Ученик Истока. Часть I

Один день магистра Захарии

Долгожданная осень неторопливо кралась к Эпирширу. Солнце освещало небеса, облака и черепицу крыш с раннего утра, световой день и не думал становиться короче, но растения, птицы — даже люди, не отличавшиеся особой чуткостью — улавливали теперь появившийся в южном ветерке шёпот надвигающегося холода и зябко ёжились, хохлясь и заворачиваясь спозаранку лицами поглубже в воротники. Смена сезонов здесь не бросалась в глаза, как это довольно часто случалось в родной для Максима средней полосе, с её умеренно континентальным климатом, прости господи, где спать ложишься в жару и духоту, а просыпаешься прямиком в лужи, слякоть и золотые опадающие кроны. Нет — здесь, в королевстве династии Гольдов, осень подползала на брюхе, виновато и немного заискивающе заглядывая в окна-глаза городских и сельских домов нарастающей в воздухе влажностью. Так что те, кому по пути на рабочее место хотелось сунуть озябшие ладони запазуху и поплотнее завернуть шеи шёлковыми или льняными платками, уже к десяти часам с охотой разворачивались, подставляя лица пока ещё ласковому солнцу.

И всё-таки, изменения становились заметными. Капли росы на неестественно-зелёной лужайке чародейского дома росли с каждой ночью всё крупнее и всё ярче мерцали в утренней розовой поволоке, всё неторопливее с улиц исчезали молочные следы тумана… всё чаще из приоткрытых на ночь окон и со стремительно набивающихся народом улиц по утрам доносился глухой и хриплый кашель простуженных работяг. Плавно и заискивающе, но неумолимо и неотвратимо на столицу надвигалась пора сезонных заболеваний и не менее сезонных хлопот: всё больше и выше поднималось над городом ночью чёрно-серых столбов едкого дыма из овальных каменных труб.

Разносимый ветром запах угля и горящего дерева, приятный и нежный, совсем скоро станет неотъемлемой частью любой прогулки по улице — Макс понимал это задним умом, не особенно глубоко вдаваясь в подробности. Центральное отопление, городская канализационная система, электро- и водоснабжение — об этих и многих других привычных удобствах ему следовало начать забывать потихоньку, и податливый мозг, единственной целью которого всегда было сохранение своего владельца в безопасности и психическом благополучии, послушно размазал фокус внимания, не дал толком задуматься, откуда же дым и зачем жечь дрова в многоквартирных домах. Так бы и стоял парень, прислонившись бедром к белоснежной оградке и скрестив на груди в задумчивости руки, если бы не мысль, возникшая из ниоткуда и озвученная голосом Стёпы:

«Загрязнение воздуха твёрдыми частицами — самое опасное из всех видов загрязнения».

До боли, до рези в глазах знакомая интонация — смесь брезгливости, пренебрежения и серьёзной озадаченности: брат говорил таким тоном о вещах, глубоко его волновавших, но недостаточно интересных для окружения, и всякий раз, когда товарищи по дурости отмахивались небрежно, убеждая друг друга, мол, не такая уж это и проблема — изменение климата, их негласный лидер по-особенному бледнел губами, тонкими и крепко-накрепко сжатыми, настолько напряжёнными, что ещё чуть-чуть, и тонкая кожа лопнула бы от натяжения. В такие моменты товарищи с избыточной дуростью вдруг резко умнели и замолкали, переглядывались вопросительно, как пересмешники передавая друг другу не озвученный вопрос: «Что я сделал-то?». Но предположения выдвигать не осмеливались — вдруг не угадают.

А ведь и правда, — поднявшийся с кровати, но не проснувшийся, Макс уставился на медленно засыпающий дымоход так, словно не на него глядел предыдущие три минуты в упор, — угольная сажа, дым, пепел — это ж не шутки. А углекислый газ, вызывающий кислотные дожди? Парниковый эффект, в котором этот газ играет основную роль? Болезни дыхательных путей, респираторные заболевания? Это же всё — результаты горения древесины. В Цельде ещё не придумали защиту окружающей среды?

Мягко вдавливаясь во влажную землю, надрывая сталью подков траву, широкие копыта на длинных мускулистых ногах чародейского жеребца размеренно поднесли грациозное гибкое тело из шоколада и золота к несуществующей калитке. Юноша обернулся, чтобы тут же отпрянуть — профиль узкой лошадиной головы, слегка римский, покатый, оказался в опасной близости от его шеи. Мягко и шумно выдохнув горячий воздух большими тонкими ноздрями прямо Максиму в лицо, Дрозд приподнял морду, коснулся подвижной верхней губой его порозовевшей от беспокойства за собственную сохранность щеки — Макс не сумел отстраниться из-за сковавшего его страха — и, словно погладив шершавым закруглённым носом чужое лицо, отвернулся к своему хозяину с самым безмятежным видом, на который только была способна морда животного. Нежное приветствие не осталось незамеченным — Захария одобрительно хмыкнул.

С массивным походным рюкзаком на плечах и в повседневной колдовской мантии неизменного тёмно-синего оттенка, он остановился в полуметре от границы своей территории, а верный разумный скакун — на полшага раньше. Не встречая сопротивления, колдун натянул на лошадь нечто, подозрительно напоминающее собачий намордник — правда, этот элемент снаряжения представлял собой почти что рыцарское забрало: стальной «ковш», удерживаемый на голове карабинами, полностью лишал Дрозда возможности открыть рот, и только наличие нескольких узких прорезей для воздуха отделяло устройство от статуса «орудие пыток». Когтистые пальцы магистра намертво затянули ремни намордника, прицепив его карабинами к кольцам…

— Впервые вижу узду без железа, — открытие впрыснуло в ещё не включившийся мозг немного бодрости, и Макс, наклонив на бок голову, изучил амуницию с вялым, но неподдельным интересом. — Имею в виду во рту, Мастер.

Словно только что узнав об отсутствии этой детали и удивившись, где это он мог её потерять, чародей проследил за чужим взглядом и попытался осмотреть то место, где должен находиться просунутый в лошадиный рот трензель или мундштук. Но стальной «ковш», закрывший морду, не свойственной металлу прозрачностью не отличался, так что ничего, кроме намордника, Захария не увидел. Очевидно, сам ещё не отошёл от сна.

— Это хакамора, — пояснил он с расстановкой, ворочая языком гораздо медленнее обыкновенного. Его интонации вновь ассоциировались с тягучей сладостью. И правда на ходу спит. Может, нам лучше вернуться домой и подремать ещё немного?.. — Обычно излишняя штука, но при выезде в город необходима.

Парень задержал взгляд на двух длинных стальных «бивнях», берущих начало у уголков лошадиного рта и дугами тянущихся на добрых десять сантиметров вниз — элементы сбруи до смешного напомнили ему подбородочные усы китайских драконов с древних гравюр. Элегантные кольца на концах этих дуг пустовали — на первый взгляд, никакого конструктивного значения они не несли… Но, очевидно, впечатление было обманчивым, иначе зачем даже в конструкции стального намордника предусмотрены пазы специально под них?

— Рычаги, — безошибочно определив, какую деталь изучает подмастерье на сей раз, добавил Захария. — Они… вместо удила, которое ты не нашёл, скажем так.

Словно иллюстрируя свои пояснения, Захария стянул перекинутый через шею Дрозда конец тонкого повода и пристегнул к одному из рычагов на крохотный карабинчик. Второй конец, как оказалось, уже давно был прищёлкнут с другой стороны головы — только сонный Максим этого не заметил.

— Это вроде… более мягкой альтернативы?

Юноша сам не заметил, как тепло улыбнулся. Подобная забота о домашнем животном не вписывалась в его представление о свойственных Захарии привычках: почему-то, и он вряд ли бы нашёл теперь выдерживающие критику аргументы в пользу этого убеждения, ему казалось, что неудобство лошади, связанное с наличием во рту железной перекладины, колдуна не беспокоит — более того, в воображении Макса он вряд ли даже задумывался когда-либо о подобных вещах, воспринимая конструкцию классической уздечки как неотвратимую и аксиоматическую данность…

— Нет, конечно.

Макс моргнул.

— Нет?

— Разумеется, нет.

— Но… Разве с железкой во рту лошадь не страдает больше, чем без неё?

Захария плавно покачал головой, скрыв слегка светящиеся в полумраке утра глаза за ресницами. В те редкие моменты, когда не отступившая ещё сонливость притупляла его истинный нрав, повадки и голос его становились непередаваемо приятными, почти убаюкивающими и провоцирующими у окружающих ничем не объяснимое расположение. Может быть, всё дело в какой-то особенной магии — магии, очаровывающей потенциальных обидчиков и тем самым оберегающей беззащитного владельца от непредвиденных атак?

— Страдание, как ты выразился, варьируется от случая к случаю, — с совершенно не соответствующей теме разговора нежной улыбкой произнёс чародей. — Удила давят на нижнюю челюсть и могут ударить по зубам, это правда — на хакаморе же лошадью управляют через так называемый храп, он же нос по-простому. Вот только храп гораздо чувствительнее рта.

— Значит, эта… хакамора доставляет животному ещё больше боли? — Макс нахмурился.

Дрозд, поджав мягкие губы, вдруг пристукнул по земле передним копытом и резко дёрнул головой вверх, направив возмущённый взгляд выпученного лимонно-жёлтого глаза строго на молодого Путника — ещё и зубами прищёлкнул, чтобы уж наверняка донести мысль.

— Прости, — сообразил юноша, — Это было грубо с моей стороны.

— Тем не менее, следует называть вещи своими именами. Прости, Дрозд, но ты — животное.

— Но зачем это нужно? Ведь он — разумное существо, разве нет?

И Макс, и конь посмотрели на Захарию с приблизительно одинаковым выражением в глазах — коктейлем из растерянности и любопытства. У юноши при том примешивалось ещё и раздражение. Единодушие — и в особенности та лёгкость, с которой подмастерье понял негодование жеребца, не остались для магистра незамеченными и даже, пожалуй, позабавили.

— Что, по-твоему, произойдёт, — костлявая ладонь трепетно погладила шоколадно-золотую мускулистую шею и пару раз дружески похлопала по туго натянутой шкуре, — Если пятисоткилограммовый вечно голодный хищный зверь, способный логически мыслить, делать выводы и планировать свои действия — словом, обладающий почти человеческим разумом и при этом вооружённый тяжёлыми металлическими подковами и острыми клыками — окажется на улице города-миллионника без контроля?

Отвечать на этот вопрос Максу, очевидно, было не обязательно.

— Ты прав: Дрозд понимает нас и способен себя контролировать… в известной степени. Он наделён умением учиться гораздо быстрее, чем любая другая лошадь; способен осознавать себя, в отличие от подавляющего большинства других хордовых. Он разумен. Но он по-прежнему животное — созданное силами магии, чтобы убивать людей. И истинный интеллект Дрозда проявляется не в моей готовности рискнуть жизнями горожан и выпустить его на улицу без намордника, а в его согласии этот намордник надеть.

Максим постепенно просыпался.

— Что же до жёстких мер предосторожности, — колдун скользнул ладонью по морде коня и почесал довольно глубокую впадину над лимонным выпуклым глазом. Макс слышал где-то, что лошадям такое нравится, и, судя по выражению закованной в металл морды, услышанное оказалось правдой, — Обычно мы спокойно работаем на трензеле, если рядом нет людей или их мало. Дрозд любит выпустить пар и порезвиться, даже будучи под седлом, но простого мундштука достаточно, чтобы вернуть контроль. А вот эффекту от присутствия поблизости посторонних ты стал свидетелем вчера — полагаю, об этом инциденте ещё пока свежо воспоминание, не так ли.

Так ли, ещё как «так ли»!

— Его агрессия возрастает прямо пропорционально количеству незнакомцев вокруг — таким я его создал. Поэтому в городе только хакамора. И с большой осторожностью.

С этими словами Захария стянул с плеч массивную брезентовую сумку-рюкзак, перетянутую намертво многочисленными кожаными ремнями, и довольно неожиданно и весьма небрежно отправил её в полёт прямиком парню в грудь — груз оказался гораздо тяжелее, чем выглядел, и беднягу едва не сшибло с ног. В ответ на немой вопрос в глазах молодого Путника, колдун молча стянул перекинутые через седло стремена, как следует затянул на стройном брюхе Дрозда широкую ленту подпруги и мягко и проворно прыгнул коню на спину. Повседневная чародейская мантия, очевидно, шилась из расчёта на верховые путешествия и длиной едва доставала ему до колен, и всё-таки пришлось поправить полы, чтобы не застревали в седельных боковых подушках и прикрывавших приструги кожаных крыльях.

В сумке, к счастью, ничего не булькало, не лязгало и не дребезжало — по крайней мере, по первому ощущению, — а значит, и сломаться или разбиться от грубого перебрасывания не грозило. Но не не свойственная Захарии халатность в обращении с имуществом возмутила юношу, а неприкрытый намёк на необходимость это имущество тащить на собственном горбу.

— Раз у меня теперь есть такая роскошь как собственный подмастерье, я могу наконец разгрузить несчастного Дрозда, — пояснил маг, сосредоточенно проверяя длину каждого ремешка на лошадиной экипировке. — В конце концов, он боевой конь, а не тягловый.

Зато я-то тяжеловоз, по-твоему, — проворчал Максим про себя. — Лошадь-то всяко посильнее человека, у них грузоподъёмность… А сколько, кстати?.. Что-то вроде ста кило, если ничего не путаю?.. Учитывая, сколько весит Захария, на Дрозда ещё три такие сумки можно положить.

— Хрупкого и взрывоопасного внутри нет, но всё равно не ронять: я этот рюкзак с Земли привёз. Такого качества уже даже там нет — про Цельду и говорить нечего.

Постоянно забываю, что он пенсионер. Интересно, дождусь от него фирменного стариковского «вещ-щ-щь»? — парень хмуро перехватил ношу поудобнее и просунул в лямку правую руку. — Чёрт, чего он туда понапихал, кирпичей? Половину своей библиотеки?.. И как далеко мне всё это дело тащить прикажете?

Чтобы натянуть на плечо вторую лямку, ему пришлось несколько раз подпрыгнуть: вес рюкзака просто не позволял завершить манёвр без использования кинетической энергии. Если бы не вручную пришитый поясной ремень, распределявший нагрузку и по пояснице тоже, ни за что бы Максиму не удалось донести ношу до пункта назначения. Где бы этот пункт ни располагался.

— Ты чего такой печальный, Гарри? — розоватые со сна потрескавшиеся губы растянулись в откровенно вредной насмехающейся улыбке. Очередная цитата из книг о Мальчике-Который-Выжил из уст Захарии прогремела оглушительнее колокольного звона. — Али недоволен чем?

— Да что вы, Мастер, боже упаси, — защёлкнув металлическую пряжку в районе пупка, ответил Макс и на всякий случай потуже затянул плечевые лямки. — Просто думаю, где бы на наше путешествие силы взять, а попутно играю в игру «Угадай, что внутри».

Он не сразу сообразил, что и как ответил наставнику, но когда дошло — проснулся как по щелчку пальцев. Приготовиться к худшему, впрочем, всё равно бы не успел.

Две женщины среднего возраста, рано покинувшие свои уютные натопленные жилища в стремлении поскорее очутиться на продуктовом рынке, ненадолго замедлили шаг на противоположной стороне Чёрной площади и, стараясь не привлекать к себе повышенного внимания, исподтишка попытались рассмотреть нечасто показывавшегося толпе на глаза чародейского скакуна. Навострив закруглённые уши, жеребец в упор уставился на любопытных двуногих в ответ — и если судить по скорости, с которой прохожие поспешили удалиться, наличие у лошади светящихся как у кошки глаз вызывало у них определённое беспокойство.

Макс успел только подумать, что они станут последними людьми, которых он видел в этом перерождении.

— Ничего особенного, — колдун натянул на руки перчатки — не то лайковые, не то кожаные, плотно обтянувшие каждый сустав и каждый коготь на бугристых пальцах, нарочито-педантично поправил и без того элегантно ниспадающую с его костлявых плеч укороченную колдовскую мантию и набросил капюшон на голову. На очевидную, пусть и объяснимую резкость в голосе подопечного он не обратил ровным счётом никакого внимания. — Кое-какие ингредиенты, несколько книг, вспомогательные приспособления для ликвидации последствий проклятия… Уверен, и четверти всего этого мы сегодня из сумки не достанем.

Прекрасно. На кой-тогда хрен я всё это буду тянуть на своих двоих?

Впрочем, Максим этот вопрос озвучивать бы не стал, даже если бы не испытывал перед наставником иррационального, слабо поддающегося осмыслению и контролю страха. Разумеется, ему хватало мозгов ответить самостоятельно.

Чародей поставил в стремена ноги: носки высоких кожаных сапог скользнули под стальные арки, каблуки упёрлись в обитые деревом подножки как влитые, голени приклеились к боковым подушкам намертво. Хотя предполагать обратное было довольно глупо, Макс впервые осознанно отметил: магистр наверняка неплохо держится верхом.

— Считай, что это просто утренняя тренировка, — рекомендовал Захария, подобрал поводья и, оставив их пока довольно свободно провисать на мускулистой лошадиной шее, точным и кратким движеньем «кольнул» Дрозда в бока пятками.

Коня словно шилом пырнули — как будто только этого и ждал, он всем телом дёрнулся, присел слегка на задние ноги, изогнув шею на манер лебединой, несколькими собранными напряжёнными шагами пересёк границу чародейских земель и, ступив на брусчатку, почти тут же сорвался в рысь. Когда только рука чародея успела покороче перехватить провисший повод, Макс заметить не успел, но в следующий же миг, подтянув его к животу, Захария без видимого напряжения сдержал Дрозда, а затем и вовсе вынудил остановиться и опустить голову к груди.

— Позже побегаешь, — удивительно спокойно заверил он, отклоняясь корпусом чуть назад и крепко обхватывая бока лошади ногами. — Сперва побудь паинькой.

Жеребец возмущённо всхрапнул, шлёпнул губами разочарованно, но, видимо, быстро смирился, что свою линию продавить не выйдет, и нехотя перешёл на вполне контролируемый и даже, пожалуй, расслабленный широкий шаг. Лёгкость, с которой колдун управлял питомцем, поражала.

Хакамора эта и правда чудеса творит.

— Догоняй, — бросил Захария через плечо. — Сзади только не подходи.

— А… где? — оттягивая лямки большими пальцами, шатающейся от тяжести рюкзака трусцой засеменил следом Макс. — Сбоку?

Чародей одобрительно кивнул — хвалить подмастерья вслух не стал.

— Держи дистанцию, об коня не трись. Далеко не отходи. Идеально — в полуметре, на уровне плеча. И постарайся не отставать.

Лошадей в этой части города почти не бывало — экипажи не проезжали, а верхом по Эпиркерку передвигаться было попросту некому, да и незачем, насколько успел уже заметить Максим — и цокот копыт по брусчатке, прокатываясь по полупустым пока проулкам и улицам, привлекал внимание, к которому молодой Путник вообще-то не готовился. Он чутко улавливал в воздухе сначала вибрации удивления, а затем, сразу после того, как в окнах появлялось движение чужих голов, оно сменялось тревогой. Не часто чародей покидал свою мрачную обитель верхом, надо думать.

Интересно, что сейчас у них на уме? — не успев толком рассмотреть очередное мелькнувшее в оконном проёме лицо, подумал Макс. — И что ещё важнее, почему это интересно мне?

Память в ответ услужливо подбросила вспышки событий прошлого. Во всех фигурировал брат.

«На самом деле, им нет до других людей никакого дела» — сказал десятилетний мальчишка без переднего зуба, возвышаясь над маленьким Максимкой среди расставленных в коридоре ботинок и развешенной по крючкам сезонной верхней одежды. Сказал, потому что считал важным донести одному ему в этой семье доступную истину, такую простую и прямую, что дрожь брала от удивления: отчего никто вокруг этого не понимает, отчего им не объясняет этого мама?..

«Люди — эгоистичные существа, — сказал тринадцатилетний подросток со свежей ссадиной на подбородке; подобные разговоры он заводил вместо обсуждения планов на завтра, успехов в учёбе или жалоб на дождь. — Вся наша разница с коровами или кошками в том, что мы создали из пустоты Идею и поверили, что она существует. Иными словами, люди — обезьяны, объевшиеся псилоцибиновых грибов».

В восемь лет Максим не знал, что такое псилоцибин. Но с тех пор, как услышал от брата это откровение, старался — всеми силами старался поверить в его слова и жить согласно его учению… А с тех пор, как над гробом Степана Вороновского хлопнулась земля, старался не менее остервенело понять — действительно ли Стёпка по своему учению жил.

Людям плевать на других людей. Кто бы ни пытался влезть в семейные отношения соседей по дачному участку, кто бы ни следил за покупками знаменитостей в интернет-магазинах в попытке скопировать их образы, кто бы ни обсуждал с друзьями неверные выборы партнёров их общих знакомых, кто бы ни давал непрошенных советов коллегам — стоит только копнуть чуть глубже, всмотреться в истинную природу их заинтересованности, и станет ясно, что ни одному из них на самом деле нет никакого дела до «блага», которого они якобы желают ближнему своему. Всё, чего хотят люди — чувствовать себя лучше. По крайней мере, так Стёпа объяснял «нездоровую заинтересованность его поведением» со стороны соседей, силовых структур и ярославской службы опеки. В те дни Максим искренне верил: с его братом на самом деле всё хорошо, просто взрослые слишком зациклены на правилах, чтобы позволить ему быть таким, какой он есть… вернее, был.

Что думали о нём эти лица в оконных проёмах?

И почему Максиму хочется это знать?

Людям плевать на других — они преследуют цели, удовлетворяющие их — и только их — потребности. Стоит только всмотреться внимательнее, и это станет очевидным. Любая мать убьёт или бросит собственное дитя в тот миг, когда это покажется ей единственно верным решением. Так говорил Стёпа. Любой пожарный откажется спасать старика или кошку из пламени ценой собственной жизни, если это действие не будет подкреплено верой в то, что он поступает правильно. Так говорил Стёпа. Любой врач откажется лечить пациента, если это пойдёт вразрез с его представлениями о добре и свете, которые он, герой, несёт в мир. А это может значить лишь одно.

