Ученик Истока. Часть I

Зверий рынок

— Ты неплохо справляешься.

Максиму пришлось всмотреться в лицо наставника пристальнее, чтобы не проглядеть насмешку там, где он её не услышал. Прислонившись спиной к опоре деревянного крыльца, колдун меланхолично посасывал мундштук трубки и старательно изображал безразличие к шорохам шагов за дверью и обрывкам долетавших оттуда разговоров. Тень козырька над лестницей позволяла находиться на улице без наброшенного на голову капюшона и поднятого воротника — и он, кажется, рад был воспользоваться возможностью побыть немного на свежем воздухе без страха обжечь лицо.

Кустарная операция прошла успешно — спасибо магии. Девушка могла бы потерять гораздо больше крови и пострадать гораздо существеннее, если бы Захария не выступил в качестве донора и не прихватил с собой из дома волшебный кристалл: зачарованный камень подстроил и группу, и резус-фактор под реципиента (реципиентку?) и пропустил жидкость напрямую в тело, без необходимости втыкать катетеры или ставить капельницы. Как только нежизнеспособный плод был извлечён, чудовищное Нечто отступило, бороться с ним не пришлось. Бедняжку в бессознательном состоянии донесли до домика прислуги, у которого теперь Путники и караулили; слетевшиеся со всех окрестных домов крестьянки, в том числе родственницы девушки, тактично вытолкали обоих за порог и попросили подождать снаружи на случай, если что-то снова пойдёт не по плану — внутрь же не пускали, поскольку мужчинам в женской части без крайней нужды находиться, по их мнению, было непозволительно. Факт, что колдун в присутствии подмастерья лично проводил операцию, оголял девку как только душе угодно и даже собственными руками проводил все необходимые махинации, нисколько на решение работниц не повлиял.

— Эм… Спасибо.

— Есть секрет?

Макс накрыл ладонью высохшие уставшие глаза. В ушах ещё было шумно, но эхо его вопля звенело уже не так очевидно, похожее теперь на писк застрявшего в ушном канале комара. Вздох получился тяжёлым и рваным. Он и сам догадывался, что простой формальностью отбрехаться не выйдет, вот только не знал, с чего начать и как правильно оформить мысль в предложение. То, что вертелось на уме, казалось правильным и логичным, только до тех пор, пока не будет озвучено. Превращать предмет беспокойства в дискуссию желания не было никакого: в лучшем случае засмеют… в худшем — смогут убедить в обратном. То, чему он стал свидетелем, выходило за рамки понимания и мироощущения, но не по той причине, что было непознаваемо, а по той, что вызывало слишком много противоречивых чувств, и эти чувства драли парня изнутри во все стороны сразу.

Руки болели гораздо тише прежнего: благодаря чарам сломанные кости срослись за следующие пятнадцать минут, пока Путники приходили в себя на крыльце (причиняя своему хозяину в процессе абсурдные по яркости страдания), лопнувшие связки натянулись быстрее — теперь только пульсирующие волны запомненной боли и лилово-бардовые кровоподтёки глубоко под кожей напоминали об энергетическом разряде и его разрушительных последствиях. В противовес холоду и ознобу от сросшихся переломов, спина в месте, где по ней шлёпнул наставник, горела словно огнём опалённая — зарядил по нему Захария наотмашь, от души. Возможно, если бы Макса начали лечить сразу, в пролеске, а не лишь по возвращении в кожевенное хозяйство, ему не пришлось бы с неделю ходить перемотанным. Но парень не жаловался: во-первых, чародею было кем заняться помимо подмастерья, а, во-вторых, шрамы мужчину только украшают. Бледно-зелёные руны, вязью которых бинты были покрыты разве что не равномерным слоем, делали травмы ещё внушительнее.

Руками, не сгибающимися до конца, парень закрыл лицо, как если бы это могло спрятать его от пристального пронизывающего взгляда. Многолетняя привычка сделала своё дело: Захария явно отдышался и вернулся в своё привычное состояние, миролюбивая и успокаивающая улыбка сошла с его губ, глаза вновь смотрели прямо и твёрдо.

— Я… — Макс вздохнул и отмахнулся как смог. — Глупо это.

— И тем не менее?

— Да… всё это, — он указал на пыльную дорогу, скрывавшуюся в опостылевшем поле золотых колосьев и трав, на ослепительно-голубое небо с проплешинами плывущих облаков и на усадьбу мастера Оскара. Только на Захарию не решился. — Вот сбила меня машина, херак — и я здесь, да? В другом мире, где живут эльфы, орки и плотоядные олени.

Чародей вдруг вскинул голову и, протянув долгое и многозначительное «А-а-а-а…», быстро и иронично закивал каким-то своим мыслям, улыбаясь тем шире, чем сильнее его реакция распаляла собеседника. Подобные рассуждения он слышал явно не впервые.

— Не, ну вот чё вы ржёте, Мастер? При всём уважении, — парень надулся и порозовел, с широко раскрытыми глазами и хмуро наблюдая за чужим весельем. — Я понимаю, конечно, что произвожу впечатление идиота, по вашему мнению…

— Ни в коем случае, — колдун отвернулся; его плечи мелко вздрагивали в такт бесшумному смеху.

— …но ненастолькоже идиота, чтобы в поверить, что всё происходит взаправду — даже по вашим меркам не настолько! Нет никакого логического объяснения тому, что… да ничему нет! Ни механике перемещения — «Падения», как вы это называете, — Максим выделил слово и интонацией, и жестами, за что тут же поплатился дёрнувшей болью. — Твою ж…

— Побереги свои несуществующие руки, — подтрунивал Захария, пока подопечный бессмысленным жестом натирал запястья, — Они тебе пригодятся ещё в нашем несуществующем мире.

— Да ну хватит издеваться надо мной! Я же всё прекрасно понимаю!

— Вот как? — с неподдельным интересом уставившись на своего протеже, колдун глубоко затянулся трубкой и описал приглашающий жест. — Ну хорошо, давай послушаем. Порази меня.

— Да нечем тут поражать, — буркнул Макс. — Механика Падения — сплошная чушь: если бы тело не переносилось сюда вместе с разумом, я бы ещё как-то мог объяснить это через закон сохранения энергии. Мол, у человека есть душа, энергетическое поле и бла-бла-бла, и вот оно-то после смерти здесь и оказывается. Но тело переносится — я помню боль от столкновения с машиной, я её ощущал. У меня и синяки остались, показать могу.

— Спасибо, верю на слово.

— Короче, известные мне физические законы дружно в ряд пошли в жопу. Магия исцеления, которую вы, кстати, не первый раз уже демонстрируете — ещё большая чушь: тут в жопу идут уже не только физические законы, но и биологические. Откуда моё тело взяло ресурсы на настолько стремительное заживление и почему меня не вырубило от внезапной растраты сил, каким вообще образом кости могли срастись так быстро без какого-либо вмешательства — всё это остаётся загадкой. Я могу долго перечислять, где в этом воображаемом измерении косяки и недоработки, но основной вопрос — почему я?

Он задержал дыхание, почувствовав внезапно, что воздуха вокруг его головы становится катастрофически недостаточно. Лёгкая дрожь, скользнувшая по телу, болезненно отозвалась в травмированных руках. Зачесалась рана от проклятья, нанесённого браслетом.

— Что я такого сделал, чтобы оказаться здесь? — Макс поднял взгляд и уставился на молча следившего за ним наставника так, словно ответ на этот вопрос можно было рассмотреть в чертах его удивительно спокойного лица. — Чем я это заслужил? В смысле… что, боги так решили — вырвать меня из одного мира и поместить в другой? Если так, то почему они именно меня выбрали? Это наказание такое? Благословение? Или я Избранный? Глупость, я считаю.

— Глупость, — без какой-либо интонации подтвердил Захария.

— Ну вот видите, и я о том же. Да и… не может быть такого просто. Другой мир, другой мир… Бред.

Он мягко обнял себя за плечи, стараясь двигаться плавно. Сухое море колосьев, пригибаясь волнами к земле под дуновением прохладного ветра, сверкало под ослепительно-голубым небом словно металлическое; только внимательный наблюдатель рассмотрел бы в бликах золота белых бабочек, беспощадно бросаемых порывами то к облакам, то в землю, но Макс сейчас ни в какие блики не всматривался: выступившие на глазах слёзы размывали пейзаж, словно смотрел он сквозь мутную воду. Очевидно, он и вправду на дне — иначе почему так трудно дышать?

Это было так странно. Так дико. Давненько не накрывало настолько мощным приступом одиночества, давно так не хотелось обнять маму. Захария ведь правду сказал — Максим не впервые задумывался обо всём, что творилось вокруг, и давно уже смирился с объяснениями, доступными его понимаю. Почему тогда, стоило озвучить теперь свои мысли, становилось так тесно в груди и так страшно? Не иначе как события в лесной хижинке расшатали психику: вымышленные или нет, они выходили далеко за рамки привычного и никак не хотели перевариваться.

— Парейдолия.

Юноша моргнул. Перевёл, обернувшись, расфокусированный взгляд на человека, подпиравшего спиной стену домика, и не смог понять, что именно перед собой видит. Спонтанность и кажущееся отсутствие смысла в комментарии чародея рванули закопавшегося в ил молодого Путника вверх и вышвырнули из отчаяния пробкой из-под шампанского, словно отрезвляющая пощёчина. Он ожидал услышать что угодно: слова поддержки, слова запугивания, тактичное и бессмысленное «не раскисай, приятель», рассчитывал хоть на какое-то эмоциональное вовлечение в своё горе — но только не на случайно сгенерированное стариковским мозгом слово, не имевшее к теме их разговора никакого отношения. Да и смысла, в общем-то, тоже не имевшее.

— Чего?

— Парейдолия, — закурил и вновь произнёс Захария, будто от повторения загадочного термина у парня в голове всё должно было волшебным образом проясниться. — Не тормози, Максимус.

— Я… понятия не имею, о чём вы сейчас, Мастер. Честно.

Колдун вздохнул, но, к счастью, без примеси разочарования. Вздох не выражал ничего, кроме усталости.

— Это когда люди видят лица там, где лиц изначально нет.

— Чт… Окей, это к чему вообще сейчас?

— Вопреки мнению неучей, парейдолия — не отклонение и не расстройство, — облако фиолетового дыма, окутавшее голову Захарии, придало его образу лёгкости. У парня сложилась стойкая ассоциация с древним стариком, рассказывающим маленькому внуку о добрых сказках со счастливым концом. — Хотя, конечно, встречается в запущенных формах и у людей с отклонениями, но я веду речь конкретно о непсихотической парейдолии. Основная гипотеза — или теория, не знаю точно — происхождения этого явления — постоянно возникавшая для наших прародителей необходимость распознавать опасность в плохо освещённых местах. Те, кто мог в световых и цветовых пятнах в высокой траве увидеть хищника, выживали. Те, кто не мог, оказывались в пасти. Со временем они научились «видеть» тигров там, где их на самом деле не было — «дуть на воду», как бы мы это сейчас назвали. Потому что лучше испугаться и пробежаться лишний разок до пещеры, чем скоропостижно скончаться в чьих-нибудь когтистых объятьях.

В домике прислуги что-то громко упало. Чародей, покосившись на приоткрытую дверь, замолчал на миг, но быстро потерял интерес ко всему, что творилось внутри, и продолжил вещать.

— Видеть лица там, где их нет — эволюционный механизм защиты. Это не постыдно и уж точно не странно. Слышал, может, о людях, разглядевших лицо Иисуса в поджаренном тосте? Такие на первый взгляд абсурдные вещи на Земных аукционах продаются — за немалые деньги, между прочим. Почему? Потому что практически любая разумная раса, прошедшая через эволюционное сито, обладает этой особенностью и даже не замечает его воздействия на свою жизнь.

Макса так и подмывало поторопить его немного. Каким образом тосты связаны с перемещением в другой мир, в голове не складывалось пока, но парень знал: сейчас колдун продемонстрирует ещё толику своей блестящей эрудиции и сам всё объяснит.

— Не дошло? — не оправдал ожиданий Захария, улыбаясь хитро и добродушно.

— Честно говоря, нет. Не вижу между этой вашей парайдалией…

— Парейдолией.

— …и смыслом всего, что тут…

Путник не договорил. В мозгу щёлкнуло, словно кто-то свет зажёг — несколько секунд, и параллель выстроилась в идеально ровную логичную цепочку. Заметив след осознания в выражении его нахмурившегося лица, Захария удовлетворённо кивнул.

— Ты поступаешь так, как поступаешь, и ищешь то, что ищешь, потому что ты разумное существо, Максимус, — очередное облако дыма мягко рассеялось над чародейской головой, — Но иногда быть разумным — значит, заводить себя в ловушку собственного разума. Не стоит искать лицо там, где его нет.

— Не понимаю… Вы хотите сказать, в нашем перемещении сюда нет никакого смысла?

— Как по-твоему, в жизни самой по себе есть смысл?

Ноющие и пульсирующие руки уже практически не доставляли своему владельцу неудобств. Да и не могли они перетянуть на себя его внимание, когда на противоположной чаше весов лежал столь странный, даже дикий, но отчего-то всё же успокаивающий разговор.

— Ну… У каждого человека свой смысл, наверное?

— Продолжай.

— А что тут, собственно… У кого-то смысл жизни — лечить людей, снимать кошек с деревьев, вот эта вся хрень. Нести добро в мир, короче.

— В их собственной интерпретации понятия «добра», разумеется.

— У кого-то — жить в своё удовольствие. У кого-то — дети.

— Как, например, у твоей матери?

— Ну например, да… Подождите, что?

Он долго и сосредоточенно изучал безмятежного чародея, копошась в собственных воспоминаниях.

Когда это я успел с ним на тему мамы пооткровенничать, интересно?

— А с чего вы…

— Вывод, основанный на совокупности твоей личности, твоих аргументов и твоей одержимости идеей как можно скорее вернуться домой. Я не вчера родился. Знаю, как выглядят и как ведут себя дети, на чей алтарь была возложена родительская жизнь.

— Если вы не против, я предпочёл бы эту тему не обсуждать, — Макс отвернулся.

— Как скажешь. Тем более, что вопросы бытия гораздо интереснее.

Оба замолчали, рассуждая каждый о своём. О том, что творилось в голове у чародея, Максим даже предполагать не собирался: наглая интервенция в уязвимые и вообще-то личные уголки памяти пришлась ему не по вкусу. И пускай Захария и в хорошем-то настроении не мог похвастать обострённой эмпатией, столь циничное и практически хамское вскрытие чужой души было очевидным перегибом даже для него.

— Так есть ли у жизни какой-либо смысл?

— Зависит от того, кого спрашивают.

— И какой из этого можно сделать вывод?

— Понятия не имею, — он искренне старался смягчиться, но вышло всё равно враждебно и колко. Упоминание матери задело за живое гораздо глубже, чем парню того бы хотелось. — Что смысла жизни нет?

— Что универсального смысла нет, — поправил Захария, проявляя чудеса непоколебимости. — Человек наделяет свою жизнь смыслом, отталкиваясь от внутренних установок, приоритетов, моральных и нравственных столпов, привитых или выработанных с течением времени. Подумай над этим в контексте нашей беседы как-нибудь на досуге. А пока, позволь предположить, — вкрадчиво добавил он, — Что у тебя и объяснение всему происходящему имеется. И именно оно позволяет тебе так стойко и спокойно реагировать на ситуации вроде сегодняшней. Верно?

Макс угукнул. Ощущение, что птичьи когти залезли ему под кожу так же нагло и бесцеремонно, как час назад лезли под юбку потерявшей сознание пациентки, стало практически осязаемым. Хотелось отмахнуться, стряхнуть с себя невидимые руки, закрыть обнажённое нутро, вот только… есть ли в этом смысл — колдун наверняка тут же отыщет новую брешь. Вряд ли он вообще существует — а значит, и скрыть от него ничего не получится.

— И имя этому объяснению, рискну сказать, что-то вроде «комы»?

— Ваша догадливость меня в последнее время пугает, Мастер.

— Не самый сложный вывод, учитывая обстоятельства. И на случай, если ты запамятовал, напоминаю: я тоже однажды впервые Упал в Цельду. Но вот загвоздка: как определить, прав ты или нет?

