Ученик Истока. Часть I

Беда не приходит одна

Он попытался открыть глаза и с ужасом осознал, что не может этого сделать, как ни старайся. Тело валялось в слегка влажной от пота кровати брошеной куклой, над головой сквозь приоткрытое окно нашёптывал ветер, на улице постепенно светало. Приступ страха, захвативший запертого в клетке собственного организма Макса, подстегнул закричать, но часть не до конца пробудившегося сознания уже знала: попытки тщетны, ни вдохнуть, ни выдохнуть, из-за сонного паралича даже губами пошевелить не выйдет, что уж там надеяться на возможность продавить остатки воздуха через голосовые связки и позвать на помощь хотя бы сдавленным стоном. Будь он слегка бодрее, он вспомнил бы также и то, что его катаплексия обычно длится всего несколько секунд, что совсем скоро мозг проснётся, выйдет из фазы быстрого сна и позволит двигаться, но в первые мгновения парень ещё не способен был напомнить себе об этом и жадно цеплялся за едва различимые смазанные звуки снаружи, отчаянно боясь умирать.

Ему чудилось чьё-то присутствие совсем рядом — кто-то прокрался незаметно в комнату, кто-то пришёл сюда, пока город спит, и теперь смотрел на Максима сверху вниз с высоты гигантского своего роста, нависнув, слегка согнувшись, пристально выискивая в чертах расслабленного лица признаки пробуждения. Этот «кто-то» источал сладкий, почти приторный аромат каких-то незнакомых цветов, с его мутной чёрной фигуры ниспадал Максиму на лицо и грудь инфернальный холод. Что он сделает, когда поймёт, что жертва не спит? Ответом на этот вопрос Путник похвастать не мог и только бился в ловушке терзающей обездвиженности, стараясь раскачать вялый спросонья разум… и оставаясь полностью одеревеневшим.

Невыразимо долгие секунды прошли, и, когда онемение отпустило, первым делом Макс как мог бегло осмотрелся. Над головой только потолок, в комнате только пустота — если и стоял кто-то подле его постели какие-то мгновения назад, он успел скрыться, спрятаться — под кроватью или за шкафом… Или просто удалился своей бесшумной поступью в соседнюю комнату. В свою комнату.

Не глупи, — приказал себе парень, медленно садясь, и оперся руками о жёсткий матрас. — Это просто галлюцинации. Захарии здесь делать нечего.

На удивление ясным взглядом он ещё раз окинул спальню — после кошмаров просыпаться всегда было на зависть легко. Рубаха, в которой он отключился, прилипла к мокрой спине, на затылке свалялись волосы, капля едкого пота скользнула по виску, глаза заслезились от соли — страшный сон, поразительно чётко отпечатавшийся в памяти вплоть до самых незначительных деталей, взбаламутил организм задолго до полноценного пробуждения. Максим вытер ладонью лицо — не то в попытке смахнуть пот, не то желая смахнуть остатки видения, — по привычке обтёр влажные пальцы о простынку и судорожно вдохнул. Потом неторопливо выдохнул и вдохнул вновь, уже без истеричного свиста воздуха в сжавшемся горле. Затем в третий раз — почти полностью успокоившись. И хотя пульс, подозрительно и неестественно громкий, ещё напоминал о встрече с неприятными плодами разыгравшегося воображения, он всё-таки постепенно приходил в норму.

Моросящий дождик, на который Макс далеко не сразу обратил должного внимания и звуки которого воспринял поначалу как смазанные, стал неописуемо приятной неожиданностью. Вернувшись в горизонтальное положение и накрыв грудь воздушным одеялом, юноша уставился сначала в потолок, потом на подрагивающую от порывов ветра полупрозрачную штору на окне, а после — на обрывки облаков, быстро проносящихся над особняком. В ближайшее время уснуть он всё равно не сможет, иначе непременно вернётся в разгар кошмара, а это значило, что следующие минут хотя бы пятнадцать требовалось себя чем-нибудь развлекать — и Путник принялся думать, сражаясь с норовящими слипнуться глазами.

Понять суть происходящего последнюю неделю фарса он больше не пытался — задумка, что называется, обречённая на провал. Правда это или нет, загробная ли жизнь или кома — ему нужно проснуться. Вернуться из мёртвых. Прийти в себя и возвратиться домой. Дома его наверняка заждались…

Ведь так?

Мелкие капли на грани слышимого врезались стайками в оконное стекло, стуча по наличнику и скобам, мягко срастались в тяжёлые потоки и стекали струйками на листья растущих под окнами зарослей Рислинга. Приоткрытая форточка впускала в комнату запах дождя и влажный тяжёлый воздух. Разбивающаяся о раму вода брызгала на занавески, отдалённо напомнившие Максиму тюль с дачи старого школьного товарища — сквозь них можно было беспрепятственно смотреть на серое небо, покрывшееся неплотными, размазанными тучами — даже вставать не нужно, только подложи под голову руки. На улицах города всё ещё царила непривычная тишина, кроме звуков непогоды не доносилось ни единого шума, ни единого слова, и это благостное молчание цивилизации, поставленной на место одним лишь дыханием природы, поуспокоила парню разгулявшиеся было нервишки — чем дольше жил в Цельде Макс, тем сильнее его раздражали аборигены.

Ждут ведь?

Когда Стёпки не стало, маму словно подменили. Нет, конечно, она и раньше далеко не всегда улыбалась и посвящала Максиму всё свободное время, но только по той причине, что чудовищно уставала на работе, что старалась разрешить непрекращающиеся проблемы, мелкие и крупные, и при этом поддерживать быт после кончины супруга: мальчишки слишком малы были и бестолковы ещё на тот момент, чтобы готовить ужин на троих, а кушать хотелось регулярно… да и порядок в квартире, заигравшись, далеко не всегда берегли как зеницу ока. Потом старший сын вырос — и вместо того, чтобы стать опорой, на которую так рассчитывала мать и в которой так остро нуждалась, стал пожирающей всё и всех на своём пути раковой опухолью. Возможно, подобный исход был предсказуем — мама так и не нашла себе другого партнёра и, быть может, неосознанно пыталась возместить его отсутствие старшим из оставшихся в доме мужчин…

Кажется, это зовётся Эдипов комплекс?.. Нет, там вроде наоборот.

Но когда Стёпы не стало, её жизнь будто закончилась вместе с его жизнью, и от матери остался лишь мрачный осязаемый след — печальный призрак, безмолвный и потерянный, не способный уйти в иной мир или вернуться в реальный. Максим с ней практически не разговаривал — точнее, она почти не заговаривала с Максимом. Сколько бы ни старался он, ещё будучи подростком, на спортивном поприще, сколько бы ни надрывался, стачивая зубами гранит школьной науки, ей… казалось, вечно не хватало. Совсем чуть-чуть, совсем кроху — ещё одной искорки, чтобы вернуться к жизни, сбить пепел с плеч и вновь увидеть что-то кроме собственной скорби. Макс понял вдруг (и сам не понял, как дошёл до этого), что вместо неё годами нащупывал новую причину просыпаться по утрам для них обоих. Что мама, быть может, и вовсе не хотела просыпаться. И это осознание, пришедшее бесшумно и легко, возложило неподъёмный камень на его сердце.

Максим никогда прежде ни в чём её не винил. Давил обиду и грусть, давил страх перед размытым и смутным образом сомнительного будущего, потому что эти чувства лишали сил, а ему просто необходимо было оставаться сильным. На слабую, сломленную, растоптанную горем женщину даже сотой доли его личной боли возложить казалось поступком непростительным — она ни за что не смогла бы этого выдержать. Он медленно брёл по тёмному лесу, ступая наощупь, спотыкаясь и царапая ноги, потому что повесил фонарь за спиной — для мамы, печальным покорным призраком бредущей за ним след в след. Но…

Почему?

Разве не было Максу плохо и больно терять брата — точно так же, как плохо и больно ей было терять сына? Разве не родительская это задача — вести детей за руку через сумрак и корни навстречу просвету будущего промеж деревьев? Разве не она была гораздо старше, мудрее и опытнее, разве не она несла ответственность за обоих своих мальчишек?

Разве не ей следовало вспомнить, что у неё, вообще-то, есть ещё дети помимо Стёпы?!

Это эгоистично, — чувствуя, как звереет в груди темп биения сердца и как кровь затыкает уши, крепко стиснул Путник зубы и кулаки. — Ты мужчина, Макс, и это твоя ответственность как старшего мужчины — поддерживать членов семьи. Мама слаба, терять ребёнка — совсем не то же самое, что терять брата, это гораздо существеннее и тяжелее, заткнись и перестань себя жалеть, чёрт возьми. Распустил нюни, тюфяк, ещё поплачь, что мама сиську не дала и подгузник не сменила…

Спать больше не хотелось. По щекам тёк солёный, выедающий глаза пот — парень нервно и как-то остервенело размазал его по лицу, как ветер размазал за окном дождевые тучи по небу.

Она могла со мной хотя бы поговорить. Хотя бы заметить моё существование.

Максим вовремя себя затормозил: неприятные размышления на тему не свершившегося будущего способны были завести куда угодно, поэтому, дабы поскорее отвлечься, он в который раз принялся крутить в голове бессмысленные обрывки местных традиций, культуры и облика города. Возмущаться было на что — и, к счастью, негодование на тему чужих обычаев и законов работало почище любой психотерапии. Потом вспомнил о Фрилейме и невольно задался вопросом, досталось ей всё-таки от предков за прогул или не очень — скорее всего, досталось сильно, раз о ней ни слуху ни духу уже который день… А, впрочем, с чего бы ей объявиться? Она ничего никому не должна… Потом он подумал о Магической Академии и её почётной роли в формировании местной аристократической прослойки, потом о Даше — он перебирал в голове все доступные темы, но почему-то каждая из них стекала подобно струям дождевой воды за окном к одному и тому же: страшному сну, вынудившему его подорваться в…

А который, в общем-то, час?

Скромные часы на комоде предприняли неплохую попытку убаюкать парня своими стрелками — всего половина шестого. Но после спонтанной эмоциональной встряски (очередной) уснуть он не сможет ещё долго. Возможно, так влиял местный алкоголь. Возможно, услышанные накануне истории. Не последнюю роль сыграл вышедший из себя Захария, чья мрачная ледяная фигура привиделась ему как демон паралича. Но, скорее всего, виной тому были образы прошлого, вращавшиеся перед глазами, свернувшиеся в клубок и переплетённые с образами ночного кошмара. По сравнению с перспективой вернуться в чёрный и вязкий водоворот схлестнувшихся друг с другом воспоминаний, вероятность весь день проходить уставшим и сонным казалась ерундой.

От суеверного страха перед небытием, в которое отчаянно не хотелось проваливаться, Максима отвлёк приглушённый грохот на втором этаже и последовавшее сразу за ним недовольное бессвязное ругательство. Кажется, принц свалился с софы и теперь неловко пытался вскарабкаться на неё обратно… Безуспешно, судя по интонации комментариев.

Макс усмехнулся, представив разворачивавшуюся прямо под ним картину. Забавное, должно быть, зрелище… И Путнику сложно стало отрицать очевидное: Айгольда было по-человечески жаль.

Помнится, Максима угораздило когда-то очень давно безответно влюбиться в одну девочку из параллельного класса: у неё не было парня, но это не помешало нескладному подростку проходить в так называемой «френдзоне» следующие три года после их знакомства. Она обходилась с будущим чемпионом довольно жестоко — игнорировала любые попытки сблизиться и подпитывала лёгким кокетством, как только чувствовала, что рыбка соскакивает с крючка; открыто встречалась с другими ребятами, прекрасно при этом осведомлённая о чувствах, которые к ней испытывал молодой пловец; её не беспокоило, насколько безутешному влюблённому было от всего этого противно на душе, ей нравилось наличие хвоста из поклонников, и он был просто… «очередным». Вопреки ожиданиям многих, ближе к старшей школе она успокоилась и остепенилась, сошлась с довольно приятным и тихим одноклассником…, а на выпускном искренне попросила у Макса прощения. Он простил. В юности мы все имеем свойство быть несоразмерно жестокими — и столь же несоразмерно отходчивыми.

К чему я об этом вспомнил-то сейчас, интересно?

Максим, несмотря на юный возраст, своего отца запомнил очень хорошо. Среднего роста и средней комплекции, не очень красив и не шибко богат, он был чудесным и невероятно добрым человеком, умел трудиться и приучал детей к честности и справедливости. Прекрасный родитель и заботливый муж, его папа без промедления отдавал сыновьям всё, что имел — ни куска бы не смог проглотить, если бы в их тарелках оказалось пусто. Стёпка в смерти отца винил мать — мол, это она вынудила его работать, она хотела лучшей жизни, — и раньше Макс малодушно поддерживал его позицию глубоко внутри, потому что верил, что брат прав во всём — он старше, он знает и помнит больше. Но теперь, услышав историю Айгольда, юноша вспомнил, каким на самом деле являлся его собственный отец, и понял, что ни матери, ни начальству не было нужды заставлять его упахиваться до смерти: папа и сам с превеликой радостью клал себя на жертвенный алтарь, поскольку только такое поведение — «во имя детей» — считал верным.

Каким, если задуматься, мог бы вырасти Максим, если бы его отец вёл себя по отношению к нему так же, как Хэдгольд ведёт себя по отношению к принцу? Озлобленным? Потерянным и пустым? Помнящим в каждый момент своей жизни — и знающим, — что ему здесь не рады, что его здесь не любят, что он… клеймо позора просто потому, что появился на свет? А… как, собственно говоря, жить с таким знанием? Как выживать в окружении ненависти и презрения, будучи просто ребёнком — обычным, самым обыкновенным мальчишкой?

Неудивительно, что Айгольд научился подбирать друзей. Он искал… своих.

И нашёл, если верить рассказу Захарии. Человека, спасшего тебе жизнь (и даже с какой-то точки зрения подарившей её), приглядывающего за тобой с младенчества, воспитывающего тебя как родного и окружающего заботой, которой от собственного отца не дождёшься… сложно не назвать по крайней мере близким.

В комнате колдуна скрипнула дверь, через несколько секунд, уже на лестнице, раздалось тихое недовольное бормотание, ещё через какое-то время послышалась возня. Очевидно, чародей проснулся, услышав посторонний шум, и спустился проверить, а теперь пытался уложить своего гостя обратно на софу, при этом язвительным шёпотом отзываясь о происходящем фарсе и явно не стесняясь в выражениях. Королевич пробовал отвечать, но получалось слишком громко и несвязно (бедняга всё ещё был бессовестно пьян, что только подтвердило теорию Максима о его слабой переносимости спиртных напитков), и молодой Путник, прислушиваясь, вдруг рассмеялся — так тихо, как только мог: вспомнил, что точно так же перекладывал брата с пола на постель, стараясь не разбудить маму. В моменте это казалось страшным и мерзким, но возвращаясь в памяти к тем временам, парень испытывал только печальную теплоту.

Любой Стёпа был лучше мёртвого Стёпы.

— Твою-то матушку, Айл, помоги немного, — долетел до слуха уставший, но не такой уж и раздражённый голос Захарии. — Мне вот больше делать нечего в пять утра, как тебя в одеяло заворачивать. Дай выспаться и сам поспи.

Ответом ему стало какое-то нечленораздельное недовольное мычание. Забывший про свои кошмары Макс расслабленно прикрыл глаза: его вновь клонило в сон.

— Не следует тебе столько пить… Ложись, ложись.

Мычание усилилось, но недовольство из него постепенно пропало. Знакомые звуки убаюкивали: мама раньше тоже ворчала на старшего сына, когда пыталась с ним сладить.

— Отпусти, будь добр, ты мне волосы вырвешь… Закрывай глаза.

Сквозь полудрёму Максим услышал, как затихла возня. Теперь на втором этаже было тихо и спокойно. Инородное чувство заботы прокатилось по коже и мягко вдавило его в постель, матрас вновь стал приятным на ощупь, а комната — безопасной, и никаких страшных снов больше не предвиделось. И хотя парень знал, что это не его по-отечески гладят по голове, а только доносится до нутра отзвук чужого тепла, стало приятно и вместе с тем тоскливо.

Ощущения точь-в-точь как те, когда его перед сном гладила по волосам мама…

Как же сильно он хотел вернуться домой.

— Проснись и пой.

Не шибко-то отдохнувший магистр, застывший в дверях с мрачным лицом, стал первым, что увидел Макс, поднявшись с подушки — не самое, надо отметить, жизнеутверждающее зрелище. Взъерошенные волосы, ещё ярче потемневшие круги под глазами, впавшие до неузнаваемости щёки — к гадалке не ходи: полночи провёл в попытках утихомирить бесноватого королевича, особливо подверженного воздействию гравитации.

— Ещё раз проспишь — будет штраф, — ровно заметил колдун и по-английски удалился.

Вместо зубной щётки в доме магистра пользовались нитью — причём не той, что привычна практически любому жителю Земли, а какой-то особенной, удивительно прочной и (к неудовольствию Макса, привыкшего к подчёркнутой и даже слегка излишней брезгливости, подпитываемой промышленностью родного мира) многоразовой. Полировать зубы кашицей из листьев мяты, молока и пыли из каких-то кристаллов с ничего парню не говорящим названием поначалу было делом непривычным, но вскоре выяснилось, что на дёсны и полость рта оригинальный состав в целом воздействует невероятно благосклонно: теперь он лучше понимал, какими манипуляциями наставник добивался искрящейся белизны своих клыков. На замену мылу пришла, к слову, та же самая кристаллическая пыль: её чародей научился варить с жиром и маслом и даже замешивал в состав какие-то, как он сам это называл, «эссенции» из фруктов и цветов — и пускай Максим прежде в жизни бы не обратил на это внимание, то, как изменилась его кожа всего за несколько жалких дней, не могло не броситься в глаза даже среднестатистическому молодому человеку неполных двадцати лет, в гробу видавшему даже мысли о косметических процедурах. Быть может, не последним фактором, повлиявшим на подобные перемены во внимательности, стали полностью исчезнувшие с поверхности его тела прыщики.

Утренние процедуры никогда ещё не были так важны, как сегодня. Холодная вода из чана освежила и зарядила посильнее кофе, а стоило вылить всего чашку жидкого льда на голову и шею — и последняя сонливость исчезла без следа. Чистая одежда встретила его на крючках в шкафу. На какое-то время благоухания ручного мыла и эффекта от обливания хватит, а дальше придётся придумывать новые методы ободрения.

За кухонным столом, стараясь не уснуть, сидел, подперев голову кулаком, Айгольд — и сладко-сладко зевал. Выглядел он безобидным как младенец: розовощёкий, с торчащими во все стороны локонами из золота и опухшими покрасневшими веками. Мастер с грохотом опустил перед ним тарелку с кашей, принц, вздрогнув, ненадолго пришёл в себя, с очень недовольным видом окинул взглядом пищу и лениво поморщился.

— Приятного аппетита и ступай отсыпаться на софу, нечего свои сонные флюиды тут распространять, — велел чародей безапелляционно. — А ты, Макс, за мной.

Юноша послушно кивнул и зачем-то согнулся в полупоклоне. Привычки такой за собой он никогда прежде не наблюдал, в родном мире подобные жесты не приветствовались, но этим утром мозг в обход сознания решил проявить побольше уважения — с перепугу ли после вчерашней вспышки ярости или ещё по какой причине, осталось за кадром. Колдун сделал вид, что не заметил — только уголки его губ слегка дёрнулись, порываясь растянуться в улыбке — и повёл своего подопечного на улицу, в уже знакомый сарай.

Вернее, намеревался повести — стоило им показаться на крыльце, как за забором заметно оживились зеваки (видно, кто-то настучал-таки, что в особняке ночевал наследник трона), и среди любопытных промелькнула парочка смутно знакомых юноше лиц. Макс, конечно же, без труда признал в одном из гостей Давида: пламенеющие рыжие волосы сложно не разглядеть в русо-каштановой массе. Если утро начнётся с присутствия Агнеотиса…

Что ж, будем надеяться, что он не станет предвестником ещё более поганых событий.

