Ученик Истока. Часть I

Правила поведения

— Смотрите-ка, он опять здесь.

— Почему его не выставили из города?

— Какой грязный…

— Что он здесь делает?

Голосов было много, любопытно глазеющих — ещё больше. Уже не нервировало.

Сидеть на каменной пешеходной дорожке Путник больше не рискнул — хватило и первого путешествия под белы рученьки в местный вытрезвитель и вызванной этим эмоциональной встряски, на долгие годы вперёд хватило. Теперь Макс будет действовать умнее: вернувшись на пост, он покрутился сначала вокруг территории особняка, чтобы колдун наверняка мог узнать о его возвращении, для надёжности попинал и потолкал немного магический барьер и, убедившись, что по-прежнему не может подойти к дому, облокотился спиной об уличный фонарь и впал в мыслительный анабиоз — попросту говоря, отрешился.

Стоять-то на улице законом не запрещено.

Когда ноги от безостановочного почётного караула начинали затекать, он переносил вес с одной на другую, прогуливался вокруг столба, как не нашедший места помочиться пёс, топал пятками о брусчатку, помогая крови подниматься вверх по венам, сделал несколько подходов приседаний. Раза два или три он едва ли не отключался прямо так — приходилось приседать ещё и для бодрости, чтобы не грохнуться с высоты собственного роста лицом в камень. Гордость и самолюбие его, конечно, и без того были потрёпаны столичной публикой, но до таких курьёзов он не опустится ни за что. Жара к полудню обещала установиться омерзительная, но вовремя подоспели облака и слегка сгладили развернувшийся было над головой пламенеющий ад.

Макс в жизни бы не подумал, что просто стоять и ждать чего-то — настолько трудное на деле занятие. Да, затекают ноги, приходится переносить вес каждые минут пять с одной на другую или даже бить по дороге, как лошадь. Да, устаёт спина, поэтому приходится опираться в столб лопатками и упираться ногами (снова успевшими онеметь) в булыжники, чтобы не соскользнуть вниз. Да, жарко, да, неудобно. Но ещё хуже оказалось то, что в этот момент ему совершенно нечем было себя занять. За ним велось непрерывное наблюдение со стороны горожан — в попытке вернуть должок он не менее пристально начинал наблюдать за ними в ответ, но объекты его пассивной агрессии быстро удалялись в неизвестном направлении. Да и гуляло здесь, мягко говоря, гораздо меньше людей, чем на других торговых улицах — разбавить тоску ожидания было попросту некому.

На Земле всегда имелась возможность достать из кармана мобильник, сунуть в уши наушники с каким-нибудь «музлом», залезть в любую социальную сеть — и провалиться туда на много часов, не замечая никого и ничего вокруг, убить время самым безболезненным и эффективным образом. Но здесь каждая вещь настойчиво требовала к себе его внимания и при том совершенно никак не могла толком заинтересовать. Люди в Эпиршире — и в мире, где Эпиршир существовал — оказались раздражающе поглощены сегодняшним днём. Потому-то, наверное, и ходили такие разговорчивые, а слухи по десятому кругу гоняли на разный лад.

Отвлекаться не на что.

Проводился, помнится, эксперимент один отечественными учёными — кажется, из Петербурга — над подростками от двенадцати и до совершеннолетия. Попросили их отказаться от гаджетов на восемь часов, подразумевая не только телефоны или планшеты, но и компьютеры, телевизор, приставки — словом, всё то, что, по мнению взрослых, вредно для психики. Им было разрешено делать абсолютно всё остальное: гулять с собаками, рисовать, читать, мастерить модельки, да просто мечтать или смотреть в окно — и лишь одна вещь категорически возбранялась. Казалось бы, перед тобой целый мир — действуй! И дети вызвались участвовать с энтузиазмом — однако из шестидесяти восьми «подопытных» до конца дошли только трое. И если ещё какой-то месяц назад Макс не без иронии отзывался о способностях современной молодёжи пережить «онлайн-детокс», теперь про товарищей по несчастью он вспоминал с неподдельным сочувствием.

Правда, у него «детокс», поди, подольше длился, чем восемь часов. Но тем не менее.

Не привыкшему к информационному голоду парню казалось, будто время во Вселенной остановилось. Будто не только на миг всё разом померкло и умерло, но и никогда больше не запустится вновь. Словно он сел на смолу и теперь безнадёжно застревал в ней, пока пространство каменеет и замирает, и этот процесс гибели невозможно предотвратить. Ничто больше не воскреснет, ничто не запустится, и он бесконечным циклом будет переживать один и тот же день — день, когда Буц и Нейк протащили его мимо чародейского логова и уволокли в застенки. Диафрагма медленно скукоживалась и забивалась мятым комком под желудок, пропитанный пылью дорог воздух оседал на лёгких и душил словно петля, пальцы сжались и впились в ладони нестриженными ногтями, отрезвляя болью, и всё сжималось и ссыхалось внутри, как в мумифицированном теле…

И повторится всё, как встарь: колдун, темница и фонарь.

— Не-не-не, это какой-то бред, — шепнул себе под нос Максим, запрокинув голову и закрыв глаза. — Надо успокоиться. У тебя просто живое воображение, чел, вот и возвращайся к реальности. Изобретёшь здесь что-нибудь вроде электричества, смастеришь розетку, зарядишь телефон — и отпустит.

Однако от разговоров с самим собой только хуже стало.

Впервые он увидел своего брата в состоянии, именуемом в простонародье «приход», когда Стёпе было шестнадцать. Мама не ночевала дома — работала в ночную смену и скрепя сердце велела старшему сыну присмотреть за младшим. Проследить, чтобы поел, чтобы уроки сделал (началась средняя школа, необходимо было ответственно подходить к подготовке к занятиям), чтобы ничего не разбил и сам не покалечился — словом, стандартный набор обязанностей более взрослого. И, как надеялась мать, ответственного. Стёпа контролировать подопечного взялся со всей серьёзностью, а чтобы точно уж ничего не проморгать, позвал друзей — вчетвером же гораздо проще следить, верно?

Друзья, в свою очередь, предложили взбудоражить мозг, чтобы спать не хотелось и можно было хоть всю ночь за братиком поглядывать — притащили этого их бодрящего порошка, который ласково звали «мяу», и на кухне все вместе и накачались под завязку. Сколько там было и что это была за гадость, Максу, разумеется, не сообщили и приближаться к «зелью эффективности» категорически запретили — хорошо, что не додумались дать попробовать немного волшебства ребёнку. Проболтали тогда юноши, практически не затыкаясь, до самого утра, гремели бутылками из-под водички (от мысли попить всех дружно воротило, но выступавший в роли главного Стёпа вынужден был напоминать о необходимости ликвидировать последствия обезвоживания) и рассосались по домам, когда за окном уже светало.

Только старшему Вороновскому спать не хотелось — возможно, он вынюхал больше остальных своих товарищей на правах «лидера». Сидел он на кухне, отупевшим взглядом наблюдая за тем, как миллиметр за миллиметром над крышами соседних пятиэтажек поднимается солнце… и разговаривал. Интересные вещи говорил, к слову: о теории кротовых нор, о сингулярности, о бесконечном космосе, который пока что расширяется, а затем, может, и схлопываться начнёт — не дурак был Стёпа, совсем не дурак. Вещал красиво, красочно, изобилуя эпитетами и метафорами… Вот только перед ним никого давно не было. Максим застал его в этом состоянии, когда вышел в туалетную комнату, да так и остался в дверном проёме кухни, наблюдая за братом с ужасом. С кем разговаривал Стёпа — и говорил ли он с кем-либо вообще, а не просто сам с собой, — осталось за кадром, это не играло и не могло играть роли. Но образ человека, болтающего с пустотой о жизни, лицо которого посерело и осунулось всего за какую-то ночь до неузнаваемости, его впавшие в череп глаза и совершенно незнакомый взгляд врезался в память мальчика на долгие годы.

И теперь, даже не осознавая последствий отпечатавшегося на мозгах впечатления, пытаясь себя успокоить, Макс вспомнил этот эпизод, как если бы никогда о нём не забывал. Вспомнил это страшное утро среды, спокойное и пустое, звон тишины которого разносился над городом и нарушался мерным тоном старшего брата, потерявшегося в хитросплетениях собственных рассуждений, прерывавшего самого себя на середине предложения и забывавшего через секунду, о чём, собственно, вёл речь. Эта прострация, лишившая Стёпу индивидуальности, лишившая его памяти, внимательности и способности спать, была страшнее всего. Страшнее его приступов ярости, страшнее летевших во все стороны фарфоровых чайных чашек, страшнее слёз матери, страшнее визитов милиции — потому что нет ничего чудовищнее, чем видеть близкого человека, лучшего друга, превратившего себя в пустой сосуд для озвучивания слов, обмякшего за кухонным столом и…

Тихо тихо спокойно всё в порядке ты не сходишь с ума просто здесь чертовски жарко и нечем заняться тут нечем дышать воздух тяжёлый всё будет в порядке ты справишься просто дыши постарайся не думать ни о чём всё будет

Стоять становилось невмоготу. Он проторчал у фонаря несколько часов, то окунаясь, то выныривая собственными усилиями из череды панических атак, и однообразная реальность, однообразные реплики проходивших мимо жителей средневековой столицы вращались в бесконечном цикле, умерщвляя Вселенную и превращая Максимово бытие в день сурка, погружая его в безрадостный, мрачный и безвыходный транс. Стон застрял в глотке каменной пломбой, руки дрожали как после жесточайшей попойки, голова уже не могла ровно держаться на шее, её мотало из стороны в сторону, как воздушный шарик мотает ветром. Ещё немного, и…

— Ты снова здесь?

Путник разлепил глаза. Голос, не похожий на гул городских обывателей, стал глотком ледяной воды в жаркий день. Молодой, звонкий, слегка раздражённый и нетерпеливый — этот голос нёс в себе разнообразие, которого Эпиркерку, по мнению нового его обитателя, очень не хватало. Юноша, ставший городским сумасшедшим и сплетней-номер-один всего за ночь, повернулся в сторону прозвучавшего голоса, со второй попытки сфокусировался на светлом девичьем лице и тут же отогнал от себя подозрение на галлюцинацию. Девушка в уже знакомой ему униформе стояла метрах в полутора, скрестив руки на груди, и глядела на него слегка надменно — но не излишне, а именно так, как обычно смотрят на незнакомых парней незнакомые девушки. Светло-синий плащ из лёгкой ткани покачивался в такт постукивания тонкой ножки по брусчатке.

Кажется, её он здесь раньше не видел.

— Ась?

— Я говорю, ты снова здесь, — повторила девушка, поджимая губы. — Глупо было заявляться сюда. Или тебе нравится быть посмешищем?

— Ага, — Макс снова откинул голову и прижал её затылком к фонарному столбу. Похоже, надежда услышать что-то интересное не оправдается. — Просто в экстазе, когда надо мной смеётся весь город.

Незнакомка, к счастью, оказалась на проверку достаточно бодрой и сообразительной, чтобы уловить в голосе бродяги сарказм. Слабо, впрочем-то, скрываемый, так что очко за интеллект парень решил ей пока всё-таки не приписывать. Видимо, в столице не только идиоты обитают. По крайней мере, не только клинические.

— Занятно, — прокомментировала она. — Ты не похож на нищего. Хотя пахнешь, безусловно, как бродяга.

— А то я не в курсе, — фыркнул Максим. — Сама попробуй поспать сначала на улице, а потом в камере — я на тебя посмотрю.

— Вот ещё, — в тон ему фыркнула девушка. — У меня, в отличие от некоторых, есть дом.

— Ну так и шла бы ты… домой.

— Хам, — скривилась она.

