Ученик Истока. Часть I

Эпфир, город торговцев и магистра Воздуха

Как и предупреждал Каглспар, дорога их ждала неблизкая. Выдвинулись часов в семь утра по местному времени, если верить возничему: Спар при этом своей бодростью и свежестью активно мозолил глаза страдающему от похмелья Максиму. Юноше, пожалуй, никогда так плохо не было — даже когда Стёпа напоил его как следует водкой, пока мать не видела, — и это всего лишь с двух глотков! Один из друзей брата рассказывал, как однажды кислоты объелся, а на утро пошевелиться не мог — ни пальцами двигать, ни дышать нормально не получалось, сразу взрывалась от боли голова. Вот примерно такое же, кажется, состояние теперь развивалось и у самого Макса: лежал бедолага пластом на дне телеги и чувствовал каждую ухабину на дороге, кляня рукозадых дорожных дел мастеров на чём стоит свет и параллельно размышляя, есть ли в этом мире вообще ответственные за прокладку дорог.

И всё-таки, как интересно выходит. В одном мире погиб, в другом появился? Звучит не слишком-то правдоподобно. Если бы эту версию событий он услышал от Спара в начале их совместного путешествия, то не поверил бы — и правильно бы сделал. Решил, скажем, что спятил мужик от одиночества или на старости лет (хотя здоровяку на проверку оказалось чуть больше сорока, но всё же) да развлекается так — про путешествия между реальностями вычитал где-нибудь в интернете и крышей поехал. В конце концов, человек, разъезжающий на телеге, вряд ли многого в России двадцать первого века добился. Вот и тоскует по магии — в своих мечтах мы все герои. Однако то, как на него отреагировали в «Звонкой монете»… Можно было, конечно, списать на массовую истерию — в провинциальных городках скука смертная, вот всей компанией и повернулись, скажем… Но что, если нет? Что, если вся эта туфта про параллельные измерения, которую учитель физики пытался им в головы вдолбить, правдой оказалась? Да ещё и такой… легкодостижимой, если смерть, конечно, можно назвать «лёгким» явлением.

Откровенно говоря, Максим всё больше склонялся к версии с комой. В этом случае ему и целая страна может одну и ту же байку рассказывать — она же вымышленная, плод фантазий, так почему бы и нет? Он читал где-то, что мир, воспринимаемый человеком, может вообще не существовать в действительности, потому что любой так называемый «факт» существования этой самой действительности обрабатывается одним из органов человеческих чувств. А раз мозг обрабатывает, кто мешает и изобретать? Тем более, что для прекрасного нашего серого вещества (которое, кстати, правильнее было бы называть «белым» — белых аксонов и дендритов куда больше, чем серых нейронов) нет абсолютно никакой разницы между информацией, воспринимаемой в реальности, и воображаемой информацией.

И да, ещё Макс любил «Матрицу» от братьев (ныне сестёр, прошу прощения) Вачовски. Возвращаясь к теме, кто помешал бы его травмированному из-за аварии мозгу попросту выдумать эту окружающую его теперь катавасию? Да ещё и так реалистично стимулировать рецепторы… Хотя какие, блин, рецепторы? Мозг в коме вообще ничего не делает особо… вроде как. Он там на грани жизни и смерти, ему не до сказок. Или нет?

Зря Владимира Александровича не слушал, — подумал Макс, вспомнив своего учителя по биологии, и облегчённо усмехнулся; голова в ответ на его хорошее настроение тут же подбросила немного плохого.

Ладно, предположим сначала, что это не сон и не агония мозга. Тогда, выходит, это всё происходит взаправду, и он каким-то странным образом, нарушающим законы логики, попал из одного мира в другой. Возникает закономерный вопрос: с чего бы вдруг? Если это воля какого-то местного божества (что очень и очень вряд ли, кто он такой, в конце концов, чтобы специально по его душу пьяного водителя «жигулей» посылать), то где инструкции? Хотя Спар говорил, что Путники просто так в этом мире не оказываются, всегда в нужный момент… Может ли это действительно быть распоряжением кого-то власть имеющего?

«Хватит думать о себе больше, чем ты есть».

Максим вздрогнул, проигнорировав боль в висках, и приподнялся.

Он уже очень давно не слышал голоса брата в своей голове.

Если верить умным книгам, особенно сильные по воздействию на психику воспоминания могут звучать как посторонний голос. Наорал на тебя кто-нибудь в течение дня, скажем, а потом лежишь вечером в кровати и будто бы слышишь, как до сих пор орут. Но это не правда, на самом деле никакого крика не существует, конечно же — просто сознание подкидывает вот такие подлянки, прокручивая и воспроизводя события прошлого… для лучшего запоминания, так сказать.

А Стёпка был прав, кстати. Тогда, конечно, ситуация случилась дурацкая — маленький Максимка, ему лет пять было, на площадке со сверстниками поссорился и случайно обмочился, когда его начали запугивать и толкать, а потом неделю боялся на улицу выходить, думал, что все над ним смеяться из-за этого станут. Причём, не столько другие дети, сколько взрослые. И Макс вдруг вспомнил тот день очень хорошо, словно заново его проживал. Он плакал в коридоре и отказывался обуваться, а Стёпа (ему тогда уже было десять) стоял в кухне и с очень странным выражением лица наблюдал за чужой истерикой. Потом подошёл (мама уже тогда не хотела подпускать старшего сына к младшему, уже тогда брат вёл себя странно), игнорируя её взволнованное «не надо, Стёпушка», и спокойно сказал: «Хватит думать о себе больше, чем ты есть. Ты боишься, что тебя начнут дразнить, но на самом деле им нет до других людей никакого дела».

Странное воспоминание холодом растеклось по его лицу. Максим вытер ладонями щёки — они оказались мокрыми — и понял, как сильно скучает по этому страшному, жестокому человеку, которого считали сумасшедшим и боялись даже в родном доме. Скучает по тому, как чувствовал себя особенным рядом с ним: ведь Стёпа только с братом был адекватным, только с ним играл и искренне улыбался.

И да, чёрт возьми. Стёпка был прав. Не стоит думать о себе больше, чем ты есть.

— Чего притих? — спросил Спар: они как раз проезжали мимо странной постройки, отдалённо напоминающий древнегреческий храм Афины, только очень маленький. — Спишь сызнова?

— Нет, — вяло ответил Макс. — Думаю.

— Ну, поделись думами. В тишине ехать утомительно.

— Думаю о том, что никогда не был сильным.

Каглспар хлопнул Плушу по крупу вожжами и обернулся.

— Если волнует, что хилый, иди ко мне подмастерьем в кузню на первое время. Там железо потаскаешь и быстро окрепнешь, заодно и долг отдашь, да и под присмотром останешься.

Фраза «потаскать железо», пусть и произнесена она была в совершенно другом контексте, прозвучала так душевно, словно он на мгновение вернулся в родной город. Его одноклассники любили проводить свободное время в одном из немногочисленных спортзалов Ярославля, так что к выпуску выглядели как взрослые дяденьки. Макс усмехнулся; голова от перепада давления заныла. Теперь понятно, откуда у его громилы-спутника ожоги на руках. Да и мускулы откуда.

— Я не про мышцы, Спар, — ответил он, подумав. — Я про характер.

— А что не так с твоим характером?

— Слабый я, вот что. Реву постоянно, атаки эти панические… — почему-то Максиму теперь не было совестно и стыдно говорить о своей уязвимости, хотя раньше он, пожалуй, даже маме в подобном не признавался. — Я никогда не был лидером, всегда искал себе кого-то, кто будет меня защищать. Брат говорил, что это не по-мужски, что нужно жизнь в свои руки брать. А теперь я здесь и… — он вздохнул. — Теперь я здесь и снова пользуюсь чужой помощью. Тебя вот эксплуатирую, как бесплатное такси… ну, то есть, извозчика. Или как это раньше говорили… Короче, лежу и жалею себя, вместо того, чтобы действовать, и сам с себя бешусь. Словно ни на что не годен, понимаешь?

— Уразумел, — к его изумлению покивал Каглспар. — Уразумел, что ты много на себя берёшь, болезный, вот что.

Макс решил на это ничего не отвечать. Подобные слова от брата он тоже уже слышал.

— Ты стал Путником, Максим-фамилия-Вороновский, — продолжал тем временем кузнец. — Не по своей воле, а потому что так сложилось. В чужом мире, без семьи, без друзей. Чего ты хотел? Встать с молотом наперевес и пойти воротить великие свершения?

— Хотя бы не обливаться слезами, для начала, было бы неплохо, — беззлобно фыркнул Максим и улыбнулся.

— Так, а что, не живой ты, что ли? — Спар причмокнул губами; Плуша перешла на быструю рысь. — Меня послушай, подлеток: молодой ты и неопытный, боязно тебе, и это ладно. Даже благостно. Дурно было бы, если бы ты не боялся. Если бы поверил всему сразу, как некоторые делали, и сломя голову кинулся в «приключенья».

— Как некоторые?

