Ведьмин костёр: обожжённые любовью

Глава 23

В светелке я надела все чистое. Ега помогла расчесать волосы. Хоть и стояла ночь за окном, воздух по–прежнему был теплым.

– Как приберешь волосы, спускайся вниз. Игнат, наверное, ушат уже вынес. Пойду помогу ему стол накрыть.

– С завтрашнего дня я вашей помощницей буду, – пообещала я, вплетая в косу ленту.

Лишь когда Ега улыбнулась, посмотрев на меня, я поняла свою оплошность. До сих пор я, как и положено вдове, заплетала волосы в две косы, а тут связала бантом одну. Будто согласилась снова быть невестой.

– Не переплетай косу. Не надо. Пойдем, Игнат ждет.

Хорошо, что при свечном свете трудно разглядеть, как сильно я покраснела.

Стол, что задвинули в угол во время моего купания, сейчас занял в горнице центральное место. Игнат не стал ждать помощи. Накрытый скатертью, богато расшитой по кайме, стол полнился нехитрыми, но сытными яствами. Кринка молока, исходящий хлебным духом каравай – пусть не сейчас испеченный, но подогретый до хрустящей корочки в печи. Кусок мяса порезан тоненько, зато в пшеничной каше, наложенной с горкой в миску, топился золотистый шмат масла.

У стола с обеих сторон стояли две длинные скамьи. На одной уже сидел Игнат и вертел в руках деревянную ложку. Ведьма заняла вторую, да так разложила юбку, что места рядом не оказалось.

Я растерялась. Егу так и хотелось назвать сводницей.

– Чего стоишь? Садись с ним рядом, – кивнула ведьма, указывая на Игната. – Не бойся, он не покусает.

Я дернула плечом, посылая влажную косу за спину. Вот еще! Когда это я боялась рядом с мужчиной сидеть? Только меня просто так не возьмешь. Я перед князем Олегом устояла, уж на что он был красивым мужчиной. Игнат, конечно, тоже ничего, но мое сердце принадлежит другому рыжему.

Как только я села, Игнат повернул ко мне голову.

– Не думай, что я рад такой помощи. Ега, должно быть, не знает, как унизительно для человека, когда его жалеют. Я не калека и не пес, чтобы меня пристраивать в добрые руки. Я знаю, что такое любовь, и на иное чувство не согласен.

Я выдохнула с облегчением.

– Спасибо, – прошептала и дотронулась пальцами до его руки.

Игнат вздрогнул, но, чтобы скрыть неловкость, потянулся за куском хлеба. Нашел его безошибочно. Я спохватилась и взялась за большую ложку, чтобы положить ему каши. Но он отстранил мою руку.

– Все, что мне нужно, я вижу, – сказал он, накладывая кашу в тарелку Еги. Потом пододвинул мою и в конце уже выскреб миску для себя.

Сытно поев, я клевала носом. Ега сама разлила ягодный узвар. Как только я пригубила свой, погрузилась в странную дрему. В бессилии прислонилась головой к руке Игната. Вроде все слышала, а пошевелиться не могла.

– Все. Неси свое сокровище наверх, – сказала ведьма. – А я пока здесь приберу.

Меня подхватили на руки. То ли вспомнилось, как Игорь после нашего первого и единственного раза нес меня на руках, то ли засыпающий разум обманулся, но я вновь почувствовала запах примятой травы и разгоряченных молодых тел. Я заплакала, поняв, что такое никогда больше не повторится. Нет Игоря, нет ощущения безмерного счастья, нет той безмятежной жизни, которой мы жили, считая последние дни до свадьбы.

– Тише, родная. Тише. Все будет хорошо. Ты только узнай меня.

Утром я не могла понять, слышала на слова Игната или мне все приснилось. Одевшись и умывшись в тазу, заботливо наполненным водой заранее, спустилась вниз. У печи уже хозяйничала Ега.