Студент махнул неуверенно рукой — его заметили оба Путника сразу — и неуверенно шагнул на территорию особняка. В глазах — тревога и трепет, за спиной — темноволосый приятель (Кцол, кажется… интересно, они всегда вместе ходят?), в руках — сминаемый в нервном порыве край форменного светло-синего плаща. Колдун, даже темпа не сбавив, поманил их рукой идти следом и пошлёпал босыми ступнями по дорожке к своим горячо любимым козам и курицам. В отличие от того утра, когда Макс расспрашивал про его виноградники, сегодня Захария, очевидно, не намеревался тратить ни секунды на пустую болтовню.

Студенты не решались обратиться к нему, пусть и по разным причинам. Кцол, насколько мог судить молодой Путник, к визитам в тёмно-синий особняк особенной заинтересованности не проявлял и явно не преследовал какой-либо цели пребывать здесь дольше, чем того требовали обстоятельства: с лёгким, ненавязчивым и вполне преодолимым любопытством он рассматривал мимолётными взглядами чародейскую территорию, больше любуясь уголком природы посреди столицы, чем действительно стремясь что-либо изучить, и, пожалуй, просто пользовался возможностью немного прогуляться в сени вековых дубов и запахах плодовых деревьев. Ему вполне было достаточно мотивации Агнеотиса, который-то как раз весьма рьяно рвался к магистру Хаоса в гости — оно и понятно: на кону стояла жизнь его матери. Противоречивые желания — «заговорить» и «не прерывать чародейские думы» — вынуждали несчастного школяра то нагонять Захарию почти вплотную, едва не наступая на чужие пятки, то в нерешительности сбавлять темп, но маг ловко игнорировал терзаемого сомнениями пришельца и стоически молчал.

Впрочем, почему «стоически» — Захария в принципе без дела не трепался, поэтому, вероятно, находил робость Давида весьма выгодной и полезной. Молчал и Максим, не до конца определившийся, какие чувства испытывает к непрошенным визитёрам — раздражение или всё-таки жалость, поскольку выглядели студенты и правда неважно.

— Господин магистр, — поджав губы, позвал наконец Давид, когда в очередной раз нагнал колдуна уже у двери в хлев. — По поводу моей просьбы…

— В данный момент, господин Агнеотис, я занят, насколько вы можете видеть, — спокойно прервал его маг. — Если проявите немного терпения, мы обсудим любой тревожащий вас вопрос. А пока, Максимус…

Он открыл сарай и жестом пригласил парня войти внутрь.

— …лови.

Из мягкого полумрака на замершего на пороге молодого Путника уставилось с десяток блестящих чёрных птичьих глаз.

Выполнять подобное задание при свидетелях — двух молодых волшебниках, ровесниках, один из которых буквально на днях пытался натравить на Макса городскую стражу и отзывался о нём весьма нелестно — могло оказаться… выражаясь мягко, слегка унизительным. В жизни не ловивший куриц голыми руками, молодой Путник наверняка станет посмешищем, носясь в перьях по всему сараю и падая в грязь, но делать нечего: пускай Захария и проявлял к подмастерью определённую снисходительность, нежелание жертвовать репутацией в качестве достойной причины отказа от задания бы не принял. Собравшись с духом, юноша неуверенно шагнул внутрь — чародейские питомцы, почуяв неладное, без истерики, но довольно проворно разбежались врассыпную.

На заметку: появление этого рыжего на пороге отныне дурной знак. Официально.

Напрягая извилины и соображая, как бы поступил на его месте опытный птицевод, парень плавно и медленно продвигался вглубь курятника, пока не выцепил взглядом одну несушку, и принялся очень мягко, практически незаметно оттеснять её от товарок. Наблюдатели молчали. Прыжок вперёд и вниз, сравнимый, пожалуй, даже с кошачьим прыжком, стал и для наблюдателей, и для самого ловчего полной неожиданностью — словом, для всех, кроме курицы: она хлопнула крыльями и весьма проворно попыталась улизнуть, Макс чудом умудрился настичь её, в последний миг вцепившись в растопыренный хвост (и мысленно поблагодарил тренера, что за каким-то хреном заставлял пловца оттачивать скорость реакции).

Умирать или сдаваться вот так просто первому встречному птица, конечно же, не планировала — и мгновением позже так больно клюнула агрессора в руку, что не разжать пальцы Максиму удалось, только призвав на помощь всю свою силу воли… и страх опозориться. Кровь капнула с ладони на рыжие перья и смочила пеструшке крыло.

— Сильна, однако, — одобрительно кивнул Захария. — Я и забыл, что у них настолько острый клюв.

Конечно, забыл, — не удержался Максим, пока старался поудобнее перехватить разбушевавшийся корм Дрозда. — Больше скажу: ты и не вспоминал никогда. У тебя ж есть возможность её магией обездвижить.

Разношёрстная компания, пропустив триумфально вынесшего из курятника свою добычу подмастерья, с колдуном во главе двинулась к конюшне. Курица поначалу отчаянно дёргала ногами и головой, пытаясь вырваться и клюнуть Макса ещё разочек, но Путник перехватил-таки её кое-как да с такой силой сдавил шею, что едва не задушил. Теперь наблюдать за студентами академии было некогда и незачем — воздерживавшиеся от каких-либо вопросов гости наверняка вполне очевидно недоумевали, почему при всём этом представлении присутствуют.

Стоило воротам открыться, Дрозд, почуяв запах крови, поднялся на свечу и от души двинул передними копытами по двери денника — та едва вместе с петлями не выскочила из пазов. Грохот, с которым подкованные копыта зарядили по дереву, кого угодно вынудил бы подскочить на месте — и тройка молодых дарований, сопровождавшая чародея, исключением не стала.

— Отставить, — велел колдун резче обычного. — Будешь ломать имущество — запрягу в телегу, товары развозить по городу.

Угроза подействовала на кровожадное млекопитающее отрезвляюще: возмущённо закинув голову и заржав, жеребец вернулся на землю всеми четырьмя ногами, ибо впредь буянить не намеревался — только взгляд, голодный и злобный, приковал к ещё живой жертве намертво. Однако приказ впечатлил и свидетелей — особенно будущих магов, в глаза не видевших настолько послушное и разумное домашнее животное. Не до конца понимая, что они тут забыли, Давид и Кцол опасливо осматривались и принюхивались (очевидно, от недоумения): вид чистейшей конюшни был для парней в новинку, а отсутствие характерной вони и подавно. Увлекаться, впрочем, не стали: права, на которых они вообще появились в хлеву, оставались недоступными пониманию, нарываться на грубость не хотелось, а значит, стоило поумерить пыл любознательности и не совать нос куда не следует. Максу пришлось сдержаться, настолько их потерянный вид показался ему забавным.

— Людей не трогать, это гости, — велел чародей и отпер денник…

Хорошо, что ему посчастливилось встать в проёме.

«Лошадь застоялась и решила выйти побыстрее» — так решил Давид и так же, скорее всего, подумал Кцол, поскольку студенты не проявили по отношению к поведению зверя практически никакого беспокойства — отошли на шаг назад, может быть, чисто рефлекторно, но даже в лицах не изменились. Когда новый Путник, моментально подобравшись и почти сгруппировавшись на манер атакующей собаки, с полными ужаса глазами уставился на разыгравшегося коня, в первые несколько мгновений Агнеотис с неизвестно откуда возникшим чувством снисходительности даже храбрился демонстративно, словно для пущего контраста между ними, косился на беднягу с недостойным ощущением собственного превосходства — и захлестнувшие его эмоции, скверные и низкие для чистокровного мага, вызывали отголоски стыда за собственную мелочность. Вдруг, например, в мире этого Максимуса не существовало животных, похожих на лошадь — вполне естественно и даже здраво, что он боится любого поведения, отличного от «спокойного».

Давид успел презрительно покоситься на чужеземца, успел отметить к собственному неудовольствию, что Макс, несмотря на откровенный и сильный испуг, инстинктивно выставил руку на уровне чужого живота в попытке отгородить рыжеволосого студента от опасности (как будто его хилая ладошка могла бы как-то помочь). Даже успел признать, что подмастерье у господина магистра не такой уж и скверный, раз думает о чьей-то ещё сохранности помимо собственной, и пристыдить себя ещё яростнее за недостойные мысли…

И всё это за те несколько мгновений, пока танец Дрозда в деннике и его агрессивная молотьба копытами по полу вписывалась в рамки нормального. Поскольку потом, задрав голову, конь заржал вновь — и этот звук вынудил присесть уже всех троих.

Голос плотоядной лошади — совсем не то, что голос лошади травоядной. Хищное рычание Максу не послышалось, оно и правда могло родиться благодаря магимутировавшей голосовой щели. Рёв, смахивавший больше на медвежий, прокатился по конюшне раскатом грома, взбесившийся на ровном месте жеребец, выпучив глаза, ронял на пол пену, мотал головой и рассекал воздух хвостом, каждый удар копытами высекал из бетона искры. И всё это сопровождалось оглушительным ржанием, хрипом и всхрапом; он выл и ревел и даже по-собачьи жадно поскуливал, пока горящие в полумраке денника глаза неотрывно следили за студентами академии, гипнотизируя и парализуя. Даже курица в цепкой хватке Максима покорно смирилась с судьбой и обмякла в крепко стиснутом кулаке. Колдун невозмутимо замер в дверном проёме, выступая теперь единственной преградой разбушевавшемуся зверю; запертый в довольно скромном пространстве денника, как тигр в клетке, Дрозд бросился сначала в один угол, затем в другой, несколько раз саданул в прыжке задними ногами по стенам — дерево жалобно задребезжало, грозясь треснуть, — после чего, к ужасу присутствующих, внезапно пошёл на таран.

Чародей даже ухом не повёл, и если бы Макс не успел уже немного понаблюдать за этим человеком в быту, решил бы, что он не может пошевелиться, оцепеневший от неожиданности или страха. Конь ринулся на окаменевшего мага, в последний момент вдруг затормозил всеми четырьмя и встал как вкопанный — мускулистая грудь с бугрящимися мускулами остановилась сантиметрах в десяти от чародейского живота. Захария моргнул и… больше не предпринял ничего. Только сверлил лошадь раздражённым и тяжёлым взглядом, сжав и без того тонкие губы в почти неразличимую полосу. Всхрапнув, жеребец попятился, стремительно обернулся вокруг своей оси, поднялся на свечу и предпринял последнюю попытку избавиться от препятствия — ударил дважды передними ногами, ударил хирургически точно выверенными движениями, целясь мимо головы, но размахивая копытами в опасной близости от чародейского лба.

— Я велел не трогать.

Сложно было сказать наверняка, что напугало Макса больше — агрессивное поведение плотоядной лошади, вознамерившейся атаковать, или это отчётливое, ледяное, пробирающее до самых костей напоминание. Дрозда оно вразумило быстро — нехотя вернувшись в естественное для коня положение, всё ещё злой и напористый, он замотал головой, разбрызгивая пену, но попыток прорваться более предпринимать не пробовал. Напротив — пораскинув немного мозгами, он, признавая поражение, попятился нехотя прочь от выхода. Попятились и вышедшие из парализующей растерянности свидетели внезапного буйства, поскольку никому из них прежде не доводилось воочию наблюдать, как Захария выходит из себя, но голос и тон, которым напомнил о своём приказе колдун, вполне прозрачно намекали: магистр Хаоса сейчас в нехорошей близости от бешенства.

Давид уже успел догадаться — они имели дело с буйной скотиной, достаточно разумной, чтобы понимать речь и подчиняться командам, поэтому Максимус и отреагировал так, как отреагировал, причём распознал угрозу гораздо раньше остальных и даже предпринял слабую попытку загородить собой непосвящённых, пускай и заведомо бессмысленную. Шёпот, стыдивший Агнеотиса, стал чуточку громче.

— Молодёжь, — обернулся к ним Захария. — К стене.

Троица синхронно метнулась в указанном направлении и вжалась в неё спинами как могли плотнее.

— На выход, — приказал колдун присмиревшему питомцу. — И только попробуй тронь кого.

Каждый удар подков по бетону отзывался эхом в такт биения их сердец. Не отрывая от гостей пристального хищного взгляда, Дрозд медленно покинул денник, неторопливо направился в сторону левады… и лишь на миг замедлившись возле Кцола и шумно и жадно втянув воздух с запахом его волос и кожи мягкими крупными ноздрями, раздражённо и нетерпеливо выскочил на улицу.

— Прошу простить, — даже ради приличия не изобразив раскаяние, бросил всё ещё раздражённый чародей. — Он отвык от посторонних.

И, не растрачивая больше ни капли драгоценных сил, ненадолго скрылся в последнем отсеке, чтобы поковыряться немного за стенкой — через мгновение послышался лязг металла (вынул из пня топор). Когда студенты вслед за шагнувшим вперёд Максом приблизились, колдун уже тянул к птице костлявую руку. Фартук из кожи висел на нём, туго затянутый на поясе.

Вот так просто? — глазам не верил молодой Путник, подчиняясь непроизнесённому приказу как зачарованный. — Он просто возьмёт и даже не скажет больше ничего?

— Запоминай, — кратко сказал магистр, забирая вялую, придушенную почти насмерть курицу.

Сжимая тяжёлый топор одной рукой, второй он уложил птицу на спину, длинными пальцами стянув оба крыла друг к другу, плотно прижал к пеньку и одним ударом снёс голову. Кровь хлынула вперёд, заливая пол, пеструшка дёрнула лапами и вдруг принялась колотиться и биться в его хватке, разбрызгивая кровь во все стороны, а отрубленная голова, скатившаяся на камни, с пока ещё живым глазком раскрывала и закрывала клюв, из которой проглядывал поалевший и мокрый язычок.

— Главное — не выпускай, пока не прекратится агония, — ровным тоном распорядился Захария, не обратив внимание на заметно побледневших слушателей. — Иначе придётся мыть пол, она долго может носиться. Но я это уже объяснял. Ясно?

— Да, Мастер, — Максим постарался придать своему голосу как можно больше твёрдости: не хотел показывать свидетелям, насколько далёк от разделки домашней живности.

Какое-то время все трое молча наблюдали за постепенно стихающими рывками, и когда кровь перестала бить, а начала лишь стекать по пеньку, колдун поднял тушку и уложил на разделочный стол. Макс тут же подошёл ближе, готовый ассистировать в случае необходимости.

— Подай короткий нож и принеси ведро для отходов.

Парень выполнил приказ, не издавая ни звука.

— В курице всё проще. Вскрываешь живот… вываливаешь внутренности в ведро… отрезаешь ноги вот по этот сустав… Пока не забыл: голову с пола подними и тоже в ведро кинь… угу. Дальше совсем легко: выщипываешь перья и складываешь их горкой тут, аккуратно, они нужны чистыми. Следи, чтобы внутри не осталось органов — особенно… — раздался хруст, и серые руки Захарии извлекли из тельца какую-то трубку с мешками. — …органов дыхания. Закончишь с перьями — и всё. Понятно?

Макс кивнул.

— Потроши маленьким ножом, им удобнее. Вопросы?

— Ему курицу целиком давать?

— Максимус, — Захария, игнорируя кровь, устало провёл скользкой ладонью по щеке и оставил на лице кровавые разводы, чем вызвал у случайных зрителей вполне оправданное отвращение. — В нём около пяти сотен килограмм живого веса. Как ты думаешь, хватит половинки?

— Вряд ли, Мастер.

— Тогда не вижу в вопросе смысла.

Максим покосился на гостей: студенты переглядывались, не до конца понимая, что значит этот разговор. Но затем в глазах Кцола мелькнула догадка, и без того бледное лицо стало ещё бледнее. Решив на них более не отвлекаться, он как мог оперативно вырвал все пёрышки вместо наставника и, не в силах сдержать гримасу брезгливости, понёс завтрак скакуна к кормушке.

— Вы хотели со мной побеседовать, — напомнил чародей, наблюдая краем глаза, как подопечный, сбросив явно тяготивший его груз в деревянное корытце, возвращается в отсек-номер-четыре и моет топор. — Я вас слушаю. Что-то случилось? Амулет потерял силу?

— Н-нет, господин магистр, — всё ещё не отошедший от жуткого поведения чародейского жеребца, Давид против воли поморщился, и хотя длилось это всего миг, колдун заметил. — Вообще-то, всё очень даже хорошо. Мама, когда узнала, что этот амулет от вас, надела его без лишних расспросов и пока ещё ни разу не снимала.

— Тогда что вас беспокоит?

— В первую очередь я пришёл сообщить, что мои родители желают встретиться с вами. Обсудить сложившуюся ситуацию.

— Замечательно, что они наконец решились, — кивнул колдун не без иронии.

— И, во-вторых, хотел узнать… Не подумайте, что я вас поторапливаю или… Просто мне… мне важно знать, как продвигаются поиски этого преступника, если они продвигаются. Поймите меня правильно.

Чародей выдержал паузу, за время которой Макс закончил прибираться и вернул топор обратно в пенёк.

— Вчера я встречался с магистрами Света и магистром Реки, — кликнув Дрозда вернуться в конюшню и закрыв за ним ворота, шагал теперь в сторону особняка Захария. — Они согласились, что дело срочное. Сегодня в полдень состоится Совет Круга, там его члены будут определяться с дальнейшим планом действий.

— И вы… тоже?

— Разумеется, — не постеснялся пренебрежительно скривиться колдун. — Должен же кто-то поторапливать их, верно?

Давид шёл следом, сосредоточенно и хмуро вцепившись взглядом в какую-то точку на горизонте, но, поразмыслив немного, внезапно обогнал собеседника и в лучших традициях романов про средневековых рыцарей сначала встал, преградив путь, а после опустился перед ним на одно колено и склонил голову. Очевидно, ни Захария, ни Максим такого поворота событий не ожидали — потому и замерли, не до конца понимая, зачем все эти церемонии нужны посреди двора.

— Я не знаю, как вас отблагодарить, господин магистр, — склонившись ещё ниже, с торжественной искренностью принялся декламировать школяр. — Вы бесконечно добры к моей семье, и я клянусь, что непременно отплачу за вашу защиту.

Молодой Путник покосился на старого — Захария, очевидно, был неплохо знаком с этикетом и правилами приличия местной аристократии, вот только подобное поведение его явно нервировало: Макс отчётливо видел, что наставнику до дрожи хочется прекратить спонтанное выступление этого солиста как можно скорее (тем более, что развернулось оно в обозримой части территории, и за забором уже роптали вездесущие прохожие), но держался и терпеливо слушал речь, которая, кажется, заканчивалась не скоро.

— Знаю, что глупо и даже непростительно предполагать, будто простой юноша, студент, сможет однажды пригодиться могущественному чародею, которым вы являетесь, господин магистр, но я приложу все свои силы, чтобы однажды доказать, что вы не даром проявили к нашей семье благосклонность и ответили на зов о помощи.

Слов ещё было много, очерёдность их менялась, но смысл из предложения в предложение не продвигался вперёд ни на сантиметр. Захария героически дослушал до конца. Убедился, что замолчавший на одном колене Агнеотис не просто подбирает ещё больше синонимов благодарности — посложнее да витиеватее, — и только после этого беспокойно покивал.

— Я принимаю вашу клятву, господин Давид, поднимайтесь уже.

Агнеотис покорно поднялся.

— Если хотите отплатить помощью за помощь — ступайте со мной.

Они вошли в самопроизвольно распахнувшуюся дверь, и стоило школярам переступить порог, как им открылся поразительный и даже слегка шокирующий вид на Айгольда, задремавшего за столом — правда, что странно, не обеденным, а рабочим, расположенным аккурат напротив главного входа в особняк.