— Никак, — устало выдохнул молодой Путник. — Мозг не отличает воображение от действительности. Доказано многочисленными исследованиями. Мы даже не можем с уверенностью сказать, что не живём в компьютерной симуляции или в каком-нибудь наркотическом приходе — не важно, здесь или на Земле.

— Ты явно много над этим размышлял, — с тенью снисходительности отметил чародей, заново подкуривая табак большим пальцем. — К слову, твои синяки после аварии спокойно могут быть нарисованы твоим же воображением, как считаешь? Следовательно, опираясь на озвученный тобой подход к вопросу, можно с уверенностью сказать только то, что ты ни в чём не можешь быть уверен.

— И что мне делать?

— Это моя реплика, Максимус, — вновь поблёкшие, глаза колдуна рассматривали его лицо, словно видели впервые. — Что ты собираешься с этим делать?

— А что вы с этим сделали?

— О, нет-нет-нет-нет-нет, даже не пытайся, — Захария отмахнулся, — Тебе не удастся скинуть на меня ответственность за это решение, нет уж.

— Но ведь…

— Лучше помолчи немного и послушай-ка вот что.

Много кто утверждал в своё время, что есть взаимосвязь между движениями, которые совершает человек, и ситуациями, в которых он оказывается. Например, стресс заставляет инстинктивно потирать шею, приглаживать волосы, обхватывать себя за плечи, касаться лица или даже хвататься за голову — это связано с потребностью в защите и поддержке, которые через поглаживания и объятья давали доисторическим детям доисторические мама с папой. С течением времени это превращалось в рефлекс, и даже современные люди, испытывая нужду в поддержке или защите, имитируют присутствие Больших и Сильных Родителей, гладя себя и обнимая. Эта информация всегда казалась Максиму несколько печальной.

Попытка вытащить из Захарии ответ — или хотя бы выпытать вектор поиска — спровоцировала нечто, выбившее его из равновесия. Беспокойно укладывая встопорщившиеся на темени волосы, колдун так очевидно гладил себя и так очевидно этого не замечал, что вызывал сочувствие.

— Вот как это работает, — раздражённо и даже несколько злобно проговорил он, опустив руку. — Сейчас ты находишься в положении, когда куда ни шагни — везде тёмный и страшный лес. И поэтому хочешь, что вполне логично и на первый взгляд здраво, спросить дорогу у меня — человека, который уже прогулялся разок из этого леса до какого-то пункта назначения. Проблема в том, что путей до этого пункта — тысячи, далеко не все пока протоптаны или даже найдены. Есть прямые, сухие, красивые тропинки, полные бабочек и единорогов, которые пока ещё никто не отыскал, а есть буераки, болота и ядовитые растения, которых на моём пути и пути других опрошенных тобой людей было в избытке. Что лучше: ломая ноги, переть напролом по буеракам — или попытаться найти сухую приглядную тропку? А вот тебе на десерт: совершенно не факт, что тебе нужно попасть в тот же пункт назначения, куда в своё время пришёл я. Понимаешь, о чём речь?

Макс понимал. Смутно и скомкано, но общую суть улавливал.

— Подавляющее большинство людей, получив на блюдце с голубой каёмочкой готовый ответ на поставленный вопрос, съедают его как есть. Без фильтра, без критики — им не до условностей и деталей, когда вокруг тёмный и страшный лес Неопределённости, очень холодно и хочется прийти хоть куда-нибудь, лишь бы отсюда подальше. Но ты не можешь быть уверен, что готовый ответ тебе подходит. Что готовый ответ не заставит тебя сойти с сухой и красивой тропинки в такую непролазную глушь, откуда уже не выбраться.

— Если он мне не понравится, я могу просто… не принимать его? — осмелился сыграть в эту игру Макс.

— Можешь, конечно, но какова вероятность? — вопреки интонации, колдун улыбнулся. — На одной чаще весов Тезис — не очень вкусный, не очень жизнеутверждающий, но уже известный, устойчивый и подаренный тебе человеком более взрослым, мудрым, опытным «и бла-бла-бла», как ты выражаешься. На другой чаше весов Пустота — неизвестная субстанция, способная оказаться самой вкусной, что ты когда-либо пробовал, в той же степени, что и смертельно ядовитой, да ещё и та субстанция, которую ты сам откопал где-то не пойми где и с чего-то вдруг поверил в её съедобность.

— Я бы выбрал субстанцию. Это моя жизнь, и мне решать, как её жить.

— Ой ли? И впервые отправившись за грибами с кем-то опытным и мудрым, ты его слушать не станешь и съешь красную шляпку в белый горошек, потому что она красивая и потому что ты «в гробу видал чужие советы», верно я понимаю?

— При чём тут грибы?

— При том, что ни инстинкт самосохранения, ни инстинкт иерархии не работают на твоё эго, Максимус.

В доме прислуги вновь что-то грохотнуло. Захария вслушивался уже чуть дольше.

— У меня чувство, словно я зря трачу слова. Ты знаешь, почему задал мне этот вопрос. Знаешь, почему уже второй раз за утро интересуешься моим мнением. И можешь сколько угодно отрицать это, но правда в том, что Неопределённость тебя пугает — точно так же, как пугает любого, кто способен её осознать. Ты инстинктивно стремишься к готовому ответу, поскольку это избавит от необходимости остаться посреди тёмного и страшного леса в одиночестве. Отсутствие направления вызывает столько животного ужаса, что ты готов пойти за любым прохожим, и не важно, куда он идёт и зачем — лишь бы обойти этот лес стороной. И заметь: спрашиваешь ты не Камира, не студентов МАЭ и не Айгольда — ты спрашиваешь меня. Оба инстинкта — самосохранение и иерархия — в наглядном примере.

Он злобно укусил мундштук, как если бы трубка в чём-то перед ним провинилась, и затянулся дымом с таким напряжением, словно хотел выкурить остатки табака за один вдох.

— Подростковый возраст опасен тем, что поиск своего места в иерархической лестнице становится приоритетным инстинктом и может заглушать голос рассудка. Но тебе уже девятнадцать, чёрт возьми, и я хочу, чтобы ты посмотрел сейчас внимательно — на поле, на небо, на Дрозда вон в кустах… крота он там какого откопал, что ли? Что-то хомячит стоит… И осознал то, что стараешься всеми силами игнорировать: кома это или нет, ты оказался в положении, о котором не знаешь ровным счётом ничего. В мире, где у тебя никого нет. Где я — на данный момент единственный человек, приблизительно видевший тот сфинктер, через который ты пытаешься протиснуться аки чрез игольное ушко. Опять же — приблизительно.

Макс зябко поёжился и захотел было отвернуться. Не смог.

— Неопределённость уже стала частью твоего бытия. И в твоих силах либо увидеть её, столкнуться с ней лицом к лицу и решать проблемы по мере их поступления, либо лечь рядом с Дроздом в тех кустах, скрестить на груди лапки и умереть. Заодно животину накормишь.

Грохнуло в третий раз, послышался глухой вскрик, и колдун, вытряхнув пепел из чаши за крыльцо, шагнул с раздражённым и утомлённым вздохом в домик прислуги.

— Определяйся, — сказал он, просунув голову в щель между косяком и дверью, после чего исчез внутри здания.

В город выдвинулись, когда солнце уже прошло зенит. Воздух прогрелся, только ветер налетал холодный, и вспотевшему от пережитого в хижине страха как мышь Максу пришлось закатать рукава выше локтей. Брезентовую сумку-рюкзак Захария прикрепил к седлу, как делал это обычно до появления в своём распоряжении подмастерья; он правил конём спокойно и мягко, от прежнего раздражения не осталось и следа, но заговаривать с подопечным не спешил — вновь тяготили бытовые заботы, и разумом он глубоко погрузился в проверку оставшихся на день планов и встреч. Путники договорились вернуться в особняк, чтобы оставить вещи в безопасности и привести себя в порядок — смердело от Макса, как от силосной ямы, — а затем решить, отправится колдун на этот свой рынок один или в компании.

Невзирая на усталость, боль и мрачные мысли, парень склонялся к тому, чтобы сопровождать чародея в его рутинных делах… Конечно, если найдёт сейчас способ отвлечься от веса обжигающих воспоминаний, иначе рискует растратить остатки самообладания, психанёт и вообще никогда больше никуда с ним не отправится.

— Я так и не понял, Мастер. Что сегодня в итоге произошло?

— Тебе придётся быть немного конкретнее, — капюшон Захарии раздуло ветром и почти сорвало с головы, так что ему пришлось исправить положение, затянув на горле воротник.

— Крестьяне, девушка эта беременная… та хрень, от которой мы её защищали. Как это всё было связано друг с другом?

— Это мастера Оскара нужно благодарить, его стараниями дело сделано.

Ох уж эти вступления.

— Тебе подробно рассказать или кратко?

— Лучше подробно, Мастер. Если не сложно.

— Было бы сложно, — чародей усмехнулся, — Я бы не предлагал.

Из южных ворот, уже хорошо просматриваемых с такого расстояния, выехала одинокая повозка. Отголоски пожеланий счастливого пути, донёсшиеся до слуха, свидетельствовали о том, что Йен и Десель ещё дежурят на посту.

— Трагическая гибель матери и старших братьев Оскара от когтей эйктюров. Услышав эту историю, что ты почувствовал?

— Что пахнет дурно. Правда, делаю скидку на то, с каким очевидным намёком вы мне её рассказывали.

— Не прибедняйся, ты понял, что дело неладно, задолго до того, как я это предположение подтвердил. Это, если выражаться грубо, вторая сверхспособность Путников: мы интуитивно распознаём подвох. Но это так, для справки.

— Не бог весть что, конечно, — позволил себе усмехнуться парень, наблюдая, как под ногами проплывает дорога. — Кастовать фаерболы были бы полезнее.

— Ох, Максимус, — колдун улыбнулся и покачал головой, — Дитя ты неразумное. Ты даже не догадываешься, сколько форм жизни существует во Вселенной, как сильно разнятся признаки лжи у разных её разновидностей. Попади Путник в ситуацию, где от выбора союзника зависит жизнь, а таковые случаются до неприятного часто, на способность видеть опасность наперёд он будет опираться гораздо больше, чем на атакующую магию. Не каждое препятствие можно устранить.

— Это из «Атлантиды» цитата?

— Похвально, что ты знаешь этот мультфильм.

Который вышел в девяностых, — сообразил парень, — явно позже, чем старик оказался в Цельде.

Картина Захарии, в перерывах между лекциями в медицинском институте смотрящего мультики по телевизору, предстала в его живом воображении красочной и вызвала смущённую умильную улыбку.

— В истории со смертью его родни и правда есть одно очевидное «но». И хотя оно никому не бросилось в глаза — никто даже расследование не вёл, как ты помнишь — это не значит, что оно не отразилось на жизни Оскара. Кому, по-твоему, он передаст своё производство, когда наступит срок? У него ни жены, ни детей, ни живых родственников. Должен ли купец его уровня беспокоиться о наследнике, как считаешь?

— Учитывая особенности этого мира, думаю, должен. Но почему тогда… он один?

— Потому что это риск, на который он не готов был идти. До недавнего времени.

— Завести детей — риск? — Макс покосился на бездетного колдуна. — Вернее, нет, это риск, конечно, но только финансовый разве что, нет?

— Попробуй сам догадаться, о чём речь.

Ну класс, спасибо.

— Максимус, — терпеливо и с расстановкой проговорил его имя чародей, — Ты, кажется, решил, что умирать в кустах не планируешь. В таком случае, ищи дорогу сквозь Неопределённость. Учись. Ты обладаешь всей необходимой информацией, чтобы сделать вывод. Вспомни, что успел узнать за сегодняшний день.

— Это типа обучение?

— Типа, — нехотя и с толикой иронии подтвердил тот, явно передразнивая. — Соображай давай.

Максим замолчал, глядя себе под ноги. Тяжесть в ногах становилась отчётливее с каждой секундой, проведённой в раздумьях, и всё сильнее отвлекала, мешала сосредоточиться, будто намеренно старалась отвадить парня от работы головой. Телега, ехавшая навстречу, вдруг показалась неописуемо интересным и увлекательным зрелищем — по той причине, наверное, что в неё была запряжена поразительно толстая лошадь, — но рассмотреть подробнее не давало слепившее странников солнце и поднимавшаяся от колёс пыль.

— Можно вслух.

— Да у меня что вслух, что молча хрень выходит, — поджал губы молодой Путник. — Есть девица, беременная от Оскара, и есть погибшие родичи. Не понимаю, каким образом мог Оскар… Он что, имитировал нападение оленей этих?

— Нет. Нападение действительно было.

— И оно стало причиной их смерти, так?

Чародей кивнул.

— Тогда я не понимаю, как можно натравить на семью диких оленей и как это связано с девушк… Погодите-ка. Вы сказали, внематочная беременность в Цельде — почти всегда последствие проклятья, так?

Чародей кивнул снова, по его довольной полуулыбке Макс понял, что мысль его движется в верном направлении.

— И что мы имеем, получается: девушка, которая забеременела от Оскара, подверглась проклятью… Она же от Оскара забеременела, так?.. Ну вот. Семью он не заводил, потому что, как вы сказали, знал, что это риск. Выходит… Он знал, что проклятье рано или поздно обязательно случится, что ли?

— Динь-динь-динь, у нас есть правильный ответ, — из-под капюшона оскалился в улыбке белозубый рот. — Давай-давай, шевели извилинами.

— Но проклятье же не на пустом месте случается, верно? Что-то должно было… стать причиной, ну конечно! Его родня стала причиной! Они погибли, случилось проклятье, девчонка попала под горячую руку… Только я не совсем понимаю механизм. Если учесть, что Оскар о проклятье знал, выходит, он получил за дело. А значит, это всё-таки он свою семью порешал?

— И снова бинго.

— А как тогда… Боже, я понял, кажется. Эти олени…

— Эйктюры, Максимус, прошу, хватит порочить репутацию Путников, называй вещи своими именами.

— Хорошо. Э-й-ктюры. Эти э-й-ктюры каким-то образом связаны с проклятьем, так?

— Я подскажу, поскольку ты пока о них не читал. Эйктюры — не совсем животные. Это духи здешних лесов, хранители, если угодно…

— Ну конечно, вы же говорили, что проклятье хреновой беременности насылаются «духами леса»!

Макс аж надулся от удовольствия: ему удалось разобраться самому, удалось увидеть взаимосвязь! Он не сразу сообразил, что перебил чародея, но когда понял, почему на него лёг тяжёлый взгляд, быстро ужался до прежних размеров и поспешил извиниться.

— Твоя бестактность поразительна, — сурово нахмурился Захария. — Прошу впредь в моём присутствии словосочетание «хреновая беременность» не произносить. А лучше — вообще забудь, что эти слова можно употреблять в одном предложении.

Макс поспешил извиниться снова.

— Но суть ты уловил. Мастер Оскар не собирался заводить детей. Он знал, что духи леса, разъярённые его поступком, нашлют проклятье на любую женщину, с которой он вступит в близость для продолжения рода, и что он, вероятнее всего, потеряет их обоих. Подобное испытание «не пожелаешь пережить даже врагу», как говорится — и он решил, что не станет ни отцом, ни мужем. Ведь если ты муж, то рано или поздно заделаешься и отцом.

— Ну хорошо, предположим. Но я по-прежнему не понимаю, зачем крестьянам было устраивать весь этот цирк.

Захария повернулся к нему молча, ожидая пояснений.

— В смысле, у них девчонка на руках умирает, а они вас… вилами. Если бы Камир хотел её смерти, он бы не стал просить меня помочь, так?

— Особенности менталитета, — колдун повёл плечом, — И издержки моей дурной профессии.

— Понятнее не стало, честно говоря.

— Оно и неудивительно. Но не торопись. Представь себя на их месте: девка из рабоче-крестьянского сословия беременеет от крупного землевладельца. У землевладельца, как мы уже выяснили, репутация имеется — соответственно, ей советуют держать своё положение в секрете сколько получится, чтобы на более поздних сроках избавиться от ребёнка было уже невозможно. Так, через тайны и терпение, она теоретически может занять какое-никакое место возле счастливого папаши. А если повезёт, даже подняться в сословие повыше.

