Ведьмин костёр: обожжённые любовью

Глава 14

Стоило хозяину уехать, как прибежала с вестями Улана.

– Ох, подруженька, знала бы ты, что в городе творится! – она обхватила ладонями собственные щеки и покачала головой, сокрушаясь. – Рома друг друга режут! Уже пальцев на руках не хватит, чтобы посчитать убитых. А князь наш сердится и одних за другими из города выгоняет. Пусть, мол, поубивают хоть всех своих, но за пределами наших владений.

Трудно понять, где слуги правду услышали, а где уже домыслили. Может быть, две женщины в их устах превратились в десяток? Или на самом деле, семья на семью пошла? Рома горячие. Только кинь клич, хлынут волной. А то, что князь от неугодных перед Колядой избавляется, вполне может быть. Проще выдворить – пусть за стенами тлеет, чем пожар в городе тушить.

С нетерпением я дождалась возвращения отряда. Видела, как полыхали факелы, когда всадники въехали во двор. Лица под трепещущим огнем казались хмурыми. Переговаривались между собой резко, зло бросаясь словами. Я хотела кинуться к князю, как только тот появится, но теперь побоялась. Как бы не попасть под горячую руку. Решила дождаться утра. До него было совсем немного. Восток уже светлел.

Но князь пришел сам, как и в первый раз. Распахнул широко дверь.

– Спишь? – спросил от порога. – Я видел свет в твоем окне.

Я села, прижав одеяло к груди. Сердце колотилось. Проследила, как быстро поднялась с лежанки и скрылась за дверью Улада. Видимо, приказ был такой, чтобы оставляла меня одну, если в горнице появлялся хозяин.

– Нашли убийцу? – выпалила сразу, чтобы не тянуть.

– Убежал. Снялся вместе с табором еще до того, как я нашел их последнюю стоянку. Зорьку твою, подлец, выкрал.

Я прижала руку ко рту. Что же я наделала?

– И вы за ним следом не кинулись? – не хотела упрекать, а получилось.

– Кинулись, но табор успел мои владения покинуть. А у соседа я безобразничать не имею права.

Я заплакала. Князь подошел, сел рядом. Погладил меня по голове, словно ребенка.

– И мне жалко девчонку. Бабушка убивается. Поняла, в какие руки Зора попала, когда я рассказал ей о твоем видении. Ни для кого больше не секрет, кто режет беременных.

– А Шофранка? Шофранку видели? – я подняла глаза на князя. Олег смотрел на меня с нежностью. – Ее не успел тронуть?

– Пропала твоя Шофранка. Нарочно про нее спросил. Еще до прихода Гожо на постоялый двор куда–то делась. Смекнула, должно быть, откуда смерть грозит.

– А обозные скоморохи? Их видели? Что говорит дядька Петр?

– Дядька Петр попросил тебя не обижать.

Я хлопнула ресницами. Вот так просто? Узнал, что я у князя, и на этом успокоился? Или затаился, чтобы потом тайком весточку прислать?

– Сильный мужик. Толковый. Понравился он мне, – продолжил князь. – Не побоялся своих собрать и клич кинуть, чтобы вдогонку за табором Гожо отправиться. Не посмотрел, что завтра день Карачуна, а следом гуляния в честь Даждьбога – самые хлебные дни для скоморохов и ряженых в студеное время. Зауважал сильно я Петра за то, что тот своих в беде не бросает.

Я вздохнула. Все верно. Я не в беде. В беде Зорька. Ее первую надо выручать.

– Ну чего пригорюнилась? Все хорошо же, – Олег взял мою ладонь в свою. Поднес к губам и поцеловал запястье – там, где билась голубая жилка.

– Разве хорошо? – я с сомнением покачала головой. Руку свою из его пальцев вытащила. Неловко как–то.

