Ученик Истока. Часть I

Четыре всадника торгового тракта

Ночь выдалась неспокойная. Мало того, что за окном до рассвета бушевала непогода, ломясь в окно его комнатушки лапами дождя и воем ветра, так ещё и сны снились неприятные. То гналось за ним что-то гигантское по лесу, с корнями выкорчёвывая из земли деревья и в щепки разнося брёвна, рыча так громко, что закладывало уши; то какой-то человек, потрясающе красивый и явно богатый, в красной мантии на широких плечах и с утончённой короной в волосах цвета золота встревал со своими язвительными комментариями посреди важных Максимовых разговоров… Под конец перед юношей вдруг предстал незнакомец, полностью охваченный огнём — лет двадцати пяти, не больше, — бледный, худой как смерть, слегка сгорбившийся, с настолько уставшим и грустным взглядом, что Макс проснулся в слезах и сам не понял, почему плачет.

Путник чувствовал себя невероятно утомлённым, словно не спал уже много дней — соображал он туговато и первые несколько секунд не понимал, где очутился и что происходит. Вроде должна быть тренировка — или сегодня не воскресенье? Должно быть, воскресенье, раз так болит голова, но почему тогда не сработал будильник?.. Рассеянно обежав взглядом скупое убранство грязной комнатушки в убогом трактире, Макс плавно отогнал замешательство и вспомнил наконец: он умер, тренировки не будет.

Поганый осадок преследовал юношу, куда бы он ни пошёл и что бы ни делал в попытке отвлечься: он одевался, собирал немногочисленные свои пожитки и проверял, не забыл ли чего под матрасом или за дверью, пока прохладная ладонь странного сна путала его мысли сквозь запутавшиеся волосы. Какое-то неясное ощущение — будто предчувствие — никак не растворялось в будничных задачах, витая за спиной. Воскрешая перед мысленным взором обрывки сна, Максим отчётливо видел печальное лицо посреди всполохов огня, и слёзы подступали сами собой — «даже умываться не пришлось», пошутила бы мама. В его душе вдруг родилось столько ноющей скорби, сколько ещё никогда прежде не рождалось.

На похоронах, бросив в могилу горсть холодной земли, парень услышал, как комья с глухим стуком ударились о крышку деревянного гроба — словно записанный на старый неисправный диктофон, этот звук прокручивался раз за разом в его голове много дней спустя, фоном играл во всех ежедневных делах, сопровождал каждую рутинную обязанность. Тоскливый монотонный саундтрек их новой жизни — жизни без Стёпы — не думал заканчиваться: под него Максим засыпал, под него просыпался, будто память взбунтовалась окончательно и вместо того, чтобы подбросить ему немного радостных моментов, решила довести хозяина до самоубийства. Но даже тогда, стоя на краю зияющей в земле прямоугольной ямы, юноша не чувствовал себя так погано. В день прощания всё — молитвы, слова поддержки и притворного сочувствия, слёзы и катафалк, священник и кладбище — всё казалось каким-то ненастоящим, фальшивым, на скорую руку сколоченным в качестве декорации для провинциального театра. Сон же размазал Макса своей неописуемой живостью, яркостью не только красок, но и эмоций, переданных через молчаливое наблюдение за пылающим неизвестным. Взгляд спокойного отчаяния был настолько реальным, как если бы они повстречались взаправду, и на миг Путнику почудилось даже, что языки пламени, лизавшие чужие впалые щёки, опалили ресницы ему самому.

Но это, конечно, только казалось. Крохотное серебряное зеркальце опровергло все опасения.

Парень не мог избавиться от нестерпимого чувства жалости к этому человеку: вопреки здравому смыслу, вопреки осознанию, что возвращение в сон не даст ничего, кроме тоски, ему хотелось вернуться и чем-то помочь, потушить как-нибудь это пламя, которым безымянный человек был охвачен с ног до головы — потому что, вне всякого сомнения, именно этот огонь доставлял истощённому образу львиную долю неудобств.

Макс больше предполагал, чем утверждал, но ему показалось, что во сне он видел Захарию.

Юноша приводил весьма убедительные аргументы против этой версии и вскоре преуспел — он банально не знал и не мог знать, как выглядит магистр Хаоса, да и внешне мужику должно быть явно больше двадцати с небольшим: ведь, судя по рассказам Михейра и Каглспара, чародей появился в этом мире никак не меньше половины столетия назад, он просто по логике должен выглядеть старше.

Или не должен? Он же колдун, в конце концов?

Впрочем, это не имело значения — юноша абсолютно точно знал, кто ему приснился, знал, что именно так выглядит человек, о котором уже вторые сутки слышит истории на регулярной основе… Равно как осознавал и то, что нужно прекратить изводить себя столь бесчеловечным образом. Прекратить сочувствовать тому, кого в глаза не видел, и переживать чужую трагедию как свою собственную. Подобное сопереживание ещё никому не помогало — на примере матери Макс видел, сколь разрушительным может оказаться подобное слияние.

Завтракали в тишине. Каглспар, судя по растрёпанной гриве и умиротворённой полуулыбке, неплохо выспался под вой урагана и чувствовал себя замечательно, но всё ещё не до конца вернулся в реальный мир и сладко позёвывал, открывая на полную ширину немаленьких размеров рот. У Путника же по вполне понятным причинам здорового сна не вышло, образ колдуна ещё стоял перед глазами, сменяясь мрачным лесом и мчащим навстречу чудовищем, и кусок в глотку не лез, как ни впихивай. Насильно забив желудок наполовину, Максим вышел из трактира (владелец попытался стрясти с него денег, но у парня, разумеется, не оказалось при себе ни монеты, и кузнецу не сразу удалось объяснить хозяину ситуацию), залез в телегу, уже привычным движением погрузил сумку на сенную подстилку, не успевшую просохнуть после дождя, и сел на неё сверху, глубоко задумавшись. Руки дрожали от напряжения и усталости, но сознание сохранило кристальную ясность. Эпиркерк уже скоро, нужно просто немного подождать, и тогда что-нибудь в его жизни да прояснится.

— Ты чегой-то шибко беспокойный спозаранку, — заметил Спар, влезая на своё место. — Из-за бури?

— Если бы, — недовольно ответил Макс. — Сны снились.

— О, это для вашего рода явление обыкновенное: поглядеть ночью картинки, а опосля полдня бродить как в воду опущенные, — не без иронии покивал здоровяк, подбирая вожжи. — Что снилось, коль не тайна?

— Захария.

Кузнец обернулся, и впервые Максим увидел в выражении его лица нечто, отдалённо напоминающее тревогу. И вот это вот явно был нехороший знак. Вот точно нехороший.

— Мне так показалось, — поспешил сгладить углы парень, машинально запустив пятерню в волосы. — Я же не знаю, как он на самом деле выглядит, да и…

— И что, — осторожно поинтересовался здоровяк, стараясь изобразить хладнокровие. — Поведал он тебе что-нито?

— Ничего особенного, не обращай внимания… Мы можем не делать остановок больше? Хочу побыстрее до него добраться.

— Это он тебе во сне велел поторапливаться?

— Нет, — Макс поджал губы. Ему не нравилось то, что он собирался сказать. — Просто беспокоюсь. Вся эта неизвестность порядком меня вымотала.

— Не распускай нюни, подлеток. У нас ещё сутки пути — и то, коли мы б и ночью скакали. Стало быть, подбирай сопли. Не близко, но и не далёко. Бед и лиха боле повстречаться не должно, останавливаться нигде не станем, так что, коль с Плушей и телегой ничего не стрясётся, к послезавтрашнему утру въедем в Эпиркерк.

Послезавтра. Ещё неделю назад этот срок казался парню ничтожно маленьким — два дня, насыщенные смартфоном и социальными сетями, пролетели бы незаметно. Да и без онлайн-контента тосковать не приходилось: то тренировки, то университетские лекции и подготовка к экзаменам, то домашние хлопоты. Но здесь, проводя большую часть пути в наблюдении за небом и деревьями, периодически делая перерывы на дневную дрёму и разбавляя всё это ничего не значащими разговорами, два дня могли превратиться в вечность. Томительную, тянущуюся подобно любимому напитку Спара вечность. Весьма, надо сказать, безрадостную.

— Да ну полно тебе! — видимо, прочитав по выражению лица Максима ход его размышлений, воскликнул кузнец. — Коль сравнивать с тем, сколько мы уже отпахали…

— Так мы столько же и отпахали, — грустно заметил юноша, подставив под подбородок кулак.

— Кончай бубнить там да печали изливать. Раньше тронемся — раньше доберёмся.

Я за эти два дня точно тронусь, — подумал Путник, благоразумно решив свои мысли на сей раз оставить при себе.

Телега легко сдвинулась с места и резво покатилась по размякшей от ливня грязи. Плуша с характерным чваканьем широких копыт продавливала влажную землю, мохнатыми ноздрями втягивая прохладный воздух, и болтала мокрой гривой, словно отгоняя от себя остатки дремоты. Мышцы перекатывались под неровно растущей шкурой в такт каждому движению массивного тела, пуская по мокрым волоскам тусклые блики. Прохлада прозрачным туманом стелилась над полем справа от тракта, медленно рассыпаясь перед натиском утра — до рассвета оставалось всего ничего, серый горизонт обрёл краски, и наполовину размытые очертания далёкого чёрного леса уже светлели и зеленели.

— Так, значится… Захария тебе снился, стало быть?

Максим утвердительно промычал, наблюдая за медленно поднимающимся солнечным диском.

— По правде, так это не удивительно. У вас, у Путников, друг на друга чутьё имеется, — рассуждал Каглспар, подгоняя поводьями сонную кобылку, и нельзя было сказать наверняка, успокоить он пытается кого-то из присутствующих своими рассуждениями или просто делится знаниями. — Я так это вижу, что он тебя почуял и прибыл повстречаться. Да поглядеть, какой ты. Хотя людей-то он особливо не любит, чего греха таить, но с правилами приличия на короткой ноге — пока к нему с вежливостию и уважением, он пальцем не тронет. Так что, стало быть, он теперича проведал, что ты к нему путь держишь.

— Надеюсь, в этом жесте нет ничего плохого.

— Думается мне, что так даже благостнее, что он сам явился и обо всём заранее пронюхал. Он незваных гостей не любит.

Какой привередливый, — мелькнуло у Макса в голове. И сразу же вслед за этим промелькнуло: — Весело мне будет жить, чувствую, ой весело.

— Он тебе поведал чего-нито?

— Нет. Просто стоял.

У Макса уже не осталось желания или сил удивляться. В мире, где пьяница-старик может создавать из воздуха потенциально смертоносное оружие, в мире, где старухи-жрицы с пронизывающими глазами ненавидят гостей из других измерений, в мире, где телеги при въезде в город проверяют магическими посохами, просто нет места такому понятию, как удивление. Придётся смириться с тем, что возможно здесь, судя по всему, вообще всё, в том числе и знакомство с другим человеком через собственные мысли.

Вернее, сны.

— Значится, и правда токмо поглядеть прибыл, — гоготнул кузнец, расслабив плечи. — Это ладно. Ты шибко бдишь о такой мелочи. Точно ничего боле не стряслось?

— Ну… — Макс честно задумался. — Пожалуй, что нет. Мне снились ещё какие-то монстры, ломающие лес за моей спиной, и человек с короной на голове, но…

— Ну-ка, ну-ка, с человека с короной поболее да вдумчиво, — Спар чуть себе шею не сломал, настолько круто обернулся на опешившего пассажира. — Каков на облик, что поведал?

— А к чему столько интереса?

