Ученик Истока. Часть I

Дрозд, браслет и два кота

Невзирая на чудовищную усталость, нормально уснуть ему так и не удалось.

Сначала Максим мучительно долго приходил в себя после утомительного дня, полного инструкций и распоряжений, затем безуспешно боролся с головной болью и тревогой — последняя доставила особенно много проблем: ведь он понятия не имел, в чём кроется причина её возникновения, бродил только по своей новой спальне, пытаясь зацепиться взглядом за какие-то детали интерьера, и думал. Запоздалая благодарность настигла юношу, когда он прилёг, наконец, и сон как назло не шёл от слова «совсем» — надо было сразу пропеть пару-тройку дифирамбов в адрес колдуна, показать, что его согласие обучать Макса действительно выстрадано… А теперь Захария уже, наверное, спит и придётся отложить разговор до утра, когда слова окажут уже не такой мощный эффект. «Ковать железо, не отходя от кассы», как говорится, не получилось. Глупо: ведь чародей, очевидно, достаточно себялюбив и горд, чтобы рассчитывать на преклонение или хотя бы почёт — сам говорил, что грубой лести пускай и не верит, но слушать, какой он из себя замечательный, любит.

Переворачиваясь с одного бока на другой, Максим пытался представить, как теперь будет выглядеть его жизнь. Следом задумался, жизнь ли это вообще — и тем самым запустил бесконтрольный мыслительный поток и вскрыл нарыв беспокойства, которому никак не мог отыскать до этого причин. Вот откуда тревога: гипотеза, что происходящее вокруг — всё-таки долбаная кома, никак не хотела отпускать. Слишком разумной казалась.

Как можно до конца поверить в то, что он просто вот так вот взял и переместился в другое измерение? Без вспомогательных приборов, без порталов, на худой конец? Что единственное требование для путешествия в новый мир — гибель? И, если такое возможно, почему на Земле никто до сих пор об этом не в курсе? Можно списать всеобщее неведение на излишнюю подозрительность и молчаливость Путников, возвращающихся в родную плоскость, но…

Но.

И в этом «но» крылась основная проблема. Объяснить можно при желании всё что угодно, так уж устроен человеческий рассудок. И как распознать, где правда, а где иллюзия? Если, как Макс уже определил ранее, рецепторы в его персональной коме возбуждаются точно так же, как возбуждались бы, если бы перемещение между мирами происходило на самом деле, то отличить одно от другого просто… нереально. Невозможно. Для мозга это правда — значит, обратное априори недоказуемо, чёрт возьми. Даже если в действительности Максим — овощ на полном жизнеобеспечении в палате для безнадёжных пациентов.

Весомым аргументом в подтверждение версии с комой, как ни странно, оказались его способность со всеми разговаривать и неспособность что-либо читать. Конечно, раз это галлюцинация агонизирующего мозга, существовало и разумное объяснение сему феномену, услужливо подброшенное как бы случайно встретившимся на пути Михейром — якобы тонкая настройка Путников на некий универсальный язык, чтобы было с кем побеседовать в незнакомой местности. Но… Это же всем известный факт, на который, впрочем, далеко не все обращают внимание: лучший способ определить, что ты находишься во сне — попробовать что-нибудь прочитать. Подобная попытка в ста процентах случаев из ста обречена — мозг воспринимает тексты особенными своими участками, во сне полностью отключаемыми.

Погода ночью выдалась безоблачная. Сквозь лёгкие полупрозрачные шторы внутрь гостевой комнаты лился яркий лунный свет, звёзды миллиардами едва видимых глазу точек рассыпались по чёрному небу, и парень, мучаясь бессонницей, не обнаружил ни одного знакомого созвездия. Конечно, он и астрономом особо не был, но какие-то базовые — Большая Медведица там или Кассиопея… Ничего родного. Этот мир, будь он реальным или плодом его умирающего воображения, не нёс в себе ничего близкого и известного. Чужая земля, чужие люди, чуждые нравы и нормы морали, незнакомый уклад и неизвестность впереди. Зачем ему это всё, интересно? Чтобы чему-то научиться? Чтобы стать лучше хотя бы перед смертью?

Или просто чтобы не было так страшно превращаться в ничто?..

Как бы ни было ему некомфортно в этом признаваться, не последней беспокоящей мыслью стала мысль о Жане. Меньше всего в тот момент Максу хотелось огрести на орехи за эту глупую драку, он же осознавал прекрасно, что друзья побитого вряд ли простят ему все грехи и отпустят восвояси, а заступиться за Вороновского тупо некому. Не станет же колдун тратить на детскую возню драгоценные силы? Он и не выглядел как человек, способный кого-либо защитить…

Тревога из острой фазы перетекла в хроническую, когда на скромных часах на комоде стрелки подползли к двум после полуночи. Путник в очередной раз поглубже вдавил голову в подушку и, успев отметить, что кровать в доме магистра не идёт ни в какое сравнение с теми лежанками, на которых он спал ранее, задремал.

Вскоре, однако, его разбудили отголоски разговора, донёсшиеся с первого этажа.

Он ещё и ночью работает?

Говорили двое. Один голос однозначно принадлежал Захарии, другой — глухой, кажется, мужской, — был Максу не знаком. Слова расплывались, доносясь по лестнице до третьего этажа только монотонными интонациями без смысла, определить тему беседы не удавалось, и парень, прогнав назойливую идею спуститься тайком и подслушать, перевернулся в очередной раз спиной к выходу. Как правильно сказал тот торгаш с кривыми короткими ножками, лезть в жизнь чародея себе дороже. Какое Максу дело, чем занят наставник в половину третьего? Пусть даже он привёл к себе кого-то на приватный разговор — в это точно лучше не вмешиваться. А если по работе… Что же, надо быть совсем болваном, чтобы не понимать: ночью сделки совершаются обычно не совсем законные.

А тон диалога тем временем приобретал нервные ноты, незнакомый голос становился громче и беспокойнее. Обстановка накалялась, бороться с соблазном подкрасться незаметно и зафиксировать события становилось труднее. И вдруг всё затихло — вернулись к ровному полушёпоту. Кое-как абстрагировавшись от раздражающих звуков, Макс начал было проваливаться в сон, когда дверь в комнату бесшумно отворилась.

— Проспал, — констатировал маг. — Следующая оплошность — минус медяк.

Максим (вернее, уже Максимус) резво подорвался с постели исключительно от неожиданности и уставился на чародея подслеповатым расфокусированным взглядом. Как — проспал? Подъём в семь утра, в половину третьего вставать с кровати в его обязанности не входило, кажется! Колдун стоял на пороге в своей обыкновенной рабочей одежде, свеж и бодр, как весенний ветер… Насколько он вообще мог выглядеть бодрым, с такой-то серой кожей. Пройти в чужую спальню (хотя, вообще-то, это часть его недвижимости) Захарии не позволяло воспитание, вот только юноша успел-таки невесело пошутить про себя, что вампиры, скажем, без приглашения в чужой дом тоже войти не могут.

— Завтрак на столе.

Парень молча кивнул, дождался, пока и без того тихая поступь босых ног окончательно растворится на лестнице, и посмотрел на часы. Семь минут восьмого. Не в силах даже ругаться, он сполз с кровати, заправил её спустя рукава, накинул вчерашнюю футболку и пошлёпал в ванную — сонливость необходимо было смыть со всей доступной ему тщательностью: впереди первый рабочий день на новом месте, и будет очень нездорово сразу же вляпаться в штраф. Помнится, мама хотела отмазать сына от армии? Что ж. От судьбы не убежишь: пока Макс обитает в этом особняке, в вопросе самодисциплины он поднатореет уж наверняка.

Новость о том, что самый раздражительный и замкнутый магистр полуострова Паберберда (а может, и всего континента) взял-таки к себе в подмастерья того странного бездомного, терроризировавшего прохожих и нарушавшего общественный порядок, разлетелась по столице подобно инфекции, передающейся через прикосновения и воздушно-капельным путём одновременно. Уже к полудню абсолютно каждый житель Эпиркерка только и мог говорить, что об этом странном и немного тревожном событии. Конечно, наёмные работники у чародея периодически мелькали, но среди них никогда не было Путников — и это изменение могло оказаться как хорошим, так и очень дурным знаком. Учитывая, что и о самом Максе у горожан успело сложиться не самое благостное впечатление (чего стоила одна только фееричная его транспортировка в казематы), настроения блуждали в массах весьма смешанные.

Граждане передавали друг другу самые незначительные детали свершившегося дела, врали кто во что горазд и намного чаще стали появляться у особняка как бы мимоходом, чтобы одним глазком глянуть на потенциального ученика строптивого колдуна. Невзирая на то, что официального приказа не поступало, городская стража моментально подобралась, готовая в любой момент врываться в мрачный дом и арестовывать всех, кто на глаза попадётся — хотя, конечно, им крайне не хотелось этого делать: даже учитывая, что стража есть стража и маг вряд ли захочет с ней без необходимости бодаться, предприятие подобного рода оставалось потенциально опасным для здоровья и репутации. Время пройдёт, ситуация закончится, а вот память — память останется… Через стражников весть просочилась даже в королевский замок, временно прошмыгнула мимо неправильных ушей и дошла до придворных. Словом, всех без исключения волновала не только судьба паренька, но и их собственная — с помощником магистр мог придумать какую-нибудь неприятную гадость.

Один из объектов всеобщего внимания тем временем только-только усаживался за обеденный стол, помятый и вялый, но полный предвкушения. Ему уже доводилось работать: по настоянию брата и зову сердца Макс трудился официантом в одном из популярных в Ярославле кафе на полставки, приносил в дом какие-никакие сбережения и радовал мать ответственным подходом к жизни, но помогать магам ему ещё шанса не подворачивалось.

— Весь город только и болтает, что о твоей новой должности, — проговорил Захария.

Он сидел на прежнем месте в просторной льняной рубахе местного пошива, перед лицом — раскрытая книга бухучёта с каллиграфически выведенными цифрами и именами в ровных строках, в руке — перьевая ручка, неподалёку — полупустая тарелка с кашей и незабитая курительная трубка. В кухне окно он почему-то решил сегодня не зашторивать, поэтому утренние солнечные лучи, подсвечивая белые радужки, падали на тонкую серую кожу беспрепятственно. Редкое зрелище. Поза магистра выражала сосредоточенную серьёзность, однако живые глаза глядели на нового помощника доброжелательно и даже… весело?

Странный он всё-таки человек, непонятный. Вроде забавляется, а вроде и не очень, словно сам ещё не до конца определился со своими чувствами. Такое иногда встречается у молодых — у тех, кто ещё недостаточно долго жил на свете, чтобы точно знать, чего они хотят и что испытывают. Но магистру было никак не меньше пятидесяти, если верить Михейру, Каглспару и… остальным. Казалось бы, за такой временной промежуток можно уже сообразить, когда и что отражается на физиономии. С другой стороны, вполне возможно, что он и не мог сообразить. Очевидно, проблемы с психикой у наставника всё-таки имелись, а при таком раскладе эмоциональная стабильность — редкий гость.

— Это хорошо или плохо? — спросил Максим, присаживаясь напротив.

— Да никак, — ответил колдун, вновь опустив взгляд к книге. — Я просто проинформировал. Задания на сегодня помнишь?

— Поесть, покормить вашу лошадь, сесть за азкарт.

— Азракт, — поправил колдун, внимательно высчитывая доходы и расходы своей лавки. — Всё верно. Как закончишь есть — отведу в конюшню и объясню, что требуется. А пока — приятного аппетита.

Каша, которую он приготовил, чем-то отдалённо напоминала геркулес, только на проверку оказалась немного слаще и гуще. Из какого бы растения она ни была сделана, насыщала одна небольшая миска словно полное блюдо говядины. Уже на половине порции парень осознал, что больше в него не влезет, потом вспомнил, что следующий приём пищи планируется по расписанию только после полудня, поднатужился и одолел остатки.

— Спасибо, Мастер, очень вкусно.

— Пожалуйста, Максимус, очень отработаешь, — колдун отложил ручку. — За мной.

Не дав помощнику толком оправиться от плотной трапезы, он неторопливо и, как показалось Максу, аккуратно обогнул острые углы стола и повёл подопечного к главному входу. Не останавливаясь и даже не замедляясь, он поправлял недостаточно по его мнению ровно лежавшие на полках атрибуты военного ремесла, пока шёл через торговый зал, и юноша сделал мысленно пометку: постараться при возможности ничего тут не трогать.

Как в музее, честное слово…

Они вышли через самостоятельно раскрывшуюся дверь на крыльцо, и немногочисленные зрители, занявшие с утра пораньше выгодные точки наблюдения за чародейской территорией, как бы по совершенно посторонним причинам стихли. Зеваки в полглаза следили, как магистр и его подмастерье спускаются по ступенькам, огибают по тропинке фасад здания и скрываются за деревьями в той стороне, где располагалась конюшня, изображая безучастность и занятость собственными заботами. Неизвестность и подозрения разрывали душу простого народа: перемены, какими бы они ни оказались, пугали и настораживали тех, кто никак на них не мог воздействовать. А всё, что касалось так или иначе чародея с сомнительным прошлым и не менее сомнительным настоящим, разумеется, находилось далеко за пределами их сферы влияния. Когда Путники исчезли из виду, собравшиеся и вроде как таившиеся в тени ближайшего дома принялись перешёптываться.

— Думаете, долго протянет этот парень?

— Уж знамо дольше других-то.

— С чего это ты так решил?

— Он Ученик или просто помощник?

— Да какой Ученик, у него даже клейма не стоит.

— Жалко подлетка…

— Такой молодой, а уже к господину магистру прорвался?

— Какой-то абсурд.

Последняя реплика, никем толком не услышанная и никем не замеченная, принадлежала рыжеволосому парню в униформе местной магической академии — тому, которого Макс видел несколько дней назад, разговаривающим с Захарией, и тому, кого Лейм назвала Давидом.