Однако уходить незнакомка в униформе явно не планировала. Что-то не давало девице покоя, что-то держало её возле фонаря в полутора метрах от скверно пахнущего и жалко выглядевшего бродяги, и… Макс бросил на неё недовольный взгляд, всем видом демонстрируя нежелание с кем-либо разговаривать — копаться в чужой мотивации он не планировал, со своей ещё толком не разобрался. Однако в вопросах намёков женщинам не было равных ни в одном из миров: они могли как давать их, так и ловко игнорировать, если им это становилось выгодно. Вот и студентка с места не сдвинулась, хотя её светлое лицо и перекосилось от нетерпения.

— Я пришла спросить, почему ты тут уже второй день ошиваешься, — невозмутимо сообщила девушка. — Ты людей распугиваешь.

— Если бы ты знала, насколько глубоко мне на этих людей плевать, ты бы расплакалась, — не скрывая практически полного своего бессилия ответил Макс.

— Обыкновенный ответ бездомного. А эти люди, между прочим, налоги платят, чтобы таким, как ты…

— В вашем мире есть налоги? — новость его настолько удивила, что Макс не удержался — открыл глаза, воззрился на девицу в недоумении и мигом позже усмехнулся. — Вот это да. Вот это здорово. Хорошо, что я не гражданин Пабреб… Пабребр… Да ё-моё, я когда-нибудь смогу выговорить это слово, интересно?

— В «вашем мире»? — переспросила она, пропустив мимо ушей всё остальное. — Подожди-ка… Так ты что, Путник, что ли?

И если можно было верить её вытянувшемуся лицу, такое явление как пришедшие из других миров люди аборигенов интересовали крайне. Гораздо больше, чем пугали. Впрочем, ему-то до их интереса какое дело? Поесть бы…

— А не похож? — оскалился парень измождённо.

— Ну… откровенно сказать, не очень.

— В таком случае, прошу великодушно меня простить, мадемуазель, что я не сверкаю латами и не сияю аки солнечный луч, — огрызнулся Макс, прикрыв глаза. — У меня ещё не было возможности залихватски завалить парочку чудовищ по дороге сюда. Виноват.

— Ты только выражаешься, как Путник, — не замечая язвительности, продолжала девушка: её взгляд наконец перестал выражать очевидное недоумение. — Господин магистр разговаривает так же… витиевато, знаешь ли.

— Замечательно. Очень за него рад. Успел оценить лично.

— И сколько ты уже в нашем мире?

— Кажется, что целую вечность.

— А что Путник забыл у фонарного столба? — девушка прищурилась. — Я слышала, что тебя вчера двое стражников по всему Эпиркерку волочили в темницу. Ты так орал, что в Академии слышали.

— Пресвятая матерь Богородица, у вас ещё и академии есть? — хохотнул Макс, решив пока прикинуться, что впервые слышит о подобном заведении. Авось, вытащит из неё какую-нибудь информацию, вдруг пригодится. — Слушай, ты не перестаёшь меня удивлять.

— Разумеется, есть!

Девушка внезапно вспыхнула: её реакция оказалась совершенно несоразмерна услышанному, и парень предположил, что вопросы Академии — больная тема. Вспомнилось, с каким упоением пили чай студенты в одинаковой синей униформе за здоровье какого-то там директора с не выговариваемым именем и как отзывался о способностях большинства этих студентов кузнец по дороге к чародею. Вывод о том, что к обучению в этом заведении относятся в Эпиркерке со всей серьёзностью, напрашивался сам собой.

— И я её почётный студент, между прочим! Мог бы проявить немного уважения колдунье.

— Мне, может, и расшаркаться перед тобой, колдунья без имени? Или сразу ниц? Уважаемые люди обычно представляются, прежде чем с претензиями к людям приставать. Или в вашей академии учат магии, но забывают про правила этикета?

Девица порозовела. И это было далеко не смущение.

— Хам, — констатировала она.

— Ты повторяешься, — заметил он.

Они поглядели друг на друга внимательно, словно проверяли друг друга на прочность, но Максиму игра в перетягивание ментального каната быстро надоела. Да и не вовремя, чёрт побери, она со своим требованием уважать и дифирамбы петь появилась. Голова кружилась от голода и жара, тело ныло и требовало нагрузки, поэтому ему пришлось, невзирая на чудовищную лень, оторваться кое-как от столба и медленно начать нарезать вокруг него круги, потягиваясь и размахивая руками.

— Что это ты делаешь? — поинтересовалась девушка, на всякий случай отойдя на полшага.

— Зарядку.

— Это как?

— Это когда невозможно больше стоять под палящим солнцем без движения и слушать раздражающих своим присутствием студенток-самодурок из какой-то там академии, — улыбнулся впервые за последние сутки Путник. Тем не менее, он не мог утверждать наверняка, что его улыбка выражала хоть сколько-нибудь дружелюбия. — Впрочем, спасибо. Если бы не ты, я бы в обморок свалился от скуки.

— Ещё бы, — скривилась незнакомка. — Солнце в зените, а ты даже в тень не спрятался. Или что, в вашем мире не бывает солнечных ударов?

— Бывают. Но они ничто по сравнению с тем, какой удар по моей гордости нанесла ты, сказав, что я пахну как бродяга.

Разговор, каким бы несвоевременным ни показался он поначалу, постепенно приводил парня в чувство. Он даже попробовал пошутить, настолько беседа с девушкой в униформе способствовала его выходу из предпанического состояния. Если посмотреть на это с философской точки зрения, незнакомка спасла его от ещё большего позора.

И злорадная память с удовольствием подкинула Максу воспоминание о Дашке, перед которой его организм точно так же мобилизовал все свои жизненные силы. Куда ни плюнь, сплошная физиология…

— У тебя на груди и правда охранная метка, — заметила она. — Везучий.

— Если ещё хоть кто-нибудь скажет, что Захария мог меня убить, а я отделался простой меткой, я этому человеку в зубы дам. Вне зависимости от его половой принадлежности.

— Что? Нет. Я не это имела в виду.

Максим заинтересованно замер.

— А тебе бы научиться слушать людей, Путник, — поморщилась она. — Может, и не ходил бы тут как неприкаянный.

— Ну, и что же ты хотела сказать?

— А ничего, — довольно улыбнулась вредная девушка.

Ну хоть что-то из измерения в измерение не меняется.

— Да перестань. Не видишь, что мне и без твоих загадок погано?

— Вот и прекрасно, — злобно улыбнулась она ещё шире. — Хамы должны страдать.

— Какая милая незнакомка, — огрызнулся Макс. — Если тебе нечего сказать — иди к себе домой. И помойся. Жара не только из неотёсанных Путников делает вонючих бродяг, знаешь ли.

Девушка не ответила. Она оказалась достаточно симпатичной, чтобы понравиться подавляющему большинству, особенно её и без удивления большие карие глаза. Спортивная, среднего роста, правильные пропорции тела, светлые волосы (впрочем, этот пункт на любителя, у Дашки волосы были каштановые). Вдобавок ко всему чувствовалась в ней какая-то внутренняя сила, вызывающая уважение просто фактом своего наличия.

— Ну хватит, — впервые за время их беседы действительно задетая за живое, девушка круто развернулась к нему спиной. — Поболтали — пора и честь знать. Счастливо оставаться, Путник.

— Совесть есть — на придурка-то обижаться? — сориентироваться пришлось быстро: ему не очень-то хотелось оставаться со своими нерадостными мыслями наедине, а незнакомка пусть и раздражала чем-то необъяснимым, но отвлекала от воспоминаний лучше любого транквилизатора, да и вряд ли бы нашёлся в столице ещё один человек, готовый с ним побеседовать. Удивительно, насколько легко поменялось у Макса мнение, стоило получше её разглядеть. — Ты бы ещё на корову обиделась, что она не так мычит.

— Значит, вот так просто признаёшь, что ты придурок? — она не обернулась, но остановилась и бросила на собеседника тот-самый-взгляд-через-плечо, словно только и ждала, когда её окликнут.

Вот я… наивный, конечно.

— От правды только дураки отнекиваются, — пожал плечами Максим, вынужденный признать поражение в случившейся битве. — Хотя… Если честно, я тот ещё идиот, неизвестная мне девчонка, ты даже не представляешь, насколько.

Стоять тут и ждать, пока на меня снизойдёт чародейское благословение — уж наверняка вершина идиотизма, мало что способно перебить этот фарс.

Спорить так и не представившаяся леди не стала.

— Не то слово, — только и смогла найти в себе силы сказать она, наслаждаясь триумфом.

— А ещё меня хамом называешь.

И снова они устроили гляделки на выбывание. На этот раз — как показалось Максу, из вежливости — сдалась девушка.

Светловолосая, стройная, спортивная, глаза эти большие, правильные черты лица — очаровательная, словом. Первое впечатление оказалось обманчивым, вполне себе она красивая. Но думать о чём-то, кроме еды, не получилось бы, даже если бы и появился у тела такой запрос. Хотя общество другого человека, живого и мало-мальски образованного, скрасило мрачное ожидание, ни на что большее просто не хватало сил. Да и как, чёрт возьми, можно о «чём-то другом» думать? Он неделю назад видел Дашу, обнимал её после тренировки, провожал до дома с очередной секции… Кем надо быть, чтобы теперь за первой подвернувшейся под руку студенткой увиваться?

Стёпой, например. Уж он-то ни одной юбки не пропустил.

— Так что ты там хотела сказать про метку?

— Запомнил, значит?

— У нас не настолько насыщенная информацией беседа, чтобы что-то забыть.

Она помолчала, всё ещё лукаво и задорно (удивительно, как некоторым девушкам удаётся «лукаво и задорно» просто молчать). Затем, позволив себе опустить взгляд на чужую грудь, ещё раз изучила «икс», как если бы сомневалась, настоящий ли знак перед ней. И только потом, уже серьёзно, описала в воздухе размытый круг ладонью.

— Господин магистр редко кого награждает честью носить на себе свои печати. Или запреты. Обычно раздражающие его люди просто… исчезают.

— Ты на какую-то конкретную интерпретацию слова «исчезновение» намекаешь?

— Да нет. Просто как факт.

Облачность больше не спасала. Кожа лица пульсировала горячей кровью, по шее катился пот: дабы проверить теорию незнакомки, Макс коснулся ладонью темечка — оно пылало подобно раскалённой сковороде. Соображал он туго и способность слушать объяснения, чего она там имела и что не имела в виду, терял катастрофически быстро.

— Я, похоже, последние мозги сейчас расплавлю, — заметил он безрадостно. — Нет у вас какого-нибудь средства от перегрева?

— Ты ко мне сразу на «вы», как что-то понадобилось?

— Я про студентов академии этой твоей говорю, — фыркнул парень. — С ровесницей по имени-отчеству — много чести.

Девица сделала вид, что задумалась, даже не стараясь притвориться — поведение было нацелено, без всякого сомнения, на то, чтобы Путник принялся упрашивать.

— Может, и есть, — наконец ответила она. — Только бесплатно не помогу.

— Смеёшься? — заявление и самого-то Макса рассмешило. — У меня ни копейки местных денег.

— А мне твои деньги не нужны.

— И чего ты тогда хочешь от нищего, пахнущего бродягой человека?

— Скажи, зачем господина магистра караулишь, — на светлом лице заиграла победоносная улыбка. — И почему в тень не отойдёшь.

— В таком случае, придётся мне тут помереть, — вздохнул Макс. — Потому что ответа на этот вопрос у меня нет.

С секунду, наверное, студентка глядела на него с нескрываемым изумлением. Затем открыла рот, хватанула воздуха как рыба, закрыла, моргнула и снова открыла. Да так и замерла.

Если бы хоть крупица лукавства мелькнула на лице этого немытого бродяги, называющего себя Путником, остроумного и этим самым остроумием отталкивающего, она тот час бы развернулась и ушла по-настоящему. Играть в подобные игры она давно отучилась — не первый в практике молодой человек пытался расположить к себе очередную красавицу довольно скверно изображённой таинственностью. Вот только ни лукавства, ни напряжения в чертах его лица студентка не обнаружила, хотя обычно вскрывала чужие маски как орехи.

Этот полоумный говорит правду. Как открытая книга, всё на поверхности — вот только поверхность странная сама по себе.