— Вот каков ты тугодум-то, — верзила рассмеялся. — Сказано же было: не первый ты тут такой, и уж точно не последний. И раньше приходили к нам тоже Путники, ребяты молодые, да без царя в голове. Им толковали, мол, куда вы лезете? Но молодёжь же лучше знает, что да как. И что выходило?

— Что выходило?

— Да перебили с добрую половину в первых же трактирах, — Спар махнул рукой. — Приходят такие щеглы, дверь ногой отворяют, балакают, мол, будем тут у вас мир спасать. А оно нам надобно, чтобы нас спасали? У нас тут и так недурно живётся. Есть, право, свои огрехи, ну а где их нету? Им и талдычили, мол, не надо лезть в воду, не зная броду, поживите вы покойно. Но у них уши, видно, за ненадобностью отвалились, уразуметь ничего не желали. Магии пытались обучаться — кто поумнее был, то с лёгкого начинал, а бывали и тугодумы, сразу к мёртвым в могилы лезли… Кто-то в драку совался, башкой не думая, а кто-то и на неприятности покруче наскакивал. Но несколько — около сотни, может, — до великих свершений дослужились-таки. Одна девчушка случилась, лет десяти Путницей стала, до королевского двора добралась, её при правителе лекарем держали. Сколько раз она его задницу спасала — не счесть!

Максим слушал внимательно.

— Сам-то я тех времён не застал ещё, а вот бабка моя видала, поведала. Король тогда воевать любил и лез во всякие неприятности. А девочка эта его потом по кускам собирала. Очень одарённая была, вроде как и сейчас жива ещё, да токмо о ней не слыхать. Был ещё другой красавец, на моём веку ужо, полководцем стал, армией мертвецов командовал. Жуткий человек был, но могущественный, много всего для нашей отчизны благого сделал, а его по приказу короля потом… хех, «отстранили». Если уразумеешь. А многие ваши берегов вовсе не видали — да так по канавам да оврагам и лежат… герои хреновы.

— И много было Путников до меня?

— Много, конечно, — верзила посмотрел на него через плечо и снова отвернулся. — А вот сколько точно — не скажу, не ведаю. Никто вас особливо не считал раньше, так-то. В разных местах появлялись, в разных исчезали без следа. Где чудища всякие помогут, где бандиты, а где и глупость услужит. На смену одному придёт другой — так и жили, а особого вниманья к вам, как ныне, никогда не было. Супротив — само слово «Путник» ещё годков пятьдесят назад едва не ругательством значилось. А после Трияда явилась. Кто ещё живой остался с того года, как они пришли, охрипли ужо говорить, какими они в начале пути чаялись. Мне раньше тоже докучали — я же с Захарией долго работаю, — а потом я паре морд особливо любопытных глаза в башку повдавливал, и как-то отстали сразу, ха-ха!

Очаровательно, — подумал Макс.

Спар рассказывал что-то ещё, уже не касающееся Путников — вроде про кузню и про то, как драться умеет отлично, — поэтому парень снова лёг на спину и вернулся к размышлениям, мало связанным с новой реальностью и событиями, в ней когда-то творившимися.

Допустим, что это не сон и не кома. Допустим, что никакие высшие силы его сюда не заманивали. Тогда что это за место? Может ли это быть тем, что люди на Земле называют Раем… или Адом? Или просто обезличенной загробной жизнью? Ведь, раз Макс умер там, а возродился здесь… то, по логике вещей, это именно то, о чём говорят известные ему религии. Жизнь после смерти.

Если загробная реальность вот такая… Что же, могло быть гораздо хуже. Сковородки там всякие, например, цепи… А здесь, пожалуй, даже неплохо.

Хотя, если подумать, всё же не похоже. Будь это Рай или Ад, сюда попадали бы все после гибели, разве не так? Ну, или подавляющее большинство. Но слова Каглспара не создали у юноши ощущения, будто Путников тут толпы и кишмя кишит. Бывают периодически, но не в том количестве, в котором должны — если верить статистике, люди на Земле умирают каждые семь секунд. Гипотезу необходимо было доказать или опровергнуть.

— Слушай, Спар, — позвал Максим. — А есть, помимо моего мира и этого, ещё миры?

— Мастер говорил, что есть, — ответил кузнец. — Сам-то я не ведаю.

— А Путником становишься только после того, как умираешь?

— Да мне-то это откуда ведомо, Максим-фамилия-Вороновский? — здоровяк обернулся, но всего на секунду. — Спроси у Михейра, как доберёмся. Хотя этот забулдыга вряд ли поведает больше моего, коль сызнова нажрался.

— Почему ты так странно меня называешь?

— А как надобно? Ты сам так представился: «Максим-фамилия-Вороновский».

— Я… что? Это не… ай, ладно, хрен с ним, — парень усмехнулся. — Просто зови меня Максимом.

Таким ответом возничий удовлетворился и замолк.

Если миров несколько, думал юноша, наблюдая за медленным движением высоких облаков над головой, значит, и концепция Рая и Ада может подтвердиться. Могло ли это значить, что он за свою хорошую жизнь попал в Рай? Тут действительно уютно и приятно, все к тебе с уважением относятся, помогают, чем могут… Было бы приятно, если бы это оказались Небеса.

Когда голову, наконец, отпустило, юный Путник сел в повозке и сладко потянулся. Ехать им предстояло, как уже не раз и не два повторил Спар, долго, заняться особо нечем, и подросток рефлекторно потянулся к карману, чтобы достать… Ах да. В кармане нет. Может, тогда в…

— Блять!

Каглспар подскочил как ужаленный, мгновенно остановил лошадь, запрыгнул на облучок ногами и выхватил из-за пазухи нож. Всё это произошло не больше, чем за четыре секунды — позавидовали бы любые спецназовцы. Окинув внимательно взглядом неповреждённую телегу и своего попутчика, кузнец медленно убрал нож на место и поинтересовался как мог спокойно, что же такого произошло, что вынудило Максима громко ругнуться. Пришлось объяснять, что на дороге, где он впервые упал с судорогами, осталась его спортивная сумка, а в ней и документы, и мобильник, и кошелёк, и вообще всё его важное имущество.

— Ты дурной, ей-богу, — прорычал верзила. — Вот ей-богу, дурной! Не стану я за твоей сумой вертать, и так от расписания отстали!

Макс и сам понимал, что просить человека, который ему, в сущности, вообще ничем не обязан, проделать минимум два лишних дня пути не просто неправильно — это свинство. Тем более, как правильно говорил кузнец, в тех лесах столько бандитов, воров и разбойников, что сумку наверняка уже давно нашли и пригрели. А жалко-то как! Если здоровяк оказался прав, и кто-то из Путников — Мастер этот, например — знает дорогу домой, юноша на лоскутки порвётся, но непременно вернётся к матери — и тогда бы деньги вместе со средством связи ему пригодились однозначно.

— Много ценностей вёз? — проворчал, возвращаясь на своё место, Каглспар.

— По меркам моего мира — достаточно, — вздохнул, прислонившись поясницей к краю повозки, Максим.

— Вот же… дурной ты, — кузнец покачал головой. — Пошурши рукой в сене, ближе к козлам. Запрятал я её, чтобы кто не прикарманил.

И действительно: в подстилке лежала, глубоко зарытая в колючую сухую траву, его спортивная сумка. В боковом внутреннем кармане — телефон, кое-как обмотанный наушниками (Максим так бы в жизни их не скрутил — явно верзила постарался), портмоне и ключи от квартиры, в пакете — всё ещё влажное полотенце, плавки, тапочки, шапочка и очки. Всё на месте, ни рубля не пропало!

— Я тебя ещё слегка помучить думал, — недовольно признался Спар. — Чтобы проучить да к скарбу своему научить относиться как надо. Но больно вид у тебя жалкий.

— Спасибо огромное!

Парень уже собирался зарыть сумку обратно, когда на глаза ему попался, тщательно прикрытый сеном, свёрток. Судя по форме, которую приняла укрывавшая этот предмет ткань, внутри находилась какая-то шкатулка или маленький ящик.

— Ого, а это…

— А ну кыш!

Верзила ощутимо хлопнул его по протянутой к свёртку ладони рукой и осторожно оттолкнул от своего схрона.

— Я к тебе в пожитки не лез, и ты в мои не суйся! И не надобно об этом боле. Схорони всё как следует — и молчок. А то нас прирежут с тобой и глазом не моргнут. Не ведаю, видел ты или нет вечор, как на меня шайка налетела — я их так подпалил, что удрали, сверкая пятками. Но если кто прознает про эту коробочку, что угодно сотворят, но вещицы заполучат.

Хотел бы Максим списать повышенную тревожность спутника на стремительно развивающуюся паранойю, но потом вспомнил мужичка с самопальной битой и дымящимися волосами, стремительно улепётывавшего от повозки Каглспара по кустам да лесам.

— Так это разбойники были? — осенило не шибко сообразительного гостя из другого мира.

— Конечно! Или ты решил, что я добрых людей стану жечь?

— Ну, честно говоря, ты… стоп, что? Ты сказал «подпалил»? «Жечь»?