– Бабушка, а как я вчера в свою постель попала? Сама пошла или меня туда отнесли?

– Кому–то была охота живот надрывать? – она обернулась на меня. Хмурая с утра. В руках большой ухват. В печи пламя горит так ярко, что вот–вот вырвется наружу. – Чего ты себе напридумывала? Да, помню, что княжна, но, чтобы тебя на руках таскать? Сама, ноженьками вот этими, и пошла. Лучше делом займись. Корова недоенная стоит, куры некормленые. Чуни, вон, на полке возьми. Игнат полночи плел, чтобы тебе было в чем по траве бегать.

Я одурела от множества брошенных в меня слов. Растерялась, не зная, за что хвататься. То ли за чистое ведро, в которое следует надоить молоко (отродясь этого не делала), то ли спросить, где корм для курей взять и в какую сторону бежать. Но решила для начала примерить лыковые чуни.

Они оказались по ноге. Мягкие, со стелькой, чтобы не натерли. И в который раз я убедилась, что Игнат не Игорь. Тот совсем мальчишкой был, барчуком. Знал, как мечом размахивать да из лука стрелять, но чтобы чуни сплести? Нет, его руки не знали простой работы. Впрочем, как и мои.

– Куда идти–то, и где взять ведро, чтобы корову подоить? – я сдернула с крючка фартук и повязала его вокруг раздавшейся талии. На голову набросила косынку, что протянула Ега. Та уже так не хмурилась.

– В хлеву ведро, а корм в коробе около курятника. Иди–поторапливайся. Слышь, как Буренка зовет?

Ничего я не слышала. Но подхватив подол, заторопилась за дверь.

– Смотри с лестницы не скатись, колобок, – донеслось до меня насмешливое из горницы.

Хлев и прочие хозяйские постройки оказались слева от дома. По пути я заглянула в конюшню. Помимо моей лошади там стояли еще две – огромный черный конь и белая лошадь поменьше.

Конь заржал и стукнул копытом. Мне даже показалось, что дрогнула земля. Обе другие лошадки заволновались, и я поспешила покинуть конюшню. Убедилась же, что мою вычистили и накормили. Переживать нечего.

В хлеву грузно топталась корова. Большая, холеная, она подняла на меня влажные глаза. Зайдя за перегородку, я увидела сидящего на скамеечке у коровьего вымени Игната. Он не сразу показал, что заметил меня, а я залюбовалась, как ловко он доит Буренку.

– Ега послала меня помочь, – произнесла я, осматривая крепкую спину парня, обтянутую домотканой рубахой. Длинные волосы Игнат собрал под кожаный шнурок, на лоб надел обруч, чтобы вольные пряди не падали на лицо и не мешали работать. Корявый шрам открылся еще больше, но сегодня мне не было так страшно и больно смотреть на него.

– Что ж, садись, – он вытер руки чистой тряпицей и поднялся с места.

– Я не умею. Даже не пробовала, – призналась я.

– Никогда не поздно учиться, – подбодрил меня Игнат.

Я села и, почувствовав руки парня на своих плечах, поправила юбку – натянула ее на колени. Попыталась наклониться вперед, но мешал живот. Оказалось, что и скамеечка стоит далековато. Не дотянуться до вымени.

– Нет, так не пойдет, – произнес учитель. – Садись ближе. Поднимись, я пододвину скамейку. Ноги шире раздвинь, чтобы живот меж ними удобно лег. Я уже сделал, но запомни, что перед доением вымя нужно вымыть и насухо обтереть. Немного размять –потолкать его и потянуть за соски. Все так, как делает теленок. Тогда Буренка легче отдаст молоко. Доить лучше кулаком...

– А почему у коровы хвост привязан? – мне страшно было сидеть так близко от огромных копыт. Казалось, шевельнется корова и обязательно раздавит меня. А еще волновали слова Игната. Он будто видел, как широко я раздвинула ноги. Пришлось заткнуть подол юбки за пояс, чтобы она не мешала сидеть в раскоряку.