– Ты не думай, я разогнал всех рома не потому, что решил от помехи перед праздниками избавиться. А для того, чтобы не передрались между собой и не дали еще большей беде случиться. Вольный ветер остудит шальные головы. Пусть лучше думают, в каком городе перезимовать, раз теперь Град для них закрыт. Расстояние да нужда отодвинут думы о мести, а там и вовсе вражда поутихнет. А ты не переживай. Спи спокойно. Я твой сон сберегу.

Князь поднялся и устало направился на свою половину. Прежде чем закрыть дверь, долго посмотрел на меня.

С утра в доме стояла суета. Слышался топот множества ног, разговоры и смех. К заднему крыльцу подвезли телегу еловых лап для украшения дома. Сегодня Сочельник – начало праздников зимнего солнцеворота. В моем родном городе его отмечали весело. Колядники рядились горбатыми старцами в лохмотьях, богато разодетыми купцами, а то и животными – медведем, козой или волком. Ходили по дворам, вооружившись палками, метлами или кочергами, чтобы отогнать нечисть. Пели колядки перед каждым двором, славили хозяев.

У нас в доме обязательно ставили в красном углу люльку с златовласым дитя, изображающим новорожденного бога Коляду – веселого и доброго, желанного и любимого. С его приходом колесо времени поворачивалось на весну. Иной раз, когда отец заранее сговаривался со скоморохами, Коляда появлялся в нашем доме не в облике солнца–младенца, а прекрасного светловолосого юноши с мечом в руке – знаком победы Света над Тьмой.

Вспоминая свое детство и отчий дом, когда все вокруг казались счастливыми, я загрустила. Даже всплакнула немножко. Но явилась Улада, святящаяся весельем и пахнущая морозом, и бухнула к моим ногам огромную корзину.

– Подарок от хозяина. Чтобы сегодня не хуже остальных на пиру смотрелась. Уф, пришлось аж на другой конец города сбегать. Насилу доперла. Наши все после бессонной ночи спят, а телеги услали в мясные да винные ряды. Гостей ожидается тьма!

Улада села на пол у корзины. Вытаскивая из нее по одной вещи, принялась нахваливать каждую. Протягивала мне, ожидая восторга, какой испытывала сама. А я, рассматривая расшитую золотыми нитями бархатную душегрею, подбитый мехом шугай, сарафан из парчи или сафьяновые сапожки, под цвет шугая – такие же красные, яркие, все больше погружалась в волнение.

Зачем князю выставлять меня будто на смотр законным женам? Неужели досадить хочет, нарядив девчонку рома, точно царевну?

– Зачем мне красоваться перед гостями? – я даже руки спрятала, когда увидела расшитый жемчугом кокошник. – Я не жена, и уж тем более не невеста.

– Чем не невеста? Молода и хороша собой. Посмотри, красота какая! Неужели не хочется примерить? Если уж на то пошло, в сарафане живота не разглядеть, – попыталась уверить меня Улада, не понимая, что обеим княжеским женам давно обо мне доложено. Не зря же здесь сорокой кружилась Ганна.

– Нет, – я упрямо мотнула головой. – Мне того наряда, что выдали вчера, будет вполне достаточно. Я вдова, которой положено целых три года носить траур.

С самого первого дня, как только покинула родной город, я хотела быть неприметной птичкой, а тут выставляют на всеобщее обозрение, словно хвастаются, что поймали жар–птицу.

– Ну не в белый же вдовий фартук рядиться? – Улада устало опустила руку с тяжелым кокошником. – Праздник на две недели, веселье кругом…

Словно в доказательство за дверью послышался звонкий девичий смех.

– Ряженой выглядеть не хочу, – буркнула я. – Без меня будет на кого поглазеть.

– Ну сама смотри, – Улада уложила кокошник назад в корзину. – Только князь будет гневаться, что не по его воле поступили.