В мире, где каждый на самом деле думает только о себе, мнение окружающих не стоит ничего. Следовательно, жить ты можешь так, как только пожелаешь. Плевать, что о тебе болтают — они не искренни ни в своём стремлении помочь тебе, ни в своей жажде тебе насолить. Всё, чего они хотят — чувствовать себя лучше. Ощущать себя лучше. Казаться лучше тебя.

Куклы. Манекены. Неписи.

Так говорил Стёпа.

Так почему реакция на их с кузнецом появление в «Звонкой монете» так взбудоражила Макса? Почему презрительные и брезгливые взгляды прохожих на площади так задевали? Почему поведение Жана Манценера так разозлило? Почему одобрение чародея так ценно? Если Стёпка был прав, если всё, что делают и думают человеческие создания, направлено только на удовлетворение собственных интересов и нужд, почему тогда, чёрт возьми, Максиму не всё равно?

Должно быть, с ним что-то не так. Или, чего тоже не следует исключать, Стёпа просто врал всем вокруг и самому себе, поскольку чем дольше жил, тем меньше одобрения в свой адрес получал от опостылевших ему окружающих, и однажды просто выдумал «эволюционный эгоизм», чтобы не было так мучительно больно раз за разом становиться отверженным.

— Слишком глубокомысленное выражение лица для начала дня. Не подходит, — заметил Захария. — Смени, будь любезен.

— Не знал, что бывают неподходящие под время суток выражения лица, — стараясь, чтобы в интонациях звучало как можно меньше эмоций, признался юноша. — И как же следует выглядеть моему лицу, Мастер?

Чародей наклонил голову на бок — хрустнуло несколько позвонков. Флёр иронии в тоне подопечного он тоже проигнорировал.

— Нацепи маску, которая говорила бы: «Ещё слишком рано для ответственных поручений, мне совершенно не хочется работать, но что поделать, если мир так жесток».

— Странно. Я думал, что примерно так и выгляжу, — Максим позволил себе усмехнуться, но даже ему самому этот смех показался кривой и наивной подделкой. Теперь не только мой внешний вид и распорядок дня, но и физиономию будет контролировать? — Некомфортно стало от того, как на нас… пялятся.

— Привыкай. Сколько бы лет ни прожил в Цельде, ты для них навсегда диковинный зверь.

— К роли чьего-то досуга, Мастер, я привыкать не планировал, — проворчал парень, косясь на бледные подтёки лиц за мутными стёклами. — И желания привыкнуть нет, уж простите.

Колдун вздохнул, и сперва сложилось ощущение, что вздохнул наигранно.

— Если бы только кого-нибудь волновало, чего ты хочешь.

— Меня волнует, — ощущая знакомое давление внутри, медленно поднимающееся к горлу, Максим попытался придать голосу поменьше резкости и твёрдости, но в попытке придавить всколыхнувшиеся чувства только отчётливее вплёл в слова щепотку раздражённого змеиного шипения. Шипения, которое ему за последние дни стало очень хорошо знакомо. — Простите, Мастер. Настроение, если честно, ни к чёрту.

— А солнце на Земле на востоке встаёт, — заметил Захария меланхолично.

Молодой Путник бросил на наставника растерянный взгляд и обнаружил, что на него смотрят в ответ.

— Я думал, мы играем в «Назови очевидные факты», — пояснил колдун, пожав плечами, и вновь с прежней сосредоточенностью вернулся к сканированию местности взглядом. Любой намёк на появившегося на их пути прохожего вынуждал и без того плотно сомкнутые челюсти сжиматься до вздувшихся желваков, но в остальном теле напряжение не прослеживалось. — В такую рань мало у кого может быть хорошее настроение. Если не хотел идти со мной, мог просто сказать. Я, кажется, говорил тебе, что сегодняшняя поездка не входит в программу обучения и не является обязательной.

— Не в этом дело, Мастер. Наоборот — рано, конечно, но с вами как-то… привычнее, что ли.

— Не вздумайте привыкать ко мне, молодой человек, — хохотнул Захария. — Я не собираюсь растить чужого ребёнка.

— Я просто хотел сказать, что… как бы так выразиться-то… Короче, оказаться сейчас одному мне бы точно не хотелось.

— А даже моё присутствие лучше одиночества, — колдун услышал в ответ «угу» и, прежде чем подмастерье сообразил, что только что чисто автоматически умудрился ответить, усмехнулся. — Не стоит извиняться, Максимус, твоей вины здесь нет. Редко кто выбирает мою компанию добровольно, будучи в здравом уме. Его Высочество не в счёт. Как бы то ни было, если не хочешь, чтобы в твоём нутре ковырялись грязными пальцами незнакомые люди, не показывай это нутро: во всех мирах в избытке чрезмерно любопытных глаз.

Блин, вот кто так вопросы строит, может мне объяснить кто-нибудь? Там же невозможно не попасться на это его «даже»! Как будто… Хотя да, точно, обсуждали же с Айгольдом эту фигню. Захарии явно нравится никому не нравиться… И нтересно, что мы фактически пришли к тому же, о чём я только что…

— Почему, как считаете?

Захария взглянул на своего спутника вновь, прищурившись, и в этот раз повернул к нему голову, на мгновение отвлёкшись от высматривания впереди потенциальных жертв Дрозда. С этого ракурса оказалось достаточно брошенного вскользь взгляда, чтобы легко и подробно рассмотреть обычно до безобразия сухие губы магистра, покрытые не до конца отшелушенными чешуйками и испещрённые глубокими кровоточащими трещинами — они теперь, кажется, выглядели немного получше. Столь же просто оказалось заметить и слегка побледневшие под глазами синяки — странно, что Макс не обратил внимания раньше.

— Зачем тебе знать моё мнение, — колдун снова отвернулся к дороге, управляя лошадью привычным покачиванием бёдер в натёртом до искрящегося блеска седле, — Когда, полагаю, у тебя есть своё?

— Потому что… в этом-то и проблема. Я… не уверен больше, что оно моё. Если вы понимаете.

— Любое наше мнение не наше, — теперь чародей хмурился, и от того, как медленно на идеально гладком покатом лбу проступила глубокая борозда, Максу стало неспокойно… и отчего-то стыдно. — Ты, я, любой житель любого мира — лишь криво склеенный калейдоскоп чужих случайно брошенных слов, неверно сформулированных мыслей и необоснованных предположений, трещины и шероховатости которого замазаны обрывками новостей и книжных страниц, чтобы выглядело посимпатичнее. Такими, какие мы есть, нас сделали случайные люди, сделанные случайными людьми, сделанными случайными людьми.

— Как-то… не очень жизнеутверждающе, если честно.

— Что, одному побыть в скверном расположении духа уже не кажется плохой идеей?

Захария засмеялся, вынудив троих неторопливо топавших на работу мужчин крепкой комплекции, шедших навстречу, спешно и с видом, что именно туда им и надо, свернуть в ближайший проулок. Когда серые губы растягивались в улыбке, любой желающий мог без труда разглядеть во всех подробностях голубые дёсны и ряд зубов-клыков — прикрывать от чужих взглядов то, что при желании можно использовать вместо оружия, чародей смысла не видел.

Людям это, должно быть, кажется страшным?

— Иногда полезно смотреть на вещи без иллюзий. Накал страстей утихает.

— Мне чего-то спокойнее не стало.

— Ещё бы, — колдун бросил на него ничего не значащий взгляд. — Тому, что мы зовём рассудком, очень не нравится роль мозаики, кое-как собранной двухлетним ребёнком с очевидным отставанием в развитии. Эго, которое пыталось объяснить твою личность последние девятнадцать лет, возмущено несправедливостью и рвётся оспорить мои слова. Хочет доказать, что чего-то стоит само по себе и никакие случайные мимо проходившие люди его по кускам из небытия не собирали. В этом нет твоей вины — подавляющее большинство разумных считает, что сделали себя сами.

Парень не ответил. То, с какой точностью его внутреннюю уверенность описал наставник, вызывало не то жалость к себе, не то злость.

— А что до твоего вопроса — я сужу по себе.

Высокие каменные стены домов, слегка неровные и шероховатые, колодцем возвышались над почти безлюдной петляющей улицей, поднимая шорох шагов, цокот подков, шелест одежды и обрывки разговоров под самые крыши. Из узких проулков, где едва хватало места разминуться двум прохожим, раздавалось то подозрительное копошение, то позвякивание металла и хриплый шёпот, и сладковатый запах гнили и плесени тянулся к светлым и чистым проспектам — там, в вечных полумраке и влажности, начинался другой Эпиркерк. От одного из фасадов, скрытая тенью, отделилась и быстро зашагала прочь чья-то фигура — Максим проводил взглядом сгорбленную спину и, не обнаружив в ней ничего интересного, переключил внимание на куда более интригующего персонажа.

— Не замечал за вами склонности копаться в чужом белье, Мастер.

— Если решил избрать путь подхалима, ври убедительно и тем, у кого проблемы с памятью, — Захария улыбнулся. — Ты же лично присутствовал на нашей с Айлом… не хочу употреблять слово «попойка», но никакое другое, к сожалению, не подходит.

У него какой-то пунктик на памяти, походу. Часто об этом говорит.

— Да вы особо никому косточки и не перетирали вроде, — парень попытался пожать плечами, но рюкзак ему не позволил. — Ну, разве что тому… этому… который родственник матери Давида.

— Бирмунду Агнеотису, — кивнул чародей.

— Да-да, ему… Ну, и старику-магистру, с которым мы в замке познакомились.

— Магистру Реки Дишо.

— Точно… А, ну и даме той, которая его не любит.

— Генералу Теней Дестине.

— Во, точно… Ну, и королю ещё тоже немного.

— Его Величеству Хэдгольду.

— И ещё каким-то магистрам из Круга… И Кругу в целом…

Ладно. Как бы ни было дико это признавать, Захария и правда сплетник.

— Поговорить о ком-то постороннем приятно, потому что это помогает ненадолго забыть про собственную жизнь.

Макс покосился на наставника с опаской. Голос чародея звучал тихо и приглушённо, словно из-под плотного одеяла — юноша предположил, это из-за нежелания делиться своими мыслями с жителями окрестных домов.

— Со стороны правильное решение всегда очевидно, а ошибки глупы, поскольку наблюдатель не находится внутри ситуации. Не вовлечён эмоционально, не испытывает стресса от необходимости сделать выбор и никогда не столкнётся с его последствиями. То, что может стать переломным моментом в чьей-то жизни или даже уничтожить чью-то жизнь, для свидетеля не более чем просмотр фильма или чтение книги. Я анализирую чужие поступки и ощущаю себя богом, потому что наперёд знаю, к чему они приведут — и мне нравится пророчествовать вслух, потому что тогда моя правота станет известна окружающим.

Звуки оживающего города медленно приближались с далёкого, слегка размытого туманом бульвара. Идти до него никак не меньше минуты — и пускай они ещё успеют наговориться, молодой Путник решил во что бы то ни стало научиться как можно скорее замедлять ход времени.

— Я сужу по себе и не знаю, насколько широкую аудиторию охватывают мои выводы, — перетирая конскую гриву между пальцами, добавил колдун. — Да и мнение это, как мы уже выяснили, не совсем моё. Скорее всего, у других не так.

— Доброе утро, господин магистр!

Они обернулись в сторону раздавшегося оклика рефлекторно. До них не сразу дошло, что это было первое за день приветствие от третьих лиц — те немногие, что встречались на пути прежде, пытались сделать вид, что их вообще рядом не проходило.

Оба Путника как раз неторопливо подбирались к просторному пешеходному бульвару, пересекавшему полгорода зелёной лентой деревьев, высаженных вдоль бордюров: на углу старинного здания из красного кирпича, украшенного белыми наличниками окон и порогов, выстроили деревянную веранду уютной чайной — всего в несколько столов шириной, со стальным кованым заборчиком, мягкими подушками на стульях и связанными из разноцветной шерсти ковриками на фасадах. За круглым столиком поближе к стене и обнаружился окликнувший — юноша не больше пятнадцати лет на вид в светло-синей униформе Академии, сидевший до этого спиной к дороге, поднялся на ноги и, схватившись одной рукой за заборчик, махал чародею, привлекая внимание и при этом стараясь не потерять статусности. Его юная спутница (походу, младшая сестра) большими, блестящими фиолетовыми глазами (Макс обещал себе ничему больше не удивляться, но всё равно уставился на необычный цвет радужек, как ребёнок, очарованный украшенной на Новый год ёлкой) смотрела на гостей из другого мира и молчала.

— Господин Оланд, госпожа Ирэззин, — кивнул в ответ Захария, поравнялся с застывшим у края веранды студентом и остановил Дрозда. Затем бросил мимолётный взгляд на купленные детьми булочки. Даже стоя на деревянном помосте, подросток смотрел на чародея снизу вверх — настолько высоким оказался по сравнению с верандой плотоядный конь. — Приветствую и… приятного аппетита, полагаю.

— Благодарим! — Оланд склонился в настоящем полном поклоне, после чего повернулся в пол-оборота к девочке за столом и жестом пригласил её подойти ближе: — Ну же, Ири, поздоровайся. Молчать некультурно!

Казалось, она даже не услышала приказа — только во все глаза смотрела на Максима, слегка приоткрыв от изумления рот, и откровенно и незамысловато, как большинство детей, его разглядывала. Молодой Путник к повышенному вниманию к своей скромной персоне не то чтобы не привык, просто внимание жителей Эпиршира его напрягало и даже в какой-то степени злило — навязчивостью и вот этой самой… незамысловатостью — но сопротивляться чарам искреннего детского восторга ему было не под силу. Всё, на что хватило почти двухметрового и почти двадцатилетнего уже мужика — потерянно отвести взгляд и порозоветь, не зная, куда деть руки. К счастью, вес сумки-рюкзака, тут же потянувший назад, дал подсказку.

— Простите её, господин магистр, — студент беспокойно растрепал себе волосы на темени, улыбаясь не то заискивающе, не то смущённо. — Она ещё робеет при посторонних.

— Всё в порядке, — колдун бросил на девочку помутневший взгляд — взгляд, которым он смотрел сквозь людей в процессе активного размышления — и потом неожиданно улыбнулся: — Похвально, что вы оба здесь в столь ранний час. Ответственный подход к обучению ещё никому не вредил. Однако мне кажется странным, что вступительный экзамен назначили проводить в день Тчэт.

— Вы… помните про экзамен Ири?

Боже, да он Захарию просто обожает, — заметив, как в светло-лиловых глазах Оланда едва ли не слёзы собираются от радости, Максим сдержал смешок и против воли вообразил, что для полноты образа пареньку только виляющего хвоста не достаёт. — И не он один, если так подумать… Старик определённо пользуется популярностью у подрастающего поколения.

Колдун, очевидно ни малейшего понятия не имевший, как на такую радость в свой адрес реагировать, отвернулся, словно увидел на другой стороне улицы знакомое лицо и… это почему-то особенно бросилось Максу в глаза — он начал вдруг нервно кусать внутреннюю сторону щёк и губ. Расчувствовавшийся Оланд, к счастью, не только оказался знаком с правилами приличия, но и обладал необходимой для взаимодействия со сложными людьми эмпатией, поэтому, не желая смущать магистра, как мог быстро взял себя в руки. И только тогда, в поисках темы, на которую плавно и мягко можно скатиться и которой легко удастся прикрыть излишнюю эмоциональность, обратил внимание на незнакомого человека, навьюченного как ишак, рядом с чародейским жеребцом.

— Ох, я совсем не поприветствовал вашего спутника, господин магистр, простите!.. Вы, наверное, и есть господин Максимус? Новый Путник в Эпиркерке? О вас много говорят в городе!

— Я, наверное, и есть, — кивнул с добродушной улыбкой Макс, отчего-то совсем не обидевшись, что его сначала не заметили. — Рад познакомиться.

— Мы тоже очень, очень рады! — страшное опасение Оланда осталось позади — новый Путник ему улыбнулся! — и студент Академии просиял вновь.

Удивительно, как быстро эмоции сменяли одна другую на пластичном и ещё пока круглощёком юном лице. Загорелая кожа, высветленные солнцем соломенные волосы, торчащие вороньим гнездом, и белые ресницы, сверкающая крупными неровными зубами улыбка, толстый слой рассыпанных по носу и скулам тёмных веснушек, крепкие предплечья под тонкой тканью закатанных рукавов льняной рубахи, мозоли на по-детски ещё тонких пальцах — мальчишка, которого уже и язык не поворачивался назвать никак иначе, кроме как «юношей», явно проводил довольно много времени на улице, не гнушался физического труда и этим прохладным осенним утром наслаждался случайным шансом пообщаться с магистром Хаоса и его Учеником, почти позабыв про свой дворянский статус. А он, вне всякого сомнения, точно имел определённое отношение к иерархии, о которой любезно поведал накануне Давид.

— Прошу великодушно меня простить, господин Максимус, — виновато улыбнулся подросток. — Обычно я не совершаю подобных ошибок.

— Не беспокойтесь… э-э-э, господин Оланд, — родил-таки Путник в ответ, стараясь подстроиться под манеру общения местных жителей и при этом нигде не напортачить. Второй раз за сутки передо мной извиняется аристократ. — Со всеми бывает.

Он ничего не мог с собой поделать и как бы ни старался контролировать любопытство, но всё-таки периодически косился на застывшую за столиком девочку: она столь пристально и восторженно рассматривала каштановые вихры его волос, что становилось даже немножко страшно. Та же смуглая кожа и те же веснушки, что и у брата, только кудри, такие же светлые и тугие, аккуратно причёсаны, а не торчат во все стороны… Глаза насыщенного фиолетового цвета, блестящие и большие, казалось, вообще ничего, кроме Максима, не видят.

— Рад, что мой подмастерье начал налаживать социальные связи в новом мире, — колдун поудобнее перехватил сложенный на холке Дрозда повод, — Но нам пора, к сожалению. И как же странно, однако, что именно в этот день… Скажите, господин Оланд, вам известно, кто из профессоров назначил госпоже Ирэззин дату экзамена?

— Директор Билюрж собственной персоной, — ответил юноша, как показалось Максиму, с гордостью. — Наша матушка тоже была удивлена, господин магистр. Но мы не смеем жаловаться: ведь говорят, что седьмой день приносит удачу!

— Когда речь идёт о таком таланте, как у юной госпожи Ирэззин, удача не требуется.

Чародей опустил голову — в этом положении его шея казалась не толще запястья — и отвесил, пожалуй, единственный по-настоящему уважительный поклон кому-либо на памяти своего подмастерья. Девочка, оторвавшись наконец от уже действительно пугающего рассматривания Макса, вздрогнула от неожиданности, как если бы не замечала прежде присутствие Захарии, вскочила со стульчика и поспешила склониться в прекрасно отрепетированном реверансе. Оланд и Макс наблюдали за этой картиной молча, и у молодого Путника сложилось ощущение, словно они с этим пятнадцатилетним магом-недоучкой испытывают одинаковое… умиление. Правда, если умиление старшего брата при взгляде на сестру вполне естественно, то вот схожее чувство при наблюдении за сварливым престарелым колдуном объяснить оказалось… сложнее.

— Желаю вам приятного дня и успехов в учёбе, — выпрямился в седле и велел коню ступать дальше Захария. — Передавайте от меня приветствие директору Билюржу.

— Передадим, господин магистр, и вам всего доброго! — крикнул Оланд уже вслед.

Довольно долго оба Путника молчали. Хотелось узнать побольше о повстречавшихся детях, но кто ж ему расскажет.

Впрочем…

— Мастер, а эти…

— Оланд и Ирэззин Грамен, — сосредоточенно размышляя о чём-то, перебил чародей. — Отпрыски Саррации и Антуана Грамен, третий и пятый соответственно.

— Аристократы?

— Дворяне, да. Традиционная стихия их клана — земля, но Ири, с которой ты имел честь познакомиться, обладает некоторыми способностями в области ментальной магии.

— Она во мне чуть дырку не проглядела, — Максим постарался, чтобы его слова прозвучали не слишком жалобно, но вышло на троечку.

— Тренировалась, — спокойно пояснил колдун и отчего-то вдруг довольно улыбнулся.

Местечко, в котором завтракали перед важным днём очаровательные и крайне доброжелательные дети Грамен, уютно расположилось на стыке спокойных жилых кварталов и столичного центра с его торговыми рядами, лавками, рынками и общественными заведениями. Наикратчайший путь до южных ворот проходил почти через середину города: мимо поместья Агнеотисов, где в первый день Макс видел играющего с огнём ребёнка (чёрт, а ведь это, скорее всего, был Давидовский брат?), мимо «Чайной», где тем утром студенты Академии пили свежезаваренные улуны за здоровье своего директора перед началом занятий, и мимо дома Каглспара, приютившего по доброте душевной бродягу из другого мира, где жили его жена и дети… и к которым неблагодарный странник так и не зашёл поболтать. За время, что парень провёл в тёмно-синем особняке практически взаперти, улицы предсказуемо не изменились, зато сам он, посматривая по сторонам, с удивлением отмечал, насколько же иным теперь кажется всё вокруг.

Люди спешили покинуть натопленные дома, общались и раскуривали трубки, отовсюду раздавался нарастающий постепенно гомон; те, кто поднялся с постели ещё до восхода, уже правили телегами по широким проспектам, развозя или только готовясь развозить товар, а те, кому на рабочее своё место можно было попасть, просто спустившись со второго этажа на первый, ещё заторможенно отпирали двери, украшали витрины и преимущественно общались с соседями; стайки светло-синих костюмов с неизменными плащами и гербами-нашивками мелькали среди толпы, как косяки крохотных рыбок — Макс заметил, что среди облачённых в униформу есть и совсем маленькие дети, их сопровождали либо старшие товарищи по учёбе, либо, судя по скромной одежде и не менее скромным лицам, гувернантки. Теперь, когда он знал об этом мире чуть больше, когда понимал хоть сколько-нибудь в том водовороте красок и звуков, которые его теперь окружали, он впервые вдруг ощутил уверенность, что однажды во всём разберётся…

И вместе с тем его впервые охватил страх.