— Пока логично.

— Логика никуда и не уходила, слушай дальше. Беременность состоялась хуже некуда, счёт пошёл на дни. Знают ли об этом необразованные крестьяне? Едва ли. Они сперва сваливают всё на токсикоз, на простуду, на бог знает что, но сообщать землевладельцу о проблемах не торопятся по уже озвученной причине. Дескать, само пройдёт.

— Классический русский «авось»?

— Я бы назвал это общечеловеческим «авосем», — усмехнулся чародей. — Когда девке становится уже совсем плохо, из столицы вдруг приезжает магистр Хаоса — человек сам по себе неприятный, да ещё и душегуб, как всем прекрасно известно, и вызывает его не абы кто, а встревоженный землевладелец собственной персоной. Ещё и по надуманному поводу — якобы проклятье косит скот, хотя на деле обычный ящур, о котором крестьяне тоже прекрасно осведомлены. Что они подумают?

— Что хозяин каким-то образом узнал про беременность и хочет избавиться от ребёнка? — пальцем в небо ткнул Макс.

— Именно так. Естественно, девка — свидетель. Поэтому, если она вдруг скоропостижно скончается, ни у кого не возникнет ни вопросов, ни подозрений, ни, что самое главное, способов отягощать судьбу несостоявшемуся папаше. А у него отпадёт всякая необходимость разбираться с последствиями своих гуляний. Но жизнь есть жизнь — разумеется, её семья так просто бедняжку на растерзание чёрному колдуну не отдаст. Оттуда и вилы.

— Им даже в голову не пришло, что вы хотите помочь?

— С чего бы? — Захария спокойно улыбнулся. — Если бы Оскар о помощи просил, вызвал бы из города лекаря, а не палача, разве нет? Держи в голове их образ мышления: землевладелец для крестьян априори человек высшего порядка, которому совершенно не с руки связывать себя с необразованной девкой без рода и без имени какими-либо обязательствами. Тем более общим ребёнком. В их воображении вся эта ситуация для него есть не что иное, как досадная оказия, от которой следует избавиться чьими-нибудь экспертными руками. Придётся потратиться, конечно, но, в сущности, крестьянская жизнь стоит не настолько много, чтобы кожевник уровня Оскара не мог себе этого позволить.

— Какая жесть. А чего Оскар им ничего не объяснил? Было бы гораздо проще, если бы все просто взяли и обсудили ситуацию.

— И как, по-твоему, это должно было выглядеть? — колдун состроил смешную гримасу и голосом, очень точно копирующим голос купца, продекламировал: — «Господа крестьяне, тут такое дело: ваша дочка от меня понесла, вот только на мне проклятье висит за то, что я убил всю свою семью, используя духов леса, и не понёс за это наказания, к слову, поэтому либо мы сейчас вызываем бывшего королевского палача, либо она и её плод скончаются у вас на руках». А что, звучит.

— Ну да. Так себе. Но он мог бы что-нибудь придумать.

— И вновь напоминаю про особенности социального строя. Оскар — состоятельный купец, у которого всё семейство этой девушки — вместе с десятками других таких же семейств — находится в полном и безграничном распоряжении. Эти люди принадлежат ему так же, как тебе принадлежит твоя одежда, а мне — мои дом и титул. Ты станешь объяснять своей футболке необходимость отправиться в стирку? Или просить у кроссовок разрешение завязать шнурки? Он вряд ли считал нужным хотя бы формально поставить их в известность о своих намерениях, а уж всерьёз интересоваться мнением? Советоваться? И напрягаться, чтобы соврать что-нибудь убедительное? Абсурд.

— А вам он почему соврал? Про скотину, ящур, вот это вот всё?

Колдун раздражённо фыркнул.

— Потому что в той же степени наивен, в какой и осторожен. Фиксировать такие вопросы на бумаге — рискованная затея, а передавать через Камира — значит, в лицо ему сообщить, что ситуация больше не является тайной. Но даже если бы он решил сказать об этом напрямую, он в курсе, что я не дурак и быстро концы с концами сведу.

— Так вы же всё равно всё узнали. В любом случае.

— Да, — кивнул Захария. — Но личная встреча давала мастеру Оскару шанс меня уговорить. А так… не факт, что я бы вообще приехал. По его мнению.

— А вы могли не приехать?

Чародей вздохнул. Но теперь сперва помолчал.

— Человек умирал, Максимус, — ровно произнёс он затем. — Ни в чём не провинившаяся глупая девчонка. Как сам считаешь, заставил бы я её расплачиваться за чужие грехи?

Вопрос был очевидно риторический. Макс решил надолго на нём не останавливаться.

— Я одного не пойму: как ему удалось натравить эйктюров на своих родных?

В ответ, вопреки ожиданиям, он получил молчание.

— Духи леса обладают плотью и кровью, — тише заговорил колдун, — Но остаются духами, поскольку подчинены определённым Законам. Зная этот Закон, разумный может слегка, скажем так, надавить. Пролезть в прореху. И на короткое время получить контроль. Со всеми вытекающими последствиями.

— Вы говорили, Оскар с вами… много общался когда-то?

— И ты туда же, — скрипнув зубами, Захария зыркнул на подопечного волком. Взгляд вышел внушающий: Макс споткнулся и едва не рухнул плашмя в пыль дороги. — Впрочем, это логично: кто может научить управлять духами и натравливать их на людей, если не чернокнижник?

— Да я же…

— Не важно. Простого «это был не я» достаточно, или мне следует предоставить тебе какие-нибудь доказательства? Например, что именно по этой причине Оскар и не хотел рассказывать мне о проклятье?

— Я же не это имел в виду, Мастер.

— А я сказал, что мне плевать.

С телегой поравнялись молча. Впряжённая в повозку скотина при ближайшем рассмотрении оказалась вовсе не лошадью, а чем-то вроде буйвола, с короткими массивными ногами и с зобом на шее слегка пугающих размеров. Животное бодро переставляло ноги, покачивая из стороны в сторону массивной приплюснутой головой, его крупные рога сверкали бронзой; когда юноша и зверь поравнялись, он заметил, как поблёскивают на буйволином носу крохотные чешуйки, плотно прилаженные одна к другой на манер змеиной кожи, и сперва не понял, что именно увидел и не был ли это обыкновенный пот. Но чешуя, уже крупнее и светлее, тянулась по зобу вниз, к брюху, и слегка нарастала на толстые голени. В рефлекторном стремлении обратиться к возничему, чтобы разрешить возникший диссонанс, Макс поднял взгляд — и в упор уставился на гуманоидного динозавра в забавной шляпе и комбинезоне на голый торс, правившего телегой так же бодро, как бодро шагал запряжённый в неё зверь.

— Синг-хагэк! — обращаясь к Захарии, в приветственном жесте поднял лапу динозавр-возница и широко улыбнулся.

— Санх-гхэг, — не то чихнул, не то прочистил горло в ответ Захария.

Онемевший, Макс смотрел на это чудо природы во все глаза; телега покатила дальше, влекомая буйволом прочь от столицы, парень развернулся и проводил её взглядом, ступая теперь задом наперёд, и так и шёл бы, если бы не споткнулся о копыта Дрозда: гравитация потащила вниз, на дорогу, и он непременно растянулся бы на тракте — благо, вовремя вцепился коню в круп и на несколько мгновений повис на нём, восстанавливая равновесие.

— Перегрелся? — с издёвкой поинтересовался чародей.

— Это… Вы это видели?

— Видел что?

Захария остановил лошадь и, проследив за взглядом своего подопечного, глянул пристально вслед радушному динозавру. Затем черты его лица смягчились.

— А. Ну да. В последнее время лао в городах редкие гости, так что вряд ли ты их когда-либо встречал.

— Это кто был?

Убедившись, что подмастерье крепко стоит на своих двоих, колдун вновь направил коня к воротам.

— Рахсы, агроном. В какой-то слободе живёт под Калтром.

— Я… Вы… В смысле, что… Что это?! Скажите, что не я один сейчас увидел помесь человека с крокодилом!

— Довольно грубо с твоей стороны, между прочим, — ироничным нравоучительным тоном заметил чародей, — Мы с тобой для него тоже не образец утончённой красоты, тем не менее он себе подобных выражений в твой адрес не позволял.

Даже если Цельда реальна, вот Это — точно галлюцинация.

— Ты бы хотя бы картинки смотрел в книгах, которые я тебе даю, что ли, раз читать пока не обучен, — уже в привычной ворчливой манере продолжил Захария.

Он ворчал что-то ещё, уже исключительно для своих ушей, так что Максу ничего разобрать не удалось. Догадавшись, что объяснений не последует, парень мысленно пометил себе повнимательнее полистать талмуды цельдовских энциклопедий, как представится случай. Он никак не мог вспомнить, что рассказывали жители этого мира о людях-динозаврах, и поражался — неужели умудрился забыть? Или вовсе не обратил внимания? Но чем дольше и подробнее диалоги с наставником, принцем, кузнецом и студентами Академии прокручивались в его памяти, тем крепче становилась уверенность: про абсурдное существование этих «лао» никто упомянуть не удосужился.

Максиму вдруг стало ужасно смешно: он битый час пытался разобраться в хитростях этикета местной аристократии, слушал пустую информацию о мрачном прошлом временного опекуна и при этом вообще ничего толком не узнал о том, где, мать его, находится — и что тут обитает вместе с ним! Короли? Дворяне? Дорожные знаки вдоль дорог? Интересно, конечно, но как насчёт говорящих рептилоидов?!

Правы были на РенТВ, — не то веселясь, не то стремительно слетая с катушек от ужаса, хохотнул молодой Путник, — они и правда существуют.

К воротам столицы подошли молча. Мрачный и бледный, чародей въехал в город, держась в седле подчёркнуто ровно и со слегка приподнятым подбородком, всем видом демонстрируя категорическое нежелание с кем-либо взаимодействовать. Стражники, увидев его физиономию и ничего доброго не выражающий взгляд, намёк считали верно. Десель, которому в сущности даже нравились специфические шуточки и короткие ироничные беседы с Захарией, решил не приветствовать его второй раз и без ложного стеснения переключил внимание на проходивших мимо горожанок — они как раз несли с рынков полные корзины и из-за внушительного груза в руках подчёркнуто отставляли бёдра вбок, поближе к караулу на заставе. Йен же, неуёмный и вызывавший в Максе больше сочувствия, нежели неприязни, не смог удержаться: стараясь не попасться магистру на глаза, выждал, пока Дрозд пройдёт через арку, и шикнул отставшему слегка подмастерью из-за угла горжи, обращая на себя внимание.

— Что это с тобой стряслось? — шёпотом спросил он, вынырнул из своего укрытия и потопал следом как телёнок на привязи. — Узнаю эти руны.

— Всё в порядке, спасибо, — ответил Путник, не замедляя шаг. Шум города заглушал их слова, но он всё-таки следил за Захарией краем глаза, готовый в любой момент завершить спонтанный разговор без малейших угрызений совести. — Ничего серьёзного.

— Знаю я эти руны, сказал же, — не унимался стражник. — Это он сделал?

— Вам-то какое дело?

На миг парню почудилось, что собеседник обиделся. Но потом, когда плечи Йена напряжённо приподнялись, осознал свою ошибку. Стоило ответить иначе.

— Значит, он, — убедился гвардеец, злобно сверля чародейскую спину.

— Вины Мастера в этом нет, господин Йен, если вам от этого станет легче, — обстоятельства вынуждали парня быстро подбирать аргументы, от необходимости оправдывать колдуна перед каждым встречным у него начинала болеть голова. Понятия не имея, к чему могут привести такие вот догадки, юноша решил по возможности не давать окружающим повода ненавидеть Захарию сильнее, чем они уже его ненавидят. — Я их во время обучения повредил. Что, в армии курсанты не получают травм, пока учатся обращаться с мечом?

На это, к счастью, прилипале-стражнику возразить было нечего.

— В гарнизоне тоже всякое бывает. Но шёл бы ты к нам лучше, подлеток, покуда цел ещё, а? Вся эта ворожба до добра-то не доводит, вон как твоего хозяина изуродовало, и будет только хуже.

— Спасибо за предложение, — Макс из последних моральных сил изобразил вежливость, — Я подумаю.

И ускорил было шаг, но в последний момент о чём-то вспомнил, развернулся на пятках и окликнул ушедшего уже было собеседника.

— Йен, вопрос, — на полусогнутых подскочив к нему как мог быстро, доверительно зашептал он. — Кто такие лао?

— Лао?.. А, ну да, ну да, вы должны были пересечься с одним, он только-только из Эпиркерка выехал… Что, великий магистр Хаоса о них ничего не знает?

— Я не магистр, я только учусь, — фыркнул Максим, поздно сообразив, что его отсылку на сей раз не выкупят.

— Фу ты, дурной! — Йен усмехнулся. — Да я не про тебя, я про Мастера твоего. Чего у него сам не спросишь? Аль не всезнающий наш чернокнижник?

— Вы мне на вопрос ответите или как?

— Народ как народ, обычные рабочие, — пожал плечом страж. — Медовуху не пьют, баб не портят, к людям нелюбви какой-то не питают, ни с кем не воюют — унылые, словом. Их потому, наверное, так мало и осталось, ха!

И он, довольный не то собственным остроумием, не то возможностью это остроумие кому-либо продемонстрировать, рассмеялся, посматривая на реакцию Путника. Максима юмор не зацепил.

— Понял, Йен, спасибо, — тактично улыбнувшись, он кивнул на прощание и, насколько позволяла усталость, нагнал колдуна, чтобы прикрыться им от каких-нибудь ещё непрошенных советчиков.

Они молчали вплоть до подъезда к чародейскому дому. Захария спрыгнул с коня, грузно ударив сапогами по земле, и покачнулся — совсем слегка, это не бросалось в глаза и не было очевидным. Но Максим, которому только и оставалось, что наблюдать за ним, лишь теперь задался вопросом: а сколько сил было израсходовано на спасение крестьянки, и так ли уж легко подобная работа даётся?

— Служба в гарнизоне тяжела и не очень почётна, как ты сам уже успел заметить, — расстёгивая подпругу, сообщил Захария. — Но если избирать путь военного, начать в любом случае придётся оттуда. Сразу после обучения тебя отправят «набираться опыта»: кто-то продвигается дальше, кто-то остаётся, там уж как решишь.

— Так вы слышали.

Колдун предпочёл пояснений не давать, полностью поглощённый рассёдлыванием Дрозда. Он вообще мало душевной теплоты испытывал к проговариванию очевидных вещей.

— Мне не интересна служба в армии или в гарнизоне, Мастер. Давайте помогу, — Макс стянул с лошади вальтрап и закинул свисавшую до земли подпругу на седло в руках наставника. — А уж мнение мента местного розлива вообще не упало. Нужно сначала чего-то добиться в жизни, а потом советы раздавать, я так считаю. Я ему ответил, что подумаю, потому что обидеть не хотел — какие бы у него там ни были тараканы, намерение благое… вроде.

— Ох уж мне эти благие намерения.

— Ну да. Но сам факт неравнодушия — уже какая-никакая скидка. Подождите, я открою.

— Неравнодушие, говоришь? — дождавшись, пока парень справится с амбарной задвижкой, чародей с седлом наперевес шагнул внутрь конюшни. — Что же. Тебе виднее.

— Вы ведь тоже неравнодушный человек.

Макс попал в удачный момент — договорил ровно тогда, когда Захария скрылся из поля зрения во втором отсеке. Каркающий, задорный, чародейский смех раздался уже из-за угла.

— О да, — прокатился по высокому потолку обезличенный голос, — Я та ещё Мать Тереза.

— Но это правда, — парень шагнул в конюшню неторопливо, и шедший следом Дрозд ласково боднул его мордой в плечо, дескать, поторапливайся давай. — Взять хотя бы девчонку сегодняшнюю…

— Мне за неё заплатили, — колдун выглянул на мгновение в коридор, высунув только голову, посмотрел на Максима, прикрыв саркастично глаза, и снова исчез в недрах хранилища. — Задарма людей с того света не вытаскиваю.