Из всех начинающих колдунов этот красивый и статный молодой человек был самым настойчивым просителем в подмастерья: четырежды он приходил к чародею напрямую, с официальным визитом, и подолгу убеждал в том, что идеально на эту должность подходит. Во время этих визитов в качестве аргументов использовались и природное обаяние (слухи-то, как известно, не на пустом месте родятся, а на войне все средства хороши), и родственники, являвшиеся элитой столичного общества, и немаленький опыт в сотворении боевой магии всех видов и мастей, и даже оскорбляющие его честь мольбы и подкуп. Давид поставил перед собой вполне конкретную цель и с присущим ему терпением шёл к ней весь последний год: старался как можно чаще попадаться матёрому колдуну на глаза, если случалось Захарии прогуливаться рано утром или поздно вечером по улицам, не гнушался использовать любые возможности захватить хотя бы толику внимания, даже не задумываясь, насколько бьющими по самолюбию и имени семьи могут оказаться использованные приёмы. Студент знал, как важно быть «неподалёку», находиться в обозримой близости, чтобы подсознательно расположить объект к собственной персоне, дать время привыкнуть к его постоянному присутствию.

Не сработало ничего. Захария оказался не только поразительно упрямым (об этой его черте характера разве что баллады не слагали, юноша заранее готовился к нелёгкому бою), но и на редкость изобретательным: на памяти Давида, его отговоркам ещё не случалось повторяться. Банальные вроде «нет времени», «вашего опыта недостаточно» и «не стоит распыляться, сосредоточьтесь на образовании» сменялись всё более изощрёнными, сильные стороны просителя оборачивались против него так легко и изящно, словно только сам Давид и замечал за собой какие-то там эфемерные преимущества перед остальными кандидатами.

Все рано или поздно сдаются, — убеждал себя студент, вынашивая очередной план. — И господин магистр — не исключение.

Да у него наверняка бы всё получилось. Не сегодня, возможно, и не завтра, но однажды — обязательно. Если бы не случайность, столкнувшая колдуна лицом к лицу с новым Путником.

И Давид в итоге не просто остался с носом, но ещё и вынужден был бессильно наблюдать теперь со стороны, как на его место пришёл совершенно безродный человек, появившийся в Эпиркерке без году неделя и доставивший, между прочим, немало хлопот окружающим. Человек, успевший за несколько дней сцепиться с блюстителями порядка, повздорить со студентами и ввязаться в драку, переночевать в камере… Человек, которому лично Давид бы, наверное, спичку поджечь не доверил от греха подальше. Ну, вы просто посмотрите на него, люди! Как он идёт, опустив испуганный взгляд, вжав голову в плечи, за великим колдуном! Как если бы этого идиота вели на каторгу, на пытки!

Ещё когда Давид впервые заметил этого бродягу на площади перед особняком чародея и впервые тогда же сделал вид, что в упор его не замечает, стало очевидно, насколько разные у них обстоятельства жизни: у безымянного нищего Путника не было ни денег, ни связей, ни каких-либо специфических навыков. Из преимуществ — спортивное тело, способное, скорее всего, выносить тяготы физического труда, и уверенный взгляд (впрочем, неоправданно уверенный, так что молодой маг не спешил ставить этот пункт в список преимуществ). Но и Давид не гнушался тяжёлой работы, и его взгляд был не менее уверенным по вполне объективным причинам! Грязный, измождённый, голодный, Путник производил впечатление человека отчаявшегося, обессилевшего. Но когда Жан более-менее пришёл в себя и рассказал другу о том, что произошло и кто сломал ему нос, стало ясно как день: бродяга своего добился. Пролез, как крыса, потому что смог просунуть череп в образовавшуюся щель. Отобрал чужое место, даже не задумавшись о легитимности своего поступка.

Было ли Давиду завистно? А кому бы не было? Он искренне считал, что должность подмастерья при господине магистре должна принадлежать кому-то чистокровному и знатному, кому-то воспитанному, обладающему соответствующей репутацией и уже как минимум обученному. Хотя бы основам… Дар Давида совершенно справедливо котировался как дар особого уровня даже за пределами Академии, но чёрт бы с ним, пусть бы даже не его, но кого-то ему равного, кого-то такого же достойного взял к себе чародей на поруки! Поражение бы не стало настолько жестоким ударом!

Давид, разумеется, не считал себя совершенством — знал, к чему у него есть склонность и предрасположенность, а куда лучше не соваться от греха подальше, знал, какие требования будущих работодателей сможет удовлетворить, а на какие свои ресурсы растрачивать даже не помыслит, — но и ниже оборванца-Путника в иерархической цепи города себя явно не ставил и умел явно больше, лучше и быстрее. А потому картина, увиденная собственными глазами и подтверждающая слова избитого сокурсника, студента порядком расстроила… и разозлила.

Либо у господина магистра какие-то свои, никому не доступные цели, — рассуждал юноша, наблюдая, как Захария уводит бродягу во внутренний двор своего дома, — либо всё дело только в том, что этот нищий — Путник.

Говоря откровенно, первый вариант — с хитроумными стратегиями, далеко идущими планами и интригами — Давиду нравился куда сильнее. Отчасти по той причине, что это многое бы объяснило в иррационально высоком доверии, которое Максу (так, кажется, Жан произнёс имя обидчика) оказал чародей: не может же так оказаться, что магистр Хаоса, рисовавшийся в его воображении практически легендой, оказался столь неразборчив в людях! Однако во многом первая версия с тайными соображениями привлекала Агнеотиса потому, что вторая лишала возможности что-либо изменить в сложившейся ситуации в принципе.

Идеалы, привитые Давиду с рождения, насаждаемые как молитва богам, твердили о чести и великодушии. О высоких морально-этических стандартах, которым знать должна беспрекословно следовать и даже самоотверженно подчиняться, которые нельзя преступить и нельзя обмануть. Благородная кровь, что текла в его жилах, накладывала непомерное число обязательств, но и дорог открывала столь же непомерно много — и да, безусловно, его нынешнее состояние объяснялось и завистью тоже, но ещё более важную роль сыграло очевидное чудовищное несоответствие тому, к чему он привык, чему учили родители… и тому, что разворачивалось теперь прямо перед его носом.

Стоило ли Давиду вынашивать очередной план? Уязвлённая гордость и поруганная честь утверждали, что стоило. Вот только голос рассудка — очередной добродетели, к которой дворянству следовало прислушиваться неукоснительно, шептал: если раньше и присутствовал призрачный шанс, со вчерашнего дня его более не существует.

Колдун тем временем, даже близко не догадываясь, насколько серьёзные внутренние конфликты разворачиваются в душе одного из наблюдателей за его спиной, шлёпал преспокойно своими босыми ногами по садовой дорожке из плоских, похожих больше на плитку камней, уводя Максима вглубь прилегающей к особняку территории. Казалось, они вышли на утренний променад: он никуда не спешил, наслаждаясь ещё пока прохладным воздухом, и разве что не присвистывал. Руки в карманах, походка лёгкая и даже слегка вальяжная — чародей сегодня решил совместить дела с сиюминутной маленькой радостью и в таком настроении вызывал гораздо больше доверия. Вопреки мнению Давида, Макс шёл следом вполне расслабленный и довольный: несмотря на то, что скверный сон не подарил ему толком никаких сил, настроения усталость не портила.

Ему нравилось идти неторопливо следом за кем-то, нравилось слушать птичий свист, доносившийся из раскидистых крон недалеко друг от друга растущих дубов. Территория особняка на проверку оказалась гораздо больше, чем ему показалось сначала: скорее всего, если Захария принимал участие в проектировании дома и сада, он намеренно вытянул свои земли и разместил под таким углом, чтобы с городской площади нельзя было толком рассмотреть, что же находится за особняком. Деревья, отбрасывавшие теперь на землю свои гигантские тени, почти со всех сторон закрывали жилой корпус от солнца. Юноша не обратил бы на это внимания, если бы не заметил, насколько чародей старательно избегает выходить под прямые лучи и насколько быстро проходит те участки, куда свет всё-таки дотягивается.

Не любит жару? Боится рака кожи? Или дело в его магии?

— Нам в хлев, — он кивком головы указал на одноэтажную постройку метрах в ста впереди, едва торчащую из-за кустов ежевики каких-то необъяснимых размеров. — Потеряться здесь сложно, но всё же запоминай дорогу. За ручку водить не буду.

За особняком колдун разбил несколько рядов идеально вылизанных грядок. Максу хватило только мимоходом посмотреть, чтобы убедиться: нигде ни намёка на сорняк, неровно вскопанную землю или пожухший росток. По форме листьев сделал предположение, что здесь у него, помимо классических помидоров в теплицах, обитают и вполне комфортно себя чувствуют ягоды практически всех мыслимых садоводу сортов — клубника, земляника, клюква, черника… даже арбузы.

— На продажу, — равнодушно объяснил Захария, проследив за его недоумевающим взглядом. — Аборигены в восторге.

— У вас тут… виноград?

Колдун поглядел на хитросплетения лозы, слегка задрав голову, будто напрочь забыл об их существовании. Цепкие побеги уже дотянулись до второго этажа и, зная особенность растений не прекращать роста вплоть до самой смерти, Максим не сомневался, что потянутся дальше.

— Я привёз их в Эпиркерк лет двенадцать назад, — флегматично-медленно отвернувшись, начал магистр, пошагав в недра сада. — Рассматривал идею заняться виноделием. Шардоне, Грилло, Алиготе, Совиньон Блан, Мускат белый, Рислинг — словом, сорта, которые нравятся лично мне, и те, о которых я был наслышан. Красных сортов я саженцы не вёз сознательно — претит концепция красного вина, не люблю ни вкус, ни запах, — пришлось сделать исключение только для Пино-нуар и Пино-менье. Но большинство жителей Эпиршира тонкое белое вино оценить не способны чисто генетически, видимо, поэтому я целился в аристократию. Лучше всего, как ни странно, проросли Рислинг и Мускат.

— Почему — «как ни странно»?

Захария замедлил шаг, обернулся и посмотрел на юношу взглядом не менее цепким, чем виноградная лоза.

— Мы, кажется, обговаривали правила этикета.

— Простите, Мастер.

— Рислингу для вызревания нужна прохлада, — жестом указав на оставшиеся за плечами растения, продолжил чародей как ни в чём не бывало. — И, что удобно, он легко адаптируется к скверной почве. Более того: чем лучше почва, тем хуже вино, так что его разве что ленивый не вырастит. Лозу могли бы погубить бактериальный рак или оидиум, к которым у этого сорта нет иммунитета, но таких болячек в Цельде попросту не существует. Мускат же холод не выносит — это вообще довольно прихотливый сорт со слабой сопротивляемостью к болезням и вредителям. Тем не менее, посмотри — цветёт и пахнет.

Занятно, — не мог не заметить Макс. — Он действительно был этим вопросом увлечён. И рассказал о себе за эту минуту больше, чем за всё время нашего знакомства. Интересно, с чего вдруг такая откровенность.

— К сожалению, Шпетбургундер не давал достаточное количество плодов. Поэтому от массового производства игристого, похожего на Земной «Кристалл», пришлось отказаться.

— Простите, Мастер… Шпет-что?

— Шпетбургундер. «Пино-нуар» на немецком… Знаешь ли ты, что такое шампанское?

Странный какой диалог с утра пораньше.

— Вино с пузырьками? — рискнул предположить слегка опешивший от неожиданности Максим.

— Предположим. А конкретнее?

— Конкретнее не знаю, Мастер, — вынужден был признать юноша, розовея. — Но я из таких напитков пробовал «Советское» там, «Абрау Дюрсо»…

— Это не то, — ровно отрезал колдун. — «Шампанским» могут называться напитки, произведённые только в регионе Шампань во Франции. Это основное отличие с точки зрения законодательства и… логики. Именно поэтому, несмотря на то, что рецептура французская, я мог бы назвать собственную пародию на «Кристалл» только игристым вином и никак иначе.

Возникало чувство, будто они не по делам спешат, а просто беззаботно прогуливаются. И хотя Макс нервничал в присутствии чародея, хотя побаивался ляпнуть какую-нибудь глупость, как это часто случалось с ним на родине, ему всё-таки было приятно вот так брести по широкой садовой дорожке чуть позади от него и слушать спонтанную лекцию о верном наименовании алкогольных напитков.

— Впрочем, в этом мире никого бы не стали волновать такие тонкости, — Захария рассуждал так же неторопливо, как двигался. — И даже не по той причине, что аборигены страны-то такой не знают — Франция, — а по той, что в гробу видали задумываться над подобными вещами. Нам, как людям искушённым, это играет на руку. Я попробовал сымитировать технологию изготовления «Кристалла», но, к сожалению, не хватило образования. Результат неплохой, но от оригинала далёк. Наладить массовое производство не позволила гильдия местных виноделов: на всей территории Паберберда рынок вина не просто переполнен предложением, а крайне конкурентный. Может, и удалось бы пробиться, учитывая моё положение, но… Если однажды ты стал виноделом, ты будешь им до конца своих дней — не по сфере деятельности, так по общественному восприятию. Так что я делаю несколько сотен бутылок в год, как это теперь называется, «для себя»: девяносто процентов поставляю королевскому двору в качестве уплаты налога… Готов поспорить, большую часть выпивает лично Айгольд и его свита… А десять процентов оставляю себе.

— Круто!..

Убедившись, что наставник закончил повествование, парень указал на кусты, бесконечной густой вереницей тянущиеся вдоль забора слева от дома, и рискнул поинтересоваться:

— А там у вас что, Мастер?

— Красная, белая и чёрная смородина. Крыжовник. Малина. Шиповник. Ирга. Голубика. Ничего особенного.

— Голубика растёт на кустах? — Максим заинтересованно вытянул шею.

— А на чём, по-твоему?