Очевидно, до софы добраться сил не хватило, — смиряясь внутренне с тем, что данная королевская особа будет довольно часто присутствовать и в его жизни тоже, с каким-то лёгким умилением отметил Макс.

Ожидая, что эта картина не оставит гостей равнодушным, парень краем глаза взглянул студентам в лица — и действительно, Агнеотис и его вечный компаньон, открыв рты и даже не заметив этого, довольно продолжительное время в упор рассматривали мирно посапывающего златокудрого человека, накрывшегося своей дорожной мантией, и в особенности его румяное, слегка опухшее лицо, подпёртое кулаком. Айгольд буквально источал спокойствие — расслабленный, умиротворённый, он, безусловно, чувствовал себя здесь в полнейшей безопасности — можно было легко заразиться сонливостью, просто за ним наблюдая.

Кцол, и это Макс отметил сразу же, при виде принца мелко задрожал, вот только эта дрожь едва ли могла расцениваться как дрожь восторга или хотя бы уважения — черноволосый и худосочный юноша дрожал от страха. И это шокирующее открытие, которое молодой Путник сделал случайно, признаться, выбило его из намеченной колеи поведения: кто в здравом уме испугается этого… пускай и прилично подращённого, но всё-таки ангелочка — с по-детски пухлыми щеками и губами, с наивным и даже слегка туповатым выражением лица, с этой ниткой слюны, стекающей из уголка рта на рукав?

Какие именно мысли и подозрения родились в голове студента в тот момент, оставалось только догадываться, но, какими бы они ни были, Давид этих настроений не разделял: у него перехватило дыхание, и нельзя было сказать точно, от неожиданности ли или от благоговейного трепета перед будущим королём. Встретить юного монарха в непосредственной близости, да ещё в доме магистра Хаоса, гость оказался не готов — растерявшись, смутившись и потупив взгляд, студент, не долго думая, вновь опустился на колено.

— Зря стараетесь, господин Давид, — улыбнулся колдун. — Его Высочество изволили выпить лишнего накануне вечером и теперь крепко спят.

— Я… я понимаю, господин магистр, но… — юноша боязливо заглянул собеседнику в глаза. — Это же принц Айгольд… верно?

— Верно, — подтвердил чародей и подошёл к королевичу своей бесшумной поступью, должного трепета не демонстрируя. — И, как видите, он не пылает бодростью и весельем с утра пораньше, как обязывает его должность. Окажите честь: составьте нам компанию за завтраком вместе со своим… компаньоном. В присутствии своих подданных, я уверен, Его Высочество быстрее придёт в себя.

Захария вдруг хлопнул в ладоши над самым ухом задремавшего подопечного, и хлопок вышел настолько громким и звонким, что королевич подскочил как ужаленный и от неожиданности, плохо контролируя затёкшее тело не протрезвевшим ещё мозгом, почти скатился со стула.

Действительно комичный персонаж.

Подслеповато осмотревшись, убедившись, что поблизости нет разъярённых крестьян с вилами или беспощадных агентов отца, а есть только счастливый от своей идиотской детской выходки колдун и двое не знакомых ещё пока юнцов с разной степенью удивления на лицах, наследник престола с такой обидой и злостью глянул на него, что маг не выдержал и рассмеялся.

Поразительно всё-таки, — против воли подумал Макс. — Как по-детски чисто хохочет такой… неоднозначный человек.

Айгольд шутки не оценил.

— Совсем из ума выжил?

— А по-моему вышло забавно, — схватившись за бок в приступе хохота окровавленной ладонью, ответил Захария.

И принц проявил чудеса внимательности для того состояния, в котором по-прежнему находился: заметил кровь, хотя торговый зал был погружён в привычный полумрак, и как по команде оживился.

— Порезался, что ли?

Он попытался было рассмотреть руки товарища повнимательнее, но Захария благоразумно остановил спонтанный порыв несвоевременной заботы о ближнем.

— Всё в порядке, — положив грязную пятерню на золотые волосы и с лёгким, незаметным глазу постороннего человека нажимом вернув порывавшегося было подняться на ноги Айгольда обратно на стул, заверил Захария. — Как вы сами можете видеть, господин Давид, Его Высочеству возвращаться в таком виде в королевский замок… недопустимо. Присоединитесь к нашей утренней трапезе, ваше присутствие окажет на него самое благое влияние. К тому же, это будет… своеобразной формой искупления. Сторона, с которой показал себя мой конь… не менее недопустима, чем состояние Его Высочества на данный момент.

— Что действительно может оказать сейчас на меня «самое благое влияние», так это твоё персиковое вино, — лениво ворочая языком и моргая куда медленнее обычного, заметил будущий правитель.

— Пьяница, — колдун усмехнулся. — Никакого вина, хватит с тебя.

— Хотя бы один бока-а-ал…

— Нет.

— Хотя бы половину, Ария, видишь же, что мне плохо…

— Айгольд, прошу тебя, — с усилием выдавил из себя слово вежливости чародей, хмурясь далеко не вежливо.

Принц проворчал себе что-то невнятное под нос и неуверенно поднялся из-за стола — дорожная мантия неопределённого цвета с шелестом соскользнула с его широких плеч и упала на пол. Ясно как день: попыток выклянчить у хозяина дома порцию спиртного он так просто не оставит.

— Моё утро и без твоих капризов началось с неподобающего поведения.

Магистр осторожно взял вялого, страдающего похмельем наследника престола за локоть и, стараясь не тянуть излишне сильно, повёл неспешно в обеденное пространство. Макс, не получивший никаких противоречащих этому поручений, догнал неторжественную процессию и теперь на всякий случай страховал с другой стороны. Студенты, оробевшие и вконец потерянные, неуверенно двинулись следом, данное шествие замыкая.

— А что, — упав на стул, приободрился немного Айгольд, — Максимус что-нибудь натворил?

— Нет. Дрозд.

— Не люблю его, — искренне признался принц, скривившись: мимику он всё ещё контролировал паршиво. — Жуткая тварь. Что он учудил?

— Весьма… эмоционально отреагировал на присутствие в конюшне третьих лиц, — чародей кивком головы указал на робко переминающихся с ноги на ногу неподалёку от стола школяров. — Рассаживайтесь, господа.

— Вполне в духе Дрозда. Знаешь, Ария, я всё ещё теряюсь в догадках, как поступить после восхождения на трон: думаю, его присутствие в Эпиркерке мне скорее не нравится.

— Мне наше с Дроздом присутствие в Эпиркерке тоже не нравится, — довольно резко ответил Захария (за словом в карман он вообще не лезет), выстрелив в королевича весьма однозначным взглядом. — Так что, как говорится, только прикажи: мы с удовольствием отсюда уберёмся.

Айгольд, не намереваясь ни спорить, ни ссориться, поднял руки в капитулирующем жесте и притих. Колдун расставил перед сотрапезниками тарелки и уже знакомым Максиму образом наполнил их из котла какой-то крупой, отдалённо напоминающей по внешнему виду что-то среднее между горохом и манкой. Овощная смесь — нечто вроде стручковой фасоли, спаржи и брокколи (только бледные и слегка непривычной формы) — была предварительно замешана с мясом и этой крупой ещё в процессе готовки, так что блюдо вышло с естественным, довольно лёгким и постным, но хорошо сочетающимся соусом. Последними на стол легли ложки.

— Приятного аппетита, — формальным тоном пожелал чародей.

Максим чувствовал, с каким изумлением за разворачивающимся завтраком наблюдает Давид, и не мог его не понять. Сам, когда впервые увидел, глазам не поверил. Но ко всем ощущениям, бушевавшим в душе рыжеволосого гостя, примешивался ещё и страх. Пусть и не сильный — так, скорее лёгкое волнение, — но всё же прослеживалось это отчётливо. Даже прислушиваться не было смысла.

Королевская семья. Для местных это словосочетание значило гораздо больше, чем простой титул и соответствующие ему привилегии, жители Цельды относились к правителям куда серьёзнее, нежели к какому-нибудь «президенту» или «канцлеру» — короли больше ассоциировались с «божественным продолжением, соблаговолившем поселиться среди смертных и нести им мир, порядок и закон»… Ну, или приблизительно так. Даже невзирая на подмоченную репутацию, Айгольд по-прежнему являлся прямым и единственным наследником престола, будущим единовластным правителем целого государства, кровью от крови монархов-предшественников. С ним обращались, как с потомком богов, создавших этот мир и всё в нём существующее, и то, как Захария фактически вытер о волосы принца окровавленные руки, как неприкрыто называл его «пьяницей», пускай и ласково, закономерно воспринималось преданным своему Отечеству гражданином почти как открытый протест воле и решениям пантеона Творцов. Человек, бесстрашный настолько, чтобы в подобном ключе говорить с наследником трона, должен быть либо невероятно силён, либо столь же невероятно слабоумен. И, судя по выражению лица Агнеотиса, он уже не мог с уверенностью заявить, к какому из вариантов приблизился чародей.

Трапеза за одним столом с наследником трона! Молодой Путник едва смог побороть желание отсесть от Давида как можно дальше — студент сиял, да так ощутимо, что даже непроницаемый с виду магистр поморщился (правда, быстро взял себя в руки). Благодарность и восхищение лились из него оглушительным потоком, как горный водопад: несчастный тщетно пытался произвести на королевича с похмельем хорошее впечатление и так и не смог понять, что дело это безнадёжное до мозга костей.

Трапеза с наследником трона… в доме господина магистра. Максим кожей чувствовал смятение, тянувшее Агнеотиса изнутри в разные стороны: противоречивые эмоции раздирали беднягу как при четвертовании, каждая рвала в свою сторону, эманации его жизненной энергии становились всё нестабильнее.

Что мог забыть в этом доме сам принц Айгольд? Магистр упомянул, что накануне вечером «Его Высочество изволили выпить лишнего» — значило ли это, что он и пил, и ночевал… здесь? И может ли это стать косвенным подтверждением тех грязных и поганых слухов, которые без зазрения совести распространяются в Эпиркерке — особенно в рядах стражников? Давид аж головой помотал, спровоцировав полёт нескольких вопрошающих взглядов в свою сторону — ему стало противно до тошноты, но не от рисовавшихся в воображении неотёсанных вояк сцен, а от собственной низости и мерзости: как можно чистокровному магу благородного происхождения, воспитанному на тезисах Кодекса, воспевающему честь и достоинство, хотя бы допустить такую вероятность? Да что с ним такое сегодня творится?!

За Кцолом тем временем Максиму наблюдать оказалось ничуть не менее интересно, чем за его притихшим товарищем. Присутствие Айгольда каким-то странным и не вполне объяснимым образом воздействовало на несчастного: ведь Макс как-то уже смирился с первым впечатлением и взял его за аксиому, что этот парень, выражаясь тактично, далеко не самый приятный человек в Эпиркерке, что при молодом Путнике эльвиец (или как он там себя называл) шёл по жизни с демонстративным самодовольством, смотрел надменно и двигался, вкладывая в каждый жест одному ему ведомое превосходство, но рядом с принцем Кцол трепетал — не от восторга чувств, не от радости от оказанной ему чести, а от вполне приземлённого и животного страха. Хотя, казалось бы, сложно в этом городе найти кого-то безобиднее Айгольда.

Лезть с расспросами Макс бы не решился, даже если бы они с Кцолом были друзьями не разлей вода, но любопытство не давало ему покоя. Завтрак — самая вроде как спокойная и тихая трапеза на дню — всё меньше отвечал своим базовым критериям.

— У вас есть сегодня для меня какие-нибудь особенные поручения, Мастер? — неловко спросил парень, сообразив, что следовало бы разбавить царившую в кухне затянувшуюся паузу: он только теперь обратил внимание, что присутствующие молчат уже несколько минут.

— Занятно, что ты спросил, — Захария кивнул. — Есть. Но сначала поешь — пока меня не будет, едва ли тебе дадут расслабиться.

— Вы же пойдёте на этот, как его… Совет, точно, — само собой вырвалось у Максима. — При всём уважении, Мастер, вы уверены, что я справлюсь с торговлей в ваше отсутствие? Потому что меня вот терзают смутные сомнения.

Колдун подбадривающе кивнул, не желая тратить силы на излишние слова.

— Полагаю, я уложусь до обеда, и…

Айгольд сдавленно, но с отчётливой издёвкой хохотнул.

— До обеда? — он предпринял попытку сдержаться, но всё же громко и саркастично усмехнулся. — Нет, это возможно, конечно, если до обеда, скажем, завтрашнего.

— Великие боги, Айгольд, разумеется я не собираюсь присутствовать на Совете до конца, — тут уж усмехнулся и чародей. — У меня всего две задачи: донести информацию и разворошить осиное гнездо, чтобы жужжали интенсивнее. Часа за три управлюсь уж как-нибудь.

— Не будь наивным, — помрачнел принц. — Они тебя без боя не отпустят, и мы оба прекрасно это знаем.

После чего уставился на Давида, не ожидавшего повышенного к себе внимания со стороны титулованной особы, тяжёлым немигающим взглядом — взглядом, от которого по спине школяра пробежала волна холодка, и которому, безусловно, научился у чародея.

— Позвольте мне быть откровенным, господин Агнеотис, раз уж мы все здесь, — принц буквально пригвоздил к месту оцепеневшего от волнения студента и с несвойственной ему серьёзностью насупился. — Учитывая, что вы уже достаточно взрослый молодой человек и вряд ли пришли к магистру Хаоса за сказками, в которых непременно должен состояться счастливый конец.

Давид не мог заставить себя сделать вдох — воздух, ставший всего за секунду невыносимо вязким и густым, застрял во всех точках его глотки разом и намертво закупорил трахею. Его Высочество, сидящий так близко, делящий с ним пищу, совершенно искренне спрашивает разрешения у какого-то Давида Агнеотиса говорить то, что думает! Школяр смог только кивнуть, сражаясь со спонтанным приступом головокружения, и постарался незаметно уцепиться за что-нибудь массивное и устойчивое, чтобы не свалиться ненароком в обморок.

— Вы должны понимать истинное положение дел, если и правда хотите повлиять на судьбу своей матушки. А оно таково, — Айгольд не таясь вздохнул, — Что Захария — едва ли не единственный человек, в силах которого вам помочь.

— Я осознаю, прекрасно это осознаю, Ваше Высочество! — вспыхнул студент и даже с места своего приподнялся в попытке заверить королевича честности этого заявления. — Невозможно описать, насколько я благодарен господину магистру, я ни сколь не сомневаюсь в его силе и…

— Позвольте закончить, — спокойно и твёрдо, но без грубости или ненужной резкости оборвал его на правах монарха Айгольд. — Речь не о могуществе или влиянии нашего многоуважаемого магистра на членов Круга.

Давид притих. Да и Максим, никогда прежде не сталкивавшийся с другой стороной личности королевича — довольно строгой, чёткой и властной — перестал жевать и сосредоточился.

— Речь о категорически неудачно — или, вернее сказать, чудовищно удачно выбранном для покушения на госпожу Агнеотис времени, как бы бесчеловечно ни звучали сейчас мои слова, — плавно уложив ложку на край тарелки, скрупулёзно подбирал правильные фразы принц. — Случись это полгода назад, я не стал бы делать подобных заявлений: и Круг, и члены парламента, в который входит ваш достопочтенный дядюшка, и придворные в целом отреагировали бы на это преступление должным образом и бросили бы на расследование все необходимые силы, так что Захарии палец о палец не пришлось бы ударить, но это случилось сейчас. Когда никому, уж простите за грубость и прямолинейность, нет — и не может быть — до этого покушения ровным счётом никакого дела. Когда основные ресурсы нашего государства сосредоточены на более… насущных вопросах.

Студенты молчали, каждый сосредоточенно вслушиваясь в произнесённые слова в поисках скрытого смысла, второго дна, которое, безусловно, обязано было присутствовать в разговоре с наследником трона.

Кажется, они не в курсе, — заметил хаотичное движение мысли в их глазах Максим. — Интересно, в силу возраста или в силу того, что не такие уж их семьи и крутые при дворе?

— Буду говорить откровенно, господин Давид: шансов, что это дело хотя бы будет начато в ближайшее время без присутствия на сегодняшнем Совете Захарии, практически нет. Никто в здравом уме просто физически не сможет себе позволить заниматься частными проблемами… Ну, кроме городской стражи разве что.

Давид не сдержал ироничного «угу», но к словам принца относился со всей серьёзностью.

— А так уж вышло, — вместо Айгольда заговорил колдун, помрачнев, — Что я — один из немногих магистров, разбирающихся в тёмной магии и при этом не связанных с Эпирширом практически никакими обязательствами… Печальная картина вырисовывается.

— Магистры Круга сделают всё от них зависящее, чтобы спихнуть расследование этого покушения на тебя, — подтвердил опасения товарища принц. — Явишься сегодня на Совет — скорее всего, будешь доводить этот вопрос до конца. Самостоятельно.

Захария опустил взгляд в стол, выпустил ложку в свободное плавание по волнам крупы, откинулся на спинку стула и пробурчал что-то, очень похожее на «ёбаный рот» — хотя в последнем предположении Максим искренне сомневался, поскольку даже допущение, что колдун может себе позволить настолько нецензурную брань в чьём-то присутствии, учитывая его любовь к «чистой» лексике, казалось диким. Судя по недовольному и даже злобному лицу, о подобном исходе событий маг даже не предполагал, пока мучаемый похмельем собеседник не удосужился взглянуть на ситуацию со своего собственного, монаршего ракурса.

— Старею, — невесело подытожил чернокнижник. — Не предусмотрел я подобный расклад.

— Невозможно просчитать всё. Я и сам-то до этого додумался только когда Максимус о заданиях заговорил. Не хочу своим предложением как-либо оскорбить честь господина Давида или его рода, Ария… — будущий монарх тут же ощутил на себе пристальный взгляд упомянутого юноши, — …но подумать бы тебе ещё немного, стоит ли игра свеч. Пока время есть.

Чародею не было нужды проверять реакцию Агнеотиса на подобное заявление: он прекрасно знал, на что наткнётся, если поднимет глаза. Равно как знал и то, что не должен был позволять Айгольду заводить этот разговор в его присутствии в принципе — а теперь уже некуда увиливать и бессмысленно закрывать тему.

Вот только сказать как назло ему тоже оказалось фактически нечего. Знали ли присутствующие, что Захария всеми фибрами души презирал и ненавидел работу, к которой все вокруг его волей-неволей принуждали? Разумеется, и озвучивать это незачем. Догадывались ли, что он хочет спихнуть расследование на Круг и удалиться под шумок вдоль стенки в разгар их дебатов? Ну, только глухой бы не догадался. Но кому тогда этим заниматься на пороге войны, когда и до куда более серьёзных проблем руки не доходят? Конечно, маг может откреститься от этой проблемы на Совете, а Давиду сказать, что «сделал всё возможное»… Но оба они будут знать, что это ложь, что не сделал — поскольку в королевстве назревает беда куда более масштабная, чем скоропостижная кончина мадам Ровен от рук неизвестного недоброжелателя, поскольку только у Захарии и ещё двух-трёх магистров есть возможность заниматься такими мелочами, а он бессовестным образом, будучи осведомлённым обо всех грядущих неприятностях, скинул дело на первого подвернувшегося бедолагу и скрылся, поджав хвост.

— Будем отталкиваться от того, что именно я сегодня услышу во дворце, — заключил наконец колдун. — Вас, господин Давид, я поставлю в известность о дальнейшем плане действий при первой возможности, а до тех пор инструкции прежние: защитный амулет не снимать, с городской стражей быть постоянно в связи и при любых всерьёз подозрительных событиях тут же сообщать мне. И жду ваших родителей сегодня к шести пополудни.

— Конечно, господин магистр, — напряжённо, но послушно кивнул Агнеотис.

