Ученик Истока. Часть I

Кто растёт без страха...

В шесть пополудни, как и было оговорено, в особняк с неофициальным визитом нагрянула чета Агнеотисов: глава семейства, его прелестница-жена и их общий старший сын. Все трое, одетые не парадно или нарядно, но со вкусом и лоском, присущим дворянству, явились минута в минуту в установленный срок, и их появление сопровождалось терпким ароматом напряжения, скользнувшим по воздуху во все уголки дома.

Максим с понуро опущенной головой намывал тарелки, когда дверь в особняк самостоятельно отворилась перед гостями. Захария, выражаясь тактично, был весьма опечален тем фактом, что подопечный не озаботился посудным вопросом до его возвращения, поэтому, не долго думая, сообразил достойное наказание: теперь парень будет заниматься порядком на кухне всю следующую неделю (в его новые обязанности входила, в числе прочих, чистка котла, и это стало отдельной графой завуалированных издевательств в обновлённом расписании: Макс практически с любовью в сердце вспоминал теперь старую-добрую сковородку с пригоревшей яичницей, пока драил от копоти пузатый чугун размером с половину его самого).

Очередное творение колдуна в сфере бытовой химии — мыло из жира, масел, кристаллической крошки, тысячелистника и яблочной эссенции — со своей частью работы справлялось отлично, так что винить в медленном прогрессе парень мог разве что себя и не из плеч растущие руки, но ни посасывающее чувство стыда, ни жгучее любопытство, ни страх нарваться на неприятности не влияли на скорость работы так, как влияла тревога. Визита Агнеотисов он ждал с тягостным и мрачным предчувствием ещё больших проблем — находиться в одном пространстве или хотя бы пересекаться в ближайшее время с Давидом по понятным причинам не хотелось, а тут ещё и дурное расположение духа Захарии фонило, подчёркивая общую беспокойную атмосферу и неприятно покалывая в щёки иголочками холода. Одним словом, кривоногий Хошо порядочно подгадил — не случись его в лавке, не уйди у Макса столько времени на чужие разборки, в которые он за каким-то дьяволом опять влез по самые уши, и магистра по возвращении домой ждала бы чистота и выученные уроки.

Как маму подвёл, — безрадостно идентифицировал внутреннее своё самочувствие юноша.

Про то, как прошёл Совет, Захария предсказуемо не распространялся. Более того — со спонтанным визитом членов торговой гильдии, как и предупреждал, он разобрался невероятно быстро даже по собственным меркам. А это уже был не просто знак, а настоящий Значище — магу кровь из носу требовалось как можно скорее остаться одному и как следует всё обдумать. Или, что тоже не исключено, банально отдохнуть от вездесущих людей, каждую минуту норовящих дёрнуть одеяло его внимания на себя. Нервно посасывая трубку и выдыхая на поверхность стола густой розовый дым, чародей писал письма весь следующий час после отбытия Симеуса и компании: одни были длинными, на несколько листов, другие выходили короткими, всего в несколько строк. Оставляя на каждом неизменную печать птичьего черепа и надёжно запечатывая бумагу заклинанием, он только и успевал вызывать Вову — под конец рабочего дня грач, не обладавший ни человеческой мимикой, ни человеческой речью, выглядел измотанным до крайности и получил право остаться на ночь на приглянувшемся ему серебряном подсвечнике, где тут же и уснул, уткнувшись клювом во взъерошенную грудку.

Затем чародея увлекли на первый взгляд рутинные обязанности, но наблюдавший за ним краем глаза молодой Путник вскоре заметил, насколько поверхностно погружается в свои задачи колдун. Мыслями он пребывал где-то не здесь, где-то очень далеко, и чем дольше птичьи руки натирали до блеска очередной подвернувшийся кинжал специальной тряпочкой, тем злее и острее становилось его и без того не самое круглое и доброе лицо.

Всё плохо, — заключил невероятно догадливый в последнее время Макс.

Когда зашли в зал потомственные маги огня, юноша поблагодарил архитектуру особняка, что с их угла не видно кухни — узнай Давид, чем занимается утренний обидчик, наверняка если и не вслух, то мысленно бы над ним посмеялся. А посмешищем становиться у парня желания не возникало, на кону стояла и без наказания скверная репутация.

— Приветствую, — раздался тихий и серьёзный голос Захарии.

Не зная, как поступить правильнее, подмастерье аккуратно выглянул в узкий коридорчик. С посудой он расправился — остался только треклятый котёл — и решил, что не выйти и не поздороваться будет проявлением невежества. Или, не исключено, даже грубости — правила приличия местной аристократии всё ещё оставались для него непознанными.

— Приветствую вас, господин магистр, — мужчина лет пятидесяти с почти полностью седыми волосами и серыми глазами изобразил полупоклон. — С моей супругой вы знакомы — на прошлогоднем банкете вы обсуждали вопросы регламентирования боевой магии, помните?.. Старшего нашего сына, Давида, мне также нет нужды представлять — вы знакомы.

— И довольно давно, — кивнул колдун, поднявшись из-за стола. — Хватит топтаться за моей спиной, Максимус, выйди уже.

Точно чует меня. Затылком.

Парень дал себе слово по возможности не пересекаться с Давидом взглядами, но, стоило войти в узкий заставленный комодами коридор, отделявший торговый зал от кухни, они, разумеется, тут же переглянулись. Выглядел студент взволнованным, но вместе с тем испытывал какую-то слабую пародию на радость — предположительно, расслаблялся, поскольку теперь решать созревшую проблему будут те, кому и следовало изначально этим заняться.

— Мой подмастерье, — не вложив ни грамма удовольствия в голос, представил чародей молодого Путника. — Уверен, вы не станете возражать, если через какое-то время он уведёт господина Давида на променад во внутренний двор — нечего детям слушать разговоры взрослых.

Эйн, быть может, и стал бы возражать, но предложение его собеседник построил таким образом, что шансов на успешное удовлетворение апелляции не оставалось никаких. Решив, видимо, не терять зря драгоценное время на бессмысленные дебаты, глава рода Агнеотисов, кивнув, усадил жену на стул для гостей, который обычно прытко подскакивал клиентам прямо к ногам, встал за её спиной и жестом велел сыну отойти к круглому столу возле входа. Давид распоряжение выполнил беспрекословно и, как почудилось Максу, излишне расторопно и подчёркнуто-послушно. Каждый из членов семьи занял своё строго определённое правилами приличия место, как фигуры на шахматной доске, и молодой Путник против воли провёл безрадостную параллель: ему показалось, что король откровенно прикрывается своей королевой.

— Я осведомлён, что наша проблема вам известна, — заговорил мужчина, положив на плечи Ровен обе руки. Указательный палец венчал перстень — похожий на тот, что висел на цепочке у школяра и что в качестве гарантии оставил себе Захария, вот только в заложенный перстень не был инкрустирован крупный рубин. — Мы хотели бы узнать, как продвигается расследование.

Чародей посмотрел ему в глаза каким-то до ужаса равнодушным взглядом, не мигая и не отводя — в подобных условиях любому бы стало некомфортно, и Макс вынужден был признать не без уважения, что старший Агнеотис вытерпел сканирование достойно. Идеально прямая спина, широко расставленные плечи, уверенная стойка и слегка приподнятый подбородок — Эйн держался так, как его обязывал держаться статус. Вот только в тёмно-синем особняке на Чёрной площади привычные границы и стандарты скорее не работали, чем работали хоть иногда. С высоты своего немаленького роста дворянин возвышался и над супругой, и над рабочим столом колдуна как скала, но это не только не вынудило Захарию выпрямиться в стуле, чтобы хотя бы сымитировать равное положение глаз, но и спровоцировало его растечься, полностью откинувшись в рабочем кресле, по спинке, расслабленно и даже отчасти провокационно. Из скалы, нависшей над окружающими, гостя стремительно превращали в того, кого с минуты на минуты отчитают по всей строгости закона.

— Во-первых, — ровным голосом заговорил чародей после того, как несколько раз затянулся трубкой, — И я надеюсь, что донесу до вас эту мысль максимально доступно: я не имею к стражникам города или королевской гвардии никакого отношения.

На лице Эйна закономерно отразилось замешательство, но он тактично сделал вид, что понимает, к чему вообще был озвучен данный тезис.

— Я… об этом осведомлён, господин магистр.

— В таком случае, не понимаю, откуда берётся ваш начальственный тон, господин Эйн, — чуть жёстче, чем того требовали обстоятельства, продолжил колдун. — Насколько я помню, расследовать покушение на мадам Ровен я не нанимался, да и аванс за эту работу мне никто не приносил.

Теперь до мужчины дошло. Приятное лицо на секунду окаменело, таким образом, наверное, он демонстрировал степень своего недовольства. Но затем, приняв пока за аксиому тот факт, что не ему сейчас устанавливать условия разговора, старший Агнеотис вновь смягчился. К слову, ненадолго — Захария явно намеревался показать зубы и даже пустить их в ход и с каким-то злым торжеством переключил темп беседы с шага на первую космическую.

— Во-вторых, и эту информацию я хочу донести до вас ещё доступнее: вы не производите впечатление людей, обеспокоенных обстоятельствами — или хотя бы осознающих, в насколько глубокой… яме можете оказаться. Учтя ваше социальное положение и доступ к высшему образованию, я пребываю в нескрываемом смятении от этого впечатления: оно ставит под большой вопрос наше потенциальное сотрудничество. Включаться в проблему больше вашего я не намерен.

— Прошу прощения? — Эйн медленно приподнял одну из бровей, подчёркнуто-вежливо перейдя на особенный, пониженный тон, после которого обычно стреляются. — Не могли бы вы пояснить, господин магистр?

— Казалось бы, куда уж доступнее, но да, мог бы. Вашему сыну едва исполнилось двадцать, он ещё алкоголь в публичных заведениях пить не имеет права, — скрипнул зубами Захария, — Но уже относится к покушению гораздо ответственнее, чем оба его родителя — взрослые люди. Идут третьи сутки с момента, как подбросили проклятье, а это всего лишь первая наша беседа. Сначала вы не потрудились выделить полчаса в своём плотном графике, чтобы прийти сюда, а теперь, когда господин Давид буквально выпросил у вас время на нашу встречу, требуете «узнать, как продвигается расследование». Такого пояснения вам достаточно, господин Эйн, или мне стоит ещё немного конкретизировать? Прежде чем вы попробуете что-нибудь возразить, оскорблённо нахмуриться, сделать отсылку на Кодекс или напугать попранной дворянской честью, позвольте дать настоятельную рекомендацию: если жизнь вашей супруги вам и правда дорога, будьте любезны в полной мере осознать, насколько много ещё получасовых встреч вам придётся организовать со мной. И не стоит, — замедлившись, вплетая в голос теперь отдалённо смахивающий на шипение змеи звук, подвёл итог вступительной части чародей, — Даже не миг допускать мысль, что я имею какое-либо отношение к стражам или гвардии. Я не собираюсь вкладывать время и силы в дело, которое не интересует вас.

Повисла крайне неприятная пауза, липкая и вязкая. Мадам Ровен — роскошная женщина не более тридцати пяти лет на вид с не менее роскошными огненно-рыжими волосами, убранными в сложную причёску, благоразумно сохранявшая до этих пор молчание, мягко положила свою узкую белую ладонь поверх ладони мужа, когда почувствовала, с какой силой его пальцы сдавливают её плечи, и не менее мягко заговорила:

— Вы правы, господин магистр. Однако, боюсь, в сложившемся… недопонимании виновата я. Мне следовало сразу донести до Эйна всю серьёзность появившейся угрозы, но…

— Прошу вас, госпожа Агнеотис, я ненавижу, когда из меня пытаются сделать идиота, — попытка сгладить углы только сильнее раззадорила скверное настроение колдуна, но речь его сменилась на вежливую и ровную обратно пропорционально внутренней злобе. — Впрочем, я могу сделать вид, что верю каждому вашему слову, если вам так будет удобно. Остановимся на том, что каждый из вас должен с этого момента относиться к посылке от преступника так же, как относится господин Давид: предельно ответственно и серьёзно. Попытка убить вас, мадам Ровен, повторится — это вопрос времени, и я не могу гарантировать, что в следующий раз вам повезёт и ваш сын окажется поблизости, чтобы её предотвратить.

Выждав приличное количество секунд, чтобы убедиться — смысл его эмоционального пролога дошёл до Агнеотисов одинаково ясно — Захария махнул рукой куда-то в угол. Из темноты прискакал ещё один стул — и после того, как Эйн, старательно подавляя раздражение, опустился на него рядом с женой, чародей беспокойно взялся за перо.

— Какую конкретно информацию о наших беседах до вас довёл господин Давид? — что-либо записывать, вопреки ожиданиям, он не планировал: писчий инструмент тут же завертелся в костлявых пальцах, выступая, видимо, в роли игрушки-антистресса. — Кратко. Проведём сверку, после чего юноши смогут нас покинуть.

— Давид рассказал, что принёс вам посылку, адресованную моей жене, — ловко контролируя интонации и ни единым звуком не показывая истинных эмоций, пояснил глава рода Агнеотисов. — Что внутри была проклятая вещь и что вы сперва ходили с этой вещью во дворец к магистрам Света и магистру Реки, а сегодня посетили Совет королевского Круга.

— Хорошо. Ещё?

— Также он рассказал, что получил от вас защитный амулет.

— Вы его носите? — змеиные глаза Захарии пристально посмотрели на мадам Ровен.

Ни мускулом не дрогнуло светлое лицо с россыпью светло-рыжих веснушек: женщина без лишних объяснений слегка отогнула кружевной воротничок лёгкого чёрного платья — отогнула с достоинством и естественной статностью, которых Максим не смог разглядеть в подчёркнуто-властных движениях Эйна — и вытащила за тонкий шнурок из оленьей кожи знакомую парню серебряную монету, покрытую узором нечитаемых без микроскопа геометрических фигур.

— Первая приятная новость за день.

Чародей поднялся на ноги и отошёл к комоду, где в разноцветных бархатных мешочках хранились не обработанные пока магией ювелирные безделушки. Почти не глядя сунув руку во второй выдвижной ящичек справа, он извлёк особенно маленький кулёк, вернулся к рабочему столу и мягко уложил его возле себя.

— Догадываетесь, что внутри? — на всякий случай уточнил колдун, не сводя с Эйна взгляда.

— Догадываюсь, — мужчина поджал губы. — Давид рассказал мне и об этом.

— Теперь, когда диалог ведут уже взрослые люди, обязан уточнить: устраивают ли вашу семью условия, на которых господин Давид заключил со мной сделку?

— Нам хотелось бы вернуть перстень его законному владельцу, — густые причёсанные брови старшего Агнеотиса плавно сдвинулись к переносице, и когда речь зашла о предмете договора, в его звучном и низком голосе наконец прорезались нотки истинного эмоционального состояния. Если верить реакции Давида и тому, как плавно и красноречиво вжалась в его широкие плечи рыжая голова, отец принятого решения, мягко говоря, не одобрил. — Эта вещь — родовая реликвия, передающаяся по мужской линии от деда внуку, и ей не следует оставаться где бы то ни было или разделяться со своим хозяином. Однако, — лицо Эйна заметно ожесточилось, — Очевидно, раз она в принципе оказалась в вашем распоряжении, полагаю, Давид ещё не готов…

— Отец…

— …к владению родовым достоянием, именем и честью, равно как и к наследству нашей ветви в полном смысле этого слова, — жёстче и на удивление тише закончил мужчина, отрезав сыну путь оправдания. — Следовательно, теперь это уже не имеет значения, и вы можете оставить перстень в качестве залога, если вам так будет угодно, до момента, пока его законный владелец не докажет, что имеет на него права.

Захария всё тем же пристальным взглядом посмотрел на окаменевшего за отцовской спиной школяра. Несчастный, предпринявший попытку объясниться и не получивший такой роскоши, побледнел как полотно — его напряжённая поза, поднятые плечи, пригвождённый к полу взгляд и сжатые кулаки отражали всю степень собственного бессилия и бессмысленной злости отчаяния.

— Господин Давид, полагаю, рассказал вам, что это я выбрал объект гарантии — и забрал его прежде, чем получил согласие.

Эйн на миг замер — судя по всему, этой информацией он прежде не располагал.

— Я размышлял о том, что ещё мог бы сделать простой студент третьего курса, когда на кону стояла жизнь горячо любимой матери, — даже не стараясь изобразить диалог с самим собой правдоподобно, тихо рассуждал вслух колдун, направив взгляд теперь куда-то в пустоту, — Когда несовершеннолетие не позволило пользоваться счетами семьи, личные сбережения уже расписаны на годы обучения в Академии вперёд, а родители не пожелали заняться вопросом собственной безопасности — все обстоятельства вынуждали юное дарование действовать самостоятельно, принимая ответственность взрослых на свои хрупкие плечи, которую ему не пришлось бы принимать, если бы этим потрудился озаботиться клан… К тому же, разве молодой юноша мог возразить магистру Захарии, убийце, чья дурная слава идёт далеко вперёд него, бесчеловечному палачу, почти что чудовищу во плоти. Прямо-таки сделка с дьяволом получалась, не иначе… Впрочем, — он легонько хлопнул ладонью по столу, — Не мне судить о методах воспитания и регулировке подобных вопросов внутри древних чародейских кланов, к коим я не имею никакого отношения. Как пожелаете.

Когтистая рука легко сгребла в кулак бархатный мешочек, и стоило магу только начать подниматься с кресла, Эйн вежливым жестом его остановил.

— Несмотря на поступок Давида, я, пожалуй, хотел бы узнать… об альтернативных способах регулирования данного вопроса. Если вы не возражаете, — держа лицо, аккуратно сказал мужчина.

Мельком брошенный взгляд на студента подтвердил предположение: Давид едва не прослезился от счастья, пока не видит отец.

— Мог бы, — равнодушно кивнул Захария. — Но сперва молодые люди удалятся во двор.

Темнело в городе быстро — примерно так же быстро, как закончилась информативная часть вечерней встречи для Давида и Макса. Стоило им обоим перешагнуть невысокий порожек и оказаться на крыльце, дверь за ними мягко затворилась, как ножом отрезав начало более серьёзного и предметного разговора внутри, и парни, замерев в нерешительности спиной к особняку, оставаясь какое-то время неподвижными, не поворачиваясь и не произнеся ни слова, только через несколько секунд заметили, насколько одинаково внимательно стараются прислушаться — не просочится ли сквозь Оглушающий щит хоть какое-нибудь словечко. Синхронность принятого решения смутила обоих, и недавние соперники, переглянувшись, поспешили отвернуться каждый в свою сторону.