— Тебе, кажется, уже расплавило мозги, — не вкладывая в предположение ни толики насмешки, серьёзно и несколько встревоженно заключила она.

— Да не в этом дело, — Максим отмахнулся от студентки как от мухи. — Просто я реально не знаю, чего тут торчу. Вернее, знаю, что мне нужно, но понятия не имею, как это получить. Вот и пробую разные варианты.

— И что тебе нужно?

— К Захарии в ученики попасть. Не шибко хитрая задача, казалось бы. Но… как видишь, вот он я. Сушусь на солнышке, как помидор. Мне кажется, он каких-то… Знаешь, радикальных действий ждёт.

— Подсказка, — широко и искренне улыбнулась студентка. — Он от тебя вообще ничего не ждёт, кроме того, чтобы ты отсюда убрался. Ему учеников не надо.

— Откуда знаешь? Сама пробовала?

— Нет, конечно. Я не дура. А вот товарищи мои по учёбе — да, пробовали. И много раз. Даже Академия наша отправляла ему официальные запросы, чтобы у будущих чародеев преподавал. Но магистр не желает у себя дома чужих людей видеть, равно как не желает и тратить на них своё время. Так что твои попытки… как бы это сказать… — она лукаво прищурилась. — Бессмысленны.

— Вы в Эпиркерке умеете поддержать.

— Я говорю как есть, Путник, а не то, что ты хочешь услышать. Охранная метка должна была всё доступным языком объяснить.

— Раз ты такая уверенная и вообще жизнь прохавала, — Макс скрестил на груди руки, припомнив беседу с Эльмой, а задним числом поразился, с чего вдруг в его речи проступил ярославский лексикон. — Скажи-ка мне вот что: сколько человек из тех, кто к нему ходил, приходили ещё раз?

— Много. Два или три десятка, точно не помню, но очередную неудачную попытку одного из них ты, я так думаю, наблюдал вчера — Давида, рыжего такого, высокого. Он у нас на курсе первый красавчик.

— А сколько из этих «двух-трёх десятков» до Захарии всеми правдами и неправдами пытались достучаться? — не отставал парень. — Сколько из них караулили перед домом, спали на улице, молотили в дверь? Сколько готовы сюда каждый день приходить и каждый день тут стоять — в жару, в ливень, в грозу, в холод, в какую угодно погоду? Жопу, прости за выражение, морозить, на жаре потеть, спину об камни отбивать…

Девушка быстро смекнула, к чему клонится вся эта бравада, и слушала немного нетерпеливо и вполуха. Очевидно, она от восторга слюной не захлёбывалась, когда парни бахвалиться начинали, а Максима вдруг понесло от гордости за самого себя… Но, и студентке совсем не понравилось это признавать, его сложно было упрекнуть в неоправданном самодовольстве.

— Сколько из твоих друзей не мылись неделю, воняли как скунсы, дрались со стражниками города, ночевали в камере, где даже одеяла нет, не ели толком днями, потому что денег нет банально хлеба купить, скольких крысы кусали во сне? Кто-нибудь от дома отказался, чтобы не пропустить момент, когда этот индюк на улицу выйдет? Кто-нибудь в чужом мире оказался без семьи и друзей, кто-нибудь оставил мать горевать по умершему сыну? Кто-нибудь готов тут за дверью следить, как псина дворовая, глаз не смыкая, потому что боится упустить момент? Кто-нибудь готов на одни подачки небезразличных людей прожить? Кого-нибудь обругивали просто за то, что они на дороге сидят?

— Да, я уловила суть, — кивнула слушательница. — Ты настойчивый.

— Я не настойчивый, — с неожиданной для самого себя горечью возразил Макс. — Я в отчаянии.

Какое-то время они молчали.

— Хоть ты пойми, безымянная студентка: у меня не осталось опций, — признался Путник и одними губами улыбнулся. — Не могу я сдаться. Каглспар сказал, что Захария может между мирами путешествовать, что знает, как это делается, может свои перемещения контролировать, может сам выбирать, куда ему отправляться. А мне надо домой. Мама одна осталась, у неё вообще больше никого нет, ни брата моего, ни отца. Она там с ума сходит… Я же даже не предупредил её, что уйду куда-нибудь, чтобы время выиграть.

Девушка продолжала молчать.

— Короче. Как есть говорю: ты можешь меня сколько угодно вонючим бродягой обзывать, правда, — Путник обессиленно опустил взгляд. Не было ни желания, ни энергии что-то кому-то объяснять: запал, как говорится, пропал. — В этом мало приятного, спорить не буду, и я не мазохист, чтобы ловить какой-то там кайф от пребывания в обществе, которое меня унижает и презирает. Но это сейчас настолько второстепенная вещь, что я просто закрою глаза. Я с этим столбом срастусь, если потребуется, и с места не сдвинусь, пока этот козёл не сдастся. И когда он согласится, я всему научусь. И свалю из этого грёбанного города, из этого сраного средневековья, где даже электричества нет. Наконец-то.

Студентка не шелохнулась. Она теперь смотрела на Макса с неподдельным сочувствием, и пускай это не было реакцией, на которую он внутренне рассчитывал, невидимая пропасть из презрения между ними стала чуточку уже. Потом молча опустила руку в сумку, ремень которой перекинула через плечо, и вытащила какую-то булочку.

— Возьми-ка, — протянула она угощение. — Как ты правильно сказал, у меня есть дом. Меня там накормят.

Максим забрал еду — булка оказалась завёрнута в платок и пахла сыром — и, стоило только почувствовать аромат, остервенело набросился, вгрызаясь в тесто зубами. Он больше не думал о том, как выглядит со стороны — голод, ставший в последние три дня его верным спутником, помрачил рассудок, — и буквально в три укуса расправился с угощением, обливаясь слюной и приглушённо порыкивая. Будто дикий зверь проснулся в нутре: уничтожил снедь, не жуя, проглатывая гигантскими ломтями, а когда есть стало нечего, облизал грязные пальцы с такой тщательностью, словно от этого зависела его жизнь. Никакого отвращения или свойственной прежде брезгливости — плевать, что эти руки перетрогали за последние три дня чёрт знает сколько грязных людей и поверхностей.

На Земле Максу не приходилось голодать. Было сложно, но мать работала и за себя, и за потерянного кормильца, им хватало не только на еду, но и на бытовую технику, которую Стёпка под конец своего наркотического «опыта» потаскивал периодически в ближайший ломбард. И вот теперь Путник понимал, как никто другой понимал, как раньше бедные крестьяне на Руси могли жрать поднятую с земли ручку от калача, выброшенную более состоятельными соседями, и не выпендриваться. Девица наблюдала за этим стремительным обедом с таким лицом, словно никогда в жизни не видела ничего более мерзкого и жалкого.

— Божественно, — прохрипел он, закатывая глаза: голода хлеб утолить ещё не успел, но по телу уже разливалась приятная сытая слабость. — Потрясающе, господи боже, как же вкусно… Спасибо тебе, безымянная студентка. От чистого сердца спасибо.

— Да мне не жалко, в общем-то. Принесу ещё, если ты кое-что пообещаешь взамен… — она поджала губы, не уверенная, стоит ли задавать вопрос, который вот-вот сорвётся с уст. — Ты тут обмолвился кое-чем… Расскажешь, что такое электричество?

За беседой время и правда шло гораздо быстрее. Знакомая со всеми нюансами жизни в столице девушка — выяснилось, что её зовут Фрилейма, но друзья величали просто Лейм — потихоньку посвящала Макса в тонкости местного уклада и даже охладила какими-то пасами рук его раскалённую добела голову. В обмен юноша рассказывал ей о жизни в родном мире, в красках описывая чудеса технологического прогресса: в список вошли машины, электроприборы и права человека. В некоторые факты Лейм верила с трудом, но некоторые — такие, как механические повозки — показались ей вполне закономерным итогом развития общества, где напрочь отсутствовала магия. Они договорились чередовать вопросы: сначала она интересовалась тонкостями быта на Земле, а он — отвечал, затем она описывала, как именно похожие проблемы решаются в Эпиршире, следом что-то спрашивал он.

Пару раз Макс замечал, к своему удовольствию, как едва заметно шевелилась шторка в окне на первом этаже особняка — колдун, надо полагать, наблюдал за своим надоедливым преследователем, и это не могло Путника не радовать. Пожалуй, даже сильнее, чем переставший петь в предобморочном состоянии голодные серенады кит в его желудке. Хотя, конечно, появилось в поле зрения и несколько отвлекающих и даже немного беспокоящих моментов — например, всё та же компания ребят в униформе местного университета, до которой, судя по всему, дошли слухи, что оборванец-мальчишка снова топчется у дома чародея.

Они явились часа через три интенсивной беседы Макса с Лейм — возможно, пришли собственными глазами посмотреть на не только бездомного, но и очевидно слабоумного человека, которому даже ночь в местной темнице не объяснила, куда можно ходить, а куда — не стоит. Потом промелькнула парочка уже знакомых Максиму стражников — они понаблюдали немного, как Путник разговаривает с местной студенткой, и решили на этот раз в дело не вмешиваться. Пока. Не сидит же он на тротуаре — значит, и закон не нарушает.

Молодые люди в светло-синих плащах удаляться по своим делам не собирались — и вот это его постепенно начинало пугать. К стычкам с местной элитой (а это, безусловно, элита — слишком уж хорошо выглядят) Макс был явно не готов. Судя по растерянным лицам, их ввергал в потрясение тот факт, что товарка по учёбе может так спокойно беседовать с… что ж, по местным меркам, отбросом. Не стоило отрицать очевидного — к нищим везде относятся с пренебрежением (они-то, в отличие от остальных, не платят налоги), но Эпиршир в этом вопросе ушёл далеко вперёд родной Земли. Если в европейских странах бездомных по большей части не трогали (только начинающие маньяки могли использовать бомжей в качестве тренировочных мишеней), то здесь могли спокойно выставить из города на съедение лесным обитателям. И, что уж греха таить, в нынешнем своём состоянии Максим действительно создавал впечатление вполне красноречивое.

Группа состояла, что не странно, преимущественно из юношей. Четверо парней приблизительно одинакового роста и две девушки. Надо сказать, что глаз на них отдыхал: подтянутые, симпатичные, с ясными взглядами, осанистые и опрятные, студенты Академии, чем бы ни занимались в учебное время, поддерживали славную репутацию своего университета… По крайней мере, пока не открывали рот. Или пока их разговоры не заходили о судьбах тех самых нищих, к которым причисляли и Макса — по незнанию… хотя, в общем-то, даже вполне справедливо. Домом он в этом мире ещё не обзавёлся, так настолько ли далеки от истины их ядовитые высказывания?

— Лейм! — позвал один: по первому впечатлению — просто забавный паренёк с торчащими ушами, похожий больше на стереотипного ботаника, нежели на бойца.

Вот только задуматься о его боевом складе характера вынуждал твёрдый голос и жёсткий взгляд. Таких ботаников Максу встречать ещё не доводилось, поэтому на всякий случай расслабляться в его присутствии не следовало. Да и как тут расслабиться, когда на тебя так враждебно глядят четыре пары мужских глаз и две пары женских? Конфликт назревал, как грозовая туча на горизонте. Но… он же даже не сделал ничего, разве не так?

— Иди сюда!

Девушка повернулась к источнику оклика, махнула приветственно рукой своим товарищам… и осталась на месте. Макс покосился в сторону группы, параллельно прикидывая вероятность того, что эти двое встречаются — мало ли, поймёт ещё лопоухий сложившуюся ситуацию как-то неправильно, потом объясняйся. Но от компании, вопреки ожиданиям Путника, быстро отделилась миниатюрная девица с блестящими чёрными волосами, остриженными в каре, а не ботаник, и широким, едва ли не строевым шагом приблизилась. Выражение лица — куда более смазливого, чем у Лейм, надо отметить — не сулило для бродяги ничего хорошего: кажется, она прямо сейчас готовилась вступить в бой.

Постойте, простите, а с кем она тут воевать собралась?