– Чтобы не хлестала себя и тебя. Ей еще и зад соломой нужно обтереть, чтобы нечистоты не попали в молоко.

Нет, мне трудно было представить княжича Игоря, обтирающего зад коровы. Он бы не стал. Брезгливо скривился бы.

Я горестно вздохнула. Что сотворило с нами Лихо? Скинула из высоких теремов одного в сырую землю, а меня под коровье вымя.

– Нет, не так за соски нужно браться. Сначала зажми между указательным и большим пальцем, а потом сложи ладонь в кулак.

Игнат стоял надо мной, держал руки на моих плечах и говорил так, словно не был слепым.

– Откуда ты знаешь, что я неправильно взялась?

– По звуку молочной струи.

Он обошел меня, присел на корточки рядом и взял мои руки в свои. Но я не смотрела, как правильно выдавливать молоко. Я вглядывалась в лицо, оказавшееся совсем близко. И я явственно почувствовала идущий от Игната запах примятой травы. В памяти живо всплыла картинка нашего последнего свидания. Я закрыла глаза, заново переживая мгновения скоротечного счастья. Я целовала губы Игоря, а его рука, пробравшись под вырез платья, гладила мою грудь. Я слышала стон, исходящий от меня.

– Ты что делаешь, Ясна?

Я открыла глаза и отпрянула от чужих губ. Мои ладони обхватывали лицо Игната. Я не помнила ни того, как высвободила свои руки из рук учителя, ни как заставила посмотреть на меня, чтобы крепко поцеловать.

– Наваждение какое-то! – вскрикнула я, резко поднимаясь и опрокидывая скамеечку.

– Тише ты, хобяка! Едва молоко не перевернула, – Игнат успел цапнуть ведро, а я выбежала вон из хлева.

Прижала пальцы к горящему лицу и помчалась к колодцу. Набрав воды, с трудом прокрутила ворот. Стянув ведро вниз, встала на колени и сунула в него голову.

– Ты, что, утопиться решила?!

Мокрые волосы облепили мое лицо, а слезы стыда смешались с каплями студеной воды.

– Я не знаю, что происходит со мной! – прокричала я, не в силах остановить волнение. – Кругом наваждение! Вчера, сегодня...

Он опять присел на корточки рядом. Притянул меня к себе, обнял за трясущиеся плечи.

– Это место такое. Поначалу мне тоже было тяжело. Видел то, чего видеть не мог. Чувствовал такое, что довелось ощутить лишь раз и то не наяву. Но оно повторялось и повторялось, доводя меня до безумия. Память подкидывала видения, приносящие боль. И я не понимал, что больнее – рана на голове или воспоминания.

– А что тебе виделось? – я подняла на Игната глаза.

– Что вишу я над воротами в петле, а рядом качаются тела матери и отца.

Я прижала руку ко рту. Я видела все это наяву.

– А как ты спасся?

– В том-то и дело, что никак висельнику не спастись. Поэтому я думаю, что видел чью-то чужую смерть, и оплакивал не своих родителей.

– А где твои родители?

– Спроси меня, на самом ли деле меня зовут Игнатом, и я отвечу, что своего настоящего имени не помню. Ни как убивали меня, ни как сюда попал. Я даже не знаю, жив я или мертв.

Я вздрогнула.

– А вдруг я тоже не жива? Вдруг замерзла где-то у подножия скал, а снегирь и красная ленточка, приведшие меня сюда – все лишь посмертные видения?

Игнат строго взглянул на меня.

– Это место такое. Приграничье. Трудно понять, что здесь происходит, а поверить, что это явь, еще труднее. Пойдем, закончим дойку. Надо жить. Или делать вид, что живешь. Иначе тоска заест.

Он убрал с моего лица волосы, поцеловал в лоб. Помог подняться. Поправил косынку, которую я в слезах стянула с головы.