женщин мучиться? – кричала я, сжимая руку Игната.

– Боль обновляет чувства и тело, – Ега вытерла лоб рукавом. Она сидела у моих ног, готовясь принять ребенка. В бане было жарко натоплено. – Ты испытаешь невероятную благодать, когда она тебя отпустит. И навсегда запомнишь, что после тягостных испытаний всегда следует вознаграждение. На этот раз награда – ребенок, который станет тебе дороже всех на свете.

– Слышишь? – я дернула за руку Игната. – Наш сын будет мне всех дороже. Даже дороже тебя. А ты продолжай жить в мире видений. Когда поймешь, кого потерял, еще пожалеешь, что упорствовал и не любил меня.

Только женщина в муках может вести себя как расщеколда. Что пришло на ум, то и выдавала. Как бы не пришлось потом покрываться краской стыда, вспоминая все, что я наговорила.

Но мне все прощалось. Уже светало, а я никак не могла разродиться. В глазах плыла мутная пелена. Я почувствовала великое одиночество, когда Игнат отпустил мою руку. Я хваталась за него, но он уступил место кому–то другому. К моему лбу прикоснулась чья–то прохладная ладонь. Сильный голос запел, погружая меня в сладостную дрему. Я ничего не видела. Слышала лишь чарующие звуки.

– Ой ты, дитятко, появись на свет!

Мать намучилась, силы больше нет.

Хватит плакать ей, твой пришел черед,

Отца сильного ты продолжишь род.

Криком дай всем знать, что пришел на свет,

Подарю тебе долгих жизни лет.

Чудесное пение перебил крик моего сына. Прохладная ладонь убралась с моего потного лба.

– Давай топор, – скомандовала ведьма. – Сын родился, надобно на топорище перерезать пуповину, чтобы рос охотником и мастеровым.

Игнат выпутал из чистого куска ткани заранее приготовленный топор и положил на стол у моих ног. Я чутко прислушивалась к звукам. Ребенок заплакал.

– Смотри, соколик, у меня в руках льняная нить, – Ега действовала сноровисто, не забывая объяснять, что делает. – Ею нужно перевязать пуповину. Я перевила ее с волосами отца-матери, как и положено.

После недолгого бормотания – заговора грыжи, ведьма трижды сплюнула через левое плечо

– А теперь мы ребеночка пропечем, чтобы рос сильным и здоровым, – приговаривая, Ега положила младенца на лопату и отправила в печь.

У меня оборвалось сердце, но быстро успокоилось – печь уже не была горячей, да и пробыл на лопате сынок совсем недолго.

– Вот, принимай! – ведьма положила голенького его мне на грудь.

Я смеялась и плакала одновременно.

– Чего стоишь, точно неживой? – Ега толкнула бедром Игната. – Не понимаешь, что должен сделать?

Он наклонился и поцеловал в рыжую головку сына, потом меня.

– Спасибо, – шепнул срывающимся от волнения голосом.

Игнат никуда не ушел, помогал Еге и во время положенного ритуала омовения. В моем родном доме с матушкой тоже совершали его. Мы с сестрой подглядывали в оконце бани. И так же, как когда-то повитуха шептала над новорожденным Беримиром, ведьма пропела и моему сыну:

– Мыла бабушка не для хитрости, не для мудрости, мыла ради доброго здоровьица.

Потом, когда ведьма перепеленала дитя, Игнат баюкал его, дав ей возможность искупать меня. Я следила за ним и видела, что он пребывает в замешательстве. Еще вечером нас в доме было трое, а теперь четверо.

– Он похож на Игоря, – шепнул мне Игнат, встретившись со мной взглядом.

Я, оторопев, уставилась на него.

– Ты видишь?! – шепотом спросила я. Игнат сдержанно кивнул. – Бабушка Ега, он видит!

– Ну, слава богам! Так я и знала, – ворчливо заявила она, выжимая тряпицу, которой обтирала мне ноги. – Первый крик сына должен был заставить его захотеть взглянуть на дитя. Поэтому я не отпускала его отсюда, хотя понимала, как ему было тяжело и неловко. Все ждала и надеялась, что Игнат победит себя сам.

– Но как?! – я не могла поверить, что все зависело только от желания, а не от нанесенного увечья.

– Дело в нем самом, а не в ране на лбу. Он сам не хотел никого и ничего видеть. Так ему было спокойнее.

– Видишь, наш малыш похож на тебя прежнего, – я страстно желала, чтобы к Игнату вернулась еще и память. Я очень хотела, чтобы он вспомнил, что он и есть Игорь. Я нуждалась в его любви. – Он будет таким же добрым и милым, каким был ты. Поэтому решила назвать его Добромилом.

– Красивое имя, – согласился Игнат. И шепнул младенцу, спящему на его руках, точно примерял услышанное слово. – Добромил...