— Ешьте, — чародей кивнул на почти нетронутые порции, и студенты, спохватившись, вернулись к трапезе… не слишком-то, впрочем, охотно. — А мы, Максимус, пока обсудим работу.

Макс в противовес гостям отложил ложку. Его миска успела почти полностью опустеть.

— В моё отсутствие должно прийти человек пять-шесть. Оценка приблизительная, — добавил колдун, помолчав. — Но работа не сложная, так что, отвечая на твой вопрос — да, полагаю, ты справишься. В перерывах между посетителями учи азракт — можешь разместиться за круглым столом. Никаких особенных заказов в моём расписании сегодня нет, волноваться не о чем. Если будут спрашивать, кто ты такой, что ответишь?

— Что я ваш подмастерье.

— Правильно. И потом добавляй что-то вроде: «До обеда Мастера не будет, я здесь вместо него». Порядок слов можно менять, главное суть донеси. Клиенты будут либо продавать, либо покупать, либо просить выполнить работу на заказ. С последней категорией всё просто: подробно записываешь требования и пожелания, принимаешь их чертежи, если таковые имеются, и в конце произносишь: «Как только Мастер вернётся, он даст вам знать о своём решении».

— Как только Мастер вернётся, он даст вам знать о своём решении, — как попугай отчеканил парень.

— Для записей возьмёшь одну из своих тетрадей — полагаю, ты достаточно практиковался в использовании пера. Бухгалтерскую книгу трогать не смей, руки выдерну… С другими двумя категориями сложнее: ничего без моего ведома не продавай и не покупай, как бы ни просили. Если станут угрожать или надоедать — предупреди, что я им в случае чего голову снесу или вроде того, — будничным тоном добавил чародей и пожал плечами. — Придумай что-нибудь пострашнее.

Путники переглянулись, и Давид обнаружил, что озорной блеск мелькнул в их глазах почти одинаковый.

— Однако принимать заказы ты должен, — Захария вновь стал серьёзным. — Из дома разрешаю выходить только в конюшню — это на случай, если заседание затянется до вечера и придёт время ужина. И… вот ещё что: придётся выделить время и поработать в саду. Осень в этом году выдалась жаркая, проверишь, не нужно ли где полить — и польёшь, если нужно. С территории особняка ни ногой: упокой боги твою душу, если узнаю, что ты где-то прохлаждался, пока в лавке ждали люди. Если захотят что-то приобрести или что-то продать и при этом прилично будут разговаривать, ты должен записать их пожелания и сказать, чтобы приходили завтра, и добавить… что?

— Как только Мастер вернётся, он даст вам знать о своём решении.

— Замечательно. Если вести себя будут недостойно — выставляй за дверь. Условия работы простые: справишься — прощу один твой косяк и сверху заплачу… скажем, десять медных. Не справишься — припишу два серьёзных нарушения. Математика простая. Понял?

— Понял, Мастер.

— Отлично. Вкусно?

Он так неожиданно обратился к Давиду, что бедняга почти подавился.

— Очень, спасибо, — студент прокашлялся, вновь выбитый из колеи: пока Путники обсуждали будничные свои обязанности, он неотрывно наблюдал за ними и никак не мог поверить в происходящее.

Смена настроений пугала и будоражила гостя. Буквально только что мрачным облаком нависал над столом неприятный разговор о покушении на маму и будущем королевства, упомянутом вскользь, и вот они уже преспокойно решают, как можно эффективно припугнуть зазнавшихся посетителей угрозой расправы, и выясняют, насколько вкусная у чародея получилась стряпня. Словно не существовало в мире никого и ничего, что могло бы по-настоящему зацепить этих людей за живое, что способно было бы глубоко прорасти корнями в их душу и мозг, посеять слишком много зёрен и рассеять слишком много пыльцы — сомнений, страхов, тревог или просто тяжёлых дум… Находиться в обществе магистра Хаоса раньше казалось Давиду чем-то жутковатым (хотя и почётным, безусловно), но вот подвернулась возможность посмотреть на него в обыденной обстановке, и трепет сменился… печалью. Печалью и негодованием.

— Вот и славно, — покивал чародей. — А тебе?

— Вкусно, — признал Айгольд; Макс и сам слышал, как у королевича за ушами трещало.

— Рад. Что ж, за сим вынуждены откланяться — а вам, господа студенты, пора на занятия, госпожа сессия не терпит прогулов. Идём, Айл, помогу принять ванну.

— Думаешь, я не в состоянии помыться сам? — хохотнул, выходя из-за стола, принц.

— Думаю, ты до сих пор не запомнил, как работают Земные краны. Когда гости уйдут, Максимус, прибери со стола.

Решительно странная парочка.

Будущий король попрощался с Давидом и Кцолом как того требовал местный этикет (они, конечно же, поклонились в ответ) и довольно бодро двинулся следом за чародеем к лестнице — по ступенькам, правда, поднимался грузно и неторопливо, как если бы по-прежнему был вынужден просчитывать каждый свой шаг. Когда старшие удалились и стих топот, Давид несколько мучительно долгих секунд сидел неподвижно, разглядывая красивую фарфоровую тарелочку, почти пустую. Мучительными эти секунды стали, разумеется, для Макса: Агнеотис пускай и не был причастен к спонтанной экзекуции на площади, но всё-таки имел непосредственное отношение как к магической академии, так и к её почётным студентам — причём, вполне прямое. Да и Кцол, сохранявший всё утро подозрительное молчание и до сих пор неподвижно восседавший за столом, признаться, ложки мёда в образовавшийся чан дёгтя не подкидывал: глядел на Максима с каким-то непонятным и странным выражением, явно крепко о чём-то задумавшись.

И тут Давида ни с того ни с сего прорвало. Он резко повернулся к молодому Путнику с лихорадочно пылающими глазами, дёргано и даже как-то болезненно-неестественно, и излил всю бурю смешанных эмоций от пережитых последних двадцати минут настоящим цунами — столь сильным, что почти сшибало с ног. Восприимчивый парень прищурился от слепящего, давящего и душащего ощущения чужой… нестабильности. Всё, что казалось вполне естественным — завтрак, беседа, обсуждение планов на день и флёр дворцовых интриг где-то поблизости — оказалось для Агнеотиса не только новым, нежданным и заманчивым, но и гораздо превосходящим его способность это переварить. Вспышка эмоций смахивала на солнечный удар, настолько сильную головную боль и тошноту она вызывала. Максу инстинктивно захотелось спрятаться.

— Часто тебе доводится видеть Его Высочество? — чётко проговаривая каждый звук, выдавил юный маг, совсем не похожий на себя прежнего: хладнокровие, статность и выдержанность движений и выражений стёрлись под воздействием событийной встряски.

— Да… не так чтобы очень, — Максим, сбитый с толку и немного даже оглушённый, почувствовал себя рыбой, ударившейся головой об лёд, и соображал и подбирал слова, чтобы ненароком никого не подставить. — Мы только вчера познакомились, когда Мастер ходил на собрание… Ну, с этими вашими магистрами в замок…

— Какой же ты везучий, — раздражение Максиму не почудилось: Агнеотис скрипнул зубами, красивое лицо перекосило смесью злобы и восхищения. — Сначала к господину магистру в Ученики попал, теперь с Его Высочеством трапезу делишь…

— Погоди-погоди, не торопись, о-кей? Я ещё пока не Уч…

— Как ты это сделал?

Давид стремительно терял контроль: поднявшись со стула, взвинченный и потрясённый, очевидно, до глубин души — даже рыжие вихры встали дыбом — и, не в силах зацепиться взглядом за что-нибудь конкретное, он принялся мерить шагами крохотный пятачок возле обеденного стола, сбрасывая накопившееся напряжение и не преуспевая в этом. Чужое негодование, чужая печаль, похожая больше на грусть, чужие всполохи мыслей и воспоминаний — всё это колотило Путника по мозгам почище любого похмелья.

— Уму непостижимо, — бормотал, подавляя агрессию, студент, пылая праведным гневом и вместе с тем буквально кожей источая дикую смесь чувств самых светлых и высоких; на лице его отпечатался след тупого бессилия перед обуревавшими эмоциями. — Я столько времени пытался пробиться сюда, столько сил приложил — и всё напрасно! А тут появляешься ты и… всё портишь!

Избрав политику невмешательства, Максим благоразумно молчал. Объяснять и доказывать что-либо этому персонажу он не намеревался — много чести, — а спорить или переходить на грубость не торопился, освежив в памяти на всякий случай столкновение с щуплым ботаником-Жаном, абсолютно точно не выглядевшем как существенная опасность. Пускай Цельда и размыла границы опознанного, одно правило оставалось неизменным: не суйся в воду, не зная броду. Агнеотисов наверняка не за красивый цвет волос считают сильнейшими повелителями стихии огня в королевстве — не хватало ещё пожара в особняке.

— Какой позор, — клокотал, распаляясь, Давид: реакции от собеседника он не получал, что только пуще выводило его из себя. — Ты вообще можешь представить, как я старался, чтобы получить шанс учиться у него? Воображаешь, как сложно было просто прийти сюда с подобной просьбой, каких трудов стоило о чём-то его просить? И какой это позор сейчас — распинаться перед тобой, говорить всё это, продолжать порочить свой род…

— Так не говори, — в замешательстве не удержал язык за зубами Макс, — Кто просит-то?

— Разумеется, — казалось, Агнеотис его даже не услышал; мигом позже это впечатление, впрочем, развеялось. — Разумеется, именно так и повёл бы себя человек без имени, именно таких речей я и ждал от тебя, Максимус! Откуда тебе знать о чувстве долга, о чести семьи, о дворянских обязанностях, о культуре поведения, в конце концов…

— Знаешь, кое-какое представление имею, — нахмурился парень, прищурившись. — Не о ваших дворянских кодексах, конечно, уж прости мне мою неосведомлённость, но не только у «голубых кровей» есть понятие о приличии. И не знаю, как в твоём мире обстоит дело, а в моём приходить в чужой дом и высказывать своё говно всем подряд — дурной тон. Хотя кто я такой, чтобы тебя воспитывать?

Давид нервно хохотнул.

— В моём мире дурной тон — влезать на чужое место, Максимус. Прошу прощения, не знаю твоей фамилии.

— Фамилия, род, семья — можно подумать, всё вокруг одной только генетики вращается… А где написано было, что это твоё место? Я что-то при входе никакой таблички не видел. А что такое? — заметив, как скривилось у студента лицо, фыркнул Макс и указал рукой в сторону выхода: — Написал бы на заборе: «Должность Давида не занимать!», поставил бы общественность в курс дела. Глядишь, я бы себе другое какое пристанище нашёл.

— «Пристанище»? — Агнеотис, облокотившись обеими руками о стол, навис над собеседником в довольно угрожающей позе, однако, одолеваемый страстями, тут же отлип и вернулся к бесцельной циркуляции по кухне; вовремя, надо заметить, вернулся, поскольку Максим этот жест расценил как намёк на открытое физическое столкновение и уже собирался было подняться. — Вот что для тебя всё это значит, оказывается? Место, где можно поспать и поесть в обмен на… на… какую-то грубую рабочую силу, с которой магия господина магистра, к слову, справляется даже быстрее и лучше? Боги милостивые, какой позор… Какое неуважение к господину магистру, слышал бы он твои слова сейчас, Максимус! Выходит, ты обыкновенный паразит? Если хотел тёплой кровати и плошки супа, мог бы выбрать любой постоялый двор в окрестностях Эпиркерка — ты же Путник, тебе везде рады!

— Охренеть рекомендация, — стараясь сдерживать подступающую постепенно агрессию, Максим недоброжелательно покачал головой. — Знаешь, справлялся я как-то до этого и без твоих мудрых мыслей — и дальше спокойно справлюсь. Но за совет спасибо. Можешь сам им и воспользоваться.

— Невоспитанные бродяги вечно ищут проблем на свою голову… Просто… поразительно, насколько господин магистр оказался недальновиден в твоём отношении! Почему только он допустил до своих знаний тебя? Ну почему? Пустить к себе вот так просто какого-то…

— На случай, если ты вдруг не в курсе, а ты в курсе, мне во всё это, — «бродяга» окинул жестом уютную чародейскую кухоньку, — Капец как непросто удалось попасть. Душу дьяволу я не продавал, конечно, но и на улице ночевал, и в тюрьме тоже побывал — Захарии надо за это «спасибо» сказать, между прочим. Так что не надо мне объяснять, насколько это неприятное занятие — уламывать проявить немного жалости.

— Подумаешь — темница! — фыркнул Давид. — Если бы я знал, что всё так просто…

— «Просто», «просто»… Да ты там бывал хоть раз?

— Нет, но…

— Так полюбуйся на то, как это «просто», бляха!

Испытывая какую-то подозрительную, сладкую и тянущую гордость за собственные страдания, Максим без лишнего промедления закатал сначала рукава накидки, а после — штанины «треников»: предплечья почти по локоть, голени и икры покрывала россыпь маленьких ссадин, припухлых и розовых, с уже почти полностью высохшими кровавыми корками. Выждав несколько секунд, чтобы оба студента наверняка успели их рассмотреть, он с самодовольным прищуром заглянул раздражающему его всё больше магу-недоучке в глаза — и предсказуемо увидел смесь отвращения и тревоги.

— Уверен, в твоём фешенебельном родовом поместье крыс не водится, так что вряд ли ты знаешь, как они выглядят, поэтому поверь на слово: ощущения не из приятных.

— Знаю я, как выглядят крысы! — возмутился Давид, но, хотя его полное смятения и сомнения лицо противоречило всему сказанному потом, гнуть своей линии не перестал: — А ещё я знаю, что не такая уж это и страшная напасть. Подумаешь — несколько укусов…

— Ага-ага. Скажи это европейцам.

— Кому, прости?

— Европейцам. Люди такие в моём мире, в Европе живут. В четырнадцатом веке там от бубонной чумы двадцать пять миллионов человек погибло — спасибо крысам.

Агнеотиса цифры впечатлили — не исключено, что и во всём Эпиршире такого количества человек не проживало. Однако эта информация не сдвинула с мёртвой точки упрямого юношу — подстегнула только вернуться к так волновавшему его вопросу.

— Повалялся немного в темнице, переночевал на дороге — если бы я знал, что этого достаточно…

— Но ты не знал, — огрызнулся Макс, теряя терпение. — И, кстати, я не знал тоже. Но меня это не остановило, я не сдавался, пока ты на мягких перинах валялся с утра до вечера и в свою магическую академию бегал уроки учить.

— Нашёл чем гордиться, — поморщился, распаляясь вновь, собеседник. — Просто признай уже: тебе повезло, только и всего. Будь у меня немного этой удачливости…

— Ах «повезло» мне, значит?

— Да, именно так, — школяр резко приблизился к столу с крепко сжатыми кулаками и стиснутой челюстью, и тут Максим уже медлить не стал — рывком поднялся следом (на голову выше, но в плечах одинаковы, свалить с ног смогу); атмосфера накалялась стремительно, но бросаться на оппонента ни один не спешил: Давид только зашипел, чтобы наверху его никто не услышал: — Знаешь, не многие в нашем мире могут побахвалиться тем, что после смерти возродились в другом мире и сразу из грязи выбились в князи.

— Прекра-а-асно. Я раньше ещё и грязью был, по-твоему?

— А кем ещё? — горько усмехнулся Агнеотис. — Посмотри на себя, на свои манеры — магистр упомянул, что ты даже пером пользоваться не умеешь! Ты даже не осознаёшь, насколько великая честь…

— Знаешь что, Давид, — тон Максима обрёл угрожающие обороты, и он активно припоминал всё то, чему его учили Стёпкины товарищи, — Я на Земле не депутатским сыном был, тут ты прав, зато меня за базар научили отвечать и за него же научили спрашивать, так что следи-ка лучше за своей жизнью.

— Я и слежу, — огрызнулся маг, щурясь злобно и высокомерно. — Слежу — именно поэтому мне тошно становится от мысли, что кто-то вроде тебя, Максимус, достоин учиться у господина магистра больше, чем любой студент нашей Академии! Что ты можешь так просто жить в этом доме, набираться чужих знаний, можешь…

— Могу? О да, это ты верно подметил. Ещё как могу! Могу и буду! Потому что… Да потому что пошёл ты нахрен, вот почему! Давай, великий потомок рода Агнеотис — или как вас там — ходи и перди по углам своей завистью и дальше! — уже особо не сдерживаясь, прикрикнул Макс. — Это, видимо, потолок твоих возможностей.

— Завидую? Тебе?

— Да хоть бы и мне! Или любому другому человеку, который мог бы оказаться на моём месте! Или ты что, всерьёз веришь, что с лёгким сердцем пошёл бы дальше книжки читать и домашку делать, если бы Захария своим учеником взял… Да хотя бы вот его?

Максим ткнул пальцем в сторону подозрительно безмолвного Кцола, наблюдавшего их перебранку с волнением и недовольством, и в пылу спора так широко замахнулся, что едва не угодил этим самым пальцем строго бедолаге в глаз. Эльвиец вовремя уклонился и засобирался уже было подняться следом за остальными из-за стола, очевидно возмущённый наглостью безродного Путника, но воинствующее пламя в глазах однокурсника вынудило его предусмотрительно отступить и на рожон не лезть.

— Не смей говорить в таком тоне о нашей Академии! — прошипел неописуемо злобно и ревностно Давид. — Не смей говорить о том, чего не знаешь!

— А сам-то, лучше ты, что ли, а? Ты какое право имеешь меня грязью называть, мудила? Ты что вообще обо мне знаешь, чтоб гусем тут дуться и считать себя лучше — хрена лысого ты лучше, понял?

Студент захлебнулся воздухом от возмущения — этих мгновений оказалось достаточно, чтобы Максим вышел на очередной виток конфликта, слабо отдавая себе отчёт в том, что кричит уже вполне себе громко, а дома, помимо Кцола, находятся ещё и другие люди, невольно становившиеся теперь молчаливыми слушателями.

— Ты кто вообще, Агнеотис? Чародей дохрена? Так вас тут таких пруд пруди — каждый второй! Чего глазами хлопаешь, обмудок, я тебя спрашиваю! Или с до пизды крутой фамилией родился? Так где тут твоя заслуга-то, скажи-ка мне? Это предков твоих заслуга, а не твоя! Моя мама в поте лица пахала как проклятая, чтобы семью обеспечивать, мы с братом лет с семи сами себе пожрать готовили, мне, чтобы в университет попасть, надо было с четырнадцати начинать подрабатывать в обход налоговой — хрен ли тебе гордиться своей Академией сраной, если ты в ней себе место зубами не выгрызал? Шляешься тут, Захарию достаёшь вопросами своими тупорылыми — хуле ходить, если тебе в первый раз сказано всё было, что нужно?!

— Я защищаю свою семью! — рявкнул Давид, побагровев. — Свою мать защищаю, вот и хожу!

— Ты хотя бы можешь прийти к ней!

Последняя фраза как ножом обрубила все нити, оставив после себя тяжёлое и звенящее молчание — внезапное, как вспышка молнии посреди ясного неба. Макс понял, что облажался, только когда выпалил её в порыве гнева, но озвученная мысль, как известно, обретает вес и форму, обретает значимость и начинает своё существование в пространстве, начинает влиять на окружающих и на того, кто эту мысль высказал. Она потянула за собой то, что парню очень не хотелось бы обнажать, тем более в присутствии пустоголовых самовлюблённых аристократиков, никого и ничего вокруг себя не замечающих — потянула страх, который подтачивал своего носителя изнутри, и боль, с которой ему категорически не хотелось пересекаться и которую совершенно точно не хотелось ощущать.

Словом, не вовремя она была обронена. Очень не вовремя.