— Путникам, случается, вещие сны снятся, Максим, — совершенно серьёзно ответил кузнец, краем глаза посматривая на дорогу. — А коли тебе король привиделся, то, может, чего путного балакал, а ты, так случилось, подслушал.

— Да это он в мои разговоры встревал по большей части, — память услужливо подкинула образ сияющего от удовольствия лица, красивого настолько, что аж злоба брала, и парень даже позабыл про горящего незнакомца с печальным взглядом. Подступившее раздражение смыло с Макса и остатки сонливости, и неприятное ощущение чужого одиночества на собственной шее, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки. — Но если ты прав и мне снятся вещие сны, то с этим персонажем мы вряд ли подружимся. Слишком самодовольный.

— Молодой?

— Может, немного меня старше.

— А, ну то Айгольд, королевич наш.

Поразительно, но Каглспара совершенно не удивлял и не напрягал факт того, что в его повозке едет человек, потенциально способный смотреть в будущее или слышать чужие разговоры на невероятном расстоянии, и не важно, по собственной воле способный или, как это говорится, «стихийно». Даже интереса к конкретно этому навыку не испытывал ни малейшего, будто у них каждый второй так умел. Хотя шут его знает, в самом деле. Может, каждый второй и правда умеет — мир-то магический. Вместо этого кузнец старался выпытать детали.

— И чего он творил?

— Мешал мне разговаривать, — буркнул Макс, стараясь не давать волю негодованию и удивляясь, отчего же обыкновенный сон вызывает столько эмоций. — Очень назойливо. Куда бы я ни повернулся, всюду перед лицом этот Айгольд, и стоило мне рот открыть — сразу начинал трепаться!

Кузнец во всю глотку рассмеялся. Смеялся так заливисто и долго, запрокинув голову, что Путнику стало не по себе.

— Да, это он может, я слыхивал! — подтвердил Спар, всё ещё улыбаясь. — Его Высочество для всего королевского двора одна большая заноза в заду: вредный самодур, себялюбивый до одури, но башка у юнца на месте, это я об заклад бьюсь. Мастер с ним ужо сколько лет дружбу водит, а он с кем попало не водится и кого попало на чай не зовёт.

— Они настолько хорошо знакомы?

— А то! — Спар приподнял голову и гордо расправил плечи, как если бы сам был с королевичем не разлей вода. — Сам-то я лишь пару разочков видал, но от неглупых людей слыхал и не раз, что магистр этого принца с пелёнок уму-разуму обучает: охота ли королевская, странствия ли какие-нито дипломачитеские, али ещё какая оказия — у Айгольда наш мастер почётный гость. Ну, и токмо мастер, поди, на принца управу-то и ведает — остальные боятся ему слово поперёк ставить, а за спиной шепчут всяческие гадости.

— Например?

Кузнец немного помолчал, потом бросил на пассажира взгляд через плечо и вздохнул. Обстановки непринуждённого веселья и след простыл.

— Разное балакают, да токмо где она — правда-то? Слухи одни да сплетни, бабам языки чесать. Негоже нам бабам уподобливаться, оставим это.

Ну, негоже так негоже, — согласился Макс, признавая, что не шибко-то горит желанием обсуждать неприятную личность дольше необходимого.

После грозы природа веяла свежестью и землёй. Они ехали сквозь влажный воздух навстречу медленно растущему из-за горизонта лесу, и было что-то в их молчаливом единодушии, что бывает только у давних товарищей. Что-то объединяющее, что уже никогда не забудется. Полевые травы пахли дождём, влажная почва блестела в просветах между спелыми жёлтыми стеблями, и редкие птицы пролетали над телегой, радостно попискивая — они едва пережили чудовищную ночь и с нетерпением ждали солнца, а потому причин грустить не было даже у этих ничего не осознающих созданий. Редкие работяги, попадавшиеся на глаза, брели, оскальзываясь и тихо ругаясь себе под нос, но исправно пропускали повозку, сходя на обочину, чтобы потом продолжить свой неторопливый маршрут — они даже не пытались попросить их подвезти, ибо видели, что в сене сидит Путник, и не решались к нему присоединиться. Телега катилась по слегка раскисшей дороге, шлёпая по лужам колёсами, плеск воды вскоре стал единственным звуком, разбавляющим предрассветную тишину, и в сознание Макса незаметно и ненавязчиво проник полный, недостижимый в городских реалиях покой. Такое чувство возникает только вдали от цивилизации, на природе, в которой всё живёт по своим тысячелетним законам.

Правда, не прошло и получаса, как Спар отчего-то помрачнел и заявил вдруг, что не слишком, мягко говоря, он доволен такой погодой — стоило въехать в лес, и Максим в полной мере прочувствовал на собственной шкуре, почему.

— Это издевательство какое-то, — рычал он, хлопая себя по ногам и рукам едва ли не ежесекундно. — У вас не придумали ещё какого-нибудь от них средства?

— Да какое от комарья может статься… средство? — последнее слово кузнеца сопровождалось смачным шлепком ладони по щеке. — Разве что токмо скармливать им каких-нито бедолаг, дабы на других не налетали, но тогда этих зараз тут токмо боле расплодится. Так вот и терпим.

— В нашем мире есть спреи, — буркнул парень и вздрогнул: очередная мошка вцепилась ему строго промеж лопаток, и как назло не достать ни правой рукой, ни левой! Пришлось потереться об борт, и в этот момент Макс напомнил сам себе медведя. — Скоро мы отсюда выедем?

— Да спустя час, не менее, — ещё недовольнее ответил верзила и сплюнул. — В рот влетел, тварюга.

— Скажи спасибо, что ты его хотя бы не проглотил, а то есть тут один неудачник, — отплёвываясь от неприятного ощущения в горле, прохрипел Максим.

Ничего расслабляющего от предрассветного поля в их настроении не осталось. Лес как назло всё темнел и темнел, впереди не проступало ни намёка на открытое пространство, и даже когда над головой вовсю засияло местное солнце, комары и не подумали прекратить свой раздражающий пир. Пускать Плушу в галоп было небезопасно — дорога в тени крон не высохла и по-прежнему оставалась чересчур скользкой, могло и занести куда-нибудь в не менее вольготное для мошкары место, а им потом телегу на колёса обратно переворачивай и кобылу успокаивай. Поэтому продвигались на сдержанной рыси, ругаясь на волю богов — если верить аборигенам Паберберда, именно божественные покровители создали этих поганых существ вместе с остальными живыми организмами.

Периодически между деревьями мелькали какие-то неясные тёмные тени, похожие больше на игры сонного разума или пятна на засвеченном глазном дне: Максим, хорошо запомнивший шрамы на руках Михейра, на всякий случай опасливо провожал их взглядом. Фигуры, смахивавшие не то на людей, не то на животных, скользили совершенно бесшумно от сосны к сосне, почти полностью скрываясь за стволами и бросая на путешественников кроткие взгляды едва светящихся белёсых глаз, но ни один из силуэтов не собирался нападать и вообще не проявлял враждебности, Спар вёл себя спокойно и, кажется, даже их не замечал (а может, просто игнорировал), поэтому и Путник вскоре устал тревожиться.

Неприятное ощущение холодного дыхания на загривке очень не вовремя напомнило ему про сон, где сквозь лесной массив рвалось к нему хтоническое чудище, а упоминание кузнеца о способности гостей из другого мира видеть именно вещие сны, усилило подступивший было страх. Однако думать о плохом, тем самым как бы давая этому плохому место в его персональной реальности, юноша не решился. Хотелось спросить, что это за создания такие и живые ли они вообще, потому как больше смахивали на каких-нибудь странных призраков, но что-то остановило его и теперь. Путь и без того непростой, а если ещё начать возничего отвлекать, то можно нарваться на грубость.

Фигуры перемещались за деревьями следом за телегой, и у Максима возникла смутная догадка — они не преследуют их экипаж, а сопровождают, как будто защищают от возможных лесных напастей. И пока радушное воображение не подкинуло более убедительного опровержения этой догадки, он попытался уснуть: в конце концов, в бессознательном состоянии атаки комаров пережить проще. К сожалению, расслабиться не вышло — то тут, то там болезненно кусали надоедливые насекомые, скрыться от них не получалось даже под толстовкой, которую Путник накинул на себя на манер одеяла, так что следующий час парень, сдавленно матерясь, безрезультативно отбивался от невидимых бомбардировок.

И просто на всякий случай посматривал на следовавшие за ними тени.

Неудивительно, что лес они покидали с нескрываемым облегчением, абсолютно искренним и громким. Очередное поле встретило их палящим солнцем, оставшаяся ещё с утра влага на спине лошади и одежде быстро испарилась. Температура воздуха росла стремительно — «последние летние деньки», как объяснил Каглспар, — и в какой-то момент, обмахиваясь скрученным в колбаску полотенцем, Макс поймал себя на мысли, что в лесу-то, оказывается, не так уж и плохо было. Комарьё, конечно, загрызло, но зато не припекало голову. Как говорится, имея — не ценим.

— А что бы ты сейчас делал, если бы не наткнулся на меня? — спросил Макс, до крови расчёсывая покусанные предплечья. Предусмотрительно накинув капюшон на голову, ибо с ролью покрывала толстовка справлялась из рук вон плохо, парень вальяжно растянулся на сене, запрокинув голову на борт, к облучку.

— Не мучился бы геморроем, — весело ответил кузнец.

— Очень смешно. А если серьёзно, чем ты обычно занят в дороге?

— Пою или беседую с Плушей, — поразмышляв немного, не стал скрывать Каглспар и кивнул на рыжую спину домашней скотины. — Она ладный собеседник.

— Потому что не перебивает?

— Да, как некоторые, — фыркнул кузнец. Недовольства, впрочем, в его интонации не прозвучало, так что парень расценил его слова как шутку. — Ещё, обыкновенно, плету из нитей браслеты для дочери.

Для дочери?

Юноша поднялся на локте, словно телега под ним резко и очень сильно нагрелась.

— У тебя что, есть дочка? — почему-то эта новость настолько сильно поразила его, что Максим брякнул первое, что в голову пришло, даже задним умом не задумавшись о возможной реакции на такое… откровенное удивление.

— Да, и сын, а чему ты дивишься?

— Да нет, просто… — он стушевался, тщательно обдумал слова, прежде чем их произнести, и неторопливо протянул: — Просто как-то речь не заходила, ты мне о них не рассказывал. Да и, не пойми неправильно, ты производишь впечатление человека, который из города в город постоянно ездит, и я как-то не свёл такой график с семейной жизнью… Вы, наверное, очень мало видитесь.

— Порой безвременье как мало, — с сожалением признал мужчина. — Но я рад, что они у меня есть. Коли бы семьи не было, то я и не ведаю, что бы из меня путного вышло. Жена за ними приглядывает, покуда я по поручениям разъезжаю. Для одного себя я бы так не старался, знамо — почто оно мне сдалось? В любую непогоду на козлах рассиживать да с лошадью беседы беседовать — не вконец я ещё из ума выжил, чтобы мне такая жизнь по душе сталась. Сидел бы покойно на одном месте, ковал на заказ, а коль что… Может, в армии королевской даже остался. А то, что тебе почудилось, словно дома у меня толком нету, — проницательно распознав настоящий смысл Максимова изумления, добавил равнодушно Спар: — Так где, по-твоему, моя кузня тогда, коль не дома?

— Тупанул, — признал парень, моргнув. — А где вы живёте, если не секрет? Далеко?

— В Эпиркерке.

— Там, куда мы едем?

— Ты уже уразумел, как город кличут? — кузнец нарочито небрежно усмехнулся. — Не прошло и года.