Парень поравнялся со стеной, отделявшей его от собеседника, скрестил руки на груди как смог — бинты слегка ослабли, но по-прежнему мешали сгибать локти до конца — и прислонился боком к подпиравшей потолок деревянной балке. Наблюдать за тем, как Захария копошится в ремешках и железках, что-то отстёгивая, пристёгивая, развешивая и протирая, оказалось занятием… умиротворяющим. Правду говорят: можно бесконечно смотреть на то, как горит огонь, как течёт вода и как кто-то трудится, пока ты ничем не занят. В рутинных своих делах чародей терял флёр таинственности, возвышенности и недосягаемости. Поразительно: минуту назад он сидел верхом как мраморное изваяние, как древнегреческий бог практически, и вот уже повесил мантию на крючок и, закатав рукава рубахи, сидит на корточках и чистит в ведре с грязной водой мокрый от конского пота и волоса вальтрап жёсткой щёткой.

— Вы могли выбрать любую другую профессию, Мастер, — резонно возразил Макс ему в спину, — Там, на Земле. Но решили учиться на доктора.

Колдун вздохнул наигранно-тяжело, отвлёкся ненадолго от увлекательного процесса и посмотрел на юношу через плечо.

— Ещё раз для закрепления, — усмехнулся Захария. — Ты, кажется, не обратил пока внимания, что Эпиршир — королевство доиндустриальной эпохи с отсутствующей централизованной системой здравоохранения. Как считаешь, много зарабатываю я в государстве, где есть рак, но о его лечении никто ничего не знает? Ну, кроме меня и ещё пары-тройки Путников с соответствующим образованием, разумеется.

— А инженеры? Юристы? Бухгалтеры? Архитекторы? Хотите сказать, их-то тут прям куры не клюют, куда ни плюнь — попадёшь в нотариуса.

Секунды три чародей не мигая смотрел ему в глаза. После чего, усмехнувшись, молча отвернулся и вновь принялся шкрябать по вальтрапу щёткой.

— И тем не менее, вы стали врачом. Причём не абы каким, а… типа… акушером?

— Надо талант иметь: нести такую ересь с таким уверенным лицом, — хохотнул колдун. — Я, по-твоему, врач-акушер? А чего не кормилица в яслях?

— А вы работали с детьми?

— С тобой вот нянькаюсь, считается?

Макс почувствовал, как теплеют его уши и щёки.

— Твоя наивная и очаровательная своей искренностью вера в моё добродушие льстит и подкупает, спорить не буду, — по голосу было слышно, что чародей улыбается. — Но твоя молодость и неопытность слегка искажают розовую картинку.

— О, знакомая песня, — теперь пылало уже всё лицо; забыв о недавних травмах, парень раздражённо всплеснул руками, прокомментировал вспышку боли лаконичным «сука» и засмущался и оттого разозлился пуще прежнего, — Мне же «девятнадцать всего», «малолетка», я «пороху не нюхал», что я «могу знать о жизни в таком юном возрасте»? «Вот дорасти сперва до моих лет, потом болтай» — это вообще хит сезона, мама только и делала, что перепевала его на разный лад…

— Ты, если мне память не изменяет, устал с дороги и хотел помыться, — колдун уже в голос смеялся. — Или споры со старшими пробуждают дополнительную энергию и отбивают обоняние?

Сердитый и красный от злости и стыда, молодой Путник отвёл взгляд и предпочёл вопрос оставить без ответа.

— Позволь напомнить, что разговариваешь ты со мной, юноша, а не со своей матерью, соседями или воспитателями в детском саду, — Захария педантично вычёсывал из ткани грязь и пыль, щётка набивала пену из конского пота и воды. Его движения были плавными и чёткими, интонация стала сосредоточенной. — Избавь меня от необходимости носить, помимо веса собственных суждений, ещё и чужие проекции. Разве я сказал хоть слово про то, что ты, как ты изволил выразиться, «малолетка»?

Не, ну… так-то не сказал, конечно, но…

— Я не хотел брать тебя в Ученики, Максимус, — отложив щётку в сторону, наставник описал освободившейся ладонью несколько, как показалось юноше, геометрических фигур в воздухе: грязная вода невысоко приподнялась из ведра и вновь, как уже происходило с водой из кухонного чана, дезинтегрировалась на сухую кучку мусора и чистый остаток. — Искренне не хотел — это не для красного словца. И хотя я согласился, но всё ещё, мягко говоря, не в восторге от этой идеи — и более того, сомневаюсь, что однажды моё отношение к этому изменится. Даже получив работу в моём доме, ты каждый день балансируешь на грани. Ты не задавал себе вопрос, почему? Помимо моей повышенной вредности, ибо это врождённое, есть ещё причины?

Например, ты самодур и законченный эгоист? — хотелось ответить Максу в сердцах. Но ответил он всё-таки как есть:

— Если честно, Мастер, я себя об этом не спрашивал.

— Это настолько предсказуемо, что даже удивительно.

— Да просто ничего этого на самом деле нет, — парень осторожно, стараясь не цеплять чувствительную к прикосновениям кожу, заправил выбившийся на запястье конец бинта, — И мир этот, и задания, и даже вы, в общем-то, просто плод моего воображения. Вы хотели знать, что я думаю о том, что происходит на самом деле? Я лежу в больнице на аппаратах жизнеобеспечения, обколотый лекарствами и напичканный трубками, а рядом с койкой плачет мама и платит последние деньги, чтобы эти аппараты не выключали ещё денёк-другой. Или, что тоже вероятно, я всё ещё умираю, раскатанный по асфальту сраным «жигулёнком»…

Его голос дрогнул и потерял прежнюю твёрдость.

— …пока вокруг толпятся прохожие, а водила рвёт на жопе волосы и готовится присесть за непредумышленное убийство годков на десять.

Клацнули зубы, во рту появился металлический привкус. Слизнув каплю крови с прикушенной губы, Максим наконец нашёл в себе силы посмотреть на колдуна.

— В чём смысл интересоваться мотивами личности, которую я сам же и выдумал?

Захария долго и внимательно всматривался в лицо собеседника, словно искал там что-то, чего быть не должно. Потом, хмыкнув, в последний раз сполоснул вальтрап, отжал впитавшуюся воду обратно в ведро и выпрямился.

— Предположим, — хмыкнул он снова и как следует встряхнул руками: с вальтрапа во все стороны полетела волна мелких брызг. — А в чём тогда смысл продолжать, Максимус?

Парень вздрогнул. Он не хотел слышать этот вопрос, не хотел пропускать его в сознание и даже допускать его существование где-то в обозримом пространстве, малодушно открещиваясь от необходимости на него отвечать, пускай бы даже для себя самого. Его затрясло, и дрожь эту не получалось унять ни внутренними уговорами, ни укусами губ — уже почти забытая за насыщенными событиями, в полный рост из недр подсознания встала и теперь с широкой улыбкой махала ему ручкой паническая атака.

— Ты всё ещё стоишь здесь, в моей конюшне, ведёшь со мной вполне осмысленную беседу и даже соблюдаешь введённые мной правила приличия. Все эти «Мастер», «он мой наставник» — или не менее абсурдные «научите меня возвращаться домой», «не пойду на обед, мне нужно выучить азракт», «надо Дрозда покормить, пока он кого-нибудь не загрыз». Кстати, его и правда надо покормить… Если ты прямо сейчас умираешь, раскатанный по асфальту, в чём смысл этих условностей, всех этих условий? Почему ты продолжаешь играть по правилам придуманного тобой человека?

— А что мне остаётся? — голос сорвался в тоскливый писк, Путник тут же скривился от отвращения. Потом прокашлялся и уже куда более жёстко продолжил: — Лечь в кустах и умереть, скрестив лапки?

Захария резко и внезапно шагнул к нему навстречу, сжимая вычищенный вальтрап в крепко стиснутых кулаках. Его зрачки превратились в щёлки, с намертво стиснутыми челюстями на побелевшем лице и остервенелым взглядом он до ужаса напомнил разъярённого Стёпу. В миг, когда, остановившись перед подопечным почти вплотную, он занёс руку, Максим понял, что сейчас последует удар, но не смог бы ни увернуться, ни закрыться, парализованный эффектом, который производил на него этот человек.

— То-то, — палец с птичьим когтем, вытянутый вперёд, нацелился парню строго промеж глаз. Колдун не просто оскалился, он поднял губы так, что было видно весь ряд острых клыков и иссиня-серые дёсны, и зло прошипел ему в лицо: — Хорошенько запомни то, что сейчас сказал, Максимус. Запомни на всю свою оставшуюся жизнь, чёрт возьми, выжги в мозгу как тавро, набей татуировку, если угодно. Запомни. Что. Сказал.

Юноша осознал, что не может дышать. Каждое из трёх последних слов сопровождалось болезненными тычками кончиком когтя в его лоб. Голос колдуна сочился ядом, но в его глазах не было ни капли ярости — только глубокое удовлетворение и… задор? Или Максу уже мерещится?

— Продолжать бороться — вот, что тебе осталось. Продолжать изучать мир, обращаться ко мне как подобает, играть по правилам, учить азракт и делать то, что тебе говорят — вот то, что ты можешь. Начнёшь сомневаться, начнёшь жалеть себя и верить, что это бессмысленно — проиграешь. И тогда не будет никакой разницы, в коме ты, умираешь ты до сих пор на обочине или попал в Цельду взаправду. Ты либо дерёшься за то, что твоё по праву — в данном контексте, за собственную жизнь — либо гниёшь оставшийся тебе срок, забившись в нору поглубже да потемнее, и этот выбор за тебя не сделают. Ни я, ни твоя мать, ни король Хэдгольд, ни кто бы то ни было ещё.

Он отстранился так же стремительно и резко, как подошёл, посверлил немного онемевшего подопечного раздражённым взглядом и вернулся к рутине — так, словно никакой эмоциональной вспышки секунду назад с ним не происходило.

— Так что подбери уже сопли, наконец, и перестань тратить время на поиск лица, которого нет. Или скрести лапки и найди подходящий куст.

Конюшня погрузилась в тишину. Максим наблюдал за наставником отстранённо, не видя толком его действий: развешивание вальтрапа сушиться на верёвку, протирание тряпочкой седла, мытьё стремян от налипшей с сапог земли и грязи, укладывание вещей по местам — в сущности, до чужой рутины ему дела не было. Голову раздирали противоречивые мысли, грудь драли противоречивые эмоции — но на то, что Дрозд, навострив уши, следил за их напряжённым разговором с почти человеческими осознанием и состраданием в глазах, он внимание обратил.

Занятно. Этот конь тоже был вырван из родного мира чужой волей Захарии, разве не так? Его тоже никто не спрашивал и тоже никто не щадил. Интересно, было ли ему так же тоскливо и страшно, скучал ли он по своему табуну или, скажем, любимой полянке для выпаса? Понимал ли он вообще, что и почему произошло с ним много лет назад? И мог ли он, обладающий теперь рассудком, сомневаться в реальности происходящего — или принимал всё как данность?

Один только Захария, кажется, ни в чём не сомневался и ни по кому не тосковал. Очевидно, Цельда удовлетворяла все его потребности: здесь он могущественный маг, влиятельная фигура в обществе, приближённый принца — своего рода икона (если бы иконы существовали в сатанинских сектах, не удержался Макс). Интересно, чего бы он смог добиться, оставшись на родной планете? Кем бы стал?

И как он, что самое интересное, попал сюда, будучи восьмилетним ребёнком? Ведь перемещение происходит только после… смерти?

— Я выхожу через пятнадцать минут, — закончив с чисткой, сообщил колдун. — Если собираешься идти со мной и хочешь привести себя в порядок, не задерживаю.

Парень кивнул. Решение, о котором шла речь всё утро, было пусть и не принято пока, но в следующие четверть часа следовало успеть и помыться, и переодеться в чистое — благо, хотя бы в одежде его в этом доме никто пока не ограничивал.

Перед выходом наставник выудил откуда-то из закромов укороченный двуполый табард — вернее, поначалу для Макса эта вещица была «накидкой», только в ответ на вопрошающий взгляд ему сообщили истинное название данного элемента гардероба: с капюшоном, из плотной кожи, тёмно-бурый и невзрачный, в духе Средних веков. Парень надел его без лишних вопросов — надо так надо, — но успел предположить (и тут же посмеяться над этим предположением), что колдун хочет смешать своего спутника с толпой и избежать лишнего внимания. Следующее предположение — колдун боится, как бы его подопечный не замёрз без отправленной в прачечную толстовки — было высмеяно им ещё безжалостнее.

Солнце стояло ещё достаточно высоко, когда Путники покинули территорию особняка и пешими отправились на очередное задание. По крайней мере, так эту вылазку воспринимал Макс. Он слабо представлял, какую работу могут дать магистру Хаоса на рынке (разве что там завёлся какой-нибудь домовой… хотя не, это вроде как для ведьм работка?).

Интересно, как поживает Эльма, — ему вспомнилась белозубая улыбка, сверкающая в полумраке тюремной камеры словно у Чеширского кота. — После письма старика её сто процентов выпустили, конечно, но… она же бездомная. Вот освободилась, вышла… и что? Ошиваться на улицах, пока доблестный Буц опять не загребёт в клетку? Учитывая нравы местной аристократии и их отношение к людям низшего класса, ведьме куда лучше в темницах — и кормят, и крыша есть над головой, и студентики какие-нибудь мимо проходящие не поколотят от нечего делать.

Судьба бездомных и нищих незавидна во всех измерениях. Но в Эпиркерке с ними поступали, по мнению парня, просто необъяснимо жестоко. Конечно, нечего ждать особого человеколюбия от мира, где не придумали ещё права на жизнь или свободу, но кормить диких зверей и чудовищ людьми, потому что эти самые люди не могут позволить себе купить квартиру, отстроиться или хотя бы снимать комнату в трактире, было несколько… излишне.

По сравнению с утренними часами, большинство прохожих вели себя теперь куда обходительнее: завидев Путников, учтиво кланялись, расступаясь слегка и давая дорогу, желали приятного дня, некоторые мужчины даже приподнимали головные уборы. Захария отвечал взаимностью — как мог: кратко кивал в ответ и спешно отводил взгляд куда-нибудь в сторону, как будто опасался, что очередной встречный обратится к нему с безотлагательным делом — или, того хуже, с намерением вежливо перекинуться несколькими ничего не значащими фразами о погоде или здоровье чьей-нибудь матушки. К счастью для него, навстречу шли люди воспитанные и благоразумные: соблюдя все правила приличия, они как бы невзначай ускоряли шаг.

Спонтанно посетившая Максима мысль оказалась занятной. Чем дольше он наблюдал за поведением чародея на улице, тем очевиднее становился один интересный факт: наставник боялся людей ничуть не меньше, чем они боялись его. Правда, конечно, природа их эмоций была различна: толпу пугала неизвестность, облачённая в колдовскую мантию, поскольку они не могли с уверенностью ни предвидеть его действий, ни даже объяснить; Захария же в свою очередь держался так, словно боится подхватить от окружающих какую-то заразу. Но то странное выражение лица, которое появлялось всякий раз, если кому-то из прохожих не везло пройти слишком уж близко к его веющему холодом плечу, не было выражением отвращения или брезгливости. Он будто ждал, что случайное соприкосновение с другим человеком, даже вскользь, причинит ему боль.

Неудивительно, наверное, — поймал себя на мысли парень, — учитывая его биографию.

Многие попадавшиеся навстречу горожане уделяли особенное внимание теперь не самому новому Путнику, а его свежим травмам. Утреннее облачение Макса для носки стало непригодно, на улице в последний раз воцарилось лето и воздух прогрелся как следует, а посему ему хватило ума ограничиться футболкой, так что и плечи, и предплечья, и запястья, туго затянутые в исцеляющие бинты и покрытые рунами, оказались теперь на всеобщем обозрении. Табард, конструкция которого не подразумевала рукавов изначально и потому их закономерно не имевшая, никак положение не спасал.

Сосредоточься, — напомнив себе о недавнем потрясении, Макс решил во что бы то ни стало разузнать о возможно-воображаемом-а-возможно-и-нет-мире. Люди, разглядывавшие его нагло и неприкрыто, отошли на второй план.

— Так… кхм… кто они, эти лао? Конечно, если вас не затруднит, Мастер, — оперативно добавил он, увидев, с каким лицом на него глянули в ответ.