— Ты хотя бы знаешь, где твоя мать, как она и с кем, — понимая, что уже даже остановиться не в силах, шипел Путник. — Можешь в любой момент вернуться к ней, увидеть её, сказать, что с тобой всё в порядке, обнять — ты знаешь, как ей помочь. А моя где-то… хрен знает где! И понятия не имеет, что я жив, что срусь тут с тобой, мудаком, как в последний раз, хотя ты мне никто и звать тебя никак. Так что нехер тут заливать, какой ты бедный-несчастный, рвал жопу и на коленях ползал, попирая своё дохера космическое достоинство, ты блять даже близко не в курсе, что такое отчаяние.

Он сел обратно, задним мозгом понимая, что если сейчас оппонент захочет его ударить, позиция снизу крайне плохо отразится на Максимовом здоровье.

— Элита хренова, — ёмко подвёл черту Макс, скорее, из-за эфемерного удовлетворения от озвучивания оскорблений, чем для красивого завершения диалога.

Вот так всегда и происходит. Отодвигаешь неприятные воспоминания, заталкиваешь куда-нибудь подальше от сознания, надеешься, что само пройдёт — а оно не проходит. Продолжает ныть где-то над сердцем, колет, тянет, и голод и унижение ни в какое сравнение с этим даже близко не встают. Тоска по дому, по родным улицам, по захолустью, которое ты всем своим существом ненавидел и стремился покинуть, беспощадно душат, даже когда ты этого не понимаешь и не замечаешь. Тоска просто есть, и когда нечто извне доводит — когда фильтр отключается, — вырывается на свободу и вливается в уши совершенно непричастному к твоим переживаниям человеку. Человеку, на которого и смотреть-то не хочется — как бы не вырвало от омерзения.

Стыдобище.

Вот что ему стоило промолчать? Пойти на попятную, осторожно выпроводить этого рыжего куда подальше и потом молча вечером в подушку поплакать? На кой, спрашивается, ляд было устраивать эту исповедь? Да ещё и кому-то вроде… него.

Удара в лицо не последовало. Давид какое-то время — и сложно было сказать, какое точно — смотрел на оппонента с высоты своего немаленького роста, в бессилии сжимая и разжимая кулаки: потасовку в собственном доме «господин магистр» не простил бы никому из участников. Затем отвернулся — рывком, будто в поисках предмета или человека, вынудившего его наговорить всякого вздора, — не нашёл, видимо, ничего, что стоило бы его внимания в эту минуту, потоптался в смятении, растерянности и ярости, тяжело повздыхал и повернулся снова: на его лице не осталось ни следа бешенства. Только раздражение.

— Ладно, Максимус, — нетвёрдым от переизбытка чувств голосом начал он, на ходу подбирая нужные (и по возможности цензурные) выражения. — В одном ты прав наверняка: я не имел права судить о твоей судьбе и о прошлой твоей жизни, толком ничего не зная.

— Проехали, — буркнул Макс недовольно: его тоже отпускал подскочивший в крови адреналин.

— Нет, позволь объясниться. Поведение, которому ты стал свидетелем — недостойное поведение для… — он осёкся. — Словом, это было недостойно. Я совершил ошибку, опрометчиво обвинив тебя в своём поражении.

— Лично я с тобой не соревновался, — огрызнулся, толком даже не понимая, зачем продолжает провоцировать собеседника, Путник.

— И тем не менее, это поражение. Связано оно именно с твоим появлением или с осознанным выбором господина магистра, значения не имеет. Как наследник древнего и уважаемого рода благородных чародеев огня, я обязан был проявить не только великодушие, но и терпимость, коих я не проявил. Помимо прочего, я был нетактичен к человеку, которому недавно довелось пережить смерть и Путь между мирами, что является косвенным нарушением одного из основополагающих по этому вопросу правил Цельды: быть радушными к гостям из других измерений. Однако я обязан объяснить, что моя грубость не имеет никакого отношения к тебе лично, это… это результат неудовлетворённости собственными действиями и достижениями, полагаю. За это, Максимус, я искренне и от всего сердца приношу свои извинения.

Чем дольше этот полудурошный говорил, тем более неловко становилось Максиму. Про благородство фраза и вовсе добила.

Как в бульварном романе про рыцарей Круглого стола, ей-богу.

— Серьёзно, проехали, — он отвернулся, не желая встречаться с Давидом взглядом. — Я тоже хорош. Забыли.

Агнеотис в растерянности замолк, поглядел на него с интересом и подозрением, после чего усмехнулся и, не скрывая иронии и беспокойства, неторопливо вернулся за стол. Когда запал потух, на смену гневу пришли неловкость и скованность, а привычка прокручивать в голове недавно свершившиеся события и диалоги и вовсе вынудила школяра стыдливо спрятать, прикрыв ресницами, глаза.

— Для Путника ты поразительно отходчив, — заметил юный маг, пригладив выпавшую из-за уха прядку волос; попытку аккуратно сменить тему и съехать, что называется, «на тормозах» он предпринял достаточно удачную: собеседник прислушался. — Если, конечно, искренен в своём стремлении сгладить последствия нашей… конфронтации. Страшно представить, как отреагировал бы на моё поведение господин магистр.

— Ну вот такой вот я Путник хреновый, — проворчал Макс, недоверчиво косясь на него краем глаза. — Постоянно не соответствую чужим ожиданиям. Что поделать.

— Просто ты не злой.

— Мастер тоже не злой.

Все присутствовавшие на кухне молодые люди в задумчивости притихли. Пауза ощутимо затягивалась.

— Не пойми меня неправильно, Максимус, — осторожно произнёс Давид, тщательно выбирая выражения и явно сдерживая раздражённый тон. — Господин магистр много добра творит для Эпиркерка и Эпиршира, это правда, с которой никто с здравом уме не посмеет поспорить. Оказывает посильную помощь страждущим, торгует нужными для народа вещами и много работает во благо нашего королевства — всё так. Но… он не добрый человек.

— Вот опять: ты говоришь о Мастере, что он якобы зло во плоти, хотя вообще его не знаешь!

— Как и ты.

Возразить на это вполне резонное замечание было нечего при всём желании. Хотя очень хотелось.

— Как долго ты гостишь в нашем мире — несколько дней, может, неделю? А род Агнеотисов сосуществует с господином магистром рука об руку десятилетиями, Максимус. Ещё мой дед, ныне покойный — светлая ему память — был весьма бодр и сохранял трезвость ума, когда Цельда заговорила о Захарии — «чародее, чьим Истоком стал Хаос». Мой отец появился на свет позже, чем господин магистр получил свой титул, а я родился позже второй войны Его Величества Харта, когда о чародее Захарии не толковали разве что из скворечника. Ты верно сказал: я не знаю его так уж хорошо, мне не известно, каков он в миру, и я не видел собственными глазами, что он из себя представляет как личность. Но я родился и вырос на рассказах своих отца и деда — людей, которые жили в те неспокойные времена, поэтому теперь настала твоя очередь верить мне на слово: я знаю о нём гораздо больше твоего.

Молодой Путник дёрнул плечом, отвернувшись.

— Да как скажешь. Можно подумать, это что-то меняет. Я заперт в Цельде, Захария может меня вернуть — или что, думаешь, меня кто-нибудь спрашивал, хочу ли я из Ярославля перебраться в очаровательное альтернативное Средневековье сразу после того, как умру?.. Ладно, не суть. Чего сам-то тогда рвёшься к Захарии учиться, если он такой «не добрый»?

— Потому что из ныне живущих в Эпиршире колдунов он лучший, — на удивление спокойно и прямо ответил Давид. — И это ещё одна правда, спорить с которой здравомыслящий человек не станет. А учиться, как известно, нужно только у лучших — иначе обучение вообще теряет какой-либо смысл.

Слышал Максим о таких, как этот Давид. Правда, никогда прежде не сталкивался лицом к лицу, но всё однажды случается впервые, не так ли? Сыны и дочери обеспеченных родителей, привыкшие не просто к крыше над головой и тарелке супа, а к ресторанам и просторным квартирам, жили с негласным правилом на устах: «Я заслуживаю только лучшего». И, возможно, это не так уж и плохо, если подумать: зачем человеку растрачивать драгоценные ресурсы — время и силы — на то, что не приносит удовольствия, не соответствует персональным стандартам и не дотягивает по качеству? Но так уж сложилось, что Вороновский к легиону таких сынов и дочерей не принадлежал. И «лучшим» для него было не качественное и изысканное, а приемлемое по цене и доступное практически в любой момент. Делало ли это обстоятельство его бытие более пресным и менее захватывающим? Отнюдь — фильм о его биографии крутили бы в кинотеатрах с пометкой «остросюжетное», чего, кстати, невозможно было с уверенностью сказать о состоятельных ровесниках. Испытывал ли парень по этому вопросу какие-нибудь неудобства? Да, в общем-то, никогда — одноклассники, соседи и просто приятели находились в одной с ним парадигме, никто не тыкал пальцем и не смеялся над потрёпанной «нокией» в руках потенциального Олимпийского чемпиона.

Но вот перед ним расселся студент пресловутой МАЭ, чью судьбу предопределили заслуги влиятельных и одарённых предков — молодой парень, которому с самого начала его жизненного пути проложили дорогу гораздо менее тернистую и петляющую, через куда менее тёмный и мрачный лес, с преодолимыми препятствиями и довольно отчётливо маячащим впереди светом безоблачного будущего. Парень, для которого «лучшее» было не капризом или прихотью, а нормой жизни — такой же, как дышать или спать по ночам. И если раньше Максу было «о-кей», если раньше его устраивало течение, в которое он попал, то теперь, глядя на Давида, он вдруг осознал, что по-детски глупо завидует (вернее, завидовал бы, если бы время нашлось), потому что его собственная дорога оказалась завалена какими-то гигантскими буераками превратностей судьбы, потому что его родители по тем или иным причинам остановились на несколько ступеней ниже родителей Агнеотиса, потому что ему пришлось пережить то, что Давиду не придётся пережить никогда. Потому что, в сущности, Давид ни в чём не был виноват — он говорил и вёл себя именно так, как ему и следовало бы говорить и вести себя в подаренных ему по праву рождения условиях.

И это несправедливо. Не по той причине, что Давид просто обязан был так же мучиться. А по той причине, что Макс тоже имел право жить так, как живёт Давид.

— Вы уж простите, что я прерываю эту эмоциональную беседу, господа, — втиснулся в образовавшуюся тишину Кцол, вставая, — Но нам пора идти. Как верно заметил господин магистр, скоро начнутся занятия, и после недавнего… инцидента опаздывать на лекции непозволительно.

— Всё так, — поднимаясь следом, признал Агнеотис. — Но прежде чем мы уйдём, я обязан убедиться, что ты не держишь на меня зла, Максимус, и вновь извиниться за…

— Да всё нормально, господи боже, идите уже на свои уроки, — изобразив спокойствие и расслабленность, отмахнулся Макс. — Мне ещё со стола убирать.

С их уходом и правда стало чуточку спокойнее.

Айгольд, чистый и свежий, спустился со второго этажа минут через десять после того, как Макс остался наедине с самим собой, протопал на кухню, тщательно вытирая волосы вафельным полотенцем, и налил себе воды в кружку из питьевого чана. Вновь улыбчивый и бодрый, он выглядел так, словно как следует выспался — глаза блестели, улыбка сияла, словно ему раньше времени вручили подарки на все ежегодные праздники. Обменявшись парой ничего не значащих реплик с подмастерьем и пожелав удачи, принц подождал, пока спустится Захария, накинул свою дорожную мантию на плечи и вошёл в созданный колдуном портал (на обратной стороне мелькнул, загораживаемый шапкой золотых волос, какой-то светлый коридор) — только его и видели.

Чародей заставил воронку фиолетовых всполохов схлопнуться и, не поворачиваясь к поспешно собиравшему со стола миски подопечному, задумчиво произнёс то, отчего у парня на загривке волосы встали дыбом. Сначала, вернее, юноша даже не понял, к чему было сделано подобное заявление, но замешательство его длилось всего ничего.

— Роль крыс в распространении бубонной чумы в доиндустриальной Европе слегка преувеличена, если верить последним исследованиям.

Затем дошло, и рука, поднявшая в воздух приборы, дрогнула — ложка, выпав из пальцев, звонко лязгнула о дубовую доску.

— Не стоит портить мои вещи, — с укором, скорее, напускным, нежели серьёзным, порекомендовал колдун. — Кость орфа, как-никак — весьма ценный материал, для производства предметов быта используется редко. Я с ума сойду искать замену в набор.

Макс молча подобрал упавшую ложку и на негнущихся ногах отнёс стопку мисок ко второму чану, выступавшему в доме в качестве посудомоечной машины (или раковины — это зависело от того, применялась магия к процессу мытья или нет).

Захария нас слышал. Хреново.

— Насколько мне известно, отсутствие базовых правил гигиены способствовало заражению чумой гораздо эффективнее крыс или кровососущих паразитов, — извлекая из недр памяти (бездонной, судя по всему) подходящую информацию, продолжал тем временем рассказывать чародей; в руке материализовалась трубка. — Лёгочной чумой так и вовсе от крыс заразиться в естественных условиях практически невозможно. Правда, проверить в нескольких источниках эти исследования мне не удалось, так что, повторюсь, с полной уверенностью не утверждаю.

Облачение мага изменилось: вернулась уже знакомая Максиму мантия, расшитая звёздами, вместо домашних футболки и брюк — водолазка и (вот чего я точно не ожидал увидеть) джинсы, на обычно босых ногах — простенькие кроссовки, всё как на подбор чёрное и производящее необъяснимое впечатление эстетичности и даже торжественности.

Намеренно нарядился в Земной шмот, интересно, или просто по цвету подошло?

— Сложностей в лавке возникнуть не должно, — завершая спонтанный монолог последними наставлениями, Захария вновь сотворил портал в очаге: на сей раз другой конец кротовой норы выходил к мраморной лестнице и залитой солнцем безлюдной площади. — Но в случае крайней необходимости можешь взять из нижнего левого ящика моего рабочего стола кинжал. Если до этого дойдёт, к моменту, как ты его вытащишь, уровень кортизола у тебя поднимется достаточно высоко, чтобы всё сработало.

— Сработало? — переспросил Максим со стремительно нарастающей тревогой в груди.

— Пойдёт чёрный дым. Любой обидчик, увидев такой фокус в стенах этого дома, удалится без дополнительных разъяснений.

Парня, правда, такая охранная система не шибко-то обнадёжила.

— Ты справишься, — добавил чародей. — Ты же не хочешь меня подвести, верно? Вот и славно. В таком случае, удачи. И ещё кое-что… Постарайся не разговаривать с клиентами так, как ты говорил с Давидом, договорились?

Шаг — и он растворился в бесконечном космосе образовавшегося портала, край мантии махнул Максу на прощание, как хвост у хитрой лисицы. Просвет заискрился, сжался и пропал…

И хотя наставник был не самым приятным из людей, без него стало почему-то ещё неприятнее.

Особняк, стоило Захарии исчезнуть, как-то будто бы опечалился: может, это просто казалось на фоне подступавшего волнения, но краски на мебели и кухонной утвари словно слегка потускнели, потолки чуть опустились и прогнулись, а в воздухе появились удушающие тепло и влажность особенного сорта — такая смесь запахов чувствуется обычно в давно заброшенных зданиях. На миг почудилось, что из углов даже повеяло плесенью. Возможно ли, что проживание колдуна влияло и на фундамент, и на стены этого жилища, а магия, впитавшись в каменные балки и деревянные подпорки, дарила особняку какое-то подобие самосознания и даже привязанности к хозяину? Возможно ли, что дом обрёл за долгие годы душу и сердце, ожил — и теперь загрустил в отсутствие своего владельца?

Почему бы и нет.

Захария всё слышал, — против воли вернулся к неприятному наблюдению Максим, бесцельно, сам того не заметив, бродя по первому этажу. — Слышал, что мы ссоримся, но не вмешался. Хотел, чтобы я разобрался сам?.. Нет, скорее просто болт забил. Хотя хер знает, поди разбери, что там в его голове происходит… Интересно, он только интонации мои услышал или смысл слов тоже? Впрочем, какая разница. Его вряд ли получится разжалобить грустной историей про разделившуюся семью.

Ноги поднесли парня к рабочему столу. Оказавшись в полном одиночестве, от которого уже несколько поотвык, без опыта и необходимых навыков, ощущая внезапно свалившуюся на плечи ответственность, к которой толком не успел подготовиться за всеми этими никому не нужными дебатами, юноша автоматически приступил к подробному изучению обстановки и принялся заглядывать в выдвижные ящики и поверхностно изучать их содержимое, убивая сразу двух зайцев: использовал смещённую активность, дабы отвлечься от стресса, и знакомился с бытом, привыкая к новой, пусть и временной должности.

Потрясающе. Всего четыре дня — а я уже лавочник.

Даже мысли Макса сочились сарказмом. На Земле он никогда не думал о карьере продавца-консультанта в каком-нибудь «Эльдорадо». Будущее пусть и не казалось безоблачным, но кассир в рейтинге профессий у парня стоял буквально на один-два пункта выше дворника — становиться за прилавок молодой Путник даже мысли не допускал, убеждённый в том, что они умеют материализоваться. И вот — пожалуйста, получите и распишитесь. Конечно, в профессии кассира или продавца ничего зазорного он не видел — они прекрасно ладили с Петькой, а Петька стал в «Бигаме» лучшим сотрудником месяца, между прочим, и непрерывно сохранял свой «титул» на протяжении всего лета (Макс, говоря откровенно, своим товарищем даже немного гордился — знал, сколько Петьке приходилось пахать). Просто эта работа никак не вязалась с перспективой собрать однажды чемодан, схватить Дашку в охапку и свалить к чёртовой матушке из родного города куда глаза глядят — потому что глаза Максимовы глядели немного повыше, чем ночёвки на вокзалах, а для этого нужны были деньги. Веры в высокий доход же на подобной должности парень в себе не чувствовал.

Предметам, хранимым чародеем под рукой, его внимания захватить не удалось, и рассматривал он их вяло — обычные вещи, нужные для обычной работы. Стопки зеленоватой бумаги покоились ровными рядами, заполнив практически всю глубину ящика; запасные перья с металлическими наконечниками, разных мастей и с разными пятнами, Захария хранил в специальных пеналах; бархатная фиолетовая ткань с вышитыми серебряной нитью узорами, свёрнутая в рулон, лежала поверх пузырьков с цветными чернилами (предпочтение колдун отдавал классическим чёрным, если судить по количеству запасов, но имел в доступе и синий, и даже зелёный пигменты), хранившихся каждый в своём отделении в массивных коробах с нехитрой защёлкой; перчатки из грубой и толстой кожи какого-то земноводного (шкуры с похожей текстурой ему вчера приносил Серый) лежали весьма небрежно поверх блокнотов явно Земного происхождения довольно известного и дорого бренда (Макс с изумлением обнаружил среди них скетчбук и приложил немало усилий, чтобы не взглянуть разочек на чужие рисунки — хорошо помнил, что случается с покусившимися на скарб мага любопытствующими); целый ворох простых карандашей и горсти ластиков в беспорядке валялись рядом, в разной степени сточенные и стёртые…

Обычный рабочий стол. Даже… странно как-то.

В детстве в наивном понимании Максима маньяки и убийцы проживали в соответствующих условиях: дома кровь и трофеи, снятые или срезанные с жертв, фотографии разделанных кроликов по стенам, антисанитария и давящая атмосфера… и ещё какие-нибудь извращения, отражающие натуру владельцев как зеркало. В средней школе, когда общественное мнение о психическом здоровье Стёпы впервые дошло до его слуха, парень решил заняться этим вопросом серьёзно — изучение явления психопатии начал, конечно, со «Следствие вели…», потом переключился на общедоступные ресурсы и библиотечные книги. Именно оттуда он узнал, что представление о маньяках и убийцах у него до этого было ошибочным, что многие из тех, чьи имена до сих пор произносятся с презрением и страхом, вели обычную жизнь, имели семьи и детей, ходили на работу, дружили с соседями и ровным счётом ничем не отличались от остального своего окружения.