— Теперь понятно, откуда ты так хорошо знаком с Захарией, — проигнорировав колкость, протянул парень. — И почему он поручает тебе всякие… неудобные дела.

— Не надобно это так величать, подлеток, — по интонации было ясно, что здоровяк, помимо того, что хмурится, и правда верит в то, что говорит. — А то чуйвство, как ежели бы я был преступник какой. Благие это дела. Вообрази себе, что коль наш мастер показывается на людях, от него как от чумного шарахаются — при эдаком к себе отношении торговлю вести тяжко. Вот он и просит о помощи. А как не помочь, коль мы друзья?.. Да и платит он.

— Давно ты его знаешь?

— Да с пелёнок, — насупился кузнец.

— С пелёнок?

— С них самых.

Здоровяк явно не горел желанием продолжать разговор на тему их давнего сотрудничества. Судя по тону, знакомство с магистром было для него чем-то личным, и делиться с Максимом деталями кузнец явно не планировал. Парня съедало любопытство, очень уж хотелось побольше узнать о потенциальном учителе, но он разумно решил не лезть в дебри Каглспаровской души, чтобы случайно не наткнуться там на что-нибудь, после чего его закопают в ближайшей канаве заживо. И пускай это априори не представлялось возможным — Спар отличался воистину миролюбивым нравом — проверять чужое терпение на прочность смелости не хватало.

— Чего не спрашиваешь? — проворчал возничий, покосившись. — Интересно же тебе, я же уразумел.

— Не хочу совать нос не в своё дело.

— А вот это верно, — кивнул удовлетворённо тот. — Может, и приживёшься ты у нашего колдуна. Он тоже любопытство не жалует.

Помолчали.

— Как твоих детей зовут? — желая перевести тему, спросил Путник.

— Элеанна и Пьетр, — Спар улыбнулся, хотя Макс этого не видел: голос его стал звучать непривычно ласково. — Захария поведал про одну книгу из своего мира, которая ему в своё время шибко пришлась по душе. Не упомню названия, давно рассказывал, но она у вас вроде больно известная. Там много всего написано, а я по-вашему не разумею, но он кратко поведал мне суть, и я решил назвать ребятишек в честь героев этой истории. Правда, у них там по сюжету что-то не сложилось, но мне эти имена приглянулись, да и жена не возражала… Ладная она у меня. Жёнка-то. Статная такая, добрая… Правда, жёсткая бывает порой. Но от жены кузнеца-то иного ждать и не приходится.

— Они, наверное, по тебе скучают.

— Скучают, как не скучать. Я тоже по ним тоскую — порой так, что невмоготу, но работа есть работа. Семье надо что-то есть, во что-то одеваться, какими-то подарками баловаться, и одним кузнечным ремеслом на всё это не заработать. А магистр платит пусть и со скрипом душевным, но исправно, и ни разу меня ещё не обманул, а это дорогого стоит, ибо Путники, поди, далеко не все такие.

Каглспар помолчал.

— Из вашего мира обыкновенно приходят совсем иные люди — не такие, как ты или он. Жестокие, самодуры, воображают о себе невесть что. Порою глядишь на них, и чуйвство, будто ничего священного для них не осталось боле. Лгут и не краснеют, а коль с ними так же — злятся. Всеми распоряжаться пытаются, как короли, а им самим слово поперёк молвить нельзя — обижаются, что их в окорока не расцеловывают. Странные, словом. Неприглядные.

Впрочем, уж этого Максиму он мог не объяснять. С такими людьми парень всю жизнь бок о бок прожил. Отчасти сам таким являлся.

Сколько он обманывал мать — о том, что со Стёпкой хорошо всё, о том, что глотка спиртного в рот не взял за всю жизнь, о том, что на тренировках допоздна задерживают, хотя сам у Даши в комнате взрослости учился, — и не сосчитать, сколько врал. Хотя мама-то для каждого должна быть чем-то… священным, как выразился кузнец. Почему-то Максу сейчас даже в голову прийти не могло, чтобы кто-то вроде Каглспара хотя бы помыслил обмануть своего родителя, даже если бы тот оказался последней на свете сволочью — а ведь мать Макса такой совершенно не была. Что она только не делала, чтобы сыновьям лучшей жизни добиться — и поддерживала, и защищала, когда все факты против них говорили. Как могла со Стёпиными проблемами справлялась, за бесчинства его платила, переживала, ночами не спала, когда он уходил…

Мысль о доме и семье всколыхнула чувства, о которых за всеми этими путешествиями Макс совсем позабыл. Уже два дня (если, конечно, в этом мире время течёт с той же скоростью, что и на Земле) она сходит с ума и не находит себе места, готовится к очередным похоронам, ищет деньги на подходящий гроб для младшего ребёнка и даже не догадывается, что сын-то не умер и не пропал без вести — он здесь, вполне живой и здоровый, за чужой счёт вот ест и спит. Интересно, что от него осталось на месте аварии? Искалеченный труп? Или вообще ничего? Может, он перенёсся сюда вместе с телом, и тогда мама совсем сбита с толку и не знает, куда бросаться на поиски? Обзванивает знакомых, объявления расклеивает, ментов терроризирует…

Ответами располагал только один человек из известных Максиму на данный момент. Только он мог сказать, что там происходит, только он мог научить возвращаться на Землю. Только он мог отправить его домой.

Сердце забилось быстрее. Да будь этот Захария хоть трижды говнюк и моральный урод — если научит, как к маме вернуться, Макс его за родного считать будет и молиться за него станет во всех храмах подряд! Только бы научил. Только бы объяснил. Только бы согласился…

Тёмная фигура, замаячившая на горизонте, осталась бы для юноши не только абсолютно не интересной, но и вовсе им не замеченной, если бы Каглспар, вопреки здравому смыслу, внезапно не напрягся — напрягся слишком явно, чтобы не углядеть в этом тревожный знак. Игнорируя недоумевающий взгляд Максима, он некоторое время всматривался с прищуром в эту ничем не примечательную фигуру, подавшись чуть вперёд корпусом, а потом вдруг дёрнул поводья так резко, что Плуша вскопала грязную дорогу ведущей ногой. Очевидно, он захотел увести лошадь с тракта, поскольку принялся затравленным зверем озираться по сторонам, но быстро осознал, что деться им уже некуда — развернуться они не успеют — и глубоко рвано вдохнул.

— Так, подлеток, — заговорил он. Макс ещё ни разу не слышал в голосе возничего откровенной паники, но теперь, хотя здоровяк и старался изо всех сил её подавить, вполне отчётливо различил дребезжание чужих нервов. — Внимай и подчиняйся: сиди покойно и молчи, уразумел? И чтоб ни звука. В глаза не гляди, рта не отворяй, пускай даже к тебе обратятся. Особенно коль обратятся. Коль удача на нашей стороне — я ошибся, и это не те, о ком я помыслил. Коль нет… Ты токмо молчи, умоляю, молчи, Максим. Что бы они ни сделали — не вздумай бежать, от них не убёгнуть. На вопросы не ответствуй, не дёргайся — никак не показывай, чего желаешь, пускай то возопить аль от них избавиться. Лучше даже не мысли ни о чём. В голову они, пускай, и не полезут, но запугать могут — и тогда оба с тобой сгинем ко всем чертям.

— Что происходит? — уже задолбавшись задавать этот вопрос, спросил Максим и только теперь заметил, что дрожит — не то от напряжения, не то от испуга.

— Я тебе что велел?

— Молчать.

— Так выполняй, раз услыхал!

Резкая перемена настроений вылилась на юношу как ведро ледяной воды. Дрожь в кузнецовых пальцах, на которую Максим только теперь обратил внимание, свидетельствовала о том, что происходит что-то очень дурное: мелко подрагивали кончики бурой Каглспаровской гривы, проступило на натруженной спине тёмное пятно пота, мутная солёная капля сорвалась с крупного красного носа и впиталась в пыльные брюки. Парень подхватил чужое состояние прежде, чем успел задаться вопросом, по какой причине оно вообще возникло в их безобидной и никому не нужной телеге: чем ближе подъезжала загадочная фигура, тем сильнее парня колотил не соответствующий температуре вокруг озноб.

Слегка сократив между ними дистанцию, силуэт расслоился сначала надвое. Потом натрое. Когда очертания уже стали различимы и отделилась четвёртая тень, выяснилось, что это облачённые в тёмные мантии всадники на гнедых тонконогих лошадях. Они не разговаривали и не шумели, не совершали лишних движений, не оглядывались по сторонам и не ускорялись — только шагом ехали навстречу, и чем сильнее сокращалась дистанция, тем поганее становилось состояние кузнеца и тем сильнее пропитывался его ужасом Макс. Здоровяк вытер лоб сгибом локтя и сжал вожжи так, что захрустела обтёртая кожа и заскрипело железо у кобылы во рту. Нервничала и Плуша. Воздух становился всё жарче, от земли поднималась рябь, и юноша, вглядываясь в неизвестных, чувствовал, как подступает паническая атака. Он понял, что не ударится в истерику только по одной-единственной причине: тело просто не может пошевелиться, парализованное не столько чужими эмоциями, сколько совершенно дикой, ничем не объяснимой реакцией обладателя гигантского роста и бычьей силы на безобидную встречу со странствующими людьми.

Должно быть, это разбойники, — предположил парень, подбираясь. — Вот только почему тогда Спар не отгонит их пылающим ножом, как в прошлый раз?

Четыре всадника вселяли инфернальный ужас одним своим видом, хотя парень готов был под присягой свидетельствовать с ладонью на библии, как в американских детективных сериалах, что ничего — ровным счётом ничего в их внешнем виде не казалось пугающим.

Когда верховые поравнялись с повозкой, в их рядах произошла стремительная, но абсолютно плавная и ненапряжённая перестановка: один встал прямо перед Плушей, перегородив дорогу, а другие трое ловко объехали по траве и окружили — один сзади, двое по бокам, взяв повозку и её пассажиров в неплотное кольцо. Кобыла кузнеца испуганно жала уши к голове, но не решалась ни сорваться в галоп, ни встать на свечу, будто смирилась с неизбежностью, надвинувшейся на них. Спар остановил телегу, и парень вдруг совершенно отчётливо понял: скорее всего, дальше они уже не поедут.

— Доброго денёчка, — поприветствовал их тот из незнакомцев, что закрыл путь вперёд. — Как ваше ничего?

— Не жалуемся, — ровно ответил кузнец, разжав повод. Мёртвые вожжи упали ему на колени.

— Уже неплохо, — согласно кивнул неизвестный.

— Для кого как.

Все четверо выглядели почти одинаково, будто братья-близнецы: шляпы, похожие на ковбойские, только с прямыми краями, роняли на тёмные худые лица густую синюю тень; длинные волосы, слегка спутавшиеся и грязные, под цвет шкуры лошадей, волнами ниспадали на острые плечи; одежда, в отличие от всего остального, опрятная — можно сказать, даже слишком опрятная для тех, кто разъезжает верхом — ни пятнышка на длинных полах плащей, ни пылинки на лацканах. Коней они подобрали таких же одинаковых… впрочем, нет — у того, что спереди, красовалось на лбу пятно, так называемая звезда, строго промеж глаз. Только не белая звезда, как это обычно бывает, а серая, словно седая. Люди как люди, лошади как лошади — почему же сердце Максима так бешено колотится сразу под нижней челюстью, перекрывая дыхание?