Уши юноши из розовых окрасились в красный — в тон хлеву, вынырнувшему из-за необъяснимо буйных колючих зарослей ежевики уже целиком.

— Я думал, что она… как черника, маленькая.

— Век живи, как говорится, — достаточно спокойно отреагировал на чужую необразованность чародей. — Чуть дальше кизил, барбарис, тёрн и облепиха. Я подумывал высадить ещё рябину и боярышник, но вовремя от этой идеи отказался: персонального желания употреблять эти плоды в пищу у меня нет, а для продажи не годится — в Эпиршире растут куда более полезные аналоги… Кстати, о них: пойдёшь по этой тропе справа — упрёшься в посадки за синей оградкой. Туда ни ногой.

— Уяснил, — отрапортовал Максим, прежде чем наставник уточнит скорость усвоения полученной информации, и добавил на всякий случай: — За синюю оградку ни ногой.

— Посмотрим, — скептически кивнул тот.

Чем дальше они продвигались, тем пестрее становился сад. Раскидистые могучие дубы, взявшие особняк в плотное кольцо и скрывавшие его от солнечных лучей, уступили место тонким и изящным собратьям: проводивший достаточно времени в сельской местности, юноша узнавал высаженные ровными рядами вишни и хурму, но с остальными растениями возникли проблемы — определиться, что за химера перед ним, мешала странная форма стволов и коротенькие веточки. Магистр, лишившись укрытия от яркого света, ускорился. Рискнув предположить, что сегодня наставник расположен отвечать на бытовые вопросы, Макс, разумеется, решил разузнать побольше.

— Груши, — размеренным тоном удовлетворял Захария любопытство подмастерья, — Черешни, абрикосы, сливы, персики и яблони у меня колоновидные. Такие деревья компактнее обычных, их стволы вырастают всего до трёх метров, поэтому можно высадить целый сад на небольшом участке. К тому же, колоновидные деревья дают больше плодов, устойчивее к температурным перепадам и вредителям. Ноу-хау сельского хозяйства. Я из фруктов обычно делаю закатки и продаю, но можно давить сок, варить эссенцию для вина или есть просто так. Королевский двор предпочитает забирать, к слову, свежий урожай — уплата налогов, разумеется, — они персиков и хурму прежде в глаза не видели. Но мне это на руку: многие состоятельные эпирширцы готовы мать родную продать за лакомства из иных миров, так что сад приносит немалые доходы.

— Вы ради денег всем этим занимаетесь?

Колдун снова слегка замедлился и глянул на подопечного через плечо.

— …Мастер, — добавил Максим.

— Последнее предупреждение. И нет, не только, пускай выгода и очевидна. Работа с землёй — неплохая терапия.

И больше не сказал ни слова про сад.

Деревья кончились совсем, и они вышли к действительно просторному загону, по скромным подсчётам парня примерно в две, а то и все три сотни квадратных метров, окружённому жердевой изгородью. Ворота — одни вели в ярко-красный хлев, вторые открывались к тропе, по которой пришли Путники, — оказались, разумеется, заперты. Обогнув загон, Захария подвёл Макса к двойным дверям просторной конюшни — на тяжёлом амбарном замке светилась фиолетовая круглая печать, и юноша почему-то не сомневался: горе тому, кто попробует взломать этот замок, если сначала не разберётся с магией. Заинтригованный, что же такого ценного может находиться внутри, он в предвкушении притих.

К счастью, чародей не принадлежал к числу тех, кто любит нагнать интриги. Одно движение пальцами — и печать погасла: замок приглушённо щёлкнул и упал в протянутую им ладонь, двери сами собой отворились и оба Путника беспрепятственно вошли внутрь.

Хлев маг отстроил по Земному типу (сомнений в том, что именно он занимался проектированием конюшни и особняка, становилось всё меньше), площадь помещения предполагала комфортное размещение нескольких лошадей: вдоль левой стены бок о бок расположились три просторных денника с коваными воротами и квадратными кормушками, вдоль правой тянулось четыре отгороженных друг от друга каменными стенами отсека без дверей. Все с порядковыми номерами на табличках. Предчувствуя очередной полноценный инструктаж (на это намекали пронумерованные отсеки), Макс прошёл чуть дальше по длинному широкому коридору и в следующий миг от резкого грохота не только подпрыгнул, но и перекреститься не забыл — звук напомнил удар тараном по воротам крепости.

— Цыц, — велел колдун твёрдо, но без свойственного ему фонового раздражения, пошире открывая ведущие в хлев ворота и обращаясь к неизвестному, со всей дури лупанувшему изнутри по стене денника. — Имущество не портить, не тебе за него платить.

В отсеке с табличкой «1» хранился до потолка сбитый сноп сена — запас плотно уложенной сухой травы оказался, впрочем, не шибко впечатляющим, поскольку Максим знал: домашняя скотина ест за семерых, даже одному коню не хватит этого количества на всю зиму. Разве что только здесь не существовало зимы в привычном ему понимании, с сугробами, льдом и морозами. Впрочем, у стены покоились ещё ровно сваленные тремя разноцветными стопками массивные мешки из красного, жёлтого и синего льна без подписей, о назначении которых оставалось только догадываться. Быть может, комбикорм? Сделав пометку обязательно спросить у наставника, как тут с географией и климатическими условиями, Макс перевёл взгляд на табличку «2» и, предположив, что ему разрешают осторожно осмотреться, заглянул за перегородку.

Внутри второго отсека хранилась амуниция, и первым, что сразу бросилось (не могло не броситься) ему в глаза, был полный конный боевой доспех на специальной стойке: сверкающий чистотой, отполированный до зеркального блеска, подвижные металлические пластины испещрены всевозможными узорами и символами — не иначе как магическими, в этом юноша не сомневался. Здесь было всё: снаряжение для шеи и головы, для туловища, разумеется, даже для ног имелись «браслеты»… Венчало конструкцию седло, вписанное чётко между передним и задним компонентами защиты, с которого мягко ниспадала волнами крупная кольчуга. Иссиня-чёрная кайма на каждой грани пластин, невероятно детализированная полная луна, выгравированная во всю грудь, бесчисленное множество завитушек, отдалённо напоминающих облака, и россыпи серебряных звёзд — настоящее произведение искусства.

— Это бардинг.

За миг до прозвучавшего пояснения Макс ощутил движение прохладного воздуха, источаемого чужой кожей, и понял, что колдун стоит за спиной… Но от неожиданности всё-таки вздрогнул: голос раздался над самым ухом, совсем не там, где его ожидалось услышать. Как же он бесшумно передвигается, зараза! Захария прошёл мимо, игнорируя эффект, который произвёл на подопечного, и взял со стеллажа в углу небольшую тряпицу неопределённо-серого цвета.

— Шанфрон, — протерев от пыли конский шлем, закрывающий голову практически целиком, сказал он. — Критнет, — тряпица спустилась на тяжёлый ошейник, защищающий от ран лошадиную шею. — Пейтраль, — чародей провёл тряпкой по массивному конскому нагруднику. — Круппер, — несколькими размашистыми движениями он снял пыль с увесистого панциря, расположенного за седлом. — Фланшард, — на защите лошадиных боков почти не собралось грязи, поэтому колдун лишь для успокоения души смахнул тряпочкой крохотные пылинки. — И ногавки, — тряпица прошлась по «браслетам». — Учитывая складывающиеся обстоятельства, тебе не помешает запомнить названия этих элементов. В обязанности подмастерья входит, в числе прочего, забота об оружии и амуниции своего мастера. Но пока опустим эту тему.

— Кто ж сделал такую красоту?

— Подавляющая часть работы выпала Каглспару, разумеется, — магистр аккуратно сложил полотенчико вдвое. — Он выковал доспех и наложил патину… Гравировкой занимался я.

— Вы и ковать умеете? — и Макс тут же поправил себя, осознавая, что штраф маячит перед самым носом: — Мастер.

— Я умею ковать ровно так же, как ты — перемещаться между мирами. Формально это справедливое утверждение, но фактически — с большой натяжкой. Я могу в известной степени накладывать магические печати, способные оставлять нужные рисунки на разных поверхностях.

Макс наконец оторвал взгляд от стального бардинга, весившего, наверное, никак не меньше сорока килограмм, и заметил, что в отсеке есть ещё предметы помимо доспеха: на стене — три кронштейна с очень похожими на первый взгляд сёдлами, возле каждого из кронштейнов — по крючку с уздечками, тоже на первый взгляд ничем не отличающимися. Сомневаясь, что Захария в глубине души модник и франт, которому жизненно необходимо иметь вариативность выбора экипировки, парень присмотрелся, но, ничего толком в этом не смыслящий, выводов никаких не сделал. Кроме разницы в количестве ремешков и качестве кожи, в глаза деталей не бросилось. На стеллаже, с которого колдун взял тряпочку, хранилась всякая мелочь. Предназначалась она преимущественно для лошади, поэтому к ней Макс потерял интерес ещё быстрее.

Табличка «3» открывала доступ к различного рода инвентарю, и на вспомогательных садово-рабочих инструментах колдун отыгрался по полной: вёдра, корыта, крючки, щётки, расчёски, стальные скребки, лопаты, мётлы, тряпки, перчатки и ещё целая груда неидентифицируемого нечто пускай и были разложены по местам, общей массой своей превращались в рай для барахольщика. Надолго этот отсек внимания Макса не захватил.

Последний же поначалу показался пустым. Макс очень не вовремя обратил внимание на нетерпеливо посматривающего в его сторону наставника, продолжать изучение хлева не оставалось времени — только удалось разглядеть на каменном полу в отсеке с табличкой «4» какие-то отчётливо темнеющие пятна, — и, верно истолковав молчаливый намёк, юноша сосредоточился на деле, по которому они вообще явились сюда.

Как и в особняке, в конюшне царил идеальный порядок. Здесь не пахло навозом, как это обычно случается в нормальных конюшнях, не чувствовалось излишней влажности или нездоровой сухости, на залитый бетоном пол не вылилось ни капли грязи из единственного занятого денника — присутствовал только запах скошенной травы и дерева. Максим осмотрел ещё раз стены и крышу с неприкрытым удовольствием: находиться здесь было гораздо приятнее, чем в доме магистра — ни удушающей темноты, ни атмосферы напряжённой рабочей деятельности. Только свет, льющийся из большого застеклённого окна под потолком, и лёгкость.

— Это Дрозд, — сказал колдун за его спиной.

Парень подошёл ближе… И мог поклясться, что ни разу за всю жизнь не видел лошади красивее, чем эта.

Тёмная шерсть цвета горького шоколада, короткая настолько, будто её и не было вовсе, переливалась на свету в золотисто-медный оттенок. На обоих боках красовались россыпи золотых яблок, чёрную гриву владелец остриг, и теперь она топорщилась строго вверх густым жёстким ирокезом. Проточина на морде бросала солнечные зайчики, словно зеркальная — весь конь, казалось, был выкован из драгоценного, потемневшего местами от времени металла. Поджарая, стройная, похожая чем-то на добермана, лошадь чародея производила неизгладимое впечатление: в каждой мышце, в каждом волоске чувствовалась её мощь. Длинные крепкие ноги, узкая мускулистая грудь, неестественно длинная шея и длинные острые уши, чуть загнутые внутрь ближе к кончикам — как если бы зверя вытянули на дыбе… Но больше всего Максима поразили глаза. Большие и переливающиеся, жёлтые… с вертикальными, а не горизонтальными, как у всех нормальных лошадей, зрачками. От этого пронзительного взгляда, направленного точно на гостя, становилось немного не по себе.

— Доброе утро, мой друг, — тепло улыбнулся ему Захария и отворил засов на кованых воротах в денник.

Конь широким степенным шагом покинул своё пристанище, развернулся в широком коридоре конюшни и встал к Максу передом, словно хотел продемонстрировать собственное великолепие и чувствовал, насколько сильно им восхищаются. Он даже немного горделиво, как показалось парню, приподнял узкую, как у гончей собаки, треугольную голову и замер, посматривая то на владельца, то на визитёра своими пугающими хищными глазами.

— Этого человека зовут Максимус, — представил колдун своего подопечного жеребцу (а это, вне всякого сомнения, был жеребец). — Мой подмастерье, будет периодически тебя кормить. Ты не против?

К изумлению юноши, конь грациозно и с достоинством, не присущим животному миру, кивнул.

— Хорошо. Дрозд, разумеется, разговаривать не может, — пояснил магистр, поворачиваясь к онемевшему подопечному. — Но речь понимает прекрасно и обладает полноценным человеческим самосознанием. Постарайся его не обижать, он довольно злопамятный.

— Где вы его взяли, Мастер? — косясь на животное с ещё большим восторгом и трепетом, спросил Макс.

— Купил на Земле жеребёнком, — ответил колдун, заботливо гладя коня по шее. — Пришлось потратиться — наши соседи по миру разбираются в лошадях гораздо лучше аборигенов Цельды, породистого ахалтекинца такой редкой масти отдавать даром не собирались. А что касается рассудка… При помощи некоторых не совсем легальных магических манипуляций я его… усовершенствовал, скажем так. Этот парень — венец моего трансмутационного искусства, скажу без ложной скромности. До него было около двух десятков неудачных попыток… ну, и две удачные.

Они переглянулись, и Максим не смог сдержать улыбки. Он слабо представлял, какими манипуляциями можно подарить животному сознание и понимание человеческого языка, но пребывал в таком сильном эмоциональном потрясении, что не стал задавать вопросов. Чародей эту улыбку решил проигнорировать.

— Теперь, когда вы познакомились, к твоим обязанностям.

Захария щёлкнул пальцами (никогда бы Макс не подумал, что даже такой, казалось бы, простой жест можно сделать властным, но вот, пожалуйста): конь, вмиг забыв про напускное самодовольство, покорно опустил голову на уровень своей груди и пошагал за хозяином следом через весь хлев к выходу на улицу. Вышагивал, стуча тяжёлыми из-за стальных подков копытами по залитому бетоном полу, строго между двух Путников. Двигаться бок о бок с «венцом трансмутационного искусства» парню оказалось неспокойно.