Кузнец отвернулся, но его спина сгорбилась слишком демонстративно, чтобы нельзя было понять ход его рассуждений. Вне всяких сомнений, мужчина жалел, что проболтался.

— Ножик у меня магический, — пробубнил Спар. — Мне его мастер заколдовал. Огнём плюётся, если постараться шибко. Ни слова токмо никому.

— Здорово!

— Может быть, и здорово, только за артефакты Трияды раньше без разговоров под суд можно было угодить, а теперича — с перерезанной глоткой в канаву грохнуться, Максим. Так что молчи, я прошу, если хоть немного мне благодарен за помощь и сам жить желаешь счастливо.

Путник проникся, очень понятливо кивнул и зарёкся лезть не в своё дело на несколько ближайших часов.

Небо над этим миром оставалось красивым практически всегда и в любое время суток. Возможно, сказывалось отсутствие автомобилей с их выхлопными газами и заводов с выбросами, но тут и облака, и сама синева выглядели совершенно иначе. Макс словно оказался в ретро-аниме. Далёкие переливающиеся металлическо-серые тучи над горизонтом несли в себе настоящую полноценную бурю — на родине, как далеко бы она сейчас ни находилась, таких бурь не случалось, наверное, вообще никогда. Но пока влага и холод не дошли до местности, которую пересекала бодрой рысью их кобылка, высокое голубое небо позволяло наслаждаться неярким, то и дело прячущимся в облаках солнцем и мягким теплом. Несколько раз им навстречу проехали пустые телеги с улыбчивыми возничими, но уже ближе к полудню на тракт что перед их повозкой, что сразу за ними выехало уже порядка тридцати телег — и все, вне всякого сомнения, держали путь в одно и то же место, нагруженные так, что проседали оси.

Лошади, запряжённые в повозки, выглядели куда более уставшими и вымотанными, чем Плуша: с разномастных губ падала в горячий песок густая вязкая слюна, растрёпанные хвосты обмахивали мокрые от пота крупы лениво и сонно, а кровососущие мухи, облепившие ноги и шеи тягловых, давно и без страха пировали на измученных животных. Бока у телег спереди были обёрнуты в мягкую на вид фиолетовую ткань, прибитую на гвозди — не то бархат, не то драп. Кантовка из серебряной нити блестела, отражая лучи Максу в глаза.

— Куда все так торопятся? — понаблюдав, как с прилегающих дорожек выныривают всё новые телеги, повозки и даже экипажи, спросил юноша.

— В Эпфир, — ответил, не оборачиваясь, кузнец. — Второй по величине город восточного побережья. А мы вот влезли промеж двух торговых караванов. Гляди, у тех, что спереди нашего, фиолетовый драп на бортах — это братьев Асдомеев. А позади — на бортах у них пурпур — сестёр Велевульф. С ними такие интересные истории творятся — закачаешься! Сёстры братьев на дух не переносят, и это взаимно. Вот они друг другу всякие подлянки и творят с испокон веков, но так, чтобы в рамках закона, уразумел? У них эта вражда ужо поколений шесть, не менее, и одними слухами да сплетнями дело не кончается. Они ужо до смешного доходят — кто раньше на ярмарки свой товар отошлёт и привезёт! В этот раз вот сестрицы подкачали… хотя обыкновенно побеждают. Шибко деловитые дамочки.

— А мы в Эпфир едем зачем? Или мы не туда?

— Туда, конечно, — Спар пригладил бороду. — Мне дела надобно окончить кой-какие, прежде чем мы к мастеру двинемся, да познакомить тебя с Михейром как-никак. А то обиду затаит ещё, что нового Путника ему не показал, потом проблем не оберёшься. Заодно посмотришь, как мы тут живём, с людьми поближе сойдёшься. В Эпфире есть особливые места для таких, как ты — свожу, как с делами покончу, коль отвлекать не станешь.

В предвкушении знакомства с местной культурой и провёл Максим следующие полтора часа, пока довольно плотный поток местного транспорта приближался по медленно расширяющейся дороге к городу. Правда, воодушевление быстро согнала сгустившаяся перед надвигающейся бурей духота. Да и замедлились вскоре они неприлично сильно.

Если точнее — остановились.

Перед въездом в город, как объяснил Каглспар, всегда стоит целый взвод всевозможных досмотрщиков и охраны. Так как Эпфир больше сотни лет является одной из трёх основных торговых точек королевства, его защищают от любого рода жуликов и грабителей, будь то мелкие карманники или крупные мошенники, провозящие в город или через него контрабанду, оружие или беглецов. Стражи тщательно досматривают каждую повозку на предмет запрещённых или подозрительных вещей, расспрашивают возничих об их маршруте и распределяют на своё отдельное место.

Тех, кто приезжают торговать непосредственно на открытые рынки Эпфира, пропускают в гужевой центр города, где на специально отведённых площадях можно за умеренную плату оставить телеги и разгрузиться среди остальных. Власти города предусмотрели и вопрос демонстрации товара: вдоль общедоступных для торговли улиц разместили отдельные прилавки, пускай узкие и невысокие, но бесплатные, так что странствующим дельцам не приходится тащить плоды трудов на своём горбу, а удаётся выставлять их прямо возле своих телег.

Тех, кто прибывает в город для частных сделок, проверяют на наличие соответствующего документа, после чего открывают транспортные дороги в центр местной торговли — лавки и магазины там расположены вдоль проезжих улиц, возле каждой — съезды с местом, рассчитанным на две повозки, так что владельцы личных точек могут разгружать — и после перепродавать привезённые им товары, не выискивая нужного человека в толпе.

Тем же, кому необходимо просто проехать через город, открывают объездной путь вдоль внешней стены — с этого пути можно либо свернуть в одну из таверн с постоялым двором, чем, конечно же, практически все путешественники пользуются с большой охотой, либо не сворачивать и прямиком доехать до противоположного выезда.

Из-за повышенной защищённости, а также других, более очевидных причин вроде желания купить что-нибудь, прогуляться где-нибудь или пообщаться с кем-нибудь, маршрут через Эпфир выбирало много людей, а проверить требовалось всех, вот и образовывалось каждую пятницу подобное столпотворение на въезде и каждое воскресенье — на выезде. Макс уже хотел заикнуться о совсем не подозрительном свёртке, закопанном в сено, когда Спар сам поднял эту тему — обернулся и одними губами шепнул:

— Окажи-ка мне услугу, подлеток, сунь мою коробочку в свою суму, да так, чтобы никто этой коробочки больше не видал, вытащи суму и на место видное уложи, да сам притворись хворым, как станем подъезжать к воротам. Лишнего не спрашивай — опосля поведаю.

Хотелось Максиму верить, что у его спасителя просто паранойя. Очень хотелось.

Но уж больно не похож был свёрток на что-то легальное.

Сказано — сделано. Не доставая из-под слоя подстилки ценный груз кузнеца, Макс дрожащими руками аккуратно водрузил его на самое дно — сунул в центр пакета с плавательными принадлежностями, обернул на всякий случай полотенцем (мало ли, что там внутри, вдруг разобьётся или разольётся) и застегнул на молнию, после чего положил багаж рядом с собой и свернулся калачиком. Продвигались они по тракту мучительно медленно, в стоячем перед грозой воздухе даже оводы шныряли от коня к коню как-то неохотно — немного разогнались, только когда подошла очередь каравана братьев Асдомеев. Проверяющие, видимо, хорошо знали, что, куда и в каком количестве везут торговцы — просто проверили накладные (в этом мире, оказывается, были неплохо знакомы с бухгалтерией) и отпустили восвояси.

— Ох, Каглспар, день добрый, — раздался довольно молодой голос где-то над головой Максима.

Юноша плотнее прижался к сумке и закрыл глаза. Против воли поплыли в голове пространные рассуждения о том, как на этом полуострове с непроизносимым названием могут поступать с контрабандистами, что будут делать, если коробочку загадочную всё-таки найдут. Насколько то, что кузнец везёт, может оказаться опасно для здоровья окружающих людей? Вдруг он совсем не такой добрый, каким хотел казаться всё это время, и хочет организовать какой-нибудь теракт? Или просто перевозит наркотики?

— Что-то пустой ты сей раз едешь, странно, — голос досмотрщика приблизился и остановился возле облучка. — Не припомню, чтобы Каглспар, которого я знаю, упустил хоть раз в жизни шанс поживиться.

— А ты загляни да погляди, кого везу, — добродушно и несколько самодовольно ответил возничий.

Господи если меня поймают с запрещёнкой меня пустят по делу как сообщника я попаду в тюрьму не доберусь до дома, а вдруг у них тут казнят за незаконные перевозки

— Это что… — тон городского стражника упал. — Путник?

— Да, Бим, как есть, он самый, — телега скрипнула: это Спар обернулся на козлах.

— Молодой совсем…

— Так-то оно так, и не в лучшем здравии, сам видишь, — Спар коснулся Максимова лба тыльной стороной ладони. — Бледный как смерть. Может статься, откуда-то из не шибко благого места прибыл, поди разбери.