Впереди вставший всадник пытливо и неторопливо изучил состояние телеги, Плуши и Каглспара, перевёл взгляд на Макса, и его тёмные глаза со слегка порозовевшими белками округлились. Дрогнули, быстро сузившись и тут же расширившись, мутные зрачки, и парню показалось, что он смотрит в глаза змее — настолько плотоядным показался ему этот взгляд; заметив это сверхъестественное движение зрачков, он осознал, что перед ними не обычные люди. Но замешательство прослеживалось только мгновение — через секунду и глаза, и выражение лица незнакомца уже вновь ничего не выражали.

Ясно как день — в нём без труда узнали Путника.

— Куда направляетесь на сей раз, добрые странники? — неизменно-спокойно спросил наездник, обращаясь к кузнецу.

Они что, знакомы?

— Вперёд, — так же ровно и безэмоционально ответил тот.

— По работе или домой?

— В дом.

— Дом — это хорошо. Вас там ждут?

— Жена и дети.

— Приятно, когда дома кто-то ждёт твоего возвращения, — сказал всадник, и в его голосе, как показалось Максу, промелькнул какой-то нехороший намёк. — Особенно когда приём обещает быть тёплым.

— На жену не ругаюсь, — довольно цинично ответил Спар. — На детей тоже.

— Хорошая семья — это ещё лучше, чем просто семья.

— Быть может, и так. А может, и иначе.

Юноша не мог не отметить странность и даже какую-то абсурдность их диалога, но шестым чувством догадался: прямо сейчас между собеседниками идёт недоступная его пониманию борьба. И в зависимости от того, кто в этой борьбе победит, они либо доедут до города, либо уже нет.

— Хорошая погодка, — заметил всадник, не дрогнув ни единым мускулом. Странно, обычно люди, упоминая свойства окружающей среды, указывают на них бессознательно выражением лица или жестом, но этот остался неподвижным. — После бури обычно самое сладкое солнце.

— Быть может, и так, — подтвердил кузнец.

— Совсем комары зажрали в лесу, да?

— Они сосали кровь.

— Издалека едете?

— Из позади.

— Покупали или торговали? — незнакомец стремительно наращивал темп разговора, задавая вопросы незамедлительно и чётко, как если бы заранее подготовил их или заранее знал ответы Каглспара.

— Беседовали, — односложно отвечал Спар, безбожно потея — для его организма это был единственный способ сбросить напряжение, ибо даже пальцы не дрогнули на его руках.

— Интересная была беседа?

— Она стряслась.

— А эффективная?

— Зависит от того, кто что из неё вынес.

— Но вы вынесли что-то хорошее?

— Для кого как.

— Это даже лучше.

— Может быть, и так.

Всадники по бокам сохраняли полнейшую невозмутимость. Они не переглядывались и не косились недовольно на случайно встретившихся им путешественников, лишь сидели верхом на своих тонконогих лошадях и ровным счётом ничего не предпринимали, словно вовсе не были заинтересованы в происходящем. Но Максим видел это отчётливо — они проверяли их выдержку на наличие слабых мест. Правда, должного внимания их неподвижности парень не уделил — он всё смотрел не отрываясь на коня, застывшего перед повозкой, и что-то в нём никак не давало юноше покоя — конь смущал и настораживал гораздо сильнее, чем его наездник. Зверь глядел на Путника в ответ, не топая ногами и не рассекая с характерным свистом воздух хвостом, пытаясь согнать с себя налетевших оводов, лишь раздувал сухие ноздри в такт бесшумному дыханию. Его чёрные глаза навыкате наблюдали за Максом с ненормальной, непонятной и нехарактерной для животного осознанностью.

Осознанностью и алчностью.

Очень странная лошадь. Слишком странная, чтобы этого не заметить. Странная и страшная.

— И долго вы уже на пути? — незнакомец и не думал отступать. Его участие к чужим делам не сочеталось с холодным цепким взглядом подрагивающих зрачков.

— Какое-то время.

— Устали, надо полагать?

— Все люди рано или поздно устают.

— Кем вы работаете, если не секрет?

— Работником.

— А это ваш подмастерье?

— Нет.

— Что же он с нами не разговаривает?

— Ему было велено.

— Отчего же?

— Так бывает.

Всадник вновь посмотрел на Максима, в этот раз гораздо дольше и пронзительнее. Тёмные блёклые глаза, казалось, следили за каждым движением мысли в его голове, и парню против воли вдруг захотелось что-нибудь сказать. А ещё лучше — удрать оттуда как можно скорее. Спрыгнуть с телеги, оставив кузнеца самостоятельно разбираться с этими до трясучки противными людьми, перемахнуть через поле — и бежать, пока силы не кончатся, и даже потом бежать, задыхаясь и разрывая лёгкие в труху. Бежать к лесу, где его не догонят, бежать, бежать… Только слова Каглспара о том, что ему категорически не следует этого делать, и останавливали Макса от позорного, но такого желанного отступления.

И сон, в котором ему так и не удалось скрыться.

— Думаю, вас уже заждались домашние.

— Быть может.

— Вы не спешите приехать к ним как можно скорее?

И тут кузнец почему-то вдруг промолчал. Причина осталась за кадром, да и не важна была теперь — очевидно, никто не планировал разбираться в мотивации, преследовался лишь результат. Путник ощутил, как что-то неуловимо изменилось в воздухе над телегой — он словно стал гуще. Никогда раньше Макс не замечал за собой подобной чувствительности к окружающей среде, но теперь точно знал — над их повозкой будто повисло тягучее облако, полное удушающего тяжёлого газа. Такое, что убьёт своим весом, если разрастётся достаточно сильно.

Но не облако вынудило сознание Максима дрогнуть, а внутренности — оборваться. Длинноногие гнедые кони возбуждённо всхрапнули и единожды ударили по земле копытами — синхронно, как один. На лице у всадника, преградившего им дорогу, появилась слабая тень улыбки.

— Этот разговор видится мне теперь гораздо приятнее, чем мог показаться на первый взгляд, — сказал он ничего не выражающим голосом.

— Это разговор, — ответил Спар, ни мускулом не выдавая невероятного эмоционального напряжения.

Кузнец боялся. Конечно же, он очень сильно боялся этих людей, кем бы они ни были, и изо всех сил старался этого не показать. Макс, сохранивший способность только сосредоточенно слушать и смотреть, лишившийся всех иных ощущений, задним умом додумался: одновременный удар четырёх лошадей копытами о землю — дрянной знак. Вся эта беседа от начала и до конца — событие скверное и опасное, и пускай сейчас эти наездники и эти лошади… вернее, нет: эти лошади и их наездники — пускай сейчас они не проявляли ни агрессии, ни враждебности, ситуация может перемениться в любую минуту. И переменится обязательно — в этом он не сомневался.

— Вы не спешите завершить нашу беседу прямо сейчас?

— Я балакаю.

Лошади покивали головами и снова замерли. Тень улыбки на губах всадника исчезла так же легко, как появилась.

— Хорошо, что мы вам не докучаем, — заметил незнакомец. — Можно было подумать, что вы раздражены.

— Я в том положеньи, в котором бываю.

— Вам нравится ваше положение?

— Это — положенье, как и любое иное.

Всадник медленно осмотрел представших перед ним людей ещё раз и задержался на впряжённой в телегу лошадке.

— Нити в гриве вашей кобылы, — он кивнул на Плушу. — Кто их вплёл?

— Дитя.

— Вы любите своё дитя?

— Она у меня имеется.

— Да, но вы любите её?

— Я её отец и отношусь к ней, как отец.

— А ещё дети у вас есть, помимо дочери?

— Дитя.

— Сколько ему лет?

— Сколько-то.

— Это дитя любит лошадей?

— Он к ним не относится.

Гнедые кони дёрнули головами и пронзительно заржали. В их глазах на мгновение сверкнуло нечто, похожее на чёрную вспышку, и копыта ударили по земле дважды — синхронно, как один. Макс почувствовал, как капля пота стекает по его позвоночнику и холодит кожу и душу. Что бы этот топот ни значил, Каглспар сказал что-то не то — и, кажется, сам это прекрасно осознавал. Уши и шея кузнеца побагровели, промокшая на спине рубаха прилипла к телу. Путника, невзирая на адскую жару, стало колотить от холода. Облако над их головами, невидимое глазу, утяжелилось и сгустилось. Над полем пронёсся запах гнили, такой сильный и сладкий, что у парня закружилась голова. Происходит что-то очень плохое, что-то очень страшное и сильное, и виной всему эти долбанные лошади.

Не всадники.

— Мама не учила вас, что врать нехорошо? — куда довольнее оскалился в улыбке неизвестный мужчина. — Это никогда ничем хорошим не заканчивается. Так что, кузнец, учила тебя мать, что лгать людям в глаза чревато?

— Учила тому, чему мыслила нужным, — ответил Спар, кое-как вернув контроль над голосом.

Они каким-то образом поняли, что здоровяк сказал им неправду. Чёрт, он же говорил, что они не умеют читать мысли! Или ошибся?

Тошнота и головокружение усиливались. Макс незаметно для глаз чужаков сжал в руках горсть сена и сдавил так сильно, что заболели костяшки. Им нельзя врать, им нельзя не отвечать — это он уяснить уже успел, хотя никогда сообразительностью, вопреки мнению Михейра, не отличался. Эти люди… нет, эти лошади — эти проклятые лошади знают, когда им лгут. Понимают, когда человеку нечего им сказать. И очень этого не любят… Или, напротив, только жаждут того момента, когда сказать будет нечего? Духота стояла невыносимая, вонь гниющего мяса слепила и резала глаза. Они застыли посреди поля, и нигде не видно ни единой души, нигде ни намёка на людей, способных их спасти, солнце выпаривает остатки влаги в теле как газовая конфорка выпаривает молоко из незакрытой кастрюльки, а ему даже не глотнуть воды из бурдюка — тело одеревенело от ужаса.

Что-то происходит, и совсем скоро всё может закончиться. Эти люди… эти кони несут в себе смертельную опасность. Они специально с ними говорят, чтобы выманить на неудобную тему. Заговаривают зубы, чтобы человек ошибся, замялся или соврал?

— Как вы относитесь к нашему королю, Хэдгольду Великому? — спросил наездник неожиданно.

— Как подданный.

— А что для вас быть подданным, мастер кузнец?

— Это воротить дела подданного.

— И что в дела подданного входит?

Спар не говорит им ничего конкретного, — наблюдая за развернувшимся представлением, вороша инертные от страха мысли в мозгу, собрал ещё одну догадку воедино Макс. — Только какие-то общие фразы, не описывающие его личного мнения практически совсем.

— В дела подданного входит быть подданным, — ответил кузнец, безбожно потея.

— Вы считаете себя хорошим подданным вашего короля?

— Любой что-то считает.

— А вы считаете?

— Любой что-то считает.

— Что вы думаете о современной философии?

Вновь вопрос, к величайшему ужасу Макса, застал Каглспара врасплох. Кузнец в последний момент успел взять себя в руки, прежде чем гнедые скакуны вновь ударят по земле ногами — прежде чем ударят в третий раз. Неизвестность, заключающаяся в том, сколько всего должно случиться этих ударов, прежде чем им наступит полный и окончательный конец — а именно это их ожидало за очередным неверным ответом, — парализовала дыхание.

— Современная философия имеется, — сообразил здоровяк. Очевидно, в вопросах пространных рассуждений он смыслил не много, и теперь выжимал из памяти все соки, чтобы произнести нечто вразумительное, да и «современная философия» едва выговорил без ошибок.

— И вы что-нибудь по этому поводу думаете?

— Любой человек что-нито думает.

— Наши боги милостивы к нам?

— Боги делают так, как решат делать.

— И вы согласны с их поступками?

— Я могу чуйвствовать али не чуйвствовать их решений.

— Но вы согласны с ними?

— Я живу с тем, что есть.

