Ведьмин костёр: обожжённые любовью

Глава 17

Я зажала рот ладонями, чтобы тоже не закричать: догадалась, к кому пришла расплата за жестокость. Но как же страшно наказали Добронегу боги! Слишком ужасна смерть от пламени, которое должно очищать, а не убивать.

Растолкав людей, лишь князь один осмелился вмешаться – кинулся в мечущейся по двору женщине и повалил ее на снег. Стал кататься вместе с ней, чтобы сбить пламя.

– Боги призвали Добронегу к ответу, – прошептала я, обняв замершую в ужасе Уладу. – Мне знак сегодня был. Я хотела предупредить ее, но не успела.

Что же теперь будет? Моя душа разрывалась от жалости к женщине и ее детям. Без матери они не смогут жить своим домом, а значит, вернутся в отцовский. Нас всех ждут нелегкие времена.

Служанка повернула ко мне заплаканное лицо.

– Это не Добронега, – она кивнула куда–то в сторону. – Таких боги быстро не забирают.

У ворот, куда подавали сани для отъезжающих гостей, стояло особняком четверо: надменно вскинувшая голову мать и трое ее детей.

– А кто же тогда? – я прижала пальцы к губам.

– Не понять, – покачала головой Улада.

К князю кинулись помощники. Кто–то стащил из саней войлок и накинул на жертву, чтобы погасить огонь. Олег поднялся, пошел в дом на подкашивающихся ногах, позволив сбежавшимся слугам заняться лежащим на снегу человеком.

– Бажена… Бажена… – понесся по толпе шорох. – Сама в костер кинулась… Руки на себя хотела наложить… Выживет ли?.. Нет, уже испустила дух…

Мы с Уладой переглянулись. Самоубийство во все времена считалось тяжким грехом. Свершившему его не полагалось место на кладбище – его ждала яма–скудельница где–то в лесу, по нему не свершались заупокойные службы и даже не держался траур. После смерти такой человек считался нечистым духом. Заложный покойник укладывался в гроб вниз лицом, а яма забрасывалась камнями, чтобы, превратившись нечисть, он не мог выбраться на волю и тревожить живых.

– Это же до какого отчаяния нужно дойти, чтобы наложить на себя руки? – прошептала я, пятясь к стенке, чтобы прижаться к той. Ноги не держали. Не было сил уйти, но и смотреть, как дымится тело под кошмой, было страшно. Я так и не вызнала причину раздора Бажены с князем, поэтому сейчас терялась в догадках.

Я видела, как как заторопилась Добронега с детьми к саням, чтобы быстрее покинуть омраченный несчастьем праздник. Не могла тронуться с места, когда мать Бажены, присутствующая здесь же в качестве гостьи, кричала и заламывала над ее телом руки. Как погибшую завернули в войлок и унесли в конюшни. Теперь даже в такой милости, как возвращение в дом, ей было отказано.

– Пойдем, Ягори, все кончено, – Улада потянула меня за рукав. – Вернемся в покои, а то застынем вконец.

– Расскажи мне о Бажене, – попросила я, когда служанка вновь уложила меня в постель.

Страшная смерть младшей жены князя так повлияла на нас обеих, что мы забыли о несчастье, случившимся с Уладой – о гневе Добронеги и отрезанной косе. Что коса против смерти доведенного до отчаяния человека? Волосы отрастут, а молодую женщину к жизни не вернешь.

– Она появилась в нашем доме в начале весны, – Улада принесла скамеечку и села возле кровати. Рассказ ожидался долгий. – Бажена всегда была тихой. Чуть что ярко краснела. Говорила вполголоса. Князь был нежен с ней. А как радовался, когда узнал, что его молодая жена беременная!

Я встрепенулась. У князя должен был быть еще один ребенок? Но раз его нет, значит, произошло нечто страшное?

– Она родила в середине осени, а не как ожидалось зимой. Ребенок оказался слишком мал и слаб и через день умер. Вот тут–то и пошел слух, что отцом его был вовсе не князь. А потом нашелся человек, который проговорился в трактире, что состоял в любовниках у Бажены. И что встречались они даже тогда, когда она вышла замуж за князя. Хозяин по весне часто уезжал из дома, так что было время, чтобы с чужим мужем снюхаться. А что касаемо крови на простынях после их первой ночи, так поговаривали, что это куриная кровь, которую невеста заранее припасла в склянке. Сама же Бажена клялась, что все чистой воды навет.

– И что? Князь поверил? – я живо представила, как тяжело было отбиваться от вымыслов несчастной, которая не только ослабла после родов, но похоронила ребенка. – Не тряхнул за грудки мужика, что на его жену наговаривал?

– Хотел бы тряхнуть, но мужика того вскоре из реки выловили. Его вдова с детьми убралась из Града сразу после похорон. Но сказывали, что она обосновалась в соседней Калети, где купила большой дом. И по всему выходило, что оказалась она вдруг после смерти мужа при деньгах.

– Ему заплатили за навет, а потом убили, чтобы не отказался от своих слов, – выдохнула я, понимая, какие сети сплели против Бажены. Кому–то не пришлась она ко двору. – Но почему она не кинулась в ноги к князю и не поклялась самым дорогим – жизнью матери, раз была чиста?

– Она после смерти сына никак отойти не могла. Заговаривалась. Сколько раз находили ее на кладбище и домой вели. Босую, растрепанную. Стали отварами отпаивать, и вроде ей полегчало. А она, видишь, что учудила.

– Но князь–то, князь! Неужели не смог распознать, где правда, а где кривда?

– Хотел бы. По первой каждый день приходил к жене, сидел у кровати, жалел. Но та лишь однажды сказала, что не виновата, а потом как воды в рот набрала.