С момента выхода на улицу Захария казался особенно напряжённым. Быть может, суровая гримаса была адресована и не юному Путнику лично, но эффект производила соответствующий, и подспудно с тем, чтобы получить уже какую-никакую информацию, Макс теперь ещё и прикидывал, что же могло так колдуна озадачить. Поскольку внешних причин вроде извержения вулкана или нападения дракона поблизости не наблюдалось, а что-то менее серьёзное едва ли могло вызвать в чародее хоть сколько-нибудь тревоги, оставались только причины внутренние.

— Лао — одна из разумных рас этого мира, Максимус, — Захария отвернулся и слегка ускорил шаг. — Они гораздо древнее остальных — они были первыми в Цельде: до сахмат, до эльвееш — и уж точно до людей. Мудрый народ с богатой культурой, но их история поразительно скудна. Как думаешь, из-за чего?

— Они не воевали?

Впервые за время знакомства с Захарией парень увидел след удивления на его обычно снисходительном лице — очень приятного удивления. И потому совесть хоть и заворочалась недовольно оттого, что её владелец пользуется чужими (да ещё и только что узнанными) сведениями, её сварливое бормотание ласково убаюкало разыгравшееся самолюбие.

— Верно, — похвалил колдун. — Поразительно точное предположение.

— Ну, просто мы в школе на истории всё время проходили войны, — парень по привычке потянулся рукой к шее, но бинты ему не позволили. — Войны и всякие промышленные революции. А вы сказали, что культура у них богатая, значит, событий из категории «промышленных революций» было в избытке. Остаётся война. Вот такой вот вывод.

— Недурно.

Они помолчали. Макса непреодолимо тянуло потереть какую-нибудь часть тела — шею ли, нос, не важно, — и чем дольше шли в тишине, тем неудобнее казалась футболка и тем тяжелее ощущался табард.

— Но вообще, если честно, мне об этом один назойливый стражник рассказал, — не выдержал он; ощущение скованности движений тут же отступило. Покосившись на колдуна, парень обнаружил, что на него глядят с не меньшим удивлением, чем минуту назад. — Да ну вас. Всё время вы меня чему-нибудь учите, что-нибудь крутое рассказываете, мне тоже захотелось знаниями блеснуть, ничего в этом такого нет.

— Так, ты можешь о реальности происходящего что угодно думать, но культуру общения соблюдай, будь любезен.

— Простите.

— И твоё эго взыгравшее мне не интересно. Примечательно то, что ты почти сразу правду сказал.

— Да вы бы всё равно узнали рано или поздно. Всё тайное становится явным, как говорится.

— Ересь какая, — серьёзно покачал головой Захария. — Забудь как страшный сон. Обман бывает разный: есть ложь, а есть враньё. Скажем, ляпнуть что-нибудь необдуманное в порыве чувств, а потом неловко пытаться родить нечто бессвязное в попытке свою оплошность замаскировать — враньё, и вскрыть его легко. А вот создать иную версию событий, поверить в неё, продумать все нестыковки и свести все концы, грамотно изложить и запомнить так, чтобы отскакивало от зубов — это ложь. И если враньё действительно однажды разваливается, поскольку и построено скверно, и критического обстрела не выдерживает, то о существовании искусной лжи ты можешь не догадываться вплоть до гробовой доски. Владение этим искусством необходимо в той же степени, что владение речью и письмом, и пускай сейчас у тебя соответствующих навыков нет, но, во-первых, какие твои годы, а, во-вторых, это не значит, что им не владеют другие.

— Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет, — Максим пожал плечами, чувствуя слабость на обсуждаемом поле: он никогда не был искусным лжецом, да вообще особо этим делом не увлекался и не интересовался, предпочитая говорить «как есть». Страх быть пойманным за руку, дискомфорт от притворства и необходимость запоминать то, о чём соврал, перевешивали в его системе ценностей пять минут вербального конфликта интересов — исключительными были ситуации, когда врать приходилось матери. Осознав, что ответа нет подозрительно долго, он поднял взгляд и вот уже в третий раз наткнулся на чародейское изумление. — Что?

— Ты цитируешь Шекспира? — сероватое вытянутое лицо аж угловатость свою утратило.

— Так я же в театральный собирался, Мастер, — чувствуя необъяснимое стеснение, робко напомнил молодой Путник, — Много читал.

— Я терпеть не могу английскую классическую литературу, но ты, Максимус, меня поразил, признаю. С этого дня учиться будешь по усиленной программе.

Блин, да за что?! Ну, не любишь ты Шекспира, поздравляю, а я-то в этом как виноват?

— Убери свою кислую мину с глаз моих, — цокнул Захария. — Учёба — не наказание, да будет тебе известно.

— Ну да, — буркнул парень. — Над книгами сидеть одно удовольствие.

— Знаешь выражение: «С паршивой овцы и шерсти — клок»? — колдун стремительно сошёл с главной улицы в широкий проулок, накинутый тенью от нависшего над дорожкой скособоченного трёхэтажного здания, и когда они отдалились от популярного пешеходного проспекта, заметно успокоился. — Понимаешь её значение?

— В общих чертах, — напрямую признаваться юноша не стал.

— «С дегенерата-ученика и правильных ответов — один из сотни». Так понятнее?

На этот раз ответом чародею была тишина: подопечный изо всех сил старался не оскорбиться на очевидный, практически прямо высказанный намёк на свои интеллектуальные способности, и не меньше сил прикладывал, чтобы не ляпнуть что-нибудь дурное.

— Знаешь, почему в школах с умных больше спрашивают, Максимус? Почему тем школьникам, которые закончили самостоятельную работу раньше срока, дают сверху ещё задания, а не отпускают домой пораньше?

— Чтобы не выпендривались, — фыркнул парень, идя чуть позади и поверхностно изучая прогнившие ящики и сваленные небольшими кучами пищевые и бытовые отходы. О вопросе, заданном ему теперь, он раньше никогда особо не размышлял. — Постсоветская формация «под одну гребёнку».

— А тебе никогда не приходило в твою неглупую головушку, что это поощрение, а не наказание?

— Конечно, приходило, школьники же поголовно обожают учёбу. Хлебом не корми — дай уравнения порешать.

Захария, вопреки ожиданиям, промолчал. Замолчал и Макс. Несмотря на уверенность, с которой было произнесено это саркастичное замечание, вопросы наставника заставляли парня задуматься: ведь это действительно нечестно — накидывать и без того уставшему от алгебры человеку ещё упражнений сверху, когда он справился раньше остальных и по всем законам логики и чести заслуживает отдых. И учителя же не идиоты, они знают, что школьники особого восторга от дополнительных заданий не испытают. Так зачем же тогда? Разве не нужно поощрять успешных студентов вместо того, чтобы окончательно их добивать?

— Ладно, Мастер, я понял. Затыкаюсь и слушаю, набираюсь у вас уму-разуму.

— Моя задача — заставить усомниться в уже существующих позициях — выполнена. Дальше думай сам.

— Серьёзно? Вы же хотели поделиться мудростью… как мне показалось, — последние слова он добавил, уже втягивая голову в плечи: колдун обернулся и посмотрел на него крайне красноречиво. — Н-нет?

— Готовые ответы — фастфуд для мозгов. Вкусно, но вредно.

Чародей отвернулся.

Они шли по длинной петляющей улочке, выложенной бугрящимся от старости булыжником — промеж камней от вечной сырости пророс пушистый мох, на растрескавшейся штукатурке фасадов цвела серая плесень, а выходящие на эту улочку окна были по большей части закрыты деревянными ставнями или вовсе заколочены. Словно дома в этой части города проектировал кто-то нетрезвый, проложенная между ними дорожка петляла и изгибалась как неглубокая река, и чем дальше по ней скользили Путники, тем грязнее и мрачнее она становилась. Табард Макса при таком антураже смотрелся как нельзя кстати — захотелось даже накинуть на голову капюшон, чтобы скрыть лицо невесть от кого, но потом желание пропало. Мало ли, за кого его могут принять.

— Есть соображения?

Осматриваясь с интересом и детской жаждой к новому, Макс особо над вопросом Захарии не размышлял. Ему отчего-то почудилось, что колдун таким незамысловатым образом свёл тему их разговора на нет.

— Ну… — он нахмурился. Требовалось как можно скорее что-то изобрести, в голову как назло не шло ни одной приличной мысли, и вдруг в воспоминаниях всплыл Валерий Иванович. — Я помню, мой тренер по плаванию однажды взял в нашу группу новенького. Старательный был пацан, ни одной тренировки не пропускал, но у него со спортом вообще не складывалось особо: конституция не та, мышцы росли плохо, связки там у него какие-то были не такие. Короче, не Олимпийский чемпион. И Валерываныч его вскоре перестал к нам на занятия звать, определил в другую группу. А Федьку, который со мной почти с самого начала тренировался, разве что ночью не донимал: на дополнительные часы оставлял, питание контролировал, на тренировках гонял почём зря.

— Федька твой, как я понимаю, был не такой усердный, как тот, другой мальчик.

— Ва-а-аще нет. Мог и пивко попить, и сигареток выкурить пачки две, и пропускал часто. Хотя сам в воде словно родился: я всегда был сразу после него по скорости, хотя жопу рвал как мог. И вот если бы он, кстати, с нами на соревнования-то ездил, я бы никакого золота нигде бы не взял, это точно вам говорю.

— И каков у твоего рассказа посыл?

— Такой, что не всегда учителя старательных школьников нагружают дополнительно. Чаще они распиздяев пинают как раз-таки, простите за выражение.

Захария выдержал приличную паузу, после чего жестом велел Максу нагнать себя и сам слегка сбавил шаг.

— Попробуем по-другому, — он сдержал тяжёлый вздох и зыркнул на подопечного, когда они поравнялись. — Вот у тебя есть ослик. Длинные уши, короткие ноги, строптивый нрав — обыкновенный осёл, одна штука. Отправишь ты его участвовать в Кентукки Дерби?

— Кентукки Дерби?

— Скачки. Самый важный забег в «Тройной короне». Не спрашивай, не об этом речь. Так отправишь его?

— Нет, конечно, смысл какой.

Чародей посмотрел на него выжидающе, и под этим взглядом только-только начавшее проклёвываться осознание рассыпалось в прах.

— Не доходит пока, — констатировал колдун. — Ладно, дальше. Если ты будешь заставлять несчастного ослика наматывать круги по ипподрому денно и нощно, кормить добавками, колотить его хлыстом, и он даже улучшит свои показатели секунды на две — тогда ты станешь отправлять его на скачки?

Макс на всякий случай дважды проверил свой ответ на разумность.

— Нет.

— Почему?

— Ну, как… Потому что у лошади тупо ноги длиннее и корпус, она бегает быстрее, и…

— Именно, — перебил чародей. — У лошади просто длиннее ноги.

Абсурд какой-то. Каким боком тут…

Мгновением позже до него дошло.

— Пойми меня правильно, Максимус, — увидев, что они сдвинулись с мёртвой точки, Захария заметно снизил напряжение в интонации. — Я не говорю о том, что того старательного мальчика не было смысла тренировать. Труд и настойчивость в освоении большинства дел играют роль не менее, а, может, и более важную, чем природные способности, этот Фёдор — наглядный пример: твои золотые медали принадлежали бы ему, если бы он хотя бы приезжал на соревнования. Но когда опытный тренер видит перед собой талант, когда видит дельфина в человеческом обличии, он хочет вкладываться в такого дельфина силами и временем. Потому что там будет отдача, будет показан результат — при условии, что есть также и усердие. И тот старательный мальчик, может, добьётся в итоге неплохих показателей на городских или даже региональных соревнованиях, но ему не стать Олимпийским чемпионом, и это важно понять как можно раньше. Твой тренер увидел это сразу и просто не стал тратить время твоей команды и свои силы на человека, у которого нет шансов.

— Федька тоже им не станет. Ему на то, что он дельфин в человеческом обличии, плевать с высокой колокольни.

— Поэтому я и сказал: результат будет, если есть усердие. А усердия не может быть без желания.

— То есть, вы хотите сказать, что учителя дают дополнительные задания, потому что… видят талант?

— Потенциал, — поправил колдун. — Перенесём твой пример на школу. С уравнениями можно справиться со стандартной скоростью, можно справиться быстрее, а можно не справиться никак. С первыми понятно: они делают то, чего от них требуют, от забора до обеда и ни минутой больше. Они исполнительны. А вот с оставшимися ситуация обретает вариативность: кто, по-твоему, не справляется со среднестатистическими нагрузками для своего возраста?

— Имбецилы и лентяи, — без запинки выдал Макс.

— Или дети в стадии бунта. Или дети, у которых дома отец ежедневно лупит всех членов семьи по очереди или всем скопом, и для них двойка — жалкий шпик. Или дети, которым математика безразлична, поскольку они вырастут и станут художниками. Как бы то ни было, таким ученикам давать дополнительную нагрузку бессмысленно: им либо плевать, либо не потянуть. А теперь, как считаешь, кому удаётся решить задачу раньше срока?

— Тем, кто склонен к математике, — парень пожал плечами. — Или тем, кому она нравится. Или… ребятам с синдромом отличника.

— Мой любимый невротизм… Всё так. И вот вообрази: ты — прирождённый математик, по собственной ли воле или из-за проблем с самооценкой, но тем не менее. И ты каждый будний день проводишь по восемь часов в окружении имбецилов, лентяев, жертв домашнего насилия или творческих личностей, планирующих зарабатывать на жизнь картинами и стихами. Какова вероятность, что твоё окружение быстро стащит тебя на общепринятый в классе уровень знания алгебры? Или, что ещё хуже для неокрепшего ума, сперва затравит, потому что ты «ботан»?

— Весьма и весьма высока, — в стиле Захарии ответил Максим и сам же покивал головой, стремительно расставляя всё в уме по местам. — И тут на сцену выходит учитель.

— Максимально авторитарная, даже диктаторская в каком-то смысле фигура. Человек с абсолютной властью на те сорок пять минут, что вы заперты с ним в одном кабинете. Человек, который на таких оболтусов, как твои товарищи, насмотрелся за последние тридцать лет преподавания до рези в глазах. Он видит твои способности, и в нём просыпается тренер — потому что ты, в отличие от остальных, можешь больше, лучше и быстрее. В твоей голове есть мозг, и ты умеешь правильно распоряжаться его мощностями. Даже если ты тринадцатилетний малолетний полудурок, которому лишь бы с девчонкой за ручки подержаться, а учёба кажется нудной и ненужной — учитель тебя насквозь видит, потому что насмотрелся уже, и знает: котлу в черепной коробке, чтобы сварить достойную кашу, нужно топливо.

Впереди показался тупик: проулок кончался, выводя пешеходов к высокой гранитной стене, в которую на уровне второго этажа был грубо ввинчен печальный пыльный фонарь. Макс, увидев это, оторопел на миг — они что, столько топали, чтобы прийти в никуда? Впрочем, все косвенные признаки свидетельствовали, что где-то тут должен быть тайный проход.

Дёрни за фонарь — дверца и откроется…

— Никто не хочет сажать семена в мёртвую землю, — Захария в этот раз посмотрел на него внимательно. — И хотя система образования вынуждает учителей в школах подтягивать всех, им гораздо приятнее работать с умными и способными детьми. С паршивых овец, как известно, можно собрать всего ничего, но самое печальное, что чем паршивее у тебя овца, тем сложнее её вырастить.

Парень отвернулся. Упоминание об овцах напомнило о категории учеников, к которой наставник относил его самого.

Он прошёл за Захарией до тупика и обнаружил с изумлением, что это был никакой не тупик на самом деле, а просто выход на другой переулок, расположенный перпендикулярно — узкий настолько, что Макс шкрябал плечами о стены, пока пробирался следом, и оставалось лишь надеяться, что никто не пойдёт навстречу. Разминуться тут возможным он попросту не представлял. Возвышавшиеся над пешеходами гранитные стены давили не столько на тело, сколько на психику, юноша почувствовал себя кленовым листом, замурованным в книгу, и искренне пожалел вынужденных ходить этими путями клаустрофобов. Освещённый перекрёсток, приведший их в это неприятное место, маячил солнечным светом за спиной — обернуться было непросто, но Максиму всё-таки удалось, — и на миг ему захотелось попятиться, вернуться на широкий влажный проулок и ни на какой рынок больше не ходить. Но Захария, чьи плечи были гораздо уже, а нервы — крепче, продолжал двигаться к мелькавшей впереди развилке: его ждала работа, ему некогда возиться с испугавшимся замкнутого пространства подростком.