Максим вдруг совершенно ясно осознал: эти всадники, что бы ни задумали, не отпустят их. Как бы ни старался Спар избегать личных ответов, как бы ни напрягал память и нервы — рано или поздно его загонят в угол.

— Ваш спутник не хочет чего-нибудь сказать?

— Он молчит.

— А он хочет молчать?

— Каждый чего-нито желает.

Нервы Максима оголились и побелели от перегрева психики. Он вцепился в подстилку, не в силах отвести взгляда от лошади, вставшей посреди дороги, и даже моргнуть в себе сил не находил — настолько боялся потерять её из виду хотя бы на мгновение. Что бы ни происходило, ничем хорошим это не окончится. Счастливого конца не предвидится. Что бы ни происходило, Спар проигрывал. Путник видел торжество в глазах гнедого коня, видел нетерпение в движении широких и совершенно сухих ноздрей, мерно раздувающихся… и не вдыхающих ни кубического миллиметра воздуха в широкую грудную клетку зверя.

Каглспар проиграет эту битву. Это было решено с самого начала. Случится поражение через минуту или через час, но он не сможет переговорить незнакомца. Эти люди и эти кони — никто из них не нуждался ни в пище, ни в отдыхе. Они не дышали, не думали, не испытывали ничего, кроме жажды поскорее расправиться с повстречавшимися им на пути несчастными.

В скором времени от Макса с кузнецом не останется даже пепла.

Помогите, — взмолился парень мысленно, не зная толком, к кому обращается: дрожал даже внутренний голос, настолько ему было плохо и страшно. — Прошу кто-нибудь пожалуйста помогите нам мы застряли на тракте нас окружили здесь четверо всадников нам нужна помощь умоляю кто-нибудь хоть кто-нибудь спасите нас умоляю мы с Каглспаром застряли на тракте Каглспар-кузнец-из-Эпиркерка нам нужна помощь умоляю прошу меня зовут Максим я Путник нам нужна помощь Боги

Оранжевая вспышка, сопровождённая грохотом разорвавшегося в руках артиллерийского заряда, ослепила их напрочь. Перед глазами поплыли цветные круги, всё вокруг заволокло мраком — только слышались сквозь непрекращающийся звон в ушах полные ужаса вопли лошадей и отборнейший мат Спара. Что-то произошло — никто не успел осознать, что именно, — а когда мрак медленно растёкся в стороны и обнажил изменившуюся реальность, Макс, больше не видя необходимости сдерживаться, перегнулся через борт телеги и с нечленораздельным мычанием проблевался.

Из него вышел и утренний завтрак, и даже химический остаток прошлого вечера — вместе с едким желудочным соком комки непереваренной пищи стекали по колесу и скапливались в колдобинах подсохшей дороги, источая характерный смрад желчи. Он, может, и смог бы остановиться, но открыл зачем-то глаза и увидел, как по грунту вместе с его рвотой растекается багровая плоть, похожая больше на крупно перемолотый фарш, с ошмётками чёрной шкуры и кусочками белёсого, полного личинок мух гноя — и его продолжало тошнить до тех пор, пока желудок, измотанный, не отказался сокращаться в спазмах наотрез.

Над телегой вместе с испаряющейся на жаре влагой поднимался душный чад гнилого мяса, Максима прошиб ледяной пот, его колотило от ужаса, омерзения и внезапно отступившей духоты. Волосы встали дыбом на руках, зашевелились на загривке, и снова он почувствовал дыхание чудища над своей головой. Схватившись за край повозки и проскользнув по дереву мокрой как после бассейна ладонью, он едва не перевалился через борт и не улетел лицом в отвратительное месиво, часть которого сам и изрыгнул. От осознания ему вновь стало дурно.

Его услышали. Кто бы это ни был.

— Куда! — громыхнул кузнец и за ногу втянул его внутрь, как котёнка за шкирку.

Мутным от слёз взглядом Макс окинул изменившийся пейзаж: что-то случилось с кустами и травой — теперь, насколько удавалось осмотреться, все листья из зелёных окрасились красным. Только по блеску и игре солнечных лучей в отражении он понял, что это взрывом расплескало из всадников и их питомцев тухлую кровь. Он поднял глаза на Каглспара: его лицо, вся грудь и руки были пропитаны этой кровью, в волосах, бороде и на рубахе копошились, соскальзывая и осыпаясь как снег с ёлки, бледные личинки. Путник в ужасе взглянул на собственное тело — он и сам выглядел не лучше, скользкий, липкий и вонючий, а на голове вяло шевелилось что-то маленькое и холодное. Много чего-то маленького и холодного. Это их движение он ощутил на затылке, а не дыханье монстра из лесной чащи.

Кузнец в последний момент успел дёрнуть Плушу — тоже красную и мокрую, в мелкую белую крапинку (это личинки), испуганно прижавшую уши к голове (это личинки мух) и неистово и истошно надрывающуюся (это личинки мух они прямо на ней и на нём и на мне господи) от страха — ещё миг, и кобыла, похожая больше на гигантский мухомор, понесла бы их в овраг.

Выяснилось, что силы сокращаться в спазмах у его желудка, оказывается, ещё остались.

— Кабы в край не обезумела! Плуша, но, тише! — кричал Спар, смахивая с себя налипшую дрянь и тяня её за вожжи. — Тихо, девочка! Максим, хватит блевать!

Ага бля. Попробуй останови это теперь.

Когда кончились силы, парень упал на сено, сипло дыша, и принялся негнущимися пальцами стряхивать с себя дёргающихся в агонии насекомых. Личинки валились хлопьями с головы и загривка, усыпая подстилку и проваливаясь сквозь прорехи сена на дно телеги, и Макс подумал только о том, чтобы его не вырвало прямо под себя. Хотя и рвать-то уже нечем — всё вышло, как сказал бы тренер, «в первые два захода».

— Что это было? — проорал одичавший от страха кузнец. — Что стряслось?!

— Это я тебя, блять, спросить должен, что стряслось! — провизжал резаной свиньёй Максим, не способный больше ни следить за интонациями, ни фильтровать изрыгаемые из глотки слова. — Ты же здесь, ёбаный рот, дольше живёшь и больше знаешь!

— Не смей на меня орать, шмакодявка!

— Сам не лучше, на дорогу смотри!

— Я не ведаю, что приключилось, ясно тебе?!

— А я и подавно, с-сука!

Они мельком переглянулись, и глаза остались единственными белыми пятнами на их лицах, что не смогла застлать вонючая кровь. Смотрели, тяжело дыша, и не могли поверить, что остались живы. Трясясь и содрогаясь, Макс зарылся руками глубже в подстилку, вспомнил, что именно туда проваливались опарыши, с визгом вырвал ладони из-под верхнего слоя и истерично принялся размазывать тухлятину по щекам, чтобы капли не попали в глаза, потому что одним богам известно, сколько в этой мерзости заразы. Мутило от отвращения, от шока, от боли в животе и горечи во рту, но он рвано раздирал лицо, соскабливая ногтями кровь вместе с собственной кожей.

— Что это было? — прошептал парень, через несколько минут осознав, что это бесполезно, и плетьми уронил руки вдоль тела. — Кто это был?

— Боль дорог, — не особо энергичнее ответил Спар. Когда Плуша успокоилась, ему незачем больше было концентрироваться на деле, он остановил лошадь и перевалился в повозку вслед к своему спутнику. — Падальщики. Первые чудища в твоей жизни. Поздравляю с дюбютом.

— Скорее уж, с потерей девственности, — улыбка Максима больше напоминала оскал, и в ответ на недоумевающий взгляд кузнеца ему пришлось продемонстрировать грязную ладонь. — Смотри, сколько крови.

Они долго смотрели друг на друга.

А потом во весь голос расхохотались.

Говорят, у организма две основные реакции на происходящее с ним травмирующее событие: слёзы и смех. И тем, и другим образом тело пытается сбросить навалившееся напряжение, выплеснуть избыток гормонов и как бы перезапустить свои системы. Хорошо, что оба случайных попутчика оказались одинаково устроены. Они здорово перетрусили и, чего уж там, мысленно готовились к смерти, оба застыли в случившемся нападении с одним на двоих омерзением и желанием как можно скорее очиститься — смыть месиво чужих тел и личинок и забыть эту историю раз и навсегда. Конечно, в последнее верилось с трудом — такое попробуй забыть, — однако оставлять попыток не стоило. Ни Спар, ни Макс понятия не имели, какая сила их спасла и кому за это нужно помолиться, но одно знали наверняка: что бы это ни было, это чудо.

— Так что там насчёт неприятностей-то ты говорил? — Макс вытер выступившие от смеха (или, может, страха) слёзы. — «Остановок больше никаких не делаем», да? «Неприятностей не будет?»

— Иди к чёрту, — отмахнулся Каглспар. — Не мог я проведать, что такое вот стрясётся.

— Часто вообще «такое вот» происходит?

— Достаточно, — подтвердил мужчина мрачно и добавил, кое-как поднявшись на ноги: — Нам надобно съехать к реке. Я в эдаком виде домой не возвращусь.

— Полностью поддерживаю. Потрачу на стирку весь остаток сил.

— Ты как сам-то, подлеток?

— Хреново. Ты?

— Так же.

— Тогда едем к реке, — Макс запрокинул голову на борт телеги и закрыл глаза; в поле зрения всё ещё попадали сверкающие на солнце окровавленные листья кустов по обе стороны от дороги. — Поехали, умоляю тебя.

Каглспар вскарабкался кое-как на скользкие козлы — руки его ещё дрожали, — хлопнул липкими вожжами по мокрой шкуре кобылки, и Плуша с большим удовольствием поспешила покинуть место загадочной бойни, аж землю вскопала ногами. Жара после феерического взрыва тут же спала, теперь им навстречу бил нежный освежающий ветерок, остатки всадников быстро заветрелись, и их смрад слегка притупился, пускай это и стало для Макса слабым утешением — перед глазами ещё стоял образ инфернального длинноногого коня, алчно взиравшего на него и его товарища. Над полями вновь запели птички, сквозь высокие полупрозрачные облака на землю мягко ниспадали золотые солнечные лучи, мерно поскрипывали рессоры — мир выглядел так, словно не случилось всего этого неописуемого ужаса, творившегося, казалось, сто лет без остановки.

Природа не обратила ровным счётом никакого внимания на то, что на её лоне едва не случилось нечто страшное и непоправимое. Никто бы не заметил, как всадники и их кони — вернее, кони и их всадники — растоптали и разорвали бедолаг на куски. Озарение пришло, когда не ждали: для реальности, в которой теперь предстояло выживать Максиму, эти Падальщики были обычным явлением — кузнец же прекрасно понимал, что и как именно нужно им говорить, а значит, где-нибудь кто-нибудь наверняка оставил подсказки.

Следующие полчаса под палящим солнцем оказались не меньшей пыткой, чем эта поганая встреча — гнилая кровь окончательно свернулась, потрескалась и отшелушивалась теперь с мерзким хрустом, стягивая кожу. Насквозь пропотевшие, воняющие страхом, они молча направлялись к какой-то там реке, пока лучи нещадно жарили плечи и затылки. Личинки корчились из-за неподходящих условий обитания, и их медленная гибель стала тем единственным, что по-настоящему Макса порадовало.

Как когда-то радовало наблюдать за тем, как насмерть мучает голубей Стёпа.