— Каждое утро — после того, как сам поешь — приходишь сюда и выпускаешь Дрозда в леваду, — объяснял Захария, открывая ворота в загон. — Пока он носится и аппетит нагуливает, в комнате под цифрой четыре разделываешь мясо, как и сколько — покажу. Кормить Дрозда мясом нужно только по утрам, поэтому на его провокации во время ужина поддаваться даже не рискуй. Он умеет давить на жалость и клянчить.

Сначала Макс решил, что ослышался.

— Простите, Мастер… Вы сказали, кормить мясом?

— Да. Дрозд переваривает и обычный корм, но преимущественно плотояден. На поле боя это крайне полезная модификация, хотя в обычной жизни обходится недёшево. Хорошо, что скоро война.

В доказательство своих слов Захария остановился (жеребец послушно замер рядом с ним), протянул руку к морде коня и поднял крупную бархатную верхнюю губу: животное подчинилось, обнажая ряд острых и длинных, как у мурены, клыков, которыми его пасть была напичкана буквально под завязку.

— Береги пальцы. Не советую совать к нему руки без крайней необходимости, особенно до кормления.

Пока Максим справлялся с культурным шоком, магистр открыл наконец ворота левады: жеребец, всхрапнув, как показалось юноше, немного агрессивно, выскочил в свой загон (теперь ясно, почему забор такой высокий) и помчался нарезать круги по поросшей зелёной травой земле, взметая копытами куски почвы, подпрыгивая и выбивая задними ногами воздух. Он подскакивал, ускорялся и резко тормозил, разминаясь перед трапезой — под короткой шкурой каждая рельефная мышца переливалась медью в солнечном свете. Поразительная красота. Поразительно опасная.

— Он бегает примерно полчаса, иногда чуть дольше, иногда чуть меньше, — продолжал объяснять колдун. — Не мешай и не вздумай заходить в леваду, у него обострённый охотничий инстинкт. Ворота в конюшню и дверь в денник оставляй открытыми, он сам вернётся и сам на место встанет. За мной.

Путники вернулись в хлев и зашли в тот самый четвёртый отсек, и тогда Макс догадался, что на полу чернеет не краска и не пролившаяся вода, а въевшаяся в камень кровь. В углу он обнаружил широкий увесистый пень с воткнутым в него топором, на крючках по правой стенке висело несколько цепей с карабинами, вмонтированные в пол в центре комнаты нашлись два небольших железных кольца. Под окном стоял стол — вымытый, но всё равно окровавленный, на столе — пара грубых рабочих перчаток и два ножа, большой и маленький, а вдоль левой стены расположилось продолговатое корыто с мутной водой.

Конюшня внезапно растеряла образ жизнерадостности и беззаботности.

— Ведро для мяса возьмёшь в соседнем отделе. Там же стоит большое ведро для отходов: внутренности, копыта, перья и прочее, что не является кормом, складываешь в него и относишь на кухню через заднюю дверь. Работай в перчатках, они вон там. После того, как покормишь Дрозда, все инструменты — и лезвие топора в особенности — следует сразу же вымыть вон в том корыте — двух раз достаточно, чтобы на лезвии не осталось грязи, — и вернуть на место. Если появится желание, можешь протереть пенёк, дополнительная аккуратность не возбраняется. Весь инвентарь подписан, так что проблем возникнуть не должно, но на всякий случай спрошу: вопросы?

— Да, — вдоволь насмотревшись на хорошо заточенный топор, кивнул парень. — Вы сказали, что в кухню ведёт задняя дверь, но я её не видел.

— Покажу, — коротко ответил магистр. — По кормлению вопросы есть?

— Пока нет, Мастер.

— Замечательно. За мной: посмотришь, что делать.

Воздух над Эпиркерком уже начинал нагреваться, и на улице теперь становилось не так вольготно, как в деревянной конюшне. Макс следовал за наставником, размышляя над двумя вещами: сколько времени пройдёт, прежде чем он привыкнет кормить лошадь мясом, и насколько большая должна быть принадлежащая колдуну территория. Сады плодоносных деревьев, левада и хлев, огороды и кусты, какая-то загадочная посадка за синей оградкой — и это не учитывая площадь самого особняка. Интересно, что ещё скрывал участок Захарии в своих недрах? От дома до загона они брели по тропинке никак не меньше семи минут, и, пускай шли неторопливо, это всё равно приличная дистанция.

А сколько ему приходится за такой надел налогов платить? Тем более в продуктовом эквиваленте?

Магистр обогнул хлев по периметру и устремился вперёд, к постройкам, скрытым в тени внезапно очутившихся на территории сосен. Два сарайчика, небольшие и такие же опрятные (кто бы сомневался), как и всё увиденное юношей ранее, скромно выглядывали из серо-голубых густых теней, отбрасываемых высокими деревьями. Изнутри до слуха Максима доносились неразборчивые звуки. Когда подошли, стало понятно: там копошится какая-то живность.

— Слева курятник. Сразу за ним небольшая пристройка, там зерно — кормить их будешь трижды в день, сразу после того, как накормишь Дрозда, и в обед. Тёмных курей не трогай, они несутся хорошо, — велел по-стариковски деловито Захария, не удосужившись продемонстрировать новому помощнику домашнюю птицу. — А вот рыжие идут на корм. Справа же у меня…

Чародей открыл дверь (на ней магической печати не светилось, обыкновенная задвижка). Внутри стояло неопределённое количество молочно-белых коз с ошейниками. Запах оттуда шёл соответствующий.

— …основной источник питания моего коня. В пристройке за козлятником их питание. В какой последовательности кормить животину — сначала коз или сначала кур — решай сам, как удобнее.

С этими словами колдун стремительно зашёл, схватил одну из копытных за рог и без труда вывел прочь из сарая. Остальные собирались было пойти за товаркой, но Максим предусмотрительно закрыл перед ними дверь.

— Разводить коз в Эпиршире — дело неблагодарное, — пятерня костлявых пальцев держала рог с такой силой, что козе при всём желании было не вырваться на волю. Очевидно, маг давно привык иметь со скотом дело, знал, к чему готовиться. — В каждом первом дворе по десять штук, спроса на их мясо или молоко нет никакого. Поэтому легче закупать поголовье раз в месяц.

И снова Путники возвращались в конюшню, пока сердце Максима пропускало один удар за другим. Ему в жизни не приходилось убивать никого крупнее осы, даже голубиную смерть от рук Стёпы он просто наблюдал со стороны и никакого серьёзного участия в её приближении не принимал, а теперь, кажется, перед парнем открывалась незабываемая перспектива лишить жизни млекопитающее, притом крупное и частично разумное. Будь он посмелее, пошутил бы про обряд сатанистов и жертвоприношения, но стоило ему только вспомнить о топоре с мерцающим наточенным лезвием, как внутри всё переворачивалось от страха. С каждым шагом ноги вставали на землю всё менее и менее уверенно.

Магистр ввёл козочку в хлев, в четвёртый отсек, и передал в руки подмастерья — Макс вцепился в рог так, что испугался, как бы не оторвать ненароком. Потом с ничего не выражающим лицом колдун переставил пенёк на пятачок строго между двумя кольцами, забрал скотину, вырвал одним махом топор, прищёлкнул к ошейнику цепи с двух сторон и просунул свободные концы в крепления на полу — стоило потянуть их при помощи магии, и голова козы сама наклонилась к пеньку и легла на него шеей. Попытки сопротивляться животному ничего не дали, но парень знал: звук скользящих по бетону копыт ещё долго будет преследовать его в кошмарах. Захария вышел и вскоре вернулся, облачённый в кожаный фартук, с двумя вёдрами в руках: на одном схематично, но очень понятно нарисован кусок бифштекса, на другом — большом, с двумя ручками по бокам, — рожки и копытца.

— Руби одним ударом, чтобы не мучалась, — велел чародей, держа увесистый топор одной рукой и второй указывая куда-то на пень. Макс не видел — слишком занят был попыткой взять под контроль подступающую тошноту. — Бей с размаху — и упаси тебя боги перерезать ошейник. Я не Рокфеллер, чтобы каждый день новые покупать. Если не уверен, что попадёшь куда надо, можешь сдвинуть его немного, главное цепь не переруби, иначе придётся ловить её по всей конюшне — когда из козы кровь хлещет во все стороны, развлечение это малоприятное. Старайся отделить голову как можно ближе к черепу, меньше мяса придётся выкинуть… По правилам ей следовало бы перерезать глотку, конечно, подвесить за ноги и ждать, пока гравитация сделает своё дело, но мы это мясо сами не едим, а Дрозду всё равно. Тут главное — подготовиться быстро. Если начнёшь забивать скотину в присутствии Дрозда, он может выломать дверь, и тогда ты его уже не остановишь. Предупреждаю один раз, — спокойно-сосредоточенный тон резко сменился угрожающе-вкрадчивым: — Если мой конь нажрётся шерсти и потрохов, я скормлю тебе всё, что из него выйдет. Вопросы?

— Да, Мастер, — едва найдя в себе силы произнести хоть что-нибудь, ответил Макс. — Мне… обязательно… убивать её?

— Ты хочешь с ещё живой козы мясо срезать?

— Н-нет, конечно…

— В таком случае, вопрос странный, — спокойно заключил Захария. — Это одна из твоих немногочисленных обязанностей, Максимус, и отказ от её исполнения приведёт только к одному последствию. Если ты не готов к работе на меня, ты, разумеется, можешь уйти, тебя никто не держит здесь насильно. Но если нет…

Он вдруг совершенно неожиданно взмахнул топором, стремительно и не сомневаясь (остриё бросило Максу солнечный зайчик в глаза), и с силой опустил его козе на шею.

Из раны брызнула мощной струёй далеко вперёд кровь, раздался скрежет металла по кости, хруст разрываемых сухожилий и суставов: шкура моментально промокла и покраснела, а голова свисла на бок, крепясь к телу теперь только за два лоскута мышц, по которым из-за своей ширины не попало лезвие. Чародей резко вынул орудие, и вверх трижды ударила тонкая ярко-алая струйка, каждый раз всё слабее и слабее поднимаясь из прорубленной дыры. Багровая же и густая кровь продолжала вялым потоком сочиться из разрыва, впитываясь в пенёк сквозь щели в древесине и вязко стекая неторопливой рекой на пол. Из шеи торчала розоватая, обтёсанная с одного бока кость позвоночника. Несчастное животное дёрнулось, не успев даже вскрикнуть, мышцы всего тела разом напряглись, ноги проскользнули копытцами по камню в последний раз — и всё кончилось.

— …выполняй то, что велено, — стащив безусловно мёртвую скотину с пенька и вогнав в него топор, подытожил магистр. — Подай длинный нож.

Всё произошло слишком быстро, чтобы Макс успел подготовиться. Брызги, долетевшие до его кроссовок, уже просочились сквозь ткань и теперь прилипали к носкам. Хладнокровные действия наставника были отточены и точны, сила, с которой он ударил по бедной козочке, не оставила её хребту ни шанса. Колдун производил впечатление живого скелета, едва способного передвигаться, не падая на землю, но внешность оказалась чудовищно обманчивой: юноша осознал наконец в полной мере, что это не труп, доживающий последние дни, а солдат, палач, знающий своё дело и бьющий без промаха и сожаления. Бьющий с мощью, доступной далеко не каждому молодому. Судорожно собирая воедино остатки сил, чтобы не упасть в обморок, Макс протянул руку к одному из двух ножей и подал чародею, стараясь не смотреть на согнутую под неестественным углом и не до конца отрубленную голову. Он действовал будто загипнотизированный, не отдавая себе толком отчёта в том, что делает, ничего не соображая и не видя, пока в опустевшей голове тупо бился о заторможенный мозг единственный вопрос: способен ли я сделать так же?

— Показываю один раз, — маг перетащил труп за ноги на разделочный стол и двумя резкими движениями перерубил связки и мышцы шеи. Голова, глухо ударившись о дерево, перекатилась на бок, упёрлась рогом и застыла. — Подставь ведро для отходов к моим ногам и подай другой нож… Правильно. Голову оставишь здесь, сбоку, потом принесёшь на кухню, я с ней сам разберусь. Следи за тем, что я делаю: нужно разделывать именно в таком порядке.

Серые руки, заляпанные кровью по запястья, сделали надрезы на скакательных суставах всех четырёх ног (рукоятка ножика слегка проскальзывала, хотя держал её Захария крепко), разрезали шкуру по всей нижней части туловища и под хвостом, а затем принялись стягивать кожу, как липкую обёртку с мороженого, периодически подрезая мясо, связки и жир. Только звука отклеивающегося целлофана не хватало — для полной, так сказать, картины.

— Шкуру не моешь и ничего с неё не соскабливаешь. Она тонкая, можешь с непривычки порвать, — бросив на молодого Путника стремительный взгляд, словно проверяя, способен ли парень ещё его слушать, велел колдун. — Складываешь пополам шерстью внутрь, осторожно, а как закончишь с кормёжкой Дрозда — относишь… куда?

— На кухню, — давя рвотный порыв, пролепетал Макс.

Руки в такт словам магистра свернули шкуру вдвое и отложили в сторону. Потом они бережно вскрыли туше брюшную полость, убрали ножик и почти по локоть погрузились внутрь козлиного тела. Края мягко чавкнули и прогнулись внутрь, словно резиновые. Звук, с которым его пальцы скользили в пространстве между органами, отдалённо напоминал звук детской игрушки, бесформенной жижей продающейся в маленьких пластиковых баночках. На всякий случай Максим прислонился к стене неподалёку — ноги предупреждающе подрагивали и держать его в вертикальном положении явно долго не собирались.