Всё, что творилось вокруг, было чужим, незнакомым и ещё не изведанным. Жители странного города, существующего по не доступным пока парню законам и правилам, знали друг друга многие годы, взаимодействие их было давным-давно предопределено: кто-то надёжно закрепился на вершине социальной лестницы, в то время как другие не менее плотно увязли у её подножья; кого-то, быть может, презирали — или боялись, что в определённом смысле равноценно презрению, — кому-то, напротив, верили или помогали. Намертво сросшаяся сцепка множества судеб здесь, как и в любом другом маленьком городе, не оставляла пространства для свежей крови: те, кто прибыл сюда недавно, вынуждены были протискиваться в узкие пустоты в надежде, что однажды закрепятся здесь как родные, но конечно же — конечно же — этого не могло произойти. Инстинктивно отталкивая новые лица, как организм отвергает инородные тела, жители таких городов защищались: их пугал возможный конфликт интересов, им не нравилось что-то менять. Такие юнцы как Максим, упавшие жителям Цельды на головы как снег с небес, волей-неволей становились чужаками — чужаками ещё более страшными и непонятными, чем мигранты и выходцы из других культур, но всё-таки — одномирчане.

Макс покосился на чародея испуганно, стараясь не глядеть на него в упор — иначе почувствует и обернётся, а парню сейчас кровь из носу нужно сохранить своё стремление в тайне. Не то раннее утро действовало на колдуна усыпляюще, не то он сам после беседы с детьми глубоко погрузился в размышления — как бы то ни было, маг смотрел на дорогу внимательно и не отвлекался на воздетый к нему взгляд подмастерья, позволяя беспрепятственно думать и изучать острые черты.

Не окажись в его новой жизни Захарии — как бы справлялся Максим со всем, что творится вокруг? Чародей поначалу доставил ему немало хлопот, это правда, и немного потрепал и без того натянутые до предела нервы, но теперь защищал нового Путника, как волнорезы защищают берег — одной только монолитностью своего существования. Если бы не чужая спонтанная жалость — а именно жалостью объяснял юноша согласие пригреть бездомного чужака, — где было бы ему искать навигатора, способного провести по загадочному миру почти что за ручку, как маленького?

Макс вздрогнул от того, насколько резким и колючим оказался сам собой напросившийся следом вопрос.

Как же сам Захария и его друзья до встречи с Михейром умудрялись выживать одни в новом мире, будучи настоящими детьми?

— Странно, что госпожа Ирэззин держит экзамен сегодня, — проговорил чародей, и могло показаться, что говорит он это для себя, а не для кого-то другого. — В день Тчэт учебные заведения обычно не проводят вступительные тестирования.

— Почему?

— Седьмой день, — многозначительно пояснил он. — Слишком много эманаций, результаты в лучшем случае могут быть искажены, а в худшем — полностью сфабрикованы эфиром. Неопытные маги не должны колдовать в день Тчэт.

— Значит, это риск?

— Не для здоровья, конечно. Но для финальной оценки — однозначно. Удивлён, что госпожа Саррация на это согласилась. Полагаю, она и правда крайне высокого мнения о способностях дочери. Или, напротив, в них сомневается.

Подковы лязгали по влажному от ночного тумана булыжнику ритмично и громко, разгоняя зазевавшихся и невнимательных прохожих по тротуарам. В этой части города людей было больше, да и время подходило к началу трудового дня, и всё же гражданам хватало осторожности не подходить к беспокойному жеребцу чародея на чрезмерно близкое расстояние. Глаза-лимоны беспокойно вращались, обнажая розовые белки — шедший сбоку, Максим видел это слишком хорошо. Рельефные мышцы под короткой шкурой бугрились, перекатываясь как волны неспокойного моря, подвижные ноздри через вертикальные щели в наморднике жадно хватали воздух, пропитанный запахами человеческих тел. Шаги постепенно становились резче и вскоре потеряли прежнюю твёрдость — и вот из глотки донёсся первый не свойственный лошадям гортанный рык.

— Тихо, мальчик, — колдун казался спокойным. — Ты уже ел недавно.

Жеребец мотнул головой — карабины на хакаморе лязгнули по забралу — и, поводив с досадой ушами, вытянул шею вперёд. Только глаза, напряжённые и сосредоточенные, кровожадно провожали каждого проходившего мимо вертикальными зрачками не толще листа бумаги. Чёрный хвост со свистом рассёк воздух, как если бы конь от бессильной злобы хотел стегануть от души по лакомым целям — но горожане, расслышав слова магистра несмотря на городской гвалт, сообразили расступиться.

На ведущую из города двухполосную дорогу выезжали с единодушным облегчением, последней вехой на пути являлся контрольно-пропускной пункт, и чем ближе он становился, тем быстрее у юноши билось от предвкушения сердце. Ему не терпелось посмотреть на поведение стражей — уж слишком хорошо он помнил грубые шутки и неприкрытые намёки, услышанные в ту ночь. Путь через южные ворота отличался особой шириной и загруженностью: столица, как запомнил Макс из рассказов Каглспара, являлась самым северным городом королевства, так что всё транспортное сообщение с другими крупными городами страны осуществлялось преимущественно с юга. Неудивительно, что и на въезде, и на выезде странников проверяли внимательно и при малейшем подозрении на незаконное поведение просили пройти на тщательный персональный досмотр. Вот только сейчас речь шла не о странствующем торговце или случайном барде — речь шла о чернокнижнике, в незаконной деятельности которого никто даже не сомневался… и которого совсем не хотелось тормозить.

— Доброе утро, господин магистр, — наполовину седой страж с недельной щетиной, отставив массивную алебарду, но не выпустив её из рук, отвесил Захарии что-то, что можно было при желании назвать полупоклоном, пусть и с большой натяжкой. Больше напоминало обычный кивок с не сильно опущенными плечами.

— Приветствую, капитан Десель, — кивнул в ответ Захария, остановив Дрозда на обочине. — Прежде чем вы спросите: путь держим на овчарню мастера Оскара, этот молодой человек — мой подмастерье, в сумках вывозим книги по магии исцеления, механические инструменты для хирургического вмешательства и ингредиенты для зелий: очищающие травы, замыкающие камни, свечи, магические жидкости…

— Помилуйте, магистр, — нахмурился и поморщился мужчина, лицо которого Максиму почему-то показалось знакомым. — Я и не думал вас досматривать.

— Я знаком с порядком и чту закон, капитан, — почти промурлыкал в ответ чародей, — Поэтому, раз есть приказ, мы, разумеется, беспрекословно ему подчинимся.

— Не стоит…

И имя это я где-то уже слышал, — парень с интересом наблюдал за попытками стражника сохранять хладнокровие и вдруг заметил приближение его напарника. — О, а вон там Йен, этого я хорошо помню.

— Я слышал, — брови Захарии иронично приподнялись, на сухие губы вернулась злобная и довольная улыбка, — С пятнадцатого числа месяца Каитайн вступил в силу указ проверять всех, кто покидает столицу, не имеет значения ни статус, ни планируемый срок отсутствия.

— Да, господин, но у гарнизона нет разрешения на досмотр ваших вещей, — нехотя пояснил капитан с таким видом, словно не должен был и не горел желанием этого говорить. Дрозд не двигался и не мигая смотрел на служивого в упор, но гвардеец оставался поразительно невозмутим. — Указ Его Высочества не распространяется на чародеев вашего ранга.

— Вот оно как. Что ж, приятно, что мои заслуги отметили по достоинству, — колдун сделал вид, что польщён. — А если я, скажем, нарушу закон и избегу суда, потому что вы не проверили меня при выезде из города, кто понесёт наказание?

Десель прикрыл глаза и вздохнул, стараясь сделать это как можно спокойнее. На лице его, однако, появилась простодушная улыбка.

Походу, у Захарии прикол такой — людям жизнь усложнять.

— Не могу знать, господин, — ответил наконец капитан. — Полагаю, я и другие солдаты, не досмотревшие вас и ваши вещи.

А потом мы удивляемся, чего это тебя так не любят, — не сдержался Макс и поспешил скрыть лицо ладонью. — Хотя ладно, никто и не удивляется уже. Тем более, кажется, Десель этот не особо-то и страдает?.. А всё-таки, я его встречал уже…

— Господин магистр, — поприветствовал чародея подошедший ближе Йен — поприветствовал так, что даже Максу вдруг отчего-то необъяснимо захотелось съездить ему по лицу — и в изумлении переключился на недавнего заключённого. — Какими судьбами, подлеток?

— Это Максимус, сержант, — поправил маг, смерив стражника одним из самых неприятных взглядов, что юноше доводилось видеть — токсичным снисхождением, намеренно плохо замаскированным под тактичность. — Новый Путник. Мой подмастерье. Я бы представил вас раньше, но вы вроде как должны быть знакомы?

На внезапно возникшем в воздухе напряжении можно было повесить топор. Йен, конечно же, и сам догадался о причинах, по которым два этих Путника отправляются куда-то вместе, ему не требовалось подсказок. Снисходительное пояснение Захарии стража зацепило: якобы вежливое, конечно, но на самом-то деле оно полно презрения к простому работяге, на самом-то деле оно буквально сочится ядом. Не просто же так прозвучал этот вопрос? Чёртов некромант тычет его лицом в недостаточное воспитание и дефицит этикета, намекает на грубость по отношению к пацану… И хотя Йен не раз и не два объяснял себе, что чернокнижник намеренно провоцирует своего оппонента на самые мерзкие и гадкие чувства, что нужно по возможности игнорировать само существование этого исчадия, стоило только Захарии оказаться поблизости и открыть рот, Йена захлёстывала волна жгучей неконтролируемой неприязни.

Появление второго стражника взволновало Дрозда: поводив из стороны в сторону ушами, конь поднял голову довольно высоко и уставился на него с высоты немаленького своего роста, словно удав, гипнотизирующий зайца.

— Подмастерье? Вот как. В таком случае, прошу прощения за фамильярность, она была неуместна, — Йен жеребца старательно игнорировал; на лице его не дрогнуло ни мускула, но военная муштра приказала телу склониться в глубоком и почтительном поклоне в обход распалившегося рассудка. — Искренне сожалею, что позволил себе высказаться подобным образом.

Он не знал, почему не может сдержать порыв прицепиться к столичному колдуну. Это получалось само собой.

— Едва ли, — прищурившись, улыбнулся Захария.

Проницательность, проницательность и ещё раз проницательность, — отметил мысленно Максим, ощущая лёгкое противное покалывание чужих недоброжелательных чувств, и для успокоения нервов проверил, не готовится ли Дрозд броситься в атаку. — Прав был Спар: старику врать себе дороже.

Само существование чародея выводило Йена из душевного равновесия.

— Здравствуйте, — протянул гвардейцу руку молодой Путник, осознавая: ему сейчас придётся балансировать между доброжелательной вежливостью, принятой в обществе в момент приветствия с малознакомыми людьми, и отстранённой прохладой, мимикрирующей под поведение наставника. — Рад снова встретиться… не в тюрьме.

В миг, когда они обменялись рукопожатиями, отголоски чужих эмоций громыхнули внезапно в Максимовых костях, впрыснутые в тело непродолжительным соприкосновением. Нескольких секунд хватило, чтобы просмотреть замелькавший перед мысленным взором калейдоскоп до конца, и к моменту, когда чужие пальцы разжались и выпустили его ладонь, парень успел погрузиться в чужую неприязнь с головой и даже вынырнуть обратно.

Йен нервно усмехнулся — шутка показалась ему удачной.

— Что-то мне подсказывает, что ты туда больше не попадёшь, — и пускай эта фраза могла показаться самым обыкновенным рассуждением вслух, молодой Путник так отчётливо разобрал в ней и сарказм, и желчь, что невольно вновь сжал кулаки. — Опека магистра Хаоса защищает от таких неудобств… Ну, разве что только сам господин не окажется преступником, как изволил пошутить.

Ты чё прицепился-то? Ты же вроде нормальный мужик был, зачем это надо?

— Могу. И на случай, если мы оба окажемся правы, — колдун, сбросив с манжета случайно прицепившееся растительное волокно, улыбнулся капитану Деселю спокойно и добро, — Вам следует заранее договориться, на кого указывать пальцем. За коллективные преступления наказания строже, гораздо легче пожертвовать кем-то одним и отделаться малой кровью.

Йен буркнул под нос что-то, очень похожее на «вам лучше знать».

Страх и неприязнь, — считал Макс и неожиданно для себя понял, насколько привычными и даже банальными кажутся адресованные в адрес наставника чужие эмоции. Поведение Йена постепенно выводило его из себя.

— Верно, — Захария легко и добродушно усмехнулся, изображая снисходительность, схожую с родительской снисходительностью к заигравшемуся ребёнку. — Я в судебных процессах и правда разбираюсь неплохо… Я это вот к чему веду, собственно: советую гарнизону в случае моего ареста валить вину на Йена, капитан. Если меня обвинят в чём-либо и поймают, укажу его своим соучастником, как только дадут заговорить.

Господи, что происходит? Как они до этого дошли вообще?

Избравший самую выигрышную из возможных стратегию, Десель по-солдатски незатейливо хохотнул и хлопнул напарника по плечу.

— Ну и юмор у вас, магистр. Вы городу помогаете, на благо Его Величества служите, как и все мы — за что ж из вас преступника делать? Правда, сержант?

Йен промычал совсем уже неразборчивое согласие, в искренность которого не поверил бы и блаженный. С той же силой, что тянула сцепиться с Захарией хотя бы в вербальной схватке, гвардейца пытались образумить воспитание, ответственность за репутацию городской стражи и инстинкт самосохранения. Подмывало выпалить какую-нибудь колкость. Остановило красочное воображение спектра возможных последствий.

Меньше всего на свете он хотел оставить без средств к существованию единственную дочь.

— К слову, раз уж нам довелось пообщаться, Йен — как самочувствие вашей супруги? Как учёба малышки?

Вообще ни разу не «к слову», — фыркнул Макс, следя за стремительными изменениями на чужом лице: гвардеец, и без того за время недолгого разговора с магистром приобрётший красноватый оттенок, теперь совсем побагровел, но именно теперь предпочёл ничего не отвечать. — Да, Спар же сказал тогда, что Захария спас и жену, и ребёнка, точно…

— Всё у них будет в порядке, господин, — Десель явно давно привык к перепалкам между коллегой и колдуном — такой вывод Макс сделал, исходя из его не шибко-то растерянного и даже слегка скучающего выражения лица. — А Линка красавицей растёт каких свет не видывал. В этом году идёт учиться.

— Приятно слышать, — проурчал чародей, как если бы стражники нахваливали его собственное достижение. — Ладно, господа, было приятно с вами пообщаться в это погожее осеннее утро, но нам пора.

Капитан послушно покивал головой как болванчик и повторил свой недопоклон, ставя эдаким незамысловатым образом точку в их диалоге.

— Не смеем больше задерживать вас и вашего подмастерья.

— Если меня арестуют, укажете на сержанта? — уже до неприличия откровенно веселясь, уточнил колдун. Разумеется, в качестве невинной шутки.

— Слово гвардейца, — по загривку Деселя от чародейского смеха пробежали мурашки. — С-счастливого пути, господин, безопасного странствия.

— И вам всего доброго, офицеры. Касси привет, — Захария подмигнул Йену и резко и колко ткнул Дрозда пятками.

С наставником явно что-то происходило — по крайней мере, так казалось человеку, который знал его примерно неделю. Ощущение складывалось, что виной всему вчерашний Совет, о котором до сих пор не прозвучало ни слова, но кто его знает, с другой стороны — может, колдуну просто нравилось докапываться до людей по пустякам. Путники не оборачиваясь вошли в арку городских ворот — шаги гулким эхом разносились по высоким каменным сводам. Впереди сиял залитый восходящим солнцем невозделанный и уже пожелтевший луг; позади ещё долго вибрировал злобой воздух и сдавленно рычал неразборчивый мат.

— В этом мире всегда есть работа, но вот развлечений тут, к сожалению, не много. Это — одно из моих любимых, — сверкая улыбкой, промурлыкал чародей, когда навесной деревянный мост с массивными цепями и слегка поскрипывающими досками остался за спиной.

— Я так понял, от вас всей страже достаётся периодически, Мастер?

— Стараюсь распределять лучи добра равномерно, конечно, — Захария усмехнулся.

— А Йен, как я понял, любимчик?

— Ты подозрительно сообразителен с утра пораньше, — колдун покосился на подопечного с неидентифицируемым посланием во взгляде: не то с раздражением, не то подбадривая. Парень не сомневался, что присутствовало и то, и другое. — Ещё немного, и мне начнёт казаться, что ты высыпаешься.

Парень притворился глухонемым, обещая себе впредь вообще никогда ничего не предполагать.

— А что до Йена — признаю, грешен, — магистр покивал и беспечно пожал плечами. — Многим соблазнам способен противостоять без труда, но не когда подворачивается случай поиздеваться немного над Йенаром Соменхельдом. У нас долгая совместная история, и он не стремится облегчить свою судьбу.

До сей поры Макс искренне считал, что «Йен» — это и есть полная версия имени, поэтому сообразил, о ком речь, с небольшим опозданием. От низкокачественного сна мозг страдал ощутимо.

— Мои безобидные издевательства поддерживают горожан в тонусе как утренняя зарядка, стимулируют психологический иммунитет как прививка от столбняка. Странно, что они ещё не поют в мою честь дифирамбы и не ставят в храмах свечи за здравие — для их же пользы всё делается.

— Остроумно, — поправив сползшую лямку, улыбнулся молодой Путник.

Захария внимательно взглянул на него из-под полуопущенных ресниц.

— Считаешь, я шучу?

— Не знаю, — честно признался Максим и, подумав немного, добавил: — Разве моё мнение имеет какое-то значение?

— Сейчас — вряд ли, — колдун отвернулся. — Но проявлять невнимательность к подобным вопросам — роскошь непозволительная.

— Не думал, что для вас вообще есть что-то «непозволительное», — Макс прекрасно помнил рассказы Эльмы и других встречавшихся на пути людей. Образ высокомерного и неоправданно самоуверенного землевладельца, рассыпающегося в пыль посреди столичной площади, особенно ярко встал перед глазами.

— Ну… Подтрунивать над Йеном уж точно можно.

— Уверен, передай таким тоном привет его жене кто-нибудь, кто не вы, он бы стащил его с седла и от души отделал прямо там же.

— Как понял, что речь не о дочери? Уже успел познакомиться с госпожой Кассандрой?

— Шапочно. Каглспар рассказал, что вы спасли ей жизнь, когда она… ну… рожала, — тема появления на свет детей Максиму, невзирая на солидный возраст, всегда казалась немного неприличной, и потому даже простое упоминание родов вызывало смущение.

— Помело, а не язык, — хохотнул Захария, ослабив хватку на поводе. — Всё так. И вот уже сколько лет сержант чудовищно бесится, стоит мне показаться в поле его зрения. Йен полагает, что обязан мне всем для него важным и ценным — жизнью дочери. А подобный факт нелегко принять, когда ты в долгу перед тем, кого ненавидишь.

— Прямо-таки ненавидит? — скептически зыркнул на наставника, проверяя реакцию, Макс. — Неужели есть за что?

— Максимус, для своего же блага запомни: ирония может быть замаскирована скверно, если ты готов к последствиям. Это рекомендация на будущее.

— Простите, Мастер.

— А что до ненависти — сие есть минус долголетия, — пожал плечами чародей. — Чем дольше живёшь, тем отчётливее личная неприязнь становится отстаиванием чести целого рода. Меня побаивался его дед, недолюбливал его отец, а теперь терпеть не может он — хвала богам, что у Йена родилась девочка. Хлопот эта псевдовендетта не доставляет, но и муха, жужжащая над головой, не причиняет вреда — а сколько от её жужжания проблем.

— Защита чести рода в Цельде только по мужской линии передаётся? — улыбнулся и Максим, не до конца понимая, это его собственное настроение улучшилось или такое воздействие оказывал весёлый наставник.

— С женщинами проще договориться.

Каждый шаг Дрозда поднимал с грунтовой дороги облако пыли. Медленно крадущееся вверх по куполу неба солнце нагревало землю и брезентовые бока походной сумки на Максимовом горбу.

— Считаете?

— Многолетний опыт. Они разумнее.

Молодой Путник против воли вспомнил, как его соседка по лестничной клетке, сорокавосьмилетняя продавщица-консультант в магазине бытовой электроники, каждое утро страдала, выезжая со своего парковочного места во дворе, и каждый вечер вынуждала страдать окружающих, когда на него заезжала. Солью комедии становился тот факт, что это всеобщее мучение продолжалось годами, хотя единственное, что от неё требовалось — парковаться в восьми метрах левее.

— Как считаете, почему? — на открытую конфронтацию он не пошёл бы, но уж больно подмывало любопытство. И, что уж греха таить, внутренне с позицией чародея Максим, конечно же, не соглашался.

— Потому что они слабее мужчин. Физически, я имею в виду.

По внутренним часам Макса должно было едва пробить семь. Мерный стук тяжёлых копыт, мягкий шелест налетевшего на дорогу песочка, золотые волны пожухшей травы, пригибаемые к земле ещё пока прохладным ветерком, мелькание белых бабочек по колоскам дикой пшеницы — умиротворяющий пейзаж из давно забытого детства, проведённого в деревне, ласкал глаз. Не верилось, что это другой мир, за пределами города всё казалось до боли знакомым и изведанным.

— Проведи параллель с животным миром, и ты увидишь элементарную закономерность: физическая сила обратно пропорциональна вариативности методов адаптации. Антропологи считают, что это основная причина, по которой эволюционировал наш с тобой вид.

— Э-э-эм, Мастер… А можно для дураков перевод, пожалуйста?

— Включи мозги и всё поймёшь.

Понял. Нельзя так нельзя.

— Наглядный пример: медведи и волки сибирской тайги. Оба вида обитают на одной территории и в одних климатических условиях. Кто сильнее: волк или медведь?

— Медведь, — правда, ответил парень не сразу: сперва прикинул, нет ли в вопросе подвоха.

— Конечно, медведь, Максимус, почему тебе вообще понадобилось время на размышление, — Захария издевательски усмехнулся. Дрозд всхрапнул, отбиваясь от забившейся в ноздри пыли, но Максу показалось, что и он злорадно подтрунивает на своём лошадином языке. — Физическая сила медведя больше физической силы волка, это факт. Поэтому, находясь в одних и тех же условиях, они ведут разный образ жизни.