Макс дошёл до развилки и свернул влево, за колдуном: стены расступились, и ему почудилось, что проход практически выплюнул его наружу. А чародей уже нырял в чей-то двор через пролом в деревянном прогнившем заборе. Молодой Путник ускорил шаг и осторожно протиснулся в дыру, лишь слегка зацепив обломанную доску капюшоном табарда. Они пересекли пятачок голой замусоренной земли, открыли дверь в чей-то подпол и принялись спускаться по тускло освещённой редкими фонарями широкой каменной лестнице, которую Максим совершенно не ожидал здесь увидеть, куда-то глубоко под землю. Только там, в почти полной темноте, слушая эхо собственных шагов, он вдруг сообразил.

— Так вы меня способным считаете, что ли?

Раскат поражённого возгласа, усиленный нависшим над Путниками каменным коридором, оказался громче, чем Макс предполагал. Зашипев, колдун вжал голову в плечи и обернулся на него раздражённо: те несколько секунд, пока затухало эхо, они провели, играя в напряжённые гляделки.

— Стал бы я твоё присутствие терпеть, если бы не рассчитывал на дивиденды, — тихо проворчал Захария, отворачиваясь.

У Макса никак не хотел складываться пазл. В каждом слове этот странный человек подчёркивал, как общество пацана ему тягостно, и при том сам возился с ним при любом подвернувшемся случае. Когда Максиму было неприятно проводить время с кем-то из знакомых, он просто переставал с ними видеться — и уж точно не предлагал им провести время вместе по доброй воле. Так в чём тогда смысл чародейских действий?

Хотя «дивиденды» и расставили кое-что по местам в его туго соображавшей сегодня голове, исчерпывающим намечавшийся ответ не казался. Можно очень многими способами подготовить кого-либо к опасностям и испытаниям нового мира, не занимаясь этим самостоятельно, ежедневно и напрямую. К тому же, приглашение посетить рынок, путь к которому почему-то пролегал через тайный, тёмный, холодный и малоприятный коридор под землёй, явно было всего лишь опцией, и Макс действительно спокойно мог отказаться, его никто не принуждал. А это значило, что предложение сделано по доброте душевной, а не из холодного расчёта. Так что же, выходит, Захария лукавит, убеждая себя и своего подмастерья в том, как сильно ему доставляет удовольствие ходить по делам в одиночестве и как сильно его раздражает общество конкретно взятого пацана?..

Слишком много думаешь, — остановил себя Максим. — Этого старика всё равно не поймёшь.

Лестница кончилась тянущимся во мрак бесконечным квадратным тоннелем. Скудный свет магических фонарей, горевших почему-то только по правую сторону, едва справлялся со своей задачей: пыльные и грязные, с крышками, обросшими ржавым мхом, и полные мёртвых мошек за мутными стёклами, они не чистились так давно, что предсказуемо потускнели. Проход, чьим бы он ни был и кем бы ни был сотворён, существовал явно не первое десятилетие — от грубо обработанных гранитных стен, от скошенного потолка и бугристого пола веяло не простой стариной, а настоящей древностью. Складывалось ощущение, что этот коридор выдолбили из цельного каменного куска — за то продолжительное время, что они продвигались вперёд, взгляд Макса так и не зацепился ни за один из швов.

— Что это за место, Мастер? — помня о силе эха, почти шёпотом спросил он у идущего впереди колдуна.

— Тоннель, — ответил Захария, не оборачиваясь. Впрочем, здесь эхо могло не только подставить молодого Путника, но и играло ему на руку: он отчётливо услышал, как наставник усмехнулся. — Его соорудили лао. Очень давно.

— Выходит, Эпиркерк когда-то был их городом? — осматриваясь теперь ещё внимательнее, уточнил юноша. — И что, люди их вытеснили?

— Я бы не удивился. Но нет — в те времена, когда здесь жили лао, Эпиркерка ещё не существовало, равно как и людей, его построивших.

Действительно давно, — присвистнул парень.

— Мне сегодня показалось, что я смотрю на велоцираптора. Я охренел, а потом увидел, что у него человеческое тело. И охренел ещё больше. Кто они такие вообще, эти лао? Рептилоиды?

Захария, прикрыв рот ладонью, засмеялся. Старательно заглушая издаваемые звуки, он ощутимо замедлился, но всего на несколько секунд, чтобы восстановить дыхание, и вновь по-прежнему бодро двинулся к блеснувшему впереди свету.

— Рептилоиды, да, — он повернулся, широко улыбаясь, и неожиданно сделал то, чего от него не ожидал ни Максим, ни даже он сам: по-отечески хлопнул парня несколько раз по плечу. Тут же осознав это случайное действие, как мог хладнокровно убрал руку и сосредоточеннее прежнего принялся всматриваться вперёд. — Знаешь что-нибудь об этом культурном феномене?

— Только хрень всякую, — Максу резко стало не по себе. Причём, он не мог до конца понять, от чего именно: от самого факта проявления стариком человечности или от того, насколько естественным это ощущалось. — Люди-ящерицы с какой-то там планеты, которые умеют принимать человеческий облик, управляют миром и живут среди нас.

— Уже что-то. Однако не исчерпывающе, — чародей помолчал. — У меня есть версия на этот счёт. Не знаю, насколько близка она к действительности, но выглядит складно. В нынешнем виде феномен «рептилоидов» существует благодаря книгам некоего Дэвида Айка, который, в свою очередь, опирается на книгу моего тёзки, Захарии Ситчина, который, в свою очередь, опирается на книгу Эриха фон Дэникена, который, в свою очередь, якобы опирается на шумерско-аккадскую мифологию, которая, в свою очередь, рассказывает о младших божествах ануннаках, якобы людях-рептилиях. Якобы именно эти божества, явившиеся с неба на металлических лодках, сперва скрестились с существовавшим тогда Homo Erectus и породили современного человека, а потом обучили результат многим наукам и «подарили цивилизацию».

Свет приближался медленно, и по мере его приближения Максим начинал улавливать отдельные звуки — преимущественно чью-то речь. Чем дальше они шли, тем сильнее подступало волнение: возникло и лишь усиливалось ощущение таинственности и незаконности, исходившее от этого загадочного рынка.

— Но это всё лирика. Вот, что про так называемых рептилоидов известно на Земле: они двухметрового роста, способны принимать облик человека, живут в подземных базах и периодически способны управлять сознанием людей на расстоянии. Ты спросил, кто такие лао и что из себя представляют, так оглядись и скажи, где мы находимся.

— Под… землёй, — парень воспринял слова наставника буквально и взаправду ещё раз осмотрел тяжёлый гранитный свод коридора. — Подождите-ка… Хотите сказать, что…

— Дослушай, — спокойно продолжил колдун и даже улыбнулся слегка, — Поскольку дальше — интереснее. Есть две основные разновидности лао: та, что ты видел сегодня, с головой ящерицы, и более гуманоидная, с человеческими чертами лица. Лао не умеют мимикрировать под людей целиком, однако могут в известной степени менять форму и структуру отдельных частей тела: окрас и плотность кожи, например, или длину и твёрдость гребней и наростов. Скажем, если бы лао решил сменить зелёный цвет чешуи на бежевый и спрятать шипы, он в целом мог бы быть похож на нас с тобой.

— Охренеть.

— И вишенка на торте: угадай с одного раза, каков их средний рост.

— Хм-м-м, даже не знаю, метра под два? — хохотнул юноша. — Не, ну это реально жесть. Так вы считаете, что шумеры описывали местных лао?

— Не знаю, — Захария пожал плечом, — Может быть. Несмотря на древность их культуры, о лао нам известно непозволительно мало, к сожалению. Они стараются с другими расами не откровенничать, особенно с людьми — допускаю, поэтому они всё ещё и существуют. Но если мы умеем странствовать между мирами, то почему они не могут? Не исключено, что однажды несколько шаманов из их племени попало на Землю либо намеренно, либо по ошибке, а потом увидели Земной уровень жизни и помогли немного. Отвесили цивилизованности с барского плеча. Если так подумать, то Путники для аборигенов Цельды — те же «рептилоиды» для шумеров: мы приносим свою культуру, свои правила и обычаи, учим непросвещённое общество сложным материям. Эдакое перекрёстное образование.

Вопрос, возникший в голове Максима, напрашивался сам собой.

— Слушайте, Мастер, а насколько сильно вообще Путники изменили Цельду?

— Смотря где и в чём. И смотря что считать изменением.

— Ну, скажем, в социальных каких-нибудь вопросах.

— Ты что-то конкретное имеешь в виду?

Юноша замешкался. Звуки впереди становились громче: по коридору уже прокатывались отголоски различимых по смыслу фраз, монотонным гулом шумела толпа.

— Просто я не могу не думать о некоторых… варварских, по моему мнению, вещах. Например, об отношении местного общества к бездомным.

— А, — Захария усмехнулся, — Свежо воспоминание о темнице?

— У меня было такое чувство, что здесь не иметь дома — преступление, — насупился Макс, и под бинтами тут же зачесались крысиные укусы. — Хотя люди не всегда сами виноваты в том, что оказались на улице.

— А кто, по-твоему, виноват?

— Правительство. Мошенники. Родственники ненормальные. Да всякое бывает.

Колдун выдержал небольшую паузу.

— В природе нет такого явления, как права человека, — спокойно заговорил он затем. — На Земле люди изобрели свои права, чтобы создать какую-то альтернативу угасающему влиянию религии после Средних веков, насколько тебе, кхм, не известно, судя по физиономии. В эпоху Возрождения в Европе на смену религиозному консерватизму пришли первые попытки создать нечто, что могло бы заменить церковное влияние. Чтобы у общества был ориентир, была сводка правил, диктуемая не попами, а самим обществом. Но природа в этом отношении проста: есть жизнь, есть смерть, есть борьба, и выживает не тот, кто имеет на это право, а тот, кто свою жизнь тем или иным образом отстоял. Цельда в этом отношении более… — он впервые на памяти Максима задумался, подбирая нужное слово, — …естественна. И живёт по законам природы, а не по законам человека.

— А Путники не пытались это как-то исправить?

— Пытались, конечно. Многие. В чём-то даже преуспели, хотя это ничтожная победа в масштабах системы.

— Тогда почему им не удалось? Ведь это же… правильно!

— Правильно для кого?

Они переглянулись. Макс сцепился со взорвавшимся внутри негодованием, уговаривая себя не плеваться ядом раньше времени, но спокойные и даже блестящие весельем глаза колдуна задачу не облегчали.

— Ты рассуждаешь о правах человека с позиции человека, чьи права были якобы ущемлены, — чародей улыбнулся. — Очень просто твердить о праве на свободу перемещения, находясь взаперти, или убеждать в существовании права на жизнь, стоя на эшафоте. За концепцию права яростнее сражаются те, кого как будто лишают какого-то из прав.

— Ну, учитывая, что человеку на эшафоте вот-вот отрубят голову, думаю, такое поведение оправдано, — фыркнул парень. — Но предположим, что я рассуждаю именно с этой позиции. Что с того?

— То, что, потакая личным интересам, ты игнорируешь общую картину и интерпретируешь факты исключительно в свою пользу. А это суждение, далёкое от объективного.

Конец коридора в солнечном свете приобрёл очертания: гранитный колодец, окруживший точно такую же широкую каменную лестницу с одиноким потушенным фонарём на стене, производил впечатление куда более приятное, чем тоннель, по которому они шли. Дойдя до подножья лестницы, колдун остановился и заговорил медленнее прежнего:

— Вообрази преступника, отнявшего жизни нескольких людей. Имеет ли он право на жизнь? Имеет ли право бездомный человек, носящий на себе больше инфекций, чем десять среднестатистических горожан, ходить по столице и эти инфекции распространять? Имеет ли право человек, не зарабатывающий ни копейки денег, есть хлеб, выращенный и испечённый трудами других людей, и при этом ничего не давать взамен? Разница между Землёй и Цельдой исключительно в том, что у разумных разные ответы на эти вопросы. В этом мире, — он кивком головы указал куда-то наверх, откуда до слуха доносился гомон десятков голосов, стук колёс, грохот и радостные крики, — Сосуществует множество видов разумной жизни, внутри каждой из которых пытается ужиться друг с другом множество рас, народов и даже видов. Религиозные обряды, традиции, мировоззрение — если тебе казалось, что на Земле их много, вообрази, сколько их здесь. Как считаешь, возможно ли — и стоит ли — пытаться объединить сотни культур, нередко противоречащих одна другой, под единым знаменем светской этики?

— Конечно, стоит! Так всем жить будет гораздо легче!

— Прекрасно. Объединяй, вперёд, вот только под чьим знаменем ты будешь это делать?

Парень уже собирался сказать «под своим», когда сообразил, к чему всё это время его подводил Захария.

— Мир прекрасен своим многообразием, Максимус, — его лицо впервые выглядело дружелюбным и просветлевшим, как если бы чародей говорил о том, что по-настоящему уважал. — Существует столько вещей и явлений, которым мы порой не можем дать разумного объяснения или которые противоречат всему, во что мы верим. Но это не делает их неправильными, равно как вещи, в которые мы верим, не являются правильными лишь по той причине, что в них верим именно мы. Идём, — он отвернулся с улыбкой и шагнул на первую ступеньку, — Нас ждут дела.

И они шагнули в щедро льющийся с неба солнечный свет, после подземного коридора такой тёплый, что на контрасте тут же захотелось сбросить с себя табард. Лестница наверх показалась Максиму короче той, что вела вниз. И хотя ему хотелось продолжить беседу, он осознавал, что разговор прервался так же резко и навсегда, как и все предыдущие подобные разговоры. Оставалось уповать на память и при удобной возможности возобновить дискуссию: с некоторыми тезисами наставника он соглашаться не торопился.

С каждой новой ступенькой шум таинственного рынка нарастал по экспоненте, пока, наконец, не обрушился на Макса всем своим многоголосым грузом. Подъём из-под земли заканчивался на просторном и свободном круглом пятачке, выложенном квадратной уличной плиткой; во все стороны от выхода из подземелья тянулись десятки извилистых узких проходов промеж забитых до отказа торговых рядов. И, вопреки его ожиданиям, это место вовсе не напоминало рынок европейского Средневековья, с его тусклыми и даже мрачными оттенками, а смахивало больше на базар где-нибудь в египетском Каире. Над подавляющим большинством прилавков висели прямоугольники или треугольники плотной пёстрой ткани, натянутые как навесы, и отбрасывали серо-голубые тени на лица и плечи торговцев; одноэтажные каменные постройки, выкрашенные в белый, поминутно хлопали дверями, пропуская наружу и запуская внутрь…

Охренеть, — присмотрелся к окружающим Макс и протёр на всякий случай глаза, — я не сплю?

В проулках, у лавок и за прилавками, на облучках телег, на площади и в окнах — словом, почти везде, куда дотягивался взгляд — общались, покупали, продавали, ели и смеялись… животные. Антропоморфные звери, самые настоящие, в одежде разной степени дороговизны, передвигавшиеся на задних лапах и державшие покупки в передних так, словно в этом не было ничего противоестественного. Прямо как на картинках, которые его одноклассницы лет в двенадцать рисовали. Как же они их называли…

Фурри, что ли?..

— Это сахмат, — утоляя жизненно необходимую потребность Макса получить происходящему объяснение, Захария указал кивком головы на крупного самца льва у прилавка с карамельными яблоками в первом ряду. — Но предпочитают зваться независимым либо Вольным народом Базул’Аят. Делятся на два подвида: похожие на Земных львов, кхар, и похожие на Земных кошек, дха. В целом, принципиальных различий в биологии нет, разве что нервные системы заточены под разные виды деятельности. К другим разумным в целом терпимы, но старайся с ними без необходимости не взаимодействовать: основная профессия многих из здесь присутствующих — работорговля.

— Рабо-что?