О, как ненавидел Максим это чувство в детстве! Когда тебя вот так безапелляционно выставляют за порог «прогуляться», потому что считают, что эти разговоры «не для маленьких» и что при них тебе ни в коем случае нельзя присутствовать! Хотя это было давно, хотя после смерти отца оба брата Вороновских в одночасье стали достаточно взрослыми для обсуждений подобного рода, хотя парень уже много лет не сталкивался с жестоким «пойди погуляй», ассоциация всплыла сама собой и больно ударила по забытой микроскопической травме. Если, конечно, это вообще можно было назвать травмой — так, скорее, всюду следующее за тобой неуловимое ощущение собственной неполноценности. В детстве Макса подобные ситуации возмущали: ему казалось чудовищно несправедливым вот так делить людей на «достойных» и «недостойных» (а именно «достоинство» всплыло почему-то в его неокрепшем сознании как основная причина выгнать ребёнка с кухни и отправить играть в спальню). Он считал себя человеком достаточно вменяемым, чтобы понять обсуждаемую тему — и даже дать вполне разумные комментарии… Наверное, именно из-за них его до таких бесед и не допускали.

Теперь юноша снова почувствовал себя пятилетним мальчиком, к которому относятся со снисхождением, присущим людям более старшего возраста. Мимолётного взгляда, брошенного на профиль Давида, оказалось достаточно, чтобы стало ясно: Агнеотис его негодование разделяет.

Впрочем, было и ещё кое-что, что беспокоило Максима в эту минуту. О чём, простите, им разговаривать — и, что ещё важнее, как долго? Да, Давид принёс свои якобы искренние извинения, а Макс якобы не менее искренне спустил стычку на тормозах — казалось бы, топор войны зарыт, живите и радуйтесь, изображая дружелюбие в те (не такие уж и редкие, к сожалению) моменты, когда судьба и обстоятельства вынуждают присутствовать в обозримой близости друг от друга. Вот только даже если Давид и принёс свои извинения по-настоящему искренне, даже если он и по-настоящему раскаивался за то, что на ровном месте вспылил и обвинил в собственных неудачах другого человека, то вот молодой Путник ему этого точно так просто не забыл и не забудет. Да и кого, господи боже, он пытался обмануть? Утренний диалог едва не перетёк в старый-добрый мордобой, настолько глубоко взбудоражил обоих; поведение Агнеотиса Максим расценивал как категорически неприемлемое, а на такой тип личности, как выяснилось, и вовсе, похоже, страдал аллергией — ему теперь следовало приложить немало усилий, чтобы вести себя прилично и не отбрасывать на сомнительную репутацию «убийцы» Захарии ещё более мрачную тень «дрянного наставника».

Впрочем, и Макс был в этом практически на сто процентов уверен, рыжий школяр никакого «искреннего раскаяния», разумеется, не чувствовал. Воспитание, конечно, обязывало аристократика сгладить последствия собственной опрометчивости, но не более того, так что вряд ли в эту минуту обоим выставленным за дверь молодым людям хотелось находиться в обществе друг друга хоть сколько-нибудь. Напрашиваться Максим не стал бы принципиально: самодовольные индюки, не способные принять на себя ответственность за свои ошибки, его не прельщали…

Если бы не чёртово распоряжение колдуна.

Нервно топчась возле двери, Путник активно соображал. Пауза всё растягивалась и растягивалась, дискомфорт усиливался с каждым мигом, проведённым в молчании, но ни один из юношей не решался наполнить образовавшуюся пустоту словами, поскольку попросту не знали, с какого конца к ней подступиться — следовало ли вежливо предложить Давиду, скажем, пройтись по саду? Или посидеть на лавочке на крыльце? Поговорить о погоде или об этой его любимой Академии? Стоило ли заикаться о проклятье, запертом в браслете и едва не прикончившем мадам Ровен? Нет, об этом не стоило даже думать…

— То чудище, — храбро сразившись с одолевавшей его неловкостью, первым подал голос Агнеотис. — Конь господина магистра…

— Дрозд, — кивнул Максим, обрадовавшись, что не ему пришлось изобретать тему беседы. Однако, очевидно, простого напоминания имени могло оказаться недостаточно — на этом разговор бы и закончился, и студент вряд ли во второй раз попытается заговорить первым. Поэтому парень добавил то, за что при необходимости можно было легко зацепиться и что можно было не менее легко при желании проигнорировать: — Интересная животина.

— Интересная? — переспросил, ухватившись за подсказку, Давид и повернулся к собеседнику в пол-оборота. — Занятные у тебя понятия об интересном, Максимус.

— А что, много ты плотоядных лошадей видел, скажешь?

Студент признал справедливость этого вопроса мелкими и быстрыми кивками головы. Мимикой он управлял хорошо, поэтому ни вытянутых в задумчивости трубочкой губ, ни поджатого подбородка не показал — только брови слегка нахмурил, идеально скопировав выражение лица своего отца.

— И где господин магистр только отыскал эдакий… экземпляр.

— Он его…

Макс вовремя осёкся. Будто ангел-хранитель успел нашептать слова наставника на ухо: «При помощи некоторых не совсем легальных магических манипуляций я его… усовершенствовал». О не совсем легальных магических манипуляциях распространяться, скорее всего, не стоило, но начало фразы уже произнесено — лучше не сажать в душе пытливого школяра зерно сомнения, так что Максу пришлось как можно стремительнее подобрать достойную альтернативу подлинной истории.

— …с Земли привёз, — он старательно сократил заминку, переведя её из статуса «подозрительно» в статус «просто вспоминал», силясь изобразить на лице напряжённую мыслительную деятельность. — Я так-то не разбираюсь, но Дрозд вроде какой-то дорогой породы.

— С Земли? Так вот почему… Ясно.

Давид покосился на иноземного сверстника, думая, насколько уместной сейчас станет спонтанная откровенность. Там, в конюшне, он малодушно посчитал Максимуса трусом и дремучим глупцом, впервые увидевшем вставшую на свечу лошадь, и почти весь день потом возвращался к прокручиванию у себя в голове кадр за кадром тех неприятных событий и не менее неприятных его на них реакций. Совесть терзала студента как дикая кошка, и стоило только ближе к вечеру немного поутихнуть её боевому шипению, молодой Путник ясно дал понять: жеребец, питающийся мясом и нападающий на неосторожных прохожих, привезён из его родного мира. А значит, молодой Путник с ними уже сталкивался, знал, насколько опасен такой контакт, и инстинктивно предпринял попытку защитить того, кто этой опасности ожидать не мог. И значит, молодой Путник не просто не трус, вздрогнувший от естественного для Агнеотиса зрелища, но ещё и не глупец — напротив, прекрасно осведомлённый о возможном исходе подобного столкновения человек.

— Что? — попытался всё-таки уточнить Макс, не видя, впрочем, ни малейшего шанса получить в ответ честность.

Давид отвернулся. Ему абсолютно точно не нравился этот парень. Не нравилось, какое влияние его присутствие оказывает, какие низкие эмоции пробуждает в воспитанном юном маге. При одном только упоминании имени Максимуса студент внутренне переворачивался от негодования и злости, ревниво кусая щёки — мечта работать на магистра никуда не исчезла, — но ещё отчётливее неприязнь проступила в тот миг, когда Максимус омерзительно-проницательно сказал то-самое-слово.

«Завидуешь».

И крепла с каждой минутой весь этот день, потому что, прокручивая эти недостойные мысли в своей голове, Давид всё яснее видел: и правда завидует же… и наматывал на клубок злобы всё новые и новые слои, как моллюск наматывает на песчинку слой за слоем тончайший перламутр. Его жемчужина росла редкой, чёрной, росла слишком быстро — это выбивало школяра из равновесия ещё пуще, провоцировало стыд за собственное недостойное поведение, создавая замкнутую, стремительно стягивающуюся у него на горле петлю.

— Ничего, — качнул головой Агнеотис, вцепившись взглядом в быстро темнеющее небо.

Давид прекрасно знал, насколько новый Путник проницателен. И знал, что прямо сейчас, в эту самую секунду, пока он малодушно старается прикрыть свою обнажённую низость фиговым листком равнодушия, пока старается не смотреть собеседнику в глаза, этот парень считывает каждую незначительную деталь, прекрасно всё осознаёт и прикидывается наивным слепцом из вежливости. Чем дольше Давид видел на лице напротив заторможенную растерянность, тем отчётливее понимал также, насколько жалок и слаб он по сравнению с Максимусом, которого ещё утром звал трусом и дремучим глупцом.

Чёрную жемчужину обволок очередной слой.

— Ладно, — пожал плечами Макс, делая вид, что совсем не обеспокоен зашедшим в тупик диалогом.

Он категорически не понимал этого странного и слегка придурковатого Агнеотиса. Рыжий выглядел так, словно съел лимон и запил водкой, но поспорил при этом на косарь, что не сморщится ни от первого, ни от второго. У него внутри бурлил какой-то неприятный водоворот, но что именно это значило, какие конкретно мысли нёс в себе вихрь и почему поднимался всё выше, определить бы не удалось как ни старайся. Да и кто этому аристократику, в сущности, без пяти минут бездомный чужеземец, чтобы лезть в душу с расспросами? Ещё утром Максим готов был как следует съездить по веснушчатой физиономии кулаком — и, кстати говоря, прекрасно видел, что веснушчатая физиономия с не меньшим удовольствием зарядила бы обидчику в ответ. Нет, конечно, у кого-то история вечной и лучшей дружбы и начинается со взаимной непереносимости, но… у Максима таких историй ещё не случалось. Если кто не нравился сразу, не понравится уже никогда.

Вот только им ещё следовало о чём-то разговаривать. Неопределённое количество времени. И… всё бывает впервые, разве не так? Стоило хотя бы попробовать?

Даже в телефон как назло не уткнуться…

— А чего ты про Дрозда-то спросил?

Очевидно, Агнеотис к этому моменту уже настолько глубоко погрузился в одному ему доступные безрадостные размышления, что резко прозвучавший вопрос вынудил его невольно вздрогнуть. Пелена с голубых глаз юного мага спала не сразу.

— Ах, да. Дрозд. Видишь ли, столкновение с ним стало за сегодняшний день одним из самых… ярких переживаний. И не могу сказать, что радостных. Я много размышлял об этом и в какой-то момент осознал, что мне не хватает данных.

— А. Ну, спрашивай, если что, — Макс как мог спокойно пожал плечами и разместился-таки на несчастной лавочке у входа в особняк.

Приглашать собеседника присоединиться ему показалось слегка опрометчивым — Давид же не дурак, должен понимать, что в его мнимое утреннее раскаяние никто не поверил. Но всё же жестом указал на свободное место рядом с собой — потому что он не быдло и с правилами приличия, вопреки мнению некоторых, всегда был на короткой ноге. Захочет — сядет, не захочет — и хер с ним.

Притвориться расслабленным и открытым к беседе стоило хотя бы ради собственного комфорта, поскольку присутствие поблизости рыжего раздражающего фактора, чувствующего в свой адрес враждебность, не дало бы парню спокойно отдохнуть от азракта, мытья посуды и практически постоянного психоэмоционального напряжения, вызванного присутствием чародея. А если уж говорить совсем откровенно, свободного времени у Макса за последние несколько дней было кот наплакал — жалкий промежуток в несколько минут между тем, как почистить вечером зубы, и тем, как голова коснётся подушки, поскольку потом он сразу же проваливался от усталости в глубокий сон сомнительной восстанавливающей способности. Пока появилась возможность перевести дух, следовало минимизировать враждебность среды и насладиться шансом вытянуть ноги.

— Правда, я о нём почти ничего не знаю, — и, опять же… Стоит. Стоит попытаться. В конце концов, я ничего не теряю, если и на этот раз Агнеотис окажется мудаком.

Давид, сомневаясь всего миг, шагнул в указанном направлении и мягко и элегантно опустился слева от Путника на прохладные доски скамьи. Приглашающий жест он расценил как знак расположения… А если учесть, на какие выводы его натолкнули сегодняшние размышления, сиюминутным расположением Максимуса следовало воспользоваться. Невзирая на выводящую из себя способность иноземца видеть вещи такими, какие они есть, и называть их своими именами. В лоб.

— Ты за ним ухаживаешь, если я понял правильно, — уточнил студент, поправив натянутую на коленях ткань недешёвых брюк.

— Ну… И да, и нет. Я кормлю его и… его корм. Захария… как бы так помягче выразиться… аккуратно намекнул, что вырвет мне руки и вставит не в плечи, если я без разрешения проявлю инициативу в отношении Дрозда. А я дорожу всеми своими конечностями, знаешь ли.

Агнеотис сдержанно усмехнулся.

— По твоему мнению, он и вправду способен… вырвать тебе руки?

— По моему мнению? — настала очередь Макса переспрашивать. — Давай так. Я у него, конечно, всего четвёртый день живу и всё такое, но одно уяснил точно: если Захария говорит, что сделает — он, сука, сделает. Особенно если угроза касается неприкосновенности его территории: есть такая категория людей, которые ненавидят нарушение их личного пространства и готовы убить любого чужака вне зависимости от роста и комплекции, и Захария стопроцентно один из них. Такой… как бы так… росомаха.

— Росо-кто?

— Росомаха. Животное такое, на Земле обитает. Страшная тварь.

— Имеешь в виду, безобразная?

— Да нет… Знаешь, как выглядит барсук?

Давид смущённо покачал головой.

— Так, ладно, а енот?

— У нас подобных зверей не водится, Максимус.

— Ладно, проехали. Короче, росомаха — это что-то вроде большого кота. Коты, надеюсь, у вас бывают?.. Ну вот, как большой кот и маленький медведь в одном лице. Только морда вытянутая и нос как у собаки. И крупнее раз в пять. А ещё у них здоровенные мохнатые лапы и когти крючком.

— Пусть так, — тактично улыбнулся студент, — И к чему эта информация?

— К тому, что росомахи — жестокие, свирепые хищники, — пояснил Макс, ухватившись за интересную для самого себя тему и таким образом отвлекаясь от сомнительности своей компании. — Несмотря на довольно скромные размеры, они могут атаковать и прогонять от своей территории животных, которые крупнее и сильнее во много раз, они не боятся ни медведей, ни тигров… Я когда на Захарию смотрю, постоянно почему-то вспоминаю про росомаху. Не знаю, правда, зачем тебе всё это.

Странный какой-то у нас разговор выходит.

— Ты действительно крайне занимательный человек, Максимус.

Это сейчас комплимент был или оскорбление?

— И… — Давид замешкался, будучи не до конца уверенным в легитимности возникшего вопроса, но затем всё же решился и закончил: — Как ты оцениваешь службу на господина магистра? Если это не тайна, разумеется.

— «Всё пучком», как у нас на родине говорят, — снова пожал плечами Макс. Помолчав немного и покусав губы, он, правда, опустил голову и взялся за скрупулёзное изучение невесть откуда взявшейся дырки на мыске кроссовка. — В моём положении грех жаловаться, я понимаю, но… Хотя ладно, неважно. Забыли.

— Но?

Отступать школяр не намеревался. И пускай его попытки разузнать побольше были не столько раздражающими или опасными, сколько нелепыми и даже с какой-то точки зрения жалкими, удовлетворять не-очень-праздное-любопытство Путник не планировал. Ясно как день, к чему клонит этот аристократик — разведать обстановку, втереться в доверие, покрутиться немного ужом, чтобы притвориться своим, а потом выкинуть какую-нибудь гадость.

Если бы не приказ наставника… И не острый дефицит обычного человеческого общения.

Последний раз, когда разговор с ровесником Максим мог бы назвать приятным (или хотя бы не ужасным), он общался с Фрилеймой. Но это было четыре дня назад — четыре мучительно долгих дня, — и с тех пор столько всего успело произойти в на первый взгляд скучном и однообразном городе, что ему хотелось просто по-человечески с кем-нибудь поделиться. Раньше была Дашка, ещё раньше — Стёпа, но даже цивилизованный двадцать первый век родного города не нагружал парню мозги так, как нагружало это тёмное средневековье, и на Земле стремление «поговорить» оставалось полупрозрачным, ненавязчивым и быстро удовлетворялось перепиской в социальных сетях, ничего не значащими ссорами в комментариях или искусственно вызванным переживанием за судьбу придуманных героев какого-нибудь сериала. Окружённый бесконечным потоком информации, лившимся со всех билбордов и из каждого угла поисковика, Макс не успевал задумываться, насколько ему на самом деле не хватает живого общения с другими людьми — и когда обстоятельства бытия запустили медиа-голодовку, хватило жалкой недели, чтобы несчастный начал задыхаться.

К моменту, когда оба вынужденных собеседника оказались на лавочке возле входа в дом чародея, Максим дошёл до точки кипения: если бы не утренняя стычка и взаимная неприязнь, он уже трепался бы без умолку.

— Слушай, Агнеотис… — Путник вздохнул. Ему не очень приятно было признавать необходимость расставить все точки над «и», но интуиция подсказывала: сделать это следовало прямо сейчас, во избежание ещё более неудобных ситуаций в будущем. На случай, если он ошибся, а рыжий действительно признал неправоту и глубочайше раскаялся. — Или как там правильно произносится… Не то чтобы мне нечем было поделиться, но давай говорить прямо: мы с тобой не друзья и даже не желаем друг другу хорошего. Ты меня конкретно так вывел из себя утром, да и я тебе явно не нравлюсь. Так что вряд ли хорошей идеей будет изливать душу, не находишь?

Желание потрепаться — всего лишь сиюминутный порыв. Даже если это и успокоило бы нервную систему Максима на какое-то время, даже если бы и удовлетворило древний инстинкт быть частью сообщества, оно того просто-напросто не стоило. Уж лучше дождаться появления Лейм… или, может, даже попробовать найти её самому. Она — единственная, кто производил впечатление человека открытого и от которого вряд ли когда-нибудь огребёшь ножом промеж лопаток.

Студент не сразу подобрал верные слова для достойного ответа: в первый миг его захлестнула поднявшаяся было волна возмущения, и только громогласное напоминание о дворянской чести, прозвучавшее в голове голосом отца, заставило поуспокоиться. Чести — и выводов, которые он сделал за сегодняшний день. Очередному конфликту не принести плодов, не заставить пришельца смягчиться и не убедить довериться хоть немного — ничто из того, чего мог раньше добиться школяр подобными выпадами в чужой адрес, здесь попросту не работало. А показать характер, взбрыкнуть, чтоб не повадно было?.. Что же. Так он уже действовал — строптивый нрав произвёл на оппонента совсем не тот эффект, к которому Давид привык.

— Знаешь, Максимус, я же прекрасно понимаю, чем вызвана твоя враждебность, — придав интонации побольше спокойствия, с правдоподобным смирением отвёл взгляд студент. — Я осознаю, что это моя вина. Но я был искренен утром: я действительно прошу прощения за всё, что имел глупость наговорить.

Неужели?