Очередное очень странное утро.

— Медведь — крупный, сильный и в целом отлично защищённый жировой прослойкой и толстой шкурой хищник, — колдун обернулся, привстав в седле, и внимательно изучил линию горизонта. Убедившись в чём-то, он полностью бросил повод и принялся копошиться птичьими пальцами в нагрудном кармане мантии. — Его единственный враг в естественной среде обитания — другой медведь, его единственный риск — недостаточное количество пропитания. Ему совершенно не с руки жить в стае — или хотя бы в паре — с другими такими же крупными и вечно голодными хищниками, поскольку прокормить такое стадо гораздо сложнее, наступит продовольственный дефицит. Но ему и не требуется стая или пара — как мы уже выяснили, я надеюсь, медведю хватает сил, чтобы защититься от врагов и выжить в одиночку.

— Простите, но при чём тут…

— Не перебивай, — жёстко и холодно клацнул колдун, полностью повернувшись к подопечному впервые с момента разговора со стражниками.

Юноша не рискнул попросить прощения, поскольку для этого требовалось заговорить. Раз уж Мастера понесло на пространные рассуждения, стоит послушать молча и в поток его мыслей не вмешиваться — так решил Макс, напоровшись на раздражённый взгляд.

— Связь здесь прямая, подключи немного воображение и онемей на время, мой тебе совет. Вот же… Сбил меня.

Руки его наконец нащупали то, что искали. Трубка легко выскользнула из нагрудного кармашка и легла в ладонь как влитая, а вторая рука уже ворошила карман в поисках табака.

— Итак. Волк слабее и меньше медведя, его лапы тоньше, а тело легче. Любой медведь запросто прогонит его от добычи одним только взглядом и суровым видом. Ни один вменяемый волк не станет атаковать такого врага, да и загнать оленя в одиночку ему удастся с большим трудом. В то же время, пищи ему нужно поменьше, поскольку нет нужды впадать в спячку и напасаться жиром, тело компактнее и расходует меньше калорий — и так далее. А значит, можно поделиться с соседями. Поэтому волки и живут стаями — чтобы было проще охотиться и отбиваться от врагов.

Наконец, Захария закурил. Первая струйка дыма вырвалась из ноздрей, окутывая голову красноватым свечением и путаясь в волосах, и унеслась назад, гонимая встречным ветерком.

— Разумеется, в природе сложно бывает однозначно указать на причину и следствие, но для вида хомо сапиенс иллюстративной является именно такая логическая цепочка. А теперь, мой нетерпеливый друг, ответь сам: кем в этом уравнении являются мужчины, волками или медведями?

— М-медведями, я полагаю?

— Верно полагаешь. И вот в чём прелесть: опираясь на физическую силу, медведь действует весьма прямолинейно. Атакует врага, если тот слабее, убегает, если сильнее. Когда голоден — идёт и ест, когда сыт — ложится спать. И когда на его землях появляется другой медведь, им не до игр… кхм, если, конечно, речь не о брачном периоде, но это опустим. В это время же волки вынуждены действовать сложнее: они были слабы по одиночке, поэтому и сбивались в стаи, а теперь, по прошествии многих тысячелетий, они способны координировать действия и общаться, создавать и поддерживать внутреннюю иерархию, делить обязанности, помогать и защищать друг друга. Зачем медведю навык координации действий, если он живёт один? И что ещё важнее, зачем эволюции развивать ему участки мозга, ответственные за эту координацию?

Макс кивал. До него постепенно доходило, к чему клонит колдун.

— История человечества наглядно доказала эту закономерность: то, что на Земле теперь называется патриархатом, возникло первоначально по причине неравенства физической силы. Если взять среднестатистического мужчину и среднестатистическую женщину, кто победит в армрестлинге? То-то.

— А вы сами придерживаетесь патриархальных взглядов на мир?.. Мастер.

— Какое это имеет отношение к теме?

— Просто интересно. Создаётся ощущение, что да.

— Ощущение ложное, — фыркнул Захария, оскалившись. — В те времена мужчина был главнее не из-за невероятных интеллектуальных способностей или умения смотреть в будущее, как это активно насаждалось учёными мужами в джентльменских клубах Европы. А потому, что мужчина охотился и добывал еду, воевал с врагами и защищал племя — обладал большей физической силой. Это не делало его лучше, не делало его хуже — подобные эпитеты применительно к биологии и эволюции не должны употребляться в принципе. Но быт у предков был суров, и кто мог драться эффективно — тот и дрался, а кто не мог — собирал ягоды и следил за детьми.

— Но разве драться и охотиться не сложнее, чем собирать ягоды?

— Во-первых, как ловко ты опустил «…и следить за детьми». Я с тобой всего неделю нянькаюсь, а уже готов сдать в дом малютки — и это учитывая, что ты не человеческий батон, завёрнутый в тряпицу, а половозрелая особь, способная сказать, где бо-бо, и гадить в специально отведённые под эти цели места.

Выпаленная на одном дыхании, последняя фраза аккуратно намекнула Максу, что самое время прикусить язык.

— Во-вторых, я об этом и говорю: охотиться и драться сложнее. Физически. Но это не значит, что драка или охота становятся от этого более ценными для первобытного общества, чем собирательство — наш основной источник пищи в те времена, да будет тебе известно — или взращивание и защита здорового потомства. Достаточно доступно?

Подмастерье кивнул. Этим и ограничился.

— Для первобытного мужчины в некоторых бытовых аспектах отсутствовала необходимость подходить к вопросу творчески. Опять же, внемли моим словам: отсутствовала необходимость. Захотел женщину соседа — поколотил соседа и забрал женщину. Почувствовал необходимость продолжить род — схема та же, но соседа можно не приплетать. Физическая сила — и дар, и проклятье рода мужского, поскольку она даёт нам существенное преимущество, но и развращает сознание, внушая, что силой можно решить любой вопрос.

— Доступно.

— Я не закончил, — колдун беспокойно затянулся трубкой. — На другом острие ножа тем временем сидела первобытная женщина — в сравнении с современным человеком весьма и весьма развитая физически, к слову, тебя бы на лопатки уложила уж наверняка — но не шедшая в сравнение с мужчиной своей эпохи. Вместо того, чтобы сломя голову бросаться в бой, она вынуждена была подстраиваться под мир, который меняли её более сильные собратья. Она наблюдала и училась, прикидывала шансы, была осторожна и предусмотрительна — это был её способ выжить: ведь чем ты слабее, тем дороже может обойтись ошибка. Отдельной статьёй идёт тот факт, что именно женщина вынашивала и выкармливала потомство, конечно — умрёт она, умрут и дети, род не продолжится, генетический материал не будет передан и всё такое, но это мы опустим, не сегодняшняя тема разговора.

Он несколько раз глубоко вдохнул красноватого дыма, после чего закинул ногу на луку седла и, сгорбившись, облокотился на подставленное колено.

— И это происходило на протяжении десятков тысяч лет. Это и был их естественный отбор — выживет та, что лучше приспособится. Та, что сможет договориться с соседками и оставить им ненадолго детей, чтобы собрать в лесу побольше ягод. Та, что сможет успокоить своего мужчину добрым словом и жестом, чтобы он не увлёкся другой и не оставил её беззащитной. Та, что раньше остальных заметит тигра в кустах и уведёт потомство в пещеру. Более чуткая, более внимательная к мелочам, более сконцентрированная, более коммуникабельная… возможно, где-то более сговорчивая. И теперь там, где мужчины развязывают войны из-за брошенной в лицо перчатки, где бьют морды своим соседям за неправильно припаркованный автомобиль, где решают всё так, как привыкли, при помощи грубой силы — они сперва пробуют договориться. Я не беру сейчас в расчёт наши гормональные отличия — избыток тестостерона может, скорее, навредить спокойным переговорам, чем помочь им — и рассматриваю наши различия исключительно через социальные особенности.

Макс молчал. До него уже дошла суть диалога, теперь ему просто нравилось шагать рядом с Дроздом под подкаст красиво сложенных в текст слов.

— В любом правиле, конечно же, есть исключения, и современный мир Земли это подтверждает наглядно. Бывают мужчины достаточно разумные, воспитанные или неуверенные в своих силах, чтобы сперва начать диалог. Бывают женщины достаточно неразумные, невоспитанные или просто физически невероятно развитые, чтобы сразу показать оппоненту его место. А бывают люди настолько могущественные или влиятельные, что им просто нет смысла начинать драку — все прекрасно знают, чем это кончится. Я не говорю о частных случаях и не говорю о двадцать первом веке, я об общей картине, усреднённой. Даже, можно сказать, эволюционной. Социальная надстройка у хомо сапиенс невероятно исказила биологию. Но если речь о Лине, дочери Йена, с которой и началась моя лекция, — Захария опустил взгляд, проверяя, способен ли подопечный ещё воспринимать информацию, — Она, как женщина, с большей охотой попытается со мной договориться — и уж точно сперва выслушает несоразмерно более сильного собеседника. Пожалуй, наши возможности даже неприлично сравнивать. Я искренне сомневаюсь, что Лина уделит этому псевдородовому конфликту хоть сколько-нибудь внимания по доброй воле. Поверь, по достижении совершеннолетия ей будет чем заняться помимо искусственно изобретённой предками ереси.

Максим молчал.

— Я закончил, если что, — улыбнувшись, сообщил колдун. — Можешь начинать возражать.

— Сержанту Йену тоже вроде есть чем заняться, Мастер, — вступать в противостояние идеологий Максу по-прежнему казалось идеей самоубийственной. — Служба, семья… друзья какие-то, наверное.

— Да, но вся забава в том, что ему на самом деле не менее весело, чем мне.

Краски умиротворяющего пейзажа перед глазами медленно поблёкли, будто на поле и небо наложили чёрно-белый фильтр. Стихли звуки, перестали гнуться под дыханием ветра сухие колосья и травы. По нутру поползло холодом. Мир неторопливо застывал в замедленной съёмке. Догадаться, кто послужил причиной этих изменений, было не трудно, но… всё же было хорошо ещё минуту назад, разве нет? И Максим поднял взгляд, только чтобы попробовать определить причину этих перемен — он ожидал увидеть мрачное, заострённое неприятными мыслями лицо, сдвинутые у переносицы брови…

Но Захария улыбался.

Вот только вместо прежней улыбки, слегка ироничной и колкой, но всё равно доброжелательной, на его губах появилась та, которую здоровый человек не в состоянии ни изобразить, ни выбросить из памяти.

— Просто у нас с ним разное представление о веселье, вот и всё. Дразнить, имитируя в адрес маленького стражника какие-нибудь эмоции, и наблюдать с научным интересом, как перевёрнутый на спину жук выкручивается из незавидного своего положения, кажется весёлым мне. А ему кажется весёлым подозревать жену в измене с городским чернокнижником, сомневаться в том, его ли это дочь или нет — и ненавидеть за это и жену, и чернокнижника, и себя самого.

Макс как мог быстро отвернулся. Улыбка продолжала стоять перед глазами. Так стоит в утреннем небе полупрозрачный месяц, почти растаявший в синеве… Вот только месяц никогда не заставлял его сердце так отчаянно колотиться от чувства, которому даже названия нет (поскольку слово «страх» не способно передать это состояние), не подкашивал колени, не выдавливал через поры всю имеющуюся в организме воду. Не вызывал такого животного ужаса на ровном месте.

Пожалуйста отвернись отвернись умоляю не смотри на меня

— Каждому своё, как говорится.

Макс чувствовал на своих плечах груз чужого немигающего взгляда. Чувствовал, что эта тварь — не человек и даже не зверь, а чудовище из легенды Давида, родившееся тогда, когда ещё не было времени — смотрит на него в упор, нависая как хищная птица, ждёт, пока Максим потеряет бдительность…

Макс поднял глаза. Расслабленный, слегка прищурившись от яркого солнечного света, колдун правил лошадью и с умиротворением, которое редко можно было встретить на его обычно сосредоточенном и суровом лице, изучал тянущееся далеко вперёд поле пожухшей осоки. Корпус слегка откинут назад, нога по-прежнему залихватски закинута на луку, догорает в чаше трубки табак…

Привидится же такое.

— Ускоримся, пожалуй, — вытряхнув пепел в другую сторону, Захария уселся в седле по-человечески и сунул мысок сапога в стремя.

Очевидно, мнение Максима на этот счёт никого не интересовало. Подобрав провисший повод, колдун легонько толкнул бронзовые бока жеребца пятками, и лошадь тут же, как до совершенства отлаженный гоночный болид, плавно и грациозно перешла в широкую рысь — мягко, словно не потребовалось для этого ощутимо напрячься, вынося вперёд тело массой в полтонны.

— Насколько мне известно, — повернув голову в пол-оборота назад, Захария лишь мельком взглянул на вынужденного трусить следом подмастерья, — Пловцы довольно часто бегают.

Вот всё-то тебе «известно», — с досадой скрипнул зубами парень. — Откуда вот тебе всё это известно, а? Есть вообще лимит какой-нибудь твоей осведомлённости?

— Типа, — бросил он, крепче стиснув мгновенно вспотевшими кулаками тянущие к земле лямки рюкзака.

— Значит, ты привыкший.

— Мы бегаем… налегке… Мастер, — даже приложив немало сил, чтобы управлять дыханием, он всё равно стремительно слабел: давящий груз на спине и клубы пыли из-под копыт никак ситуацию не улучшали. — И воздух… обычно… чище…

— В городе на Земле двадцать первого века-то — и чище, чем в мире Цельды в доиндустриальную эпоху? — чародей вновь глянул на него через плечо. — Ну-ну.

— В парках там… всяких… — Макс смахнул рукавом несколько капель пота, выступившего на лбу. — В тренажёрках… На дорожках…

— Беговые дорожки от лукавого, — фыркнул Захария, оставив спутника в смятении гадать, шутка это была или позиция. — А городские парки, будем честны, не очень-то выручают, учитывая степень загрязнения нашей родной планеты. Тренируйся, Максимус, в здоровом теле все органы на месте.

Юноша не ответил, но улыбнулся сквозь силу. Неадекватная усталость, которой он не чувствовал в теле уже много лет, сперва не показалась ему чем-то стоящим внимания, да и чародей постоянно привставал в седле, что показалось молодому Путнику крайне забавным: поднимался, тут же садился, опять поднимался — как попрыгунчик или мячик для пинг-понга. Но почему метод удержания тела в седле такой занятный, спрашивать вскоре стало не с руки, поскольку собственные ноги тяжелели гораздо стремительнее, чем рос интерес к работе чужих.

— Беговые тренировки укрепляют сердечно-сосудистую систему, — Захария на него практически не смотрел, и хотя тело его выглядело расслабленным, взгляд оставался пугающе-цепким и постоянно сканировал дорогу и поле впереди, — Позволяют мышечному корсету пловца развиваться гармонично, компенсируя дефицит нагрузки на некоторые группы мышц в воде. Да и разнообразие какое-никакое.

— Вы… занимались… плаванием? — Макса всё ощутимее тянуло к земле.

— Чур меня, — поморщился колдун вполне искренне и не менее искренне сделал вид, что в упор не замечает его измотанности. — Хуже беговых дорожек только бассейны.

Выходит, не шутил?..

— Если я правильно помню, пловцы должны достаточно времени уделять занятиям вне воды: растяжке, силовым тренировкам… и ещё новомодное это словцо, как же… пилатесу?

— Фитнесу, — подсказал парень.

— Нет-нет. Фитнес — не вид спорта, а собирательный термин для здорового образа жизни: это и тренировки, и правильное питание, и чуткое отношение к здоровью, и режим дня, и всё такое. Я же говорю про комплекс упражнений, разработанный Йозефом Пилатесом… если память не изменяет, он Йозеф, да… Кажется, в прошлом веке он работал над своей системой? Изначально этот комплекс создавался с целью…

— Мастер, подождите… — задыхаясь, взмолился молодой Путник. — Не могу больше… Пожалуйста…

Какое-то время Дрозд поддерживал прежний темп — ровно столько, сколько потребовалось Захарии на изучение измученного и перекошенного лица, залитого потом и присыпанного дорожной пылью, хватающего ртом воздух совсем не профессионально. Затем широкий шаг коня ощутимо замедлился, а чародей со строевой рыси перешёл на учебную. Комментировать слабость пловца он не стал, за что Максим был ему искренне признателен: парню и без нравоучительных шуток было странно и непривычно ощущать в теле такую тяжесть. Подумать только — совсем недавно он мог пробежать пяток-другой километров, нарезая круги по стадиону на соседней трамвайной остановке, и даже не взмокнуть! Сколько он тут протрусил за лошадью, прежде чем едва не помер, метров пятьсот?

Позорище.

— Странно, — сосредоточенно проводив взглядом сорвавшуюся с кончика Максимова носа каплю пота, протянул колдун и сменил аллюр Дрозда на шаг. — Я полагал, акклиматизация уже закончилась.

— Ась?..

— Акклиматизация. Процесс адаптации организма к новой среде обитания. Я полагал, у тебя она уже закончилась.

— А что… — глотая воздух, чтобы не выскочило что-нибудь из внутренних органов, выдавил молодой Путник, — Такое… и с нами… происходит?

— Странно, что приходится, но, видимо, следует напомнить: десять дней назад тебя убило автомобилем, Максимус. После подобных происшествий люди обычно какое-то время восстанавливаются. Даже такие необыкновенные, как ты.

Судя по чёткости сарказма в голосе, Захария явно готов был к любым последствиям из возможных.

— Кстати… Раз уж тема зашла… Что остаётся на месте, где мы… погибли? Тело же… не исчезает без следа?

Чародей промычал. Посыл вышел двойственный.

— Но и мы… переносимся с телом, так?

— Я понял суть вопроса, но спасибо за уточнение.

Максим уставился на наставника выжидающе. Тот стоически молчал.

— Рассказывать… вы мне не собираетесь, как я понял.

— Верно понял.

— Почему?

— Потому что.

Прекрасно, — сплюнул парень про себя, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы не оплевать дорогу взаправду. — Мой любимый аргумент ещё с детства.

— Весьма исчерпывающе, не правда ли? — гоготнул колдун; даже его хорошее настроение иногда, как выяснилось, выходило окружающим боком. — А главное — неоспоримо. Можешь всё свалить на мою природную вредность, если хочешь, но моему молчанию есть причины. Как и практически всему, что я делаю.

— Практически? Есть что-то, что вы делаете беспричинно, Мастер?

— Последствия, Максимус, — напомнил, кольнув подопечного взглядом, чародей. — У всех случаются вспышки иррациональности, покуда они живы и пока они люди. Разница в частоте. Твой вопрос не удостоится ответа, поскольку на то у меня два основания. Первое: в данный момент наличие или отсутствие этой информации в твоей голове ничего не изменит и может даже навредить. Второе: я не только уважаю твоё стремление вернуться на Землю, но и отношусь к нему всерьёз. Вопреки мнению подавляющего большинства Путников, я считаю, что возвращение в родной мир после освоения соответствующих навыков — действие не просто не вредное, а необходимое.

Пульс постепенно приходил в норму, и хотя рюкзак становился тяжелее с каждым шагом, бывший кандидат в мастера спорта уже не захлёбывался воздухом и не выплёвывал лёгкие.

— Когда вернёшься, сам всё поймёшь. А до тех пор лучше Землю обсуждать поверхностно.

Макс покивал — на это сил ещё хватало — и вновь потуже затянул поясной ремень.

— Лучше спрашивай о Цельде, если тянет поговорить. В конце концов, тебе здесь обитать ещё довольно долго.

— Вот, кстати, про «долго». Сколько примерно занимает… процесс обучения?

— Каждый справляется по-разному, — колдун сжал пальцы в кулак, повод захрустел новенькой кожей. — Зависит от поставленной цели. От личности Путника и силы его духа. От наставника, конечно, тоже. Точных цифр не дам, знаю не больше твоего.

— Ну, хотя бы приблизительно?

— Сказал же, по-разному. За статистическими данными обращайся к Михейру — он после нас целый конвейер по воспитанию новых Путников наладил.

— А после «вас» — это после Триады?

Захария ограничился ёмким «угу». Правда, для Макса этого «угу» было явно недостаточно.

— А про Триаду можно задавать вопросы?

«Угу» повторилось, уже немного более напряжённое. Максу пришлось повременить, чтобы правильно собрать пазл предложения из кусочков-слов.

— В разговоре с Айгольдом вы упоминали Коула… Ну, который генерал Эпиршира.

— Помню такого.

— Какой он человек?

Чародей усмехнулся и как бы невзначай поплотнее прижал голень к бокам лошади — Дрозд слегка ускорил шаг.

— А тебе зачем, позволь спросить?

— Просто интересно.

— Праздный интерес полезен для детей и стариков. Мужчине, взрослому только по его собственному мироощущению, такое любопытство может сильно навредить.

Понял. Не про Коула так не про Коула. Как там звали чародейку, о которой рассказывал Михейр?..

— Он стал генералом армии Эпиршира в тридцать один год, — вопреки ожиданиям не стал соскакивать с темы колдун. — В столь юном возрасте подобное не удавалось никому прежде. Это всё равно что в тридцать лет стать Генералиссимусом Советского Союза, или генералом ВВС в Штатах.

Рюкзак словно стал чуточку легче. Макс весь обратился в слух.

— «Гений стратегии», «Истинный талант» — так его называли, — Захария заговорил мягче и тише, глядя куда-то далеко вперёд. — Говорили, что сам Воинствующий бог Тир наградил его даром предвидеть действия врага, силой вести за собой войско и мудростью использовать любые условия в свою пользу.

Его щека вдруг дёрнулась, лицо исказила гримаса злобы — колдун оскалился, сверкнув клыками, и практически выплюнул:

— Херня.

На памяти Максима это был второй случай, когда чародей произносил вслух ругательство. И первый, когда это ругательство прозвучало чётко, громко и безапелляционно.

— Ведь это так удобно, — проворчал Захария, — Ссылаться на богов, врождённые таланты и прочую космическую ересь, на которую никто не в силах повлиять. Которая «либо есть, либо нет», которая «даётся только избранным», потому-то они и становятся великими. Да, генерал Коул с самого детства был весьма изобретателен и к военному искусству проявлял куда больше интереса, чем ко всему остальному. Но он пахал как проклятая лошадь почти всю свою жизнь. Война стала его жизнью.