Ближе к вечеру, когда внизу, в главной каменной палате, накрыли столы, князь явился за мной. Увидев, что я в скромном сарафане и в платке, накинутом на скрученные короной волосы, досадливо крякнул.

– Не приняла мои подарки?

– Приняла. Назад не отослала. Вон корзина стоит. Нравится все, но не хочу девкой ряженой перед вашими родственниками и гостями выступать. Я рома, а мы не носим наряды руссов.

– Ты не рома, – его взгляд сделался насмешливым. Словно глупую девчонку за вороватую руку поймал. – Я с первого дня это понял. Только мы с братом на спор отвлеклись, как ты тут же в рукопись писца заглянула. Полюбопытствовала, что он пишет, а значит, грамоте обучена. Ни один рома на нашем языке ни читать, ни писать не умеет, а у тебя, такой белолицей и светлоглазой, вдруг способности проявились.

– Меня дядька Петр обучил – командир ватаги скоморохов, – упорствовала я.

– Не ври, – произнес князь с укором. – Я просил его весточку прислать, как только они табор Гожо догонят, но Петр сказал, что писать не обучен. Тогда договорились, что он монету, сорванную с ожерелья рома, мне пришлет. Как знак того, что получилось Зорьку вернуть.

Я закусила губу. Ну нельзя мне князю открываться. Стоить только сказать одно слово, как всю правду до последней буквы из меня вытянет. Вижу же, какой въедливый.

– Молчишь? – князь вздохнул. – Что же, время придет, сама признаешься. А сейчас быстро переоденься. Я за дверью подожду.

Он открыл дверь и впустил топчущуюся за порогом Уладу.

Я еще плотнее сжала зубы. Князь нахмурился.

– Будешь противиться, я сам с тебя одежду сниму. Только учти, я могу не сдержаться, тело твое руками огладить. Люба ты мне.

Я стащила с головы платок и отдалась на волю служанки.

Спустились в каменные палаты мы вдвоем. Рука об руку. Стоило нам появиться на лестнице, как голоса смолкли. Все гости развернули головы в нашу сторону. Людей было так много, что я не сразу поняла, где среди них родные князя.

Они меня беспокоили больше всего. Как примут? Не затаят ли зло? Если Бажену со свету сживают наветами, то поневоле думается, что руку к ее несчастьям приложила Добронега. Как простить ту, из–за которой сослали в терем у реки? Что уж тогда говорить обо мне, незаконно занявшей горницу рядом с покоями князя? Тут не у одной, а сразу у двоих зубы будут точиться.

Я поискала их глазами, но только когда разошлись по местам, поняла, кто есть кто. Столы стояли скобой, где за поперечный прошли князь и две его супружниц, а к двум длинным направились остальные гости. С облегчением я отметила, что Олег не обидел жен, посадив рядом с собой приблуду, какой я себя здесь чувствовала. Мне указали на иную скамью, возле которой я и замерла, ожидая, когда княжеская семья рассядется.

По правую руку от супруга опустилась женщина в высоком кокошнике и в темных, но богато расшитых одеждах. Как я поняла – старшая жена. А по левую руку от него разместилась младшая, Бажена. Была она тиха и бледна, хотя румяна навела на пол–лица. Мне выделили место на скамье наискосок от нее, так что время рассмотреть женщину, попавшую в немилость у князя, я улучила. Милая, с пухлыми губами и небольшим носиком. Глаза заплаканы. И кокошник у нее не такой высокий, и одежды не кричаще–вычурные. Нет тяжелого бархата и мехов, какими укутала себя Добронега.

Бажена смотрелась противоположностью старшей супруги. Точно князь нарочно выбирал, чтобы ничто в ней не напоминало Добронегу. У той черты лица были крупными, глаза широко посаженными. Лицо круглое, брови густые, взор надменный. Про таких женщин говорят «кость широкая, рука тяжелая». Она только мазнула по мне взглядом, а у меня тут же засосало под сердцем от нехорошего предчувствия.