Много позже, когда меня и ребеночка перенесли наверх, я спросила у Игната, кто помог мне разродиться. Кто пел ту чарующую песню, упрашивая ребенка покинуть лоно?

Он нахмурился, не понимая, что я талдычу.

– Никого не было. О чем ты? Кто из людей проберется в такую глушь?

– Но как же! Я даже слова песни запомнила: «Ой ты, дитятко, появись на свет!». И руку прохладную на моем лбу.

– Это я полотенце смочил в студеной воде, чтобы тебе легче было.

– А песня?..

– Не верь всему, что видишь и слышишь здесь, – он посмотрел на меня с укором. – Не раз же предупреждал. Это Явь с Навью тебя путают.

Все три дня после родов для меня устраивались бани – еще один ритуал, которому непременно нужно было следовать. В некоторых семьях, придерживающихся древних устоев, роженицы шли в бани в рваных одеждах и опирались на костыли. Чтобы показать домашним, как им было тяжко во время родов. Я посмеялась, когда Ега спросила, не принести ли мне костыль. Мои домашние и так видели, каково мне пришлось, незачем лишний раз устраивать скоморошье представление.

Но я согласилась, что отлежусь с неделю в постели и не буду рваться заниматься работой по дому. Мне удивительно было слышать от ведьмы, что всякая роженица шесть недель считается мертвой. «Ничего просто так не придумывается. Не смейся, – окоротила меня Ега. – Тебя берегут, чтобы в последующем ты могла выносить еще не одно дитя».

Я только вздохнула. Будут ли у меня другие дети, если Игорь так и не прозреет душевно? Как и он, я не любила жалость. Я знала, что такое любовь, и на иные чувства не была согласна.

Весна вовсю вошла в свои права, когда я полностью оправилась после родов. Ега, безотлучно находившаяся при мне все шесть недель, вновь стала пропадать по своим ведьмовским делам. Мой сыночек рос, на жирном молоке его лицо сделалось круглым, и я стала надолго выходить с ним из дома.

Сначала гуляла, осматривая владения Еги, и пытаясь понять, где берут начало холмы. Мне нужно было знать, под каким из них прячется полотно, в которое впрядена нить, принадлежащая моей сестре. Понятное дело, холм тот не должен быть далеко, ведь с момента нашей разлуки с Дариной не прошло и года. Но как понять, с какой стороны стоит ткацкий станок? Откуда начинает тянуться полотно, и сколько локтей вмещает в себя один холм?

Я уже заметила, что некоторые земляные складки были выше, особенно те, что жались к горам, а возле терема они были значительно ниже. Как рассудил Игнат, все зависело от пройденных лет. Чем ближе к краю горной чаши, тем старее полотно.

– А это значит, что нам нужен самый «молодой» холм, – согласилась я с мыслью Игната. Я даже подумала, что горы тоже сделаны из полотна жизни, но со временем просто закаменели.

Чтобы убедиться в своей правоте, мы уложили Добромила спать, а сами поднялись на крышу. Теплый ветер трепал наши волосы. Мы стояли, держась друг за друга. И задыхались от открывшейся красоты. Изумрудная трава делала холмы похожими на море, где волны расходились по кругу словно от брошенного в воду камня. И этим камнем был наш островок с теремом посередине.

– Смотри! Вон, самый маленький холм, – произнесла я, показывая Игнату пальцем. Редкие участки травы, большие проплешины, ни одного деревца или кустика – все говорило о том, что холм появился недавно.

Я бы сразу кинулась его осмотреть, но заплакал ребенок, и мы поспешили в терем. Добромил просил есть. Торопясь и думая только о том, что нас ждет на холме, я вытащила из выреза сарафана полную грудь и приложила к ней ребенка. И только потом заметила, что Игнат не ушел. Я поймала его взгляд. Жадный, полный желания.

– Ты когда–то целовал эту грудь, – произнесла я, замечая, как краска стыда сжигает его лицо. Игнат попятился и вылетел из светелки.

А я подумала, как ему, должно быть, тяжело сдерживать себя. Молодому и сильному Игнату не чуждо желание обладать женщиной. Мне и самой частенько снились сны, где я предавалась ласкам мужчины. У него всякий раз было другое лицо, но во сне меня нисколько не волновал его облик. Под любым из них я узнавала Игоря.

Покормив дитя и уложив в люльку, я оправила сарафан. Постучалась в дверь Игната. Он открыл и сделал шаг в сторону, пропуская меня.

– Я вижу, как ты смотришь на меня, – тихо произнесла я.

– Прости, я больше не нарушу твой покой, – его голос за моей спиной звучал глухо.

Я развернулась и подошла ближе. Подняла голову.

– Я хочу, чтобы ты нарушал мой покой, – я взяла его руки и прижала к своей груди.