— Ты где его подобрал? — прозвучал второй незнакомый голос, низкий, скрипучий и неприятный: к повозке подходил кто-то ещё, и повышенное внимание к их скромным персонам спровоцировало у юноши гусиную кожу.

— Да в Бандичьем лесу, с раменья ко мне выпрыгнул — и под копыта Плуше. Перепуганный, слабый, биться у меня в руках принялся. Я его кой-как в чувства привёл и к Падме докатил, поподчевал, поведал, кто он таков. Не поверил мне поначалу, но опосля угомонился. Держим путь к Михейру, дабы поглядел его старик, а то больно бледный. А потом к Захарии — подлеток поведал, что домой ему надобно, в свой мир воротиться.

Повисла пауза — судя по ощущениям Макса, неловкая. Его воображение отчего-то нарисовало вдруг двух солдат, закованных в латы, недовольно и потерянно переглядывающихся между собой и не решающихся комментировать услышанную информацию.

— Тогда проезжай, конечно, — Бим безоговорочно верил каждому слову кузнеца (тем более, что фактически Спар нигде никого не обманул), но интонации его голоса выдавали тревогу и… трепет. — Отвези, раз такое дело.

— На кой-ляд его везти в Эпиркерк? — проворчал второй, неприятный. — Опасный путь для больного и слабого, оставляй у нас. Да и Захария этот твой… слышал я, что про него говорят-то. Последний раз, как приходили к нему с просьбой какой-то неугодной, мор по столице прошёл лютый — не иначе, как чародей его наслал, чтоб неповадно было остальным соваться с идявотскими предложениями.

— Мор сам пришёл с пяток лет назад, поди, потому как топь не высушенная у стен растеклась, — голос кузнеца недовольно понизился. — Да за день и иссяк, всё спасибо магистру. Неча с больной головы на здоровую-то пенять.

— Да-да, конечно, — заскрежетал металл: надо думать, собеседник попытался почесаться, но запамятовал, что закован в доспех. — Знаю я, что ты на него как проклятый пашешь уже сколько лет, старина, а значит, не доказать тебе правды. Как говорится, кто во что хочет, в то и верует. Да только шила в мешке не утаишь: ясно дело, кому ещё на роду написано хвори разносить по свету — тому, кто эти хвори может творить.

— Полно, — телега дёрнулась: это Спар отмахнулся от надоедливого стража. — Уж коль Его Высочество высоко ценит Захарию, то тебе и подавно не мешало бы.

Неприятный хохотнул, и от этого звука у Макса внутри всё перевернулось: похожим образом Стёпка выражал своё отношение к словам или поступкам окружающих, которые не просто считал неприемлемыми — абсурдными.

— Его Высочество мне не образец. Не настали и не настанут никогда времена, когда потомок древнего рода Блюмстейрнов равнялся на поганого содо…

— Ты давай-ка потише с такими речами, Рыжий, — подошёл третий: приказ принадлежал человеку явно взрослому и, что немаловажно, строгому, ибо в каждом звуке чувствовалась военная закалка. — Его Королевское Высочество принц Айгольд — твой будущий король и будет править тобой, твоим родом и твоими детьми, как и всеми нами, мудро и справедливо. Так что не сметь подобных слов по отношению к правящей династии на своём посту больше произносить, или я тебя под трибунал отправлю — до седьмого колена потомки Блюмстейрнов помнить будут. Ясно тебе?

— Так точно, — буркнул Рыжий.

— Что у вас тут? Путник? — командир городской стражи (а это, судя по всему, был командир) наклонился к Максу и внимательно осмотрел. Дыхание у него свежестью не отличалось, но хоть спиртным не веяло, как это обычно описывали в своих фантастических книгах современные писатели. — Да, пострелёнок совсем. Но не моложе госпожи Ринары, так что всё с ним будет в порядке. Бимлед, почему повозка не осмотрена?

— Так ведь тут…

— Вижу я, что тут. Господин Путник, — командир осторожно коснулся чужого плеча, и Максим совершенно искренне вздрогнул от неожиданности и испуга. — Тише ты, тише, свои. Как себя чувствуете?

— Плохо, — севшим от ужаса голосом ответил парень, сильнее сжавшись под натиском внимательного и непреклонного взгляда, пристально его изучавшего.

— В наши обязанности входит осмотреть транспорт, на котором вы едете, господин Путник, поэтому придётся ненадолго сойти с него, — глаза командира были удивительно ясными, хотя лицо уже трескалось морщинами. — Разумеется, ваши личные вещи мы трогать не будем и поверим на слово, но вы скажите: везёте ли вы в своей… своём багаже оружие или магические предметы?

— Н-нет, откуда у меня, — проблеял Макс, спускаясь с повозки: от переживаний колени его подкосились, и парня только благодаря быстрой реакции охранников удалось поймать и поставить на ноги.

— Что вы тогда везёте?

— М-мои… плавки. Ещё полотенце, очки…

— Это может быть использовано как оружие или материал для запрещённых магических артефактов, господин Путник?

— Не знаю, — честно ответил Максим, прижимая к себе сумку. — Вряд ли, товарищ командир.

— Хорошо. Бимлед, Рыжий, осмотрите телегу. А тебе, Каглспар, приветствие от гарнизона города Эпфира.

— И тебе, Друммер, — кузнец кивнул ему приветливо. — От гильдии кузнецов Эпиршира. Как у вас тут житьё-бытьё?

Досмотрщики, вороша сено, быстро обшарили повозку какими-то палками-посохами — к массивным концам крепились тяжёлые необработанные кристаллы, светящиеся равномерным голубоватым светом (походу, местный аналог металлодетектора) — и, ничего подозрительного не найдя, отошли от телеги с общим выражением крайнего удовольствия. Очевидно, пустая повозка в торговый день казалась им слаще мёда — ни накладных, которые необходимо читать и проверять, ни неприятностей такой транспорт не сулил. Каглспар и Друммер закончили беседовать, пока молодой Бимлед с некоторым подобострастием помог Максиму забраться обратно, обменялись прощальными рукопожатиями, и кузнец, махнув им с пожеланием удачи рукой, вскарабкался на облучок и хлопнул вожжами.

Плуша воспринимала город положительно — любовь к большому скоплению людей и других лошадей отчётливо проявлялась в том, как бодро и с нахрапом шагнула она на массивный крепостной мост. А Путник, всё ещё сжимая свою ношу с неистовой силой, пытался восстановить дыхание и пульс.

— Хорошо отыграл, молодец, — тихо сказал Спар, когда отъехали на достаточное от поста расстояние. — Даже я поверил.

— Я не играл, — выдавил Макс, борясь с несвоевременно подступающей панической атакой. — Просто подумал, что буду делать, если в вашем королевстве предусмотрена смертная казнь за контрабанду.

— Да угомонись ты, ничего дурного мы не наделали. Не стоит эта докука твоих страданий, — усмехнулся кузнец. — Я тебе опосля поясню, почто вся эта тайна, а пока — добро пожаловать в Эфпир, мой беспокойный спутник.

На повозку упала тень. Только когда опасность миновала, Максим смог отвлечься от невесёлых предсказаний собственного повешения и оторвать взгляд от перекопанного сена. Они подъезжали к стене — нет, Стене — гигантской и неприступной, из серого шлифованного булыжника — удивительно, как только он не обратил внимание на её гигантские размеры раньше: ведь не заметить нечто столь грандиозное, особенно по меркам средневекового мира, было из ряда вон. Путник против воли вспомнил про «Атаку Титанов» и невольно присвистнул — пожалуй, эта стена могла бы выдержать не одного великана.

Подъёмный мост под копытами Плуши ни разу не дрогнул — крепко подогнанные одна к другой доски, вне всяких сомнений, успели за свой немалый век пропустить в Эпфир не одну тысячу телег, но ни дожди, ни спотыкающиеся животные, ни окованные железом колёса не потрепали их внешнего вида и не истощили их твёрдости. Матовые от пыли цепи толщиной с Максову ногу, натянутые не плотно, свободно уходили высоко вверх — к оконцам поросшего ржавым мхом баркабана (это ж какого размера должна быть лебёдка, чтобы такие цепи тянуть, успел спросить себя юноша), впереди маячили спешно движущиеся очертания людей в пёстрых карнавальных костюмах, простых рабочих накидках и невзрачных мантиях… Нависшие над въездом в город машикули, правда, слегка сбивали с города флёр средневековой романтичности.

— Варницы, — проследив за его взглядом, покивал Каглспар. — Ведаешь, почто они?

— Для обстрела вражеского войска, — поднапряг память Максим и вспомнил-таки случайно прочитанный на уроках истории параграф учебника. — У самого подхода к крепостным воротам.

— Недурно, — кузнец одобрительно кивнул.

По мосту перекатили через глубокий ров — аккуратно заглянув за борт телеги, парень одним глазком зацепил его неровное, перекопанное дно с повсеместно чернеющими прогалинами нешироких кратеров. Предположив, что раньше в него вкапывали противопехотные колья, он вздрогнул от прокатившегося по загривку холодка и, сам не понимая, что его так встревожило, спешно перевёл взгляд. К довольно узкому проезду сквозь двухступенчатые ворота вела двухполосная брусчатая мостовая, обнесённая каменным забором — всё как в классических книгах о замках и средневековых крепостях, — и так называемая полоса встречного движения оставалась свободной, даже несмотря на то, что телеги только въезжали в Эпфир и за всё то время, что стояли на тракте случайно встретившиеся Макс и Спар, ни одна не покинула его стен. С соблюдением закона тут строго.