Рабочий стол Захарии едва ли можно было отличить от какого-нибудь среднестатистического менеджерского стола в среднестатистическом офисе среднестатистической компании… ну, если бы этот менеджер пользовался перьями вместо шариковых ручек, конечно. И эта обыденность натолкнула Максима внезапно на тревожные и безрадостные рассуждения — увидь всё это канцелярское богатство кто-нибудь посторонний, смог ли бы он сказать что-нибудь об истинном характере владельца?

И, к слову, раз уж мысль зашла… Правда ли колдун настолько ужасен и зол, каким его считают жители Эпиркерка?

В дверь тихонько постучали — настолько тихо, что парень поначалу и не разобрал, откуда доносится звук. Да и сам стук ему показался необычным — люди так не стучатся. Не столько взволнованный, сколько заинтригованный, он отпер дом, выглянул на улицу и обнаружил пустоту в том месте, где, по его скромному разумению, обязан был находиться первый клиент. А застучало вновь — внизу, вибрация раздавалась почти у самых Максимовых ног. Он опустил взгляд.

В ответ на него снизу вверх пялилось два чёрных блестящих глазка.

— О, Вова, — слегка туповато произнёс юноша, не успев удивиться. — Привет.

Грач, задрав крохотную по сравнению с клювом голову, приветственно каркнул.

Ну не может быть такого, чтобы над Вованом Захария не подшаманил немного, как над Дроздом.

— Какими судьбами? — стараясь не думать о том, как глупо может со стороны выглядеть разговор с птицей, спросил он.

Вова вместо ответа, взмахнув крыльями, легко и изящно поднял в воздух грузное тело и без приглашения влетел внутрь. Когда Макс, вновь заперев, обернулся, грач уже вполне вольготно разместился на массивном подсвечнике из потемневшего серебра и теперь, сложив крылья, наблюдал за действиями человека с не меньшим интересом, чем человек наблюдал за действиями грача.

Занятная зверюга.

— Ты решил составить мне компанию, да? — неторопливо побрёл между стеллажами молодой Путник обратно к месту исследования. — Мило с твоей стороны, спасибо. Честно сказать, одному здесь как-то неуютно.

Макс огляделся и заметил внезапно, что, помимо предметов военного ремесла и свитков с засекреченной информацией, по полкам были расставлены и разложены и другие вещицы. Например, уже знакомые ему мешочки — наверняка те же, с украшениями, добытыми смелым (и немного отбитым, чего уж тут) Сергеем. Занятно — с первой минуты, как парень очутился в этой лавке, его внимание было полностью сосредоточенно на колдуне и его поручениях: справедливо расценивая Захарию как потенциальную угрозу, он постоянно следил за его перемещениями, жестами, мимикой и словами, старался не упустить ни одной детали, не терял бдительности и находился в нескончаемом напряжении. Теперь же, когда чародей находился далеко отсюда и был поглощён занятиями принципиально другого рода, оставшийся наедине с самим собой юноша наконец отвлёкся, сместил фокус на обстановку — и поразился, насколько первый этаж оказался уютным при ближайшем рассмотрении.

Стены, как выяснилось, выкрашены в приятный тёмно-зелёный бутылочный цвет, а не чёрный, как ему сперва почудилось. В пустых пространствах между книжными шкафами и окнами развешаны картинки — нарисованные карандашом и углём на бумаге пейзажи, животные и портреты под стеклом и в лаконичных светло-серых рамках, а неподалёку от входа, почти возле круглого стола, за которым Максим вообще-то столько времени вчера просидел, коллекция бабочек, приколотых к панно и так же защищённых от пыли стеклянным колпаком. На тяжёлых шторах, по первому впечатлению мрачных, висели симпатичные и даже очаровательные подхваты из переплетённых бежевых нитей (хотя данное дизайнерское решение и устарело слегка, если спрашивать Макса). На полу, к его удивлению, плотно положенный паркет, а не выкрашенные краской доски.

Да и вообще — совсем не угрюмое и не отталкивающее место. Теперь, когда не стало главного отвлекающего фактора, парень видел — за этим домом не просто следят и не просто поддерживают в чистоте и порядке, этот дом действительно любят.

Что, конечно, слабо вяжется с биографией Захарии… который, кстати, раздаст люлей, если узнает, что я балду пинал в свободное время.

Благоразумно рассудив, что лучше бы ему не тратить понапрасну драгоценные свободные минутки, Макс прошёл к столу, разместился и уже разложил было учебники и перья на знакомом месте, но тут как назло раздался очередной стук в дверь. Сомнений возникнуть не могло — на сей раз пришёл человек.

— Заходите, пожалуйста! — крикнул, торопливо закрывая только что открытые книги, Максим.

В лавку, робко потупив взгляд, вошла девушка — и стоило юноше увидеть её, в голове против воли прозвучало: леди.

Если верить ещё не отпечатавшимся на лице морщинам и щекам, в меру румяным и слегка округлым, ей было около двадцати или даже меньше: среднего роста, узкоплечая, она производила впечатление существа не только миниатюрного, но и до крайности хрупкого. Стройные руки крепко прижимали к груди какие-то книги, прямая осанка и слегка направленные вперёд плечи неприкрыто намекали на её аристократическое происхождение, а светлая кожа, ухоженная и чистая, и дорогое элегантное платье благородного синего цвета это подозрение сторицей подтверждали.

Вот только все эти детали Макс подметил позже, когда справился с культурным шоком: шикарные распущенные волосы незнакомки, ниспадающие на плечи, оказались… розовыми.

Какое-то время она осматривалась, ища взглядом что-то конкретное, не замечая постороннего человека совсем рядом, и парень воспользовался этим, чтобы разглядеть гостью как можно подробнее — не каждый день встретишь в Средневековье кого-нибудь с розовыми волосами, в конце концов! Помимо, однако, необычного цвета прядей ничего «неформального» в её облике не прослеживалось: курносый носик, яркие и блестящие бирюзовые глаза, пухлые розовые губы…

Красивая.

Заколдованная дверь не закрылась как обычно за её спиной, чем вызвала у гостьи закономерное удивление. Максим подобрался и моментально вспотел — от спокойствия не осталось и следа: первый клиент уже здесь, а он понятия не имеет, что делать!

— Добрый день… то есть, утро, — маскируя дрожь в голосе под кашель, поприветствовал он вошедшую; девушка вздрогнула и только тогда обратила на него внимание. — Доброе утро, мадам, я магмастерье подис… Кхм, простите, подмастерье магистра Захарии.

— Ещё пока мадемуазель, — бойко ответила она, тут же отчего-то смутилась и куда более робко продолжила: — Полагаю, я знаю, кто вы, молодой человек. Господин Максимус, я права?

— Да, всё так, — подстроившись под слог клиентки, кивнул, поднимаясь из-за стола, парень. — В-вы… вы чего-то хотели? В смысле, конечно, хотели, иначе вы бы сюда не пришли, я имел в виду… По какому вопросу?

Девушка говорила с Максимом, но взгляд её постоянно возвращался к исследованию торгового зала.

— Понимаете… Я хотела… Простите, господин Максимус, вы не могли бы позвать господина магистра? — гостья вытянула шею и обвела взглядом пространство поверх стеллажей и полок с пёстрой всячиной, выискивая седую голову среди рядов с оружием. — Прошу, не сочтите мою просьбу за грубость, я просто пришла, поскольку хотела с ним побеседовать. Видите ли, у меня есть к магистру Захарии важное дело… Вернее, важный разговор… Нет, скорее, всё же дело.

— Его нет, мадемуазель, — поджал губы юноша. — Мастер временно поручил работу в лавке мне.

— Вот как… А в котором часу он возвратится, не знаете?

— Он рассчитывал вернуться после обеда, но, если честно, я в этом сомневаюсь. Надеюсь, его… дела не затянутся до вечера.

— Вот как, — девушка улыбнулась немного печально и опустила взгляд на книги, всё ещё крепко прижатые к телу; щёки розовели на бледной коже, заблестели ещё ярче глаза. — Понимаете, господин магистр позволил мне приходить к нему с подобными вопросами… Пожалуй, я зайду к вам в другой раз.

— Мастер сказал, что я обязан принимать заказы в работу, — встрепенулся парень, подавшись чуть вперёд: упускать клиента и потенциальную прибыль он не собирался, помня, как относится к возможности подзаработать его покровитель. — Поэтому, если дело срочное, вы можете описать мне свою проблему, а я передам.

Скромная незнакомка с идеально прямой спиной, замешкавшись, всё же проследовала к круглому столу и бережно водрузила на краю три книги одна на другую. Что-то в её поведении смущало Макса, что-то казалось подозрительным, но что конкретно — разобрать пока не удавалось. Что-то не сходилось, словно девушка при взгляде на молодого Путника начинала грустить, хотя он, безусловно, повода не давал.

— Дело в том, что господин магистр очень любит и ценит книги, — сдерживая тёплую улыбку, объяснила она мягко. — В особенности редкие издания или те из книг, что были напечатаны давно. Конечно, мои экземпляры вряд ли представляют для него интерес, но… Он не любит, когда с ними плохо обращаются, даже если речь идёт о вполне обычных произведениях. Но вы, наверное, и без меня это знаете.

— Не то слово, — припомнив угрозу быть испепелённым за порчу библиотечного имущества, подтвердил Максим.

— Он разрешил приносить повреждённые издания на починку, а я как раз нашла кое-что у матушки — как видите, состояние у них плачевное. Других таких, как господин магистр, в нашем городе и нет больше, чтобы столь трепетно относились… Вы, быть может, тоже владеете искусством реставрации?

Макс покачал головой.

— Да и вряд ли Мастер подпустил бы меня к работе, — подумав, добавил он. — Как вы правильно отметили, к своей библиотеке он относится… с трепетом.

Лучше, чем к людям, ты хотел сказать, — поправил себя мысленно юноша.

— Это так! Я никогда прежде не встречала личной коллекции, что была бы столь разносторонней, богатой или ухоженной, как у него. Знаете… Господин магистр очень тонко чувствует чужую душу. Он настолько добр, что разрешил мне изучить его собрания, хотя обычно не пускает посторонних дальше своего рабочего места, — улыбка девушки стала немного счастливее. — Не подумайте обо мне плохо, господин Максимус, что я горделива или… Однако сложно лукавить: подобное отношение не может остаться без благодарности.

И в тот миг Максим понял, что же именно мозолило ему взгляд: в гостье ощущалось какое-то непонятное переживание, очень похожее на то, что чувствовал молодой Путник по отношению к своей Дашке… когда она ещё была рядом.

Да ладно, — фыркнул он про себя. — Не может быть.

— Вы… передадите господину магистру, что заходила Джулия Пульхейр?

— Да, конечно. Как только он вернётся, он непременно займётся вашей просьбой, мадемуазель, я в этом уверен.

Девушка постояла немного у стола, как бы невзначай провела по нему ладонью, потом кончиками пальцев коснулась рабочего пера Захарии и, стараясь не смотреть подмастерью в глаза, улыбнулась снова — искренней, благодарной и очень красивой улыбкой.

Впрочем, почему не может? Характер у Захарии, конечно, тот ещё — не самый желанный подарок на Новый год, как говорится, но внешне вроде не урод. Если игнорировать его худобу, бледность, синие дёсны, вертикальные зрачки, синяки под глазами… — против воли Макс язвительно закончил: — Короче, если на него не смотреть.

И хотя он бы себе в этом на всякий случай признаваться не стал, но всё же не считал наставника чупакаброй. На первый взгляд — молодой, пусть и немного переборщивший с диетами парень: если бы Вороновскому довелось встретить колдуна на одной из ярославских улиц с какой-нибудь чиксой в обнимку, не возникло бы никаких вопросов к её вкусовым предпочтениям… Разве что пришло бы в голову что-то из серии: «Девкам всегда нравятся всякие пижоны».

— Только непременно уточните, что заходила именно Джулия, хорошо? — вернула Путника в реальность клиентка. — Обязательно скажите про меня… Не хотелось бы, чтобы эти издания попали в чужие руки, сами понимаете — для нашей семьи это была бы большая потеря. И пожелайте удачи с его делами, если поддерживаете связь.

— Не поддерживаю, но передам, что вы заходили, мадемуазель Пульхейр, — Максим старательно выговаривал фамилию и задним мозгом молился, чтобы не напутать со звуками.

Гостья очаровательно порозовела и, попрощавшись, смущённо покинула особняк. Дверь за ней сама не закрылась, поэтому пришлось подмастерью исправлять это недоразумение вручную.

Ладно, это было довольно просто, — не отдавая себе отчёта в том, что делает, парень сел на рабочее место Мастера и медленно выдохнул. — Может, мне повезёт, и остальные…

Додумать не дали: дверь распахнулась вновь, и в лавку, провоцируя громкое карканье Вовы, влетел запыхавшийся, красный от натуги и потный от не свойственной ему физической нагрузки мужчина. Едва только показалась на пороге лысоватая голова, Макс тут же его узнал: торговец, конечно же — тот самый, с кривыми ножками, что встретился юноше в первый день появления в столице, задавал какие-то нелогичные вопросы и исчез из поля зрения так же быстро, как появился. Неприятный тип, общение или хотя бы случайная встреча на улице с которым не доставили бы Путнику никакого удовольствия, сам заявился — да ещё и без предварительных расшаркиваний.

Его появление сулило большие неприятности, Макс понял это, как только увидел его — не иначе как случилось что-то.

Нехорошо.

Ввалившись в зал и плотно заперев за собой, торгаш круто развернулся на каблуках тут же склонился в поклоне — полноценном, образующем из тела прямой угол, да так резко, что, казалось, не удержится и рухнет на колени — и, даже не посмотрев, кому кланяется и с кем говорит, выпалил:

— Господин-магистр-Захария, милейший, выручите коллегу по цеху, молю всех богов! Помогите человеку в беде!

Однако вместо ожидаемого прохладного голоса колдуна услышал робкое: «Мастера сегодня не будет до обеда, господин». На несколько мгновений раздавшийся ответ выбил гостя из намеченного сценария диалога — затем, подняв голову и в замешательстве уставившись на бездомного пацана — того самого, с которым довелось пообщаться на площади несколько дней назад, кого чародей вообще-то с позором и чуть ли не пинком под зад выставил отсюда взашей, — торговец, аж запамятовав про своё срочное дело от изумления, выпрямился неторопливо, словно не знал, как ему теперь следует себя вести, и хмуро (и куда менее подобострастно) поинтересовался:

— А ты что ещё здесь делаешь, малец?

— Я подмастерье магистра Захарии, — стараясь не выдать удивления, пояснил Макс (натру язык об эту фразу, походу), пребывая в ничуть не меньшей растерянности. — В своё отсутствие он поручил работу в лавке мне.

— Какого такого отсутствия?

Мужик, вытянув шею, встревоженно окинул торговые ряды мутным взглядом, и пока тянулся и осматривался, до смешного напоминал парню цыплёнка. Испуганного и почему-то мокрого. Кажется, до гостя тем временем начинало постепенно доходить: вжав голову обратно в плечи, он зачем-то обернулся на закрытую дверь, потом вновь забегал глазами по внутреннему убранству особняка, тревожно похлопал ладошками по пухлым ляжкам и озадаченно выдохнул.

— Пиши пропало, — ожидаемо без энтузиазма вынес сам себе вердикт торгаш.

Глаза его суетливо и подозрительно забегали вновь — теперь уже по полкам и стеллажам, — раздулись ноздри и побагровели от натуги дряблые, слегка свисающие поверх тугого накрахмаленного воротничка щёки. В небольшой голове, за невысоким скошенным лбом, электрическими вспышками неслись неясные мыслительные процессы, и Макс заговорил, опасаясь, что ещё несколько секунд тишины — и у мужика пойдёт пар из ушей.

— Мастер велел мне общаться с посетителями и принимать заказы, поэтому, если вы хотите что-то смастерить по собственному чертежу, например, или предложить что-то на продажу, вы…

— Но-но, малец, оставь рассказывать, я знаю, как работают подмастерья, — на одном дыхании весьма грубо и нервно оборвал Макса гость.

Он потоптался у выхода, как потерявшийся пёс, достал из кармана платок и размашисто вытер им лоб, после чего стремительной пружинящей походкой направился к рабочему столу, диктуя на ходу свои требования:

— Вот что, малец. Мне нужна банка песка из прозрачных кристаллов Ако’Эгита, унций на двадцать. Упаковывать не обязательно, если тара из стекла, передай хозяину, что верну завтра же до полудня. И пошевеливайся давай: меня уже покупатели ждут.

— Мастер запретил продавать что-либо в его отсутствие.

Торговец застыл как вкопанный, не дойдя до стола каких-нибудь несколько шагов — при его телосложении столь резкая остановка раньше считалась Максом в принципе нереальной, — моргнул, будто не понял с первого раза, что только что услышал, и сначала захотел улыбнуться — надеялся, что это шутка, и готовился не то смеяться с облегчением, не то отчитывать подлетка за неуместный юмор и жаловаться на неподобающее поведение его начальству. Но по взгляду Путника понял: никто с ним в бирюльки играть и не думает. Дряблая щека дёрнулась, лицо, успевшее лишь слегка просохнуть, тут же вновь покрылось блестящей испариной.

— Что-что?

— Без ведома Мастера я торговать не имею права, — пояснил Макс, сдавливая руками подлокотники чужого кресла: тело, казалось, попыталось срастись со спинкой, настолько плотно в обход сознания вжалось в мягкую обивку. — Если вы желаете заказать что-либо, я всё подробно запишу и передам ему при первой возможности, конечно, но ничем другим помочь не могу.

Посетитель уставился на парня, выпучив небольшие и глубоко посаженные болотно-жёлтые глазки, так пристально и пронзительно, что Максу стало нехорошо. Он вообще не любил подводить окружающих и редко говорил «нет» в ответ на просьбу, воспринимая отказ едва ли не за синоним личной обиды, которую мог бы нанести человеку. Даже сейчас, когда, очевидно, ему следовало бы держать удар — инструкции были получены весьма однозначные, — какая-то крохотная часть его доброй и безотказной души шептала: «Может, от одного раза ничего не будет?».

И да, быть может, если бы этот неприятный тип с большим висящим животом, жалко переставляющий кривые ножки-палочки, принялся бы молить и плакать, Максим и сдался бы на уговоры вопреки здравому смыслу. Быть может — узнать, так ли это, не дал, к счастью, резкий и весьма бесцеремонный вопрос осипшим от злости голосом:

— Мне срочно нужно, ты слышал, нет?

С Захарией ты бы так не разговаривал, козёл. А со мной, значит, можно?

И всё. Как отрубило. Запертая глубоко внутри Максимовой души Мать Тереза, попытавшаяся было откопаться сквозь тяжёлую почву запретов и страха перед наставником, благополучно скончалась от нехватки воздуха.

— Слышал — и прошу не нервничать, — юноша и сам нервничал пуще собеседника, всё крепче сдавливая подлокотники. Теперь, правда, стоять на своём было гораздо проще: с хамами церемониться его на собственном примере отучили старшие товарищи. — Не я принимаю здесь решения, я лишь выполняю то, что мне велели…

— Вот я тебе и велю: кристаллы давай! — капризный и хамоватый проситель разве что только кривой ножкой не притопнул.

— Ещё раз повторяю: Мастер запретил продавать или покупать что-либо в его отсутствие. Каким бы срочным ваше дело ни было, мне жаль, но придётся ждать возвращения господина-магистра, — последнее словосочетание юноша произнёс как имя собственное, на каком-то подсознательном уровне категорически отказываясь называть Захарию по титулу. Трепет перед незнакомой и стрессовой ситуацией стремительно трансформировался в раздражение: он очень не любил повторять одно и то же по десять раз, и чем дольше его уговаривали, тем слабее становился страх. — Приходите завтра.