— Чего ты с этим бездомным разговариваешь? — судя-по-всему-подруга подошла к Фрилейме почти вплотную и, как показалось Максу, слегка закрыла Лейм своим плечом, сунув зачем-то руку куда-то себе за пазуху, под плащ. — Он к тебе приставал?

— Нет, Мири, это Макс, — представила его девушка, как бы невзначай сделав успокаивающий жест: в том, что коротышка в любой момент бросится на потенциального осквернителя чести с кулаками, не сомневался теперь никто из их троицы. — Он Путник.

«Мири» недоверчиво нахмурилась, а руку тем временем настойчиво продолжала держать во внутреннем кармане мантии.

— Серьёзно, что ли? Он?

— Мы уже прошли эту стадию, — Максим хотел улыбнуться, но случайно получилось закатить глаза: попытки незнакомой девчонки вести себя угрожающе показались, с одной стороны, глупыми, но… вместе с тем очаровательными — девица искренне защищала подружку, пускай и на голову оказалась ниже потенциального обидчика. — Не хочу ещё раз повторять.

— А я не с тобой разговариваю, — Мири прищурилась.

— Так и я не с тобой, — фыркнул Максим.

— Хам.

— Это мы тоже уже проходили. Новенькое что-нибудь скажешь, или вы как заведённые одну и ту же песню поёте?

— Не обращай внимания, — Лейм обратилась к подруге. — Макс немного… нервный.

— Это у нас, у Путников, фишка такая. Мы нервные, дёрганные мизантропы.

— Кто?

— Мизантропы. Людей не любим.

На проверку Лейм, в отличие от появившейся теперь на арене «Мири», оказалась совсем не такой заносчивой, как ему сначала показалось — она сохранила способность не только к состраданию, но и к рациональному мышлению, что в девушках обычно почему-то сильно недооценивается. И ещё она производила впечатление человека, который говорит так, как есть, и то, что думает. Редкое качество. Словом, приятная личность. Припомнив, с чего начиналось у них с Дашкой, Макс не удержался и поджал губы. Не хватало ещё здесь к кому-нибудь привязаться. Путнику нравилось с ней разговаривать хотя бы по той причине, что разговаривать больше было не с кем, но, видимо, мольбы его были услышаны не теми богами — компания для бесед подтянулась внушительная, а настроения это как-то не прибавляло.

— Макс как раз мне рассказывал о своём мире, — пояснила Фрилейма, улыбнувшись: он буквально видел, с каким напряжением она старается сгладить их первое друг о друге впечатление. — И обещал, если я дам ему немного еды, показать… как эта штука называется?

— Смартфон, — парень постучал ногтем по карману джинсов: внутри характерно клацнул в такт ударам пластик.

— Он у тебя еду вымогает? — только-только было остывшая, Мири снова оскалилась.

И это меня ещё называют нервным?

— Это называется бартер, — усмехнулся парень.

— Поучи меня ещё, нищий!

— А может, и следовало бы — манерам, например.

— Ребята…

— Если ты Путник, — ядовито прорычала Мири. — То почему торчишь здесь, а не… Ох.

Максиму потребовалось какое-то время, чтобы определить причину её внезапного безмолвия. Проследив за чужим взглядом, он обнаружил, что Мири смотрит на фиолетовую метку — да так, будто из его груди пытается вырваться наружу демон. Несколько долгих секунд девушка с каре активно соображала, потом повторила своё глубокомысленное «ох», но уже с гораздо большим пониманием ситуации, в которой оказался её случайный собеседник. По-детски круглое лицо вытянулось и побледнело, Мири уже собиралась, наверное, произнести что-то слегка менее грубое (оставалось только догадываться, но тщеславие парня рассчитывало на «прости»), когда настрой сбил красивый звучный голос вполне ожидаемым вопросом:

— Что здесь происходит?

Теперь подошла уже вся компания. Во главе — ботаник со смешными оттопыренными ушами, большими и розовыми. Облик, абсолютно не соответствовавший ни враждебному тону, ни колючему взгляду. Он явно знал, что делает и кому и что говорит — таких кореша Максима с уважением называли «отвечающими за базар». Энергичный и уверенный в себе ботаник. И Макс ему почему-то с самого начала очень не понравился. Чем это можно было объяснить — внешностью или тем, как выглядел и пах новый Путник, — сказать сложно. Просто иногда так случается, что люди не нравятся — с первого взгляда, как говорится. Ботаник очень внимательно, пристально и цепко осмотрел его с головы до ног с ничего не выражающим, сосредоточенным лицом, после чего почти так же внимательно посмотрел на Лейм.

— Он к тебе приставал? — звучный оклик явно принадлежал этому странному лопоухому не-совсем-ботанику.

У вас что, реплики одни на всех? — усмехнулся заколебавшийся стоять на одном месте Макс и наклонил голову на бок: шея с характерным звуком хрустнула и перестала ныть. — Один необычнее другого.

— Нет, Жан, всё хорошо, это…

— Бездомный, — заключил всё так же спокойно ботаник. — И ты с ним разговариваешь. Что вынудило гордую студентку Академии вести беседы с грязным оборванцем? Это бросит тень на нашу репутацию.

— Эй, я здесь, вообще-то, — прилипнув спиной к столбу, заметил Макс.

— Помолчи, нищий, тебе слова не давали. Ты в шаге от расправы, так что придержи зловонный язык, пока я тебе его не вырвал.

— Ого, какие высокопарные конструкции, — Путник раздражённо оскалился, и поднявшаяся из живота волна раздражения быстро его пробудила.

Всё понятно.

В родном мире парню уже случалось сталкивался с пустозвонами вроде этого студентика — он видел, во что они превращались, когда дело доходило до физической расправы. И подобное к себе отношение… Что же, видимо, час расплаты всё-таки пришёл.

Чёртов колдун прилюдно унизил его. Чёртова стража унизила его ещё более прилюдно. Макс вынужден был стерпеть это на правах бесправного, поскольку не имел возможности ответить тем же. Но сколько можно-то, в конце концов? Ещё и от этого козла терпеть?!

Да, сказал бы рассудок, игнорировать нападки и не переживать из-за злобных реплик раньше у нас выходило вполне сносно. Даже убедить себя в том, что это не играет никакой роли, что нам на самом деле плевать, удалось. Но сейчас ответить стало делом… не чести, нет. Принципа. И рассудок права голоса теперь закономерно лишался. Сыграла ли роль жара? Или голод? Или ночь в камере? Или усталость от всего этого нового мира в целом? Разумеется. Но куда больше Максу просто хотелось выместить на ком-нибудь свою злобу. Унизить так же, как унизили его. Отыграться, разделаться, пускай этот несчастный ботаник и не был причиной всех злоключений, с Путником произошедших.

— И что ты мне сделаешь? Заговоришь до смерти?

— Макс, познакомься, это Жан — студент третьего года, лучший на курсе ментальной магии, — изобразила вежливость Фрилейма, очевидно, знакомая с тёмной стороной ботаника не понаслышке. И постаралась как можно незаметнее для остальных дать ему знак, мол, тебе бы сейчас неплохо было бы заткнуться, уважаемый.

Конечно, в Ярославле люди не умели колдовать, но это ничего не меняет.

— Верно, — самодовольно, пусть и ловко скрывая гордость под личиной равнодушия, подтвердил ботаник. — И я владею такой магией, о которой жалкий червь вроде тебя может только мечтать.

— Я знаю, какой ты владеешь магией, — внутренне молясь как можно скорее отделяться от неприятного общества парой-тройкой удачных колкостей, Макс поморщился. — Магией раздражать окружающих своим высоким слогом, по лицам твоих товарищей видно. Сказочник хренов.

Вот ей-богу, пальцем в небо ткнул. Вообще-то он имел в виду «трепло», когда упоминал сказки, но мигом позже, когда Жан покрылся розовыми пятнами (и их становилось тем больше, чем старательнее подавляли смех его товарищи по учёбе), осознал, насколько точно попал в уязвимое место. А потом против воли сделал то, что вывело беспокойного студента из себя окончательно — проявил безучастность к собственной удачной шутке: солнце и чудовищная усталость спекли ему мозги окончательно, ресурсов на подпитку инстинкта самосохранения не осталось. Да и, в сущности, нечего уже было защищать. Его существование после аварии превратилось в вялотекущую депрессию — сидишь и ждёшь у моря погоды, подъедая всё, что на глаза попадётся, и периодически кто-то или что-то пытается тебя убить или закрыть в клетке. Такая жизнь мало кому покажется ценной — особенно если раньше ты жил принципиально иначе. Добивало, что ботаник совершенно не похож был на какую-то серьёзную угрозу — щуплый, с ушами этими его оттопыренными. Какой из него боец? Так, побесить немного, подразнить и отпустить на все четыре стороны.

А голос и взгляд… Да чёрт с ними, ему слишком осточертел этот новый мир, чтобы копаться в деталях.

— Какое ты право имеешь, животное, говорить в таком тоне со студентом Академии? — Жан уставился на него со смесью изумления и ярости.

Поведение, демонстрируемое случайно встретившимся бездомным, совершенно не вписывалось в его привычную картину мира. Жан ожидал от нищего если не уважения к себе, то хотя бы волнения за собственную шкуру — вполне в силах третьекурсника Академии было созвать сюда стражников и выпроводить бродягу за стены города без права вернуться. И все, кого обстоятельства или собственная глупость лишили дома, об этом были прекрасно осведомлены. Что за сумасшедший перед ними, раз даже желание жить не останавливает его от очевидного хамства?

— Ну, ты же имеешь право оскорблять незнакомых тебе людей. Чем я хуже?

— Ты…

И вот тогда-то ботаник по-настоящему побелел от злости. Розовые пятна побагровели, нехорошо заблестели большие светлые глаза. Максим не сразу догадался, что пересёк какую-то черту, которую ему, вообще-то, правда не следовало пересекать. Спросил и спросил — что с того? Откуда же гостю из другого мира знать, насколько вопиющим, отвратительным оскорблением было сравнить дворянина и бродягу, да ещё и поинтересоваться вслух, чем это первый лучше второго?

— Ещё слово, — прошипел студент серьёзно и холодно, сунув руку за пазуху. Теперь, когда напускной пафос стёрся истинными эмоциями, он впервые по-настоящему начал восприниматься как внушительная угроза. — И ты пожалеешь, что родился на свет, клянусь честью своей семьи. Я милосерден к глупости и даю тебе шанс: пади на колени и моли о прощении.

— Жан, пожалуйста, — Лейм обратилась к нему как раз в тот момент, когда несколько из присутствующих студентов скопировали этот жест. — Давайте успокоимся и откажемся от насилия, мы же благородные люди!

— Этот нищий заслужил то, что с ним сделают, — без тени нахальства или иронии, так же серьёзно и ровно произнёс другой студент, черноволосый, с узкими плечами и крупным орлиным носом. — Если Жан сейчас спустит это оскорбление с рук, он потеряет моё расположение раз и навсегда.

Опа, — Максим вынужден был подобраться, собирая в кучу последние свои ресурсы. Ему категорически не нравилось русло, в которое зашла их беседа. — Да у ботаника, походу, и выбора-то теперь нет.

— С бродягами вопросы надо решать так, как они привыкли, — Жан плотно стиснул зубы, и Путнику вдруг даже стало его несколько жалко. Иррациональное и обходящее стороной его собственное уязвлённое самолюбие, это чувство подсказывало: может, не окажись тут товарищей по учёбе, ботаник предпочёл бы до последнего идти к мирному разрешению конфликта. — При помощи грубой силы.

Да что я такого сказал-то?!

Студент извлёк из нагрудного кармана нечто маленькое и блестящее. При ближайшем рассмотрении предмет оказался двойным кольцом из голубоватого серебра, с мелким узором из символов, похожих на скандинавские руны. Надев кольцо на указательный и средний пальцы, парень взглянул на Максима так, словно тот моментально должен был всё осознать, упасть на колени и раскаяться во всех смертных грехах, молить о пощаде и целовать ему ноги. Не исключено, что этот взгляд был ещё и своеобразным намёком — предупреждением, мол, лучше сейчас не спорь и делай что велено. Но ничего из этого списка закономерно не произошло — Путник ещё толком не дошёл до причины, по которой его едва ли не линчевать собираются, а уж что касалось кольца, то просто искренне не понимал, с чего вдруг появление на арене данного атрибута должно его напугать. Или хотя бы впечатлить.