— Торговля, — и Захария кивнул на почти двухметровую человекоподобную собаку, неторопливо прогуливавшуюся от одной лавки к другой и явно искавшую что-то конкретное. — Аксака. Подвидов много, но в Эпиркерк чаще всего заглядывают волки, сеш, и койоты, шенси. С первыми вообще лучше не разговаривать, у подавляющего большинства культура общения на уровне доисторического племени, со вторыми будь начеку, их специализация — воровство.

— Хорошо, что у меня красть нечего, — медленно выдохнул Максим, переводя дух. Аляповатый, полный запахов и громких звуков, рынок полнился ещё и прежде невиданными созданиями, и ему хотелось сперва прийти в себя, а лишь затем идти следом за колдуном в пульсирующее сердце толпы. — Самого бы не украли.

— Держись поближе и постарайся не отставать. Увидят, что ты со мной, и трогать не будут.

— Вас знают даже они?

— Только те, что живут в Эпиркерке, — Захария сдержанно улыбнулся. — Это не моя заслуга. Первым, что делают все приезжие — расспрашивают о колдунах, особенно о колдунах высших уровней и тех, что часто вступают в контакт с не-одарённым населением: торговцах, ремесленниках и других, оказывающих обществу услуги. Это общепринятая техника безопасности. Но даже если колдунов не знают в лицо, их легко отличить по чародейской мантии, и с теми, кто может управлять энергиями своего Истока, по понятным причинам стараются без необходимости не связываться.

— Мало ли, на кого можно нарваться, — безо всякого намёка дополнил Макс и осмотрелся: не промелькнёт ли где в толпе характерное колдовское облачение. — Слушайте, я категорически ничего не понимаю. Как же так, что я за всю прошлую неделю не видел ни одного зверолюда?

— Интересное слово, — Захария хмыкнул и явно взял услышанный только что термин на заметку. — Правда, сомневаюсь, что тебе стоит употреблять его в их присутствии. А то, что ты никого из представителей этих рас раньше не видел, объясняется просто: по человеческим улицам они гуляют редко.

— Человеческим улицам?

— Эпиркерк был построен людьми, — напомнил чародей, замедлив шаг, и махнул рукой куда-то влево. — Большая его часть. По мере того, как сюда съезжались другие расы, город расширялся, и некоторые районы отстраивались уже, как бы мы их назвали, мигрантами. Но так как в мире не существовало общей договорённости, когда и кто будет перебираться в Эпиркерк, нашествие тянулось столетиями и шло волнами: принадлежавшие сахмат, аксака и даже эльвееш районы, существовавшие сперва на окраине, окружались новыми, человеческими, и со временем превратились в изолированные друг от друга сектора, оставшиеся полностью в распоряжении переселенцев.

— И этот рынок — один из таких секторов?

— Крупнейший из нежилых. Зверий рынок был отстроен сахмат и принадлежит им до сих пор — это было одним из условий мирного соглашения между Эпирширом и Вольными землями Базул’Аят, откуда дха и кхар сюда прибыли.

— Львы пытались захватить этот город?

— «Львы», как ты их называешь, не просто пытались его захватить, а успешно захватили. Причём, несколько раз.

Самец, на которого, рассказывая про воинственную расу, кивал Захария, как раз расплатился за нанизанное на палочку яблоко в карамели и уже с упоением грыз свой десерт, хрустя затвердевшим сахаром и красуясь жёлтыми клыками длиной с указательный палец. Густая тёмно-коричневая грива была полностью заплетена в афрокосички, на мохнатом шерстяном торсе из одежды болтался только короткий восточный жилет, а мускулистые ноги были скрыты под лёгкими бежевыми шароварами. Как и остальные представители своего вида, он стоял босиком, щеголяя широкими тяжёлыми львиными лапами — Макс догадался, что на такую стопу вряд ли делается обувь. Хвост с аккуратно подстриженной кисточкой на конце плавно покачивался из стороны в сторону.

— И что их остановило? — прислушиваясь к счастливому звериному урчанию, решил на всякий случай узнать Макс. — Маги?

— Обычная договорённость, — Захария пересёкся взглядами с самцом, которого так пристально изучал его подмастерье, и приветственно кивнул; очевидно, они были знакомы лично, поскольку человек-лев с улыбкой кивнул ему в ответ. — В отличие от людей, сахмат никогда не стремились к беспорядочному размножению. Численность их расы жёстко ограничивается как их обществом, так и их инстинктами. Какой из этого можно сделать вывод?

— Не знаю. Они ценят каждого убитого члена прайд… кхм, сообщества?

— И это тоже. А если в плоскости захвата новых земель?

— А. Ну, нужды в захвате нет, я так понимаю, — Макс тоже на всякий случай кивнул льву как мог дружелюбно. — Популяция же не растёт.

— Будешь продолжать хорошо соображать — подниму жалование. Сахмат не стремились к расширению своих владений по многим причинам: их количество всегда было приблизительно одинаковым, они никогда не занимались земледелием, они всегда вели кочевой образ жизни — оба постоянных города на территории Вольных земель построены исключительно для удобной торговли с соседями.

— Но вы решили, что сможете лучше использовать наши земли, и пошли на нас войной, — добавил самец, хрустя яблоком: он подслушал беседу, поскольку оба Путника остановились неподалёку, и учтиво поклонился им, придерживая косы свободной лапой. — Доброго дня, магистр Захария.

— И тебе, Ракхани, — вновь кивнул чародей и поклонился в ответ. На памяти Макса этот лев был вторым после детей Грамен, кому его наставник оказывал столько искреннего почтения. — Всё верно. Поскольку сахмат появились на полуострове гораздо раньше людей, то и территории заняли гораздо лучше. Человечеству, как ты можешь догадаться, это не сильно понравилось: где на Вольных землях ни плюнь, везде еда вырастет, а эти дикари, видите ли, даже не утруждаются ничего на ней выращивать. Вынести такое расточительное пренебрежение они были никак не в силах.

— И пошли на нас войной, — подытожил самец.

— Всё так. Армия ожидала встретить централизованное сопротивление, как в стандартном военном столкновении по меркам Средних веков, а встретила наездников-партизан в компании чудовищ: большая часть войск была разбита и съедена, остатки с позором бежали, а сахмат, ненадолго объединив свои племена, углубились на запад настолько, что захватили Эпиркерк. Их вытесняли из города, они отступали ненадолго, а затем возвращались и снова без особого труда его захватывали.

— И это продолжалось бы до сих пор, если бы ваш король не предложил мир, — довольно промурлыкал Ракхани, подёргивая кончиком хвоста. — Мы могли бы захватывать и отдавать этот город вечно.

— Правительство Эпиршира пошло на мирное соглашение с Вольным народом Базул’Аят, — Захария кивнул, подтверждая слова самца, — И одним из условий, помимо обещания впредь не нарушать границ их территории, было разрешение создать рыночную площадь тех параметров, которые установят сахмат, на условиях эксклава.

— Эксклав? — рискнул спросить Макс, уже в открытую разглядывая афрокосички человека-льва и в особенности вплетённые в них металлические бусины. — Это как?

— Как Калининград. Или Аляска. Территория, окружённая со всех сторон землями другой страны и не имеющая связи с основным государством. В данном случае, — колдун окинул жестом торговую площадь, — Зверий рынок, который пусть и находился внутри Эпиркерка, но полностью принадлежал народу Вольных земель. Со временем условия, разумеется, несколько видоизменились, однако сахмат по-прежнему устанавливают правила торговли и не платят в казну города ни медяка.

— И не планируем, — самец издал звук, напоминающий очень громкое урчание живота. Это был глубокий низкочастотный рык. — Мой род владеет третьей частью рынка уже десять поколений, и я скорее развяжу вторую войну с вами, чем соглашусь делиться с потомками наших захватчиков.

Налюбовавшись уже тем, как расширяется от воздуха мускулистая звериная грудь, и осознав, что ростом едва дотягивает льву до подбородка, Максим заверением проникся.

— Максимус из моего мира, Ракхани, — с холодком в голосе пояснил колдун. — К потомкам ваших захватчиков он имеет не больше отношения, чем я.

Данная информация подействовала на льва даже сильнее, чем парень мог бы ожидать: узкие зрачки расширились, встопорщившаяся на плечах шерсть улеглась, а из позы исчезло напряжение, и он заметно смягчившимся голосом попросил прощения — так, словно только что нанёс юноше непереносимое оскорбление, — а затем и опустил в поклоне голову. Молодому Путнику оставалось только смущённо принять чужие извинения и перевести тему — тем более, что вопросов в запасе оставалось предостаточно.

— Позвольте, Мастер, я не совсем понимаю: зачем нам в таком случае понадобилось идти через подземный проход?

— В каком «таком» случае? — Захария улыбнулся снисходительно.

— Мы разве не могли сюда пройти, как все остальные?.. Или что, они все сюда по тому коридору ходят?

— По тому коридору ходят редко, — не стал спорить колдун, — Поскольку он рядом с моим домом. А мой дом в самой консервативной части города, где живут люди, мало заинтересованные в торговле с другими расами. Но в остальном — на Зверий рынок можно попасть только через сеть подземных тоннелей.

— По ним же сюда провозят товары, — добавил сахмат и брызнул соком, откусив от яблока почти половину. — Наша территория здесь со всех сторон отстроена стенами. Это настоящая крепость, из которой не выбраться, если не знать дороги.

Макс присвистнул.

— Больше похоже на ловушку.

Захария и Ракхани переглянулись, после чего рассмеялись — в свойственной каждому из них манере: чародей — тихо, задорно и мягко, а лев — басисто, раскатисто и даже слегка рыча.

— Смышлёный, — хохотнул зверолюд и в один присест прикончил свой десерт. — А теперь, господа, мне пора. Хочу до начала заседания успеть пообедать. Если захотите однажды острого бульона — лучшего, чем в третьем квартале, не найти, его готовит одна очаровательная дха, госпожа Холиш.

Они вновь раскланялись друг другу и, обменявшись на прощание взмахами рук, разошлись по своим делам так же легко и быстро, как и начали беседу.

— Давно вы знакомы, Мастер? — Макс заговорил на свой страх и риск, провожая высокую фигуру взглядом.

— Ракхани живёт в Эпиркерке с младенчества. Следовательно, лет тридцать пять.

— Кстати, а их годы жизни равны нашим?

— Окстись, юноша, не о настоящих же кошках речь.

Из монотонного рыночного гула, словно выпрыгнувшая на поверхность моря летучая рыба, выбился чей-то разгневанный вскрик. Всего на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание Захарии и вынудить их двинуться в направлении звука. На соседней улочке назревал нешуточный конфликт.

— Вот, к слову. Ещё одна раса разумных, с красными волосами и в татуировках — это курупиру, — чародей жестом указал на горячо спорившего с каким-то лавочником молодого человека, чьи руки от кончиков пальцев до оголённых мускулистых плеч были покрыты мелким искусным узором, и оба Путника без труда узнали в нём старого знакомого. — У них весьма непростой характер.

Словно для того, чтобы наглядно проиллюстрировать отпущенную в свой адрес характеристику, татуированный молодой человек одним ударом наотмашь смёл с десяток товаров на землю — с оглушающим металлическим грохотом во все стороны разлетелись бронзовые чаши, блюда и миски, а недовольный клиент уже перешёл на вполне разборчивый и при том весьма витиеватый мат. Торговец, с которым закусился курупиру, не вскочил на ноги и не накинулся на дебошира в попытке защитить имущество, как того от него ожидал Максим, а скорчился и ещё жалобнее прежнего принялся что-то своему недовольному клиенту объяснять. По тому, как решительно двинулся к нему Захария, молодой Путник догадался: сейчас кому-то за несдержанность крепко достанется.

— Приветствую, — колдун остановился в метре от курупиру и с неподдельным интересом осмотрел помятую при падении утварь.

Красные волосы молодого человека встопорщились на загривке будто у зверя. Он замолк и замер на мгновение, после чего бросил на интервента оценивающий взгляд через плечо, убедился, что ему не послышалось, и мигом повернулся к чародею всем корпусом. И снова предсказаниям Макса не суждено было сбыться: вместо выражения трепета или хотя бы волнения на лице молодого человека расцвело глубокое удовлетворение.

— А, это вы, господин магистр, — ещё раздражённо, но раздражаясь явно не на новоприбывшее действующее лицо, проговорил он. — И господин Максимус здесь? Рад приветствовать вас обоих.

— Взаимно, господин Мат’Ро, — колдун слегка наклонил голову набок, чтобы посмотреть на скукожившегося за крепкой спиной курупиру продавца, и тут же потерял к пострадавшему всякий интерес. — Всё в порядке?

— Да какой там может быть!..

И разгневанный клиент, схватив с прилавка первую подвернувшуюся под руку пиалу, бесстрашно замахнулся и едва не швырнул её торговцу в голову, как если бы совсем не боялся присутствия Захарии и его обострённой любви к общественному спокойствию. Впрочем, чем дольше они разговаривали, тем сильнее крепло нехорошее предчувствие Максима: бедного лавочника никто защищать и не планировал.

— У меня одна убыточная точка была. Одна, — Мат’Ро сверкнул глазами на вжавшегося в свой покосившийся табурет торговца и опять целиком повернулся к магу, потрясывая ещё зажатой в кулаке пиалой, — И знаете, что я обнаружил, когда наконец сверил бумаги? Что предыдущий работник с неё регулярно подворовывал. Представляете? Мало того, что ему процента по три ежемесячно с прибыли в карман шло под шумок, так паразит удосужился ещё и схему изобрести, как мой товар из-под полы толкать. Я ему крышу над головой дал, со своего стола кормил, он у меня разве что в ногах не спал, паскуда! И вот такое отношение я получил в ответ за доброту, которая мне, к слову, вообще-то не свойственна. Длилось это недолго, как вы понимаете, но и не мало, так что кожу я с него снял, это вы не сомневайтесь.

Захария не то очень хорошо притворялся, не то взаправду заинтересовался чужой бедой.

— А теперь, когда, казалось бы, всех клопов я повывел и новый персонал нанял, выясняется, что у меня второй бессмертный идиот завёлся! — рявкнул курупиру и метнул-таки многострадальную посуду в работника, но не попал, и бронза звонко звякнула о каменную стену расположенного прямо за прилавком питейного заведения. — На той же точке! Пришёл, с-сука, вместо первого! Это что, проклятье какое, я понять не могу?! Во всех других местах годами всё как по маслу было, а тут за последние три месяца уже второй случай!

— Действительно интересное стечение обстоятельств, — сосредоточенно подтвердил колдун. — Я могу поискать, но, говоря откровенно, вряд ли это злонамеренные чары. Скорее всего, вам просто не везёт с кадрами.

— Да нет, мастер, какие чары, всё я понимаю прекрасно, — сквозь стиснутые зубы выдохнул молодой человек, с силой сжимая свои бока татуированными пальцами. — Это я так, в сердцах… Просто диву даюсь, как таких придурков земля носит, вот правда. Знают же, куда идут и к кому, а потом жалуются, что я их батогами по всему хозяйству разгоняю. Как не гнать-то, вы мне скажите? Как работать в таких условиях?

Чародей понимающе кивал. Максиму от услышанного рассказа стремительно становилось дурно — он только что осознал, что «снять кожу» было не фигурой речи, а вполне конкретным наказанием от вполне конкретного… курупиру, старик сказал?

Количество неуравновешенных людей вокруг меня растёт с опасной скоростью.

— Ну, ладно вор, — заговорил молодой Путник неуверенно, чем привлёк внимание сразу обоих, и кивнул на оставшиеся на земле чаши и блюда, — А товар-то свой вам зачем портить? Помялся же.

Мат’Ро в замешательстве опустил взгляд, словно впервые видел то, о чём ему говорили, и сперва осмотрелся как следует, как если бы прикидывал, в какую сумму ему выйдут убытки от испорченной посуды. После чего усмехнулся и воззрился на Максима как на отменного шутника.

— Это? — он легонько пнул носком ботинка глубокую миску, и та, перекатившись с бока на дно, металлическим аккордом дополнила его задорный смех. — Это не мои товары, господин Максимус, что вы! Стал бы я втюхивать народу всё это барахло?