— Мы договаривались на сегодняшний день!

— Мастер предупредил меня… — парень заметил, как расслабляется лицо торгаша, — …что сегодня у него никаких запланированных сделок нет, — и вновь торговец стремительно побагровел у Макса на глазах. — Либо вы с ним ничего не обсуждали, либо он забыл мне сообщить — в любом случае, я обязан делать так, как он велел.

— Что за… наглость?! — в бессилии вскипал клиент. — Малец, ты понимаешь, что это вопрос жизни и смерти, нет? Мне нужна эта…

— Я слышал вас прекрасно, — Максим перебил клиента, уже откровенно злясь. Что ж за день-то такой сегодня… идиотский? То один припрётся неадекватный, то вот теперь второй — психбольница это им, что ли?! — А вы слышали меня.

Возможно, эта черта характера и делала из людей торговцев — а может, торговля вырабатывала в людях именно эту черту характера, — но, как бы то ни было, на достигнутом нуле назойливый посетитель останавливаться, разумеется, не собирался. Видя прекрасно, что тактика доминации возраста и опыта над молодостью здесь не работает, и грозный тон ни на кого страху не нагнал (маленький крысёныш наверняка чувствует себя в безопасности под крылом этой нечисти, ещё бы ему бояться!), мужичок попытался сменить запугивание на мольбу. Но только так, чтобы переход оказался не слишком резким и наигранным…

— Да пойми же ты, остолбень, меня снаружи такие люди ждут, с которыми плохи шутки, уж поверь! Я ещё неделю назад всё им пообещал, мне очень нужны эти кристаллы, меня без них… Да страшно даже подумать, что они со мной сделают!

…однако предпринятая попытка надавить завуалированным образом на жалость стремительно каменеющее сердце юноши не растопила.

— Слушай… те. Я ничем. Не могу. Вам помочь, — процедил как мог спокойно Макс каждое слово сквозь неплотно сомкнутые зубы, теряя терпение: этот торгаш стал ещё одним, очевидным и наглядным примером того, почему идти работать в сферу продаж — всегда плохая идея, пагубно отражающаяся на нервах любого консультанта или кассира. — У меня своих проблем хватает, чтобы ещё с чужими возиться, ясно?

Взгляд кривоногого внезапно переменился, сделался хитрым, пускай при том и не потерял очевидного отблеска беспокойства. Изменения эти случились не быстро и не резко, потребовалось около минуты, чтобы вновь перевоплотиться — на сей раз из умирающей жертвы обстоятельств в коварного змея-искусителя, — но только слепой бы не догадался: этот прощелыга нашёл за что зацепиться и явно задумал какую-то пакость.

— Слушай, — интонации торгаша стали куда более вкрадчивыми, чем прежде. — Скажи-ка мне, малец, только честно: сколько наш чернокнижник тебе платит? Вряд ли вообще хоть что-то, я угадал? А в наше неспокойное время каждому нужны какие-никакие накопления, даже такому молодому и талантливому Путнику, как ты. Работать-то тебе где-нибудь ещё, наверное, не с руки, да и некогда — всё время на поручения колдуна уходит, я прав? По глазам вижу, что прав! А какой-нибудь магический амулет или книгу с интересными заклинаниями прикупить ведь стоит — глядишь, и не понадобится тебе вовсе этот скряга. Я могу дать тебе… десять медных. А? Десять медных за одну банку кристаллов. Что скажешь? И всё лично тебе, разумеется, магистр об этом…

— Благодарю за предложение, — парень сдержался из последних сил, но не деньги его соблазняли, а желание выставить наглого торгаша за дверь. Пинком или, что ещё лучше, зачарованным ножом. — К счастью, могу себе позволить отказаться: зарплатой Мастер не обижает.

Гость застонал. Потом, вспомнив о чём-то, метнулся к окну возле круглого стола и коллекции бабочек, оттянул слегка край плотно задёрнутой шторки и глянул на улицу. Максим почуял в его эмоциях откровенный страх… и на секунду вновь вернулось чувство сострадания к этому мужичку, снова больно кольнула совесть.

— Малец, — упавшим голосом пробормотал мужчина, всматриваясь в лица прохожих, и вот теперь он говорил искреннее некуда. — Понял: тебя не разжалобить. Крепкий дуб, молодец. Так что таить не стану, моя жизнь зависит от тебя. Ну выручи старика, сделай доброе дело!

Сколько можно-то?..

— Да поймите ж вы наконец, если бы мне это «доброе дело» ничем не аукнулось, я бы за милую душу вам всё продал! — устало выдохнул парень. — Но я правда не могу.

— Да что же ты за баран-то такой!.. — чувствуя свою неприкрытую беспомощность, всплеснул руками торгаш, чем во второй раз обрубил попытки Максимовой Матери Терезы воскреснуть из мёртвых и пойти вершить добрые поступки.

— Вижу, объяснять бесполезно. Уходите, господин, не знаю вашего имени, или я вас выставлю.

Вот уж не думал, что ножик понадобится так скоро. Классный первый рабочий день.

Торгаш обернулся на Путника и несколько мгновений смотрел ему в глаза, словно пытаясь разобраться, насколько этот юнец серьёзен в своих намерениях и насколько весомую угрозу может представлять для немолодого, но опытного и весьма массивного мужика. Губы растянулись в глуповатой усмешке — очевидно, серьёзной опасности видок паренька не демонстрировал. Что, кстати, было весьма опрометчивым заключением: невзирая на возраст и отсутствие опыта в сотворении магии, физически Максим даже по самым скромным подсчётам уложил бы человека такой комплекции на лопатки и ухом не повёл — назойливый посетитель едва дорос ему до мочек ушей.

— И что ты мне…

«Я тебе ноздри вырву, мудак, и с лестницы спущу», хотелось ответить Максу. «Постарайся не разговаривать с клиентами так, как ты говорил с Давидом», напомнил голос колдуна из недалёкого прошлого в его голове.

Сука.

— Будете портить отношения с Мастером ради какой-то банки? — утрамбовывая злобу обратно туда, откуда она просочилась, крепче стиснул челюсти и даже попытался дружелюбно улыбнуться подмастерье. — Устраивать скандалы в его доме? Поможет он вам ещё после такого, интересно?

— Да, похоже, не будет никакого «ещё» у меня в жизни, если сейчас с тобой не договорюсь! — взвыл гость. — Ну не могу я на улицу выйти без этого песка, негораздок! Не могу! Я только за порог шагну — они меня тут же и сцапают!

И вот что с ним делать прикажете?.. Интересно, а Захария бы на моём месте его просто вытолкал нафиг или испепелил бы без лишнего гемора — и концы в воду?

— Погляди, — он подманил парня жестом и ткнул узловатым пальцем в оконное стекло. — Погляди-погляди, тебе полезно будет на этих злыдней полюбоваться! Вон они, — указал торгаш по очереди на каждого из трёх крепко сбитых мужчин средних лет. — Ходят, чтоб на них пёс ездил, из угла в угол — меня поджидают. Пока-то они зайти не решаются — но моли небеса, чтоб они не вынюхали как-нибудь, что магистра здесь нету!

Выделенные из общей массы прохожих люди, надо отметить, почти ничем не отличались от обыкновенных горожан: возможно, немного выше остальных, но не сильно, и точно не шире в плечах или бицепсах. Одеты были странно, но Макс не вглядывался, моментально потеряв к ним интерес. «Выбивалы», по его скромным подсчётам и не менее скромному опыту, к своим обязанностям относились ответственно и тело поддерживали в соответствующем состоянии: на таких посмотришь, и сразу, даже если они просто мимо проходят, хочется им добровольно отдать кошелёк и ключи от квартиры — чисто на всякий случай. Конечно, не каждый профессиональный «посол к должникам» отличался монструозными габаритами, но зато почти каждый носил и практически никогда не снимал на лице маску профессиональной сосредоточенности, охотничьего инстинкта и цивилизованной кровожадности.

— Вид у них вполне вменяемый, — резонно заметил парень, не особо впечатлившись: таких, как эти мужики, он уже видел, и видел не раз — почти в каждой деревне кто-то похожий либо сено косил в соломенной шляпе, либо коз доил, стоя коленями в навозе. — На Земле «братки» внушали, честно говоря, больше уважения. Мельчает преступный мир.

— Это сейчас они тихие, поскольку я им ещё однозначно-то не дал понять, что банка не у меня, — покосившись с надеждой на собеседника, пояснил так и не представившийся гость. — Видишь ли, мы договорились на Чёрной площади встретиться, потому что здесь народу обыкновенно нету дела до уличных сделок и обменов. Эти ребятки шуму не любят. А я рассчитывал ещё к тому же, что у Захарии нужный мне песочек прикуплю и тут же им и отдам. Вот когда они сообразят, что кристаллов у меня нету, что я их сам хотел у чародея забрать, тогда-то и озвереют.

— Так мне, выходит, гораздо спокойнее будет просто выставить вас отсюда, чем потом кровь и мозги ваши от пола отскребать.

— Не вздумай! — мужичок отпрыгнул от Макса как ошпаренный, на ходу подбирая и подтягивая к груди те из элементов одежды, за которые его можно было бы ухватить, и заблеял настолько же искренне, насколько и жалко. — Пощади, малец! Ну пощади меня! Ежели баночку отдавать не станешь, так давай хотя б колдуна дождёмся, я с ним сам договорюсь! Я тебя по-человечески прошу, как торговец торговца — ну мы же одного цеха люди, не чужие должны быть друг другу!

— Забавно, как быстро в друзья-товарищи начинают набиваться, как только что-нибудь понадобится, — не смог промолчать юноша, но и возразить на предложение ему было, в общем-то, нечего. Продолжительное присутствие третьих лиц в лавке вообще может расцениваться как нарушение правил поведения? — Я вас так-то впервые вижу.

— А вот и не впервые! Не впервые! Встречались, когда колдун тебя из дому выставил, припоминаешь? Я тогда первый к тебе подошёл, когда никто больше подойти не решился, спросил, как себя чувствуешь, не болит ли чего!..

— Да-а-а, и после той встречи мы прямо-таки не разлей вода с вами… Если я и разрешу вам вдруг тут укрыться, то…

— Спасибо тебе, малец! Огромное человеческое спасибо!

— …то должен знать хотя бы, что это за типы такие! — закончил Максим торопливо, как мог быстро одёрнул руку, которую в доверительном жесте попытался уже было пожать торгаш собственной ручкой, и сам не заметил, как вернулся к куда более привычному языку общения: — Погоди ты, дядь, я ещё ничего не решил!

— Можно подумать, ты вообще что-нибудь решаешь в этом доме, — фыркнул мужичок и недовольно осклабился. — А что до этих злыдней, так то уж ни для кого не секрет: они мою лавку уж лет пять как осаждают, бандюганы треклятые. У-ух! — и он погрозил в окно кулаком, убедившись затем, разумеется, что на улице не заметили его отчаянной храбрости. — Я лучшим товаром во всём Эпиршире торгую, и все это прекрасно знают. Вот и решили… как это у них там зовётся…

— «Крышевать»?

— Точно-точно, именно так они и говорили. А ты откуда такие слова знаешь? Тоже бандит?!

— Я Путник, — нехотя протянул Макс. — В нашем мире такие вещи повсюду случались, довольно давно, правда.

— А. Ну, так-то и жить легче, если знать, что алчность не только в Цельде верх над человечностью взяла…

— Мутная какая-то история, — почесал подбородок юноша; трагическая судьба безымянного торгаша его не сильно тронула за живое, а вот потенциальная перспектива в скором времени встретиться с местным криминальным миром, напротив, весьма и весьма обеспокоила. — Из того, что знаю я, «крышуют» обычно одни преступники от других. Или менты от преступников. Зачем идти к Мастеру, если можно просто обратиться к стражникам города?

— К стражникам мне предлагаешь пойти? — мужчина хрипло рассмеялся. — Ты подлеток ещё, ни черта не знаешь о местных нравах, но я тебе вот что скажу: они все заодно! Сговорились за моей спиной и теперь хотят меня регулярно обкрадывать! Лучший товар во всём королевстве — шутка ли! А стража тоже с их «крышевания» своё получает, как пить дать…

— О, — кратко произнёс Макс. — Поверь… те. Это мне тоже знакомо. У нас это «синей крышей» звалось… Но на кой-хрен вы с бандитами договаривались?

— А как ещё-то быть? — усмехнулся торговец. — Хочешь, чтобы они мою лавку подожгли вместе с домом? А жить мне потом где прикажешь? У нас договор, а договор чтить надо, это тебе любой торговец скажет. Приходится делать для них… всякие вещи. Ничего противозаконного, правда, но убытки…

— И это мне тоже знакомо, — скучая, подтвердил парень. — Знаете, вы могли обратиться к кому-нибудь более… смышлёному, чем городская стража. О них вообще мало кто хорошо отзывается, так что, наверное, и пробовать не стоило. А к кому-то вроде других магистров — из Круга, например — сходить стоило.

Кривоногий только отмахнулся.

— Они все напыщенные индюки! Ни во что не ставят простой люд и уж точно не станут помогать простому добропорядочному торговцу…

Ага, прямо-таки добропорядочный и простой. То-то тебя целью выбрали.

— Захария один из магистров Эпиршира хоть что-то для народа делает путного — и то, только потому, что его из Круга выставили…

— Выставили? — Макс с неприкрытым возмущением покосился на непрошенного гостя. — Он вообще-то сам оттуда ушёл!

— Коне-е-ечно, — довольно надувшись, мужичок похлопал себя ладошками по животу. — Это он тебе так сказал, наверное, а? Так вот что я тебе скажу: колдун наш либо враль каких поискать и навешал тебе на уши с три короба, чтобы слабаком каким не выглядеть, либо редкий дурак, коль это правда!

— Это почему это?

— Да потому что платят магистрам Круга немерено! В таких дворцах живут, такие вина редкие пьют как воду! И работать их почти не заставляют — сиди себе на мягких перинах, жуй деликатесы и бренчи на арфе целыми днями! Кто от такой жизни откажется, ежели не дурак? Я б не отказался!

— У всех свои приоритеты в жизни, — прикрыв глаза и посмотрев на торгаша с откровенным презрением, процедил Максим. — Знаете, в моём мире поговорка есть: «На другом берегу трава всегда зеленее». Если вы правда верите, что им платят какие-то бешеные деньги за игру на арфе и распитие редких вин, то дурак тут только один. И что, напыщенность магистров — это всё, что вас остановило обратиться к ним за помощью?

— Не всё, — продолжал распинаться довольный появлением слушателя горе-клиент, сделав вид, что не заметил намёка. — Они требуют за свою работу денег, и денег немаленьких. А откуда у меня столько, сколько им надо? За одной услугой пойдёт вторая, за ней третья — а если не заплачу, проблем будет только больше.

Ну да, блин. Откуда у торговца лучшими товарами во всём королевстве деньги.

— Могли бы уж потратиться разок, чтобы защитить своё имущество.

— Так если бы разок! — гость прихлопнул ладонью по стене. — Магистры придумали бы, как вытащить из меня побольше монет, юный друг. Так что это дрянная идея.

— А Мастер? Сами сказали, от него проку больше.

— Твой Мастер — самый главный жмот Эпиршира, если не всего полуострова, — фыркнул торговец и заявлением своим почему-то довольно сильно задел своего собеседника. — Не сочти за грубость. Если бы я пошёл к Захарии, то точно потерял бы последнее. А мне стоит заботиться о своём благополучии. Враг он страшный, но и друг не лучше.

— У меня такое чувство, что вам просто нравится ситуация, в которой вы очутились.

Реакция, как и ожидалось, оказалась бесценной: посетитель встрепенулся и возмущённо подавился воздухом, даже не зная, как выразить своё негодование, сохраняя при этом какие-никакие нормы приличия. Его дряблые щёки мелко затряслись и вновь побагровели, но на этот раз от раздражения, а не от страха — это Макс понял по слегка изменившемуся оттенку и наблюдал за его потугами с ничего не выражающим и жутко скучающим выражением лица.

Он подобное поведение уже видел — и, возможно, даже лучше других знал, о чём говорит.

Спасибо маме.

Когда от соседей впервые поступило предложение сдать Стёпку в реабилитационный центр, самым протестующим человеком в семье стал не старший сын-наркоман, которому и дела-то особо на тот момент уже не было до того, где беззаботно проводить деньки, а его родительница. Были и крики, и споры, и мольбы — каким-то чудом ей удалось убедить практически всех жителей дома, что решение это поспешное, что ещё можно что-нибудь сделать собственными силами, что судьбу пацана ещё можно спасти от несмываемой пометки в личном деле. Но удивительным было не согласие жильцов, которое однажды стало единодушным, не её фантастический дар договариваться. А то, с каким остервенением женщина противилась самой мысли разделиться со своим чадом, даже если совместное проживание сильно вредило Максиму… да и Стёпе, в общем-то. Да и ей самой.

Максу пришлось пройти через это. Он знал, поскольку собственными глазами видел, как некоторые люди действуют иррационально, вредят и себе, и окружающим, и любимым близким, просто потому что не способны думать логически, если сталкиваются со стрессовыми ситуациями. Потому что их иллюзорная картинка идеальной жизни никак не может отъехать чуть в сторону, обнажив вид на реальное положение дел. Ширма их мечты настолько плотная и тяжёлая, что сквозь напечатанную фантазию не пробивается свет настоящего мира. Потому что им легче оставаться в привычных условиях, даже если условия эти приносят одни только страдания. Потому что им непременно хочется, чтобы обстоятельства соответствовали их персональной «сказке».

У мамы этой «сказкой» была жизнь с сыновьями. Она готова была пожертвовать абстрактным будущим ради сохранения призрачного счастья в настоящем, потому что боялась: если отослать Стёпку в реабилитационный центр, их семья станет «неполной», представления о нормальной жизни наконец разрушатся, а она в своё время и так уже слишком многое потеряла, когда на стало любимого мужа.

У этого торгаша «сказкой» была… предсказуемость бытия, пожалуй.

— Глупость какая! — фыркнул растерявшийся возмущённый посетитель. — Что ты такое несёшь, малец? Кому понравится платить каждый месяц абсурдную мзду каким-то… прощелыгам!

— Трусу, пожалуй.

Тут уж торговец вспыхнул по-настоящему: уязвлённая гордость в миг лишила напускной дипломатичности.

— Как ты меня назвал, щенок?!

— Вас устраивает подобный расклад дел, потому что лучше платить известному врагу, чем обратиться к неизвестным друзьям. А то, что у вас денег нет — бред, — Максим вернулся за стол и взялся за перо. — За безденежных предпринимателей бандиты не берутся и «крышевать» их не спешат. Впрочем, не моё дело. Мне нужно возвращаться к урокам, так что помолчите, если можете.

— Да я с тобой вообще больше не стану говорить, наглый мальчишка!

— Восхитительно, — парень улыбнулся, почувствовал в одном этом слове приятное сходство с наставником и вернулся к учебникам с ощущением поразительного и ничем не объяснимого личностного роста.

Кривоногий бесцеремонно уселся по соседству и устало повращал обутыми в потрёпанные ботинки стопами. А парню до смерти вдруг захотелось закурить, хотя прежде он в себе подобной тяги не наблюдал. Жутковатое сочетание несвойственного ему хладнокровия с никотиновой тягой стало достаточным аргументом, чтобы покоситься на пустующее теперь рабочее кресло Захарии.

Разговаривать с незваным гостем у парня не было ни желания, ни времени. В спокойный момент, пока сюда не пришли другие клиенты, нужно было уделить время азракту, поэтому Макс сел как можно дальше от посетителя и принялся копаться в букваре. Зубрёжка давалась с трудом — торгаш всё время издавал какие-то звуки: то языком защёлкает, то с кряхтением станет разминать опухшие ноги, то примется постукивать ногтями по подлокотнику, то напевать себе что-то под нос. Если даже в полнейшей тишине библиотеки расправиться над местной письменностью казалось тяжкой задачей, что уж говорить про подобные условия непрекращающегося… раздражения.