Дрозд, почуяв нервного ездока, зашагал пружинисто и собранно, готовясь сорваться в галоп. Колдун вынужден был выдохнуть воздух — медленно и шумно — и потрепать коня по шее слегка одеревеневшей от напряжения рукой.

— Правда, никто этого не видел, — продолжил он. — И если смотреть на вещи объективно, это была не их вина. Мы сами отстроили стену между собой и народом, желая спрятаться от их гнева и ненависти, желая защититься и выжить. Но такие стены непреодолимы с обеих сторон. Его Величество Харт мудро распорядился нашим добровольным отчуждением: он создал каждому особенную роль — образ непобедимого воина, у которого нет слабостей и которого благословил весь местный пантеон. С тех пор мало кто задумывался, действительно ли мы настолько любимы богами — а те, кто задумывались, не имели шанса узнать правду.

Помолчав, чародей печально улыбнулся.

— Сперва ребята решили, что больше всех досталось мне. Мало кто ассоциирует Палача с приятным, душевным и пахнущим фиалками человеком, как-никак. Популярностью в обществе я по понятным причинам особо не пользовался.

Максим усмехнулся.

— Пропертина стала королевской Тенью. Её исключительная способность проникать в чужое сознание ни в чём ином и не могла найти лучшего применения, чем в королевских пирах, дипломатических встречах и военных переговорах. Она прекрасно прижилась на новом рабочем месте, как ты понимаешь.

— А генерал Коул? Какую роль дали ему?

Захария улыбаться перестал.

— Самую тяжёлую, как оказалось.

Над линией горизонта медленно поднималось сереющее облако — растянутое тонким слоем от края до края, оно напоминало Максиму смог выхлопных газов над крупными городами Земли. Навострив закруглённые уши, конь приподнял голову и всмотрелся в него словно в поисках невыраженной опасности. Как любое животное, он чуял грозу. Странствующие приблизились к развилке: большой тракт уходил вперёд ровным пластом иссушенной жёлтой земли, а узкая двухколейная дорога извилистой лентой тянулась на запад, по правую руку от них. Тонкий столб-указатель с поблёкшей от времени вывеской сообщал путешественникам, что в той стороне кожевенное хозяйство.

Сойдя с тракта, парень почувствовал, что дышать стало легче, а вот шагать — напротив: неровная земля с колдобинами и ухабами то и дело норовила уйти из-под ног, поросшие осокой осыпающиеся кочки не вовремя оказывались прямо перед мысками кроссовок, а поднимать ноги выше не давали усталость и несколько десятков лишних килограмм на спине. Спотыкался и конь, отвыкший от полевых дорог, и Захарии пришлось отдать ему повод, позволяя смотреть куда наступать. Соседство клыкастой пасти с его плечом больше не напрягало Макса. Волны сорной травы высотой по пояс шумели сухими стеблями, то клонясь к земле, то вновь поднимаясь к небу, полупрозрачных бабочек стремительно несло над дорогой свежим ветром, переворачивая в воздухе и бросая во все стороны. Запах увядающих диких цветов скользил над полем, но с каждой минутой всё чаще к нему примешивался менее приятный и более отчётливый запах навоза — предвестник появления вдали бурых крыш деревянных домов и едва торчащих из зарослей кустарника заборов.

— Мастер Оскар держит кожевенное производство уже лет пятнадцать, — сообщил невесть зачем чародей. — По рождению он мещанин, но решил заняться купеческой деятельностью, когда не стало его матушки и обоих старших братьев.

— Всех сразу не стало? — уточнил молодой Путник, прищурившись.

Он уже понял, что продолжать разговор о генерале Эпиршира наставник не будет.

— Приблизительно одновременно, — подтвердил колдун.

— Это как так? Болезнь?

— Почти. Эйктюры.

— Что это?

— Звери такие, — усмехнулся Захария, вновь велев Дрозду поторопиться. — Плотоядные олени. Если кратко.

На то, чтобы вспомнить, где он уже слышал о чём-то подобном, ушло всего ничего: конечно же, это Каглспар в первый день их совместных странствий велел нерадивому мальчишке сбавить тон при переходе вброд каменистой реки.

— По крайней мере, это официальная версия.

— А есть неофициальная?

— Есть, как не быть, — чародей покивал. — Но она существует исключительно в рамках их семейной предыстории. Отец мастера Оскара был бедным мещанином, видишь ли, хозяйство держал очень скромное и погиб на второй войне Харта, не оставив в истории родного королевства никакого значимого следа. Всё его скудное движимое и недвижимое перешло в наследство жене и детям. Поровну разделённое на четверых, разумеется. Госпожа Алия ломаного гроша за время их брака не заработала и после смерти супруга непозволительно долгое время восстанавливалась от потери. Трое братьев ладили друг с другом со слишком переменным успехом и большую часть рабочего дня тратили на грызню — то немногое, что у них осталось, вместо доходов начало приносить долги. Требовался… единоличный правитель. Но без посторонней помощи братья бы выбирали среди них главного до второго пришествия, матушка захлёбывалась горькими слезами и к работе даже близко не подходила, а на внешнего помощника, как ты понимаешь, денег уже не хватало.

— И тогда на сцене появились плотоядные олени, — заключил Макс, в очередной раз затягивая лямки рюкзака. Ремни так плотно обхватывали плечи, что руки немели и холодели, но никак иначе этот груз он дотащить бы не смог.

— Небольшая группа из Сильва Антика, что в королевстве Эринготт. Сбиваться для эйктюров вместе — поведение редкое, но не исключительное. Они достаточно разумны, чтобы делиться друг с другом добычей, если её много. Другой вопрос, что жители полуострова прекрасно осведомлены об опасности и знают, как предотвратить нападение даже целого стада. Видимо, родственникам мастера Оскара просто не повезло.

— Видимо, — согласившись, парень посмотрел на медленно приближающиеся бурые крыши. Даже залитые светом утреннего солнца, они растеряли для него флёр деревенского очарования. — Тяжёлая утрата.

— Невосполнимая. Но он не мог себе позволить долго горевать, это понятно. На него свалилось убыточное дело, долги и не связанные с работой бытовые хлопоты. Он решил не транспортировать родных из Эринготта и похоронил без лишнего лоска на выделенных администрацией землях, а сэкономленные деньги вложил в развитие своего производства. Оно и понятно: отгрузка тел в другое государство стоит целое состояние. Потом раздал долги, нанял персонал, взялся за расширение. Сегодня у него в руках весьма прибыльный бизнес. Раз в год он ездит в Шанкаль, что на границе с Эринготтом, и отдаёт дань уважения, проводя трёхчасовую молитву за упокой их душ: сначала матери, затем обоих братьев.

— По часу в год на каждого, получается?

Захария отрывисто и с задором «угукнул» в ответ. В принципе, в дальнейших пояснениях о том, к какому человеку они едут в гости, Максим больше и не нуждался.

Сначала из-за кустов вынырнул им навстречу пожелтевший от времени деревянный забор, и в первые секунды молодому Путнику казалось, что посреди тёплого осеннего утра за этим забором он вдруг наткнулся каким-то чудом на чистейший снежный настил. Только когда настил, заметив приближение чужаков, заблеял, сдвинулся с места и единой волной ринулся к противоположной стороне загона, до него дошло: это спины и упитанные бока домашних животных. Тоненькие чёрные ножки овец почти невозможно было рассмотреть за их густой шерстью, скрученной в плотные мелкие колечки — словно сошедшие с картинки в детских книгах, они единым организмом, чутко улавливая направления друг друга, стремительно перемещались подальше от незнакомых странников, и ни одна не наткнулась случайно на товарку, не оступилась и не взбрыкнула испуганно, попав копытцами по соседке.

Маленькие чёрные головы с непропорционально длинными ушами постоянно были у всех них направлены в одну и ту же сторону. Любые олимпийские чемпионки по синхронному плаванию сгрызли бы себе локти от зависти к их слаженным движениям. Макс слегка замедлил шаг — что-то ему в этих животных не давало покоя — и присмотрелся внимательнее.

Ни у одной из овечек строение черепа не предусматривало наличие глаз.

— Доброго дня вам, — поприветствовал голос откуда-то со спины.

Максим отшатнулся моментально и рефлекторно зашёл за мощный корпус чародейского коня. Парню потребовалось несколько секунд, чтобы разобрать в кустах человеческую фигуру и довольно широкую тропку, проложенную под ветками. Из синей тени им навстречу вылез уже знакомый крестьянин в соломенной шляпе — не иначе как барин велел ему сидеть в засаде и высматривать важных гостей лично, — и только его широкая улыбка, потерявшая несколько зубов на верхней челюсти, и искреннее приветствие поуспокоили чрезмерно впечатлительного гостя.

— Стал быть, пожалуйте за мной, — не без гордости, но почему-то слегка беспокойно пригласил мужик, выходя на дорогу. — Мастер Оскар велел вас до подворья довести, господин магистр, а лошадку вашу…

Повернув к крестьянину голову и уставившись на него хищно и бесцеремонно, Дрозд тихо и очень недоброжелательно клацнул зубами. Звук, отражённый от намордника, вышел звонкий.

— К коню руки лучше не тянуть, — обыденным тоном посоветовал Захария, плавным движением стремительно укоротив повод. Правда, вряд ли ему было так уж обязательно озвучивать своё предупреждение: несчастный Камир и без того успел сделать все необходимые выводы. — И в конюшню не ставить. Ведите.

В сопровождении гости не нуждались: проложенный через поля путь был единственным, без ответвлений и спорных участков — заблудиться трудно. И всё же хозяин отправил за ними человека — не иначе как высоко ценил труд и помощь магистра Хаоса, решил Макс. Камир (кажется, так к нему обращался Захария) шагал к цели пружинистым и слегка неровным шагом, двигался споро и поминутно косился через плечо на жеребца — в частности, на выпученный лимонный глаз, не сводящий пристального взгляда с наполовину облысевшей головы, и на забрало, о назначении которого крестьянин догадался быстро. За стремительным мужиком ускорил Дрозда колдун — Максим отчётливо распознал на его лице удовольствие от закипевшей вокруг деятельности и вынужден был подстраиваться и поспевать невзирая на неприлично уже потяжелевшую поклажу, давящую на хребет.

А чародейские книги и склянки тем временем, будто предчувствуя скорое своё освобождение из брезентового заточения, как назло всё больнее впивались выступающими углами в косточки позвоночника — финальные метры до просторного каменного крыльца, украшенного бледными мраморными скульптурами, он прошёл, не замечая вокруг практически ничего. Ноги непослушно шкрябали мысками по вытоптанной земле, поднимая в воздух красноватую пыль — напрочь забыв о наставнике и рамках приличия, он на ходу расстегнул поясной ремень размашистым рывком и, круто развернувшись на пятках, даже не сел, а почти что упал на лестницу. Сумка жалобно лязгнула содержимым о верхнюю ступеньку, в следующий миг Макс сбросил с опухших плеч широкие лямки, и баул, опасно накренившись, почти свалился на землю — только оказавшиеся на пути перила и спасли скарб от возможной катастрофы.

— Штраф, — ровным тоном сообщил колдун; он уже вытащил ноги из стремян и как раз готовился соскользнуть с седла на землю, когда стал свидетелем вопиющей небрежности. — Пять монет.

Хлёсткий голос был сродни стакану ледяной воды, брошенной прямо в лицо вместе с самим стаканом — юноша аж на ноги подорвался, не успевая отследить, от испуга больше или от негодования, но вовремя осёкся и плюхнулся обратно.

Да ты попробуй сам!..

— Внутри мои книги, — Захария сбил запал возмутиться, напомнив об этом так, словно это должно было всё объяснить. И как ни странно, это и правда всё объяснило для Макса — парень и сам поражался, насколько быстро вспоминал каждое произнесённое наставником слово. — Умерщвлять не стану, хотя и обещал. Но это если они там сейчас в целости. Теперь, когда я договорил, можно извиняться.

— П-простите, — поразмыслив немного, опустил голову молодой Путник. Кулаки, впрочем, так и не разжал. — Мастер.

— Поставь сумку так, чтобы не заваливалась, и оставайся где сел, — отстёгивая карабины повода от рычагов хакаморы, распорядился колдун. — С крыльца ни ногой. Присмотри за ним.

— Да как я остановлю эти полтонны голода, если вдруг.? — парень обменялся с жеребцом удивлёнными взглядами, после чего заметил довольную физиономию Захарии и, догадавшись, где собака зарыта, вздохнул: — А. Вы Дрозду.

Довольный шуткой, чародей подмигнул Максу с задором, легко и без напускной стати вскочил по каменной лестнице, распахнул парадные двери настежь и, бросив лаконичное «я скоро», без приглашения и без стука нырнул в скромных размеров светлый холл. Оставшиеся снаружи проводили его взглядами молча. После чего, переглянувшись сначала с пристыженным подмастерьем, а после — с лишённым контроля подозрительным жеребцом, Камир, неловко потоптавшись, решился-таки сделать шаг к мраморной скульптуре у подножья лестницы.

— А вы, господин… — от волнения в его горле спёрло дыхание, и мужик сперва вынужден был проглотить застрявший в глотке комок. — Вы, стал быть, тоже… Путник?

С ответом Максим торопиться не стал. Времени, проведённого в Цельде, было катастрофически недостаточно, чтобы делать глобальные выводы. И всё-таки, кое-что юноша, даже проводивший большую часть времени взаперти, заметить мог.

Быт этих людей казался до дрожи похожим на средневековый быт — поля-огороды, домашнее хозяйство, короли и наследники престолов, дворяне-мещане, войны верхом на лошадях с копьями подмышками… Но до сегодняшнего дня — да нет, даже до этого момента, пожалуй, — Макс в упор не замечал принципиальной разницы, настолько колоссальной, что это меняло абсолютно всё.

В Цельде люди знали о существовании других миров.

Это не было похоже на уверенность религиозного человека в существовании загробной жизни — это, в общем-то, не было и верой в привычном всем понимании. Здесь каждый точно об этом знал, как знают жители Земных городов об электричестве или двигателях внутреннего сгорания, потому что там, на Земле, иным мирам до сих пор не нашли доказательства. Кому-то эта концепция могла приходиться по душе, кто-то мог её отвергать — а здесь межпространственные перемещения были задокументированным и общеизвестным фактом, таким же неоспоримым, как наличие неба над головой. И с кем бы Максима ни сталкивала случайность, все знали о том, кто такие Путники. Да, относились они к этому явлению с разными эмоциями, хорошо или плохо читаемыми в глазах, но их переживания не отменяли факта того, что они с этим явлением знакомы и даже встречались, как это говорится, тет-а-тет.

Глядя на робеющего мужика, чья смуглая кожа потрескалась от солнечного света как выжженная земля, натруженными мозолистыми пальцами перебирающего края холщовых штанин, обычный ярославский парень вдруг поймал себя на мысли, что не имеет ни малейшего представления о том, насколько же сильно подобное знание меняет мозги такого вот простого работяги. Насколько одно-единственное это знание вообще способно повлиять на общество? И в какую сторону?

Ещё вчера Максу казалось слегка… наивным всеобщее отношение к Путникам. Рассказы Айгольда и Захарии о тех временах, когда солдаты нацисткой Германии и Советского Союза толпами валили в Цельду прямиком с полей боя, тогда никак не изменили его ощущения, и трепет перед иномирцами для него больше смахивал на благоговение перед звёздами шоу-бизнеса или религиозными лидерами. «Ведь в сухом остатке мы же тоже просто люди», хотелось сказать ему всякий раз, когда гости чародейской лавки, распознав в пацане Путника, отводили взгляды.

И только сейчас, когда Камир обратился к Максиму с этим трепетом — даже страхом, — он вдруг спросил себя: «Будь факт существования других миров подтверждён на Земле, как бы я сам относился к таким вот… гостям?».

— Да, — не зная, какие слова будет лучше подобрать, ответил юноша просто. Груз ответственности, которому не было имени, мягко опустился на его уставшие плечи. Сначала показалось хорошей идеей промолчать, потом — уточнить: — Почему вы спрашиваете?

— Понимаете…

Мужик вновь осёкся, вновь хлебнул лишку кислорода. На холщовой штанине всё глубже отпечатывалась складка.

— Вы не серчайте, господин, что я к вам… что я вас задерживаю, стал быть, — не зная, куда себя деть, всё сильнее комкал Камир многострадальную штанину. — У вас с хозяином тоже дела, стал быть, ежели вы теперича здесь… А я от работы вас отвлекаю…

Макс не торопил, хотя язык и чесался. Очевидно, Камир хотел о чём-то спросить — или, вернее, попросить, — но никак не мог собраться с духом. И помня, каким жутким может быть Захария даже в хорошем настроении и как страшно, должно быть, местным просить его о помощи, парень проникся к бедолаге сочувствием. Наверняка, пообщавшись (или просто пересёкшись разок) с чернокнижником, они теперь думали, что все Путники… такие вот.

— Но, может статься, у вас, господин, есть минутка-другая?

— Думаю, найду, — кивнул он, мысленно самому себе дав затрещину: не знает же даже, на что соглашается! — Смотря на что.

— У нас здесь, стал быть, зараза ходит, — крестьянин рвано махнул рукой, желая указать в каком-то одному ему известном направлении, но движение от нервозности получилось слишком неопределённым и больше напомнило агонию раздавленного насекомого, дёрнувшего лапкой. — И господин магистр за тем как раз-таки и прибыл, заразу енту вывесть. Токмо… стал быть, он токмо скотину излечит?

— Если честно, я о договорённостях Мастера с вашим хозяином не в курсе, — ответил Максим, приподняв напряжённо плечи. — А под этим вашим «токмо» вы что подразумеваете? У вас… помимо животных кто-то болеет?

Камир раздул ноздри и опустил голову. За полами соломенной шляпы выражение его лица было не рассмотреть, но вибрация чужих эмоций отчётливо дала парню понять: это страх.

Он боится за заразившегося? Или боится рассказывать, что заразился кто-то ещё?

Мужик молчал. Опустив плечи и сомкнув руки в замок за спиной, он напоминал провинившегося школьника в кабинете директора, для полноты образа не хватало разве что расплакаться. Вибрация страха усилилась, проникая Максу прямиком в грудную клетку и угрожающе надавливая на сердце — не самое приятное ощущение удивительным образом опустошало голову от мыслей.

— Камир?

— Помогите, господин, — он поднял лицо, влажное и блестящее: дорожки слёз чертили грязные щёки, смывая с грубой потрескавшейся кожи дорожную пыль. — Не станет господин магистр силы свои тратить без платы, хозяин не станет платить, но ежели не подсобить, помрёт девка, молодая совсем…

Хотелось потребовать подробного рассказа, но посыл был ясен и без деталей: мастер Оскар пригласил Захарию вылечить скот, а не крестьян, и, судя по отчаянному взгляду Камира, тратить средства на работников не собирался, о чём любезно им и сообщил.

Ебитесь как хотите, называется, — парень против воли сжал кулаки, да так, что всадил в ладони ногти. — Классные в Цельде работодатели, ничего не скажешь.

— Помрёт она без помощи, господин, — спрятать слёзы мужик и не пытался. Очевидно, девица, кем бы она ни являлась, была его сердцу очень дорога. — Поначалу-то токмо шаталася, мы думали, занемогла. Опосля проведали, что понесла. А второго часу вконец слегла: горит вся, в себя не приходит, сама на себя выворачивает, бельма закатывает, язык кусает, кровит. Мы своими силами подсобить пытались, воду чистую носили, спиртом тёрли, да куда нам, ежели ни лекаря нету, ни повитухи подсобить не в силах… Помогите, господин, некого больше о помощи просить! Скокмо велите — мы стокмо уплотим, да токмо не прямо-таки сейчас, накопить надобно!

Лукавством будет сказать, что Макс не готовился внутренне к подобным ситуациям. В те короткие умопомрачительные часы, когда он мнил себя могущественным магом, изничтожившим Падальщиков силой мысли (и страхом смерти), он также воображал себя и рыцарем в сияющих доспехах — тем самым, который спасает деревни девиц и полчища детей и сеет мир везде, куда ступает его благословенная нога. Ему правда хотелось помочь — он чувствовал эту потребность всем телом, вот только его мечты о собственном величии мало соприкасались с реальностью, куда менее радужной и куда более сложной.

Парень ждал, что однажды этот момент наступит. Вот только он надеялся, что будет уже хоть на что-нибудь к этому моменту способен.

— Камир…

— Молю, господин, спасите!

И мужик сделал именно то, чего Макс сейчас больше всего боялся. Упал на колени.

— Прошу, господин, молю! Мы уплотим всё до медяка!..

— О господи боже, встаньте живо!..

Растерянный и понятия не имеющий, что в такой ситуации делать, парень бросился поднимать крестьянина на ноги, забыв про боль в пояснице и ломоту в плечах, словно от положения мужика в пространстве что-то зависело. Крепко схватив за жилистые предплечья, Максим потянул было наверх: Камир же, борясь, ещё сильнее припал к земле. Поразительным оказалось то, насколько в его на первый взгляд тщедушном теле оказалось много физической силы — рыдая, он наотрез отказывался вставать и только бормотал мольбы, превращая печальную ситуацию в пугающе-абсурдную.

— Прекратите сейчас же… вы же взрослый мужик, ну!

Как будто мне это мамино напоминание о гендерной принадлежности помогало хоть раз… Захария, чёрт возьми, сейчас самый удачный момент, чтобы появиться и всё разрулить!

Крестьянин продолжал бормотать и плакать, и если бы такое поведение никак не затрагивало Максима, наблюдать за этим парню было бы, возможно, даже смешно. Вот только его насильно втянули в водоворот чужих страстей и печалей, заставив тысячу раз уже раскаяться в собственной мягкосердечности, а на горизонте не маячило спасительной фигуры в тёмно-синем плаще, способной остановить катастрофу. Макс зыркнул по сторонам — как назло, никого, чьё появление поумерило бы разошедшегося не на шутку работягу!

— Так-так-так, всё, хватит, Камир… Да выслушайте же вы сперва!

— Помрёт ведь девка! Молодая девка же!