Практически сразу после того, как повозка попала за стену, они очутились на одном из семи широких лучей, ведущих к здоровенному по местным меркам круговому перекрёстку. Привыкший жить в условиях миллионного города, юноша с удивлением обнаружил, насколько хорошо устроено здесь транспортное движение: правила, и это он понял сразу же, полностью копировали Земные (правда, возможно, немецкие, потому что в Эпфире возничие позволяли себе обгонять менее расторопных извозчиков справа); для пешеходов обустроили специальные дорожки — вроде как тротуары — и даже отгородили эти тропки деревянными парапетами от проезжей части; для оптимизации движения повозок и телег мелькали то тут то там местные аналоги регулировщиков; присутствовала даже разметка. Словом, как в Москве прошлого столетия, до изобретения светофоров и катастрофического наплыва машин. Обежав взглядом доступное пространство, Максим вдруг выпучил глаза и так подался вперёд, что едва не вывалился из телеги: на углу одного из трактиров висел дорожный знак! Деревянный, нарисованный от руки, но знак! У них даже скорость ограничивают в черте города!

И нигде ни навоза, ни грязи, такими глубокими стереотипами въевшихся в память любого школьника, кто находил в себе силы не спать на уроках истории. Всё облагорожено, аккуратно, чисто и красиво, кое-где вдоль фасадов жилых домов даже цветы в кадках растут. Это совсем не дремучая дикость!

— Помнится, раньше Эпфир совсем иначе выглядел, — задумчиво протянул Спар, но, заметив восхищённое лицо спутника, не без удовольствия мотнул головой и с улыбкой продолжил: — Всё Путники расстарались, им исполать! Принесли из иных миров и культуру, и обычьи новые, многому научили — не сразу, право, да и не всё нам по душе пришлось, но коль прижилось — знамо, благое это новое. В маленьких городах, право, не так всё, но там и времени меньше, чтобы эдакой красотой заниматься. Там иная прелесть, деревенская.

— Говоришь как Есенин.

— Кто это?

— Да так, — Макс улыбнулся. — Был в моём мире такой поэт.

На круге свернули в центр, проехали вглубь города по широкому проспекту. Юноша вращал головой так, словно она крепилась к плечам за ниточку, настолько ему интересно было рассматривать Эпфир. Да и было на что поглядеть!

Разноцветные вывески частных магазинов с непременно движущимися изображениями и переливающимися надписями — разумеется, зачарованные магией — не оказывали никакого влияния на привыкших к ним горожан, но заезжих деревенщин, странствующих торговцев и всех других, кто оказался в городе случайно или впервые, гипнотизировали и завлекали. Атласные гирлянды, растянутые над улицами, под порывами лёгкого ветерка махали приветственно въезжающим гостям треугольничками флажков. Со всех проулков стекалась к торговому ряду разношёрстная толпа: люди в мантиях и дорожных накидках, грязные и утомлённые долгим маршрутом, с просветлевшими лицами разглядывали витрины; окрестные жители, широкоплечие работяги обоих полов, переглядываясь, тыкали пальцами в выставленные товары, подбирая что подешевле да понужнее; жители города, румяные и сытые, в хорошей, но не шибко вычурной одежде, слонялись стайками от продавца к продавцу, выискивая каждый что-то конкретное и не гнушаясь торговаться. Только знати в её классическом представлении нигде Максим не заметил — лишь однажды навстречу проехала двуколка-кабриолет, запряжённая таким красивым конём, что юноша едва шею не свернул, пока провожал его взглядом. На облучке сидел немолодой возница, а за спиной его, закрывшись от солнца крышей, восседала какая-то дама — рассмотреть лицо с улицы возможным не представлялось, но парень хорошо запомнил лёгкое серое выходное платье и сложенные на коленях белые перчатки.

Тем временем Плушу уже заворачивали на одну из «парковок»: большую площадь, окружённую подъездными дорогами со всех сторон, пространство которой было разделено рядами деревянных ограждений на бесчисленное множество отсеков, закрывающихся воротцами. Спар вогнал телегу на свободное место, спрыгнул с козел и оперативно привязал кобылу за поводья к одной на весь ряд горизонтальной балке. Вырезанные на дереве символы, которых Макс сначала и не заметил, вдруг вспыхнули фиолетовым и призывно заморгали, горя то ярче, то слабее.

— Да сейчас, сейчас, неугомонные, — проворчал кузнец, достал из кармана кошель и опустил в ящик несколько медных монет. Фиолетовый свет сменился голубым и моргать перестал. — Времена идут, сменяются поколения, но что-то в этом мире остаётся вечным — плата за всё, на что падает глаз.

— Знакомая картина, — усмехнулся парень, успевший за всем этим великолепием позабыть и о посте досмотра, и о потенциально запрещённых перевозках, в которые его втянул Каглспар, и о деле, по которому они оба в этот город и приехали. — И много требуют?

— Не шибко. Зато, знамо, через день да каждый день.

Вместе они заперли импровизированное стойло, закинули на плечи каждый свою ношу и, маневрируя между другими владельцами телег, зашагали в сторону пешеходного бульвара. Посреди улицы росли, каждый в своём квадрате земли, тоненькие деревца: по обе стороны от прогуливавшихся по бульвару жителей — всё те же вывески и витрины, уже куда более скромные, выдержанные в одном стиле и сделанные со вкусом. В одной из лавок демонстрировали платья — небольшая группа девиц приблизительно одного возраста стояли в метре от прозрачного стекла и в полголоса обсуждали фасон, довольно при этом скептично. Очевидно, новая коллекция по вкусу им не пришлась. В лавке напротив торговали антиквариатом — и надо сказать, неплохо торговали, потому как владелец своего небольшого дела совмещал в себе не только старьевщика, но и серого хозяина ломбарда. Пожилые и молодые, стремясь приобрести или заложить, поминутно ныряли в полумрак за узкой зарешёченной дверью.

— Мы к Михейру путь держим, — говорил кузнец, рассекая широкой грудью толпу, — Я тебя там оставлю с ним. Думаю, вам станется что обговорить. А сам тем временем отлучусь на час, неоконченное дело тут у меня осталось. Если в установленный срок не явлюсь, выходи от мастера сам, вертай к телеге и жди. Уразумел?

Макс чутко уловил в голосе спутника волнение, похожее, впрочем, больше на раздражение, нежели на испуг. Но уточнять, чему причиной такое изменение в настроении, не рискнул — мало ли, какие могут быть дела у кузнеца в этом городе.

— Понял.

— Сразу говорю: денег в долг на какие-нито глупости не дам, так что про амулеты всяческие и думать забудь. А суму свою сюда давай, я тебе её верну, не боись.

— Как вы жёстко с Путником-то, — внезапно проворчал кто-то за их спинами.

Максим рефлекторно обернулся в поисках источника голоса, хотя ни интонация, ни сам звук ему не понравились (присутствовало нечто нехорошее в созвучии простых на первый взгляд слов) и лицом к лицу столкнулся с древней старушкой. Дряхлая, сухая, загорелая кожа бесчисленными складками висела на костлявых руках, словно не до конца снятый с ноги чулок; пронзительные и совершенно не добрые глаза пристально глядели в его глаза, выискивая что-то, доступное только её пониманию; крошечное тело завёрнуто от шеи до колен в белоснежные воздушные шали, намотанные таким большим количеством слоёв, что даже самый яркий луч не просветил бы и половины; маленькие медные монетки, пришитые к её облачению, переливались на солнце подобно драгоценной рыбьей чешуе и пускали солнечных зайчиков. Белые от старости волосы, длинные, пушистые, как овечья шерсть, торчали во все стороны крупными воздушными перьями, как если бы старуха приручила облако и усадила себе на затылок.

— Молчи, — кратко велел Максу кузнец. Тон его сквозил неприкрытой угрозой. — Ни слова не говори ей и пойдём отсюдова пошустрее.

Что-то в облике старушки необъяснимо напугало юношу, хотя, в общем-то, первое впечатление о ней создалось как о весьма безобидном существе — парень здраво решил прислушаться к словам своего товарища и проигнорировать странную женщину, пусть это и не совсем вежливо. Она чем-то смахивала на привокзальную цыганку, такую же враждебно настроенную и ловко маскирующую свои истинные намерения под заботу и дружелюбие, и мать с младых ногтей заклинала сыновей никогда с ними не связываться. Сделав уже несколько шагов прочь, Макс обернулся на неё ещё раз и заметил, с каким раздражением она раздула висячие ноздри — волна иррационального страха прокатилась по его спине, и он торопливо потопал прочь.

— Это что было? — спросил он у Спара, когда подозрительная переливающаяся бабулька растворилась в толпе за их спинами, будто её никогда и не было.