– В себя ушла, – догадалась я.

Я еще маленькая была, когда жила в родительском доме приживалка, которая за раз потеряла мужа и детей. Лодка на реке перевернулась, и все как один сгинули в стремнине. Так она тоже поначалу говорила, плакала и спрашивала, как жить дальше. Потом перестала говорить. Сидела и смотрела в одну точку. Ее даже силком пытались кормить. Но нет, зачахла. Видать, и Бажена от глубокой тоски и несправедливости страдала.

– Так и есть, сначала в себя ушла, а теперь вовсе…. – Улада махнула рукой. – Никто не знал, что у нее в голове. А князь запретил сплетничать. «Она мне жена перед богами. Кто хоть слово против скажет, будет бит и изгнан». Ребенку свое имя дал и похоронил рядом с отцом–матерью. Тоже часто на могилу ходил.

– Получилось заткнуть рты?

– На каждый роток не накинешь платок. Но да, бояться стали, поутихли.

– А того, кто начал навет, нашли? – я сильно подозревала, что к творимому безобразию руку приложила Добронега. Неужели князь не замечает, что той соперницы не нужны? Одна хочет быть княгиней Града.

– Как найти? Это же слухи. Там шепнули, тут повторили, а потом прибавили.

Я покачала головой. А ведь как ни крути, но у вдовы утопленника откуда–то немалые деньги взялись. Наверняка знала она, с кем муж сговорился, поэтому и убежала в другой город. Потянуть бы за эту ниточку и выйти на человека, что обладает большими деньгами и способен закрутить такую карусель.

Ночью князь пришел ко мне. Улада, увидев его в проеме двери, выскользнула из комнаты. Я села, натянув на грудь одеяло.

– Маюсь я, – произнес глухим голосом Олег. – В сердце печет.

Его ладонь с силой смяла рубаху на груди. При одной горящей свече трудно понять, что делается с человеком, но по голосу слышалось – страдает.

Он опустился рядом со мной. Уткнул тяжелую голову в мое плечо.

– Я здесь в тепле сижу, а она в холодном хлеву на соломе лежит. Не уберег я свою голубку. Не уберег… – и неожиданно горько заплакал.

Я сначала растерялась, но потом поняла, что не надо князю мешать. Погладила его по голове. Пусть поплачет. Жжение в груди слезами убирается, а иначе сердце не выдержит.

Как только успокоился, я помогла ему раздеться. Сама не сразу заметила, что стою перед Олегом босая, с распущенными волосами и в широкой ночной рубашке – все, как в моем видении. Только тогда я решила, что уже избавилась от бремени и по доброй воле ложусь с князем в постель. А оказалось, все иначе.

Я притянула к себе голову Олега, из–за чего пришлось встать на цыпочки. Поцеловала сначала в каждый глаз, а потом в губы. Понимала, что сейчас ему эта ласка нужна как утешение. Так мать целует дитя, стараясь его успокоить. Князь, опустошенный горем, даже не попытался ответить.

Проснулись мы с ним в одной постели. И не он меня обнимал, а я руку поперек его груди положила и ногу на его ногу закинула. Уютно мне было спать рядом с ним. Спокойно. Видно, тоже по человеческому теплу изголодалась.

Мое шевеление заставило Олега открыть глаза. Увидев меня, он улыбнулся, но пришедшее воспоминание о страшной смерти Бажены надвинуло на лицо тень. Князь поднялся. Отведя взор, произнес:

– Надо бы ее похоронить. Прикажу одеть в лучшие одежды. Это все, что я могу для нее сделать.

Я поторопилась покинуть постель. Крепко прижалась к Олегу, позволив его губам поцеловать меня в темечко. И без слов было понятно, как я сочувствую его горю.

Стило князю уйти, вернулась Улада. Суетилась у сундуков с одеждой, но глаза прятала.

– Думаешь, не успела жена умереть, как я его в свою постель позвала? – спросила я строго.

– Не дело слугам советовать, как поступать господам. Хозяин давно без женской ласки. Хорошо, хоть есть кому пожалеть.

– Жалость – это все, что связывало нас этой ночью. Не выдумывай ничего лишнего.

– Прости, – Улада взяла в руки гребень. – Сегодня день с утра комом.

Я села на скамеечку, чтобы служанка заплела мне косу и уложила на голове. Взглянула на Уладу через зеркало. Платок повязан так, что вообще не понятно, есть под ним волосы или нет.

– Как ты? – спросила тихо. Улада сразу поняла, что меня интересует.

– Хотела волосы подравнять, а только еще больше искромсала. Теперь платок не снять, пока не отрастут хоть сколько-нибудь. Хоть бы моя родная коса нашлась, так нет, Добронега ее с собой унесла. Не спалила бы в костре.

– Когда я была маленькой, у нас в доме работала женщина, и я не сразу догадалась, что у нее коса не своя. Она ее у рома купила.

– Говорят, те с мертвецов волосы срезают, – Улада еще больше насупилась. – Какая живая женщина свою косу добровольно отдаст? Я думаю конский волос в цвет подобрать. Ленту вплести, и незаметно будет. Но нужно весны дождаться.

Ох уж эта весна! Все ее ждут. Улада, чтобы за зиму опостылевший платок снять и чужую косу привязать, я, чтобы родить здорового сыночка. Князь же весну ждал, чтобы меня своей сделать. Для одной Бажены весна больше никогда не наступит.

– Как думаешь, князь жену в лесу закопает или отважится на кладбище похоронить? Все же княгиня, а не какая–нибудь простолюдинка, – я побоялась спрашивать, положит ли он в гроб погибшую вниз лицом.

Улада вздохнула печально.

– Вряд ли решится. Слишком большие испытания ждут тех, кто не исполняет заветы богов.