— У меня было достаточно времени поразмыслить над всем, что происходило в последние дни. Твоё прибытие в Эпиркерк, мои неудачные попытки устроиться на службу к господину магистру… покушение… Ведь, говоря откровенно, господин магистр отклонял мою кандидатуру задолго до того, как принял в подмастерья тебя — на протяжении всего этого года, если быть точным.

— Ты… — Максим покосился на него с сомнением. — Ты год пытался его уломать?

Агнеотис ограничился печальным, но ровным «ага», пускай и лишь благодаря логике определил смысл последнего слова.

— Ох-х-х… Чё-ё-ёрт, теперь понятно, чего ты так на меня озлобился.

Заявление Путника не осталось незамеченным — Давид наблюдал внимательно и теперь отчётливо видел не обыкновенное и уже хорошо изученное притворство, сквозившее в словах сопереживания от его сокурсников в МАЭ и существовавшее с единственной целью — подлизаться мнимым сочувствием и поддержкой. Он видел честное и настоящее осознание — и даже глазам верить отказывался. Это поразило… пожалуй, даже слегка шокировало его. Оппонент, не только искренне принявший легитимность чужой ярости, но ещё и открыто это показавший? Прежде Агнеотису не доводилось с подобным сталкиваться.

— Меня бы на твоём месте тоже ещё как порвало.

— Допускаю… Но, как я уже упомянул, — Давид интеллигентно покашлял, маскируя растерянность, — Я тщательно размышлял над всеми этими… событиями. И сделанные выводы в корне изменили моё отношение к своему… поражению. И к тебе. Быть может, решение господина магистра отправить меня на променад и приказ тебе сопроводить меня этим вечером — знак самого Провидения, посланный, чтобы решить возникший между нами… конфликт. По крайней мере, я надеюсь, что ты дашь мне шанс объясниться, Максимус. И даже смею допустить, пускай это и самонадеянно, что, быть может, мне удастся загладить ужасное первое о себе впечатление.

Походу, сейчас начнётся очередное выступление, — смекнул Макс и машинально напрягся. — Главное, чтобы до коленопреклонения не дошло.

— Сначала ответь на вопрос, — притормозил его жестом парень, старательно подбирая слова, чтобы убить двух зайцев: продемонстрировать своё отношение ко всему этому фарсу, дать понять, что решительно настроен держать удар, и при этом подарить разговору шанс. На случай, если Агнеотис, что очень вряд ли, всё-таки не мудак. — Зачем тебе это всё?

Давид едва различимо дёрнул кончиками пальцев, растопыренных от напряжения на колене.

— Прости?

— Часов десять назад ты называл меня бескультурной грязью и паразитом, чел, а объяснять мне что-либо считал позором. После чего якобы весь день думу думал и теперь хочешь «объясниться»? Ты меня настолько за идиота держишь?

— Если ты позволишь мне объя…

— Сначала ты ответишь на вопрос, — жёстче перебил Макс. — В жизни не поверю, что тебя терзали муки совести. Зачем тебе со мной… — он прорычал что-то невнятное, — С детского садика ещё не люблю это слово, но всё-таки. Зачем с человеком, который тебе никто, мириться?

Вряд ли студент готовился к такому повороту. Вернее, он подготовился бы, если бы оценил интеллектуальные способности собеседника объективно — как, например, обязательно бы сделал, пойди он на подобную встречу с другим представителем дворянства, образованным и привыкшим докапываться до сути въедливыми уточнениями. Большинство людей, в особенности низкого происхождения, удовлетворялись словами раскаяния — более того, гордились, что выбили их из представителя элитарной прослойки, и гордость затмевала им разум и напрочь выметала из головы остатки критического мышления.

Максимус к большинству, как выяснилось, не относился. Ставка не сыграла. И теперь Давид был вынужден предпринять слабую попытку усидеть на двух стульях: не ударить в грязь лицом и не уронить своего достоинства — и при этом не солгать чрезмерно проницательному Путнику, чтобы не потерять то немногое, что осталось от его в адрес Давида уважения.

— Мне… — школяр выдохнул, осознавая, что с обоих этих стульев вот-вот сползёт на пол. — Мне это необходимо.

— Почему?

— Поскольку, пускай ты в это и не веришь отчего-то, совесть меня действительно терзала.

— «Отчего-то», — ворчливо передразнил парень, отворачиваясь. — Действительно, чё это я.

— Мне неведомо, к чему в своём измерении привык ты, Максимус, но в моём мире для чистокровного мага срываться подобным образом на окружающих и говорить всё, что придёт в голову от злости — одна из вершин варварства, — отвернулся и Агнеотис. — Своим недостойным поведением я опорочил честь своего рода, оставил у Путника скверное впечатление об Эпиркерке, Эпиршире и Цельде, нарушил правила дворянского Кодекса — разумеется, сей факт всерьёз тревожит меня. Выскажи я нечто подобное другому дворянину, он вызвал бы меня на дуэль — и у меня не хватило бы дерзости защищаться… Стало ли причиной моего скверного поведения внутреннее предчувствие собственной безнаказанности? Если так, это окончательное уничтожение последних крупиц моей чести.

Макс, подняв брови, шумно выдохнул и беспокойно потёр ладонями по коленкам. Агнеотис, похоже, страдал серьёзными проблемами с головой.

— Ты отметил верно и прозорливо: я ищу примирения. Поскольку только после того, как найду его, смогу простить себя сам и забыть сей позорный эпизод своей жизни. Надеюсь, такой ответ тебя удовлетворил.

— Угу. Вполне. Наговорить гадостей наговорил, а вот отвечать по всей строгости вашего этого Кодекса дворянского не хочешь.

Юноши замолчали. Давид при этом ещё немного зубами поскрипел, правда, однако сдержался и не опустился на уровень бессмысленных и жалких оправданий, не попытался нивелировать жёсткую оценку собственной мотивации, за что Макс ему, конечно, очко в копилку репутации пусть и нехотя, но занёс.

— Зря я надеялся спокойно отдохнуть… Ладно. Раз это настолько важно, давай обсудим, — наконец сдался парень. — Но сначала вот что я тебе скажу: утром ты был в шаге от того, чтобы получить по морде. И хотя я не боксёр и профессионально калечить не умею, зарядил бы тебе так, что мало бы не показалось, вот просто поверь. Так что запомни раз и навсегда: ещё хоть раз со мной в таком тоне заговоришь, я тебе челюсть сломаю. Усёк?

Агнеотис кивнул. Лицо Жана, залитое кровью, с рассечённой кожей на переносице, со сдвинутым в бок носом и двумя наливающимися под глазами бардовыми фингалами он запомнил надолго — им посчастливилось пересечься на улице как раз в тот момент, когда Давид возвращался с занятий, а его побитого сокурсника под белы рученьки отгружали домой городские стражники.

— Я вообще-то не сторонник насилия, — добавил, поджав губы, Максим и тут же поднял весьма жёсткий взгляд на школяра. — Но если обстоятельства вынуждают, стесняться не буду.

— Я понимаю, Максимус. Смею заверить: впредь ничего подобного не произойдёт, клянусь тебе.

— Угу… Посмотрим.

Парню потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, как с точно такой же интонацией и той же компоновкой слов на его заверение безукоризненно соблюдать правила дома отреагировал колдун.

Интересно, он тогда так же сомневался, как я сейчас? Скорее всего. Когда сталкиваешься с подобными обещаниями, начинаешь лучше понимать тех, кому сам что-то гарантировал.

— Как… — Давид вновь тактично покашлял. — Как я уже сказал, моё поведение было… неподобающим. Ты гость в нашем мире, Максимус, а хозяева всегда должны принимать гостей радушно и от всего сердца. Мне жаль, что я с этой задачей не справился. И хотя моя ошибка непростительна, я намерен предпринять попытку сгладить неприятное впечатление о себе — и даже смею надеяться, что ты сможешь однажды принять моё раскаяние. Как бы ни было мне тяжело говорить об этом, я вынужден признать, что был ослеплён… — он прикусил губу. — Да. Ты и здесь показал прозорливость. Был ослеплён завистью. Это правда. И хотя сейчас ты, смею предположить, задаёшься вопросом, неужели это не было для меня очевидно с самого начала…

Честно говоря, мне вообще пофиг.

— Ответ «нет». Не было, — голос школяра зазвучал твёрже. — Мне неведомо, помнишь ли ты, но наша первая встреча состоялась за день до того, как господин магистр признал тебя своим подмастерьем. Для меня… день нашей первой встречи был особенно неприятен по той причине, что я в очередной раз приходил к нему на поклон и в очередной раз получил отказ — гораздо более суровый и жестокий, чем прежде. Уже тогда я подозревал, чем может быть вызвана эта особенная жёсткость, уже тогда всерьёз обеспокоился, но… Ты сидел на дороге, обнимая свою несуразную поклажу, на жалком свёртке одежды, твой взгляд сверлил дом господина магистра с ненавистью и нетерпением…

— Нормальная толстовка, — буркнул Макс, насупившись. — Чего сразу жалкая-то…

— …которых не может испытывать человек образованный и достойный, а после стражники уволокли тебя на моих глазах в казематы, и я малодушно понадеялся: этого окажется достаточно, чтобы господин магистр отверг твою странную кандидатуру. Чтобы снова допустил вероятность взять на службу меня и присмотрелся внимательнее. Это… очередное низменное чувство в коллекции, за которое мне искренне неловко, стало первым в веренице низменных чувств, связанных с твоим появлением. В тот день я ошибочно посчитал человека на тротуаре неважным, произошедшим из низшего сословия, не имеющим ни культуры, ни чести, без рода и достоинства.

— Ну, тут ты прав, — без особого желания признал Максим, и его слова вновь выбили Давида из равновесия своей прямолинейностью. — Ни о каком достоинстве тогда и речи не шло, конечно.

— О-однако… сегодня утром ты проявил истинное мужество и благородство, изобразив прощение моему поведению, чтобы не порочить мою честь перед Кцолом сильнее, чем её опорочил я сам… И теперь я вижу как никогда ясно, что на деле ты меня, разумеется, не простил.

Агнеотис смущённо улыбнулся и вдруг, поймав себя на этой улыбке, отвёл сосредоточенный взгляд и замолчал. Первоначальная задумка незаметно для него самого стала оборачиваться совсем не тем, чего планировал добиться Давид: вскрытие гнойников его души и откровенность должны были расслабить и умаслить Путника, но вместо этого удивительно легче становилось ему самому, хотя никогда прежде школяр не замечал за собой склонности вот так рассказывать первому встречному о своих грехах и при том ещё и достигать таким образом… внутреннего удовлетворения?

— Раз уж у нас откровенный разговор, — Макс недовольно повёл плечом: непривычная слуху простого парня с Автозаводской улицы речь, которую он только что имел удовольствие прослушать, его слегка коробила, — Не простил. А даже если через какое-то время прощу, вряд ли когда-нибудь забуду.

— Об этом я просить не смею, — понуро и понимающе покивал Давид. — Единственное, что сейчас имеет значение для меня, Максимус — шанс объясниться: я не посмею настойчиво предлагать дружбу, ибо осознаю, что успел за время нашего непродолжительного знакомства показать самые непростительные и порочные стороны своей личности — завистливость и вспыльчивость, которым не место в характере чистокровного мага и дворянина.

Ещё бы ты в друзья набивался!

— Однако я понимаю и то, что мне сперва необходимо рассказать обо всём от начала и до конца. Быть может, если ты выслушаешь причины моего отвратительного поведения — и я, конечно же, не хочу оправдаться, лишь стремлюсь… закрыть некоторые белые пятна, — быть может, тогда ты сможешь хотя бы простить меня от чистого сердца, и начало нашего знакомства не будет более тяготить меня.

— Переходи к сути, пожалуйста, — нервно зачесался Максим.

— Да, конечно… Конечно. Дело в том, что, полагаю, ты не знаком ещё с дворянством Эпиршира и имеешь пока весьма смутное представление о наших принципах и правилах — равно как и правилах мещанства и других сословий, к одному из которых причислен каждый гражданин нашего королевства. А именно на этих представлениях выращены абсолютно все дворяне и именно эти представления сыграли со мной злую шутку в день нашей первой встречи — и, к слову будет сказано, сыграли не менее злую шутку с тобой, когда Жан Манценер подверг тебя заклятию…

— О, да, — Путник рефлекторно прикоснулся пальцами к затылку, но тут же почувствовал острое покалывание в раненой проклятым браслетом руке и опустил её обратно на колено. — Смешная шутка вышла, обхохочешься.

— И я, и Жан стали жертвами собственной недальновидности, Максимус, — Давид слегка наклонил голову на бок: реакцию собеседника на болевые ощущения в ладони он заметил сразу и теперь следил за его действиями с особенным вниманием. — Нас с раннего детства обучали строжайшим стандартам поведения, этикета и, уж прости, внешнего облачения — по одному лишь кафтану любой дворянин сможет безошибочно определить, каким состоянием владеет и к какому сословию относится его носитель. Сидеть же посреди улицы на тротуаре в сознании дворянина могут только бездомные и нищие люди, люди низшего сорта — и то, что и я, и Жан обратили на сие проявление больше внимания, чем на всё остальное, и по одному этому фактору сложили о тебе определённое мнение, было непозволительной ошибкой. Я искренне сожалею об этой ошибке — и, уверен, Жан сожалеет не меньше.

— Ещё бы, — не удержался от язвительной реплики Макс, — Люди вообще быстро учатся раскаянию, когда им кто-нибудь ломает нос.

— Весьма… точное умозаключение, — тем не менее, Агнеотис поморщился. — Хотя и довольно… жёсткое.

— Ещё раз повторяю: я не сторонник насилия, — нахмурился Путник, повернувшись к нему в полкорпуса. — Мне просто очень сильно не нравятся оборзевшие пацаны, не умеющие отвечать за свои слова. Господи боже, я разговариваю как Стёпа… Слушай: этот твой Жан сначала прилюдно меня несколько раз весьма витиевато оскорбил — на ровном месте, на секунду, я ему вообще ничего плохого не сделал. Что-то там про «зловонный язык» и «жалких червей» — не так уж далеко от тебя ушёл, кстати. Потом приказал на колени перед ним встать — за одно это я имел право ему в жбан вдарить — и просить хрен пойми за что прощение. А потом едва не расплавил мне мозги этим своим… заклятием, как ты выразился. Хотя, напоминаю, я ему ничего не сделал. Мне как надо было отреагировать, по-твоему?

От ответа Давид предсказуемо воздержался.

— То, что он схлопотал по лицу, — Максим, впрочем, и не нуждался в его участии в этой части диалога, — Было закономерным результатом его, как ты выразился, ошибки. А если учесть, что я нанёс ему гораздо меньше вреда, чем он нанёс мне, пусть скажет спасибо — и пусть только попробует ещё раз прислать своего папашу разбираться.

— Господин Далан… приходил к тебе? — удивлённо приподнял брови студент: только теперь, в этом положении, бросилось в глаза, насколько идеальной они и ровной были формы.

Как у Дашки, — не смог не отметить Макс и сразу переключился на свои кроссовки.

— Не ко мне, про меня он тогда ещё не знал. К Захарии приходил.

Агнеотис ограничился лаконичным, но крайне многозначительным «ох».

— Ну вот да. Аккуратно поинтересовался, не Захария ли тот «Путник», который его сынишку отметелил… Надо было видеть лицо Мастера в тот момент, конечно.

— Смею предположить, господин магистр от души повеселился? — неуверенно произнёс школяр, с опаской заглянув собеседнику в глаза.

— Не знаю, повеселился ли, но Далану этому он культурно и доступно объяснил, кто прав, а кто виноват. Ещё и пристыдил… хотя в последнем не уверен, мог неправильно понять. И хотя ясно, почему его отец пришёл сам разбираться — мой, наверное, тоже бы в стороне не остался — но такое заступничество Жану, знаешь ли, очков репутации в моих глазах не прибавило.

— Нарушение физической неприкосновенности дворянина — весьма тяжёлое преступление, в особенности для мещанского и крестьянского сословий, — вздохнул Давид. — Но даже если несовершеннолетнего дворянина покалечил равный ему по чину, взрослые члены семьи пострадавшего обязаны провести разбирательство и выяснить все обстоятельства дела. Если бы не заступничество господина магистра, господин Далан без особенных затруднений мог довести ваше дело до суда.

Макс сначала хотел рассмеяться — шутка показалась ему удачной. Но одного взгляда на непроницаемое выражение лица Агнеотиса хватило, чтобы из смешной шутки услышанная информация трансформировалась в абсурдную правду.

— Ты серьёзно? — на всякий случай решил всё же уточнить Путник и, получив в ответ кивок, раздражённо вскинул неповреждённую руку в сторону площади сразу за несуществующей калиткой чародейского забора, туда, где совсем недавно схлестнулся с местной аристократией в лице лопоухого Жана: — Из-за простой уличной драки?

— Ежели в обыкновенную уличную драку вовлечены лица дворянского сословия, это становится преступлением, приравниваемым по тяжести к уголовному, — ещё серьёзнее заверил его школяр. — Пойми, Максимус, дворянство, к коему отношусь я и к коему относится Жан, играет крайне важную роль в Эпиршире: мы государственно-образующая основа общества, хранители порядка, мира и Кодекса. Наша неприкосновенность для выходцев из других сословий неоспорима. Это… довольно непросто объяснить человеку, не знакомому с нашей культурой.

— Ну, я так понял, для дворянина Цельды нет ничего невозможного, — с сарказмом заметил Путник, выпрямляясь: настроение располагало ещё немного подёргать Давида за нервы, но уже не так чтобы очень сильно и злобно.

— Правильно понял, — Агнеотис его едкое замечание считал чутко, но вместо обиды решил продемонстрировать робкую улыбку. — Если хочешь, я могу просветить тебя в вопросах устройства общества Эпиршира — это было бы честью для меня. И пускай не могу обещать, что эти знания окажутся легки в усвоении, однажды они обязательно пригодятся тебе, если ты и правда намерен жить в…

— Да-да-да, я понял, рассказывай уже.

Школяр беззлобно усмехнулся. Так или иначе, тем или иным путём, его сырая и не продуманная до конца идея медленно претворялась в жизнь: к счастью, Путник и правда потихоньку оттаивал. Значит, навести новые мосты взамен сгоревшим шансы ещё оставались. Конечно, он понимал, что настороженному, обладающему способностью мыслить критически и недоверчивому Максимусу потребуется время — и не мало, — чтобы довериться полностью, но однажды — Давид теперь смел убедиться в этом чуть твёрже прежнего — это обязательно произойдёт. Кто знает? Быть может, в один прекрасный день подмастерье магистра даже допустит мысль об их… дружбе?