Да, от украшения исходила определённого рода сила — кажется, кольца выступали в качестве аккумулятора и усилителя магической энергии на подобии волшебных палочек в «Гарри Поттере», — но Максу даже в голову не могло прийти, что люди с неоконченным высшим образованием, пусть и магическим, способны применить нечто серьёзное по отношению к живому человеку просто на почве уличной перебранки. В его представлении все, кто после школы решился продолжать обучение, обладали достаточным интеллектом, чтобы так не поступать.

— Последний шанс, смерд, — прищурившись скорее сосредоточенно, нежели злобно, сказал Жан, поднимая руку с кольцом и направляя её в живот Максима. Ощущение, что и ему самому уже просто некуда деваться, усиливалось. — Встань на колени и проси прощение у леди, с которой имел неосторожность заговорить, а потом раз и навсегда покинь эту площадь и этот город…

Только теперь он увидел сверкающий на груди противника «икс».

— Мне из вашего мира идти некуда, — Макс, воспользовавшись его заминкой, поймал себя на мысли, что планирует дать заднюю. — И пока я не попаду к магистру в ученики, я просто физически не могу вернуться в свой. Так что-либо делай то, что задумал, либо отстань. Но не думай, что я встану столбом и позволю себя побить.

Уверен, — подумал он, наблюдая, как меняется выражение чужого лица, — ему сейчас очень некомфортно. Путники в городе в почёте. И уж точно не относятся к нищим.

Очевидно, так и было. Жан долго рассматривал мерцающую метку у чужого сердца, не опуская руки, и соображал не менее быстро, чем минуту назад соображала Мири.

Обстоятельства менялись чересчур стремительно: буквально только что они с Лейм обсуждали стиральные машины и колдовство, а теперь какой-то незнакомец со слишком тонкой душевной организацией и ранимым эго собирается превратить его в соляной столп. Причём, даже не абсурдность причины этого поступка напрягала Макса, а группа поддержки, прямым текстом сказавшая: насилие или позор.

— Это ничего не меняет, — предсказуемо насупился Жан и поднял окольцованные пальцы на уровень его головы. Разумеется, он не мог позволить себе отступить. Не сейчас, когда смотрят товарищи. — Твоя охранная метка ничего не меняет. Даже напротив… Если у тебя хватило наглости тревожить покой нашего магистра и глупости решить, что он когда-нибудь возьмёт в свои подмастерья оборванца вроде тебя, полагаю, ты совершенно запутался в том, что тебе позволено, а что — нет. Но не беспокойся, я доступно объясню.

— Ты серьёзно станешь атаковать Путника? — негодующе уставилась на него Лейм, очевидно, не Макса планировавшая защитить, а возмутившаяся самому факту нарушения одного из непреложных правил: «Путники неприкосновенны».

— Кем бы он ни был, он посмел дерзить студенту Магической Академии Эпиркерка.

— Он же наш гость!

— Он хам, не уважающий наших традиций! — рявкнул Жан, сделав полшага к Максиму: двойное кольцо на его руке заискрилось синими всполохами, засияли символы. — Он оскорбил честь всего магического мира!

— Я только над тобой смеялся, — Путник опустил вдоль тела руки, готовясь к драке: серьёзность конфликта, в котором он оказался эпицентром, до него дошла достаточно давно, чтобы придумать тактику. Его не отпустят, заднюю давать поздно. А значит, можно говорить то, что думаешь. — Не слишком ли много чести — сравнивать себя со всей магической частью этого мира?

Неизвестно, по какой причине ему дали договорить. Может, последняя дань уважения, может, этот Жан действительно был воспитан никого не перебивать. А может, он просто потерял дар речи от чужой наглости. Впрочем, ненадолго: когда затих последний звук, голову Максима прострелила боль, с которой не сравнится ни одно похмелье и ни одна мигрень. От резкого удара, напоминающего по ощущениям раскалённое лезвие, с размаху вонзившееся в мозг, он аж присел. В череп вонзились со всех сторон сотни невидимых гвоздей, да ещё и лупанули обухом топора сверху, чтобы неповадно было — и всё это произошло так быстро и внезапно, что не оставалось шанса подготовиться. Картинка искажённого негодованием лица ботаника побледнела и потемнела, перед глазами поплыло — Макс из последних сил устоял на ногах, схватившись за волосы, будто их выдирание могло помочь избавиться от кошмарной боли. Вторая рука наощупь вцепилась в фонарный столб, иначе так бы и рухнул на колени, как того требовала местная знать.

Он не ожидал, что нападение свершится так резко, безо всякого предупреждения — он всё ещё жил по кодексу чести, придуманному на улицах родного города, и там исподтишка били только тех, кого хотели ограбить, а не тех, с которыми драка должна состояться ради выяснения отношений. Впрочем, так ли исподтишка? Его несколько раз вполне красноречиво предупредили — сейчас начнётся мясо. И мясо закономерно началось.

Всё давило и терзало, мозги прилипли к черепной коробке, в ужасе пытаясь разбежаться по тёмным углам, превратиться в жижу и вытечь из ушей — лишь бы покинуть голову и никогда в неё больше не возвращаться. Это была не просто ментальная атака — это была настоящая пытка.

И самым противным оказалось то, что он даже приблизительно не догадывался, как — и можно ли — это остановить.

Никаких навыков психологического сопротивления, никакой защиты — никакого способа отвлечься хотя бы на несколько секунд, чтобы как следует зарядить студентику в лицо кулаком или сломать ему его жалкие пальцы, протянутые вперёд и охваченные синим свечением. Макс с такой силой сжал руками голову, что со стороны могло показаться, будто он пытается пробить пальцами череп и впиться ногтями в извилины. Не исключено и то, что магия, которой его обдало, заставляла жертву действовать так по-настоящему, а не только в его воображении. Ни одного способа отбиться. Ни одного выхода.

Только безысходность. И боль, долбящая сверлом в затылок и лоб, пронизывающая голову насквозь, как пуговицу.

Сосед так и не закончил ремонт, — вдруг зачем-то подумал парень: он едва смог расслышать эту мысль сквозь внутренний вопль. — Он точно так же сверлил стены — года два ведь сверлил, тварь.

В воображении инородным комком предстала комната соседа сверху, высокого и толстого, с нестриженными ногтями на ногах и наполовину облысевшей головой: все стены, вся мебель, пол и потолок в фантазиях Макса оказались испещрены глубокими круглыми дырами от перфоратора, так близко размещёнными друг к другу, что у любого трипофоба моментально началась бы истерика.

Боль отступила, хотя и не исчезла совсем. К собственному изумлению, теперь он мог хотя бы дышать, а не бросать все силы на выдирание собственных волос.

А я ведь когда-то Дашку так тянул, — подумал Максим: перед глазами встал образ её стройной голой спины с запрокинутой назад головой. — Пиздец ей больно-то было, наверное…

И хотя девушка сама просила намотать её шикарную копну каштановых волос на кулак, Путник ощутил острый приступ вины. Во-первых, потому что ручки у него были неслабые и хватать могли крепко. А во-вторых, потому что за всю прошлую неделю он ни разу о ней даже не вспомнил. Всё так стремительно развивалось, события и истории вращались вокруг него столь непривычно и жутко, что мысли тянулись только к маме и брату. А про девушку свою, с которой уже третий год встречался, он совершенно забыл, и это, по его меркам, ощущалось сродни предательству. Почти что измена.

Чем больше Макс думал о том, как на Земле сейчас убиваются горем две женщины вместо одной, тем терпимее становилась боль от направленного в него заклинания. Чем невыносимее становились муки совести, тем отчётливее приближался момент осознания: он может и двигаться, и думать — не только о скальпировании, а даже о посторонних вещах. Картинка перед глазами прояснилась… и в поле зрения попало лицо ботаника, которого так хотелось от души раскрасить. Лицо, к слову будет сказано, не выражавшее ни капли удовольствия от свершавшейся экзекуции.

В уличной драке главное правило — бить первым. С этим Максим не справился, потому как до последнего не ожидал, что перепалка выльется в открытое противостояние с применением физического насилия. Но теперь, когда конфликт уже запущен, пришла пора переходить ко второму правилу.

Бить без угрызения совести. И бить быстро.

Всё произошло практически рефлекторно — Стёпа не зря Макса натаскивал, а уж у братца-то был опыт, никто не сомневался. Шаг вперёд, чтобы сократить дистанцию, удар в лицо — ничего сложного и замысловатого. Соперник, не ожидающий сопротивления и рассчитывающий на полную его обездвиженность, в ухищрениях не нуждался.

Под кулаком с характерным хлюпаньем мягко хрустнула спинка чужого носа. Боль моментально исчезла, словно её никогда и не было, только неприятное ощущение нестабильности ещё мутило желудок и горизонт немного покачивался. Голова ботаника по красивой дуге запрокинулась назад, и студент как был повалился на землю, заливая кровью мостовую и свою чистую одежду. Даже не пикнул… хотя бил Максим от души.

Компаньоны Жана среагировали по-разному: один тут же надел такое же двойное кольцо и направил руку на Путника, второй кинулся поднимать товарища с брусчатки, третий и девицы только отошли на шаг назад, нервно хватаясь за нагрудные карманы. Раздался крик — это звали стражу случайные свидетели потасовки, не имевшие к студентам Академии никакого отношения. За спиной в отдалении лязгал металл по камню — это, надо думать, местные блюстители закона бежали к ним сломя голову, чтобы заново утащить распоясавшегося гостя в темницу.

И чует моя жопа, в этот раз одним днём дело не ограничится.

— Максим! — Лейм приняла благоразумное решение в разворачивавшиеся события не вмешиваться, только смотрела на Путника с опаской и тревогой. — Ты как, в порядке?

— Уж явно лучше него, — притихший от эффекта, произведённого собственным ударом, ответил парень, напуганный, говоря откровенно, лишь слегка меньше обидчиков.

Угрызений совести он испытывать не обязан — зачинщик получил по заслугам… Но всё-таки почему-то испытывал.

— Какого чёрта ты творишь? Зачем было так сильно его бить?

— А что мне надо было сделать, станцевать? — юноша поймал себя на том, что пытается оправдаться, причём далеко не перед Лейм, которую и знает-то всего ничего, а перед самим собой.

Ну не хотел же быть похожим на Стёпу…

В вопросах физической силы его оппонент на проверку оказался совершенно на другом уровне. Пользоваться этим, с одной стороны, было не очень-то честно. Но, с другой стороны, ботаник вовсю применял магию — так что они оба молодцы и красавцы, ответственность спокойно делим поровну.

— Что здесь происходит? — ещё издалека рявкнул Буц: его идиотскую интонацию Макс узнал, скорее, телом — в особенности синяком, который оставила на локте чужая железная хватка. — Что происходит?!

— Этот бродяга напал на нашего друга! — в ответ прокричал черноволосый паренёк, который бросился поднимать приятеля на ноги. — Арестуйте его!

Лязг металлических лат, однако, тут же затих. Повеяло знакомым холодком.

— Потрясающе.

Какой всё-таки узнаваемый голос — просто жуть. Путник был уверен, что ни в одном из двух миров, в которых ему довелось побывать, не рождалось больше такого голоса, как у колдуна. Вроде бы ничего особенного, тембр не примечательный, но возникало стойкое и очень мерзкое ощущение, будто вибрация голосовых связок дробится на две. Как если бы синхронно говорили два разных человека.

Макс обернулся и не смог не вздрогнуть: чародей стоял метрах в трёх, покинув территорию своего особняка с трубкой в руке. На этот раз — в рабочих штанах местного пошива и в свободной футболке с Земли. Опять же, босиком. В пылу конфликта никто даже не заметил, как он вышел в несуществующую калитку.