— Режешь осторожно, чтобы не проколоть желудок, — пояснял, более не отвлекаясь на своего подопечного, чародей. — Потом выгребаешь всё богатство её внутреннего мира в ведро — смотри, чтобы мимо не упало, желчь из печени воняет так, что в доме слышать будем. Сначала желудочно-кишечный тракт…

Тощие руки одной охапкой вывалили практически всё содержимое мелкого домашнего скота и, направляя серые кишки в узкую щель между локтями, с плеском опустили в садовый инвентарь.

— …потом сердце — с ним веди себя осторожно, оно мне целое нужно, — лёгкие и всё, что к ним относится…

Руки вернулись внутрь снова и с характерным хрустом оборвали трахею и швырнули следом за кишечником. Козлиное сердце мастер извлёк полностью неповреждённым. Максиму показалось, что оно сделало один удар в его птичьих когтях.

— …хорошо, если в нём останется кровь, — добавил он. — Но можно и без. Теперь, когда с органами покончено…

Он подцепил выпотрошенную козу за дыру в шее, вновь переложил на пенёк и вырвал из него топор.

— …отрезаешь ноги вот по этот сустав.

Четыре точных удара — и от животного осталась только товарного вида туша. Наставник штабелями сложил ноги на столе недалеко от козлиной головы, вернулся к разрубанию и несколькими лёгкими ударами топора размолотил козу надвое чётко по позвоночнику.

— Старайся работать вдоль хребта, чтобы половины были примерно одинаковыми, — сосредоточенно сказал он. — Козы, логично, крупнее козлят, поэтому для удобства разруби половину ещё на несколько частей — и можешь приступать к кормлению. Вот и всё. Вопросы?

Пребывая в полуобморочном состоянии, Макс каким-то чудом умудрился не только помотать головой, но и действительно осознать всё с ним только что произошедшее. Казалось, что весь развернувшийся процесс выжгли перед глазами как тавро — от начала и до конца, каждое движение, каждый жест колдуна прокручивались снова и снова, наслаиваясь одно на другое. В такт его мысленному вою в воротах конюшни раздался громогласный цокот подкованных копыт. Дрозд, видимо, почуяв кровь, благородно прошёл мимо разделочного отсека (только покосился своим жёлтым глазом на мясо), вернулся в денник и тут же встал мордой к квадратной кормушке.

— Приступай, — ровно велел Захария.

Парень поднял на него взгляд и какое-то время пытался сообразить, чего от него, собственно, хотят. Коза же уже разделана, что ещё нужно? Потом догадался, что мясо прямо с костями придётся нести плотоядному жеребцу, сглотнул против воли сухую слюну и приблизился к кускам туши. На ощупь её тело оказалось довольно мягким и податливым, от мышц веяло теплом. Одно только прикосновение вызвало у Макса мурашки, но деваться некуда — магистр внимательно наблюдал за его действиями чуть в стороне, сохраняя полное безмолвие. Прямо сейчас его тестируют, проверяют на прочность не только психики, но и воли. Оплошать нельзя. Подняв половину козы и водрузив на пень, Максим взял в руки скользкий и липкий от крови топор (господи какой тяжёлый), занёс — и едва не отрубил себе палец. Лезвие вонзилось в нескольких сантиметрах от ногтя.

Колдун не издал ни звука и, кажется, вообще никак не отреагировал на это рискованное происшествие. Только крепче сжал и без того узкие серые губы. Когда подмастерье с горем пополам справился с порученным ему заданием и разрубил половину козы на три части, магистр молча вышел из отсека и остановился у денника, скрестив всё ещё окровавленные руки на груди. Склизкие мускулы опасливо соскальзывали с ладоней, пока Максим нёс пищу Дрозду. Поэтому огромным облегчением стало скинуть их в кормушку — и огромным испытанием стало наблюдать за тем, как увешанная змеиными клыками пасть лошади жадно вгрызается в мясо, дробит оглушительно кости и громадными шмотками заглатывает пищу, пачкаясь в крови.

— Боевое крещение пройдено, — спокойно произнёс чародей, провёл грязной ладонью по носу своего скакуна, оставив красный след на золотой проточине, и почесал острыми ногтями впадину над глазом жеребца. — Распорядок простой: два дня кормишь его козой, один день — курицей. Умеешь обезглавливать куриц?

Макс нашёл в себе силы только покачать головой.

— Тогда послезавтра покажу, там всё просто. За мной.

Они прошли к отсеку, в котором хранилось сено, и приблизились к разноцветным мешкам килограмм на сто каждый.

— В красном хранится овёс, в жёлтом — ячмень, в синем — пшеница. В маленьком ведре, на котором нарисован колосок, смешиваешь все три культуры в процентном соотношении два к одному к одному, наполняй ведро до краёв. Ещё раз: половина — овёс, вторая половина — ячмень и пшеница пятьдесят на пятьдесят. Кормить этой смесью Дрозда нужно вечером, после нашего ужина. Проблем возникнуть не должно. Помой топор и ножи, протри стол для разделки, бери отходы и выходи. Жду у дома.

Ледяная вода в корыте стала для Макса божественным откровением. Руки, опухшие от стресса и поднявшейся на этой почве температуры, благодарно пульсировали, пока парень смывал с ладоней и инструментов кровь. Оставшись наедине с самим собой, он какое-то время медитировал, ни о чём не думая, потом вернул топор в пень, разложил ножи в том порядке, в котором их брал, положил отрубленную голову поверх кишок…

И тогда, в пустоте и одиночестве просторной конюшни, его прорвало.

Максим не знал, почему плачет. Он даже не испытывал к козе никакого сочувствия, никакого сострадания или угрызений совести, но слёзы текли сами, ничем не обусловленные и на первый взгляд беспричинные. Он не позволял себе так плакать в присутствии матери или Стёпы, потому что «мужики не ревут», не разрешал себе пустить слезу при друзьях или Дашке, потому что стыдился проявлений слабости, даже в действительно страшных ситуациях умел стискивать зубы, а стоило попасть в этот мир — расклеился при первой же возможности. Склонившись над ведром с ярко смердящей требухой, парень закрыл руками лицо и почувствовал, что ещё немного — и разрыдается уже до настоящей истерики.

Какой позор.

Не маленький же мальчик, казалось бы, должен понимать, что происходит с мясом, прежде чем оно попадает на прилавок в магазины. А всё равно тянуло грудь, словно душа беззвучно разрывалась от горя и скорби. Это совершенно не похоже было на Макса… Не то, что он плачет, конечно, а то, что он плачет из жалости к убитому животному. В конце концов, гибель голубей и кошек наблюдать его не смущало ни капельки, даже вызывало какое-то необъяснимое ощущение собственного превосходства. Тогда в чём причина внезапно проснувшейся гуманности — и было ли дело в гуманности вообще?

Это просто стресс, — убеждал себя Путник, сгорая от стыда за собственную слабость. — Другой мир, другие обычаи… просто нужно привыкнуть. Просто стресс.

«Не живой ты, что ли?» — тихо прозвучал в памяти вопрос Каглспара.

Действительно. Что я, не живой?

Но легче не становилось. Чем дольше текли по щекам слёзы, чем сильнее закладывало нос, тем уничижительнее о нём отзывался внутренний голос. Возле особняка его ждёт колдун, нельзя просто взять и разреветься до соплей. Как он потом покажется в таком виде, с красными опухшими глазами, как… как девчонка? Это же просто бред какой-то — сидеть тут и оплакивать козу, склонившись над её внутренностями!

Как же всё это глупо.

— Ты долго, — заметил чародей, когда Макс подошёл к нему, из последних сил таща в обеих руках ведро с дурно пахнущим «богатым внутренним миром». — Возникли сложности?

— Нет, Мастер, — ответил парень, стараясь не смотреть ему в глаза.

Если бы посмотрел — понял бы, что Захария его как открытую книгу читает.

— Вот здесь, — колдун указал на едва различимый зазор между тёмно-синими вертикальными досками, которыми был отделан фасад с задней части особняка. — Нажми на него — можно коленом, если руки заняты.

Максим подчинился. Что-то тихонько щёлкнуло внутри, и доски мягко отошли от стены. Со внутренней стороны кухни дверь на улицу была замаскирована, и не зная, что там есть проход, в жизни бы никто не догадался толкнуть её: швы ловко прятались за отъезжающим вместе с потайным ходом стеллажом со специями.

— Важно всегда иметь пути отступления, — ровно пояснил магистр. — А лучше — несколько. Никогда не забывай об этом, даже если абсолютно уверен в благоприятном исходе… чего бы то ни было. Рано или поздно предосторожность может спасти жизнь. Если кто-нибудь, кого не должно быть в доме, каким-то образом проникнет внутрь — беги через эту дверь в конюшню, выпусти Дрозда и удирай тропой через сосновый пролесок. Понял?

— Да, Мастер.

— Поставь ведро вот сюда и вернись за кожей.

Парень без лишних слов подчинился. Уже по возвращению он застал наставника над кухонным котлом — колдун не удосужился даже грязный фартук снять, только крутился деловито вокруг огня, подсыпая что-то периодически в крайне мерзко пахнущее варево. В глубокой миске на столе плавали недоваренной лапшой быстрого приготовления козлиные мозги, рядом на разделочной доске лежали сердце, хирургически точно извлечённые из черепа глазные яблоки и язык. В мусорной корзине, обложенной плотной тканью вместо пакета, розовели остатки шерсти, мяса, похожие на глистов ленты связок и ещё какая-то дрянь, рассматривать которую у Макса никакого желания закономерно не проснулось. Он только осторожно заглянул в котёл: в бурлящей воде сквозь плёнку из ошмётков проступал череп — над поверхностью поднимались только рога. Порошок, которым пользовался колдун, должен был ускорить процесс выварки и отбелить кости.

— Возьми из правого верхнего ящика банку с глазами, — велел Захария, махнув рукой на увесистый шкаф, привинченный к стене. — Глаза с доски положи туда, смотри не раздави. Потом вытащишь из коробки бутылку вина и выпьешь немного.

Последнее распоряжение резануло слух молодого Путника, потому что слишком уж сильно смахивало на проявление небезразличия. Но переспрашивать себе дороже — мало ли, что на самом деле подразумевал под этим распоряжением чародей. Макс переложил глаза козы в прозрачную баночку — оттуда на него смотрели помутневшие зрачки её предшественников, — с удовольствием вернул тару обратно в темноту дрожащими всё ощутимее руками и извлёк из корзины тяжёлую бутылку с позеленевшей от времени пробкой.

— Стаканы там, — не оборачиваясь, кивнул в сторону полок Захария.

Бутылка, закупоренная вручную, не сразу поддалась на уговоры. Плотно сомкнувшаяся на краях горлышка пробка из какого-то клейкого вещества срывалась при помощи тонкого «язычка», но пальцы Максима не слушались и ухватились за край только с четвёртой попытки. Щедро плеснув в полупрозрачный стакан, парень неуверенно водрузил бутылку на кухонный стол возле разделочной доски с козлиным сердцем, посмотрел завороженно на алкоголь (вино оказалось розовым) и, тяжело вздохнув, пригубил. На вкус напиток был мягким и сладким, словно его давили не из винограда, а из клубники или каких-то других садовых ягод. Тёплая и густая, розовая жидкость мягко смочила пищевод, плавно стекла в желудок и фантастически быстро всосалась в кровь. Через несколько минут парень уже чувствовал, что пьянеет.

Местный алкоголь явно крепче Земного, — в очередной раз убедился он.

— Козу жалко стало? — ровно поинтересовался магистр без тени иронии.

— Простите?

— Я спросил, стало жалко козу?

— Не знаю, — чувствуя, как пылают от стыда и вина щёки, выдавил Максим. — А откуда вы…

— Ты городской житель. Это нормально, — Захария велел котлу слететь с огня и вылить из себя воду в большой жестяной чан, через дыру в дне которого по трубе вытекли остатки мясного бульона куда-то за пределы особняка. — Знаешь… сопереживать другому живому существу в момент убийства. Не стоит винить себя за человечность, Максимус. Это редкое свойство. Во всех мирах.

По соседству с первым чаном стоял второй, точно такой же, с чистой водой. Не произнеся ни слова заклинаний, колдун усилием воли поднял из него в воздух большую каплю размером с кофейную чашку, опустил в неё руки и тщательно вымыл, затем совершил какой-то неуловимый взгляду пас пальцами, и грязь моментально отделилась, вернув капле первоначальную чистоту. Воду чародей вернул в чан, а кровь и пыль улетели прямиком в корзину с мусором. Бытовая магия завораживала Макса, заставив на несколько секунд забыть о том, что случилось. Обваренный череп воспарил из котла и лёг на стол неподалёку от доски для разделки, словно двигался по собственной воле: наставник внимательно его осмотрел и удовлетворённо кивнул.

— Сострадание — величайшая из человеческих слабостей, — продолжил он, вытирая руки насухо знакомым уже парню полотенчиком. — Конкурировать с ней может, пожалуй, только любовь. Но пока ты человек, ты имеешь право быть слабым.

— А у вас есть слабости, Мастер?

Вот прямо сейчас пригрози Максу смертью, если не ответит, зачем он это ляпнул, и он промолчит. Это само вырвалось. В обход мозга, как говорится. Возможно, всё дело было в том, как странно и ненавязчиво Захария проявил по отношению к своему подопечному сочувствие: мог же и проигнорировать муки чужого сердца, но не стал.

— Я человек, — спокойно пожал плечами чародей, вешая полотенце на крючок. Оправдывать ожидания этот индивидуум, видимо, не умел в принципе. — Но если хочешь, чтобы я начал откровенничать — перехочешь. У тебя целый ворох дел на сегодня, советую не откладывать. Приведи себя в порядок и возвращайся к ним.

Корпеть над книгами не доставляло никакого удовольствия. Листаешь себе пожелтевшие от времени странички, пытаешься запомнить загогулины, придуманные явно не без участия больного воображения какого-то парализованного осла, мозги себе ломаешь — ещё и перо это долбаное все пальцы чернилами испачкало, что б его. Приноровиться к новому писчему инструменту оказалось даже сложнее, чем, собственно, осваивать азракт. И как только люди раньше справлялись?