— Я поговорю с Мастером, хорошо? Уверен, он сможет…

— Нет! — упоминание колдуна подействовало как пощёчина: мужик поднялся на ноги рывком и, ловко высвободившись из хватки Максима, сам намертво вцепился в его расставленные руки. — Ежели господин магистр проведает, что она больная, об том хозяин мой проведает тут же, проведает, что я вам всё разбалакал! Не надо, господин, молю, не надо!

— Да я же ничем ей сам помочь не смогу!

Карие глаза его застыли на Путнике словно стеклянные. Мозолистые пальцы подержали ещё какое-то время локти Максима мёртвой хваткой, а после обессиленно и даже как-то омертвело обмякли и разжались.

— Слушайте, — не давая ему время на изобретение собственного тому объяснения, выдохнул парень, — Я сам в подмастерьях без году неделя, понимаете? Я ничего не умею, не дай бог только хуже сделаю. Вам надо обратиться с этим вопросом к Мастеру, он…

Но договорить Камир не дал. Пустыми и высохшими глазами мазнув по лицу собеседника ничего не выражающим взглядом, он отвернулся и, не говоря больше ни слова, пошёл нетвёрдой походкой прочь. И как бы ни хотелось юноше его остановить, как бы ни хотелось что-нибудь…

А что он, в сущности, может сейчас сказать или сделать? Не обладающий ни знаниями, ни способностями, Макс был абсолютно бессилен. Станет этой девушке лучше от того, что великий Путник произнесёт пару-тройку сочувствующих фраз и похлопает мужика по плечу? Едва ли.

Он стоял посреди двора, провожая взглядом сутулую фигуру, пока она не скрылась за углом одного из амбаров. Стоял и после, провалившись в пустоту тревожащих предсказаний безрадостного будущего этой незнакомой девушки, и кусал изнутри щёки совсем как наставник, осознавая прекрасно, что таким незамысловатым образом пытается себя наказать. Усталость после проделанной дороги и тяжесть в ногах больше не имели никакого значения, поскольку не шли в сравнение с тем, что где-то здесь, в этом кожевенном хозяйстве, умирает человек, и единственный способ помочь этому человеку — просить о помощи колдуна.

Её гибели Камир явно не хочет, но даже когда на кон поставлена жизнь, не желает обращаться к Захарии. «Хозяин не должен узнать» — но почему?

Чем больше Макс думал (а думал он непрерывно, поскольку только на это и был способен), тем больше эта ситуация казалась подозрительной. Погибает человек, но владелец не должен об этом знать? Может, если бы он был в курсе, он бы и денег на лечение выделил? Не зверь же он, в конце концов, чтобы собственного работника (работницу) оставлять на произвол судьбы?

Семью же оставил, — осёкся юноша. — Зажопил денег тела на родной семье похоронить, так то мама с братьями, с чего бы ему заботиться о крестьянах, когда можно просто нанять новых?.. Нет, а если правда так? Неужели никто не спохватится, не станет проверять?.. Неужели никакого следствия не проведут? Это же человек, блять, живой человек!

Парадная дверь распахнулась настежь и с такой силой долбанула по стене, что звук напомнил разорвавшийся снаряд. Нужды поворачиваться не было — по щиколоткам лизнуло колючим холодом, — но Максим обернулся всё-таки, чтобы поглядеть слегка отрешённо, как чёрная, окутанная инфернальной рябью тень колдуна покидает залитый солнцем холл и, меча во все стороны плохо подавляемую злость, степенно спускается по лестнице, стуча по камню каблуками сапог.

— Постойте, ну же!.. — следом за ним, пытаясь подступиться к явно расстроенному гостю то с одного бока, то с другого, вынырнул, очевидно, сам мастер Оскар. — Поймите же, магистр, я думал, что…

— В таком случае, не думайте больше — у вас скверно выходит, — перебил Захария спокойным шипением.

— Да погодите же вы, позвольте объяснить!..

Щуплый, бледный, с длинной ухоженной бородой и в хорошем костюме, владелец кожевенного хозяйства спускался следом за колдуном след в след. Макс заметил с удивлением, что в глазах купца нет страха, а в движениях — подобострастия: Оскар нервничал, это легко читалось в его неуверенных и неопределённых движениях, но явно не из-за необходимости контактировать с Захарией. Колдун сбавлять темп не собирался: почти на крейсерской скорости от ступал на одну ступеньку за другой, стиснув челюсти до белых желваков и всем видом демонстрируя, что уговоры его только сильнее бесят, даже обошёл свой же рюкзак так, словно никакого отношения к нему не имел, и накинул на голову капюшон. Спустившись с крыльца следом, хозяин подворья остановился у подножья лестницы, несколько секунд понаблюдал за тем, как стремительно удаляется его гость, а после, разве что только ногой не притопнув, предпринял последнюю попытку:

— Прошу вас, господин магистр, ну будьте же вы благоразумны!..

— Благоразумен?

Макс инстинктивно втянул голову в плечи, искренне поражаясь, как ему может становиться настолько холодно от звука.

— Вы к моему благоразумию взываете, мастер Оскар?

— Я объяснил вам, по какой причине вынужден был…

— Вынуждены? — чародей посмотрел на купца через плечо. — А сделать то, что привело к нынешней ситуации, вы тоже были вынуждены?

— Господин магистр, при всём уважении, — кожевник вздохнул раздражённо и устало, — Вы вправе корить меня, ежели считаете это правильным, я не смею вас за то судить, однако…

— Ещё бы вы меня судили. При всём уважении.

— Однако какое же имеет отношение к делу то, что нас с вами сюда привело? И я сказал вам сейчас, почему не мог поступить иным образом. Да и впрямь же скотина дохнет, в самом-то деле!

Колдун выдохнул — могло показаться, что он пытается таким незамысловатым образом себя успокоить, но выдох сквозил усталостью. Неторопливо и как-то вяло развернувшись, он гораздо спокойнее вернулся к крыльцу, подошёл к Оскару на расстояние вытянутой руки и практически по-отечески мягко вздохнул.

— Из-за ящура, — прищурившись, вкрадчиво дополнил Захария. — Болезни, с которой уже не первое поколение скотоводов успешно борется собственными силами.

— Быть может, проверить следует, не наслало ли ящур какое проклятье?

— Оскар, пожалуйста, — цыкнул сквозь зубы колдун и уже тише добавил: — Не надо.

Кожевник открыл рот, но, подумав немного, разочарованно его закрыл.

— По-хорошему если, так мне бы сесть на коня и покинуть ваше подворье прямо сейчас, — Захария дрожащими пальцами сдавил переносицу и зажмурился так крепко, будто пытался выжать веками глаза из черепа. — Это стало бы недурным наказанием за обман.

Купец сжал губы и покраснел, но остался безмолвен. Тревога дрожала в воздухе над его головой, как дрожит в июльский полдень раскалённый на солнце асфальт. А чародей, не размыкая глаз, молчал — и молодой Путник видел прекрасно, что он не драмы нагоняет для пущего эффекта, а действительно крепко задумался и пока не определился с тем, как лучше будет в сложившейся ситуации поступить. Кончики ушей потемнели, равно как стал чуть темнее и оттенок серых иссушенных губ — он снова вздохнул, невидимая борьба внутри него с каждым мигом разворачивалась всё более ожесточённая.

— Ведите, — оскалив клыки, велел он, напряжённый и телом, и рассудком как сжатая пружина.

Не задавая вопросов и не говоря лишнего, Оскар неуверенно двинулся в ту же сторону, где скрылся несколькими минутами ранее Камир. Подозревая, что всё это загадочное обсуждение так или иначе связано с умирающей девушкой, Максим взвалил на всякий случай рюкзак-сумку на плечи и пошёл следом за наставником — оставаться одному ему в этом месте почему-то очень не хотелось.

Все трое шли вдоль длинной стены главного дома — особняка, принадлежавшего хозяину Оскару и его потенциальной, но так никогда и не созданной семье. Двухэтажное деревянное здание с цокольным этажом, облицованным камнем, упиралось короткой стороной в здоровенный деревянный амбар; два других дома, поменьше и поскромнее, располагались к главному перпендикулярно, образуя букву «П», и принадлежали, возможно, прислуге. В узком проходе между особняком и амбаром, который троица прошла мимо, Макс разглядел на заднем дворе длинную овчарню и большой огороженный луг, где топталось и блеяло большое пёстрое стадо — в пушистой массе овец, ловко огибая упитанные бока, сновала девица лет пятнадцати и поминутно наклонялась, проверяя что-то или, может, что-то выискивая. Оскар повёл Путников дальше, за амбар, из которого приятно тянуло травой, зашёл за угол и, когда сопровождаемые им гости ступили на узкую тропку, почти полностью заросшую и едва различимую, беспокойно ускорил шаг. Впереди, посреди поля, маячил выступающий пролеска — высокие синие ели Максу не понравились сразу.

— Вы пойдёте с нами, — почти приказал Захария, едва стоило купцу дойти до обозначавшего границы его владений деревянного заборчика и обернуться. — В конце концов, вы в ответе за этих людей.

— Не могу, господин магистр, я же объяснил…

— Насколько я понял, времени почти не осталось.

И хотя Макс не видел, каким взглядом на Оскара зыркнул колдун, потому что тащился последним, воображение услужливо дорисовало недостающие элементы. Да так, что самого до мурашек пробрало.

Перелезли через забор — калитки не было, поскольку тропа, судя по всему, образовалась стихийная. Сухие побеги, оплетая щиколотки, задерживали шаги, а мягкая земля засасывала обувь; купец спотыкался, взмахивая поминутно рукой для баланса, а Максим то и дело проскальзывал плоской подошвой кроссовок по размякшему чернозёму, и только чернокнижник, не иначе как применивший какое-то заклинание, плавно шёл через поле почти как плывущий по воздуху призрак. Раздуваемая ветром, его мантия накрывала доросшую до пояса сорную траву и пригибала слегка, словно гладя; солнце уже высоко встало над морем золотых колосьев, неестественно-яркое небо рассеивало и далеко разбрасывало его ещё горячие лучи, над влажной почвой поднимался липкий жар, стрёкот кузнечиков звенел повсюду беспрерывно, а тощая чёрная фигура зловеще скользила по волнам мёртвой травы, нарушая законы логики и гравитации, неумолимо приближаясь к синим елям и тому, что крылось в их тени. Безмолвная процессия продвигались всё дальше, лишь траурное урчание давимой ногами земли и монотонный оглушающий стрёкот насекомых сопровождали их — купец и юный Путник молчали, воспринимая образовавшуюся тишину не менее вязкой, чем засасывающий и жадно чвакающий чернозём.

Тропа вывела их прямиком к краю пролеска. Захария обогнал Оскара, едва подвернулась возможность, и в несколько бесшумных прыжков достиг долгожданной тени, хлопая мантией по воздуху словно крыльями. Только там, под раскидистыми мохнатыми ветвями, он громко выдохнул, пускай капюшон с головы и не снял, неосознанным движением поправил растрёпанные волосы на затылке и обернулся: кожевник переминался с ноги на ногу на границе света и сумрака, а Макс, задрав голову и приоткрыв рот, остановился и того дальше.

— Понимаю, что денёк сегодня погожий, уважаемые, и торопиться никуда нет совершенно никакой необходимости, но, быть может, придадите телам немного ускорения?

— Н-не стоит мне туда, господин магистр… — демонстрируя ещё меньше уверенности, Оскар пристально всматривался чародею за спину.

— Там что-то наверху, Мастер, — не отрывая взгляда от верхушек елей, сообщил юноша.

Захария вздохнул.

— У нас мало времени, не до симургов сейчас.

— Симургов? — Макс вгляделся в крупное искрящееся тело ещё внимательнее: непонятное массивное нечто крепко вцепилось в самую вершину ёлки, и оказалось оно настолько тяжёлым, что несчастное дерево слегка загнуло под его грузом в дугу. — Кто это?

— У нас не урок природоведения, Максимус, пошевеливайся, — и колдун, убедившись, что подопечный, вернувшись к делам более насущным, послушно пошагал в его сторону, высоко поднимая ноги над зарослями колючек, позволил себе усмехнуться: — У тебя непозволительные пробелы в знаниях. Вернёмся домой — сядешь за учебники.

Прямо как моя мама, — усмехнулся парень, но распоряжение никак не прокомментировал.

Задрожали колени. Кожевник не планировал даже близко подходить к треклятому пролеску, справедливо опасаясь за собственную шкуру (да и репутацию, чего греха таить), и надеялся отправить в опасное для здоровья место кого-нибудь более к подобным обстоятельствам приспособленного. Он и со своих земель-то не думал делать ни шагу! И пускай сперва купца болезненно уязвило то, с какой лёгкостью желторотый подмастерье скрылся за подсохшим кустарником в направлении, выбранном своим мрачным наставником, упоминание симургов где-то поблизости смыло накативший было стыд: в присутствии этих мифических созданий у любого нормального человека сосало под ложечкой, нет ничего зазорного в том, что только Оскар теперь потел как мышь — оба его спутника были иномирцами, в конце концов! Мужчина убеждал себя: колдуны и без помощи легко найдут дорогу, это их работа, их хлеб насущный. Да и в чём, простите, будет польза от простого ремесленника? Ведь он как раз-таки и вызвал Захарию, чтобы не влезать в то, в чём ничего не смыслит!..

Вот только стоять перед этими синими елями в одиночестве оказалось делом гораздо более устрашающим, чем оставаться в компании чародея. Да и события, послужившие началом этого кошмара, были его личной ответственностью.

— Расскажете, в чём дело, Мастер? — заметив, что Оскар нагнал их, спросил Макс, отодвигая сухие ветви мёртвых кустов подальше от лица. — И откуда такая спешка?

— Забыл вас представить, — бросил через плечо Захария вместо ответа. — Мастер Оскар, этот юноша — Максимус, новый Путник нашего королевства и мой подмастерье по совместительству. Максимус, это Оскар-теперь-уже-Рейшт, выходец из мещанского сословия семьи кожевников, а ныне — билетный купец второго порядка.

Очевидный соскок с темы, прикрытый неубедительной отмазкой познакомить тех, кто, в сущности, и не нуждался в знакомстве друг с другом, парень решил тактично проигнорировать. Равно как решил проигнорировать и не менее очевидное наблюдение, что, не задай кто-нибудь несвоевременного вопроса, чародей бы даже не помыслил соблюсти правила приличия. Тропа кончилась, едва стоило войти в сень деревьев — это беспокоило его куда сильнее.

— И владелец крупнейшего поголовья элапсильских снежных овец во всём Эпиршире, — подчеркнул Оскар, скорее, негодующе, нежели гордо, как если бы умалчивание этого факта при его представлении воспринималось почти за личное оскорбление.

— Они у вас безглазые, кстати, — обернулся Макс на замыкающего, — Это нормально?

— Конечно, — казалось, купец уже и забыл, где находится: надув губы и нахмурившись, он пускай и косился по сторонам, но львиную долю внимания уделял теперь диалогу. — Какими ж им ещё быть, млад человек? Я в стаде грязную кровь не держу и не держал никогда, у меня каждая овечка и каждый барашек чистокровные, э-лап-силь-ские, вы слышали, нет?

— Максимус понятия не имеет, что такое Элапсиль и какое он отношения имеет к вашим овцам, мастер Оскар, — колдун не оборачивался, но молодой Путник почувствовал, как он закатывает глаза. — Он «упал» меньше двух недель назад.

— О, — выходец из мещанского сословия понимающе покивал, елозя длинной бородой по груди. — В таком случае, ваше замешательство мне понятно.

— Уже не боитесь этого места, как я погляжу? — и вновь Максу не нужно было смотреть наставнику в лицо, чтобы увидеть издевательскую улыбку. — Может, расскажете про ваше стадо ещё что-нибудь?

На Оскара вопрос подействовал не хуже оплеухи. Будто лунатик, очнувшийся в незнакомом месте ото сна, он замедлился и огляделся, теперь уже внимательно и сосредоточенно, но вновь пошагал следом за Путниками — ещё активнее пошагал, чтобы непременно нагнать. Громоздкий рюкзак больше не плющил позвоночник: Максим отвлекался то на крохотных птичек с коготками на крылышках, стремительно карабкающихся с характерным постукиванием вверх по стволам старых сосен, то на полупрозрачных бабочек, летавших почему-то косяками, словно сардины; пролесок, на противоположной стороне которого уже дребезжал солнечный свет, совсем не казался ему опасным и страшным. Напротив — присутствовало в воздухе что-то неуловимо-приятное, успокаивающее, умиротворяющее. Даже острые плечи наставника, обёрнутые мантией словно шалью, не производили прежнего отталкивающего впечатления, а просачивающиеся иногда сквозь кроны деревьев лучи, падающие на его капюшон, и вовсе превращали мрачную фигуру в практически сказочную.

— Полагаю, — колдун плавно остановился и бросил на сопровождавшего их купца уточняющий взгляд через плечо, — Мы на месте.

Макс аккуратно выглянул из-за его спины. Впереди, метрах в десяти, стояла покосившаяся хижинка.

Больше на уличный туалет похоже.

Едва они приблизились, отсыревшая и поросшая мхом дверца со скрипом открылась — и наружу, как, в общем-то, парень и ожидал, к ним навстречу вышел Камир.

В правой руке, опущенные вдоль земли и направленные остриями по направлению к незваным гостям, он держал вилы.

— Вертай взад, чаровник, — совсем иным голосом, не так, как разговаривал с ним в лавке, велел мужик, смотря Захарии строго в глаза. — Неча тебе тута делать.

— Что вы здесь делаете? — поинтересовался колдун чудовищно-спокойно — так, как интересуются родители, уже зная, что их ребёнок натворил бед и вот-вот крепко об этом пожалеет.

— Бдю, — крестьянин не моргал, рука, державшая вилы, мелко дрожала от напряжения. — От волков. Ступай своею дорогой.

— Как только закончу работу, — тон чародея стремительно леденел.

— Нету у тебя здесь никакой работы, неча тебе здесь делать!

— Вы же понимаете, что это, — Захария усмехнулся и сделал шаг вперёд; Макс видел только, как его тонкая хрупкая рука мягко приподнялась и взмахнула в направлении выставленного ему навстречу орудия (или уже вернее будет назвать это оружием?), но знал прекрасно, что прямо сейчас на несчастном рабочем лежит взгляд настолько тяжёлый, что бедняге и не пошевелиться, — Вряд ли мне навредит? Не вынуждайте применять силу, Камир, дайте пройти.

— Нет!

— Мастер Оскар, будьте так любезны, уймите своего человека.

Купец, сражаясь с порывом прижать руки к груди, осторожно вышел из-за спины колдуна и одним своим появлением в прямом смысле разоружил крестьянина: от неожиданности Камир уронил садовый трезубец на землю, но тут же спохватился, когда железные пики лязгнули о кочку, и молниеносно подобрал инструмент.

— Камир…

— Прочь! — зажал подмышкой свою последнюю надежду на победу и упёрся тупым концом в стену хижинки мужик. — Знамо дело, хозяин, почто ты душегубца этого привёл. Теперича всё мне ясно! Одной стрелой двух зайцев, а? И концы в воду?!

— Да как ты!.. — кожевник насупился, но приблизиться не рискнул. — Как ты смеешь, Камир? Совсем из ума выжил — вилы на хозяина подымать!..

— Я и хозяина на вилы подыму, ежели восвояси не уберётесь!..

Захария только вздохнул — тихо и обессиленно, будто присутствие рядом этих людей истощило все его энергетические ресурсы. Потом махнул рукой, как если бы убрал кончиками пальцев край мантии с бедра, и Максим — за несколько секунд до того, как Камир с глухим вскриком выронил оружие и уставился на древко, словно оно превратилось в змею прямо у него в ладони — увидел чёрную дымку, возникшую из пустоты и намертво прицепившуюся к рукояти. От дымки веяло льдом — тем самым, что окружал чародейский портал и к которому парню уже доводилось по неосторожности прикоснуться, инфернальным космическим холодом, оставляющим в душе горькое послевкусие обречённости. Вилы вновь упали на землю, почти на ту же кочку, но даже лязг металла теперь звучал глуше и тоскливее.

— Детский сад, — выдохнул колдун разочарованно и широким шагом двинулся к хижине. — С дороги.

Тонкая рука потянулась к ржавой дверной ручке, когда дверь внезапно распахнулась сама и из темноты в воздух ему навстречу вылетел здоровый крепкий кулак.

Каким чудом Захария умудрился увернуться, Макс так и не понял. Удар пришёлся бы ему строго в лицо, неизвестный мужик взметнул руку в воздух так стремительно, словно боксировал много лет, вложил в рывок всю массу своего немаленького тела и на интервента практически прыгнул — попади он в цель, и от длинного острого носа чародея не осталось бы ничего, кроме кровавой каши. Дорожная мантия вздулась пузырём и хлопнула, миг — и её владелец уже в двух метрах справа, а враждебно настроенный неизвестный, пропахав ботинками осыпанную хвоей землю, только разворачивался для следующего удара.

Удара не последовало — да и не могло последовать, поскольку драка на кулаках в планы Захарии не входила. Чёрная дымка, сочащаяся льдом, сгустком материализовалась на его бледной ладони, и за секунду, которую оппонент потерял на развороте, прицельным выстрелом вцепилась в его широкое плечо. Расползаясь как ядовитый газ, магия Хаоса добралась до уязвимой шеи, перекинулась на тело и ноги — сдавленно ухнув, обидчик зажмурился, и его мышцы сковало холодом. Воли хватило лишь на то, чтобы не дать вырваться вскрику из глотки, затем, парализованный спазмом, он как был повалился на землю — замёрзшие и напряжённые до предела, мускулы отказались ему подчиняться, только пальцы скрючило, и он больше не в состоянии был их разжать.

— Ну точно детский сад, — разочарование из голоса колдуна пропало, теперь Захария звучал весьма нетерпеливо и враждебно. — Предупреждаю один раз: следующий, кто попытается атаковать, сильно пострадает. Сейчас же покиньте хижину, все вы.