Странно, как много в последние несколько дней он думал о покойном. Раньше такого практически не происходило — а если и накатывали воспоминания, парень старался гнать их прочь, а не рассматривать под микроскопом и проживать заново. Брат был фигурой неоднозначной даже в родной семье… Теперь же некому было его осудить. Интересно, существовал ли у Стёпки шанс переродиться вот так в одном из других миров? Случилось ли это? И если да, то удастся ли когда-нибудь его найти? Снова обнять, вдохнуть родной запах, посмеяться от души? Или, что вероятнее, его и правда растворило в небытии, оставив только труп в деревянном ящике…

Мог ли Стёпка переродиться здесь? Мог ли он каким-то образом стать… Захарией, например?

Юноша вздрогнул: он не собирался давать этой слабой надежде ход, даже когда она только-только появилась, но, видно, смертоносный диалог с самой Смертью пошатнул ментальные барьеры — и вот, пожалуйста, он вертит эту надежду, как неразумный ребёнок, рассматривая аргументы и опровергая догадки. Но всё же, если допустить, что в этом мире время течёт иначе… Может ли загадочный чародей оказаться его братом? И не поэтому ли Максим чувствует с ним такую необъяснимо сильную связь? Объяснения Каглспара, конечно, звучали куда правдоподобнее, но парню искренне хотелось верить, что в Эпиркерке его ждёт родственник. Единственный человек, по-настоящему его знавший. Знавший обо всём — и всё равно любивший.

О чём я только думаю, господи боже, — парень попытался закрыть глаза. Спёкшаяся кровь не позволила ему сделать это в полной мере. — Нас едва не сожрали взрывающиеся лошади. Я такими темпами скоро сойду с ума.

Телега слегка накренилась и скатилась по поросшей травой дороге в пролесок. Сразу за нестройным рядом деревьев сверкала гладь воды. Бугристая тропа уже не имела для Макса никакого значения — он вытянул шею, чтобы увидеть реку, и едва не всхлипнул, когда увидал. Выкатили на небольшой низкий берег, поросший травой зеленее, чем изумруд, сгрузились, стряхивая остатки мяса и насекомых, отстегнули от Плуши оглобли и ввели в реку, смыли со шкуры оставшиеся следы недавней мясорубки, отмылись как следует сами, выбросили грязное сено из повозки и выстирали одежду. Холодная вода придала им немного сил и бодрости, но психика безнадёжно утомилась.

— Может, переведём дух, прежде чем ехать дальше? — спросил, падая в траву на берегу, Макс. — Я измотан до крайности. Ещё одна подобная встреча, и я натурально откинусь, слово даю.

— Не стану спорить, — согласился Спар, растягиваясь рядом. — Боги, экая дикая половина дня. Ты в порядке, болезный? Выглядишь будто мертвец.

— Я и без того мертвец, если не разберусь с местной живностью, — клацнул от холода зубами Путник, потягиваясь на тёплой земле, и накрылся полотенцем. — Даже знать не хочу, что это были за твари, эти твои Падальщики, но у меня, походу, выбора не остаётся. Так что внимательно тебя слушаю.

— Сперва отдохнуть надобно. Я тоже чуть коней не двинул, пока с ними беседы беседовал.

— Объясни мне, с кем мы столкнулись, — борясь с дремотой, попросил Путник и прикрыл глаза. — И я от тебя отстану.

— Сперва поспи.

— Я же не усну, пока не узнаю.

— Ещё как уснёшь, — усмехнулся Каглспар, подкладывая под голову обе руки.

И оказался прав.

Сны Максиму снились опять нехорошие. Всадники на гнедых лошадях скакали по чаще за ним и кузнецом, размахивая непропорционально длинными когтями на свободных от поводьев руках, визжали и хохотали, и топот копыт гремел почти над ухом. Лязгнул металл по костям, раздался краткий вскрик — и Спар упал замертво. Путник бежал от чудовищ сломя голову, буксуя на осыпавшихся с сосен иголках и шишках, маневрировал между деревьями и пытался резко менять направление — но кони, по природе своей не способные к таким изгибам позвоночника, поспевали за ним с лёгкостью. Казалось, они дразнят его, играют с добычей, прежде чем сожрать — а они однозначно хотели не просто умертвить, но выпотрошить и насытиться ещё живой кровью и плотью, иначе давно бы запросто прикончили. Вот один подъехал на расстояние вытянутой руки, вот-вот схватит за ворот футболки — Макс ускоряется, ныряет под протянутую когтистую лапу, каким-то чудом избегает столкновения с сосной и резко уходит вбок. Всадники — следом. Они одновременно кричат его имя хриплым от быстрой скачки рёвом, и зов их сливается в единый гвалт вороньих голосов…

— Максим! — Спар дёрнул его за плечо.

Парень открыл глаза, перевёл на него замутнённый спросонья взгляд и медленно выдохнул. Солнышко как следует прогрело неподвижную землю, но не припекло задремавшего человека, так что тёмные круги подмышками — явно следствие противного сна, а не жары.

— Ты чего стонешь, болит что?

— Кошмар, — лаконично ответил Путник, садясь.

Река шумит успокаивающе, деревья отбрасывают длинные тени, в ветках щебечут уже успевшие надоесть птицы — всё по-старому, нигде ни следа призрачных всадников. На берегу спокойно и пусто.

— А. Ну, то и не удивительно, что кошмары снятся, — со знанием дела сказал кузнец. — Эдакое пережить не каждому подлетку под силу, штаны не обоссав. Так что можно тебе страшные сны поглядеть.

— Спасибо за разрешение, — едко фыркнул Макс и потёр затылок: на твёрдой земле лежать — совсем не то, что в кровати, пусть и сколоченной по средневековым стандартам. — Долго мы спали?

— Часа с четыре. Коли сейчас выдвинемся, ещё, быть может, догоним план и затемно в деревне очутимся.

— Значит, пора в путь.

Парень совершенно не настроен был на долгие сборы. Отправиться в дорогу как можно скорее ему казалось чрезвычайно важным — лишь бы думы не думать, а занять руки чем-то полезным. Поднявшись с травы и смахнув соринки с толстовки, которую он вместо подушки под голову подкладывал, Макс на негнущихся ногах дошёл до повозки (на колесе и борту ещё оставались бурые пятна), влез в подстилку из неободранных веток, которую уже успел проложить Каглспар, и, устроившись настолько удобно, насколько это было возможно, положил голову на руки, скрещенные на коленях. Дрянное состояние после кошмаров обычно быстро проходило — если, конечно, снился не брат, — так что получить вполне приятное завершение страшного дня шансы ещё оставались.

Слабенькие, правда.

Скрипнула телега — кузнец вскарабкался на облучок, — и Плуша, разморённая полуденным солнцем, двинулась кое-как сквозь пролесок обратно на тракт. Ветки, которыми кузнец выложил дно транспорта, неприятно кололи копчик, поэтому всего через несколько минут безбожной тряски по ухабам да ямам пришлось Максиму сесть, как китайский мудрец — на колени.

— Ты обещал про Падальщиков рассказать, — напомнил он ничего не выражающим голосом.

— Помню я, — ответил верзила. — Надеялся токмо, что ты запамятовал.

— Такое вообще возможно забыть, по-твоему?

— Может статься, что и возможно. Я не пробовал.

— Что это были за твари? — Максима передёрнуло от ещё свежего образа крови, распылённой мелкими каплями по листьям кустов. — Почему, блин, в них столько личинок? Они что, мёртвые? Как ожившие трупы? И чего они от нас хотели?

— Убить хотели, — кузнец тяжело вздохнул, решив, видимо, начать своё повествование с конца серии вопросов. — Убить и съесть. Питаются они такими, как мы — беднягами, в неверное время на дороге очутившимися.

— Охренеть — «неверное время». Грёбанное утро, часов десять было, если тут солнце встаёт тогда же, когда и на Земле! Я думал, нечисть по ночам на людей нападает, а тут…

— Эти твари, коль и в полдень повстречаются, смущаться не станут.

— А разговаривал ты тогда с ними зачем?

— С ними кто не беседует — у того и шанса нет никакого. Ты приметил, стало быть, как кони ногами-то топали, да? Как один. Сперва раз, опосля два…

— Приметил, — лицо парня против воли исказилось в отвращении.

— Это они наш заупокойный отбивали, — невесело пояснил Спар. — Раз, после — два, после — три, после — четыре. У странников четыре права на ошибку имеется, а опосля их ужо никакая быстрая лошадь и сильные ноги не сохранят. Куда ни денься — Падальщики за тобой скакать станут, покуда не поймают. А дале жрут заживо, и всё тут.

— Это были лошади, да? — предположил несмело Макс. — Это лошади были настоящими… ну… монстрами?

— Право, право, — кивнул, не оборачиваясь, кузнец. — В конях их тело. А люди… аки отростки, что ли…

— Аки отростки, — эхом повторил парень.

— Да, аки горбы. В них сила с людьми балакать имеется да вопросы задавать неудобные, а мы отвечать обязаны — да не просто отвечать, что в голову взбредёт.

— Врать нельзя.

— И это тоже. Но важнее — им правду говорить надобно.

Макс в замешательстве покосился на просохшую рубаху возничего.

— А я, собственно, что только что сказал?

— «Не лгать» и «твердить правду» — не одно и то же, — кузнец усмехнулся невесело. — Правда — она целой должна быть. Настоящей. Одной для всех, а не токмо твоей аль моей. Чтобы, как ни погляди, правда правдой оставалась. И чтобы не про твои мысли обязательно — это третье правило. Нельзя им ведать, чего ты желаешь, что тебе по нраву или не по нраву, и делать того, чего желаешь, тоже нельзя. Потому что это уже не правда, это токмо твоё личное. Вот ты попробуй сейчас, поведай что-нито, что правдой думаешь.

— Ну, — парень неуверенно пожал плечами. — Солнце светит.

— Правильно мыслишь, — одобрил мужчина. — Вот так и им надобно отвечать. Отвечать то, что едино для всех, что про каждого поведать можно. Вот меня спросили, люблю ли я дочку свою. Как я им отвечу, коль люблю? Они нас тут же бы с тобою и укокошили. Потому я и ответил, что «веду себя, как отец», и как отец к ней отношусь. А это же правда, что я её отец, и всё — не придраться к слову. А как там иные отцы к своим детям относятся — это уже иной разговор… Про то, что они такое, я много не ведаю, — помолчав, добавил громила. — Чудища какие, быть может. Навроде животных. Но ты правильно уразумел, не живые они. Трупы. И питаются человечиной, потому как без неё совсем погибнут. Я так уразумею. В них мухи селятся, потому что гниль чуют, токмо нам этого не видно было, потому что эти создания умные и истинный облик свой прячут. У них и правила имеются, по которым вопросы задают… Чем меньше у существа власти и силы, тем больше на нём правил висит. Всегда так было.

— Глупым людям при таких встречах лучше сразу вешаться.

— Так-то оно так, но жить всем хочется, — парировал Спар. — Вот и пытаются юлить. Токмо коль солгать али промолчать, то Падальщики заупокойную отбивают. И когда четыре удара сотворят — пиши-пропало. Никакая сила не спасёт.

— Кстати, о силе, — Макс встрепенулся: за размышлениями о творившемся дурдоме он забыл совершенно об этой спасительной вспышке. — Ты видел, кто нам помог? Кто-то же нам помог, верно? Что это было, что этих тварей в фарш выкрутило?

— Да какое там «фарш». В труху, я б назвал…

— Что случилось, ты знаешь?

Кузнец замолк. И молчал достаточно долго, чтобы Максим начал было переживать. Шурупчики и винтики в голове у Спара вращались и скрипели почти что ощутимо, пока он, наконец, не выдал:

— Тут две догадки есть. Либо боги нас спасли — но это навряд ли, они в дела людей не лезут… либо ты.

Приплыли, ребята, сушите вёсла.