— Хорошо, конечно… — он хмыкнул, прикидывая, с чего бы начать. — Тогда, пожалуй, начну с предупреждения: сей рассказ — первый в моей жизни рассказ об Эпиршире Путнику, посему прошу заранее тебя милосердно простить мне возможные заминки в речи… Что же. Предположу, тебе пока не известно, что наше общество состоит из пяти сословий: дворянства, духовенства, купечества, мещанства и крестьянства. Августейшие особы — члены королевской семьи — не входят ни в одно из сословий, поскольку, конечно же, находятся над всеми остальными и не могут быть приравнены к простым гражданам королевства. Ни в одно из сословий не входит также и низшая группа, так как они не являются частью общества в полном смысле этого слова — рабы. По правилам…

Стоп, что?

— Погоди минутку, подожди, — поднял руку Максим, повернувшись. — Ты сказал… «рабы»?

— Да, — кивнул Давид, подняв взгляд, и неожиданно для себя обнаружил, что у собеседника как-то слишком стремительно вытягивается лицо. — Ох… Рискну предположить, судя по твоему… удивлённому выражению, что в вашем мире рабства нет?

— Было, — не стал скрывать Путник. — Но этот кошмар закончился очень давно, сейчас оно запрещено во всех странах Земли.

— Какое… опрометчивое решение, — дипломатично избежав слова «глупое», сосредоточенно нахмурился Агнеотис. — Преимущества рабства для общества сложно переоценить, но, полагаю, я не в праве судить об устройстве вашего мира, не пожив в нём.

— Преимущества? — Макс, приподняв плечи в атакующем жесте, развернулся к собеседнику полностью и ухватился за подлокотник, чтобы удержать равновесие. Этот рыжий совсем неадекватный. — Какие, прости, у рабства вообще могут быть преимущества?

Студент, едва уловимо отстранившись, поглядел на Путника с откровенной растерянностью.

— Их весьма обширное количество, Максимус — настолько, что мне гораздо интереснее узнать от тебя, какие могут быть недостатки.

Путник его не слушал: вернув тело в прежнее положение на лавочке, он отрешённо уставился в пустоту, переваривая то, что только что узнал — и выводы, к которым он приходил, всё меньше и меньше его радовали.

В Цельде существует рабство. Ещё раз, чтобы вникнуть: в Цельде. Существует. Рабство. Как… как это вообще? — он обеспокоенно пробежал взглядом по пустой Чёрной площади. Надоедливые прохожие в столь поздний час уже либо разошлись по домам, либо спешили закончить последние дела на работе, и только небольшая компания — три взрослых мужчины разной степени пухлости — стояли на углу рыночной улицы и что-то в полголоса обсуждали. — Только мне начало казаться, что у этого мира есть шанс, и тут — пожалуйста. Здесь же много Путников бывало, разве нет? Дороги они, блять, значит, отремонтировали, про разметку и ограничение скорости в черте города рассказали, а про такую незначительную деталь, как отмена рабства, упомянуть забыли?!

По загривку юноши скользнула прохладная волна, и он тут же с надеждой обернулся на входную дверь — не возникнет ли сейчас на пороге колдун? Его появление прервало бы череду омерзительных откровений. Но волна оказалась вполне естественной, спровоцированной острой эмоциональной реакцией, а не потусторонними эманациями чародея, и дверь осталась закрытой — теперь ему в весьма скверном расположении духа придётся вынужденно возвратиться к неприятной дискуссии…

Впрочем, почему «придётся»? Не послать ли этого рыжего на все четыре стороны после подобных заявлений? — Максим, даже не пытаясь скрыть недоброжелательности, покосился на внимательно наблюдавшего за ним Агнеотиса. — Придурок, он мне пытается на серьёзных щах доказать, что у рабства есть какие-то плюсы?! Конечно, козёл — твоя семья наверняка богатеет на их труде. Вот только ни ты, ни папаша твой никогда не оказывались по ту сторону забора.

Он злобно сжал кулаки на коленях. В ушах громко пульсировала разгорячённая кровь.

Вот же… Так, Макс, выдыхай. Чего тебя, в самом деле, это так задело?

И действительно — парень искал и никак не мог найти ответ на этот отличный вопрос: почему наличие в Цельде легализованного рабства вообще ему так не понравилось?

— Я… пожалуй, мог бы начать рассказ и с этого, если… тебе это настолько интересно, — выстраивая речь аккуратно и неторопливо, предложил студент, встревоженный подозрительным поведением собеседника. — Хотя, признаться, это слегка нарушает правила: в Эпиршире всем непосвящённым — детям, путешественникам и Путникам — принято говорить сперва о королевской семье, затем постепенно перемещать внимание вниз по социальной лестнице, а рабами мы рассказ обыкновенно оканчиваем.

Максим, что-то проворчав себе под нос, откинулся на спинку лавочки и раздражённо фыркнул. Кулаки он так и не разжал.

— И насколько непоправимым будет это нарушение этикета?

— Не сильно, — скрепя сердце соврал Давид.

Почувствовав ложь, юноша ощутил острый приступ вредности и едва успел заткнуться, прежде чем настоять на рассказе о несчастных, лишённых прав и свобод людях, порабощённых в варварском средневековом королевстве.

— Давай про королей, — сдался он мигом позже. — Тем более, что с Айгольдом я уже знаком.

Агнеотис прокашлялся, делая вид, что у него пересохло горло — на деле же, поперхнувшись слюной, бедняга пытался в очередной раз справиться с культурным шоком. Факт того, что парень, сидящий теперь напротив, а ещё совсем недавно классифицировавшийся в сознании Давида как «нищий, грязный и неотёсанный оборванец», уже лично знаком с Его Высочеством, да ещё и пил с ним накануне и ночевал в одном с ним здании, никак не хотел укладываться в голове, как ни впихивай. Слегка успокаивало только утреннее воспоминание их совместного завтрака: Давиду тоже посчастливилось побыть немного в компании Айгольда, поэтому и ему было чем гордиться.

— Верно. Его Высочество — августейшая особа, сын Его Величества короля Хэдгольда. Впрочем, это ты, как я полагаю, знаешь. В настоящий момент в нашем королевстве только две августейшие особы: Его Величество король и Его Высочество принц, поскольку Её Величество королева Диари, к величайшему сожалению, скончалась двадцать шесть лет назад.

Ну, двое их ненадолго, — не удержался Максим, испытывая инородное и прежде ему не свойственное злорадство. Причиной возникновения этого чувства, безусловно, служил факт того, что из них двоих только один обладал исключительными знаниями о местных монархах.

— К августейшим особам относятся все, кто как-либо связан с Его Величеством — не имеет принципиального значения, кровные это узы или брачные: сам владыка, его супруги, дети и другие родственники по крови. Однако титул не распространяется на родителей и других родственников новообретённых супругов, а также на всех детей, рождённых вне брака.

Сколько «августейших особ» на квадратный сантиметр монолога, — не менее едко заметил Путник и только потом сообразил, что и эту фразу перенял от нового наставника. — Ещё немного с ним поживу — и окончательно в сварливого старика превращусь.

— Иными словами, если Айгольд возьмёт кого-то в жёны… — начал Максим, но договорить ему не дали.

— Не «если», а «когда», — резче, чем хотел, поправил студент, однако тут же извинился. — В беседе о королевской семье следует крайне внимательно подбирать слова, Максимус. Моя реакция может показаться тебе несколько… несоразмерной. Тем не менее, нас с детства обучают весьма жёстким правилам этикета, и тому есть причина — неудачно произнесённые выражения могут, как выражается чернь, «выйти боком», посему, раз ты… довольно часто пересекаешься с Его Высочеством, тебе следует знать: правильно подобранные слова могут спасти тебе жизнь, в то время как неправильно подобранные могут её отнять.

— Всё настолько строго?

Не верить Агнеотису в конкретно взятом вопросе у Максима причин не было: ясно как день, что к своим обязанностям дворянина, что бы эти обязанности в себя ни включали, он относился очень серьёзно и уроки свои учил только на пятёрки. Но при личном общении тот же Айгольд не показался человеком, трепетно относящимся к звучавшим в его адрес словам. Шутка ли — Захария свои окровавленные руки о его волосы чуть ли не вытирал как об салфетку, про какие вообще вербальные фильтры могла идти речь? Разумеется, школяр преувеличивает… Но Максу больше нравилось думать, что он случайно вскочил в последнюю шлюпку тонущего «Титаника» — оказался в числе избранных, познающих благодаря чародею мир Цельды с изнанки.

— Настолько, — заверил Давид.

— Ты поэтому зависаешь на середине предложения всякий раз, когда хочешь сказать что-то… кхм, категоричное?

— Верно. И, к слову, ты только что точно так же… «завис», подбирая подходящее выражение, — подразумевая очевидный комплимент, подметил студент. — Дипломатия — критически важный навык в общении с августейшими особами и дворянами. Важный — и столь же непростой. Мы обучаемся всем тонкостям без особенного риска потерять лицо вплоть до совершеннолетия, после чего впервые выходим в свет — и от того, насколько успешным был наш выход, зависит практически всё наше будущее.

Агнеотис мечтательно прикрыл глаза, и всё же в его груди заворочалась особенная категория тревоги — тревоги перед далёким, но неотвратимым будущим.

— Бал совершеннолетия создавался с иными целями, но сегодня это идеальная возможность у более взрослых и мудрых представителей дворянского сословия проверить подрастающее поколение на прочность. Беседы, в которые нас незатейливо приглашают, организованы таким образом, чтобы спровоцировать или запутать, а мы…

Внезапно студент замолчал и поник. С первого взгляда могло показаться, что он обеспокоен собственной церемонией, которая, если верить обрывкам поступавшей последние несколько дней информации, наступит для Давида через пять лет. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось: дело уже было не в тревоге.

— Боги милосердные, прости меня, Максимус. Я должен был рассказать о королевской семье, а вместо этого… — со стремительно каменеющим лицом он облокотился на спинку лавочки и опустил взгляд себе под ноги. — Полагаю, отец прав. Я не готов унаследовать честь нашего рода.

Эти слова прозвучали настолько печально и потерянно, а волны чувств, растёкшиеся вяло и уныло от внешне расслабленного и отрешённого школяра, оказались такими мощными, что Максу пришлось, прикрыв глаза, слегка отсесть подальше. По его коже словно радиационным излучением колотили отголоски чужих переживаний: бета-частицы раскаяния и раздражения пускай и не способны были слишком глубоко пробиться внутрь, но отравляли Путника и задевали толстую, но всё-таки живую кожу.

— Хорошо, что мои товарищи не слышат этого кощунства.

— Я, может быть, сейчас очередную глупость спрошу, так что не обижайся, это не со зла, но… в чём кощунство-то?

— В том, Максимус, — он горько усмехнулся, и маска подчёркнутой вежливости и изысканных манер наконец соскользнула с его помрачневшего лица, — Что я нарушил порядок. Для тебя, как для человека, не знакомого пока с нашими обычаями, не случилось ничего особенного, но для Кодекса это нарушение непозволительно. Мы обязаны представлять королевский род раньше всего остального, обязаны сперва всё рассказать о монархах и только потом переходить к иным предметам обсуждения. Тот факт, что я принялся болтать о бале совершеннолетия, моими товарищами и любыми другими равными мне по титулу был бы расценён как акт неуважения к правящей династии. А это… непростительно.

Агнеотис замолчал, изучая что-то на своих руках — чистых, в меру бледных и ухоженных, давая себе время на обдумывание очередной допущенной ошибки. Кончики его ушей порозовели, только Максим чувствовал прекрасно — не от смущения, а со стыда.

И в тот миг, когда его собеседник нервно ковырнул крохотную заусеницу у до блеска отполированного ногтя, в голове у Путника вдруг просто и с тихим щелчком встало на свои места абсолютно всё. Все те не сходившиеся друг с другом концы запутанных нитей расправились и свились воедино, все разбросанные по разным частям сознания кусочки паззла собрались в цельную и ясную картинку — раздражение, вызванное самим присутствием Давида в обозримой близости, отступило, чтобы за несколько следующих секунд, проведённых в тишине, без следа раствориться окончательно.

— Мой старший брат был жуткой занозой в заднице, — не понимая до конца, почему говорит об этом, но чувствуя острую потребность рассказать именно сейчас и именно ему, признал парень. — После того, как не стало отца, Стёпа столько крови нашей семье и городу попортил, что думать страшно. Город небольшой — считай, тот же Эпиркерк — все так или иначе друг друга знают или имеют общих знакомых, поэтому почти все были в курсе, что есть такой парень на свете, Степан Вороновский, которому на глаза лучше не попадаться, и есть у него брат, Максим, которого лучше не обижать.

Давид набрал в грудь воздуха — собирался что-то сказать, — но затем, закрыв рот, выдохнул и не произнёс ни звука.

— Я всю жизнь из кожи вон лез, чтобы доказать окружающим, какой я… «правильный»: олимпиады, соревнования, учёба, подготовка к институту, девушка приличная. А он из кожи вон лез, чтобы весь мир его ненавидел. Может, потому что он сам ненавидел весь мир и просто хотел взаимности, но это уже философия… Так вот: я, со всеми своими достижениями и заслугами, со всем своим прекрасным поведением, всю жизнь прожил с ощущением, что круче и лучше Стёпки мне не стать никогда. Я, может, поэтому и уехать хотел куда-нибудь подальше, в столицу, например — чтобы выйти из его тени.

По мере того, как он говорил, сперва погружённый в самоедство Давид постепенно поворачивал к собеседнику голову.

— Глупо, скажешь? Сам знаю. Где была его жизнь — почти на дне, с такими же отморозками и наркоманами — и где была моя — с классной девушкой, с учёбой, с медалями… А я всю жизнь считал себя по сравнению с ним… недостаточным.

Внешне студент сохранил неподвижность. Чуткий радар Путника же уловил его внутреннюю дрожь — последнее слово ужалило особенно больно.

— Стёпа жил так, как хотел, ни на кого не оборачиваясь и ничьей любви не заслуживая. А я заслуживал любовь постоянно. И иногда мне становилось обидно: почему он не старается, а я должен?.. Но это случалось так редко, что не имело смысла. В моих глазах он всегда был целостным, а мне до его совершенства постоянно не хватало: то оценки не так хороши, как должны были быть, то в спорте неудача, то в отношениях ссора, то просто… характер не такой стойкий. Я видел сплошные недостатки и просто не в силах был их исправить. А что самое глупое — я и сейчас так продолжаю считать. Я, может быть, поэтому к Захарии в подмастерья и набивался — чтобы рядом был кто-то… не знаю, недостижимый. Почему, кстати, не причина? Все меня спрашивали, куда я лезу и на кой-хрен нужны такие проблемы, и раньше я не знал, что ответить — теперь буду так и говорить: «Мне нужен человек, возле которого я всегда буду „недостаточным„… Мой брат жил как дурак и как дурак погиб, а я всё продолжал и продолжал где-то в душе на него ровняться, как будто ничему меня жизнь не учила.

Давид молчал.

— И вот что интересно: поговорил я с тобой немного, послушал всю эту… ну, не ересь, конечно, но… всё это нагромождение правил дворянских, короче, и понял, что ты же в точно такой же жопе. Что тебе тоже нужно без конца всем этим стандартам соответствовать, как заводной кукле: заряжают тебя ключиком, а ты прыгаешь, пляшешь, играешь в эти игры, которые даже не сам придумал и в которые даже и играть-то изначально не планировал, и конца-края этому беспросветному пиздецу не видно. Только я бы походил немного к терапевту, поработал бы над своими комплексами и освободился, наконец, а у тебя-то и шанса на побег нет, походу — со всех сторон обложен… Может, это я сейчас как-то грубо выражаюсь, ты уж прости, но как человек, во все эти хитросплетения не посвящённый, могу прямо сказать: жизнь в таком напряжении лично я бы не потянул однозначно.

Перебивать или возражать Агнеотис не собирался.

— Ты мне с самого начала особо не понравился. Без обид. Но чем дольше мы разговариваем, тем меньше у меня к твоему поведению вопросов… Только реально, чел, постарайся больше без оскорблений… Не знаю, может, я ошибаюсь, — пожал плечами Путник, снова заинтересовавшись дыркой в мыске. Обращать внимание на спонтанную откровенность, ему, вообще-то, не свойственную, Макс не стал. — Практика показывает, что я в последнее время довольно часто промахиваюсь в своих… умозаключениях. Но Стёпка меня всегда учил быть честными с собой: «если хочешь что-то сказать — говори»; «говори то, что думаешь»; «говори то, что должен сказать, только тому, кому это следует сказать»… Всё в таком духе. Так что вот. Говорю.

— Если следовать эдаким наставлениям, у тебя никакой репутации не останется, — резонно, но с заметно потеплевшей интонацией заметил Давид слегка осипшим голосом.

Максу потребовалось несколько секунд, чтобы, сообразив, затем усмехнуться и выдать:

— Ну так у меня какое сословие-то — мне можно.

Парни переглянулись. После чего, стараясь придать этому как можно меньше значения, сдержанно рассмеялись каждый в свою сторону. Напряжение, копившееся по капле у Максима в груди, отпустило, и ощущение это было похоже на тяжёлый камень, привязанный к ноге, от которого ему хватило ума перерезать верёвку — на смену поганому чувству пришли долгожданная лёгкость и приятная пустота.

— Кажется, ты упоминал, что мы недостаточно близки, чтобы изливать друг другу душу, — студент напомнил об этом осторожно и постарался вложить в тон как можно меньше колкости, дабы ненароком не спугнуть едва-едва открывшегося ему Путника. — Что изменилось, если позволишь спросить?

— Ничего конкретного, — юноша расслабленно пожал плечами. — Я просто начал чуть лучше тебя понимать. Мы на прежнем уровне доверия, если что.

— Вот как?

— Конечно. Ваши дворянские заморочки — без обид — кого угодно бы с ума свели, так что ты для выживающего в таких жёстких условиях ещё вполне вменяемый. Да и… Я говорил уже: если бы я куда-то хотел попасть целый год и жопу рвал, а потом вместо меня взяли какого-то левого типа, я бы тоже взбесился. Так что теперь ситуация прояснилась и вопросов к тебе я больше не имею, Агнеотис.

— Правда?

Давид напряжённо приподнялся с лавочки, но тут же поудобнее уселся, полностью развернув к собеседнику корпус.

— Это значит, ты прощаешь меня?

— Вроде того. Но предупреждаю: попробуй только ещё раз назвать меня грязью, и…

— Понял, понял! — Давид поднял ладони в капитулирующем жесте. — Никогда впредь, клянусь честью. Мне чудовищно неловко, Максимус, что я вообще позволил себе подобные выражения. Впредь никогда!