Из мрака поросшего мхом домика донёсся до слуха Максима одинокий скрип половицы. Им пришлось прилично подождать, прежде чем на свет, хмурясь злобно и затравленно, вышло ещё двое человек. Женщина преклонных лет, с наполовину седой головой, замотанной в платок, и в простом сарафане вместо рабочей одежды, едва только увидев скрученного на земле в муках здоровяка, закрыла обеими руками рот, тихо завыла и разревелась. Вышедший следом парень оказался немногим старше Макса: широкоплечий и высокий, светловолосый, голубоглазый (как с агитплакатов Третьего Рейха сошёл, не удержался молодой Путник) и очень неуверенный — ясно как день, что против колдуна он выступить бы не осмелился, но к женщине (походу, мать его) держался близко и наивно-отчаянным жестом пытался её закрыть. Те из крестьян, кто сохранил способность контролировать своё тело, глядели на Захарию словно на сошедшего со страниц библии Люцифера, в любую минуту ожидая Судного дня. В их лицах не прослеживалось ни намёка на надежду.

— Какого диявола вы тут устроили? — Оскар, едва пришедший в себя не то от наглости своих работников, не то от красочного падения здоровенного мужика плашмя, подошёл почему-то именно к пожилой женщине. — Что происходит, я вас спрашиваю?!

— Пусти сынка моего, — игнорируя существование хозяина и не прекращая рыдать, взмолилась она, обращаясь к чародею. — Пощади, не губи, всеми богами заклинаю!..

— Нечего меня богами пугать.

Аж волосы дыбом встали на загривке, настолько агрессивно прошипел Захария. Воздух вокруг него задрожал и потемнел, словно злобная аура внезапно стала видимой глазу.

— Пуганый уже.

Пас рукой в сторону поверженного противника — и густой плотный туман, в который успел превратиться брошенный сгусток, испарился с тела мужика и растворился в пространстве, словно его и не было никогда. Правда, спазмы так просто не прошли, и ему потребовалось ещё какое-то время, чтобы, сев на месте, вернуть хотя бы частичный контроль.

— Вы меня что, не слышите, я не вразумлю? — не чувствуя в пролеске прежней власти, которую чувствовал над ними на территории кожевенного производства, Оскар, краснея, переводил взгляд с одного лица на другое и вдруг, не вытерпев, гаркнул: — Отвечайте немедленно!

Оклик словно привёл рабочих в чувство: они вспомнили, кто перед ними и как с ним требуется общаться, и потупили взгляды. Но чародей спешил покинуть их общество: оставив в покое бедную женщину и её отпрыска, он прищурился сосредоточенно, повёл хищно носом по воздуху и шумно вдохнул, принюхиваясь. Учуяв что-то, он замер, даже вечно подвижные и беспокойные глаза остекленели и словно ослепли, и этот изменившийся, новый Захария — по-прежнему нервный, раздражённый, но вдобавок непривычно для Макса притихший, застывший — произвёл на молодого Путника, пожалуй, самое яркое впечатление из всех.

Макс увидел, что даже этот человек способен на сочувствие. И даже он способен на скорбь.

— Глупость человеческая да не узнает границ, — тихий голос прогремел над их головами, заставив замолчать. — Поздно.

В этом «поздно» было всё. То, что он не умел, разучился выражать, что пытался не чувствовать, что и выразить было нечем, поскольку нет на свете слов, способных описать этот краткий миг, когда всё становится очевидно — с какой интонацией ни произнеси, ударит как церковный колокол над самым ухом, как выстрел пушки, как атомный взрыв.

Первым догадался Оскар. До других ещё не дошло.

— Как же?.. — растерянный, часто моргая и вытягивая лицо невесть зачем поднявшейся ко рту рукой, выдавил он. — Г-господин магистр, вы что же…

— Сделаю что смогу. Но на чудо не надейтесь.

— Мы же… Вот шли же сюда…

— За мной.

Смерть, оставившая где-то свою Лошадь, но не переставшая быть от этого Всадником, ринулась в хижину. Она перешагнула через ещё не оправившегося крестьянина, как через мешок картошки или поваленное дерево, толкнула тощей ладонью скрипучую дверь и нырнула во мрак покосившегося домика — изнутри ударило сыростью, каждый Её шаг гулко отдавался стуком сапог по дощатому полу. Остальные знали — Смерть зовёт не их, а нового Путника, нагруженного чародейским барахлом, и расступились, уже зная, но ещё не осознавая этого, почему им вдруг стало так тесно в груди и так темно. Максим, окончательно убедившись в том, что эта поездка — одно из самых скверных событий за последнее время, на ватных ногах двинулся к смердящему гнилью дверному проёму — из мрака доносился непрекращающийся тихий женский стон. Кто бы там ни был, она скулила как раздавленная автомобилем и агонизирующая в луже собственной крови собака, взвизгивая надрывно от боли и шока.

Почему этого не было слышно снаружи? — как-то тупо стукнуло Максима вопросом, когда он перешагнул через порог.

Глаза привыкли к темноте до неприличия быстро. Скудное — да что уж там, почти отсутствующее убранство хижины ярко свидетельствовало о том, что здесь давно уже никто не живёт. У правой стены стоял стол, на столе — лохань с кровавой водой и грязные тряпки; у левой стены — скамья; у дальней — лежанка. Там, завёрнутая в нечто, что крестьяне называли простынями, лежала бледная и словно светящаяся в темноте женская фигурка и стояла над ней чёрная Смерть.

— Основной отдел, книга в синем переплёте, — приказал колдун, не оборачиваясь: обе руки ладонями вниз он выставил над больной, пальцы почернели словно сажей вымазанные. — Боковой карман, синий мешочек, красный кристалл размером с кулак, пошевеливайся.

Парень подчинился, ещё даже не до конца осознав, что происходит. Его тело двигалось само собой, двигалось быстро и послушно, как отлаженный до совершенства механизм.

— Камень клади на грудь, между…

— Понял, — даже собственный голос показался Максиму чужим; он и сообразил-то не сразу, что перебил наставника, причём весьма грубо, и только потом осознал, что на это Захария и рассчитывал.

— Книгу.

Она раскрылась сразу на нужной главе, чародею не пришлось перелистнуть ни страницы. Он сел на корточки, стараясь ни к чему не прикасаться, но Макс быстро смекнул, что дело не в брезгливости: стоило всмотреться повнимательнее, и он обнаружил к величайшему своему изумлению и отвращению, что пол, стены и даже потолок заброшенной хижины…

— Шевелятся, — выдохнул юноша, надеясь, что сможет закричать; вопль застрял в животе, наружу вырвался только истерический рваный вдох. — Они шевелятся.

— Пиявки, — пояснил Захария, вычитывая необходимые для работы с пациенткой строки, и поставил четыре пальца на камень строго над девичьим солнечным сплетением. — Поганые твари из мира, о котором тебе пока рано знать. Старайся не трогать.

— Как же… как же они здесь сидели? — поражаясь стойкости местных крестьян, вновь выдохнул Макс.

— Они их не видели. Такая красота… — вторая рука Захарии бесцеремонно задрала девушке юбку и, скользнув обжигающе-ледяной ящерицей под сарафан, улеглась на горячем и влажном от пота животе, — …доступна только тем, в ком много магии. Например, нам с тобой.

Охренеть, — наблюдая, как по чёрным когтям стекает на красный кристалл невесть откуда взявшаяся магическая смола, успел подумать Максим, — он ещё умудряется меня обучать!

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы догадаться: смола никакая не магическая — это чародей вскрыл себе запястье поперёк и обливает больную собственной кровью. Но даже испугаться не успел.

— Я от этого не умру. А ей, может, поможет.

— «Может»?

Наставник позволил себе отвлечься на мгновение и посмотрел подопечному в глаза. Холод портала оказался ничтожным по сравнению с тем, что ощутил от этого взгляда Макс.

— Чудес не бывает.

Парню стремительно становилось дурно. Копошащиеся тени полупрозрачных созданий, похожих на пиявок разве что цветом, рябили в глазах: они двигались непрерывно, перекатываясь друг по другу и мерцая как гладь озера ночью, совершенно бесшумно, но слой их жирных телец был настолько толстым, что почти доставал до щиколоток. Тонкие щупальца потусторонних спрутов, обхватывая ножки стола и скамьи, подтягивали продолговатые головы — чем бы они ни были, они стремились наверх, к потолку, где уже бурлила тошнотворная масса их более удачливых собратьев. Один, сорвавшись, упал на чародейское плечо — Захария сбросил его точным движением и никак больше не отреагировал, хотя, безусловно, испытывал не меньшее омерзение и не меньше подмастерья хотел бы покинуть хижину как можно скорее.

Девушка выла. Кристалл на её груди медленно становился светлее, как если бы внутри плавно загоралась, накаливаясь, крохотная лампочка; чем ярче горел камень, тем громче она стонала, тем хаотичнее становились рывки обессилевших рук.

— Вот ведь… — Захария оскалился. — Прав был Оскар, дело дрянь.

— Ч-что? — осознавая прекрасно, что ему не понравится ответ, спросил Макс.

— Foetus morbus, — цыкнул сквозь зубы колдун, и ток венозной крови усилился как по команде. — Трансплацентарное заражение будет самым близким термином, объясняющим ситуацию, хотя кого я обманываю, чёрт, там и плаценты-то нет…

— А можно на человеческий перевести? — парень чувствовал, что ещё немного незнакомых терминов, и остатки самообладания покинут его.

— «Омена» смотрел?

— Предположим? — он постарался этого избежать, но голос всё равно предательски взвился почти до детской тональности.

— Значит, сюжет знаешь.

— Это что, у неё… Антихрист там, что ли?

— Не совсем, — кровь Захарии впитывалась в кристалл почти полностью, только несколько тоненьких струек, не найдя себе места внутри камня, сочились на девичью грудь. — Но тоже ничего хорошего.

— Так вас… за этим сюда позвали?

— Вроде того.

От кожи пациентки поднялась к потолку первая струйка дыма. Шипение на грани слышимого и лёгкий флёр палёного мяса Путники уловили одновременно, и тогда, вынырнув из вязкой агонии, пришедшая внезапно в себя девушка, раскрыв рот так, как у нормальных людей он не раскрывается, завизжала.

— Я хочу помочь! — перекрикивая вопль, Захария придавил пациентку к лежанке: она с неожиданной силой попыталась сбросить с себя его руки, попыталась даже подняться, но ладонь, плотно уложенная на животе, к счастью, оказалась сильнее. — Как ты помнишь, Камир приходил по другому вопросу!..

Несчастная открыла глаза, ухватившись за знакомое имя, и попыталась позвать искусанными губами вооружённого вилами приятеля — не понимая, что делает и поступает ли правильно, Максим поддался инстинкту, упал рядом с ней на колени и обеими руками прижал вырывающуюся крестьянку к дощатому полу за плечи.

— Они… — он смог указать в направлении выхода только кивком головы. — Они знали?

— Что она беременна — да, — обычно почти белые, глаза Захарии налились краской: во мраке заброшенной хижины они теперь горели синим почти как фонари, разве что пространство вокруг себя на освещали. — И делали вид, что не знают.

— Почему?

— Потому что… Да не брыкайся ты, дура!.. Угадай с одной попытки, кто счастливый папаша? Ответственный глава семейства, пришедший сюда почти что в принудительном порядке?

— Да ну нах-х-х… рен, — Максим сам поразился, как даже в очевидно стрессовой ситуации ему удалось вовремя прикусить язык и подобрать более цензурную альтернативу своей первоначальной мысли.

— Мне он, разумеется, сказал, что у них любовь до гроба, — чародей оскалился снова, белые клыки сверкнули в темноте как вспышка, — Но фактически мы имеем хозяина кожевенного производства, купца и состоятельного взрослого мужчину, одну штуку, и подневольную, молодую, симпатичную и глупую девку-крестьянку, семья которой на этого купца пашет денно и нощно, одну штуку. И… Потерпи, недолго осталось, потерпи!.. И если учесть все вводные, а также сделать ссылку на бесчисленное множество подобных инцидентов по всему миру, можно догадаться, что её согласия могли и не спрашивать.

Молодой Путник выругался. Не смог удержаться. Но, кажется, наставник его за это осуждать не станет.

— Или менее жестокий вариант: девка симпатичная, мужик богатый. Она из простых, а он может многое ей дать.

— Так чего бы и ей не дать.

— Максимус, — даже вскользь брошенный, взгляд Захарии был грозным, — Прояви немного такта. Не исключено, что однажды ты можешь оказаться на её месте.

— Стать девушкой?

— Встать перед Выбором.

Она размахивала руками, не видя перед собой ничего, кроме застлавшей глаза пелены. Царапала гнилые доски, выкорчёвывая древесину кусками, ногти ломались и трескались до основания и под них на всю глубину забивались заносы. Суча ногами в припадке, несчастная выла и металась, мокрые волосы прилипали ко лбу и шее, закатывались глаза.

— Пульс бешеный, сердце в любой момент остановится. Максимус, боковой карман, фляга, дай ей один глоток. Не больше.

Парень вскочил на ноги, оступился и едва не упал лицом в копошащуюся гущу «пиявок», но помог себе руками и, восстановив равновесие, метнулся к рюкзаку. Его собственное сердце колотилось не тише, молотило по ушам, и приказы наставника — отрывистые, как воронье карканье — казались тихими и далёкими. Несчастная девушка хваталась за всё, до чего могла дотянуться, но не могла понять из-за приступов боли и ужаса, где источник её страданий — случайным взмахом она коснулась напряжённых рук колдуна и, почувствовав чьё-то присутствие, вцепилась в них намертво, да так глубоко вогнала в его кожу ногти, что тот ощерился.

Макс дрожал и стремительно терял связь с реальностью от охватившего его страха. Ему раньше не приходилось сталкиваться с подобными ситуациями.

Старшие приятели обсуждали при нём однажды трагические последствия «зависания» у знакомой девчонки, пока её квартира пустовала — работа родителей в ночную смену открывала подросткам с района уникальные возможности. Девочка была, как это тогда называлось в их среде не без влияния Стёпы, «джекилом»: хорошо училась, не имела вредных привычек и слушалась старших, но до одури хотела «оторваться» разок, поскольку никогда прежде не позволяла себе распущенности и разгульности, а подступивший пубертат отчаянно рвался реализовать мрачные желания затаившегося «хайда». Родители потому-то и не сомневались в надёжности своей старшеклассницы-дочери, потому-то и уходили в ночь без страха за имущество и сохранность несовершеннолетней девчушки — она никогда прежде ничего подобного не выкидывала. Вороновский ей нравился. Она в целом была не дурна собой, но очень уж стеснительна — поэтому-то и попросила дать разок попробовать. Хотела раз и навсегда изменить свою жизнь, открыть новые грани личности и бог знает зачем ещё…

«Первоходов» Стёпа обычно старался обходить стороной и в тот вечер присматривать за чужим кайфом желанием не горел, но заказанные таблетки (пацаны называли их «ешками») принёс как договаривались. Он доверял только своим приятелям, проверенным в разных и далеко не самых приятных ситуациях, а присутствие на вечеринке каких-то не знакомых ему личностей не одобрял (она представила троицу одноклассниками): на правах гостя Вороновский мог только презрительно фыркнуть в адрес сомнительных персон и удалиться, как только в его присутствии исчезнет необходимость. Девочка, поймав приход, осталась со своими товарищами наедине.

И может быть, не начни они её насиловать, всё прошло бы гладко. Но случилось то, что случилось — ей стало плохо, едва только с податливого обмякшего тела стянули футболку, и к моменту, когда закончил первый и вставлять принялся второй, ученица десятого класса умерла. На сердце она не жаловалась — очевидно, до паскудного конца довела передозировка. Как скоро одурманенные соблазном и экстази подростки сообразили, что занимаются сексом с уже мёртвым телом, история умалчивала — равно как умолчала и то, с каким набором эмоций они обнаружили чудовищную правду и что испытывали, пока велось следствие. Однако если можно доверять результатам (первый сбежал из-под домашнего ареста и погиб, напившись и уснув в сугробе; второй повесился в СИЗО, а последний на суде рыдал как младенец, полностью признал вину и отправился сидеть сразу после того, как полежал в больничке с нервным срывом), исход вовсе не показался им забавным.

До старшего Вороновского так и не добрались: его никто прежде не видел, никто толком не запомнил лица и от шока не смог достоверно опознать, а преданные псы в один голос утверждали, что никакого Стёпы и вовсе в ту квартиру не приходило. Да и адвокат единственному выжившему подсказал: за преступление, организованное группой лиц, срок больше, так что… «Никакого дилера не существует и никогда не существовало, верно? А наркотики вы закладкой забрали, сейчас это популярный метод, да и относительно безопасный…».

Макс услышал эту историю случайно. И хотя ему очень хотелось спросить брата, чувствует ли он на своих плечах хоть толику ответственности за случившееся, он никогда не спрашивал. Боялся положительного ответа в той же степени, в которой боялся и отрицательного.

Обрывки воспоминаний и дорисованные воображением картины промелькнули перед внутренним взором как вспышка, и молодому Путнику вдруг показалось, что эта несчастная крестьянка, волком воющая на грязной подстилке, переживает, должно быть, тот же ужас, какой переживала в последние минуты жизни десятиклассница, имени которой Максим даже не знал. Впрочем, разве имя уже имело какое-либо значение? Сколько таких вот безымянных девушек умирает на свете, страдая и мучаясь от того, что они не в силах прекратить? Да и сколько людей в принципе?

— Мастер, — сорвавшимся сиплым голосом окликнул колдуна Макс, подав бутылку с металлической крышкой.

— Да не мне, боги, ей, — чародей не мог убрать руки ни с груди, ни с живота бедняжки, хотя сейчас ему хотелось не лечением заниматься, а вытащить острые ноготки из своего предплечья. — Один глоток, не больше, иначе умрёт.

Я спасаю человека, — ухнуло в голове, пока не слушающиеся от волнения руки, сжимая впавшие девичьи щёки, пытались разомкнуть в агонии стиснутые зубы, — по-настоящему спасаю чью-то жизнь.

Вот только он совсем не такие методы спасения представлял, мечтая о собственном величии в телеге кузнеца. И ожидаемого экстаза от собственного героизма Макс почему-то не испытывал.

Боже, если ты есть, помоги мне.

Несчастная сопротивлялась — чёрт знает что творилось в её пылающей огнём голове, и нельзя было сказать точно, может ли она сейчас вообще хоть что-то понять и осознать. Дёргаясь и мечась, крестьянка, сама того не зная, мешала процессу реанимации, и загадочная жидкость, смердящая болотом, никак не могла просочиться сквозь намертво сжатые искусанные губы, а лишь стекала по лицу, заливаясь в уши.

— Да надави ты как следует, нечего церемониться, — рявкнул Захария, — Или нос зажми.

Максим надавил, и ощутимая порция непонятного варева с бульканьем, пузырясь, проскользнула в глотку. Бедняжка поперхнулась, зелье брызнуло вверх и почти попало молодому Путнику в глаза — он умудрился отшатнуться, — но потом, словно в только что прочищенную от засора трубу, ушло вниз и с характерным урчанием пропало в районе груди.

— Что с ней такое? — не произнёс, а выдохнул парень, завинчивая крышку и чувствуя, как от дрожи в пальцах она срезает резьбу.

— Graviditas ectopica, — прошипел, придавливая живот и грудь пациентки к полу, колдун. — Внематочная беременность, если на человеческом.

— Это как?

— Это когда оплодотворённая яйцеклетка прикрепляется не в полости матки, как должна, а в маточной трубе, например, или в шейке. Не доходит до пункта назначения и прорастает там, где не должна прорастать.

— Это плохо?

— А сам не видишь? — Захария кивнул на скрюченное тело, залитое потом и белое как молоко. — Не кажется тебе, что ничего хорошего не происходит?

— Разве при начале беременности не нужно звать врача?

— Ты спроси ещё, почему её на учёт в поликлинику не поставили, Максимус. Забыл, где находишься, что ли? Такие вещи и на Земле-то непросто обнаружить на ранних этапах, а здесь ни УЗИ, ни анализа крови на ХГЧ, ни сексуального просвещения как такового — особенно в рабоче-крестьянской среде.

— Но ей же стало плохо в какой-то момент, почему они не спохватились?

— Потому что…

В тот же момент кристалл вспыхнул, озарив светом хижину и отбросив от Путников чёрные изуродованные тени на стены, и из него сквозь трещины в основании потекла густая субстанция, напоминающая извергаемую вулканом лаву. Чародей скинул камень на пол, как мешающий мусор, стряхнул капли пылающей жидкости на подстилку и, скрипнув зубами, вогнал уже свои когти девушке строго в середину груди. Кожа его почернела и заискрилась, словно из битума, и с её поверхности полупрозрачными всполохами заструился серый инфернальный дымок.

Рот колдуна раскрылся, но вместо слов наружу вылился поток чудовищных звуков — они скрежетали и скрипели, шуршали, шипели и вибрировали, растираясь друг о друга в какофонию, лишающую слуха, будто ржавый металл сверлили, пилили и тёрли наждачкой, будто со всех сторон их окружил белый шум телевизора, включенный на полную громкость. Максима мелко затрясло. Нити, о существовании которых он и не подозревал, натянулись внутри него до предела, до звона, добела — словно душу тянули прочь из груди, словно жизнь высасывали из тела.

Девушка пришла в себя — от боли, отрезвившей её моментально — и, широко распахнув глаза, снова заверещала. Макс вцепился в голову, закрывая уши ладонями, но это не особо ему помогло.

Где-то на краю сознания заскрипели половицы — это рабочие попытались было войти внутрь и остановить чародея, что бы он там ни делал, но не смогли побороть животный ужас, вызванный его сгорбленной фигурой. Даже «пиявки», омерзительные существа, тянувшиеся к смерти, расползлись подальше с трепетом и практически замерли от давящего ощущения…

Беспомощности.

С ракурса Максима открывался прекрасный обзор на чародейский профиль: острый нос, скулы, надбровные дуги и губы — каждый изгиб серого лица, даже веки, заточил до угловатости покровительствующий ему аспект. Зрелище завораживало — кожа сверкала словно каменная, чёрные вены изгибались совсем как проточины в мраморе, налитые синевой глаза остекленели словно у плюшевой игрушки, и юношу прошибла холодом возникшая ассоциация с трупом: он поверил на миг, что наставник на самом деле давно мёртв, лишь Хаос поддерживает в его существе подобие жизни, и это объясняло бы его нечеловеческую улыбку там, на дороге, и непередаваемый словами ужас, вселяемый в окружающих, ибо любому человеческому существу бессознательно невыносимо и отвратительно пребывание в близости к покойникам. Это ощущение длилось всего мгновение, но было таким полным, таким настоящим, практически осязаемым, что затронуло все органы его чувств, все каналы восприятия — и даже когда оно улетучилось, осталось тошнотворное горькое послевкусие на языке.