— Жрица Света, — поморщился кузнец, раздвигая скопления людей своей величественной фигурой подобно волнорезу. — Они тут, что худо, частые гости: уж сколько жалоб написано на них от народа разных городов, да токмо разве запретишь им входить? И как ты верно углядел, не «кто» это был, а «что» — прескверные твари, если увидишь такую вот бабу ещё где-нито, ни за что с ними не говори, не обращайся первый и не отвечай.

— Жуткая какая.

— Это верно, подлеток, жуткая — это ты мягко стелешь. Жрицы людьми управлять любят, в голову им крадутся и мысли путают. Когда по безделице, а когда и по-крупному пакостят — да токмо, видно, боги их и верно живы, потому как до сих пор никто ещё пальцем не пошевелил, дабы их навеки изгнать. Жрицы думают, что токмо они магией править имеют право, а все остальные, видите ли, не достойны, потому как в их богов не веруют, а значит, без благословения колдовством занимаются и ауру мира портят. Ауру мира, ёк-макарёк!

Приятное уху русское ругательство немного привело Макса в чувство — гусиная кожа никак не сходила с его побледневших рук.

— А таких, как ты, они терпеть не могут, Путников-то, — продолжал Спар, хмурясь. — Потому как Путники, по их словам, нарушают завет их богов и промеж миров странствуют, а на это, видите ли, только у богов разрешение имеется. Вернее сказать, у их богов. Словом, не вздумай с ними заговорить. Одно словечко — и они из тебя что угодно сотворят, в кого угодно превратят, а тебе это очень не понравится.

Максим, правда, и не собирался разговаривать с пугающими старушками даже без наставлений Каглспара, но пояснение вселило в парня ещё больше уверенности в этом решении.

Они дошли до конца бульвара, прошли мимо веранды, украшенной цветами, под белой вывеской «У мадам Принбеллы». Нырнули в тёмный влажный переулок, где моментально стихли звуки радостного центра, поплутали немного по хитросплетениям сумрачных улочек и вышли неожиданно к двухэтажному дому с позолоченными деревянными балками. Надо отметить, что на пошарпанной позолоте лоск и презентабельность здания и закончились: покосившиеся наличники печальных мрачных окон, расползшиеся со временем доски крыльца, облезшие перила, продавленное кресло на микроскопической веранде — складывалось не только не самое приятное, но и довольно отталкивающее впечатление. Над входом висела вывеска, но и теперь Путник не смог разобрать, что на ней написано — видимо, если речь местная ничем не отличалась от русского языка (что очень странно), то письменность однозначно была иного толка.

Кузнец толкнул незапертую дверь, они вошли в полумрак большого торгового зала, уставленного всевозможной высоты и ширины прилавками — объединяли их только торчащие во все стороны шляпки гвоздей и толстый слой пыли. На неровных подставках ржавели копья, на крючьях вдоль стен висели мечи, на столах грудами валялись ножи и клинки всех форм и размеров, на стойках кое-как повисли тяжёлые латы и лёгкие кожаные доспехи. Унылое зрелище — словно этой лавкой уже много лет никто не интересовался. Кому бы она ни принадлежала, хозяин занимался торговлей из рук вон плохо, за порядком не следил и даже визит потенциальных покупателей не заметил…

Впрочем, как раз с этим-то заключением Максим и поторопился: стоило звякнуть дверному колокольчику, на втором этаже раздался топот чьего-то тяжёлого тела, и несколькими секундами позже по жалобно скрипящей лестнице, разбрасываясь ругательствами, сбежал вниз круглый как бочка старик в несвежей рубахе и бриджах, босиком. Одна ладонь у него была обвита каким-то непонятным полупрозрачным платком, в другой он сжимал изогнутый нож с искусно выточенной рукоятью.

— А ну, разбойники! — заорал он, выискивая в полумраке зала фигуры интервентов. — Я вам покажу — грабить Путника Михейра, магистра Воздуха!

— Будет тебе, магистр, — сдерживая иронию, пробасил Спар. — Кузнец я, на магистра Хаоса работаю, другого Путника вот привёл.

— А? Кто это? — владелец лавки уставился подслеповато на скрытую в тени фигуру Макса. — Захарка, ты?

— Да ты спятил, старик, что бы тут забыл Захария? — рассмеялся здоровяк. — Новый это, Максимом кличут.

Пожилой Путник ещё какое-то непродолжительное время всматривался в их лица, может, выискивал в них отпечаток лжи или иного скрытого мотива появиться здесь, но потом опустил нож и расслабил скрюченные сухие пальцы: полупрозрачный платок на свободной руке исчез, пустив вокруг себя лёгкую и свежую волну ветерка. Макс впервые собственными глазами увидел магию: то, что он ошибочно принял за ткань, на проверку оказалось плотно сжатыми воздушными потоками.

— Новый, говоришь? — брюзгливым голосом переспросил Михейр, кладя нож на один из прилавков и подходя ближе. — А ты-то, громила, кем будешь?

— Поведал же ужо, Каглспар я, кузнец.

— А, ты с Захаркой работаешь, помню, помню… Сколько лет, герр Кузнец, сколько лет…

Старик прошёл к заваленному какой-то ветхой дрянью рабочему столу — за ворохом бумаг, коробок и прочего хлама Макс даже не сразу его углядел, — провёл подрагивающей ладонью над одиноким огарком свечи в потрёпанном подсвечнике — фитилёк жалобно вспыхнул, словно не ожидал, что ему когда-нибудь ещё придётся гореть, — и кивком головы пригласил незваных гостей сесть напротив. Из-за угла выкатилось и остановилось перед столом два стула, до боли похожих на обычные офисные, только выдолбленные из дерева.

— Я, господин, уйду, дело зовёт, а подлетка пока оставлю тут, побалакать, — Спар, кажется, был рад покинуть это место; Максим, признаться, с радостью составил бы ему компанию. — Через час заберу.

— Заберёшь? А он что, ко мне в ученики не пойдёт? — дрожащим (от похмелья, видимо, решил Макс) голосом спросил престарелый магистр, сощурив опухший глаз — совсем не по-стариковски, пронзительно и хитро.

— Мы к Захарии путь держим, — пожал широкими плечами кузнец и едва не сшиб кое-как сваленные на одной из полок шлемы.

— А, ну тогда можете даже не тратить времени, — крякнул Михейр, улыбнувшись не менее лукаво, чем посмотрев на гостей. — Захарка учеников не берёт.

— Мы токмо его поглядим, поприветствуем, а опосля, может, возвратимся.

— А вот познакомиться и дань уважения отдать — это верно, верно. Ну, ступай, Каглспар-кузнец, куда шёл, нам с Максимкой и правда переговорить требуется.

Спар с неприкрытым облегчением стремительно покинул пыльную лавку, ступил на залитую солнцем улицу и поплотнее закрыл за собой дверь, словно испугался, что Макс захочет выскочить следом. А старик, казалось, вовсе не заметил довольно грубого исчезновения аборигена — облокотившись на скрещенные у груди руки и внимательно посмотрев на юношу поверх заляпанных очков, он с отчётливо читаемым предвкушением подался вперёд и подмигнул.

— Ну что, Максимка, — сказал он вдруг совершенно другим, более приятным и даже немного довольным голосом. — Рассказывай, откуда ты.

— Из Ярославля, — не стал скрывать парень, садясь на предложенный стул.

— О, хороший город, хороший, — Михейр удовлетворённо покивал. — Я хотел там побывать — как-никак, часть Золотого кольца. Но до первого своего Пути не успел, а опосля то времени не было, то просто случая такого не подворачивалось.

— А вы тоже из…

— Омск, — перебил старик и вытащил из-под стола пыльную бутылку, обтянутую плетёной корзинкой. — Давно не был на Земле, успел уже так истосковаться, что сил никаких нет. Да только возраст не тот, понимаешь, для странствий промеж миров… Чахнет во мне сила. Последний Путь едва пережил — он в прямом смысле мог стать последним.

Он хрипло отрывисто засмеялся — как птица крыльями захлопала. Потом покачал головой и сосредоточенно взглянул на собеседника, как если бы пытался высмотреть что-то глубоко внутри его черепной коробки.

— Что с тобой-то стряслось, малец? Самоубийц тут не бывает, а ты ещё молодой, чтоб своей смертью помереть.

— Машина сбила, — нехотя признался Максим; разговор с соотечественником его сильно обрадовал и успокоил, будто вновь оказался дома, но об обстоятельствах гибели говорить особо не хотелось.

— А, — кратко кивнул Михейр и снова крякнул: для взрослого и даже пожилого, этот человек оказался на удивление тактичным. — Ну что ж, не повезло. Хотя это с какой стороны посмотреть — у нас тут и магия, и миры другие теперь доступны, и возможностей много — не то что во времена, когда я только-только прибыл. Вот тогда была настоящая западня для Путников — нас тут не шибко-то жаловали.

— Мы в Раю? — нетерпеливо выпалил парень, гадая, перебивает ли своим вопросом рассказ магистра.

Старик посмотрел на него как-то странно и откупорил бутыль. Запахло терпким старым вином.