Впрочем, — тут же осадил себя Макс, — здесь перьями до сих пор орудуют без труда, и уж если даже эти деревенщины смогли справиться, то чем я, блин, хуже?

Битва с кляксами, однако, была проиграна с треском. Только испоганив половину тетради и выматерив всё, на что падал взгляд, парень более-менее смог овладеть техникой работы с этим жутким приспособлением четырнадцатого века. Когда с него сошло уже семь потов (и потом ещё два, чтобы не расслаблялся), линии и чёрточки стали приобретать какой-то смысл и из нагромождения знаков показались первые вполне узнаваемые буквы. Читать этот бред сумасшедшего, безусловно, было пока ещё рано, но хотя бы первичная идентификация одной трети алфавита — уже победа. Голова болела и отказывалась видеть перед собой что-либо помимо местной письменности, даже когда в попытке отвлечься он переводил взгляд на нечто постороннее, перед глазами мелькали каракули местных лингвистов. Зла не хватало описать, насколько он замучался — с виду все буквы похожи одна на другую. И где только Мастер распознал здесь латынь с ивритом?! Четырёхлетний ребёнок пишет разборчивее!

Бесшумное приближение колдуна Максим почувствовал затылком: только после достаточного сокращения дистанции у парня так характерно вставали дыбом волоски на шее. Магистр сохранял безмолвие, источая едва уловимый кожей холодок, и если бы не способность юноши распознавать этот холодок на расстоянии, никто бы даже не заметил, что он рядом. Постояв за спиной подмастерья какое-то время, Захария удалился так же бесшумно, как и пришёл. Видимо, проверял, справляется ли с поставленной целью новобранец.

Внизу почти весь день был аншлаг. Люди заходили почти каждые полчаса, и у всех были разные просьбы: кто-то обсуждал чертежи оружия, кто-то просил зачаровать одежду (чтобы не пачкалась и не рвалась) и экипировку (чтобы невозможно стало пробить ножом или стрелой). Некоторые предлагали купить их товар и соглашались на любую цену, некоторые, напротив, пытались торговаться. Несколько человек заходило поделиться свежими новостями, а один особо умный кадр пытался продать магистру корову. Словом, дел у колдуна было по горло, и всё же он решил выделить несколько минут, чтобы проверить, как у Макса идут дела. Довольно… разумно и добродушно с его стороны.

Да и не вёл он себя, как нервный и вспыльчивый человек, вопреки рассказам Каглспара. Может быть, всё не так уж плохо?

К вечеру клиентов поубавилось, а в семь часов они перестали появляться вовсе. Видимо, жители столицы уже наизусть выучили распорядок дня своего ручного мага и не планировали лишний раз нарываться на колючий взгляд и язвительные реплики. С кухни повеяло запахом мяса, изрядно проголодавшийся Макс, пропустивший обед (надо полагать, Мастер как раз приходил позвать к столу, но не стал отвлекать от занятий), спустился вниз и стал свидетелем интересного события.

На город медленно опускался вечер. Не зашторенное всё ещё кухонное окно пропускало в дом золотисто-розовый свет заходящего солнца, подсвечивая детали интерьера. В лавке по какой-то таинственной причине пребывали в столь поздний для чародея час двое молодых людей, оба — в уже до боли знакомой униформе магической академии. И, очевидно, просто стоять в ожидании чего-то, о чём Макс мог только догадываться, оказалось для них испытанием ничуть не меньшим, чем для него самого — утренний забой козы.

Один из гостей — высокий рыжеволосый юноша лет двадцати, в котором Максим без труда узнал Давида (или как его там представляла Лейм), — беспокойно сжимал аристократично-бледные пальцы в кулаки. Его напряжённые плечи и сосредоточенно-застывший на одном объекте взгляд свидетельствовали о крайней степени физического и душевного беспокойства, граничащего, пожалуй, даже со страхом. Что могло привести этого студента в лавку колдуна? Да ещё после закрытия? Стоило Максу ступить бесшумно на нижнюю ступень лестницы, Давид заметил движение, повернул к нему красивое лицо, покрытое россыпью веснушек, и крупные зелёные глаза сразу вцепились в Путника пристальным и полным недоверия взглядом.

Вторым посетителем оказался тот, что пытался обвинить Максима в беспричинном нападении на Жана. Не менее статный, с прямой спиной и опущенными худыми плечами, он испытывал гораздо меньше страха и гораздо больше подобострастия (с чего вдруг я вообще делаю такие выводы?) перед знаменитым колдуном. Длинный орлиный нос, пушистые брови и роскошная копна густых чёрных волос делали его похожим на так хорошо знакомых Максу продавцов фруктов с рынка в родном городе. Когда Давид повернулся в сторону лестницы, приятель скопировал этот жест — наткнувшись на замершего в нерешительности недавнего обидчика, черноволосый юноша поджал тонкие губы и нахмурился.

Хватило мгновения, чтобы понять: эти парни явно не рады тому, как нагло ворвался в их размеренную жизнь посторонний. Черноволосый — он был слишком худ и бледен, чтобы повернулся язык назвать его здоровым — осмотрел Макса вслед за своим товарищем с головы до ног. Осмотрел так, как обычно осматривают новые лица охранники в ночных клубах, где есть фейс-контроль. Оба они ничего не сказали, только кратко кивнули Максу в знак того, что увидели, и поспешили отвернуться. Подмастерье кивнул в ответ и решил пока не спускаться с последней ступеньки.

— Любопытно, — ровным голосом произнёс колдун.

Он сидел за своим рабочим столом, рассматривая под увеличительным стеклом принесённую студентами вещицу. На первый взгляд ничего «любопытного» — ну, коробочка на подставке, ну, браслет внутри, — но Максим вдруг нутром почуял, насколько это безобидное с виду украшение на самом деле опасно. Магистр расположил руки по обе стороны от браслета, в образовавшемся пространстве кратко вспыхнула голубоватая искра, и бижутерия медленно поднялась в воздух. Кроваво-красные рубины переливались в свете настольной лампы, золото без единой царапинки чья-то заботливая рука отполировала до блеска — хорошая работа, достойная похвалы даже по меркам избалованного изобилием гостя из другого мира.

— Где, говорите, вы его взяли?

— Это подарок. Я думал, ошиблись адресом, но он пришёл на имя моей матери, — ответил Давид, покосившись на Макса так, словно подозревал его в каком-то низком и подлом поступке. — В коробке, в которой мы его принесли, господин магистр.

— Правильно сделали, что обратились ко мне, — не меняя интонации кивнул Захария, не удосужившись даже глаза поднять на собеседников. — Вы или кто-нибудь другой прикасался к браслету голыми руками?

— Нет, господин магистр. На наших лекциях…

— Браслет касался напрямую пола, земли или любого другого предмета?

— Нет, господин магистр, я был осторожен, — послушно ответил Давид, согнув идеально ровную спину в полупоклоне.

Интересно, зачем?

— Молодец. Есть предположения, кто мог подарить мадам Ровен эту красоту?

— Нет, господин магистр, — рыжий помотал головой, как показалось Максу, излишне эмоционально, сверкая медной шевелюрой. — У неё нет врагов.

— У всех есть враги, господин Давид, — Захария достал из ящика стола рабочие перчатки и натянул на тощие кисти. Его лицо выражало крайнюю степень сосредоточения, каким становилось каждый раз при работе с артефактами или иными предметами торга. — Даже у таких людей, как ваша мать.

— Что вы…

— Насколько мне известно, она отличается особенным благоразумием не вмешиваться в чужие дела и не портить другим людям кровь, не участвовать в пагубно сказывающихся на репутации разговорах или делах, — перебил колдун и вновь склонился над увеличительным стеклом, — Однако всегда найдётся тот, кто будет завидовать чужому счастью. А госпожу Агнеотис, безусловно, можно назвать счастливой… по объективным стандартам. Вот только магия подобного рода… — он вздохнул и не стал договаривать. — На вашем месте я бы сразу отказался от надежды, что браслет ей прислали по ошибке.

Студенты переглянулись. Перспектива сражения с невидимым врагом за благополучие близкого человека Давиду явно пришлась не по душе, но — и это было весьма похвально — лицо парня не выразило ни намёка на страх. Напротив — только решительность действовать, граничащая, впрочем, с юношеским безрассудством ввязаться в драку, которая ему окажется не по плечу. Черноволосый товарищ его настроя, к слову, не разделил и вполне закономерно поджал с трепетом губы.

— Ты вовремя, Максимус, — сказал наставник, обращаясь к застывшему на лестнице Путнику. — Подойди.

И хотя Максиму гораздо спокойнее было бы незаметно для остальных удалиться наверх, он неторопливо и почему-то немного скованно прошёл мимо студентов, проводивших его взглядами, с некоторой опаской приблизился к стойке… и всё никак не мог оторваться, рассматривая левитирующий между раскрытыми ладонями колдуна браслет. Чем ближе он подходил, тем сильнее ощущал какую-то странную тёплую волну, исходившую от украшения: тепло будто пульсировало, становясь то слабее, то мощнее, и когда парень поравнялся с креслом чародея, из рубинов донёсся до его слуха едва различимый шёпот.

Макс замер, гадая, послышалось ли. Приближаться к этой вещи хотелось меньше всего на свете, словно золотой блеск металла сулил ему верную смерть при первом же прикосновении, и уж точно он не настолько отчаявшийся, чтобы взять это в руки. Даже находиться неподалёку становилось противно, как если бы где-то совсем рядом образовалось болото. Украшение, чей смысл заключается в том, чтобы дарить владельцу радость, пахло гибелью.

— Ближе, — велел Захария.

— Мастер, — прошептал Макс, уставившись на принесённый артефакт как заворожённый: возражать напрямую он не осмелился, но и оставить без внимания подобный приказ не мог. — Это очень, очень нехорошая хрень. Не знаю, как это объяснить, я впервые чувствую нечто подобное, но… Вы слышите, как оно… оно говорит?

— Слышу. Подойди ближе и проведи над ним рукой, — распорядился наставник. — Разумеется, лучше не брать.

— Да я бы в жизни эту штуку пальцем не тронул, — с жаром признался парень, но ближе всё-таки подошёл и выполнил то, что ему сказали. Под ладонью словно угли тлели. — Господи, да он почти горит.

— Что думаешь?

— Что думаю? — переспросил Максим, не до конца понимая, что от него требуется. — Помимо того, что он опасен?

— Прислушайся к ощущениям, — спокойно пояснил Захария. — Проведи рукой. Медленнее. И скажи, что чувствуешь. Что слышишь. Считай это частью обучения.

Безусловно, это было самое настоящее обучение. Вот только… жуткое. Скверное. Макс рассчитывал, что практиковаться ему позволят сначала на безобидных предметах быта или животных, он совершенно точно оказался не готов к таким экспериментам! Но колдун уже плавно вернул браслет на его законное место в подарочной обёртке, отстранился и теперь выжидающе наблюдал за своим подопечным. Наблюдали за ним и студенты.

Назад путь отрезан, и Макс всё-таки нехотя разместил ладонь над коробочкой — кожу покалывало, будто рука затекла, — и зачем-то прикрыл глаза, подчиняясь приказу интуиции. Голос из браслета становился то тише, то громче, подобно волнам жара, от него исходившим. Слова на каком-то очень знакомом языке, но недостаточно чёткие, чтобы расслышать, шептал бесполый голос, заточённый в драгоценные камни. Это были красивые слова, но их смысл, остававшийся для парня непостижимым, на подсознательном уровне ввергал в ступор. Как если бы его пытались ввести в искусственную кому, усыпить бдительность, зачаровать тело и занять рассудок чем-то несущественным. Эта вещь убаюкивала, шёпот… напевал колыбельную?

В момент, когда Макс, повинуясь приказу бесполого голоса, расслабился, когда удалось сконцентрироваться на ощущениях в кончиках пальцев, браслет вдруг вспыхнул как светошумовая граната: яркий красный свет, обжигающе-горячий, резанул по руке словно лезвием. Макс глухо и как-то глупо вскрикнул от боли, моментально отдёрнул кисть — он был абсолютно уверен, что прикоснулся к раскалённой плите, настолько сильными и мерзкими волнами растёкся ожог, — и, опустив взгляд, увидел, как сквозь поры проступает кровь.

Разумеется, никакой вспышки на самом деле не существовало. Это только Максу довелось увидеть её закрытыми глазами — увидеть кожей и чем-то в груди, что теперь способно было улавливать магию.

— Чёрт…

Рука пульсировала. Ощущения сродни тем, как когда он случайно сунул её в костёр.

— Это сраный огонь, — наблюдая за тем, как кровь скапливается в бороздах ладони, прорычал Максим, хватаясь за больную руку здоровой. — Огонь и… не знаю, электричество, что ли. Будто током ударило и опалило. Оно шепчет, словно пытается ввести в транс или вроде того, мне даже спать захотелось, но я вообще не понимаю смысла его слов. Похоже на песню, но суть… Если бы я верил в существование проклятий, я бы сказал, что одно из них звучит именно так, Мастер. Эта дрянь может убить… часа за два, наверное, если не быстрее.

— Поразительно точная характеристика, — без следа сарказма кивнул чародей. — Пожалуй, я даже тебя похвалю. Молодец. Дай.

Он протянул птичьи пальцы к травмированной кисти и, осторожно коснувшись кожи, что-то сказал. Что именно — парень не понял, но пульсировать тут же перестало. На смену растекающемуся по предплечью огню пришёл благодатный холод.