Бедняжка выгнулась дугой, растянула сорочку, маленькая девичья грудка с розовым соском выскользнула из широкого выреза, но не вызвала реакции, которую обычно вызывало в нормальном половозрелом мужчине подобное зрелище — Максиму было совершенно не до этого, не было даже присущей ему робости, а колдун, казалось, вообще этого не заметил, хотя его ладонь с когтями, воткнутыми почти до основания под нежную женскую кожу, находилась сантиметрах в пяти, не дальше. Да и как ему обратить на чужую наготу хоть сколько-нибудь внимания, когда на кону жизнь и необходимо вложить немалое количество энергии и магии в то, чтобы её сохранить?

Я — часть той силы, что вечно хочет зла, — звенело в голове молодого Путника, пока взгляд неотрывно сверлил искрящийся битум чужих рук. — Я — часть той силы…

— Почему?.. — повторил он вопрос, уверенный, что, как бы ни был занят иными задачами наставник, он, конечно же, помнит, на чём прервался их диалог.

— Потому что её обрюхатил Оскар, — верно истолковал адресованное ему слово Захария. — Расскажи они, что происходит с девушкой, пришлось бы назвать и имя счастливого папаши. А дальше — скандал. Опороченное имя состоятельного купца. И наказание за неспособность держать за зубами язык. Здесь профсоюзов нет, заступиться некому.

— А…

— В реальности ничего этого могло и не быть. Я же здесь. Но они не могли этого знать. В отличие от своих работников, Оскар получил образование, — продолжал колдун, — И довольно много в своё время общался со мной. Ему хватило мозгов распознать проклятье, но не…

— Проклятье?

— Здесь что, эхо? — зыркнул на него чародей.

— Вы говорили, у неё внематочная…

— Вероятность внематочной беременности — около двух процентов, Максимус, — уже почти каркал наставник, — И в Цельде самая распространённая причина этого недуга — проклятье.

Врачи бы с этим помочь не смогли.

— Ты видел симургов на деревьях, когда входил в пролесок. Видел, как неохотно сюда заходил Оскар и как дурно об этом месте отзывался. Не натолкнуло на мысли?

— Это место… тоже проклято, — оглянувшись на бурлящее варево «пиявок», облепивших и стены, и потолок, Макс ощутил внезапно подступивший рвотный позыв.

— Десять очков Гриффиндору, — огрызнулся Захария.

— Но я не знаю, кто такие симурги.

— Это поправимо.

— Не понимаю, почему тогда…

Наставник оборвал вопрос резким «цыц» и рывком вынул из жертвы когти. Когда контакт их прервался, девица в беспамятстве рухнула на подстилку… холодная и неподвижная. Хижина в секунду погрузилась в всепоглощающую тишину. Даже потусторонние паразиты замерли, будто окаменели, ниоткуда не доносилось ни единого шлепка жирных блестящих телец. Замер чернокнижник, ещё держа пальцы сложенными в линию, а руку — занесённой над бедняжкой, как если бы готовился, пошевелись она хоть на сантиметр, вновь пронзить её когтями, на сей раз — насквозь и наверняка.

Максим застыл, подчиняясь всеобщей обездвиженности. Не получалось даже вдохнуть. Остатки кислорода стремительно обращались клетками перегревшегося организма в углекислый газ, но он не смел сделать ни глотка воздуха, как будто чувствовал, что на этом его жизнь и закончится.

Где-то далеко за пределами домика, далеко за пределами синего пролеска, за полями, над высокими деревьями поднялась с рвущим душу на части карканьем стая ворон. Их крик звучал, как если бы они взлетели над самым ухом.

— Плод убит, связь прервана, — голос Захарии ему не принадлежал: тихий, вкрадчивый, утробно-гортанный, он звучал как рычание большой кошки (лев? тигр?), — Потерпи ещё немного, скоро всё…

Договорить ему не дали. Сокрушительный порыв ветра, вырвав дверь из пазов и швырнув её почти через всю комнату, ураганом ворвался в покосившийся домик. Макса ударило в спину — он повалился бы на пол ничком, да только успел подставить руки и с силой ударился ладонями о расцарапанные доски. Хрустнуло в пястях — мигом позже по плечам до самой головы прокатилось эхо боли, шея покрылась мурашками. Приподнялись над полом скамья и стол, сдуло, обратив в пыль, всех паранормальных «пиявок», заметалась и захлопала отчаянно по воздуху тёмно-синяя дорожная мантия — только Путники каким-то чудом умудрялись подчиняться гравитации. Рёв, напоминающий затяжной раскат грома, прокатился ударной волной по пролеску, и одной только его мощи хватало, чтобы вздымать в воздух траву, песок и сосновые иглы. За стенами хижины закричали люди. Колдун даже не обернулся.

— Скоро всё закончится, — спокойно закончил он и тут же, сверкнув в Максима глазами, приказал, перекрикивая вой ветра: — Главный отдел, деревянный футляр, красный мешок, бронзовый шприц, живо, живо!

Парень подчинялся словно в бреду. Всё, что творилось вокруг, казалось бредом. Волоски на руках встали дыбом, холод сковывал пальцы и жёг лицо, он даже не уверен был в том, что помнит уже, как дышать — да и нужно ли ему дышать в принципе. Коробка, ещё держащая на себе тепло его вспотевшего тела, казалась неподъёмной — руки дрожали от напряжения, вытаскивая её из недр рюкзака. Щёлкнул металлический замочек, и бронзовый шприц, похожий больше на самопальный насос, едва не выпрыгнул из бархатного углубления — настолько сильно Макса колотило.

То, что происходило потом, когда инструмент лёг в раскрытую ладонь колдуна, уже не было похоже на бред — всё внезапно стало для юноши до невозможного реальным.

Захария не просто задрал подол её сарафана — он практически оторвал его, как накинувшийся на добычу зверь вырывает из тела куски плоти. Треск хлопковой ткани по громкости не уступал треску вырванной с корнем из косяка входной двери. Ничуть не стесняясь, без церемоний и даже ради приличия изображённой тактичности, он ввёл конец прозрачной пластиковой трубки…

— Ч-что вы?..

— Провожу эвакуацию плодного яйца, — огрызнулся чародей, придерживая пациентку уже, скорее, для надёжности: от боли она почти потеряла способность сопротивляться, — Методом вакуумной аспирации, иначе сепсис, необратимые повреждения репродуктивной системы, синдром ДВС и смерть. Стало легче?

— Н-не очень?..

— Тогда следи за входом и не впускай никого, а не болтай о том, в чём не разбираешься.

Не… впускать?..

Крики людей с улицы исчезли как по щелчку — словно только и ждала, пока про неё заговорят, невидимая пока Максиму сила приблизилась к хижине, срывая с прогнившей крыши остатки настила и мох. Покосившиеся и просевшие стены заходили ходуном, задрожали косо сбитые друг с другом брёвна, посыпался из щелей допотопный рассохшийся клей. Ветер почти поднимал домик над землёй, как если бы ему не хватало совсем немного, чтобы отодрать прогнивший фасад, и молодому Путнику с трудом удавалось оставаться на корточках — хаотичные порывы хлестали то в одну, то в другую сторону, сбивая шаткое равновесие и застилая глаза пылью. Высокий силуэт с нечитаемыми очертаниями появился в проёме, бросив на них неподвижную длинную тень.

— Ставь барьер, — приказал Захария, бросив наконец взгляд через плечо: то, что он увидел там, его не испугало, но глаза засияли по-особенному страшно. — Руки ладонями вместе на уровне солнечного сплетения, средние и большие пальцы сдавить до отказа, остальные не соединять, встать на правое колено, выполняй.

Фигура наблюдала за ними с порога, не предпринимая попыток зайти в избу — и эта её неподвижность пугала Макса больше всего. Монолитная обездвиженность говорила о возможностях Этого гораздо больше, чем самая ожесточённая демонстрация могущества. Оно позволяло людям действовать, потому что знало прекрасно: барьер Его не остановит.

— Живо, — проклокотал двоящийся голос Захарии.

Максим смог пошевелиться.

Никогда прежде он не задумывался о том, как ощущается неотвратимость. Его бытовые задачи и долгоиграющие планы были в той или иной степени осознанными и преследовали конкретные (пусть и не всегда позитивные) цели — цели, может, в ближайшее время и сказочные, но потенциально возможные, потенциально ощутимые, приводящие к результату, который можно увидеть, потрогать и присвоить. Падая на правое колено в насквозь проросшей мхом хижинке, он впервые прочувствовал на собственной шкуре, как тяжело делать то, что должно быть сделано — тогда, когда это абсолютно бессмысленно.

Он мог бы, скажем, кинуться в огонь, чтобы спасти своего кота? Может, и мог бы. Но поступить так, зная, что животное однозначно сгорит?..

Бесполезно, — дрожал внутренний голос, пока нужные пальцы упрямо давили друг на друга до побелевших ногтей, — Это не остановить.

Чёрные руки Захарии всё глубже проталкивали конец пластиковой трубки. На пол лилась кровь.

— Повторяй.

Колдун заговорил. Максим не знал этого языка, слова встроенным в мозг Путника переводчиком не распознавались, их звучание казалось вывернутым наизнанку — и всё-таки он с изумлением своим понял вдруг, что не только способен эту ересь повторить, но и интуитивно улавливает её смысл.

Язык не привык изгибаться под теми углами, что требовались для корректного произношения, и чем больше ошибок допускал юноша, тем сильнее нервничал и тем чаще запинался. Сдавленные до предела, пальцы немели и не слушались, норовя соскользнуть один с другого в любую минуту; заклинание наставника, монотонное и вязкое, глубоким низкочастотным гулом вибрировало под потолком, и в сравнении с этим звучанием кособокая пародия Макса казалась жалобным бестолковым повизгиванием. Он слышал себя, слышал эхо, в которое превратился его голос, но на нараставшее смущение нельзя было отвлекаться; концентрируясь так, будто от этого зависела его собственная жизнь (что, к слову, было совсем не исключено, учитывая, с какой враждебной аурой стояло на пороге Нечто), парень давил из себя звуки, всё менее походившие на заклятие чародея…

И плакал.

Неотвратимость безрадостного конца в лапах неидентифицируемого чудовища выглядела очевидной. Исходившая от бестии великая мощь, гораздо превосходящая Максимову, пускала рябь по прогнившим стенам, и доски подобно потревоженной поверхности воды шли мелкими волнами, выплёвывая на пол ржавые гвозди. Противостоять ей было невозможно, и предательский голос на глубине сознания, зло и очень точно скопировав голос Стёпы, шептал: силёнок не хватит. Макс забыл о Захарии и о девушке в стремительно пропитывающемся кровью сарафане, забыл о крестьянах снаружи — их существование не имело значения. Желание и вместе с тем осознание бессмысленности всяких попыток остановить Это стало единственным, что у него осталось — единственным, чем он ещё пока владел. И снова он дрожал, снова боялся, снова чувствовал, как приближается смерть — и снова оказался беспомощным перед её движением. Глядя на размытый силуэт в дверном проёме затуманенным влагой взглядом, он больше не понимал, зачем продолжает сопротивление и пытается бороться с этой стихией. Ведь это всё равно что сетовать на привычку солнца вставать на востоке, а не на западе. Всё равно что сражаться с ветром. Всё равно что бить палками море.

Фигура проступала всё чернее сквозь поднятую в воздух пыль. Она не торопилась, и Макс знал, почему. Стало холодно, изображение помутнело и поблёкло, сами собой опустились плечи. Стараясь не касаться порога, слегка пригнув массивную голову с короной рогов, тварь неторопливо и осторожно ступила в избу.

— Соберись.

Приказ хлестнул словно плеть, выбив воздух из груди и землю из-под ног — точным выстрелом из лука он попал в крохотный участок рассудка, не помрачившийся ещё от ужаса перед расплывчатым высоким силуэтом.

— Ещё раз.

Молодой Путник вновь повторял уже знакомые, но по-прежнему неразборчивые слова, как бездумная безропотная кукла — отрешённо, обессиленно, почти равнодушно: ресурсов даже на то, чтобы поддерживать жизнь в собственном теле, становилось меньше с уму непостижимой скоростью. Впереди, в противоположном конце комнаты, над ним возвышалось Нечто, могущественное, несокрушимое — но позади, буквально в метре за спиной, сидело создание столь же могучее и несгибаемое. Оба они, эти монстры, обрётшие плоть, сцепились в невидимой схватке, проверяя возможности друг друга не мускулами, но духом — и Макс застрял между молотом и наковальней, вновь оказавшись в эпицентре столкновения.

— Я не смогу.

Он попал в окружение, оказался заперт в ловушку. Потоки магии и вихри энергии, сталкиваясь и разбрасывая во все стороны грязь и щепки и рождавшиеся неизвестно откуда, выжигали из него остатки сил.

— Ты жить хочешь?

Тихий, вкрадчивый и неописуемо жестокий голос мягко сдавил парню глотку. Перехватило дыхание, и без того дефицитный кислород окончательно перестал поступать в лёгкие. Голова закружилась, Максим почувствовал, как медленно холодеют кончики его пальцев. Высокий силуэт с короной рогов сделал ещё один неуверенный шаг.

— Это бесполезно, — остатками воздуха просипел он. — Бесполезно. Оно сильнее меня.

— И что теперь, решил умереть?

— Я не смогу его победить…

— Да кто ж тебя просит побеждать-то, создай барьер.

— Мне… — Макс безумно устал, измучился бороться не пойми с чем и зачем, и мысль, подброшенная наставником, о том, чтобы сдаться, показалась ему на миг очень сладкой на вкус. Он задыхался и терял сознание. — Не хватит…

— Великие боги, что я тебе говорил? Будешь спорить со мной, — в следующий миг Захария наотмашь ударил подопечного по спине широко раскрытой ладонью — ударил с такой силой, словно собирался сломать все кости его позвоночника. — И я тебя выставлю к чёрту!

Макс только и успел, что выставить руки по направлению к чудовищной фигуре и всхлипнуть первое слово услышанной от колдуна инкантации. Словно прорвавшая дамбу толща воды, пущенная через тонкий садовый шланг, магическая волна прокатилась по телу Путника от места шлепка до кончиков ногтей: она порвала связки в кистях и мышцы в предплечьях, взорвала суставы и сломала кости — вздувшиеся и побагровевшие, охваченные сполохами магического сияния, руки больше не слушались ослепшего от боли хозяина, пальцы больше не складывались в нужные жесты — но барьер, видимый глазу, почти осязаемый, накрывший их с Захарией и несчастной девушкой непроницаемым куполом, от этого не исчез.

***

Он слабо понимал, чем всё закончилось. Догадывался, что остался в живых, что вернулся из пролеска в хозяйство мастера Оскара, что над головой светит солнце и что наставник где-то неподалёку, но почти не мог разобраться в сумбуре предстающих перед мысленным взором картинок событий внутри хижинки. В ушах стоял звон (это же как надо было орать, чтобы самого себя оглушило), искусанные губы опухли и пульсировали, правый глаз залило кровью из лопнувшего сосуда, а голова ещё кружилась, словно после крутых американских горок. Прохладный северный ветерок лизал загривок под мокрой от пота толстовкой, ноги дрожали от напряжения, хотя он и сидел, на заднем дворе блеяло стадо чёрно-белых безглазых овец. Вернувшись в полуобморочном состоянии, молодой Путник только-только начал возвращаться в действительность и ещё слабо понимал, где находится и почему.

Руки были плотно обмотаны эластичными бинтами почти по плечи. Максим старался не думать, как они выглядят под бандажом. Его повело — потеряв равновесие, но даже не особенно этому удивившись и не предприняв попыток исправить ситуацию, парень пластом завалился было на левый бок, если бы падение не преградило что-то холодное и твёрдое.

— Решил вздремнуть?

Сколько они сидели вот так молча, плечом к плечу, на мраморных ступеньках подворья, смотря куда-то в пространство опустевшими бессмысленными взглядами, уставшие и измотанные, сделавшие своё дело и теперь желавшие обыкновенной тишины? Макс поднялся и повернул к Захарии голову — плавно, поскольку шея болела как проклятая — и понял, что его наставник, кажется, нигде в недрах собственных мыслей не терялся. И вообще чувствовал себя вполне вольготно.

— Не знаю. Я… не сразу понял, что падаю, наверное.

— Интересный у тебя вышел первый день работы в полевых условиях, — чародей вновь обратил лицо к двухколейной дороге, ведущей на тракт. — На рынок со мной пойдёшь, или хватит с тебя приключений?

— Не знаю, — тупо повторил юноша, медленно моргнул и вздохнул тяжело и громко. — Не уверен, что донесу ваши вещи до дома. Мастер.

— Это больше не твоя забота. По крайней мере, сегодня.

— Не уверен, что вообще дойду до дома.

— Можешь пройти через портал.

— Мне кажется, я сейчас разревусь.

— Снова? — колдун хохотнул, но без свойственного ему сарказма, и изобразил разрешающий жест. — Кто я такой, чтобы тебе запрещать.

— Как вы с этим справляетесь? — к Максиму постепенно возвращалась ясность ума, но голос ещё оставался вялым и измученным. Он поднял взгляд и пристально посмотрел в лицо чародея. — С этим… напряжением?

— Боюсь, тебе придётся быть чуть конкретнее, — уже совсем по-доброму прищурился собеседник.

— То чудище, — парень вдруг невпопад вспомнил, что точно так же начал накануне свой диалог с ним Давид Агнеотис, — Глупо, наверное, думать, что оно вас напугало, но…

— Почему?

Макс моргнул. Расплывчатая картинка слегка прояснилась, щеке стало холодно, и он только тогда понял, что ему мешали застывшие в глазах слёзы. Вопрос колдуна был простым, не содержал в себе ни намёка, ни второго дна — это был обыкновенный вопрос обыкновенного человека.

— Почему глупо? — сглотнув подступивший комок, уточнил он на всякий случай.

Захария кивнул и, не нуждаясь в пояснениях, вздохнул тихо с терпеливой улыбкой.

— Максимус, любой человек боится подобной встречи, — мягко пояснил маг. — Дух леса — это воля Матери, обличённая в плоть.

— Матери?

— Природы.

Парень ограничился лаконичным «оу».

— Сила столь великая, что способна порождать жизнь, ввергает в трепет любое живое создание. Человек — не исключение. Мы существуем внутри неё, мы являемся её неотъемлемой частью и редко задумываемся о том, что она постоянно находится вокруг и внутри нас. Но прямое столкновение с её волей, с её болью и гневом, пробуждает в живом создании страх и трепет примерно тот же, который в нас пробуждают боги. Потому что, и я в этом убеждён, Природа есть наш самый главный бог.

Захария потянулся к нагрудному карману помятой дорожной мантии. Максим заметил, что у него слегка подрагивают пальцы.

— Встреча с Создателем только на камне не оставит отпечатка. И то — оставит.

— Выходит, вы… тоже боялись?

— В чём, по-твоему, суть магии, Максимус? Что она такое на самом деле?

Юноша отрицательно качнул головой, не имея ни малейшего понятия, о чём сейчас ведётся речь и как это связано со страхом перед духами леса. Похоже, ему придётся-таки привыкнуть уже наконец, что большинство ответов от колдуна будут, что называется, «с захлёстом» в теоретическую часть. Сам колдун тем временем снова вздохнул, нахмурившись и вытянув слегка губы, словно не знал, с какой стороны подступиться к объяснению собственной мысли.

— В начале было Слово, — морщась от догадки, что вышло излишне претенциозно, заговорил он. — И Слово было — Закон. Всё, что когда-либо существовало во Вселенной, подчиняется этому Закону в той или иной степени. Законы физики, законы математики, законы логики — всё, что нам известно, следует правилам, прописанным для каждого отдельно взятого аспекта. Иногда эти правила пересекаются, большинство правил так или иначе подкрепляют друг друга. Но есть правила, идущие друг с другом вразрез. Взаимоисключающие силы. Ни одна из этих сил не является ни «хорошей», ни «плохой» — субъективная оценка конкретно взятого создания важна только для самого этого создания, но не является определяющей. Улавливаешь пока?

Макс кивнул. Впрочем, не вполне уверенно.

— Магия — как аспект — подчинена правилам, которые конфликтуют с подавляющим большинством других. Поэтому она так желанна для многих живых созданий. Способность к ней открывает возможность идти вразрез с Природой, даёт возможность выйти из первоначальной системы — и чем глубже ты погружаешься в Магию, тем слабее Природа оказывает на тебя влияние.

— Я не понял, так вам было страшно там или нет?.. Мастер.

— Смотря что ты имеешь в виду под страхом.

Парень не сдержался и, закрыв лицо руками, сдавленно тихонько взвыл. Способность Захарии отвечать абстрактными формулировками действовала ему на нервы и до одури изматывала. Неужели он не заслужил хоть немного конкретики и определённости?

— Я занимаюсь изучением магии очень давно, — ровно и спокойно продолжил чародей, игнорируя негодование подопечного, — И знаком со многими её законами. Дух леса не смог бы нанести нам какой-либо вред, потому что я этого просто бы не допустил. Поэтому — боялся ли я за нашу сохранность? Нет.

Он улыбнулся.

— Но было ли мне страшно от присутствия физического воплощения Природы, её воли и силы? Конечно.

Максим осторожно покосился на него из-за неплотно сжатых пальцев.

— Это не страх за жизнь — моей жизни ничто не угрожало, я это прекрасно понимал. Это не боязнь боли — дух не мог причинить её мне. Это не страх за твою сохранность — ты был защищён. Это… Принципиально иной уровень страха, Максимус, — тихий шелест голоса обрёл серьёзность и глубину. — Это трепет. Благоговейный трепет уважения к чужому могуществу. Осознание природного величия и…

Захария помолчал.

— Не уверен, что могу подобрать нужные слова. Сомневаюсь, что такие слова существуют.

— Думаю, я понимаю, — ощущая исходившие от плеча колдуна вибрации, увереннее покивал молодой Путник.

— Не сомневаюсь, — без тени шутки кивнул в ответ чародей.