У него прикол такой — обувь игнорировать?

— Благородство студентов нашей Магической Академии всегда было её визитной карточкой, — пуская золотистый дым ноздрями, из-за чего становился похож на маленького огнедышащего дракона, протянул тот. — И как отрадно видеть семерых её представителей в такой погожий денёк, атаковавших беззащитного человека… превосходящим числом.

Чернявый, выступивший в их очевидно идиотском столкновении своеобразным катализатором (очевидно идиотским этот конфликт стал вдруг для Максима почему-то сразу после появления колдуна), предпринял жалкую, но достойную уважения попытку оправдаться…

— Господин магистр, мы…

…которая закончилась прежде, чем началась.

— Очень интересно, правда, — живой скелет поморщился и поджал губы. — Но я предпочитаю говорить о том, что вижу, — и притворно-доброжелательно улыбнулся. От вида этой улыбки Максу захотелось куда-нибудь уйти. А лучше — убежать. — Такая честь наблюдать за представителями элитного студенческого сообщества, применяющими магию ментального насилия к невооружённому Путнику — гостю, которого законы этого мира обязуют встречать если не с распростёртыми объятьями, то по крайней мере с вежливостью. Я в восхищении, — магистр театрально похлопал себя по предплечью свободной от трубки рукой. — Браво.

— Господин магистр, — позвал подошедший стражник. — Прошу меня простить, вы не могли бы объяснить, что здесь произошло?

— Ничего, что стоило бы вашего внимания, любезный, — мягко ответил тот, почесал кончиком трубки подбородок и добавил: — Хотя, полагаю, вам следует развести этих молодых людей по домам и сообщить их семьям, что с последнего своего сегодняшнего занятия они решили удалиться. А эта особа, — он кивнул на Лейм. — Решила, что посещать Академию сегодня не войдёт в её планы в принципе.

На лице Буца отразилось замешательство. Захария, никак не выдавая раздражения от чужой несообразительности, пояснил:

— Юная госпожа Фрилейма прогуляла сегодняшний учебный день. Остальные — последний урок. Сообщите их семьям и проследите, чтобы будущие маги разошлись по домам прямо сейчас.

— Будет выполнено, господин магистр, — Буц стукнул пятками и пригласил помрачневших приятелей пройти за ним.

— Юный господин Жан, — позвал чародей залитого кровью и явно слабо понимающего происходящее ботаника, которого едва только успели поставить на ноги. — Постарайтесь не усугубить свои травмы. Насколько мне известно, вы больше склонны калечиться, чем лечиться. А ты, — он повернулся к Максиму, откинув напускную любезность, и у парня снова заледенели кишки. — За мной.

Сделав какой-то едва заметный жест в его сторону, магистр потопал босыми ногами обратно к особняку. Юноша, игнорируя негодование, опустил глаза. Фиолетовая метка на груди больше не сверкала.

Что бы ни случилось, ясно одно: Захария передумал…

Возможно.

В доме — всё, как он запомнил. Так же чисто, так же убрано, так же пахнет свежестью, так же прохладно. Колдун расположился за своим рабочим столом, придвинул поближе бухгалтерскую книгу и, обмакнув в чёрные чернила тонкое перо, принялся быстро записывать что-то в пустые строки. Макс неуверенно подошёл ближе, Захария махнул рукой — в этот момент один из стульев у стены плавно скользнул по полу и ударил парня под колени, да так сильно, что он плюхнулся на сиденье и больно стукнулся поясницей о необитую спинку. Точно так же распоряжался мебелью Михейр — уж не от него ли у колдуна эта привычка? Скрип пера по бумаге немного успокаивал — и это успокоение оказалось как нельзя кстати, потому что сердце колотило почём зря о лёгкие и грудину, отдавая вибрацией в руки и горло.

Зачем его позвали?

Чародей вмешался в потасовку, хотя раньше не проявлял особой склонности к сочувствию и человеколюбию. Да ещё отправил компанию враждебно настроенных студентов по домам, хотя совсем не обязан был этого делать. Так в чём дело? Может, он точил на малолетних волшебников зуб и просто нашёл причину немного испортить им жизнь? А что, вполне логично — они же, как-никак, должны прийти ему на смену… Или, что вероятнее, крики с площади прорвались-таки сквозь этот его Оглушающий барьер.

— Давай, — колдун наконец отложил перо и посмотрел Максу в глаза. — Расскажи, как отбился.

— Отбился?

Магистр кивнул, не сводя с него взгляда.

— То, что тебе довелось почувствовать, — пояснил он. — Не смертельное заклинание, конечно, но и приятным его не назовёшь. Судя по тому, как ты себе череп пытался вскрыть — ментальный огонь. Боль похожа на то, как если бы голову опустили в кипящую воду.

— О да, — буркнул Макс. — Или даже мозг.

— В мозге нет болевых рецепторов, — ровно возразил чародей. — Так как ты отбился?

Вот стоит ему рассказывать или лучше не надо? Засмеёт ещё…

— Мне просто показалось, что это похоже на сверло, — нехотя признался парень.

— Сверло, говоришь.

— Ну да. А потом я вспомнил, что над нами мужик живёт, у которого ремонт идёт уже… долго, короче. Ну, и подумал, как выглядит его квартира. Вся в дырочку, как решето.

— На сверло… — задумчиво повторил Захария, откинувшись в кресле: его взгляд на какое-то время помутнел, словно он что-то припоминал. Потом колдун очнулся и кивнул: — Юмор — достаточно эффективное средство против ментальных атак, хотя и не долгосрочное. Только о соседе думал?

Как-то это неправильно прозвучало.

— Ещё о девушке своей, — поджал губы Макс. — Она на Земле осталась, а я про неё даже не вспоминал всё это время.

— Вина — сильный экран, — снова кивнул колдун. — Неплохо, Максим. Сойдёт. Отразить ментальный огонь полностью у тебя не вышло, конечно, но для необученного человека какое бы то ни было сопротивление в принципе — уже результат.

Помолчали.

— Ещё когда ты заявил, что из дома моего не уберёшься, — сказал вдруг магистр, хмуро усмехнувшись. — Я понял, что спокойной жизни ты мне не дашь. Так, в общем-то, и вышло — к сожалению, я редко ошибаюсь. Так что чёрт с тобой. Если ты всё ещё хочешь быть моим учеником, можешь с этого момента считаться подмастерьем.

— Вот так просто?

В ту же секунду Максим пожалел о том, что сказал. Брякнул не подумав, а потом уже только осознал, насколько легко может стать для колдуна триггером подобный вопрос — вышвырнет снова за порог, и ночуй потом опять на улице или в камере, как дурак. Вот кто его за язык-то тянет постоянно?

— Сомневаюсь, что всё, что с тобой случилось, было «просто», — спокойно заметил магистр, поднявшись, и довольно угрожающе навис над собеседником. — Впрочем, если ты считаешь, что ещё недостаточно ясно дал понять, насколько сильно заслуживаешь расположения…

— Не-не-не, — перебил его парень. — Очень ясно, очень!

Сложно сказать, чего во взгляде чародея плескалось больше — недовольства или удовлетворения. Но определённо присутствовали обе эти эмоции, хотя само допущение об их гармоничном сосуществовании ввергало в ступор.

— Тогда правило первое. Ты меня не перебиваешь. Никогда. Это понятно?

На всякий случай парень кивнул.

Подавать голос, походу, себе дороже.

— Отлично. Урок усвоен. Теперь о методах, — колдун оторвал ладони от стола, выудил курительную трубку из кармана брюк и, быстро подпалив волшебный табак, затянулся. — Я даю тебе задание, ты его выполняешь. Без споров, без сопротивления, без обсуждений. Будешь подвергать сомнению мои решения — выйдешь за дверь и больше не вернёшься. Беспокоить меня можно только в случае крайней необходимости: либо при возникновении чрезвычайных происшествий, либо если ты не укладываешься в установленные мной временные рамки. Это понятно?

Макс снова кивнул и почувствовал себя первоклашкой, которого отчитывает не абы какой классный руководитель, а директор школы. Хотя его никто и не отчитывал. Но всё же… поганенькое ощущение, никак не желающее исчезнуть.

— Хорошо. Вопросы?

Вопросов было много, но юноша не чувствовал уверенности в том, какие из них стоит задавать, а какие лучше опустить до лучших времён.

— Пока нет.

— Правило второе: я твой Мастер, и ты обращаешься ко мне соответствующе, — суть происходящего для колдуна, очевидно, имела гораздо большую значимость, чем могло показаться. — Теперь ответь как положено.

— Эм… пока нет, Мастер?

— Соображаешь. Может, и сработаемся.

Золотистый дым вырвался из его рта полупрозрачной стеной и на мгновение полностью скрыл сероватое лицо — только глаза проступали сквозь пелену как две бледные луны на утреннем небе. Жуткое впечатление от этого человека никуда не уходило (хотя Макс на это очень рассчитывал), напротив — чем дольше они разговаривали, тем сильнее парня охватывало недоброе предчувствие. Глаза светились — теперь этот факт уже подтвердился окончательно, — как светятся в ночи глаза диких зверей.

— Разберёмся с тем, что имеем. Сколько тебе, лет двадцать?

— Девятнадцать… Мастер.

— Ты успел поступить в университет на Земле?

Вопросы высшего образования звучали обычно в его семье с настроением лёгкого укора: мама всё спешила устроить младшего сына в хороший институт и осталась недовольна выбором Максима. Ему дали отсрочку в армии из-за плоскостопия — никаких сомнений в том, что это кормилица постаралась, не возникало, потому что зря он, что ли, плаванием-то занимался столько лет? Но факт оставался фактом: она надеялась, что сынок за год передумает и решит поступать на более престижное направление. А Макс хотел просто корочку получить.

— Нет, Мастер, — наконец ответил он.

— Хотел куда-нибудь?

— В театральный.

— Служил?

— Нет, Мастер.

— Белый билет купили? — Захария хохотнул: то, что испускало из его трубки золотой дым, явно улучшало курильщику настроение. — Я тебя понял. Какие-то специфические навыки? Секции, кружки, клубы по интересам?

— У меня разряд по плаванию. Участвовал в городских соревнованиях.

— Какого города?

— Ярославля.

Колдун задумался.

— Я там бывал, — проговорил он задумчиво. — Правда, давно. Хорошее место. Ну, хорошо, разряд по плаванию, ещё чем-то похвастаешься?

— Так сразу ничего в голову и не приходит… — парень сосредоточенно вспоминал своё прошлое. — Учился в школе хорошо, принимал участие в олимпиадах… Драться умею.

— Это я уже заметил, — подтвердил Захария. — Удар поставлен. Не будь собой, решил бы, что ты его убьёшь.

Лестный комментарий от магистра вызвал у Макса плохо скрываемое удовлетворение. Он опустил взгляд, чтобы по глазам колдун не догадался, какую приятную вещь сказал, но скрывать от Захарии что-либо было примерно так же реализуемо, как шило в мешке утаивать. Авторитарные люди редко хвалили просто так — посему самолюбие такие вот умозаключения подпитывали вдвойне.

— Местный язык знаешь?

— Нет, Мастер.

— Плохо. Сколько ты здесь уже, говоришь? Неделю?

Максим кивнул.

— Тогда с первым заданием определились, — чародей слегка хлопнул ладонью по столу и полной грудью затянулся курительной смесью. — За мной.

Он бесшумно скользнул к лестнице. Максим с сумкой наперевес засеменил следом.

— Правило третье: в моей библиотеке ничего грязными руками не трогать, — вещал он, пока Максим непривычно медленно поднимался по лестнице следом: сложилось ощущение, что подобная физическая нагрузка для магистра очень тяжела, хотя на деле Захария медлил, чтобы объяснить важные вещи. — Книги и свитки возвращать на место, откуда взял. Даже если учебник лежал под стопкой тяжёлых изданий — ты их поднимаешь и кладёшь на законное место. Никакой грязи, никакой влаги, никакого членовредительства.