— Почерпни чистой воды из чана на кухне и промой рану. Перевязочные материалы здесь, в комоде. А вы, господа, полагаю, воочию убедились, насколько правильным было решение отнести этот браслет ко мне. Разумеется, мадам Ровен не почувствовала бы то, что почувствовал мой подмастерье, тем не менее Максимус прав: полтора часа, и её можно было бы одевать в белое. И могу с уверенностью сказать, что нападавший знал, куда метил.

— Вы думаете, что… — Давид, наблюдавший за процессом обучения, сжал кулаки.

— На вашу мать кто-то целенаправленно хотел наложить проклятье, — закончил за него магистр. — Подобные вещи не мастерятся от безделья и не продаются на рынке за три серебряных. И уж точно не попадают не в те руки по ошибке. Это специализированная магия разрушения, вложенная в металл в процессе ковки, и стоят такие побрякушки… немало.

— Но кому могло понадобилось проклинать мою мать? — в голосе парня задребезжала тревога. — Она за всю жизнь мухи не обидела! Она ко всем так добра…

— По крайней мере, вы в этом уверены.

Оба гостя посмотрели на колдуна со смесью недоумения, недоверия и злости. Особенно быстро распознал в словах чародея неприкрытый намёк сын несостоявшейся жертвы.

— Вы о чём-то конкретном говорите, господин магистр? — слегка изменившимся тоном спросил студент.

— Лишь констатирую факт, господин Давид, — Захария отодвинул в сторону увеличительное стекло, покрутил немного обыкновенную с виду коробку перед лицом, затем поставил её, снял перчатки и убрал их обратно в стол. — Не всегда дети знакомы со своими родителями… по-настоящему. Впрочем, своих родителей я не помню и крайне мало с ними взаимодействовал, если таковые вообще существовали, посему не берусь говорить за всех.

Он выудил из нагрудного кармана рубашки трубку, забил табаком из крохотного бархатного мешочка и, сунув в чашу большой палец, поджёг смесь и закурил. Макс, омывая продолжавшую кровоточить ладонь, наблюдал за ними краем глаза, не решаясь повернуться полностью — это могло показаться бестактным.

— Не знаю, ваш ли это случай, так что наверняка не утверждаю. Однако… скажем так: это естественно, когда взрослые рассказывают своим детям только часть правды. На это не стоит обижаться.

— Вы знаете то, чего не знаю я?

— Я знаю очень много того, чего не знаете вы, господин Давид, — колдун хищно прищурился, выдыхая клубы голубого дыма. — И это тоже естественно. Уверены, что ни мадам Ровен, ни кто-либо другой не трогали браслет?

— Уверен, господин магистр. Она ещё даже не знает, что ей прислали такой… сувенир — их с отцом не было дома, когда я обнаружил посылку. Дожидаться их не стал.

— Это хорошо. Проклятье довольно сильное, — задумчиво проговорил чародей, поджав губы. — Не произведение искусства, но и не шутка. Снимать его с ещё живого человека гораздо утомительнее и дороже, чем предотвращать заражение от уже мёртвого. И я сейчас не только о деньгах.

— Может, есть возможность выследить того, кто это сделал? — Давид шагнул к столу магистра, но тот молниеносно поднял руку в предупреждающем жесте, так что юноше пришлось отступить. — Наверняка должен был остаться какой-то след…

— Подобная попытка крайне неразумна, — колдун выпустил столп дыма высоко в потолок. — Как я уже сказал, это намеренно созданный тёмный артефакт. Его ковали и инкрустировали камнями, вкладывая в каждую деталь частицы магии разрушения, поэтому разобраться в сигилах можно только при условии, если браслет разобрать. Но в таком случае нити магии лопнут и возможности предъявить какие бы то ни было доказательства у нас не останется.

— Доказательства? — студент округлил глаза. — Я не понимаю, какие ещё…

— Господин Давид, проснитесь уже и сосредоточьтесь, наконец, — ещё спокойнее вновь перебил его Захария. — У вас достаточно мозгов, чтобы понять, о каких доказательствах ведётся речь. Но не будем затягивать процесс осознания: неужели вы надеетесь на то, что на одном неудачном нападении ваш загадочный враг успокоится?

— Но при чём тут доказательства, господин магистр?

— При том, что в следующий раз он может преуспеть в своих действиях. И на такой случай должна быть подготовлена обвинительная база. Доказательства — одна из ключевых составляющих любого обвинения.

На виске Давида выступила пульсирующая венка. Он достаточно долго молчал, собираясь с мыслями, словно принимал решение, от которого будет зависеть чужая жизнь. Исходя из контекста беседы, вполне вероятно, что так оно и было.

— И что вы предлагаете? — осторожно спросил юноша. — Просто ждать, пока маму снова попытаются проклясть?

— Этого я не говорил, — в очередной раз затянувшись дымом, ответил колдун, поднялся из-за стола и жестом велел гостям оставаться на месте. — У меня есть кое-что, что поможет на время обезопасить мадам Ровен. Подождите здесь и постарайтесь ничего не трогать. Браслет — далеко не единственная опасность в этом доме.

И он быстро и тихо поднялся по лестнице на второй этаж.

Макс вернулся к столу, вытащил из комода, указанного Мастером, местный аналог бинта — ленту из грубого льна — и теперь обматывал руку, чувствуя, как оба клиента не сводят глаз с его спины. Он не видел, с какими лицами они смотрят на него, и не знал, какие эмоции чувствуют, но почему-то очень не хотел оборачиваться. В памяти всех присутствующих ещё слишком свежа была стычка с Жаном и последствия их глупого столкновения. Бережно накрывая ладонь одним слоем за другим, он размышлял о том, как много в этом новом мире старых, привычных явлений: подлость и трусость были в рейтинге безусловными лидерами.

Не видел он ничего удивительного в том, что природа обуздала границы между измерениями и пробудилась в человечестве разных эпох одинаково. Видимо, в этом присутствовала какая-то единая биологическая система, эволюционный закон, без которого ни в одной из реальностей человек как вид не мог существовать. Однако это удручало. Ведь если вне зависимости от контекста истории, вне зависимости от наличия и отсутствия магии вокруг люди продолжали подло убивать друг друга (в чём, впрочем, он уже имел счастье убедиться, только не размышлял об этом детальнее необходимого), то есть ли у такого создания шанс исправиться? И не являются ли тогда добрые бескорыстные люди кем-то вроде мутантов, которых и рождаться-то не должно, а они зачем-то всё равно есть?

Если так рассуждать, то именно подлость и удары исподтишка делают живое существо живым. Эгоизм как воплощение инстинкта самосохранения, похоть и продажность как воплощение инстинкта размножения… А насилие, коварство и жестокость — это, конечно же, инстинкт иерархии. Всё просто до тошноты. И как бы ни была сильна наша кора… Она всего лишь два с половиной миллиметра толщиной, в конце концов. Что она такое по сравнению с остальным мозгом, в котором бал правит первобытное животное?

Воспоминание о человеческой доброте сразу натолкнуло парня на мысли о Фрилейме. Интересно, сильно ей досталось от предков за то, что она прогуляла целый учебный день и вместо занятий рассказывала новому Путнику о своём мире?

— Значит, — тихо начал Давид. Максим против воли вздрогнул, настолько глубоко погрузился в рассуждения о добре и зле. — Ты теперь… Ученик господина магистра?

Макс обернулся. Студенты смотрели на него в упор, не демонстрируя толком никаких эмоций, но ему показалось, что они не слишком-то обрадованы его появлением в Эпиркерке. Возможно, всё дело в мимических изменениях лица, а может в его повышенной чувствительности. Большой роли не играло. Что теперь являлось гораздо более серьёзным вопросом, так это возможность (или отсутствие таковой) у нового Путника прожить хоть один день спокойно.

Он не удержался и бегло их оглядел. Если чернявый, с его узкими худощавыми плечами, представлял не ахти какую угрозу, то Давид-то сложён был будь здоров, и получить от него в жбан показалось равносильно тому, чтобы тебя сбила «девятка». В прежней жизни Максим старался по возможности играть по правилам: если противник слабее — позволительно и сказать ему пару ласковых, если крепче — лучше отступить. Вряд ли эти правила переставали действовать при смене мира обитания, но… Теперь парень отчего-то не спешил рассчитывать шансы, исходя исключительно из комплекции оппонента. Не последнюю роль в этой смене ориентиров сыграл ботаник-Жан, едва не расплющивший его мозги движением руки.

Впрочем, к счастью, у гостей вряд ли возникнет шальная идея сцепиться с ним в доме чародея. Комплекция комплекцией, но есть ещё здравый смысл.

Он не сразу заметил, но на груди обоих его вынужденных собеседников мерцали приколотые значки — одинаковые, со схематичным изображением кошачьей головы в профиль. Видимо, отличительные символы какой-то студенческой группы? Спрашивать Макс не решился.

— Нет, — признался он. — Пока только подмастерье. Мастер меня обучает немного, но статус ученика я ещё не получил.

Мне показалось, или этот Давид обрадовался?

— И… — Агнеотис, поджав губы, нахмурился. Вытаскивать из конкурента информацию он справедливо считал делом если не последним, то предпоследним, но на войне, как говорится, все средства хороши. — Почему он тебя принял? Если не секрет, конечно.

Хороший вопрос.

— Наверное, я его просто задолбал, — Путник не смог сдержать смущённой улыбки. Ссориться с теми, кто метил на его место намного раньше него самого, в планы не входило от слова «совсем».

Свежо было воспоминание о ментальном огне, насланном на его бедную головушку неуравновешенным ботаником, ой свежо…

— За… долбал?

— Надоел. Я же его практически преследовал, вот он и… не знаю. Сдался?

— Господин магистр? Сдался? — едко переспросил черноволосый студент и поморщился так, будто ему в пятую точку иглу вогнали до самой кости. — Как ты смеешь о нём так говорить и проявлять столько неуважения к своему покровителю? Этот человек никогда не сдаётся. И тем более не сдастся влиянию кого-то вроде тебя.

— Кцол, — Давид покосился на товарища с едва заметным (и несколько наигранным) укором. — Я понимаю, что ты от рождения редкостный хам, но хотя бы здесь не устраивай сцену. Этот молодой человек сам не знает истинной причины.

— Просто не хочет рассказывать, — уверенно ответил тот, кого Давид назвал Кцолом. — Боится, что среди студентов Магической Академии найдётся кто-то более достойный и сместит его. Правильно делает, кстати.

— Кто достоин, а кто — нет, решать Мастеру, — пожал плечами Макс, и раненая проклятым браслетом ладонь тут же стрельнула болью. Прошибло до лопатки. Не в силах сдержаться, он схватился здоровой рукой за запястье. — Вот же…

— У него высокая чувствительность к магическим импульсам, — без особого удовольствия отметил обладатель орлиного профиля, скрестив на груди руки. — Редко встретишь настолько восприимчивого человека. В тебе, часом, нет эльвейской крови? Хотя… о чём это я, — тут же нарочито громко фыркнул он, безусловно, копируя фразы магистра Хаоса. — В твоём лице ни черты утончённости или благородства, свойственной нашему роду, а в теле ни грамма…

— Никакого расизма и ксенофобии в моём доме, — приказал голос Захарии с лестницы.

Студенты примолкли и в полной тишине наблюдали за тем, как колдун спускается с последних ступенек, подходит к столу с небольшим футляром из красного дерева в руках и бережно снимает с крышки невидимые пылинки. Довольный эффектом, который производило на молодое поколение одно только его присутствие, чародей мягко улыбнулся своему найденному предмету и перевёл куда более жёсткий взгляд на просителей.

— Защитный амулет, — представил находку он и поставил коробочку на стол. — Можете осмотреть.

Давид протянул руку к шкатулке и бережно её открыл. Внутри на подкладке из обычной хлопковой ткани покоился маленький кулон: обычная серебряная монета со срезанными изображениями королей — такие в Эпиршире использовались в качестве основной валюты. В верхней части просверлена небольшая дырочка, через неё протянут шнурок из оленьей кожи, а вместо стандартной чеканки кто-то очень тонким и точным инструментом вырезал такое количество кружочков, треугольников и завитушек, что оставалось только присвистнуть. Издалека рисунок больше напоминал сплошную серую краску и только под лупой удалось бы разглядеть их все. Не каждый робот-гравировщик бы справился с подобной работой, а это всё, без сомнения, выточено вручную — правда, скорее всего, при помощи магии.

Давид поднял амулет за шнурок, покрутил перед лицом и поднёс к одной из сторон указательный палец: кожа заметно засветилась в том месте, где едва касалась кулона, и чем дольше происходил этот странный процесс проверки, тем сильнее вытягивалось у юноши лицо.

— Ментальная и физическая защита, преломляющий и рассеивающий экраны, стабилизирующая и подкрепляющая подушки… — перечислил он, вернув артефакт на место. — Сильная магия созидания. Позвольте полюбопытствовать: вы сделали его сами, господин магистр?

— Нет. И, тем не менее, не даю никаких гарантий, — Захария закрыл коробочку резко: парень едва успел отдёрнуть руку, чтобы ему не прищемило пальцы. — Очевидно, это не последнее нападение на мадам Ровен, и кто знает, какой способ избавиться от неё выберет убийца в следующий раз. Возможно, это будет магия — а может, и нож. Амулет не способен защитить от всего на свете.

— Мне страшно представить, сколько такая вещь стоит, господин магистр.

— Хорошо, что мы заговорили о цене. Вариантов несколько, юный Агнеотис, — колдун сел в рабочее кресло и тут же закурил. — Однако буду говорить прямо: я предпочёл бы обсуждать этот вопрос с вашими родителями. Насколько мне известно, вы ещё не достигли возраста, в котором гражданину Эпиршира разрешено пользоваться финансами семьи наравне с остальными её членами.

— У меня есть свои деньги, господин магистр, — студент немного побледнел. — Я их на учёбу откладывал, но…

— В таком случае, вот мои предложения. Вариант первый: я приношу вам что-нибудь менее дорогое. Разумеется, и менее действенное, зато вам хватит сбережений на образование.