Какое-то время, достаточно продолжительное, они поддерживали первую в их разговоре приятную паузу и молча наслаждались тишиной надвигающейся на Эпиркерк ночи. Сумрак медленно полз по улицам и проулкам, обволакивая собой лужайку, крыльцо, и, когда последние жёлтые оттенки исчезли с неба, над головами юношей вспыхнул в фонаре на фасаде сине-фиолетовый огонёк. Мягкое слабое свечение растеклось по их плечам и затылкам, но дальше края веранды его слабый свет не доставал — впрочем, этого и не требовалось.

— Ладно, возвращаемся к теме, если ты ещё не потерял желание рассказать о вашем обществе, — вспомнив, с чего начался этот странный эпизод откровенности, снова повернул голову к Агнеотису Максим. — Итак, когда Айгольд возьмёт кого-нибудь замуж, эта женщина и их общие дети станут августейшими особами, но её родители, бабушки-дедушки и так далее — нет. Верно?

Давид кивнул.

— Первой и основной причиной этого решения всегда была, разумеется, «кровь Богов»… Полагаю, ты слышал об этом что-нибудь прежде… Максимус?

«Максимус» неожиданно для самого себя на этом месте диалога провалился в пустоту. Словосочетание «кровь Богов» — услышанное им в Цельде, безусловно, впервые — внезапно показалось до мурашек знакомым — единственная загвоздка заключалась в том, что он никак не мог вспомнить, где же натыкался на него раньше. Что-то необъяснимо знакомое, но откуда он знает, кто мог об этом рассказать?.. Копошась в ворохе воспоминаний, он рыл вглубь памяти так рьяно, что, кажется, не на шутку встревожил школяра своим отрешённым видом и потухшим взглядом, но стоило ему лишь на миг отвлечься от раскопок, как загадочная фраза всплыла сама собой, чем изумила Путника едва не до потери речи.

— Не слышал, — поражённо выпучил глаза юноша. — Не слышал, но читал! Боже мой, я… я читал об этом! Вот откуда я знаю про «кровь Богов»!

— Это… это чудесно, — слегка отвёл корпус назад Агнеотис, не до конца понимая, зачем столько восторга в простом на первый взгляд факте. — Прекрасно, что ты… э-эм, знаешь.

— Ты не понимаешь, я про-чи-тал! Господи… Невероятно. Захария был прав: ещё не всё потеряно. Не такая уж я и бездарность лингвистическая, в самом деле. Первые плоды трудов… Надо будет это как-то отметить, что ли?.. Если я потихоньку учусь…

— Постой… А ты не умеешь?

— Не на вашем языке, — всё ещё счастливый, отмахнулся Максим. — Азракт я начал учить, когда Захария меня в подмастерья принял… Чёрт, как хорошо-то, а! Я правда понял, что читал, ты не представляешь, как это здорово! Это победа!

Он в приступе блаженства откинулся на спинку, растёкся по лавочке, забросив обе руки за голову, и мечтательно прикрыл глаза. Остатки беспокоящего сосущего чувства излишнего доверия, которое он оказал Давиду, поведав о своём прошлом, улетучилось без следа.

— У вас очень сложный язык, а у меня всё равно получилось… Правда, тебе это, наверное, кажется так себе достижением. Хотя не важно, поверь мне: это было очень трудно. Я думал, у меня мозги в кашу превратятся — ещё хуже, чем когда этот твой Жан на меня магией воздействовал!

— Настолько? — позволил себе иронично улыбнуться Агнеотис.

— Настолько! — Макс усмехнулся и довольно проурчал: — Из того, что я смог понять, кто-то из богов пантеона Цельды вложил в кровь первому королю Эпиршира немного своей — они смешались, наделив смертного какой-то невероятной силой и властью править остальными людьми… Этот отрывок легенды приводился в одном из словарей. Правильно?

— Если читать эту историю в весьма… поверхностном изложении, — снисходительно согласился Давид. — Впрочем, раз она приводилась в словаре… Вероятнее всего, это была упрощённая версия. Для детей. Позволишь, я расскажу более… подробно?

Глаза Макса жадно блеснули в навалившемся на крыльцо полумраке. Вот-вот его информационный голод будет утолён.

***

Племя первых людей сошло со своих кораблей на полуостров, именуемый ныне Пабербердом, многие века назад, спасаясь от Великой Хвори. Дикое, обездоленное, кочующее с места на место и нигде не способное отыскать пристанище, первое племя скиталось по недоброжелательным землям, сражаясь с бесчисленными чудовищами — гигантами неприступных горных вершин, коварными тварями вековых непроходимых лесов и бескрайних болот, монстрами из ночных кошмаров, порождённых великим и необъятным Хаосом…

***

— Подожди, сразу первый вопрос, — навострил уши Максим. — «Хаосом», говоришь?

— Именно так, — терпеливо поджал губы Давид, раздражённый, что его рассказ сбили с самого начала.

— А… этот Хаос из легенды имеет какое-то отношение к Хаосу, который стал Истоком для Захарии?

— Из истории, — второй раз вынужден был поправить студент. — Это отличный вопрос, Максимус, но буду откровенен: никто точно не знает. Уж я однозначно этой информацией располагать не могу. Понимаешь ли, события, происходившие во времена первых племён полуострова, случились столь давно, что из всех летописей сохранилась лишь история, которую я собираюсь тебе поведать.

— Просто… неловко бы вышло для Мастера, наверное. Знаешь… Что предки королевской семьи сражались с чудовищами, порождёнными его Истоком.

Агнеотис, нахмурившись, задумался. Он раньше особо не придавал этой детали должного внимания и не утруждал себя необходимостью проводить параллели, но теперь, когда Максимус обратил на это внимание…

— Да. Быть может, и правда неловко.

— Ладно, прости, продолжай.

***

Долгие годы не могли отыскать для себя подходящего места первые обитатели полуострова, ежедневно сражаясь за право ступать на неизведанные земли. Выживать становилось всё труднее: со всех сторон, со всех концов света их гнали инфернальные бестии, столь ужасные и могущественные, что не существует и по сей день ни в одном языке мира Цельды слов, чтобы их описать. Чуя запах лёгкой добычи, чудовища, немыслимые и несокрушимые, преследовали первых людей без устали и сомнений, преодолевая сотни вёрст, и ни одна сила не могла их остановить. Отряды теряли бойцов, женщины переставали рожать детей от изнеможения, и однажды, загнанные в глубину полуострова, люди окончательно потеряли надежду на спасение в этих диких и безжалостных землях. Капитан корабля был лидером первых людей, не носившим имени — самый сильный и смелый мужчина, прозванный Великим Воином, не мог позволить открытого столкновения: он нёс ответственность за тех, кто вверил в его руки свои жизни и судьбы, и пускай готов был драться с непобедимыми врагами до последнего вздоха, не хотел, чтобы его народ сгинул в непроходимых чащах и топях. Он никогда и никого не просил о помощи, самоотверженно справляясь с тяготами возложенного на него бремени в одиночку. В тот день он принял нелёгкое решение — вернуться после очередного длительного скитания к уже знакомому недоброжелательному подножью гор, где еды было ещё меньше, чем несокрушимых чудовищ.

Однажды ночью, когда остатки его племени уже крепко спали в глубоко вырытых в земляном валу норах, только самый смелый и сильный Великий Воин оставался дежурить на посту. Как вдруг лес и болота по всей округе озарил солнечный свет. Было так светло, что на несколько секунд Великий Воин потерял способность видеть, а когда прозрел, то увидел, что на них готовится напасть невиданная досель бестия. Гигантская птица, пылающая огнём как раскалённый солнечный шар, она бесшумно скользила по воздуху, роняя языки пламени на болота и усыпая ветви деревьев искрами. Густой лес за её спиной уже горел — люди, выбравшие укрытием земляной вал в предгорье, оказались отрезаны этим пожаром от всех путей отступления, и их ждала неминуемая и ужасная гибель — в клюве чудовищной птицы или в огне.

Издав громогласный животный вопль, Великий Воин схватил первое, что попалось ему под руку — тяжёлый булыжник из камня и золота — и ринулся в последнюю в своей жизни атаку, надеясь, что его племя, услышав звуки битвы, успеет уйти в горы и сможет выжить там без его мудрого правления.

Птица набросилась на Великого Воина яростно и остервенело, одним махом разорвав когтями широкую грудь, но огонь, льющийся с её широко распахнутых крыльев, опалил ветви вокруг — схватив одну из ветвей, Великий Воин прижёг свои раны и смог продолжить смертельный бой. Птица ударила его пламенеющим хвостом, но Великий Воин вовремя закрыл лицо булыжником — огонь опалил его, и камень рассыпался в пыль, обнажив кусок чистого золота в обуглившихся пальцах. Ревя как медведь, сильный и смелый Великий Воин набросился на бестию и изо всех своих сил, вложив всю ярость и страх за будущее своего народа, ударил бестию в череп — красная лава, заменившая птице кровь, брызнула на его голову и моментально сожгла все волосы дотла и выжгла ему глаза…

***

— Слушай, а менее кровавой и жестокой истории у вашей культуры нет, часом? — беспокойно поёрзав на месте, решился всё-таки перебить Макс. — Ты не подумай, мне не страшно, просто… Вам это всё в каком возрасте рассказывают?

— Лет с трёх, — прикинув что-то, ответил Давид. — Приблизительно с того момента, когда у детей появляется способность запоминать истории. Почему ты спрашиваешь?

— Да не, ничего. Просто теперь мне стало чуточку понятнее, как у вас, ребята, получается спокойно выбрасывать из города бродяг на растерзание лесным хищникам.

— Бродяги — это отдельная тема обсуждения, Максимус, при всём уважении. Их пребывание в Эпиркерке — да и во всём королевстве, буду откровенен — не приносит ни горожанам, ни королю никакой пользы.

— Логично. Они же не платят налоги.

— Дело не только в налогах. Это балластный груз, существующий для узкого числа конкретно взятых целей, и когда эти цели достигаются — они становятся обузой.

— Потрясающе… Ладно, давай лучше про птицу пока. Это хотя бы легенда, а не реальность.

— История, — с нажимом поправил его Давид в третий раз.

***

Ослеплённый, изувеченный, Великий Воин постепенно выбивался из сил. Но люди, вверившие ему свои жизни, ещё не успели уйти достаточно далеко в горы, чтобы чудовищная птица не смогла их достать. И Великий Воин продолжал сражение, превозмогая ужасную боль, не видя, а только слыша своего врага и при этом нанося сокрушающие удары без промаха и сомнения. Он готовился погибнуть в ту ночь, светлую как день, ради сохранения жизни тех, кто безоговорочно ему доверял, кто все эти годы без единого слова возмущения скитался с ним по опаснейшим лесам и болотам нового полуострова. Он готов был пожертвовать собой во имя сохранения народа и дрался со зверем, зная, что ему не одержать победы. Единственной его целью было продержать пламенеющую птицу как можно дольше на том месте, где она имела наглость и неосторожность напасть.

Великая цель — большая, чем жизнь — продержала Великого Воина в живых до рассвета. С первыми лучами солнца чудовищная птица, рухнув на землю, испустила дух от смертельного удара золотого булыжника по черепу, и пламя с её кроваво-красных перьев слизнул и растворил в воздухе первый тёплый утренний ветерок. Великий Воин, потерявший слишком много крови и обессилевший, упал на колени возле поверженного врага, чтобы в последний раз обратить лицо к восходящему солнцу, и разорванными губами прошептал молитву — но молил он не о собственном спасении, а о спасении тех, кто ушёл в горы и остался без его мудрого правления. Великий Воин погибал.

Лёгкий и прозрачный, Лунный бог Шеларди, следивший за их поединком всю ночь, поспешил рассказать об этом великом бое Солнечному богу Сехулу, едва тот показался на вершине солнечного шара в своих блистающих одеждах. Поражённый мужеством и самоотверженностью слабого человеческого существа — того самого человека, который никогда и ни у кого не просил о помощи, а теперь просившего не за себя, а за других, Сехул сошёл со своего божественного трона и снизошёл к Великому Воину, и там, где ноги его касались земли, расцветали цветы и зеленела трава.

«Тебе больше нечего бояться, дитя, — молвил Сехул, остановившись перед Великим Воином. — Мой брат поведал мне о твоём подвиге, и отныне твой дух вечно будет пребывать в Небесном царстве, где не узнает ни боли, ни страха, ни горечи».

«Мне не нужно Небесное царство без боли, страха и горечи, если мой народ будет страдать, покинутый своим главным защитником, всемогущий Сехул, — из последних сил ответил Великий Воин. — Если я могу просить о награде, я прошу о Небесном царстве для них, а не для себя».

Помолчал Солнечный бог Сехул, а после изрёк:

«Вижу я, что народ твой благословлён, ибо ему послан был такой правитель как ты. Так пусть же теперь каждый человек и каждый гад, каждый зверь и каждая птица знают, что твой народ останется благословлён богом Сехулом во веки веков. Вижу я, что ты принесёшь своему народу процветание и счастье, а потому останешься ты на землях этих, вернёшься к людям своим и станешь править ими мудро и справедливо, и сыны твои, и сыны сыновей твоих во веки веков будут благословлены богом Сехулом и будут править этой землёй и этим народом после тебя».

Солнечный бог укусил себя за ладонь и коснулся израненной головы умирающего Великого Воина — солнечная его божественная кровь, смешавшись с кровью Великого Воина, залечила обугленную кожу на черепе и раны на теле, а вместо старых волос выросли новые, золотые и светящиеся, как солнечный луч.

«Отрёкся ты от Небесного царства, а потому не пущу тебя в его чертоги после смерти как равного нам, но войдёшь ты в его ворота как божий потомок, наделённый силой и властью править людьми так же, как боги наделены силой и властью править тобой, ибо отныне только перед богами несёшь ты ответ».

Сехул коснулся пальцами пустых глазниц Великого Воина, и в них выросли новые, бесцветные глаза. Стоявший на коленях, Великий Воин открыл их и поклонился Сехулу, и первым, что увидел он новыми глазами, стала сочная зелёная трава под ногами Солнечного бога. Глаза его стали зелёными, как эта трава.

«Да будет металл этот, что защитил тебя и твой народ от гибели, отныне твоим — имя ему Золото, и будешь хранить его как лучшего друга, даровавшего тебе победу, — изрёк Сехул. — А бестия, что пала жертвой твоего мужества, отныне станет твоим хранителем и твоим духом — и всё живое, что коснётся её взглядом или слухом, да будет знать отныне, что это твои земли и твоё правление. Даю тебе имя — Таногольд, и значит оно „божество битвы“ и „золото“, и да будут подвластны тебе и стихия сражения, и стихия богатства, ибо отныне ты — правитель над этими людьми и этими землями».

С этими словами Солнечный бог Сехул оставил леса полуострова и возвратился на солнечный шар, откуда и по сей день взирает на потомков достойного правителя Таногольда с благословением и любовью. Таногольд, ставший первым правителем людей, возвратился к племени обновлённым и очищенным от предыдущей своей жизни, и с тех пор сыны его и сыны сыновей его носят в себе кровь Бога Сехула и милостиво правят во всех землях Солнечного бога и его Великого Воина Таногольда…

***

— Так заканчивается самая древняя история из летописи нашего королевства, о первом расселении на полуострове и о первом короле Таногольде, получившем от Сехула не только благословение на правление этими землями и создание собственного королевства, но и божественную кровь, возводящую королей Эпиршира до полубогов, — подвёл черту Давид, вдохновлённый собственным рассказом. — Чудесная история и не менее чудесное доказательство щедрости и доброты наших небесных покровителей, в особенности Сехула и Шеларди, разумеется. Именно по этой причине им было возведено самое большое количество храмов в королевстве: порядка трёх тысяч для солнца и двух с половиной — для луны.

— И вы в Цельде верите, что эта история произошла взаправду? — ляпнул Макс не подумав, но испугаться возможной реакции не успел.

— Конечно, — вопреки ожиданиям, подтвердил Агнеотис преспокойно и даже слегка снисходительно. — Нет, вернее, я допускаю вероятность, что некоторые факты были слегка… приукрашены. Например, что Таногольду настолько крупный кусок золота попал под руку случайно, а не был найден, скажем, немного раньше, так что Великий Воин держал его неподалёку… Но, если взглянуть на это с другой стороны, в истории и не сказано, что Великий Воин никогда прежде с этим золотом не сталкивался, а сказано только, что он «схватил первое, что попало ему под руку».

— Но ты веришь, что к нему с солнечного диска спустился бог и прикосновением вылечил раны и отрастил выжженные глаза, так?

И снова, не оправдав ожиданий от уже вполне намеренной провокации, студент лишь снисходительно и мягко улыбнулся.

— Максимус, — ровно и терпеливо, тоном родителя, призывающего ко вниманию расшалившегося ребёнка, обратился к нему Давид. — Я знаю, что ты в нашем мире совсем недавно, но вот уже четвёртый день как ты живёшь под одной крышей с человеком, способным одним прикосновением избавить тебя от разрушительного воздействия смертельного проклятья. Путники, насколько я смею судить по скупому своему опыту, в целом довольно… скептичные люди, но уж в то, что ты видел сам, невозможно не верить, правда?

— Меня больше смущает трон на солнечном диске, — попытался реабилитироваться юноша.

— Это… да, пожалуй, могла бы быть фигура речи. Хотя, конечно, никто из нас не знает, где на самом деле обитают боги. Они настолько могущественны, что могут жить там, где только пожелают — так почему бы и не на солнце?

— Ладно, предлагаю закончить с теологией. Я в этом не разбираюсь.

— Если говорить только о том, в чём разбираешься, никогда не узнаешь нового, — усмехнулся добродушно школяр, и по его лицу сложно было сказать, издевается он или просто даёт совет. — Как пожелаешь. Мы всё равно немного отошли от темы. Итак… «кровь Бога»?

— «Кровь Бога», — капитулировал Макс. — Наследие королевской династии.

— Теперь, когда ты знаешь, что это такое и откуда появилось, ты должен узнать, что «кровь Бога» передаётся по наследству, — взяв себя в руки, Агнеотис вновь придал лицу выражение серьёзности. — Не знаю, насколько много тебе известно о такой науке, как генетика, поэтому попробую объяснить простыми…

— Я в курсе, что такое генетика, совсем уж идиота из меня не делай, — слегка раздражённо перебил Макс. — Мы законы наследственности Менделя в старшей школе проходим.

Ох нихера себе… А я помню Менделя, что ли?

Давид смущённо поджал губы и покивал несколько энергичнее, чем того требовала ситуация.

— Ч-что же, прекрасно, прекрасно… И что такое «доминантный ген», ты тоже знаешь, насколько я смею судить?

— Получается. Это аллель, определяющая проявление того или иного признака, в написании обозначается заглавной буквой. Подавляет аналогичную рецессивную аллель, обозначаемую в написании прописной буквой.