Магистр внезапно развернулся и, оказавшись на две ступеньки выше своего новоиспечённого ученика, с неприкрытой угрозой наклонился к его лицу.

— Предупреждаю один раз, — проклокотал он с уже знакомыми всполохами белых вспышек в глазах. — Если порвёшь или разломишь какую-нибудь обложку, если я увижу, что ты ешь над книгами или трогаешь их грязными руками, если увижу хоть капельку на странице — в пепел превращу и скурю в три подхода.

Вот это я понимаю — понятное внушение и доступная мотивация.

— Доступно объяснил?

— Да, Мастер, — для пущей убедительности Макс кивнул.

Ибо ну нафиг.

— Посмотрим.

Они поднялись на второй этаж особняка, почти полностью оборудованный под гигантскую библиотеку. Вдоль стен тянулись до самого потолка массивные шкафы из тяжёлого плотного дерева, уставленные книгами под завязку — некоторые полки прогибались под их весом. Стояли шкафы параллельно друг другу и посреди зала, их ряды тянулись по обе стороны от лестницы, и возникало ощущение, будто книг здесь больше, чем в библиотеке имени Ленина (хотя, конечно, на деле-то… впрочем, подождите, разве с улицы дом не выглядел поменьше?). Жилых комнат на этаже не наблюдалось — только небольшой диванчик справа от лестницы, видимо, для отдыха или для удобного чтения, и отставленный в дальний угол комод. Огромное пространство — и шутка ли! — весь этаж выделен только под книги! Привычный полумрак помещения не стал для Максима удивительным — судя по всему, колдун предпочитал обитать в прохладе и темноте.

Словно жизнь себе продлевает, — не без иронии подумал он.

— Слева крыло магии созидания, — будничным тоном продолжал вещать Захария и махнул рукой в указанную сторону. — Там всё, что касается магии жизни: первый сектор с физическим исцелением, второй — с ментальным. Если повернуть за угол — найдёшь всё по магии сотворения, дальние шкафы — по магии имитации жизни. Справа, — он ткнул кончиком трубки вправо. — Крыло магии разрушения. В первых двух шкафах магия физического разрушения, во вторых двух — магия ментального разрушения. По стенам — физическое и психическое насилие. Видишь металлические вставки на полках — не трогай и близко не подходи, это указатели на специфические воздействия, пригодные для пыток и дознаний. Испортишь что-нибудь из этих секций — будешь пеплом над Эпиркерком развеиваться, издания уникальные и стоят больше, чем ты целиком на долларовом рынке органов. За углом ритуалистика и магия призывов по левую сторону и артефакторика — по правую. Запомни как «Отче наш»: на втором этаже всегда должны быть зашторены и закрыты окна. Книги не любят влажность, не любят пыль, не любят солнечный свет. В этом мы с ними сходимся. Если испачкаются, будешь протирать каждую. Вручную. Их тут больше четырёх тысяч.

Слушая инструкции, Макс не мог не отметить, что в коллекционировании талмудов по магии разрушения его наставник преуспел гораздо больше. Логично предположить, что и владеет он этими знаниями куда искуснее.

— Практически все эти книги и свитки написаны на азракте, — продолжал объяснять Захария. — Это местный универсальный язык, основной для континента. Нечто среднее между земными латынью и ивритом, но с древней как мир грамматикой и уникальными особенностями. Забавное сочетание, я считаю, а главное — сложное с точки зрения логики. Чтобы овладеть хотя бы сотой частью всей информации, которая здесь присутствует, помимо хорошей памяти тебе потребуется в совершенстве азрактом овладеть — так что, пока не закончишь, поручений будет немного. За мной.

Они свернули влево, прошли вдоль веющих прохладой полок, зашли за угол — и перед Максом предстал небольшой прямоугольный угловой стол, обставленный со всех сторон стопками каких-то изданий. Они высились опасно сбалансированными столбами, загораживая рабочее пространство от остальной библиотеки, и у парня закономерно закрались подозрения, возможно ли вообще без ущерба просочиться между ними к стулу.

— Всё, что ты возьмёшь, необходимо класть на место… — повторил Захария. Подумав, он вдруг с усмешкой добавил: — Хотя нет, на всё, что в этих стопках, правило не распространяется. Из этого угла книги можешь оставлять где душе угодно, если потом найдёшь, конечно. Здесь преимущественно лингвистические справочники, словари и учебные пособия, где-то даже есть местный аналог букваря. Словом, не самые ценные экземпляры. Но, разумеется, правило «не жрать над страницами и не трогать их грязными руками» продолжает действовать. Испоганишь мне что-нибудь…

Макс кивнул. И даже успел спросить себя, не считается ли это за «перебить», но по лицу наставника понял: не считается.

— Что ж, увидим… В нижнем правом ящике стола найдёшь бумагу, я её сшил в тетради для удобства, в верхнем правом лежат писчие принадлежности: перья, чернила, тряпочки для промакивания — практикуй письменность. Ручек и карандашей в этом мире не придумали и вряд ли придумают, а то, что я с Земли забрал, брать нельзя — это мои личные вещи. И это четвёртое правило: ни в коем. Случае. Не трогать. Мои личные. Вещи. Вырву руки и заставлю отжиматься. Раз в сутки будешь предоставлять отчёт по проделанной работе. Так и быть, буду проверять… хотя вот мне делать-то нечего больше…

— Спасибо, Мастер, — искренне растянул губы в улыбке Максим. — Я понимаю, что буду для вас первое время обузой, но…

— Первое время? — колдун хохотнул. — Ты для меня до конца своих дней обузой будешь. Но спасибо и на том, что понимаешь, насколько мне всё это не нравится. Может, постараешься раздражать поменьше… Хотя о чём речь, боги, я на это даже надеяться не смею. За мной.

И снова они поднимались по ступенькам (которые, кстати, не издали ни скрипа, в настолько исправном состоянии магистр стремился поддерживать всё в своей жизни), на этот раз — смотреть место, где Макс, наверное, будет обитать. Сразу напротив лестницы на третьем этаже располагалась большая спальня с раскрытой настежь дверью: двухместная кровать, заправленная с военной кропотливостью, платяной шкаф и комод, зеркало во весь рост и небольшая дверь в правой стене — логично, что она вела в ванную. Ничего лишнего, только мебель первой необходимости и порядок. Колдун вёл довольно аскетичный образ жизни и только поспать любил в комфорте.

— Гостей у меня почти не бывает, поэтому займёшь… в общем, там, — Захария указал куда-то вправо и впервые на памяти Макса слегка замялся. В конце сумрачного коридора блестела серебряной круглой ручкой одинокая дверь. — На этом этаже тебе можно заходить туда — и только туда. К двери слева даже не приближайся — вылетишь отсюда в разобранном состоянии раньше, чем успеешь пропищать «простите, Мастер».

Кажется, практически любое нарушение установленных магистром правил влекло за собой незамедлительную смертную казнь или изгнание без права на реабилитацию. Макс с опаской покосился на запретную дверь и, проникшись тираническими представлениями чародея об обучении молодого поколения, кивнул.

— Какой послушный мальчик, — нахмурился колдун и трижды сплюнул через левое плечо. — Знаешь, я давно в чудеса не верю и не рассчитываю, что девятнадцатилетний подросток окажется достаточно разумным, чтобы подумать головой, но лучше предупредить и пригрозить. Может, перспектива болезненной расправы заставит ваши извилины шевелиться.

Он мягко вырулил к лестнице и, спустившись ступеньки на три, снова повернулся.

— Приведи себя в порядок — в комнате есть всё необходимое — и спускайся. Экскурсия не окончена.

Когда его шаги стихли на первом этаже и Макс остался наедине с собой в мрачном коридоре, усталость накатила на него с утроенной силой. Всё, что происходило, казалось ему сюрреалистичным сном, местами нелогичным, а местами откровенно глупым — одна только стычка со студентами академии этой магической чего стоила. Ему вдруг вспомнилась гипотеза с комой и агонизирующим мозгом, но парень быстро задвинул это предположение в дальний угол. Пусть Захария и был похож на Стёпу по характеру, такого сна парню бы в жизни не приснилось. Слишком хорошее должно быть воображение.

Он брёл по коридору практически наощупь: единственное окошко в стене оказалось занавешено подобно остальным плотной шторкой. Поворачивая ручку, парень ожидал увидеть такое же мрачное помещение, как те, в которых он побывал ранее, а потому солнечный свет, мощно ударивший по глазам, стал приятной неожиданностью. Пришлось проморгаться и некоторое время постоять в дверях, чтобы к нему привыкнуть.

Его встретила довольно симпатично обставленная спальня. Двухместная кровать, платяной шкаф, комод, зеркало в полный рост — она почти в точности (дверь в ванную была слева) повторяла внутреннее убранство спальни магистра, что для Макса стало положительным показателем. Он не до конца понимал, почему схожие условия обитания воспринялись им как демонстрация разумности и честности наставника, но и углубляться в размышления не планировал. Бросив сумку на одинокий стул, парень вошёл в боковую дверь и очутился, как и предполагал, в ванной комнате.

В целом, ничего другого от гостя с Земли и не ожидалось. Вполне себе полноценный унитаз — из камня, правда, но зато с деревянным стульчаком, — большая ванна, выдолбленная из куска скалы, раковина и несколько крючков для полотенец. Видимо, отвыкать от удобств двадцать первого века колдун не планировал и спроектировал их самостоятельно. Конечно, о водопроводе и речи не шло, воду для умывания приходилось набирать из лохани на полке неподалёку, но унитаз…

Рассыпаясь в благодарностях, Максим закрыл за собой дверь.

Помывшись (водица пусть и ледяная, но к таким условиям он уже успел привыкнуть), новый Путник любопытства ради открыл платяной шкаф и присвистнул. На крючках висело несколько комплектов одежды — футболка и спортивные штаны, явно из другого, знакомого ему измерения. Размер достаточно универсальный, чтобы можно было втиснуться практически с любой среднестатистической комплекцией. Одежда слегка пыльная — видимо, давно уже тут висела, никем не потревоженная, — но это было не важно. Важно, что не придётся носить пропахшие потом и грязью улиц шмотки, а всё остальное — несущественные мелочи. Переодевшись в чистое и бросив прежнее облачение в корзину для грязного белья, парень вышел из комнаты и спустился вниз.

В лавке стоял какой-то человек — мужчина в батистовой рубахе и жилете из кожи, свободных брюках и ботинках. Он отдалённо напоминал Жана: таких же цвета и формы глаза, схожий нос и торчащие уши. Появление Максима незнакомца поразило, хотя мужчина и постарался как можно скорее скрыть своё изумление под маской безразличия. Вряд ли посетителям доводится каждый день наблюдать в этом доме посторонних людей, спускающихся со второго этажа — спускающихся оттуда, куда Захария вообще не допускает никого из клиентов лавки.

Необходимо подготовиться к тому, что просителей у колдуна много, и постараться особо не отсвечивать. И спросить обязательно, как с этими просителями общаться, ибо отсутствие взаимодействия — тоже взаимодействие.

— Здравствуйте, — осторожно поприветствовал Путник.

Пока его не снабдили инструкциями, пожалуй, стоит проявить себя с воспитанной стороны.

— И тебе здоровья, юноша, — покосился на него с очевидным недоверием мужчина.

Теперь в его лице отчётливо читалось подозрение. Они молча пялились друг на друга, думая явно о разных вещах. Макс вот размышлял, действительно ли этот человек — родственник агрессивному студенту местного института, или в Эпиркерке у многих такие смешные ушные раковины. А вот незнакомец в свою очередь рассматривал парня с уже нескрываемой неприязнью. Он, скорее всего, размышлял о вещах ещё более неприятных. И Путнику против воли вспомнились слухи. Нехорошие слухи.

Уж не думает ли он, что я типа… не с артефактами помогаю?

— Вы чего-то хотели, господин Далан?