— Нет, — с видимым напряжением выдавил Давид. — Я хочу, чтобы мама была защищена как можно надёжнее.

— Вариант второй: вы приводите сюда своего отца и свою мать и я говорю с ними лично, — тут от Захарии почему-то слегка повеяло холодком, словно из приоткрытой дверцы холодильника. — Скажу откровенно, я предпочёл бы побеседовать с ними, потому как проблема, с которой столкнулась и ещё какое-то время будет сталкиваться ваша семья, довольно серьёзна.

— Они оба не смогут выделить времени до послезавтрашнего дня, — тревожно дёрнул плечом парень. — А если на неё нападут сегодня? Что тогда? Помощь нужна как можно скорее, иначе я бы не потревожил вас в такой поздний час!

— Спокойнее, господин Давид, — стоило магистру прищуриться, собеседник тут же замолчал. — Не стоит повышать голос, на слух пока не жалуюсь. Равно как и на голову: я прекрасно осознаю срочность решения данной ситуации, хотя и не совсем понимаю, почему ваши родители со мной не согласны. Впрочем, не моё дело. Третий вариант: я сдаю вам этот амулет в аренду — ровно до тех пор, пока проблема не исчезнет и преступник не будет пойман. Один день — двадцать медных, и поверьте — это я ещё сильно продешевил, делаю скидку на несовершеннолетний возраст заказчика. В качестве залога… оставите это.

Он вдруг кратко махнул рукой, словно подгонял какой-то аромат к лицу: на шее Давида лопнула и взлетела в воздух тонкая стальная цепочка, на которой висел древний перстень, явно фамильный и явно дорогой. Кольцо с цепочкой прыгнули в цепкие пальцы магистра прежде, чем кто бы то ни было успел как-то среагировать. Очевидно, колдун заранее знал, к какому из трёх вариантов окажется склонен его юный клиент.

— Подарок от незнакомого доброжелателя, — кивнул на проклятый браслет на подставке чародей: голос его сочился иронией, — Оставляю себе в качестве улики и материала для изучения. Будет лучше, если он полежит вдали от обывателей — неопытные руки способны натворить немало бед.

— Г-господин!..

— Я осведомлён, как дорога вам эта вещь, — колдун покрутил перстень Давида перед глазами и поднёс его как бы невзначай к увеличительному стеклу. — Пока вы исправно платите за аренду амулета, кольцо останется в неприкосновенности. Будете приносить оплату раз в неделю, начиная с сегодняшнего дня, условия сделки просты: опоздаете — я оставлю эту красоту себе. Решите меня обмануть или обсчитать — я оставлю эту красоту себе. Допустите мысль, что не возвращать защитный амулет — хорошая идея и… угадайте, что?

— Вы оставите мой перстень себе, — упавшим голосом закончил студент.

— Как хорошо, что мы с первого раза друг друга поняли.

Маг вытащил из ящика стола небольшой холщовый мешочек и бережно убрал в него заложенное кольцо. То, как он обращался с украшением, свидетельствовало о намерении вернуть вещь законному владельцу, но Максим почувствовал, что Давида одолевают сомнения. Стиснув челюсти, студент неуверенно шагнул к рабочему столу, взял коробочку с предоставленным ему на время амулетом и аккуратно сунул во внутренний карман синего плаща. Другой рукой он выложил из нагрудного кармана вышитый нитками кошель и, пересчитав монеты, водрузил на стол горсть медяков. Сделка состоялась, пусть он и не так уж и сильно обрадовался возможным потерям.

С другой стороны, — думал Макс, — Давид ещё легко отделался.

— Пусть мадам Ровен носит его на шее, — велел наставник. — И не снимает, куда бы ни пошла, в том числе и в постели, разумеется: атака может случиться в любой момент. Если у вас возникнут подозрения касательно личности того, кто мог решиться на подобное преступление, немедленно сообщите мне. И обратитесь к городской страже. Пусть посматривают за вашим поместьем на всякий случай.

— Вы думаете, они могут быть полезны? — не скрывая скептического настроя, поинтересовался Агнеотис.

— Против магии простые люди практически бессильны, но поймать убийцу с ножом им мозгов хватит. Если это всё…

— Могу я… попросить вас ещё кое о чём, господин магистр?

— Смотря о какой просьбе идёт речь, — заметно жёстче ответил чародей.

Давид явно колебался. По его лицу пробежала тень испуга.

— Вы можете… помочь мне найти этого человека?

Парень вновь сжал кулаки. В его взгляде явственно читался настоящий страх — он сильно боялся говорить о чём-то подобном, очень сильно, потому что прекрасно знал, насколько это непростая работа для колдуна, — но вместе с тем понимал, что без его участия в поисках не будет никакого смысла. Кто бы ни желал маме смерти, эта таинственная зловредная личность знакома с магией разрушения не понаслышке, стражники против такого недоброжелателя вряд ли смогут действовать эффективно. Тем более, что в своё время магистр Хаоса был лучшим по части выслеживания и ликвидации неугодных королевству целей.

Колдун долго смотрел на него в упор. Белёсые глаза не мигали и не двигались, словно омертвели, побелевшее как мрамор лицо стало ещё острее обычного. Холод, источаемый обычно его телом почти незаметно, растёкся по лавке подобно перекипевшему кофе, сбежавшему из турки. И Макс понял, что всё плохо: такие вещи на Земле зовут воронкой травмы. Внезапно для себя Максим вдруг ощутил, что приоткрыл занавеску на окне и вгляделся за стекло, только в этот раз вместо улицы увидел то, что творилось у наставника внутри.

Лучше бы не видел.

Подобные запросы магистр получал время от времени — не мог не получать, учитывая его биографию, — но все эти просьбы несли в себе печать мести и ненависти, поэтому он никогда не соглашался. Покинув королевский дворец, Захария хотел сбежать от необходимости казнить и мучать, вот только прошлое не отпускало его ни на миг, бежало попятам и из раза в раз настигало. Со скоростью звука перед глазами Макса замелькали образы, туманные и парализующие дыхание: он не мог разобрать ничего конкретного, но знал откуда-то, что прикоснулся к чужим чувствам — и очень не хотел продолжать это неприятное знакомство. Страшно представить, какие эмоции испытывал чародей каждый раз, когда слышал подобные просьбы. Жутко даже находиться рядом и становиться невольным свидетелем его внутренней борьбы — а быть эпицентром такого хаоса…

Голова молодого Путника закружилась. Он на всякий случай бесшумно схватился за комод, возле которого всё ещё стоял, и зажмурился, чтобы не видеть и не ощущать. А картинки продолжали вспыхивать и проноситься мимо, и с каждой такой картинкой парень всё глубже и глубже нырял в отчаяние. Легче стало только после того, как пришло спасительное осознание: это отчаяние принадлежит не ему.

Колдун долго смотрел на Давида в упор. Он понимал, что этот случай — совсем другое дело, и какой-то части его личности хотелось помочь. На собственном горьком опыте магистр узнал, что случается, если окружающие бездействуют — искренне сочувствуя, его светлая половина порывалась вмешаться. Но воздух застрял в глотке и упирался изо всех сил, отказываясь проходить сквозь голосовые связки, пока губы из «помогу» не сложатся в «не ко мне». Вернуться к прежнему ремеслу, пусть и ради благой цели — всё равно что погрузиться в те времена, когда его глаза принуждали выслеживать мнимых врагов королевства, а руки — превращать людей в ворох мяса и костей.

Тогда он тоже хотел верить, что поступает правильно.

И всё же сейчас речь шла о спасении жизни, а не о её прерывании, ведь так?

— Я понимаю, что не могу просить вас об этом, господин магистр, — поджав губы, ответил Давид. Он и сам видел, насколько дерзкие слова сорвались с его губ, насколько трудно человеку, кого он уважает наравне с отцом и матерью, даже помыслить о подобной работе. И, что уж греха таить, эманации чародея возымели на студента внушительный эффект. — Но я не в силах стоять в стороне. Мы с вами оба знаем, что городская стража не способна противостоять этому преступнику, а между тем вознамерились проклясть близкого мне человека. Можно надеяться, что убийца просто богат и купил этот браслет, не создавая его самостоятельно… Но если на нашу семью нацелился тёмный маг, только вы дадите достойный отпор.

— Я не единственный колдун в Эпиркерке, — возразил Захария. Возразил очень медленно и с расстановкой. — И моя помощь совершенно не обязательно должна заключаться в непосредственном участии в поисках. Но, как я уже сказал, я осознаю, насколько серьёзным уже сейчас является риск для жизни мадам Ровен, и предприму необходимые меры.

— Спасибо, господин магистр, — оба гостя поклонились ему, но говорил по-прежнему только Агнеотис. — Большое спасибо. О большем вас я просить не смею.

— В такому случае, можете идти.

И они пошли. Осторожно, стараясь ни к чему не прикасаться, две фигуры брели прочь из тёмно-синего особняка, опустив головы, осознавая, что беседа приняла несколько неверную форму и что изменить её ход уже не выйдет. Чародей сохранял полную неподвижность и только пристально следил за их перемещениями, словно боялся, как бы они не выкинули какой-нибудь подлый трюк: стоило двери закрыться, он вжался спиной в стул, крепко схватившись за подлокотник свободной рукой, и задумчиво и беспокойно закурил. Курил так долго, направив взгляд в пустоту, что Максу показалось, будто тёмная магия браслета подействовала на колдуна сквозь перчатки и погрузила его в своеобразный транс.

Захария редко позволял себе пребывать в подобном состоянии и теперь старательно приводил мысли в порядок. Когда разговор завершился, он смог взять разбушевавшиеся чувства под контроль: ничего страшного не произошло и не могло произойти, никто не просил его лично выслеживать преступника, просили только принять в этом участие, да и даже если бы попросили — теперь у него никто не отберёт возможность отказаться. А как именно поучаствовать — уже решать ему, а не двум второкурсникам Магической Академии, верно?

— Мастер, — осторожно позвал Максим, отцепившись от комода. — Вы в порядке?

— Насколько я могу быть в порядке — да. В полном.

— Это не моё дело, но… вы плохо выглядите.

— Считаешь? — колдун посмотрел на него с иронией. — Что ж, спасибо за правду. В моём возрасте позволительно выглядеть дурно, но я приму во внимание твои слова.

— Я… не это имел в виду.

— Расслабься, — выдохнул чародей, словно больше пытался успокоить себя. — Это просто старые раны старого мага. Некоторые залечить сложнее. Налей мне вина, которое ты пил сегодня.

Парень рад был помочь — отчасти по той причине, что сам прочувствовал весь спектр его терзаний, отчасти из-за мелочного беспокойства за собственную сохранность. Он послушно принёс стакан, наполненный почти до краёв, и в нерешительности остановился возле стула для посетителей напротив магистра.

— Мне оставить вас одного, Мастер?

— Нет, — к изумлению Макса ответил он и, сняв с груди маленький свисток, похожий на собачий, протянул подмастерью. — Выйди на крыльцо и дунь в него дважды.

Вечерний воздух Эпиркерка был свеж и даже немного прохладен. Солнце садилось за пределами города, утопая в листве высоких деревьев и бросая на столицу последние свои лучи, крыши окрасились в ярко-красный оттенок, а облака над головой искрились бронзой. Молодой Путник повертел немного предоставленную ему вещь и дважды дунул в свисток, гадая, зачем он это сделал и что случится потом. Инструмент не издал ни звука. Неподалёку раздались хлопки крыльев.

Большая чёрная тень скользнула по лужайке возле особняка, подлетела стремительно и, раскрыв могучие широкие крылья, опустилась на крыльцо прямо к ногам Максима, клацнув по деревянному настилу острыми когтями. Это был ворон — крупнее любого, что когда-либо доводилось видеть парню в обоих мирах. Блестящие глаза птицы внимательно осмотрели его, крылья хлопнули вновь — и грузный пернатый, поднявшись на уровень груди, выхватил цепкими лапами свисток из пальцев Путника и нырнул в дом.

Я обещал себе ничему не удивляться.

Макс, воздержавшись от комментариев, вернулся в лавку. Магистр приглашающе выставил руку, как выставляют её профессиональные дрессировщики соколов — тяжёлое создание мягко опустилось на его предплечье, почти полностью обхватив когтями тонкую кость, — после чего пересадил птицу на плечо и выудил из лапки призвавший зверя предмет.

— Это Вова, — объяснил колдун. — Вова, это Максимус. Мой подмастерье.

— Вова… тоже разумный, как Дрозд? — спросил юноша, закрывая за собой дверь.

— Нет. Обычный сообразительный грач, но ради приличия следовало вас познакомить. Он мою почту доставляет.

За время его отсутствия Захария уже успел разложить перед собой лист плотной бумаги — той самой, слегка зеленоватого оттенка, которую они со Спаром привезли, рискуя жизнью, — а также достал перо и открыл чернильницу. Вова, вгоняя когти в плоть своего хозяина и едва-едва не пронзая ими кожу, перешёл деловито с одного плеча на другое и попытался было выдернуть из головы колдуна несколько волосков — наверное, перепутал их с соломой или ещё каким потенциальным материалом для гнезда. Писал магистр удивительно быстро и красиво, игнорируя попытки грача попортить ему шевелюру, писал, не задумываясь и не делая пауз, потом нанёс на уголок листа при помощи магии какой-то символ (с ракурса Макса было не разглядеть подробнее), свернул письмо трижды и пихнул птице в клюв — да с такой силой, что маленькая голова сдвинулась назад. Вова крепко стиснул добычу и покинул дом так же стремительно, как явился в него — и, очевидно, не нуждался ни в адресе, ни в имени получателя.

— Завтра, как покормишь Дрозда, сходим в замок, — держа трубку в одной руке и стакан с вином в другой, сообщил будничным тоном чародей, в упор не замечая изменившееся выражение лица своего подопечного. — Наряжаться как на бал не обязательно, но хотя бы причешись и умойся.