Максиму стоило немалых трудов изобразить равнодушную и ничего не значащую мину. Получилось недурно, не зря в театральный институт бы пошёл.

Господи боже, да что со мной? Как можно помнить то, чего никогда не учил?

— В таком случае, мы говорим на одном языке, — заметно оробевший, Давид выдержал небольшую паузу; он силился притвориться, что сбился с мысли и не может вспомнить, на чём остановился их диалог, в то время как на самом деле оперативно расправлялся с культурным шоком. Чем больше он разговаривал с подмастерьем магистра, тем яснее убеждался: этот парень совсем не прост и не глуп, а первое впечатление в его случае оказалось обманчиво до непозволительно-опасного. — В-вот, «кровь Бога», да. Она была даром, полученным… в результате прямого обмена кровью между Сехулом и Великим Воином… Однако детям, внукам и правнукам Таногольда она передавалась в виде доминантной аллели. Так как ген этот небесного происхождения, он не угасает и не теряется с течением времени.

— Сам до этого дошёл?

— Нет-нет, что ты. Нас обучали этому на лекциях по биологии в Академии… Если ты всё это знаешь, ты понимаешь, почему августейшими особами могут стать только супруги потомков Таногольда и их общие дети, но никак не другие родственники, и мне не нужно объяснять тебе некие прописные истины вроде… вроде невозможности «заразиться» случайно этим геном от другого человека, верно?

— А что, — сдерживая смех, обернулся Макс, — Приходилось?

— Не все мои сокурсники ответственно относятся к учёбе, — раздражённо, но, к удивлению Путника, не надменно, а немного даже стыдливо прикрыв глаза, вынужден был признать Агнеотис. Факт чужой безалаберности его явно не радовал, и плюсов — например, потешить эго на фоне безграмотного большинства — школяр для себя не видел. — Как бы это ни было печально. Для кого-то понятие «ген» имеет больше общего с бактерией или вирусом, нежели с материалом, переданным в процессе размножения.

— Слушай, без обид, но ещё полчаса назад я был уверен, что в Цельде живут пещерные люди, а вершиной развития стали перо и колесо, — признался Максим и сразу же об этом пожалел: неизвестно, как отреагирует на подобное заявление Давид и сможет ли распознать вложенную в эти нелицеприятные слова шутку. Но слов назад не воротишь, придётся идти до конца. — Так что, может, это просто ты быстрее вперёд ускакал, а не остальные отстают.

Студент ненадолго замолчал.

Ему не приходилось прежде задумываться о положении оси координат и точки отсчёта в пространстве: наследник рода Агнеотисов принимал за аксиому известный ему с младенчества факт: его семья делает ровно столько, сколько необходимо, чтобы их наследник вырос достойным, образованным и «таким как надо». Правда, в это загадочное «ровно столько» входило такое великое множество, что голова шла кругом от потраченных на его всестороннее образование средств, но это особой роли не играло. Давиду всегда казалось, что знания и навыки, коими он обладает благодаря бесчисленному множеству частных преподавателей и тренеров, являются для чистокровного мага золотым стандартом — нормой, такой же естественной, как дышать; по этой-то причине юношу и раздражало безответственное отношение к учёбе, или неправильный внешний вид, или не так остро отточенные манеры, или дефицит умений. Все, кто по его меркам «не дотягивали», порочили честь Эпирширского дворянства.

Подвергать сомнению непреложные истины — о том, что именно столько обязаны знать, именно так обязаны себя вести, именно с такими-то и такими-то обязаны общаться и заводить семьи — он не пробовал. Но что, если Путник прав, и это не Агнеотис единственный живёт по нормам и стандартам, а все остальные? Если подавляющее большинство как раз вписываются в рамки стандарта, а Давид и его родственники выходят далеко за их пределы?

— Ты здесь? — осторожно поинтересовался Макс, плавно помахав собеседнику ладонью.

— Да, — школяр моргнул. — Прошу прощения, твои слова заставили меня… задуматься.

Особо ни на что не надеясь, Максим на всякий случай решил уточнить:

— Приятные хоть думы-то были?

— Неоднозначные, — уклончиво, но честно ответил Давид. — Что же, нам пора вернуться к первоначальной теме беседы.

— Ты рассказывал о «крови Бога».

— Да-да, — он тактично прочистил горло, — Благодарю, помню. Итак, этот доминантный ген — критически важное отличие между августейшими особами. Отличие, создающее определённую путаницу, но не слишком-то, впрочем, сложную. Видишь ли, общие дети — носители этого дара, поскольку одним из их родителей является потомок Таногольда. Но новообретённые супруги пускай и связаны с правящей династией благодаря узам брака, обладателями «крови Бога» при этом, как ты понимаешь, не являются — кровосмешение практиковалось столетия назад, однако в настоящий момент находится под запретом духовенства и Кодекса.

Я же уже объяснил, что немного разбираюсь, зачем продолжать разжёвывать такие простые вещи? — нервничал Макс, воспринимая поведение Агнеотиса за весьма неутешительную оценку его интеллектуальных способностей. Однако небольшого усилия воли оказалось достаточно, чтобы переосмыслить получаемые данные и поуспокоиться. — Он сам сказал, здесь даже аристократия к учёбе может относиться наплевательски. Что уж говорить про меня, без пяти минут бомжа.

— Эта разница в статусах прослеживается в отношении к августейшей особе дворянства и черни, — вещал тем временем Давид, захваченный темой обсуждения гораздо сильнее собеседника. — Его Величеству королю Хэдгольду и Его Высочеству принцу Айгольду не просто подчиняются как правителям этих земель, Максимус, им поклоняются как потомкам Солнечного бога Сехула. Они по праву рождения стоят на принципиально ином уровне, нежели мы с тобой — или даже господа магистры. Но будущая жена Его Высочества, имея все права королевы, будет в сознании подданных смертным человеком, пускай и наделённым властью. Хотя номинально оба они — августейшие особы, наиценнейшие персоны королевства Эпиршир.

— Уловил, — кивнул Путник: пока ничего сложного в объяснениях студента не прозвучало.

— Тем не менее, впрочем, была и более… приземлённая причина ограничить доступ к титулу, — Давид слегка замялся: о том, что вот-вот сорвётся с его языка, говорить ему хотелось гораздо меньше. — «Кровь Бога» всегда имела определяющее значение для нашего духовенства, но играла сомнительную роль в вопросах более материальной плоскости. Видишь ли, обретение титула августейшей особы фактически даёт обладателю статус члена королевской семьи и приравнивает в правах: если бы все кровные родственники новоиспечённого супруга получали в распоряжение подобные привилегии, это могло бы серьёзно повлиять на внутриполитический уклад королевства.

— А это уже не шутки, — Макс понимающе нахмурился. — Кому захочется, чтобы тёща получила право лезть в дела твоего королевства.

— Всё так, при этом ситуация выходила бы весьма и весьма опасная. Вместе с титулом люди, не имеющие к «крови Бога» и наследию Таногольда никакого отношения и никогда не обучавшиеся искусству управления государством, получали бы право действовать от имени короля, принимать участие во всех значимых административных и социальных событиях, подписывать указы, распоряжаться частью ресурсов и даже объявлять и заканчивать войны — и много прочих благ. Конечно, власть членов династии по-прежнему контролировалась бы Его Величеством, как это происходит и ныне, однако многочисленные родственные связи существенно усложняли бы процесс принятия решений и межличностные отношения внутри семьи. Ко всему прочему, все августейшие особы обладают тем или иным правом претендовать на корону — в порядке, установленном Кодексом, разумеется, но всё же. Такие… альтернативы, если их набирается ощутимое количество, могут провоцировать конфликты и дестабилизировать как отношения между родственниками, так и отношения внутри государства и за его пределами.

— Борьбу за трон никто не отменял, — со знанием дела покивал Максим. Из курса истории он хорошо запомнил кровопролитные сражения между наследниками, интриги и заговоры, целью которых было приближение кончины власть имеющего брата или горячо любимого папочки. — Не сложно догадаться, почему новые претенденты в планы адекватного короля входить не будут.

— К сожалению, это так. И пускай об этом не принято говорить среди мещан, ты, как мне теперь известно — к сожалению, позже, чем мне следовало это увидеть, за что ещё раз прошу у тебя прощения, Максимус — к ним не относишься.

— До мещан ещё дойдём, — буркнул парень, почувствовав себя почему-то в этот момент самозванцем, и поспешил сменить тему. — Вопрос есть: ты сказал, что «кровь Бога» передаётся по наследству от вашего самого первого короля, так? И Айгольд является её носителем, верно?

— Совершенно точно.

— Выходит… Подожди, а когда, по вашим летописям, первые племена высадились на полуостров?

— Около четырёх тысяч лет назад, — прищурившись, вспомнил Давид. — Точной цифры никто, к сожалению, не знает, но так утверждают наши историки.

— Постой-постой. Ты хочешь сказать, что древний-древний предок Айгольда жил четыре тысячи лет назад и всё это время королевством правил один род?

— Непрерывно, — подтвердил Агнеотис изумительно ровным тоном. — Почему тебя это удивляет?

— И правда, — саркастично и нервно хохотнул Макс. — Всего-то четыре тысячи лет, пустяковый какой срок.

— Иронию я слышу, но категорически не понимаю причины её возникновения, — Давид уставился на него с искренним недоумением. — У Таногольда родился сын, у его сына родился сын — так власть и передавалась. Если рождались дочери, они правили Эпирширом до момента, пока не выйдут замуж, затем власть переходила в руки их законных супругов, а после — их общим детям… Что именно тебя удивляет, Максимус?

— Удивляет меня, что за четыре тысячи лет в их роду ни разу не случилось никакого… форсмажора.

— Как же не случались? Были и внезапные войны, и эпидемии…

— Так я об этом ведь и говорю, — вскинул руку Путник, от удивления заговоривший гораздо громче прежнего. — И за четыре тысячи лет никто из наследников не погиб на поле боя, не заболел какой-нибудь чумой, не был отравлен врагами? Какой-нибудь король или какая-нибудь королева не страдали бесплодием? Как у них получилось протянуть так долго?

— Позволь, — голос Давида разительно изменился, стал твёрдым и даже неприкрыто враждебным: — Династия Гольдов горячо любима народом с первого дня её существования, и даже в самые мрачные и страшные времена истории Эпиршира потомки Солнечного бога не сталкивались с необходимостью «протянуть» ещё немного…

— Нет, ты не так… Вернее, ладно, я не то слово подобрал, — он раздражённо потрепал отросшие на лбу волосы. — Я не имел в виду «выжить», я имел в виду «не прервать фамильную линию».

— По какой причине бы она могла прерваться? — нервно фыркнул школяр, поправляя и без того прекрасно уложенный манжет. — Народ Эпиршира боготворит правящую династию и сделает всё, чтобы…

— Да услышь ты меня, Агнеотис, я же не про народную любовь тебе толкую. Я про то, что в жизни случается… всякое. Понимаешь? Ещё раз: любому, даже самому горячо любимому королю во время битвы может случайно прилететь стрела в глазницу. Даже самый чудесный король может оказаться чисто физиологически не способен к зачатию преемника. Даже самого доброго и справедливого могут убить заговорщики, причём в детстве, не дав проявиться его доброте и справедливости. Столько обстоятельств за четыре-тысячи-мать-его-лет способны были повлиять на крону их генеалогического древа, что у меня в голове не укладывается, насколько же везучими нужно быть, чтобы и по сей день оставаться у власти в целости и сохранности.

Давид, вытянув губы, покивал с куда большим спокойствием — выпад в адрес монарших особ, как оказалось, существовал только в его чрезмерно чувствительном воображении и не имел ничего общего с действительностью. Потом на его губах даже мелькнула тень улыбки.

— Я слышу тебя, Максимус. Но и ты услышь меня. Подобное попросту невозможно с династией наших милостивых монархов, — простодушно ответил он. — Народ Эпиршира и люди иных государств, верные решения и своевременные действия, случайности и совпадения, божественная поддержка и сама Судьба — во все времена всё сущее поддерживало и защищало ветвь Гольдов от смерти и забвения. Будь та защита результатом действий самих королей или стечением обстоятельств, она всё равно существует и неописуемо крепка. Взять даже господина магистра… Буду откровенен, не могу быть уверенным в том, насколько хороший это пример.

— Пример отличный, — покивал Макс и сразу отвёл взгляд в сторону; развивать тему и тем более погружать Агнеотиса в подробности чужих взаимоотношений он не только не рискнул бы, но и даже не подумал бы рискнуть. — В нашем мире сплошь и рядом случались такие истории, что король гиб, не оставив наследника. Или с этим наследником загадочным образом что-нибудь случалось. Один род мог править столетиями, а потом оборваться и исчезнуть в веках за несколько лет.

Лицо Давида до смешного вытянулось, стоило ему услышать подробности быта на Земле в те непростые времена, голубые глаза округлились настолько, что Макс мог спокойно рассмотреть каждый крохотный сосудик в его белках.

— И как… как же вы с этим справлялись? — сдавленно и встревоженно поинтересовался он, очевидно, воображая, с какими ужасами столкнулась бы его родина, случись нечто подобное с Айгольдом.

— За власть боролись другие люди, — Путник поджал губы: не вовремя вспомнились пророческие слова учителя о том, что когда-нибудь его уроки пригодятся парню в жизни, и молчаливая уверенность Макса, что уж что-что, а история Руси и средневековых королевств Европы будущему Олимпийскому чемпиону по плаванию ну вот точно-преточно никогда не понадобится. — Разворачивались войны, люди грызлись друг с другом, потом кто-то побеждал и его короновали. Но во всех странах было по-разному, я особо не в курсе.

— Чудовищно, — упавшим голосом заключил Давид и перевёл взгляд на полностью обесцвеченное тёмное небо. — Должно быть, это создавало в ваших королевствах ужасный беспорядок. Ещё вчера страной правила одна семья, и тут — уже совершенно другая?.. И каждому такому новому королю требовалось восстанавливать то, что он сам же во время битвы за власть и разрушил? Великое испытание для народа. Подобная смена власти не привносит в жизнь ничего хорошего, только хаос и неопределённость будущего, а для плебса пагубнее неопределённости нет ничего… А бывало ли такое, что ко власти приходил человек недостойный? Случалось ли, что власть мог захватить человек, не имеющий ни малейшего представления о том, как управлять королевством правильно?

— Случалось, конечно. Люди терпели, что поделать — у них тоже были задвиги на тему «помазанников божьих». Но, как я уже сказал, это было давно.

— Чудовищно, — подтвердил уже увереннее Агнеотис. — Но, надеюсь, сейчас королевство, из которого ты прибыл, в руках надёжного правителя?

— У нас сейчас довольно мало королевств осталось в мире, — по привычке уклончиво ответил Максим. — И королей, как ты понимаешь, тоже. Что-то около сорока стран являются монархиями.

— А сколько всего стран на Земле?

Максим присвистнул, рассмеялся и пожал плечами.

— Вот на этот вопрос я тебе не отвечу. Точную цифру вряд ли кто-то назовёт, слишком плавающие данные: какие-то государства являются общепризнанными, какие-то признаны суверенными только большинством стран, какие-то признаны меньшинством стран, какие-то вообще не признаны — но, опять же, не ясно, пока не признаны или навсегда. Там чёрт ногу сломит, серьёзно! Но если считать приблизительно, их где-то сто девяносто штук. Плюс-минус десять.

— Интересно. Выходит, либо Земля меньшего размера, либо ваши государства гораздо больше наших. В Цельде почти двести пятьдесят королевств, и это если считать только те из них, что не объединены между собой экономически и политически. Но, раз у большинства стран нет королей, кто же тогда ими управляет?

— Президенты, по большей части. Но есть канцлеры, эмиры — и даже один император.

— А кто такие президенты?

— Главы государств, избираемые на определённый срок при помощи всенародного голосования.

— У вас… выбирают правителей?

Сначала Максу показалось, что его рассказ повлиял на Давида как дудка на кобру: наверняка несчастный дворянин и представить себе не мог, что где-то во Вселенной у людей существует подобная роскошь. Но тут Агнеотис сделал то, чего парень от него не ожидал от слова «совершенно»: громко и заливисто рассмеялся.

— Большей глупости я в жизни не слышал, прости мою резкость! Это же… Вы что же, выбираете детей?

— Нет, почему. Взрослых.

— Боги милостивые, какой кошмар! — издевательский смех усилился. — И надолго?

— В моей стране выборы проходят раз в четыре года, а почему ты…

Студент не слушал: стараясь вести себя по возможности прилично и держать смех в диапазоне допустимой громкости, он мягко перехватил себя рукой за живот и, прикрывая белозубый рот ладонью, от души хохотал.

— Но это же варварство, — едва отдышавшись, заявил он, — Позволять плебсу выбирать на столь важную роль людей, совершенно не готовых к грядущей ответственности! Как же вы живёте?

— Не жалуемся, — насупился по привычке Путник. — А что здесь смешного, прости?

Давид, заметив его реакцию, как мог быстро перестал веселиться. Сдержать улыбку, впрочем, ему удалось только со второй попытки — губы предательски норовили растянуться едва ли не до ушей.

— Если подумать об этом немного, быть может, выбирать правителя не так уж и глупо, как мне сперва почудилось… — он постарался сгладить углы и теперь активно прикидывал причины, почему, собственно, выбирать правителя может быть вменяемой идеей — и не находил ни одной причины. — Прости резкость моих высказываний, Максимус. Сложно оценивать, если ни дня не жил в таком режиме.

— Вот и не оценивай, — буркнул Макс, беспокойно покосившись на дырку в кроссовке. — Наследовать престол тоже не самая выгодная стратегия, знаешь ли.

И хотя он точно знал, что это заявление чувствительного школяра не на шутку раззадорит, ничего не мог с собой поделать. Слова сами сорвались с языка, преследуя лишь одну цель: уравнять счёт. Настала очередь Агнеотиса недовольно хмуриться.

— Позволь поинтересоваться, почему же?

— Потому что уродиться, уж прости за выражение, у короля может кто угодно, — с нескрываемым удовольствием пояснил Максим. — Во-первых, иметь неограниченную власть просто по факту рождения сомнительно. Что, если наследник родится слабым или нерешительным, если не захочет или не сможет повести за собой целую страну? Или, наоборот, станет тираном? Его же не сместить — только убить и поставить следующего, а это бунт, и если что-то не получится — можно загреметь в клетку или на виселицу. Во-вторых, король ни перед кем не отвечает — что захочет, то и сделает. А это вседозволенность, которая любого человека может развратить. В-третьих, нет почти никакой альтернативы — есть либо мнение короля, либо неправильное, а это уже почти диктатура. Кому захочется жить в таких условиях?

— Нам прекрасно живётся в таких условиях, — довольно твёрдо ответил Давид, прищурившись. — И уж прости, Максимус, но я каждый твой тезис готов опровергнуть, если позволишь.