— Тогда… подождите, разве не он тот работник, который у вас украл?

— Этот? Нет, конечно! — воинственное настроение дебошира стремительно таяло к великому облегчению застывшего от страха торгаша. — Эта свинья купила моего телёнка в обход прилавка! Да, Хиге? — и в мужика, едва только успевшего слегка расслабиться, тут же снова полетели бронзовые предметы. — Нравится тебе воровству-то потакать, ты, хреносос плешивый?!

— Достаточно, пожалуй, — Захария мягко положил на его плечо руку. — У нас осталось мало времени, и я был бы вам очень признателен, если бы мы приступили к делу. А что до покупателя…

Он махнул рукой в сторону того, кого обманутый бизнесмен назвал Хиге: Макс увидел, как с костлявой ладони сорвался крохотный сине-чёрный энергетический шарик, и стоило этой магии на скорости влететь бедолаге в грудь, волна моментально растеклась по всему телу. Кожа торговца буквально на глазах постарела и покрылась морщинами, а волосы на голове начали выпадать; несчастный в ужасе схватился за лицо, не понимая, что с ним происходит и можно ли это как-то остановить, и тихо-тихо завыл, когда обнаружил клочки поседевших волос, застрявших в сморщившихся и за несколько секунд скрючившихся артритом пальцах.

— Захочешь обратно — знаешь, куда идти, — колдун кивнул на просиявшего курупиру и спокойно пошёл прочь от прилавка. — Мой вам совет, господин Мат’Ро: сперва стрясите с него всё, что сможете, и только затем отправьте ко мне. Да с каким-нибудь подтверждением, что Хиге заплатил по счетам.

— Непременно, мастер, — кивнул и пригладил огненно-красные волосы его не менее беспощадный собеседник. — Вот уж спасибо, подсобили так подсобили. Я уж всю голову сломал, как бы его так прижучить, очень повезло мне, что вы появились. Знаете, смотрю на вас в деле и завидую: как же хорошо владеть такой силой! Небось, ваши клиенты обманывать и воровать даже не думают!

— И месяца не проходит, чтобы кто не попробовал, — одними губами улыбнулся чародей.

— Да ну, серьёзно, что ли? Это ж кому ума хватает?

— Много на свете всяких чудес.

Мат’Ро довольно расхохотался. Непонятным оставалось, над иронией он смеётся, над судьбой тех несчастных, кому обмануть Захарию показалось хорошей идеей, или над тем, что даже чернокнижники с дурной репутацией вынуждены бороться с обострённой хитростью некоторых индивидов.

Все трое — Макс, правда, слегка позади — вышли на широкую улицу, точно так же заставленную прилавками, как и прочие. Судя по запахам, здесь торговали съестным. Пространства между палатками едва хватало, чтобы залитые потом расторопные повара и торговцы могли протиснуться к покупателям и вернуться обратно: они задевали друг друга локтями, цепляли неосторожно размещённые ближе к краю продукты соседей и непрестанно разговаривали — с клиентами, друг с другом, даже сами с собой, поэтому гвалт здесь стоял нешуточный. Те, что продавали продукты питания, вели себя спокойнее и управлялись с механическими торговыми весами (совсем как у нас на рынке, надо же, заметил Максим) со слегка небрежной лёгкостью и плавностью: фрукты, овощи, речная рыба, многообразие тушек каких-то зверьков, чаны со специями, закрутки и банки, гирлянды колбас, копчёное и вяленое мясо, пучки зелени и молочные продукты от своих хозяев могли убежать разве что в карман ловкому уличному воришке, но за приближением сомнительных личностей каждый из продавцов следил внимательно… и почти у каждого прямо на прилавке лежало оружие: ножи, тесаки, топорики для разделки мяса. У одного особо воинственного громилы красовался вполне боевой клинок, чем-то напоминающий египетский хопеш, только сильно укороченный. Вооружены оказались и повара. Они гораздо сильнее нервничали и суетились, подсыпая в здоровенные чаны то один ингредиент, то другой: ведь почти к каждой точке выстраивались небольшие очереди. Но следить они успевали и за голодными покупателями, и за прохожими, и за своими кулинарными шедеврами.

Уличная еда поражала не только многообразием, но и тем, насколько аппетитной она выглядела: торговали и похлёбками, и кашами, и жареным мясом, и овощными рагу; прямо там, в десятке сантиметров от высоких кастрюль, лепили нечто вроде пельменей и вареников, даже макароны крутили через медные матрицы и тут же отваривали, не давая толком просохнуть. Сладкие, острые, кислые, солёные, соусы и приправы сыпались и лились во все стороны, и со всех сторон только и слышались звон монет да жадные звуки чужой трапезы.

— А что до господина Максимуса, — донёсся сквозь шум до слуха Путника голос Мат’Ро, — Он тоже изволит судить Хошо?

— Он выразил желание сопроводить меня, — колдун бросил на подопечного вопрошающий взгляд, — Но о предстоящем суде я ему ничего пока не рассказывал.

— А что за суд? — Макс нагнал их: пускай на память он никогда особо не жаловался, имена он тоже с первого раза запоминал редко, и пускай «Хошо» звучало знакомо, не имел ни малейшего представления, о ком идёт речь.

— Будем его судить за нарушение кодекса, разумеется, — вопрос курупиру истолковал по-своему; жемчужно-белая улыбка разве что только солнечного зайчика парню в глаза не пустила. — Плюгавый индюк тоже решил хитростью блеснуть… кхм, но это так, тонкости… А, впрочем, раз вы здесь, полагаю, можно не секретничать? — получив от Захарии кивок, Мат’Ро продолжил с прежней уверенностью: — Припоминаете песок Ако’Эгита, который он у вас «одолжить» собирался?

Тут-то Максим и сообразил, наконец, кого собрались судить и по чью душу наставник явился сюда сегодня: несчастного кривоногого торгаша, ворвавшегося на днях в лавку и требовавшего какие-то сильно нужные ему кристаллы, ждала безрадостная участь.

— Припоминаю, — ловко справился с удивлением юноша. — Ещё бы не припоминать.

— Прекрасно, господин магистр, у нас и свидетель нашёлся!

Захария посмотрел на подмастерья уже изучающе и даже слегка обеспокоенно, и парень вдруг понял, что ему ничего не рассказывали об этом суде именно по той причине, что не планировали его туда втягивать.

— Принуждать никто не станет, — честно и прямо заявил колдун, помолчав. — Ты можешь отказаться.

Отказываться или соглашаться, юноша не знал. Ему никогда в жизни не приходилось даже проходить мимо зала суда, не то что выступать в качестве свидетеля и давать показания. Все его представления о процессах строились на кинематографе — американском и отечественном, — а так как детективный жанр никогда его особо не прельщал, даже эти далёкие от реалистичности познания были весьма скудны и поверхностны. Необычная роль, возможность проявить себя в которой появилась только что, привлекала как раз-таки своей необычностью: когда, в самом деле, ему ещё предоставится шанс выступить перед судьёй и присяжными и повлиять на чей-нибудь приговор? И в то же время нечто, что он увидел в глазах наставника — нечто на самой глубине, потревоженное и неспокойное — обеспокоило и его самого.

— А как, собственно, всё это… происходит? — после секундного раздумья Макс решил не пороть горячку и сперва разузнать побольше.

— О, всё просто, — Мат’Ро буквально излучал непринуждённость, и это не могло не вселять в душу молодого Путника надежду на лучшее. — На вас наложат Слово Истины, вы выйдете к трибуне и расскажете, как всё было.

— Позвольте спросить, а «наложат Слово Истины» — это как?

— Обычная процедура для всех свидетелей, — молодой человек пожал плечами. — Проклятье, убивающее любого, кто под его воздействием солжёт. Но если вы не собираетесь лгать, то и проблем не возникнет. Выйдете, ответите на вопросы, расскажете то, что посчитаете важным — и будете свободны!

Максу не нужно было смотреться в зеркало или спрашивать у окружающих, какого цвета стало его лицо.

— Захотите — останетесь до окончания процесса, захотите — сможете уйти пораньше. Судить Хошо будут только члены нашей гильдии и несколько сторонних участников происшествия, разбирательство закрытое, но если вы свидетель, то у вас будет право послушать приговор.

— Давать показания, чтобы присутствовать на слушании, не обязательно, — добавил ровно Захария.

Правда, Максиму после объяснений Мат’Ро вообще там присутствовать расхотелось.

— Я введу вас в курс дела, — продолжал курупиру, не замечая перед собой никого и ничего: тараном он пёр сквозь пёструю толпу, пихая тех, кто оказался недостаточно расторопным и не сошёл с его пути, и говорил громко и чётко, перекрикивая гомон и гвалт — да так, что его слышала вся улица, и ничуть не беспокоился ни о своей репутации, ни о своей безопасности, ни о комфорте окружающих, ни о конфиденциальности их беседы. — По официальной версии, которую мы предоставим потом городскому суду, Хошо незаконно выводил средства из казны нашей гильдии. Такие вещи случаются сплошь да рядом, администрация Эпиркерка в них не лезет и позволяет обманутым гильдийцам наказывать вора и предателя самостоятельно. А на самом деле…

Захария мягко потянул молодого человека назад, взявшись за край накидки двумя пальцами — Мат’Ро поразительно чутко распознал значение этого жеста и сбавил громкость.

— На самом деле никаких денег он у нас, разумеется, не крал. Кишка тонка. Но городской суд такими мелочами не занимается, а на степень жестокости нашего наказания им вообще будет плевать. Так что мы придерживаемся официальной версии.

— Что ж он сделал-то? — уже не на шутку обеспокоенный судьбой пусть и грубого, но в целом не особо-то похожего на преступника торгаша, осмелился спросить молодой Путник.

— О, — неожиданно лаконично изрёк курупиру и скрипнул зубами, — Вам это точно понравится.

Стремительным шагом троица углублялась в недра Зверьего рынка: поглощённый мыслями о предстоящем слушании, Максим смотрел по сторонам уже рассеянно, взгляд никак не мог сфокусироваться хоть на чём-нибудь, а интерес к разномастным прилавкам, ломящимся от товаров на любой вкус и цвет, поблёк вместе с красками рыночных одежд и тканей. Гигантские чаны, кипящие на разведённом под ними огне, изрыгали непрозрачный пар, и пышущее жаром варево пахло острыми специями; они свернули на перекрёстке, и пищу сменили несъедобные товары: стопки подушек и покрывал из толстой шерсти, вышитые узорами цветов и животных, пестрели повсюду, разложенные на деревянных подмостках и развешанные по стенам; медные круглые клетки были доверху набиты кричащими птицами всех цветов и размеров, а за железными решётками квадратных ящиков какие-то странные животные, взъерошенные и взбудораженные проходящими мимо покупателями, скакали по жердям, пищали и рычали, скалили грязные клыки — и некоторые особо отчаявшиеся, просунув лапки промеж прутьев, пытались даже схватить зазевавшихся прохожих за руки; здесь были скотоводы, предлагавшие как овечьи и козьи шкурки, так и самих овец и коз; были садовники, чьи цветы в зависимости от степени своей мобильности либо рисковали быть этими козами съеденными, либо сами хватали голодную скотину за носы зубастыми бутонами; в крохотных свободных пятачках выступали музыканты и фокусники, артисты уличного театра на наспех сколоченной сцене разыгрывали немой спектакль на потеху толпе. Всё великолепие рынка осталось для парня тусклым и даже мрачным, поскольку с каждым шагом он и оба его спутника приближались к залу суда.

Он не знал, как будет выглядеть принадлежащее суду здание, и не знал, как следует себя вести. Но существование в этом мире проклятья с красивым благозвучным названием «Слово Истины» заставляло его внутренности слипнуться друг с другом как разваренные пельмени.

Я могу отказаться, — напомнил себе Макс. — Старик сказал, что я могу отказаться.

Мат’Ро без предупреждения свернул к двухэтажному домику и нырнул в полумрак какой-то арки почти в самом центре рынка — стрельчатая, каменная, с удивительно тонко вырезанными из гранита украшениями, она показалась парню хорошим знаком: не могла такая красивая арка вести в какое-то совсем уж кошмарное место. Путники нерасторопно шагнули в проход следом за курупиру, и, оказавшись в тени, парень какое-то время шёл вперёд практически наощупь. Свет в конце каменного тоннеля освещал крупную плитку, выложенную на земле, и мозаику по стенам — дальше же, вновь под открытым небом, красовался внутренний дворик с мандариновыми деревьями, розовыми кустами и белой уличной скамейкой без спинки.

Приятное место — в таком наверняка не станут

Закончить мысль не дала ушедшая из-под ног земля — стопа, которая должна была встать на выложенный крупной плиткой пол, провалилась в пустоту, чтобы мигом позже вонзиться в гранитную ступеньку ведущей под землю лестницы. Удар вышел громким и пришёлся на пятку: волна мурашек прокатилась по его хребту, но Максим этого толком и не почувствовал, поскольку его основной проблемой в те несколько секунд стали переговоры с инфарктом.

— Осторожнее, — из темноты лестничного пролёта на него уставилось два зелёных сияющих огня: как у гигантской кошки, глаза курупиру светились во мраке. — Вы, надо думать, ещё не проморгались, с солнца-то.

— Я не знал, что тут ступеньки, — тщетно придавая голосу твёрдости, сообщил очевидное парень.

— Идите за мной, мы, считайте, на месте.

И глаза-огоньки исчезли — Мат’Ро отвернулся. Раздался шелест чародейской мантии, и вот уже сияющие глаза Захарии на несколько секунд появились в метре от Макса.

— О, вы тоже видите в темноте, — не удержался юноша, — Какая прелесть. Это так чудесно — быть не таким, как все.

— Так зачем же ты мучаешься? — усмехнулся чародей, откровенно издеваясь. — Договорись со своей комой и нафантазируй сумеречное зрение и себе тоже.

— Ха-ха, Мастер. Ха-ха.

Но он и сам улыбался. Глаза постепенно привыкали. Колдун, посмеиваясь, сообщил, что будет ждать внизу, после чего бесшумной поступью растворился в чёрных недрах лестничного пролёта: там, судя по доносившимся отзвукам, уже нетерпеливо топтался Мат’Ро. Когда они встретились, приглушённой рекой полился их неразборчивый диалог, и говорили о чём-то явно важном, словно намекая молодому Путнику побыть наверху ещё немного и подумать, надо ли вообще спускаться следом.

Осознавая прекрасно, что прогресс адаптации к темноте обнулится, Максим всё-таки обернулся: там, за стрельчатой аркой, кипела жизнь ароматного, громкого, радостного и непрерывно движущегося рынка. Освещённые очертания высоких зверолюдей с густым мехом, пушистыми хвостами и волчьими мордами появились и тут же исчезли справа от входа в каменный коридор, затем ещё более внушительных размеров одинокий сахмат прошёлся неторопливо, позвякивая многочисленными железными украшениями на куртке из тонкой овечьей кожи, и скрылся где-то по левую сторону: Макса тянуло туда, тянуло к ним, хотя заговаривать с этими созданиями и было рискованно. Любой риск теперь казался ему лучше, чем угольная пустота, в которую его вела очередная лестница. Вот только там его ждал Захария, которого, в свою очередь, ждали дела, и остаться снаружи как будто бы не оставалось уже никакой возможности.

Он сказал, что я могу не ходить.

С рыночной площади повеяло запахом карамели — это очередная порция красных яблок утонула в плавленом сахаре на радость детишкам и любителям лёгкого дофамина. Крики зазывал вибрировали, отражённые от каменного потолка — наперебой приглашали купить не то рубахи из паучьего шёлка, не то женские украшения, не то предметы искусства, а может, и всё это сразу. Сзади повеяло могильным холодком — лестничный зёв звал его под землю. На грани слышимого где-то под полом заворчал ветер, гудящий северным льдом. Предчувствие чего-то плохого и даже поганого, что ожидало Макса внизу, усиливалось с каждым мигом, проведённым на первой ступеньке.

Выдохнув, парень коснулся пальцами влажного бугристого камня и, придерживаясь за стенку на всякий случай, принялся неторопливо спускаться — дороги перед собой он по-прежнему не различал.

И по мере того, как он опускался всё глубже и глубже, разговор у подножья лестницы становился всё различимее.