— Мешаете, дядь, — сухо заметил Максим, отводя кончик пера от тетради. — Можете спокойно посидеть?

— Меня бы тут вообще не было уже, если бы ты продал мне песок, — буркнул торгаш.

— Если бы не моё щедрое предложение остаться в безопасности — которое, кстати, Мастер наверняка не одобрит, когда узнает — вы бы сейчас со своими клиентами на улице разбирались.

Аргумент подействовал на торговца успокаивающе. Он примолк и, недовольно повздыхав немного, размяк в стуле, сцепив пальцы в замочек и уставившись в потолок. Но эмоцию раздражения, которую парень прекрасно ощущал, никуда деть не удалось. Она гудела бесящим роем бессмысленных словечек и отвлекала даже сильнее, чем постукивания.

Закорючки перед глазами постепенно приобретали смысл. Запоминать их становилось немного легче, пусть пока дело и продвигалось медленно. Раз за разом пробегая глазами по развороту, Макс чертил строчку за строчкой, призывая на помощь все свои навыки скрупулёзности и сосредоточения. Пока молчаливый зритель, пыхтя и ворчливо кряхтя, наблюдал за его действиями, подросток одолел-таки алфавит: переписал его по памяти сначала от первой до последней буквы, потом от последней до первой, потом одни гласные, одни согласные — и, наконец, принялся составлять слоги, надрываясь так, что даже язык высунул.

Верный своему слову торговец весь извертелся на стуле — пустая голова рукам покоя не давала, что называется. Он уже успел пожалеть, что пообещал молчать в присутствии Максима, очень уж ему хотелось побеседовать с кем-нибудь, и даже оскорбление чести и достоинства с каждой минутой, проведённой в безмолвии, становилось всё менее весомым аргументом к молодому Путнику не обращаться. Особенно когда прямо перед глазами здоровый лоб атакует букварь.

— Грамоте учишься? — скрывая насмешку, спросил-таки мужчина.

— Вы, кажется, грозились ни слова мне не сказать, — парень не удосужился даже глаз от тетради оторвать. — Окажите любезность и исполняйте угрозу.

— Вот экий ты грубый-то, малец. А я ведь тебя научить бы мог.

Теперь парень поднял-таки взгляд на собеседника, хотя всё остальное его тело оставалось недвижимо.

— Тебя ведь колдун заставил язык учить, да? — наседал торгаш. — Так я помогу, мне не сложно. Тем паче что по одним книжулькам-то далеко не продвинешься. Язык — это такая конструкцея, которая только в диалоге познаётся.

— Если Мастер посчитал, что я справлюсь самостоятельно — я справлюсь самостоятельно.

Откровенно говоря, Макс просто не хотел принимать от этого неприятного мужика какой бы то ни было помощи. Лицо торговца подозрительно напоминало лица ярославских мелких предпринимателей — тех самых, что по площадям и паркам стоят, увешанные голубями по самые помидоры, и предлагают наивным детям «просто погладить и подержать», а потом внезапно оказывается, что за это тоже надо платить.

Не первый день живём, знаем уже, где бывает бесплатный сыр.

— Недоверчивые вы, Путники, ух недоверчивые, — будто прочитал его мысли несостоявшийся клиент. — А людям верить надо. Они тогда вам тоже верить начнут.

Макс решил на это ничего не отвечать. Вступать в бессмысленное обсуждение — только время терять зря, а ведь сюда с минуты на минуту может прийти ещё какой-нибудь покупатель-продавец, и придётся с ним возиться. А вдруг ещё кто «попавший в беду» припрётся? Где их всех держать, интересно? И что на это скажет Захария?

Зря я вообще ему предложил здесь переждать, — ругал себя Макс, взявшись за словарь нецензурной лексики. — Выпроводить бы как-нибудь, да только как теперь от него избавиться?

Выбор пособия был не случайным: парень свято верил, что изучение любого языка следует начинать с местных ругательств. Видел в этом какой-то особенный смысл — что, в общем-то, не лишено логики. Тонкая книжица на проверку содержала в себе приблизительно три тысячи различных комбинаций ругательных слов и словосочетаний, образуя отдельную языковую подсистему: фразеологизмы и диалектизмы, надёрганные из разных культур и ассимилировавшие под нужды аборигенов, говорили порой о тех, кто эту систему использует, гораздо больше, чем видел невооружённый глаз.

В своё время, готовясь ко внутренним экзаменам в театральный институт, Максим перечитал много книг по лексике и этимологии. Кажется, пришла пора применить накопленные знания.

Хоть где-то пригодились.

— А ты, я смотрю, не промах, — гоготнул обещавший заткнуться гость, наклонив голову: из этого положения легко можно было прочитать название на обложке. — Где ты этот сборник непотребств откопал? Не Захария же дал, а?

— Дядь, — вновь перестав писать, Макс в упор уставился собеседнику в переносицу. — Я последний раз предупреждаю по-доброму: тишины дай.

— Глядите-ка, какой серьёзный нашёлся, — торговец крякнул и хмуро воззрился на занавешенное окошко.

Раздражённо перелистнув страницу, Путник пробежал глазами по мелким строкам и ещё более мелким шрифтом выведенным припискам. Очевидно, Мастер тоже в своё время вызубрил некоторые жаргонизмы — впрочем, ничего удивительного, с его-то характером…

— А я бы мог тебе помочь, — вкрадчиво заметил клиент. — Одному языки учить тяжко, как ни крути.

Макс медленно поднял на него взгляд, пока не определившись, чего хочет больше: принять предложение или метнуть в самодовольную рожу книгу.

— С чего бы?

— Скажем, за кое-какой песок я бы…

— Спасибо, — прервал его парень, уткнувшись в словарик ругательств. — А теперь заткнись уже.

— Ну и дурак.

Однако долго злиться на назойливого свидетеля битвы с наукой возможности не представилось: входная дверь открылась вновь.

На пороге возникло три физиономии разной степени кривизны — искажены они были преимущественно нетерпением и возмущением, но ещё отчётливо прослеживалась неуверенность. Появление господ, на которых он совсем недавно указывал пальцем через стекло, прищёлкнуло говорливому мужичку язык: несостоявшийся клиент ощутимо сжался и, кажется, даже немного сполз под стол — живот не давал возможности скатиться ниже, а так бы он ловко юркнул на пол. Пока троица визитёров окидывала взглядами лавку, Макс пользовался возможностью и внимательно изучал их облик. В общем и целом, очередные непрошенные гости производили впечатление если не миролюбивое, то как минимум не злодейское: простые люди в одежде среднего качества, не крестьяне, но и не дворянских кровей, крепкие, с лицами серьёзными и сосредоточенными, но без хищного блеска в глазах.

У первого, самого взрослого из посетителей, немолодого, но ещё здорового мужчины волосы средней длины были стянуты в неплотный хвост у основания черепа; крупные руки с мозолистыми пальцами в нетерпении поводили по воздуху, словно он машинально стремился дотянуться до какого-нибудь предмета и никак не мог нащупать; широкоплечий, слегка горбатый, с массивной нижней челюстью и недельной щетиной, он, кажется, выступал в этой разношёрстной компашке в роли главаря. Зашедший вторым, возраста примерно того же, что и Макс, с первого взгляда показался обыкновенным работягой — атлетичный, загорелый, в самой обычной подпоясанной рубахе… только татуировки, покрывавшие его руки непрерывающимися узорами от самых ногтей и, скорее всего, до самых плеч (рассмотреть, так ли это, не позволяли рукава), вполне однозначно намекали на его нетривиальное происхождение или ремесло. Третий — по возрасту нечто среднее между первым и вторым — оказался интереснее всех: помимо странного оттенка кожи (не то бутылочно-зелёный, не то тёмно-бронзовый), он носил удивительную причёску — многочисленные косы болотного цвета с кольцами, вплетёнными в пряди — и совершенно дикий, не вписывающийся в общую картину пиджак на манер Земного.

Через окно деталей Максим не рассмотрел. Зато теперь, понимая, насколько быстро ухудшается ситуация, лихорадочно изобретал, как со всем этим бардаком будет разбираться. Вова каркнул снова. Только когда гости обнаружили, что хозяина нет дома, и как один приосанились, они разглядели за столом искомого торгаша.

— А, — ёмко изрёк самый старший: серьёзно и холодно осмотрев жалкую круглую фигурку, он как бы невзначай положил руку на рукоять клинка, до поры до времени покоившегося в ножнах на бедре. — Вот ты где, прощелыга. Решил в доме магистра спрятаться?

— Скверное ты выбрал место, Хошо, чтобы… — самый молодой смотрел на свою жертву через плечо первого, но Максима разглядел раньше других. — Э-э-э, а это ещё кто?

— Максимус, подмастерье магистра Захарии, — удивительно спокойным тоном представился парень. Его ровный голос был отчасти вызван полной растерянностью и непониманием происходящего: несчастный понятия не имел, как ему следует себя вести, что следует говорить и как, не отхватив по лицу, сделать так, чтобы вся эта шумная компания убралась отсюда ко всем чертям. — А вы кто, собственно?

— Подмастерье? — первый настолько был ошарашен этой информацией, что начисто пропустил адресованный ему вопрос мимо ушей. — Захария к себе решил кого-то взять?

Троица заинтересованно загудела.

— Ну дела-а-а…

— Вот так вот по городам мотаться — всё пропустил.

— Интересно, конечно, жизнь поворачивается.

— Молодой ещё — а уже в подмастерьях у магистра.

— Да-да! — торговец подскочил с места и закрыл себя стулом, на котором сидел. — Вот именно что подмастерье самого господина магистра! Тоже колдун! Так что даже не вздумайте устраивать в этом доме разборки, убирайтесь, пока он вам жопы-то не поотрывал! Мы с вами обо всём договоримся позже, нечего тут устраивать разборки!

Даже младенцу очевиден был тот факт, что говорить подобные вещи (да и вообще шевелиться) ему явно не следовало: минутное удивление новостью резво испарилось под воздействием неубедительного запугивания дребезжащим голосом. Враждебно настроенные по отношению к горе-клиенту господа разом вспомнили, зачем, собственно, явились на свой страх и риск в дом нелюдимого чародея и тотчас подобрались. Видимо, готовились выбивать задолженность.

— Прежде чем вы броситесь на него с кулаками, — Макс собрал воедино всю свою решимость, что стоило немалых усилий: одно дело разбираться с пухлым торгашом, и совсем другое — бодаться с тремя «братками» местного розлива, — Покиньте лавку. Выяснять отношения вам следует на улице.

— Выяснять… отношения?

Незнакомцы переглянулись.

— Какие такие отношения нам с ним выяснять, малец? — тот, что шёл первым, пропустил обоих своих товарищей в торговый зал и закрыл за собой входную дверь. На щеколду. — Мы, похоже, не с того начали…

— Дурной ты, что ли? — шепнул обладатель зелёных кос и пихнул его в плечо. — Какой «малец», это ж Путник. Глаза разуй.

Мужчина ойкнул и поспешил поправиться:

— Не признал, прошу простить. Значится, мы тем более начали не с того, господин Максимус.

— Гони их прочь! — взвизгнул торгаш. — Они ж меня прямо тут прикончат!

— Заткнись уже, — раздражённо посоветовал юноша, и мужичонка, видя прекрасно, что из-за его комментариев на сторону врага переключается последняя надежда на спасение, послушно примолк. — Чего вы хотели, уважаемые?

— Мы, господин Максимус, члены торговой гильдии Эпиркерка, — пояснил «главарь». — Моё имя Симеус Соллер. Это Мат’Ро, — он указал на совсем ещё молодого спутника с татуированными руками, — А это Кир де Кхат, — повернулся он к зеленоволосому приятелю. Представленные, пришельцы отвешивали уже знакомые Максу полупоклоны, и он вынужден был каждому из них отвесить полупоклон в ответ. — Простите уж, что вторглись в дом господина магистра… вот так вот. Но уж больно большая проблема у нас с этим… господином.

Симеус, даже не подумав таиться, метнул в кривоногого горе-клиента враждебный взгляд.

— Торговая гильдия? — переспросил Максим, посмотрев всё на того же торгаша с ироничным недоумением. — Интере-е-есно. Он мне сказал, вы бандиты, которые его лавку… «оберегают».

— Бандиты?! — Мат’Ро, оскалив жемчужно-белые зубы, расставил скрещенные до этого на груди руки и уже метнулся было к клеветнику с кулаками; зелёноволосый Кир в последний момент придержал товарища за плечо. — Ах ты говнюк паршивый, дай только до тебя добраться!..

— Мы вообще-то к господину магистру с просьбой пришли, — не обращая на возню за спиной особого внимания, продолжал говорить Симеус. — Не ожидали встретить здесь Хошо. Но, раз уж все стороны в сборе, стал быть, позовёте магистра, чтобы он нас рассудил?

Молодой Путник снова посмотрел на кривоногого торгаша. Услышав о просьбе позвать Захарию, тот слегка поуспокоился и перестал бледнеть, что натолкнуло Макса на вполне закономерный вывод: мерзкий бедолага серьёзно влип.

— Не расскажете, почему вы по этому вопросу решили обратиться именно к моему Мастеру?

— Потому что… — Соллер замешкался, но так быстро сообразил изобрёл подходящий ответ, что, не чувствуй с недавнего времени Макс настолько остро чужие переживания, ничего бы даже не заметил. — …он почётный член торговой гильдии, конечно, — и очень правдоподобно сыграл искренне удивление замешательству собеседника. — Вы не знали?

Конечно, нет, откуда мне!

— Я не об этом, — на ходу изобретая реалистичные пути отступления, невероятно естественно прикрыл глаза парень. — Я о том, что за всё то непродолжительное время, которое нахожусь в Цельде, уже даже я устал от бесконечных просителей. Такое чувство, что без слова Мастера в этом городе не сделается вообще ничего.

Члены гильдии переглянулись, как показалось юноше, в лёгкой растерянности.

— Я, может, многого ещё не понимаю, разумеется, — убедительно ему удавалось говорить только по той причине, что Максим говорил от души, — Так что можете не слушать, но мне кажется несправедливым, что по любой мелочи все тут же бегут к нему просить совета или помощи. Это не благотворительный фонд, в конце концов, почему бы людям не начать решать свои проблемы самим?

Гости переглянулись вновь, на сей раз со смесью лёгкого стыда и закономерного вопроса: «А действительно?».

— И правда, — первым нарушил молчание татуированный Мат’Ро и в символическом жесте засучил рукава. — Господин Максимус дело говорит: давайте этого козла сами отпиздошим!

Ой-ё-ёй, минуточку, я не это имел в виду!

— Обожди ты, — к счастью, остановил вспыльчивого и скорого на расправу коллегу Симеус и посмотрел на подмастерья с очень знакомой ещё из прошлой жизни укоризной. — Вы, господин Максимус, верно толкуете, что свои проблемы люди сами решать должны. Вот только ещё вы верно толкуете, что вы многого ещё не поняли, как Цельда устроена и как быт тут налажен. Будь то наши проблемы, мы бы их решали своими силами, как того и требуется, но Хошо — проблема общая, и решать её надлежит тоже общно.

— А что он сделал-то?

Симеус ничего путного ответить не смог, помолчал немного, после чего, словно стесняясь необходимости обращаться по такому случаю к товарищу, посмотрел-таки назад, на зелёноволосого спутника. Кир намёк понял и без ложной скромности, пройдя чуть вперёд (как будто актёры на сцене), ровным голосом заговорил:

— История долгая, но коль кратко излагать: Хошо с недавнего времени шибко много получать начал. Больше, чем прежде. То коня нового прикупит, то пурпурной краской балки выкрасит, то цветные стёкла зачарованные вместо обычных в окна поставит. Мы поначалу не замечали, потом порадовались за человека — у него товар хороший, но в золоте-то Хошо отродясь не купался. А потом, что уж тут, и обсуждать принялись, откуда такой успех взялся. На вопросы-то он не отвечал, но оно и понятно — редкий торговец свои тайны выдаст за просто так, да и у каждого из нас свои способы имеются, опытом наработанные. У кого поставщик уникальный, у кого…

— Отвлекаешься, — напомнил Симеус, чувствуя, что времени на рассказ у приятеля уходит уже подозрительно много.

— Да, простите… О чём там я?.. Да, про Хошо. Стало интересно — вот мы и выяснили совершенно случайно, что он с чёрным нашим рынком дела ведёт незаконные. А это нарушение кодекса торговой гильдии, и его бы за это не только оштрафовать надлежало, но и членства лишить.

— Понятно. Ну, я точно не тот человек, с которым нужно решать такие вопросы, господа, — пожал плечами Максимус. — А того, с кем нужно, господин Соллер, я позвать не могу, к сожалению, потому что его нет и до обеда не будет.

— Так ведь… уже обед.

Макс обеспокоенно перевёл взгляд на скромные часы на комоде. Длинная стрелка давно уже переползла за «двенадцать», короткая замерла между тремя и четырьмя пополудни.

— Уже?.. Чёрт! Я со всеми этими разборками про сад забыл! И про посуду… Чёрт!

— Быть может, мы господина магистра можем здесь подо…

— Нет! — встрепенулся парень, уже один разок наступивший на эти грабли. — Никакого ожидания Мастера в торговом зале! Тем более, что без моего присутствия вам тут вообще находиться нельзя. Был рад познакомиться, господа, но приходите завтра или попозже — мне ещё столько всего сделать нужно, ёпрст, мне некогда!..

— Вы, кажется, про сад сказали, — неуверенно заговорил Кир. — Моё ремесло отчасти с этим связано, я, может, помочь чем смогу?

— Если Мастер узнает, что в его саду был кто-то посторонний, он мне башку открутит, нет-нет-нет! Большое спасибо за предложение, но…

Он вдруг замолчал, краем глаза заметив неожиданно, как в мебель вернулись прежние яркие цвета. Потом принюхался — из воздуха пропал сладкий запах сырости и плесени, вернулся знакомый холодок. Едва только парень обернулся, как из-за угла кухонной комнаты, довольно быстрым и очевидно раздражённым шагом вынырнул колдун.

— Мастер, наконец-то, — выдохнул Макс с облегчением и внезапно понял, что по-настоящему рад его видеть. — Мастер, тут к вам…

— Ясное дело, не к тебе же, — хмуро зыркнув на столпотворение в торговом зале, чародей весьма бесцеремонно отвернулся, размашистым движением сбросил с плеч парадную мантию и без особой радости, шагая широко и рассерженно, подошёл к рабочему столу. — Господин Симеус, господин Мат’Ро, господин Кир, господин Хошо. Прежде чем начнётся диалог, предупреждаю: настроение у меня прескверное, поэтому диалог будет кратким. Максимус, — он зыркнул на парня, и у несчастного от хлестнувшей его по щекам колючей волны подкосились колени. — Бери книги и наверх.

Ясно как день: Совет прошёл не самым гладким образом. Что бы ни случилось, что бы они ни обсуждали и до чего бы ни договорились, Захарии это чудовищно не понравилось. И теперь, в этом молодой Путник практически не сомневался, его негодование и ярость наверняка найдут выход на беззащитном пацане, который, вдобавок, ещё и ощутимо скверно справился с доверенным ему поручением. Стараясь двигаться как можно быстрее и по возможности бесшумно, Макс мышкой скользнул к круглому столу, сгрёб всё необходимое одним махом и, сжавшись, на максимально доступной ему скорости влетел вверх по лестнице, забыв даже попрощаться с теми, кто теперь остался с колдуном наедине.

Холодное «По какому делу?» было последним, что он разобрал, прежде чем запереть дверь своей комнаты.