— Прости-что-ещё-раз?

— Мне магию сотворить не по силам, как ты уразумел, я токмо ковать могу артефакты всякие — а то явно магия была. Из Путников да чародеев в этой телеге токмо ты, Максим, и есть.

— Ты правда думаешь, что я на такое способен? — взвился парень, не до конца понимая, чего в нём в этот момент было больше: отвращения или восхищения. — Типа-лол-рили?

— Не ведаю, на каком ты сейчас языке балакал, — с опаской покосился на него возничий. — Но окромя тебя некому, подлеток. Были б тут иные люди, Падальщики бы на нас и не насели вовсе. Они несколько жертв держать в голове не могут, да и не любят, когда их отвлекают. Дико, что к нам-то прицепились — видно, поскольку я в тот раз от них уйти сумел…

— Охренеть!

Макс мелко дрожал, взвившись до крайней степени эмоционального перевозбуждения, и пытался понять, как относиться к только что поступившей информации — мысли рассыпались, как сухой песок в ладонях. Без всяких сомнений, он был счастлив допустить вероятность того, что обучился магии подобного уровня без тренировки и теории… Вернее, не обучился, конечно, но хотя бы смог её сотворить. Пусть и бессознательно. Но и выглядело это как-то не слишком правдоподобно. Да и жутко, признаться. Выходить из-под собственного контроля и вершить большой ка-бум опасно для здоровья — как окружающих, если это случится в каком-нибудь городе, скажем, — так и его самого.

— Михейр мне сказал, что таким вещам учиться надо, — не позволяя окрылить себя преждевременными надеждами, сказал юноша. — А я даже читать ещё на вашем языке не умею.

— Захарии это не мешало солдат Дендрием жечь как сосиски на костре.

— Так ты что, действительно думаешь, что я… как он?

— Как он — точно нет, — хохотнул кузнец. — Таких, как он, только он один и есть. Но коль ты о том, что ты сильный… Думается мне, что мы ужо получили ответ давеча.

Волнение и предвкушение великих дел, наконец, догнало путешественника между мирами. Он сам не осознал, как выпятил вперёд грудь и слегка приподнял голову, воображая сцены великих для этого королевства баталий. Перед глазами уже рисовались картины разгромных поражений врагов, взрывы, превращающие солдат в брызги и кусочки искорёженного металла. Если это правда — если это и правда сделал он, — то дорога в колдовство, дорога к величию перед ним распахнёт свои золотые ворота, не моргнув и глазом, и он станет героем баллад и легенд, про него будут шептаться с восторгом и кланяться ему на улицах, он…

— Чего притих?

Но пока он здесь. В этой телеге, впитавшей в себя кровь, на подстилке из необорванных ветвей, с кузнецом на козлах. Пока что он не герой баллад и не всеобщий любимец.

Пока что.

— Да просто в себя прихожу, — совершенно честно ответил Путник. — Если я на такое способен…

— Прежде времени-то не боись, — посоветовал Каглспар: он воспринял состояние своего товарища по несчастью несколько иначе, чем оказалось на деле. — Кто бы тебя в ученики ни взял, он тебя научит, как с этим управляться. Так что ни себе, ни другим не навредишь, можешь быть покоен.

Ага, спасибо. Я уже чуть покоен не стал — навеки вечные, так сказать.

— Хорошо, — выдавил Макс. — Спасибо.

— Это тебе спасибо. Второй раз я бы от них не увильнул, это как пить дать.

— Второй раз? — только теперь до конца вернулся в реальность юноша. Предыдущее упоминание кузнеца о встрече с Падальщиками он пропустил мимо ушей — слишком был занят мечтами о великих деяниях. — Точно, и этот Падальщик ещё сказал же, типа, «куда путь держите на сей раз». Ты уже с ними пересекался?

— Было дело, — проворчал кузнец недовольно: его привычка сболтнуть лишнего раздражала его ничуть не меньше, чем необходимость отвечать на поставленные после этого вопросы. — Годков шесть назад. Ехал из Киверии, вёз металл их редкий для королевского ювелира. Киверская руда везде шибко в цене и токмо у них в королевстве родится, а денег платили за ту доставку немало. Я ещё тогда спросил себя, мол, дико, почему меня, да ещё одного в эдакую даль за эдакой ценностью посылают — обычно караваны едут, с охраной. Но делать нечего — Хэдгольду так просто не отказывают, коли жизнь дорога. Человек он справедливый, мудрый, но злопамятный — а у меня тогда ещё Бертша на сносях ходила, мне правителю дорогу переходить было никак нельзя. Да и платили, как я ужо обмолвился, с лихвой.

Навёрстывая упущенное, Максим слушал внимательно.

— Ну, и поехал. Дела споро закончил — до зимы торопился, кабы повозка на перевале не встала и не убила меня вместе с Плушей ко всем чертям. И на пути назад повстречал этих Падальщиков. Благо, уразумел ужо, как они устроены — кто с магистром на короткой ноге, тот много ведает, — отвечал им полдня на их вопросы идиотские. Они ужо трижды заупокойную пробили, когда отстали. А я думал, что конец мне, да Плушку жалко было и Бертшу с пузом и с Элеанной оставлять нельзя без кормильца — вот и давил из себя все соки.

— Почему они тебя отпустили?

— Видать, наскучило им, — пожал плечами возничий. — Да и правила у них имеются, я ужо обмолвился. Коли за полнеба, по которому солнце круг делает, не управятся — уходят. У них ещё время оставалось, но, видно, не понравилось им чегой-то, и решили, мол, пускай едет. Можешь догадаться, в каком я виде домой возвратился — ни мёртвый, ни живой. Думал, на подъезде к Эпиркерку и помру прям на козлах, да жена отпоила, накормила и неделю опосля не трогала без нужды.

— Опасная у тебя работа, Спар.

— Зато прибыльная.

Своими внешним видом и стремлением к финансовому благополучию Каглспар напоминал Максу стереотипного гнома. Гигантского такого, под два метра. Но, раз уж мир сказочный, почему бы и не провести одну-две параллели?

— Дорога высохла, — вдруг невпопад констатировал кузнец, давая понять, что больше ни слова про четырёх всадников не хочет ни слышать, ни говорить. — До заката точно в деревне очутимся, а там ужо и отоспимся по-человечьи, и поедим, как люди. Что скажешь?

Желудок Макса жалобно заурчал, стоило разговору зайти про еду. Это стало вполне исчерпывающим ответом.

Даже героев баллад и легенд надо кормить.

***

— Ну, рассказывай, да поживее.

В заведение забилось полно народу, но все вели себя как-то непривычно тихо и спокойно, повёрнутые к тощему грязному мужичку в порванной жилетке. Слушатели забыли и про стынущую еду, и про алкоголь на своих столах, готовясь запоминать сплетни — которые, к слову будет упомянуто, зарекомендованы были как самые свежие и интересные. Мужичок сидел на высоком стуле у прилавка, одной рукой держась за перебинтованный живот, а другой подливая в себя пива, и периодически тихо рыгал. Его история ещё даже не началась, но уже увлекла абсолютно каждого, присутствовавшего в скромно обставленном трактирчике в центре портового города. Обычно здесь любили коротать время моряки, истосковавшиеся по бабам и байкам, но с тех пор, как два дня назад предупредили о буре, ни одной самой жалкой лодочки не заглянуло в гавань, и потому здешние работяги, бедняки и проститутки собрались в «Хромой корове», дабы сгладить как-то неприятное ощущение от безработных выходных дешёвым вином. Последние, впрочем, рассчитывали вдобавок на пьяных клиентов.

Люди пришли, ещё не зная, что один из завсегдатаев, раненый и уже слегка поддатый, какими-то попутными повозками умудрился добраться до порта и сидел теперь, поругиваясь и вздрагивая, возле стойки, пока хозяйская дочка Марта (жутко некрасивая, но добрая девушка) накладывала на него повязки. За окном гремело — шторм, ушедший с середины полуострова, подбирался к морю, и гроза должна была начаться нешуточная.

— Я через Бандитский лес шёл, в деревню неподалёку, — долив остатки пива в глотку и громко шлёпнув дном оцинкованной кружки о прилавок, начал мужичок. — Иду себе, никого не трогаю, и тут мне навстречу телега…

— Уже врёшь, — уверенно перебил его владелец «Хромой коровы», тщательно, но бессмысленно протиравший посуду грязной тряпкой за стойкой. — Что бы ты, да «никого не трогал»? Знаем мы все, зачем ты в Бандичий лес попёрся, простаков-то из нас не делай.

Посетители недовольно покосились на хозяина трактира, но ничего не сказали — старику возражать себе дороже: может в следующую медовуху и харкнуть от души.

— Ладно, ладно, — нехотя согласился рассказчик. — Может, и по делам я там был, а суть-то?

— Как есть говори, не то взашей выставлю, — гаркнул владелец, сдвинув облезшие седые брови у переносицы. От нежелания терпеть рассказчика дольше необходимого лохматая щётка серых от старости усов раздражённо дёрнулась. — Нам правда нужна, а не трёп твой помелом по воздуху.

Раненый недовольно покивал, ковырнул заусенец на большом пальце и уже спокойнее признался:

— Да, Барч, хорошо. По делу я там был. Своих собрал, чтобы ободрать кого. А что мне оставалось-то? В порт до следующей недели ни души не придёт, а жрать-то надо что-то, а?

— Бедняжку-то не играй, — пробасил Барч. — У тебя работы, как у кошки котят, а ты балду гоняешь. Так и скажи, что поживиться решил.

— Папочка, — тихо обратилась к старику Марта: никто в порту не сомневался, что девочка, невзирая на приличный возраст, вдобавок к тому, что страшная, как у чёрта жопа, ещё и слабоумная. — Может, послушаем, что дядя Шивый скажет?

— Отцу не перечь, — недовольно отрезал владелец заведения, но умолк послушно, как ручной щенок.

— Да, собрал ребят! Хотеть денег — не преступление! Интересно тебе, или мне в другое место идти?

— Ладно тебе, дядя Шивый, расскажи нам, — мягко попросила девушка, присаживаясь на стульчик неподалёку: её уродство в те частые моменты, когда лицо становилось заинтересованным, несколько сглаживалось. — Интересно больно, что же с тобой приключилось.

— А то и приключилось, — Шивый не скрывал, что наслаждается всеобщим вниманием. — Стояли мы в засаде и ждали, пока кого-нибудь шут дёрнет через лес-то поехать. И вот — телега катит, с рыжей кобылкой. Красивая такая, мясная — видно, что у хозяина деньги-то водятся, чтобы так скотину раскормить. Всё, думаю, попался, милок. А когда увидал я, кто телегой-то правит, то сразу своим молодцам-то и сказал, мол, нахрен его, давайте другого подождём, не надо к этому лезть. Хозяева у него страшные, нам потом вовек не скрыться — так и сказал, да!

— А кто это был?

— Кузнец Захарьевский, вот кто!

По скособочившемуся залу пробежался тихий шепоток. Каглспара могли по имени и не знать, но в лицо примечал каждый. На такого гиганта от мира людей сложно не обратить внимание в толпе, да и знали все, кому он материалы и артефакты из других городов и земель привозит.

Кузнецов вообще издревле считали дьявольскими слугами — эдакими сторожами, разделившимися сразу на два измерения, беседующими с живыми точно так же, как с мёртвыми: работа с огнём, жилище в отдалении от других хат, присущая почти каждому третьему хромота — всё у людей среднего ума ассоциировалось со злыми силами, пускай подобным обстоятельствам и существовали разумные объяснения. А уж то, что конкретно этот мастер работал на настоящего колдуна, слава которого шла далеко впереди него самого, и подавно скрепляла здоровяка со всеми прегрешениями адских созданий.