В позволении он явно не нуждался — сразу же едва ли не скороговоркой выпалил:

— Во-первых, уродиться в королевском роду может только достойный правитель: кровь Солнечного бога настолько сильна, что даже многие поколения спустя по-прежнему укрепляет дух и тело, вытравливая практически все болезни и слабый разум. Но даже если бы её не было, это ничего бы не изменило. Истинными королями не рождаются — ими становятся в процессе многолетнего непрекращающегося обучения строжайшим правилам и стандартам, моральным и нравственным ориентирам, наукам и искусствам, боевому и дипломатическому ремеслу — и много чему ещё, с первого дня жизни! К моменту, когда наследник восходит на престол, он полностью подготовлен к тяжкому бремени, возложенному на его плечи по праву рождения, и прекрасно понимает, как ему следует действовать, как привести своё королевство к процветанию — в отличие от выбранного народом правителя, который ещё вчера сажал капусту у себя во дворе. Тираны — люди, не знающие ответственности перед своими подданными, в роду Гольдов они не появятся никогда!

Глотнув воздуха, он продолжил:

— Во-вторых, король отвечает перед богами — и это высший, единый для всех суд, непоколебимый и справедливый, щедрый для праведных и беспощадный к грешным. Боги следят за каждым движением короля в каждый момент времени, взвешивают каждое его решение и каждую его мысль — это ответственность гораздо более весомая, чем ответственность человека перед человеком. А в-третьих, альтернатива при хорошем правителе не нужна — более того, она просто не имеет право на существование: король с младенчества готовился к своей роли и лучше любого кожевника или пастуха на свете знает, как ему следует поступать и почему. Люди, не владеющие даже базовым образованием, не умеющие ни читать звёзды, ни вести дипломатические дебаты, не должны иметь права «выбирать». Их альтернатива — решить, когда покосить сено и подоить коров, Максимус, а нечто большее — не их ума дело!

Путник промолчал. Отчасти по той причине, что не собирался втягивать себя ещё глубже в политическую дискуссию, отчасти же потому, что сказать было особо нечего.

— Ты судишь о монархии, исходя из примеров Земли, надо полагать, — каждое слово Давид нёс практически как знамя, ни на миг не сомневаясь в превосходстве продвигаемых идей над остальными идеями. — Но в этой области мне тебе сказать нечего: я на Земле не бывал. Отталкиваясь же от того, как это должно работать, объясняю: монархия Эпиршира — самая чистая и правильная монархия.

— Вся разница в том, что в твоём мире боги и правда существуют, — отвернулся Макс. — Они рядом, их решения видны, их кровь настоящая и каждый человек в них верит. А в моём мире бог если и есть вообще, то давно уже положил на всех нас болт.

Горячая и громкая дискуссия оборвалась резко и оставила горькое послевкусие. Осознав, что так этот разговор лучше не бросать, Агнеотис, немного поуспокоившись и в очередной раз отчитав себя мысленно за чрезмерно вспыльчивый нрав, провёл в успокаивающем жесте рукой по огненно-рыжим волосам и смиренно выдохнул — громко и медленно.

— Допускаю, что ты слегка несправедлив к нему, — неторопливо заговорил он. — Повторюсь: я не был на Земле и ничего о ней не знаю, но, кажется мне, боги во всех измерениях существуют по примерно одинаковым правилам. И если это так, возможно, ты не видишь его присутствия в родном мире, потому что перестал смотреть.

— Давай лучше к сословиям вернёмся, ладно? — Макс скрипнул зубами. — Поиск бога я оставил в тот день, когда узнал о смерти папы, а последний гвоздь в крышку гроба моей религиозности забила смерть брата. Я с тех пор как-то не возгорелся ещё желанием продолжать искать. Закрыли тему моего духовного образования. Про королей я понял: все могут рожать, никого не убивали и не травили, четыре тысячи лет непрерывного престолонаследия. Ясно.

Давид смотрел на собеседника спокойно, но Путник без труда уловил в чужой душе спонтанно проросшее сочувствие. То самое поганое сочувствие, которое ему уже доводилось видеть в глазах товарищей и соседей по лестничной клетке, которое никак не покидало его быт с момента похорон отца. И это сочувствие, оставшееся, как он смел надеяться, в Ярославле и внезапно нагнавшее даже в другом измерении, его почему-то до трясучки вывело из себя. Стараясь не показать раздражения, Макс отвернулся, недовольно поковырял дырку в мыске кроссовка ногтем, поднялся с лавочки и прошёлся из стороны в сторону по неширокому крыльцу. Лишь бы сбросить это липкое ощущение чужой жалости со своих плеч.

— Слушай, они там уснули, походу, — уставившись на запертую дверь, проворчал он. — Давай и правда пройдёмся, не могу больше на одном месте торчать. Ноги затекли. Они там всё равно ещё хрен знает сколько времени проведут, Захария с такой ноты начал, что это может и не на один час затянуться. А мне, кстати, уже скоро пора будет Дрозда кормить.

Агнеотис, подумав немного, кивнул — спорить с явно выбитым из колеи Путником на религиозную тему он не намеревался, да и против лёгкого вечернего променада ничего не имел. У каждого, как известно, свои больные мозоли, и лучше бы ему сейчас аккуратно избежать прямого столкновения с чужими старыми травмами — хватило и утренней стычки. Спустившись по ступенькам, оба юноши на миг замерли, осматриваясь и молча прикидывая, куда бы им направиться, после чего молчаливо согласились двинуться в глубину чародейской территории.

Максим поймал себя на мысли, что благодарен этому аристократику: одноклассники, наличием строгого регламента поведения никогда не страдавшие, наверняка принялись бы выпытывать его истинные соображения, доказывать правоту или заливать словами неуместной поддержки и мнимого сопереживания. Но Давид избрал стратегию тактичного невмешательства, как ему и следовало поступить по правилам приличия, и жёсткая и крайне эффективная дрессура предотвратила неприятный разбор Путниковского неразрешённого кризиса. Да, это всего лишь хорошее воспитание. Но не все им обладают — и не все, кто им обладает, ему следуют.

— А у дворян как дела обстоят? — в попытке незаметно сшить расползающуюся канву диалога, поинтересовался Макс. — Всё так же гладко?

— В какой-то мере, — вежливо пропустив мимо ушей очередную иронию, вернулся к рассказу о социальном устройстве общества Давид, кивнув. — Хотя, пожалуй, и нет: у дворянства всё гораздо менее… однозначно. Мы несём ответственность как перед Его Величеством и августейшими особами, так и перед Его подданными — духовниками, купцами, мещанами, крестьянами. Это… нелёгкое бремя.

— Догадываюсь.

— Не сомневаюсь. Но вряд ли осознаёшь, насколько. Видишь ли, дворянство испокон веков несёт перед королём воинскую повинность, и в этот аспект включено много… «дополнительных функций», как говорит господин магистр. Несколько из ныне существующих древних аристократических родов являются носителями «крови Бога» наряду с монаршей династией, но большинство — в известной степени простые люди, одарённые магией в не менее известной степени… Тем не менее, вне зависимости от магической одарённости, на плечи каждого дворянина ложится серьёзная ноша. Долг каждого из нас — с честью вынести это бремя, но получается, к сожалению, не у всех.

— Вот как, — Макс по глупой детской привычке наступал только на плоские камни, из которых выложили тропинку через дубовую рощу, и с расслабленным задором усмехнулся, когда увидел, что его спутник за ним повторяет. Не исключено, что не последнюю роль в его стремлении скопировать поведение Путника сыграл инцидент с Дроздом. — У дворян тоже «кровь Бога» имеется. И что, сильно это их жизнь меняет?

— Кому как, — пожал плечами школяр. — Нашу, скажем, не сильно.

Так и знал, что он это скажет. Ну так и знал!.. Хотя хорошо, что он этим не хвастается и всем подряд не треплется — я о нём был худшего мнения.

— Причастность, пусть и очень далёкая, к монаршей династии порой жизнь даже несколько усложняет, если я могу говорить открыто, — продолжил Давид.

В полумраке надвигающейся ночи путь под ногами приходилось с усилием высматривать, и он привычным и явно уже не первый раз повторяемым жестом сотворил несколько «светляков» — левитирующие в воздухе шары пламени окружили их со всех сторон и, мягко стелясь над самой землёй, осветили маршрут шлейфом тёплого мягкого света.

— Я не имею права, да и желания жаловаться, но, раз уж наша беседа стала довольно… откровенной, могу сказать одно: «кровь Бога» считается абсолютной привилегией для того, в ком она не течёт. Большинство других кланов, надо полагать, завидуют этой нашей особенности, поскольку ею не располагают. Взять того же Жана: я не раз слышал в свой адрес восторженные слова относительно моей одарённости, но… при всём моём к нему уважении, я не глупец — вижу, что ему завидно.

Снова та же карусель, — без удовольствия заметил цикличность их беседы Максим, слегка сбавив шаг: в гости к Дрозду, особенно после танцев в деннике с утра, он особо не торопился. — Если хочешь о чём-то мне сказать, Давид, лучше говори прямо: у меня туговато с намёками.

И всё же, несмотря на катастрофическое нежелание поднимать эту тему, парень выдавил дежурное:

— Как его… самочувствие?

До самочувствия Жана Манценера Максиму было столько же дела, сколько до вопроса миграции бабочки вида махаон. Но Жан Манценер, этот лопоухий самодовольный козёл, загнанный в ловушку собственными друзьями, находился на определённой ступеньке социальной лестницы Эпиркерка — города, в котором Максиму предстояло обитать ещё какое-то неопределённое (и потому потенциально длительное) время. Жан Манценер общался со студентами Магической Академии, поскольку и сам там учился, находился в тесном контакте с тем же Давидом Агнеотисом, который, дай ему волю, со дня на день поселится у Захарии на коврике в прихожей, и Жан Манценер умел творить заклинания, превращающие мозги неподготовленных Путников в манку. Этих причин Максу вполне хватало, чтобы позаботиться о потенциально безрадостном будущем и попытаться отстроить сожжённые ударом кулака в переносицу мосты.

— После вашего знакомства стал хуже, — разрешил себе усмехнуться Давид и, немного пройдя вперёд в тишине, добавил: — Понимаю, что ситуация была крайне неприятная и он непозволительно превысил сословные полномочия, но всё же, если позволишь, тебе не следовало так сильно его бить.

— Да я едва коснулся, — парень занервничал. — Я не виноват, что у ботаника такой хрупкий нос.

— Прости, но… при чём тут ботаника?

— Забей. Это с Земли… термин. С растениями ничего общего не имеет. Что, думаешь, он тебе завидует, значит?

Агнеотис нечленораздельно промычал что-то, отдалённо напоминающее «ещё как».

— Но, продолжая раскрываться, я отмечу, что сомневаюсь, что Жан завидует конкретно мне, — поспешил уточнить студент, сообразив, что не так уж и неразборчиво пробубнил последнюю фразу. — Как личности. Вероятнее, ему, как и многим другим, хотелось бы обладать той же силой, которой обладает род Агнеотисов в целом. «Кровь Бога» им кажется едва ли не благословением… Вернее, нет, нет-нет, конечно, это благословение! — встрепенулся бедняга как рыба в сети и посмотрел на собеседника с тенью испуга. — Конечно, благословение, я неверно подобрал слова… Прости мою опрометчивость, Максимус. Дело в том, что те из дворян, кто по воле судеб отмечены сиим даром, воспринимают его как… обязанность, наложенную силами свыше.

— Сколько у вас обязанностей, просто уши вянут, — Путник говорил искренне: чем дольше он слушал, тем меньше хотел в другом своём перерождении оказаться к этой сложной схеме хоть сколько-нибудь причастным. — Права-то хоть есть?

— О, да, разумеется. Гораздо больше, чем у большинства. Это две стороны одной монеты, как ты понимаешь, и они не могут существовать друг без друга.

— Если речь не о рабстве, — едко напомнил Максим.

Давид споткнулся, но вовремя восстановил равновесие. И даже успел малодушно заподозрить своего спутника в неосознанном магическом воздействии на свои ноги.

— И вновь вынужден с тобой не согласиться, — возразил он, восстановив темп ходьбы. — У рабов есть и обязанности, и права, просто человеку, давно не сталкивавшемуся с этим явлением, коим ты являешься, сложно оценить их… объективно. Позволь мне вернуться к этой дискуссии, когда придёт время: этикет обязывает…

— Нет, а ты мне объясни всё-таки, — Путник остановился и разве что только ногой не притопнул, настолько его будоражила отчего-то именно эта тема беседы, — Вот честно только, ты серьёзно веришь в то, что говоришь? Веришь в права рабов?

— И снова мы возвращаемся к вопросу веры? — ответил вопросом на вопрос Давид. — Послушай, я знаю, о чём рассказываю, Максимус: если я заявляю определённые вещи, то только по той причине, что уверен в них. Мы можем поговорить о рабстве в Цельде и обо всех преимуществах такой системы социальных отношений, но это вряд ли что-либо изменит. Я вижу, что у тебя есть определённые… предубеждения на сей счёт, потому, полагаю, наша дискуссия и не будет иметь сейчас никакого смысла — впрочем, как того и требует природа Путника, ты сможешь наглядно убедиться в истинности моих утверждений, когда столкнёшься с рабством лично.

Макс гневно отмахнулся и снова зашагал вперёд. Как-либо комментировать он не стал из принципа.

— Да. Дворяне. Когда-нибудь я дослушаю рассказ до конца.

— Если бы ты не перебивал и позволил мне обо всём поведать последовательно, ты уже давно бы получил всю интересующую тебя информацию, — мягко и беззлобно, с лёгким шутливым укором заметил школяр.

— А ты, если бы не занимался бессмысленными нравоучениями, уже давно бы закончил, — парировал Путник. — Ладно, всё, отныне буду хорошим мальчиком. Вещай.

— Ты спрашивал про права дворян. Да… Их много. Количество и суть привилегий зависят от того, к какому классу дворянства относится та или иная семья, но в связи с тем, что законы приличия не позволяют мне обсуждать дела других кланов, я буду опираться на пример рода Агнеотисов… если ты не возражаешь.

— С чего бы.

— Благодарю. Итак, мой род…

Давид всерьёз задумался, прикидывая, с чего лучше начать. Ясно, что в данную минуту он не просто делился деталями бытия, а представлял деятельность своего клана чужаку и как бы рекламировал деятельность всей семьи, причём: сделать это требовалось быстро, но доступно, без лишних подробностей, но конкретно и по пунктам — Макс почти физически ощутил, как снова на плечи рыжего школяра ложится тяжёлый купол ответственности. Ему стало практически жалко своего собеседника, а вместе с тем и совестно: непрекращающимися наводящими вопросами он фактически принуждал бедолагу, держа лицо и не роняя статусности, вновь вести пускай и тренировочную, но от того не менее энергоёмкую и хитрую дипломатическую игру.

Просто удержать эти вопросы за зубами оказалось выше его среднестатистических Максимовых сил. Тематика рабства так раззадорила расшатанные нервы, что только ответным наступлением мог компенсировать Путник хоть как-то необъяснимую волну внутреннего протеста и ужаса, накатившую как цунами, стоило вновь об этом подумать.

— Из юридических привилегий, например, мы имеем право получать от короля землю в вечное собственничество, — тем временем приступил к пояснению Давид, даже не догадываясь, какая внутренняя борьба разворачивается в метре по правую руку от него. — Приобретать тоже можем, разумеется, но это не отличительная черта: приобретением земель вовсю заняты и жалобные. Главное — землёй, полученной от королевства, мы можем распоряжаться как только пожелаем. Захотели — и вся она будет плодоносить. Захотели — построили военные казармы и тренировочные плацы. Захотели — выжгли надел хоть дотла, никто и не помыслит запретить или возразить. Иное дело, что эти земли однажды передавать потомкам, посему следует озаботиться, чтобы было что передавать, но… полагаю, суть ты уловил.

— Уловил. А… жалобные — это кто?

Давид хохотнул — впервые на памяти Макса — по-настоящему ядовито.

— Те, кому пожаловал дворянский титул Его Величество. Не родовые. Если ты понимаешь.

Максим ещё секунду назад не понимал, однако услышал этот ядовитый смешок и разобрался во всём моментально.

— Про них не будем, — добавил Агнеотис, красноречиво махнув узкой ладонью. — Слишком частные случаи.

— Да и Кодекс не позволяет, да?

— Кодекс здесь ни при чём. Зазорно и недостойно говорить о делах других дворянских кланов, Максимус, а жалобные — даже если получают наследственное дворянство — не имеют и не могут иметь никакого отношения к нашей клановой системе. Формально они могут обладать какими угодно титулами, но… ты понимаешь.

Макс поразился, насколько стал прозорливым.

— Итак. Земля, приобретаемая родом на собственные деньги, может быть изъята королевством, скажем, за долги. Или перепродана. Или подарена. Иными словами, это обыкновенная собственность. Земля же, выделенная королевством родовому дворянству, отдаётся в руки клана навсегда и практически никогда не изымается.

— Бывают исключения?

— Бывают. Но настолько редкие, что можно их не учитывать.

— Да ну, Агнеотис, — Максиму почти не пришлось играть. — Исключение — это же самое показательное в любом правиле. Как мне учиться, если не на прямолинейных примерах?

Давид нахмурил лоб до глубокой борозды между бровями, прикусил щёку и замолчал.

— Это… весьма непривлекательная история, если позволишь высказаться. Я искренне не хотел бы озвучивать её… по крайней мере, пока. Не обессудь, Максимус, и пойми меня правильно, но, как ты верно отметил немногим ранее, мы действительно не на том уровне… общения.

— Всё настолько плохо? — попытался в последний раз Путник.

— Весьма.

Какое-то время они брели по тропинке молча.

— Эта история касается в том числе и господина магистра, — нехотя и тихо добавил Давид, и Макс кожей чувствовал, с каким усилием несчастный проталкивает воздух через голосовые связки. — Я правда не хотел бы…

— В таком случае, вернёмся к дворянским правам, — послушно отступил парень, осознавая прекрасно, что «о делах магистра лучше не знать», как сказал ему однажды кривоногий Хошо.

— Благодарю, — студент выдохнул слишком громко. — Что же. Помимо обретения королевской земли, наше сословие отличается спектром финансовых привилегий: мы обложены меньшим количеством налогов, имеем право владеть большим запасом материальных ценностей, не платим подушных податей… Это налог на количество душ — разумных в нашем распоряжении — на случай, если ты не знаком пока с данным понятием. Ещё физическая неприкосновенность, которую мы уже слегка затронули ранее — например, дворянина не могут казнить по большинству предусматривающих смертную казнь статей, не могут вынести приговор без проведения полного судебного разбирательства, даже если он якобы был пойман с поличным. Дворяне имеют право на свободное и не подтверждённое документами перемещение внутри королевства и выезды за его пределы при наличии соответствующего разрешения; королевство предоставляет нам возможность получать высшее образование; для дворян введено разрешение на нерегулируемое использование магии при условии, что обладающий этим правом не нарушит королевских законов — словом, прав довольно много. Но обязанностей, разумеется, больше.