— Это смотря как посмотреть, — невесело ответил он и поджал морщинистые губы. — Но я понимаю, что ты подразумеваешь под своим вопросом. Ты спрашиваешь, является ли этот мир жизнью после смерти — в том смысле, в котором привыкли говорить об этом на Земле.

— Как с языка сняли, — подтвердил Максим нервно.

— Не является, как по мне. Просто ещё один мир в цепочке сотен других, вот и весь сказ.

— Тогда почему мы здесь?

— Потому что, — просто ответил Михейр и глотнул немного спиртного прямо из горла. — Не знаю, почему. Да и мало кто знает. А если уж знает, то точно не скажет. Это вроде как не то знание, которым человеку положено владеть, Максимка, такими вещами боги заведуют, а до богов дослужиться ой как непросто.

— Дослужиться? — у Макса перехватило дыхание от удивления. — Мы можем стать… богами?

— Закатай губу, малец, — усмехнулся горько старый Путник, неверно истолковав реакцию молодого. — Это только единицы могут, да и то… с горем пополам. Боги — это тебе не шутки, паря, это серьёзное дело. Серьёзное и очень ответственное. И опасное. Многие другие из нашего рода всю жизнь положили, чтобы хотя бы приблизиться к богам, а добились только пера в ребро или всеобщего презрения, потому что путь этот не только сложный, но и скверный. Оч-чень скверный, скажу я.

— Почему?

— Человек, к которому тебя хочет отвезти Каглспар-кузнец, — поразмыслив, вдруг гораздо резче произнёс старик, — Вот он приблизился. Мог бы даже, пожалуй, и стать. Спроси у него, коль повезёт, хотя вряд ли Захарка расскажет. Но если у тебя мозги есть — у него-то они на месте, не сомневайся, — ты в это божественное дело не полезешь.

— Но почему?

— Да не стоит оно того, мальчик мой — богом быть. Не стоит.

Михейр сделал ещё один небольшой глоток и отставил бутылку на край стола.

— Поговорим лучше о важных вещах, — серьёзнее продолжил он. — О том, где тебе обучаться всему, что Путник знать обязан. Сразу предупрежу: если всерьёз надеешься к Захару пойти в Ученики, то лучше забудь, по-хорошему советую. Я его лично учил, с младых ногтей, считай, и знаю, о чём говорю. Будь он по натуре другим, лучшего наставника и пожелать было бы нельзя, но с тем, кто он сейчас есть, только проблем хлебнёшь по самые помидоры.

— Каглспар сказал, что Захария… немного нервный.

— Немного! — хохотнул старик. — Этот мальчик, чуть что не получится у него, так из себя выходил, что даже мне жутко становилось — а я далеко не робкого десятка! Любой пустяк его на уши ставил, а пустяков было — на каждом шагу да по сорок штук.

Максим воскресил образ магистра Воздуха, который каких-то пять минут назад в одних подштанниках планировал разнести предполагаемых воров своей магией и в довесок ножом заколоть, и был вынужден согласиться.

— Захарка к себе никого никогда не брал, — со знанием дела добавил Михейр. — У него характер не тот, чтобы с детьми вроде тебя носиться как клуша с яйцами. Да и помощники у него, говорят, надолго не задерживаются: кто до Эпфира добирался, рассказывали, как он их до полусмерти упахивал за одну только половину дня. Нагружал работой по самое не балуй, — старик рассмеялся; его щёки характерно порозовели в свете сального огарка. — Все пулей бегут, а ты решил полезть. Смело, конечно, но глупо, да и времени потратишь прилично — при хорошей лошади отсюда до столицы дня два пути.

— И как же быть?

— Дак у меня оставайся! — магистр Воздуха окинул рукой затхлое помещение и вновь схватился за вино. — Я тебя и теории, и практике обучу, а что дальше делать — сам решишь. Через меня вся Триада в своё время прошла, уж я своё дело знаю. Правда, в Путь уже не выхожу, что правда, то правда. Но выходил же.

Оставаться здесь у Макса желания не возникло. По правде сказать, он покинул бы эту лавку прямо сейчас — но правила приличия и приказ дождаться Спара держали его, равно как держало и намерение вытащить из алкоголика-Михейра всю информацию, которой тот обладал.

— А если не ко мне, — поразмыслив, добавил старик, — У нас в Эпфире ещё один Путник живёт, мадам Диллия, травница. Правда, годков-то ей тоже не мало, так что, думаю, и она про странствия забыла…

— Так с чего мне начать?

— С поиска наставника, — безапелляционно ответил он. — Это самое важное. От того, кто тебя учить будет, всё зависит. Найдёшь наставника — и дальше всё спокойно пойдёт, если сам буянить не начнёшь, конечно.

— А потом?

— Потом — с основ. Сначала будешь книги читать — и читать много, и читать только сложные книги. А для этого тебе нужно местный язык выучить.

— Разве я на нём не говорю?

— Говорить-то, Максимка, говоришь, — усмехнулся Михейр. — Да только не возникало у тебя сомнений в том, как это ты так можешь в другом мире людей понимать? Не на русском же они балакают, правда?

— А как тогда?

— Это дар Путника, — многозначительно протянул старик, глотнув из бутылки. — Мы, когда в другие миры научаемся ходить, обретаем возможность на языке Вселенной разговаривать. Это универсальный язык, и все народности его как свой собственный понимают — никакие переводчики не нужны. Каверзные случаи раньше возникали, когда Путники начинали говорить что-то сразу нескольким людям из разных культур. Один слышит на своём языке, другой — на своём, и понять никак не могут, как это так происходит, что тот, кто их не понимает, понимает Путника. Приходилось втолковывать. А у бедняг крыша могла поехать от такой причуды!

— Значит, мы сейчас не на родном языке говорим?

— А чёрт его знает, — пожал плечами Михейр. — Может, и на родном. Мы-то с тобой соотечественники, наш родной-то язык — язык России-матушки. Стало быть, на русском и балакаем. Но окажись тут какой-нибудь англичанин — для него ты на английском бы балакал. Он бы тебе отвечал что-нибудь, а ты бы его понимал, хотя английского в жизни не ведал. Вот такая хитрость. Всё продумано, чтобы мы, когда в других мирах оказываемся, не терялись и не пугались.

— А грамота?

— Тут сложнее, — Михейр тихо рыгнул. — С письменностью тебе придётся повозиться, потому что письменность — это символы, а символы местные тебе неведомы. Так что вот что, Максимка — начни с изучения местного языка. Словарей там себе прикупи, как деньги будут, и засядь. Потому что книги по магии на местном написаны, и тут уж не будет интернета, чтобы перевод попросить, хе-хе!

Начать с грамматики, — отметил про себя парень.

— Что ещё… Ну, работу тебе найти надо, чтобы деньги были на книги магические, — продолжал размышлять Михейр. — Не есть же тебе вечно за счёт этого кузнеца. Он мужик хороший, но у всех есть предел терпения, и содержать Путника вечность он уж точно не станет — да и негоже это. Если бы ты у меня решил остаться, я бы тоже тебе дело дал, чтобы отрабатывать пищу. Продукты-то не бесплатные…

— У меня даже высшего образования нет ещё, кем я в этом мире могу устроиться?

— Да хоть кем! — нетвёрдо воскликнул старик. — Я вот в своё время был как раз переводчиком. На собраниях иностранных подданных присутствовал и повторял как попугай, что услышу, чтобы все другие понимали. Сейчас, правда, не знаю я, насколько это у местных востребовано, но попробовать стоит. Иди куда-нибудь к кадровикам, они тебе подберут дело по способностям. А как заработаешь достаточно — купи первым делом меч. На всякий случай. Хороший купи, вдруг что.

— А зачем он мне?

— Ты пока с местной флорой и фауной не знаком… — Михейр закатал рукав; по всему его предплечью тянулись узловатые белые шрамы. — …но рано или поздно познакомишься. В Паберберде и некоторые растения не прочь тобой закусить, так что держи ухо востро и не теряй бдительности, малец. Худой меч всегда лучше доброго шрама, хе-хе…

— Хорошо, Михейр, спасибо.

— Да, и ещё одно, — старик поставил руку на локоть и поднял вверх указательный палец. — К другим Путникам — особенно к Захарии, если ты к нему поедешь всё-таки — всегда только господин Захария. Господин Путник. Тут не принята фамильярность.

— Спасибо, господин Михейр.

— Молодец, — крякнул тот. — Быстро учишься. Мне бы твоей сообразительности в свои годы…

Он опрокинул бутылку вверх дном и наполовину её прикончил. Взгляд у старика поплыл, лицо покраснело, а веки слегка опухли — товарищ уже, что называется, был готов. В таком состоянии расспросить его можно вообще обо всём, но в голову Максу ничего толкового не приходило. Интересоваться магией, исходя из слов Спара, было ещё пока рано и опасно. О каких-то «геройствах» и речи не шло — Максим и не герой толком. Конечно, неплохо реализовать свой потенциал в этой области, но лезть на рожон он не планировал.

— Наставник сможет обучить меня военному делу?