Магистр вышел из-за угла прилежащей к залу комнаты, посасывая трубку. Кажется, он со своими курительными смесями вообще не расставался с тех пор, как получил этот подарок.

— Да, магистр, — тут же перевёл взгляд на личность, представлявшую куда больше опасности и интереса, мужчина. — Хотел спросить о Жане.

Точно родственник.

Колдун спокойно кивнул.

— Спрашивайте.

— Он возвратился домой, а у него нос, видите ли, сломан, — не стал ходить вокруг да около проситель. — Весь в крови, на ногах не стоит и бормочет, что его Путник… «отделал». Я только… понимаете, спросить…

— Не я ли ударил вашего сына? — чародей усмехнулся, кажется, немного разочарованно. Поза и выражение лица словно говорили: «Если бы его ударил я, от Жана мало бы что осталось». Впрочем, не всё ли равно? Вряд ли ради чести сына этот человек решится идти на открытый конфликт с колдуном. — Нет, господин Далан. Он ударил.

И магистр кивнул на замершего у подножья лестницы Максима. Мужчина повернулся к нему и какое-то время рассматривал с ещё большим подозрением. Потом начал медленно багроветь.

— Прежде чем вы вызовете его на дуэль или в суд, — спокойно добавил Захария, — Вам следует знать: вашему сыну повезло, что этот юноша посчитал недостойным поступком ударить сильнее, иначе вбил бы осколки переносицы Жану прямиком в мозг. А это, как известно медицине, быстрая и непоправимая смерть. Человек, вынужденный защищаться и при том проявляющий чудеса великодушия, заслуживает, по моему скромному мнению, быть выслушанным.

— Защищаться? — тупо переспросил разгневанный отец.

— Защищаться, — кивнул колдун. — Жан изволил применить к нашему новому Путнику заклятие ментального огня. Рискну предположить, что посчитал необходимым продемонстрировать сокурсникам свои невероятные познания в магии ментального воздействия. Или, может, хотел покрасоваться перед дамами — о его мотивации мне ничего не известно, утверждать не берусь. Так или иначе, Жан нарушил второй закон своего учебного заведения — «не навреди беззащитному», о котором достаточно чётко и понятно прописано в уставе Магической Академии Эпиркерка. Этому нарушению я стал свидетелем. А также негласный закон этого мира в целом — «Путник неприкосновенен», что я также имел удовольствие наблюдать воочию.

— Жан бы никогда!..

— Похвально, что вы так уверены в своём сыне, господин Далан, ибо только любящий отец способен так горячо отстаивать его честь, — магистр едва заметно улыбнулся: в этой улыбке не было ни намёка на тепло. — Однако всё же выходит так, что-либо Жан сделал то, о чём вы теперь уведомлены, либо я лгу вам в лицо прямо сейчас.

Далан насупился и перестал краснеть. Обвинить колдуна в лжесвидетельстве — всё равно, что в открытую на него с кулаками полезть: чревато последствиями куда более неприятными, чем сломанный нос единственного сына. Да и не стал бы Захария врать — выгораживать кого-то никогда не входило в список его добродетелей.

— Я вас понял, магистр, — кивнул мужчина и, бросив на прощание пронзительный взгляд на Макса, спросил колдуна слегка в смятении: — Я могу идти?

— Разумеется, — отвесил ему лёгкий полупоклон Захария. Как показалось парню, не без издевательского подтекста, впрочем, кто этого ненормального разберёт? — Всего доброго. И да, господин Далан…

Мужчина обернулся уже в дверях.

— Постарайтесь донести до сына, что эксперименты над живыми людьми добром не кончаются. Никогда. Можете мне поверить, — магистр улыбаться перестал. — И если моё слово для него не будет иметь достаточного веса, пусть обратится за консультацией по этому вопросу к директору Академии.

— Вы… желаете рассказать господину Билюржу о том, что случилось? — с лёгким волнением поинтересовался отец ботаника.

— Рискну предположить, что господин Билюрж и без моего вмешательства обо всём узнает.

— В таком случае… До свидания.

— До свидания, — колдун снова отвесил ему полупоклон.

Когда зачарованная дверь за гостем закрылась, Захария затянулся. Потом выдохнул и затянулся вновь. Снова выдохнул. Тишина, возникшая в лавке, была почти осязаемой. Максу стало не по себе от этого молчания. Морально приготовившись к выговору, он не сводил с колдуна взгляда и гадал, как сильно ему будет больно, если выговор всё-таки состоится.

— Закончил с водными процедурами? — ровно спросил магистр.

— Д-да, Мастер.

— Хорошо. За мной.

Они прошли мимо рабочего стола в комнату, откуда хозяин особняка вынырнул минуту назад, и очутились в просторной кухне. Высокий стол действительно оказался обеденным, у дальней стены над пламенем висел котёл, ящики и полки с банками и горшками рябили повсюду пёстрыми цветными пятнами. К каждой из тар было приклеено по кожаной вставке, все с подписями: соли, сахара, специи всевозможных названий и происхождений покоились под плотно закрытыми крышками — правда, прочесть их Максим не мог, поскольку подписи чародей составил на азракте. Из комодов пахло съестным. Вдоль левой стены тянулись ящики с овощами и фруктами, всё свежее и ароматное.

Макс не набивал живот уже так давно, что от запахов кухни его затошнило. Представить, что сейчас он может насытиться до отвала, выходило с трудом — магистр не производил впечатление человека, просто так планирующего накормить гостя, да ещё и непрошенного. Однако и этому стереотипу, сложившемуся за последние несколько дней, суждено было не подтвердиться.

— Накрой на стол, — велел колдун и, кивнув куда-то вправо, склонился над кипящим котлом. — Тарелки и приборы вон там.

Решив не подпитывать ложных надежд и опасаясь, что два накрытых места будут расценены наставником как наглость, парень выставил только одну тарелку, одну ложку и одну вилку — всё из окаменевшего дерева цвета молока, красивое и увесистое.

— Ты не голоден? — поинтересовался Захария, понаблюдав немного за его действиями.

— Могу сознание потерять, если не поем, — не стал скрывать Макс.

— Тогда не вижу в твоих действиях никакой логики.

Приглашение было идентифицировано с первой попытки и Максим тут же исправил оплошность.

Когда котёл с почерневшим от сажи дном по зову магии воспарил над столом и стал сам себя опустошать в миски, парень не поверил своему счастью. Когда густой пар поднялся над кухней, его чуть не вырвало — настолько сильно скрутился в спазмах желудок. А когда подросток набросился на еду, обжигающе-горячий обед проскользнул в глотку, почти не соприкасаясь с зубами. Ел он быстро, давясь и постанывая, и совершенно не думал о том, как подобное поведение может быть расценено. Захария наблюдал за чужой трапезой с интересом, вылавливая ложкой из похлёбки куски мяса. Пища оказалась достойной — готовить живший в полном одиночестве колдун явно научился давно и делал это на приемлемом уровне, так что нет ничего удивительного в том, что Макс расправился со своей порцией с такой скоростью и разве что только дно не вылизал. Хотя, честности ради, он и самый гнусно пахнущий суп уплетал бы с не меньшим рвением.

— Ещё? — спросил чародей, сохраняя абсолютную невозмутимость.

— Если можно, Мастер, — пользуясь случаем, ответил парень. — Очень вкусно.

Котёл услужливо подлил в миску добавку и вернулся на законное место над тлеющими углями.

— Пока ешь, расскажу о домашних обязанностях и распорядке дня, — с какой-то ленивой меланхоличностью в голосе проговорил колдун. — Подъём в семь утра по местному времени, через полчаса завтрак. Поешь, выполнишь дела по дому — и сядешь за обучение. В час дня обед, потом бытовые поручения — и снова обучение. В семь вечера ужин, дела — и обучение. Ложиться к одиннадцати, перед сном допустим лёгкий перекус. Раз в неделю — ходить на рынок закупать продукты. Список всего необходимого буду оставлять на рабочем столе. В деннике за домом стоит конь — кормить его дважды в день, после завтрака и после ужина. Чем — покажу и расскажу. С уборкой помещений прекрасно справляется бытовая магия, а ухаживать за лошадью я тебе не доверю, поэтому никакого самоуправства. Время от времени также придётся исполнять обязанности подмастерья: ходить к Каглспару за материалами и инструментами, бегать по Эпиркерку по моим поручениям, помогать в работе — разумеется, по схеме «подай-принеси». По крайней мере, первое время, пока не освоишь азракт. Потом подумаю. Работа оплачивается, но имей в виду: любая провинность — штраф. И так как я не привык и не собираюсь привыкать к безалаберному поведению, штраф ощутимый.

Оплата труда парню в этом монологе приглянулась больше всего.

— Начнём, скажем… с сорока медных монет в месяц. По монете за каждый день. Одна небольшая оплошность — минус одна монета. Оплошность серьёзная — минус пять. Вопросы?

— Да, Мастер, есть один: что я могу купить на эти деньги?

— Много чего, если тратить с умом, — наставник улыбнулся немного хищно. — Тридцать монет — это стоимость двухнедельного запаса продуктов, комплекта простой одежды или корма для лошади на неделю. Покупать каждый месяц новые шмотки, полагаю, ты не станешь, моего коня будешь кормить за мой счёт, а своего у тебя пока нет — следовательно, это четыре недели пропитания, причём не впроголодь, как у многих жителей королевства, а вполне сносного. Если тебе каким-то чудом удастся меня не злить, питаться будешь и за мой счёт в том числе, как сейчас. Так что денег, чтобы по частям возвращать долг кузнецу, у тебя останется с лихвой.

Максим поднял глаза и встретился со взглядом магистра, вроде как равнодушным, но определённо принадлежащим человеку забавляющемуся.

А это-то он откуда знает?

— Думаю, ты не утренней росой и не энергией солнечного света кормился, пока добирался до Эпиркерка, — будто прочитав его мысли, пояснил чародей. — Местной валюты у тебя нет. Предположим, в некоторых заведениях могли давать еду бесплатно… Какой-то прожиточный минимум. Но в первый день нашего… знакомства, скажем так, умирающим от голода ты не выглядел. Следовательно, наш щедрый кузнец кормил тебя из собственного кармана. А это, надо думать, недешёвое удовольствие. Долги необходимо отдавать.

— Да, Мастер, согласен, — кивнул парень. — Мы договорились, что я смогу вернуть деньги, когда найду работу.

— Значит, кузнецу повезло. Тем не менее, не стоит думать, что я открыл аттракцион невиданной щедрости. Одна провинность — одна монета. Серьёзная провинность — пять.

Живой скелет неторопливо закончил трапезу и снова потянулся к трубке.

— Местные пользуются медными, серебряными и — очень редко — золотыми деньгами, — пояснил он. — По крайней мере, большинство из них золота в глаза не видело и уж точно не держало в руках. Курс на удивление прост: один золотой — пятьдесят серебряных, один серебряный — пятьдесят медных. Запомнить не сложно.

Парень кивнул.

— С этим разобрались… Более подробные инструкции буду давать по ходу дела. Всё, что сейчас требуется — подходить к делам ответственно и не филонить. Замечу, что отлыниваешь — можешь идти на все четыре стороны. И последнее, не менее важное — придётся слегка изменить твоё имя.

— Почему?

— Потому что ты больше не на Земле, — Захария выпустил клуб дыма ему в лицо: пахла курительная смесь яблоками. — Для аборигенов «Максим» звучит инородно, а тебе необходимо адаптироваться под это измерение, если хочешь преуспеть. Скажем… Максимус будет в самый раз. С латыни — «величественный», «наибольший». Думаю, оно подходит — чтобы достичь в новом мире успеха, придётся выжать из себя всё старание до последней капли.

Юноша уловил в последних словах неприкрытый намёк и почувствовал, как вместе с тревогой в нём впервые за всё время пребывания в особняке зарождается сладкое предвкушение.

— Если местные начнут задавать вопросы или попытаются подорвать твою рабочую деятельность, представляйся моим подмастерьем, — подытожил колдун. — До Ученика ты не дорос. Когда дорастёшь — сообщу, не сомневайся.