— И в их число входит воинская повинность? — выдавил из мозга соответствующее словосочетание Макс.

— Верно. Мы обязаны прийти на помощь королевству в любой момент времени, как только появится необходимость, оставив все свои мирские заботы и дела, поскольку именно по этой причине смогли однажды возвыситься над другими сословиями.

— Пока всё как на Земле во времена Средневековья.

— В таком случае, быть может, и другие обязанности, которые на нас возложены, тебе знакомы. Основная масса военачальников в нынешней королевской армии — представители дворянского сословия. Мы основная боевая единица, а посему обязаны не только финансировать, но и обучать королевских солдат. Каждый род — свою часть. На Земле было так же?

— Ну… — Макс мысленно извинился перед историком за своё поведение на уроках. — Вроде того.

— Мой род испокон веков практикует и развивает магию пламени. В связи с тем, что других повелителей огня в королевстве практически не осталось, а те, что остались, недостаточно сильны, на наш род возложена обязанность обучать этому искусству солдат Его Величества со всего Эпиршира. Это одна из причин, по которым клан Агнеотисов не вносит сельскохозяйственных десятин — на родовых землях расположены крайне многочисленные воинские поселения: казармы, плацы, конюшни, обеденные, тренировочные территории, корпуса для обучения боевой магии… Шутка ли: доля мирных деревень или аграрных территорий в распоряжении клана не превышает половины от общего числа владений. А всех этих людей тем временем надлежит чем-то кормить!..

Давид сжал губы и, резко оборвав самого себя, гораздо тише и спокойнее продолжил:

— Правда, если говорить откровенно, магии в присланных рекрутах не больше, чем в листке бумаги или птичьем пере. Как бы сие утверждение ни звучало… опрометчиво. Поэтому основной упор, конечно же, ставится в наших лагерях на классическое военное ремесло: ближний бой на кулаках и мечах, средняя дальность на копьях и молотах, дальний бой на луках и арбалетах, верховая езда…

Он немного покашлял. От длительного монолога у него и правда запершило в горле.

— Подобным образом, только с разницей в деталях и цифрах, обстоят дела у остальных родов. И всё это требует не только постоянного надзора, но и непрекращающегося содержания. В мирное время солдаты — обычные люди, обитающие среди крестьян или мещан, владеющие ремёслами, способными прокормить их семьи. Но в обязанности любого дворянского клана входит, конечно же, обеспечение этих людей всем необходимым для безбедной жизни за пределами поля брани. Пускай они не всегда осмеливаются просить о помощи, они это знают.

— А чего не просят, если вы такие добрые и щедрые?

— Слышу твою иронию, Максимус. Но у меня, к сожалению, нет ответа на этот вопрос. Быть может, дело в гордости? Здоровый и взрослый мужчина не захочет просить милостыню у владыки, ежели его достоинство не растоптано бесповоротно.

Путник подчёркнуто-громко фыркнул.

— Если у здорового и взрослого мужчины загибаются дома от голода маленькие дети, ему не до гордости.

— Но в Эпиршире никто от голода не… загибается, как ты выразился, — возразил школяр. — Наше королевство ввело одни из самых низких налоговых сборов на всём полуострове для рабочего населения, если не на всём континенте. Людям есть что положить в рот — достаточно просто немного поработать в поле или пострелять дичи в лесах.

— Знаком я с твоим «просто», — покивал Макс. — Ты не обижайся, что я эту тему опять поднимаю, Давид, но иногда с высоты птичьего полёта скверно видно, что происходит у червей на земле. Не мне судить, я тоже в этом не особо разбираюсь, но ты не производишь впечатление человека, когда-либо копавшего грядки.

— Я никогда и не копал, — подтвердил Агнеотис. — Но я унаследую земли и титул своей матери, и оба моих родителя это прекрасно понимают: они с детства учат меня всему, что обязан знать дворянин, владеющий землями и душами, чтобы правильно распоряжаться судьбами подданных и имуществом рода.

Они незаметно подошли к просторной леваде за высоким забором, и стоило багровому фасаду хлева вынырнуть из-за синих зарослей ежевики, из конюшни до слуха обоих донёсся призывный клич Дрозда.

— Ужин требует, — ускорившись, пояснил Макс поёжившемуся слегка спутнику. — Не переживай, вечером у него только зерно. Слушай, я не пытаюсь намекнуть, что твои предки плохо тебя воспитывали или ещё что-нибудь в этом духе, я о том, что иногда нужно сначала на своей шкуре прочувствовать какой-либо опыт, чтобы затем судить в похожих условиях других людей, вот и всё. Или ты хочешь сказать, что возделывать поля и охотиться — это легко?

— Конечно нет.

— Ну вот и я о том же. От голода люди, может, и правда у вас не помирают, но не всегда в лесах водится живность, способная прокормить семью из, скажем, пяти человек, а урожай иногда погибает от засухи или града. Бывает так, что помощь со стороны — единственный выход… Блин, что ж такое-то, опять мы отвлеклись. Дворяне как-то не торопятся раскрывать передо мной свои секреты, с королями попроще шло…

Он усмехнулся, и Давид скопировал эту гримасу.

— Ты про обязанности рассказывал.

Юноши приблизились ко входу в хлеб — магическая фиолетовая печать погасла, пропуская гостей внутрь. Завидев двуногих и не разглядев в сумраке подошедшей вплотную ночи своего непосредственного хозяина, конь громко заржал… но на свечу в этот раз не поднялся. Видимо, помнил: ужин у него, как у всех адекватных лошадей, вегетарианский.

— Ты… уверен, что мне можно внутрь? — робко посмотрев вслед вошедшему Максиму, уточнил Агнеотис.

— Ну, никаких приказов тебя не пускать я не получал, так что… да, полагаю, можно.

Прекрасно и во всех подробностях помня утренний инцидент, школяр шагнул на бетонный пол далеко не так уверенно, как шагал раньше. Стараясь держаться поближе к противоположной от денника стене и при этом двигаться так, чтобы его нервозность не бросилась в глаза чародейскому подмастерью, Давид медленно дошёл до первого отсека и, почувствовав перегородку за спиной, теперь с интересом наблюдал, как его собеседник в нужных пропорциях набирает крупными мерными стаканами необходимые жеребцу злаковые в кормовое ведро.

— Кстати, немного отвлекаясь от темы, — как бы невзначай вдруг заговорил Путник, — Как там Фрилейма, ты не знаешь?

— Фрилейма?.. Ох, да. Фрилейма. Не знал, что вы знакомы… Она в добром здравии, насколько я могу судить, — тут же прислушавшись к интуиции, навострил уши Давид и придал голосу как можно более естественные нотки. — Правда, я слышал, её семье крайне не понравился прогул целого учебного дня тогда. Допускаю, что и до выговора могло дойти.

— Но в остальном всё пучком?

— Сказать откровенно, я не интересовался. Мы редко общаемся вне стен Академии, а в перерывах между занятиями нет времени на вежливые диалоги о погоде.

Максим неопределённо хмыкнул.

— А что так?

— Перерывы довольно короткие, и большинство студентов старается как можно плотнее поесть перед следующей лекцией — магическая практика отнимает немало сил, а разговоры, как ты понимаешь, процессу поглощения пищи не способствуют.

— Нет, я имею в виду, чего вы вне Академии не общаетесь?

— Ах, это… — догадываясь, чем может быть вызван спонтанный интерес Путника с малознакомой студентке, Агнеотис старательно прикидывался слабоумным и в упор не замечающим ничего подозрительного. — Фрилейма весьма… необычная леди, если позволишь выразиться подобным образом. Она с трудом вписывается в нормы общественного поведения. Не уверен, что мы нашли бы общий язык, если бы пообщались ближе, но я никогда не пробовал.

— Она назвала тебя первым красавчиком на потоке, ты в курсе? — Максим обернулся на него через плечо с широкой белозубой улыбкой, внезапно открытой и простодушной. — Так что зря не пробуешь.

И Давид, увидев эту улыбку, окончательно и безоговорочно перестал понимать человека перед собой. Вернее будет сказать, он и прежде-то не особо разбирался во внутреннем (или хотя бы внешнем) устройстве Путника Максимуса, но в ту секунду потерялся с концами.

В его скромном опыте в подобных разговорах другие парни интересовались мнением Давида о какой-либо девушке, если испытывали к ней хотя бы мало-мальское влечение — вопросы про характер и привычки задавались с целью заранее подготовить план действий по захвату конкретного женского сердца. Сначала он решил, что Максимус спрашивает всё с той же предсказуемой целью, но… зачем тогда раскрывает карты и передаёт высокое мнение о другом юноше этому самому юноше, если девица симпатична ему самому? Неужели Путник не понимает, что, будь Агнеотис чуть менее принципиальным и чуть более злым на него, он бы перехватил внимание Лейм хотя бы из вредности?

— Это… довольно распространённое мнение в Академии, — от удивления нетипичному поведению школяр даже не понял, насколько его слова могли прозвучать самодовольно. — Постой, как мы вообще пришли к этому разговору?

— Я вспомнил о Фрилейме и передал, что она от тебя в восторге, — подмастерье либо очень правдоподобно прикидывался, либо искренне не осознавал всю нелепость складывавшейся ситуации. — Если встретишь её раньше, чем я, сможешь передать, что её всё ещё ждёт смартфон?

— Сма… что?

— Ай блин, точно, ты же тоже не в курсе. Короче, просто передай, ладно? Она обещала рассказать мне о Цельде, но с того дня мы больше не пересекались, а мне сейчас информация нужна как воздух.

— Я могу рассказать о Цельде, — стремительно тупея в незнакомой и какой-то подозрительно-идиотской беседе, напомнил Агнеотис.

И хитрый прищур, который он получил в ответ, сбил с мысли без шансов на реабилитацию и оправдание.

— Так, значит, она тебе нравится всё-таки? — победоносно уточнил парень с видом человека, уже знающего ответ на задаваемый вопрос.

— Что? Нет, постой, с чего ты… Ох, я не это имел… Как мы вообще к этому пришли?!

Макс его уже не слушал. Полностью удовлетворённый тем, как легко запутал, смутил и заставил покраснеть местного дворянина, Путник добродушно рассмеялся и легко махнул рукой в его сторону, дескать, не обращай внимания.

— Вот же чёрт, я и правда в тебе ошибся, Агнеотис: ты, оказывается, не такой уж и плохой парень. До друзей нам, конечно, как до Луны… — держа в правой руке ведро, юноша прошёл мимо собеседника в коридор конюшни и направился к стучавшему копытом по стене жеребцу. — …но теперь ты меня хотя бы не бесишь.

Сухой нежный шелест злаков о дерево кормушки заполнил пространство под потолком хлева. Не дожидаясь, пока опустеет ведро, конь сунул шоколадно-бронзовую морду под льющийся как из Рога Изобилия поток и принялся жадно жевать — так, словно не ел уже несколько лет. Хищное рычание, раскатами гремящее в глотке, вынудило Максима поскорее расправиться с заданием и оперативно отодвинуться на уважительное расстояние — от греха подальше.

Искренним ли было это спонтанное признание? Максим сам не знал. Он ещё чувствовал исходивший от Давида тонкий аромат спрятанного на время подальше от посторонних глаз навоза, но вместе с тем ему по-детски наивно и отчаянно хотелось верить… нет, не в то, что все люди вокруг — посланники божьи, ангелы с трубами и канонизированные святые. А в то, что в каждом человеке помимо удобрений животного происхождения есть ещё и нечто, пахнущее немного приятнее.

Он мой сверстник, в конце концов. Он ещё слишком мало лет прожил, чтобы окончательно скурвиться.

— Я тебя… бесил? — не в силах сдержать расплывающиеся в улыбке губы, уточнил Агнеотис, забыв на миг и про плотоядного коня, и про странные вопросы о Лейм.

Поведение собеседника его забавляло и, к счастью и вместе с тем ужасу, необъяснимо расслабляло. К счастью — потому что юный маг давно уже не испытывал этого приятного, почти чарующего спокойствия в присутствии другого человека, принуждённый статусом, как в очередной раз верно отметил Путник, «держать лицо» — даже (и в особенности) возле родного отца. К ужасу — потому что видел его от силы третий раз в жизни. И, пускай Давид никому бы в этом не признался, расслабляться в присутствии незнакомых людей он считал непозволительной роскошью, поскольку именно незнакомцы всегда представляли наибольшую опасность.

А если учесть, что позитивные чувства вызывал человек, на которого у юного мага уже сложились определённые планы…

— Знаю, в это трудно поверить — обычно у меня ангельское терпение, — хохотнул подмастерье в ответ. — Но всё честно: я тебя тоже выбесил, мы квиты.

— Квиты, — эхом повторил студент.

— Если хочешь, можешь составить мне компанию: надо ещё кур и коз накормить, — ставя ведро на законное место, пригласил Макс. — Заодно поможешь.

— Помочь? Чем?

— Там всё просто: посветишь своей магией, пока я разбираюсь с остальным, а то после заката в сараях хоть глаз выколи… Только не спали там ничего, не то Захария с меня шкуру снимет. Ты хорошо вообще владеешь огнём?

Вместе они вышли из конюшни и заперли за собой двустворчатые ворота.

— На мастерство не жалуюсь, — впервые не постеснявшись шутливо похвастаться, заверил Давид.

Ему не нравился этот парень. Не нравилось, какие эмоции его присутствие пробуждает в обычно спокойном и равнодушном наследнике рода Агнеотисов. Не нравилось, что Максимус может позволить себе быть откровенным и прямым как раскрытая книга, что ничего не утаивает и не держит за пазухой ножа, а если и молчит о чём-то, насупившись, то не из злого умысла, а потому что не хочет делиться с посторонним пока человеком. Не нравилось, что, толком с ним не знакомому, Давиду спокойно в присутствии Путника, уделявшего условностям нового мира весьма поверхностное внимание, не выказывавшего именитому собеседнику ни грамма подобострастия или подчёркнутого почтения, говорившего на равных и ничуть не смущавшегося разнице в их положениях, словно это было естественно и нормально.

Ему очень не нравилось, что Максимус мог и правда оказаться хорошим человеком.

И прежней уверенности в выводах, которые сделал днём, школяр больше не чувствовал.

***

К крыльцу подошли очень не вовремя: как раз открылась входная дверь. Господин Эйн покидал обитель колдуна, разумеется, первым: вышколенная годами жёстких тренировок идеальная осанка со слегка излишним прогибом в пояснице (не зря такое искривление называется лордозом, от «лорда» пошло наверняка, мелькнуло у Макса в голове), широкий степенный шаг, источающий уверенность при каждом стуке невысокого каблучка с металлической набойкой по дощатому крыльцу, приподнятый подбородок и расплывчатый взгляд в помутневших глазах — глава семейства нырял во мрак позднего вечера над столицей, едва держась на плаву многочисленных и нелёгких размышлений.

Мадам Ровен, задержавшись на пороге, бросила через плечо на вышедшего проводить их Захарию взгляд, который в приличном обществе практически недопустим, ибо значил гораздо больше, чем просто визуальный контакт. Серьёзный, цепкий, он подтверждал не озвученное между ними единство, априори не доступное любому случайному свидетелю этого безмолвного обмена, поскольку содержал в себе неприлично много непроизнесённой информации — просьб, убеждений, обещаний, угроз… Чародей кивнул — так, как никогда не кивают в знак согласия торгаши на рынке или модницы на примерке, потому как подобный жест невозможно увидеть, если не знать, куда смотреть и что там искать — и сразу же вонзил куда менее таинственный и вполне однозначный взгляд сперва в своего подмастерья, затем в его вынужденного спутника — как если бы юноши провинились в том, что пришло время расходиться по домам.

Макс покосился на Давида.

Что бы ни крылось в совсем не подозрительном перемигивании между Захарией и мадам Ровен, юный Агнеотис это заметил. И в восторге не остался.

— Приятного вечера, господа, — кивнул чародей, пропуская Максима внутрь дома.

Его поблагодарили нестройным хором озадаченных голосов, пожелали в ответ не менее благостного времени суток — и затем разговоры стихли. Во тьме Чёрной площади чета Агнеотисов растворилась, не произнеся ни слова.

— Как… всё прошло? — покосившись в сторону кухни, тише обычного спросил Макс, оказавшись среди стеллажей и полок.

— Как по часам, — заперев, ответил магистр и слегка подрагивающими пальцами поправил выбившуюся из-за уха прядку жёстких колючих волос.

Один за другим Путники прошли вглубь зала, на ходу расправляясь каждый со своим: Захария доставал и забивал трубку, Максим стягивал через голову и завязывал на бёдрах толстовку.

— Завтра лавка будет закрыта, — сообщил колдун, поджигая табак уже известным парню способом. — У меня работа за пределами города… — и, будто прочитав в мыслях своего подопечного закономерный вопрос, добавил: — …а на тебя оставлять дела себе дороже.

— Простите, Мастер, — сжав челюсти от стыдливого озноба, скользнувшего по хребту, потупил взгляд Макс.

— Не стоит. Ты сегодня справился неплохо.

— Чт… Но тогда п-почему я не могу…

— Речь не о том, с чем справляешься или не справляешься ты, — закурил чародей, — А о том, на что способны в моё отсутствие другие. Ужаса твоя физиономия не вселяет, боевых навыков недостаточно — в качестве исключения подмена, может, и годится, но в перспективе принесёт больше проблем, чем выгод. Лавку я закрою на полдня — не велика беда. А ты, если будет желание, отправишься со мной.

— Если… будет желание? — Максим покосился на него недоверчиво. — У меня типа… право выбора есть?

— Право есть у всех, — Захария, слегка приподняв в оскале верхнюю губу, поморщился. — Завтра твоё сопровождение не обязательно, но и не воспрещено. С утра заказ на лечение скота, потом кое-какие дела на рынке — после обеда уже буду здесь, так что, как говорится, тебе решать.

Лечение скота и рынок. Захватывающе, — не сдержался молодой Путник, надеясь, что его мысли не просочатся каким-нибудь загадочным образом во внутренний эфир наставника. — Впрочем, всяко лучше, чем сидеть дома.

— Если вы не против, Мастер, я бы предпочёл отправиться с вами, — усилием воли протолкнул наружу эти слова юноша.

— Не против. Но заранее оговорю: если на ферме Оскара ещё позволительна праздность, то на рынке необходимо будет держаться в тонусе. Если готов — подъём завтра в шесть. Не проснёшься — будить не стану.