Магистра в порту не любили — но, справедливости ради, там не любили любого, у кого денег хватало не только на скисшее пиво. Имя Захарии переходило из уст в уста точно так же, как имя любого другого волшебника, чародея или ведуна — на фоне других его выделял только магический аспект. Хаос.

— В конце-то концов, у кого ещё такие яйца тяжёлые, чтобы по Бандичьему лесу разъезжать, да ещё и присвистывая… А эти дурни мне и говорят, мол, чего, старик, совсем поджилки разбросал по порткам? Я им чуть там бошки-то не пооткрутил, за хамство-то, да поздно было — заметили нас, — Шивый поднял руки, игнорируя тянущую боль в животе, и принялся активно жестикулировать, будто хотел нарисовать случившееся в воздухе для тех, у кого туговато с воображением. — Кузнец как понял, что мы в лесу-то забыли, так вожжу бросил, из-за пазухи нож выхватил, а клинок у ножа пламенем красным покрылся — не иначе как колдун его выковал. Молодцы-то мои, двое, подлетки ещё совсем, не знали, что за человек этого верзилу при себе держит — кинулись к телеге, а кузнец их — швах! — пламенной плетью по спинам! И палёным мясом как засвербит над дорогой — будто порося поджарили!

Многочисленные слушатели как один вздохнули в испуге. Кто-то прикрыл рукой рот, кто-то машинально потянулся снять с головы шапки.

— Заверещали ребята, побросали свои оружия — и в лес. А сердце-то у него, у кузнеца-то, уже кровь почуяло, он останавливаться уже не собирался, — рассказчик наклонился вперёд: по его лицу пробежала волна неприкрытого удовольствия от того, с какими лицами внимали каждому его слову. — Убить жаждал кого-нибудь, не иначе, насмерть убить! Он на меня глянул, а зенки уже кровью налиты. Я ему и говорю, мол, милый человек, пощади! Обманули меня! Супостаты, демоны — как пить дать обманули! А он и слушать ничего не хочет! Стегнул ножичком-то своим, тьфу ты, чтоб ему погореть в своей кузне — и прямо по брюху мне, по самому живому месту! Боль такая, что лучше бы сразу помер там, да только боги смиловались, пощадили, сил оставили, чтобы от душегуба этого удрать.

— Какие ты страшные вещи говоришь, дядя Шивый! — Марта закрыла лицо руками: за одно только это многие постояльцы были благодарны рассказчику и могли слушать эту историю часами напролёт. — А с виду-то мастер Каглспар такой хороший…

— Это только кажется так, Марта, кажется только! — мужичок круто повернулся к ней, и девушку обдало запахом дешёвого пойла. — А по сути своей, по нутру-то своему монстр он, чудовище! И на такого же монстра работает. Они, демоны эти, преисподней создания, всегда вместе держатся, им от нас кровь нужна наша человечья, а по одиночке они — швах, а не твари. Но! — он вдруг так же резко повернулся к остальному зрительному залу, в упор не замечая слетевшую с брюха повязку. — Не то самое интересное-то, что я от него живым ушёл, а то, что дальше было.

— Что было? — недовольно проворчал хозяин, искусно скрывая интерес под маской нетерпения.

— После того, как кузнец этот, тварь демонская, меня чуть напополам-то не перерезал, я в лес убёг, — продолжал Шивый, только и ждавший, пока кто-нибудь из слушателей спросит о продолжении. — Ломился сквозь кусты да молился, чтобы за мной этот убийца проклятый не погнался. И тут выскакиваю я на опушку — и глазам своим поверить не могу! — мужичок замер, делая вид, что воскрешает в памяти образ, увиденный на опушке. — Путник!

— Ну хватит, — владелец трактира с оглушительным грохотом водрузил уже до блеска отполированную тарелку на прилавок. — Твои сказки мне уже поперёк горла, Шивый, пшёл вон отсюда!

— Клянусь тебе, Барч! Матерью клянусь, чем угодно! — горячо возразил раненый бандит.

— Деньгами своими поклянись, — хитро прищурился хозяин. — Потому как мамашей своей покойной уже где только ты не разбрасывался, в это и младенец не поверит.

— Всем, что у меня есть, клянусь! — рявкнул Шивый и для пущей убедительности хлопнул рукой по стойке. — Каждой последней монеткой, понял ты? Всем золотом, всем серебром и медью, что у меня когда-либо были и будут!

Эта клятва одного из самых пронырливых и скупых посетителей «Хромой коровы» впечатлила свидетелей даже сильнее, чем рассказ о кузнеце-душегубе и его пламенеющем клинке. Все знали: если нечто подобное срывается с уст Шивого, значит, правду он говорит чистейшую, потому как в клятву он верил сильно и никогда бы не решился лгать в таких условиях. Ропот среди клиентов усилился, и их можно было понять: Путники незадолго до появления Триады стали появляться в их мире гораздо реже, и теперь это было весьма важное и внушительное событие, на которое необходимо не только составить перечень сплетен, но и как-то отреагировать помимо пустых разговоров. Конечно, все эти люди — преимущественно, рабочий класс, хотя встречались и бедняки, — не могли и пальцем пошевелить против воли кого-то могущественного и влиятельного. Но оставлять без внимания появление нового Путника…

— Стоял на опушке в своих этих одёжках иноземных, — продолжал, упиваясь сиюминутной славой, Шивый. — У самого в волосах трава, а взгляд потерянный, испуганный — не иначе как только-только упал, впервые. Мне-то с ним ковыряться некогда было — так-то я б его отвёл к людям порядочным и честным, конечно, но за мной мог этот кузнец гнаться… Словом, убёг я в кусты да стал наблюдать. Притаился, как заяц к земле припал — а у самого кровь из брюха течёт, боль адская! Но не хотел я, чтобы Путник-то пострадал…

— Не хотел бы — заговорил бы с ним, да ещё он тебе бы и помочь мог, — буркнул Барч.

— Да ему самому помощь нужна была, о чём ты! По глазам видно стало, что не понимает он, ни где оказался, ни как.

— А каков он? — аккуратно спросила Марта.

— Молодой совсем, мельче моих подлетков, — честно ответил рассказчик. — Глазищи большие, напуганные, почти что со слезами. Как телёнок глупый, попёрся прям туда, откуда я выскочил. Я когда поближе-то подошёл, смотрю — а кузнец его уже об землю бросил! Ничего для него уже священного-то не осталось, для супостата! Говорили они о чём-то, а о чём — не слышал я, боялся, что этот громила меня учует. Во второй-то раз он бы меня уже живым не отпустил, это как пить дать. Потом этот Путник у него забился, как в припадке, плохо ему совсем стало, болезный, видать… Так кузнец его на телегу-то свою погрузил — и укатил. И не знаю я, живой ли Путник-то теперь… или нет уже.

Слушатели в экстазе заговорили хором. Про молодого пришельца из другого мира послушать было интересно всем и сразу. Обрывки вопросов доносились сквозь их гвалт, но невозможно было разобрать ничего конкретного, настолько усердно они пытались друг друга переорать. Когда один из работяг, желая, видимо, присмирить особо яростного оппонента, схватился за железную кружку для пива, хозяин ещё раз ударил по прилавку цинкованной посудой — на этот раз, специально, — и посетители послушно замолкли.

— Никаких драк в моём заведении! — рявкнул Барч. — А то стража вас мигом по клеткам-то рассадит!

Он понаблюдал строгим внимательным взглядом, как рассаживаются обратно по местам недовольные клиенты, и повернулся к Шивому.

— А ты, дружок, кончай пить за мой счёт, — сверкнул глазами он. — Не то и тебя как злостного неплательщика за порог выставлю.

— Вот такая твоя благодарность? — взвился бандит. — Я к тебе пришёл сразу, как смог, чтобы поделиться историей из первых рук! А ты!..

— За перевязкой ты пришёл, — отрезал владелец таверны. — За бесплатной да без лишних вопросов. Так что умолкни, засранец, и допивай своё молча. Теперь к остальным разговор. Что Путник прибыл — это хорошо, а может, и хуже только станет. Трияда вон тоже детьми явились, а сколько нам от них было проблем? Нам, простым людям, в это лезть не надо, нам надо дело своё знать. Так что хватит на сегодня этих историй. Пейте и ешьте, а про Путника ни слова больше, пока стража не услыхала.

Барча местные если и не любили, то уважали — точно. И в долг мог налить, и совсем уж на ногах не стоящего от усталости или спиртного у себя в сенях положить на ночь, чтобы оклемался работяга — словом, нормальный был мужик. Человечный. В положение входил и никому ни о чём не трепался. Но уж больно строгий был. Говорят, раньше он в армии королевской служил, потом поваром там стал и даже до двора короля добрался, да пойло сгубило — пил, пока не вышвырнули. И теперь капли в рот не брал, а вот других людей в трактире спаивал до помрачения рассудка с превеликим удовольствием и за каждую пинту обязательно спрашивал.

Марта посмотрела на отца с благоговейным трепетом. Она после гибели матушки всю любовь свою в него и в его заведение вложила, старалась на благо кормильца, отца за бога почти что почитала, но за пределами порта ничего толком и не видела. А так ей хотелось попасть в другой город, хоть бы даже пешком…

Когда с Шивого свели последние взгляды, она тихонько подкралась к нему и бережно потянула за рукав рубахи.

— Дядюшка Шивый, — ласково позвала она. — Расскажи что-нибудь ещё про Путника, очень тебя прошу. Какой он был?

— Да я ж толком ничего и не рассмотрел, Марточка, — бандит опасливо покосился через плечо на игнорировавшего их Барча. — Помню, что волосы тёмные у него были, такие… не короткие и не длинные, шапкой. Глаза светлые — не то серые, не то голубые.

— Высокий он?

— Высокий, они же все высокие, Путники-то, — покивал Шивый, допивая пиво.

— А сильный?

— Не знаю, Мартушка, не знаю, но плечи широкие, это точно.

Девушка против воли порозовела. Ей рисовалась картина совершенного существа, прекрасного от макушки до кончиков ботинок, в сверкающих доспехах и с мечом на плече — этот образ чем-то напоминал генерала королевской армии, мастера меча Коула. Только если у генерала волосы были длинные, русые, то у нового Путника причёска оказалась, если верить рассказам бандита, короткой и чёрной, как смола. Захмелевший разбойник углядел в её незамысловатой попытке прикрыть лицо правильный посыл и склонился над её ухом.

— Марта, милая моя, — ласково сказал он. — Ты только не придумывай себе чего-нибудь, ты же знаешь, что Путники… они нехорошие. Из других миров к нам жестокие люди приходят, не такие, как мы. Поискала бы ты себе жениха где-то здесь, среди наших…

— Никто меня среди наших замуж не возьмёт, дядюшка Шивый, — она вдруг посмотрела ему в глаза с такой горечью, что у мужичка неприятно засосало под ложечкой. — Я же страшная, они сами говорят… и смеются надо мной. Но я, может, и страшная, да не дура. Не стану даже и мечтать, чтобы Путник со мной заговорил — а что до того, чтобы мне женой его стать, так то и вовсе смешно.

— Будет тебе убиваться, — со знанием дела ответил бандит. — Мужики — они сволочи, Марта. Как пить дать сволочи. Всегда говорят не то, что думают. Так что найдёшь ты себе жениха, не волнуйся.

— Так вы же тоже мужик, — тихо сказала она. — Значит, и вы говорите не то, что думаете?

Бандит предпочёл на этот вопрос не отвечать.