— Если правильный наставник, то конечно, — довольно протянул Михейр. — Я вот смогу, есть ещё порох в пороховицах. Захария, если вдруг каким-то чудом согласится взять тебя под свою опеку — тоже. Мадам Диллия вот не сможет, она вообще дама миролюбивая… Ты вот к магистру Хаоса на поклон собрался — а ты знаешь про него хоть что-нибудь?

— Знаю, что его не любят, — честно ответил Макс. — Что он однажды вышел из себя и… реки пересыхали, скотина умирала — и всё в таком духе.

— Значит, знаешь только неправильное, — нахмурился Михейр. — Он-то хороший, на самом деле. Просто не понимают его люди, потому что он… странный. В полном смысле этого слова. Вечно в себе был, сколько его помню, молчаливый, серьёзный…, но ответственный. Как-то у него так мозги повёрнуты… не туда, что ли. Иначе он мир видит и людей вокруг, не так, как ты или я. А всем этим историям, мол, что он зло во плоти — не верь. Очень добрый был мальчишка. Очень! А своих-то как защищал, из Триады-то…

Наконец-то, вот оно! Вот о чём действительно можно спросить.

— Расскажете мне об этой Триаде? Я уже несколько раз слышал это слово, но не совсем понимаю, что оно значит.

— Это тройка пострелят моих. Они десятков пять лет назад… в одно время в одном месте появились.

— Какими они были?

Михейр сделал несколько больших глотков.

— Да ничем особенным от других не отличались — дети как дети. Испуганные, потерянные, но добрые ребята. Всё друг дружки держались, как оленята осиротевшие. Их сначала по Дендрием гоняли, как волков — это соседнее королевство, если что, где детки-то «упали», там с Путниками разговор короткий был… на тот момент. Потом кое-как по Паберберду полгода провозили их в каких-то тюках добрые люди, скрывали от стражи чудом. А уж потом только ко мне привезли — голодных, запуганных, нервных. Я как на них посмотрел, так чуть не разрыдался.

И правда, воспоминания тех лет уже смочили старику глаза.

— Взял к себе в ученики, конечно, куда их ещё было девать? Сначала теорию им объяснил, потом к практике перешли — так, в общем-то, всегда делать надо, чтобы чего не вышло нехорошего… Но Захарка уже тогда от них отличался. Они же, детки-то, с полгода почти жили как на пороховой бочке: погони, погони, без конца — сплошная угроза для жизни, куда ни пойди. И ни оторваться, ни отбиться — только прятаться и надеяться, что удастся ещё денёк небо покоптить. Жестокая это жизнь, да и не жизнь даже толком — выживание. Такое кого угодно в зверя превратит, а то дети малые, Максим, дети! Сколько им было-то — Маринке десять, Кольке девять с половиной вроде, да Захарке едва восемь стукнуло. В таком возрасте в песочнице играть надо, на велосипеде с сачком за бабочками гоняться… А они волками по лесам да полям рыскали, в канавах спали, неделями нормально не есть могли, на одной воде дождевой и корешках держались — долго ты на дубовой коре-то протянешь, скажи?

Неприятная вырисовывалась история, тут юноша спорить бы не стал. Представив, как ему самому по прибытию в незнакомый мир приходилось бы вот так вздрагивать от каждого шороха, а потом — вспомнив, с каким радушием приняли его в той же «Звонкой монете», — Макс и вовсе приуныл.

— Жизнь их вынудила повзрослеть, и не сладкая жизнь, — продолжал вспоминать магистр Воздуха. — Маришка долго потом кошмарами мучилась, ни одного мужчину к себе не подпускала на пушечный выстрел — долго я гадал, не сделали ли уж с ней чего… Да как спросишь-то, ребёнок совсем. Боялась каждого куста, каждой тени, как бы я её ни выхаживал — долго, очень долго боялась. Колька — тот в хитрецу пошёл: и подворовывал, и обманывал, и пакостничал по мелочи, да всё исподтишка. И такой уж он ловкий был на выдумку, что даже я диву давался — где только фантазию берёт. Из любой ситуации выворачивался, сухим выходил, даже когда я уверен был, что за хвост его поймал. А Захарка стал серьёзным очень. Вечно сосредоточенный, хмурился много, всё говорил как есть — и попробуй ему что запрети. Самодурства было — на трёх взрослых хватит, никаких авторитетов не признавал, и пока свои шишки не набьёт, хрен к мнению старших прислушается. Они за ним, Марька-то с Колюшей, как ручные ходили, хотя, казалось бы, старшие должны младшего защищать, а не наоборот. И всё к нему с вопросами, мол, Захарыч, как правильно — вот так или вот так?

Михейр рассмеялся и хрюкнул.

— «Захарыч», представляешь? Младшего своего Захарычем звали… Хотя их понять можно было, он действительно был именно… Захарыч. С большой такой буквы… — ещё несколько глотков вина исчезло в глотке магистра. — Он им всё объяснял, что знал, а если не знал — то только тогда посылал ко мне. И правильно же объяснял-то, засранец! Добрый мальчонка был, но беспокойный. Дёргался, если кто рядом крикнет — да что там, даже если громко скажет что, — и всегда ходил с оружием… Их же по всему Дендрием травили, Максим, не представляешь, какая охота тогда была на Путников. Это было страшное время, жуткое! Пришельцев из нашего мира как собак последних жгли прямо в домах вместе с семьями, которые их приютили — вообрази себе! А тут сразу трое, да ещё дети совсем, ничего не умеют — все думали, что это хорошая добыча, лёгкая, прибыльная. Тогда наёмники за головы Путников такие деньги колотили, такой был бизнес — наши девяностые отдыхают. Хорошо, что сейчас такого нет, хорошо… Хотя в некоторых глубинках, от цивилизации далёких, нас ещё в пищу-то употребляют, будь уверен. Так что с тракта советую не сворачивать, Максимка. На тракте умные люди живут, прогрессивные, а вот дальше — там темень тёмная.

Чем больше Максим слушал, тем меньше понимал. Конечно, кое-что на свои места вставало, но основная мысль, которая у пьяного Михейра растекалась, не зная берегов, охватывала слишком большой пласт информации, чтобы успеть его осмыслить.

— Ты слушаешь ещё? — трясущимся голосом поинтересовался старик.

— Да, конечно, — кивнул Макс. — Так что с Триадой-то? Они чем-то известны, надо думать?

— Как же — известны, разумеется. И талантом, и деяниями. Захарка, ещё когда до меня не добрался, научился касанием руки вещи поджигать. Представляешь? Без теории, без наставника! А это, я тебе скажу, сильный дар должен быть, чтобы без теории-то, на одних только воле да страхе такому научиться. Когда они от облав сбегали, пару-то раз точно спасались только по той причине, что он вот так вот умел, иначе не добрались до безопасности да так и сгинули где-нибудь…

Он рвано вздохнул, сдерживая слёзы.

— Хорошие мои, такие добрые были, как оленята друг к другу жались всё время… Но Марька-то потом долго говорила, что ей кошмары снятся, будто Захар её заживо жжёт. Я ей пытался объяснить, конечно, мол, Мариночка, солнышко моё, глупости всё это, он тебя в жизни не обидит, он тебя любит. И она это знала, конечно, не могла не знать, и тоже его любила очень… Но спать с ним в одной комнате не могла, кошмары совсем замучили… И Коленька тоже говорил, будто ему снятся ужасы всякие, где Захар с огнём шалит. Так и пришлось их в другую комнату отселить. Представляешь, какая у него силища была? Я-то сразу понял, что это не дети просто так боятся, что это сила его во сне из-под контроля выходит и на мозги им капает. Сразу понял. Да только… Что уж там сделать-то было? Не убеждать же их, что это они неправы, когда им страшно…

Да и никак такое не объяснить маленькому ребёнку, — мысленно согласился Макс.

— Когда они подрастать начали, у него это сильнее проявлялось, почти с каждым днём сильнее. Встанет он с кроватки-то, оденется, а в глазах пламя полыхает со сна. Пару раз, помню, спускался он во двор на тренировку, а волосы опалены. Я ему пытался объяснить, что это просто сны — ему же всё время снилось, как на них охотятся головорезы, как он им глаза выжигает… Он поэтому-то, наверное, и ходил такой сосредоточенный: сам боялся, что из себя выйдет и дел натворит. Пытался сдерживаться, все чувства свои закрыл, чтобы только не сорваться на кого-нибудь и непоправимого не наделать. Сложно им было, бедным, ох сложно… Попасть в чужой мир в таком юном возрасте, стать объектами охоты, прятаться ото всех, не доверять никому… Такие они были дружные, Максимка, не представляешь. Кто-нибудь что-нибудь не так сделает — все вместе признаются и вместе наказание отрабатывают. Вместе, говорят, веселее. Такие дружные… Помочь ему пытались, но куда им помочь-то ему? Захарка сам был как факел — и для них путеводной звездой, и по магии пламенем управлял, а пламя-то очень неспокойная стихия, в ней такой самоконтроль должен быть! Он же буквально горел у меня на глазах, истлевал день за днём!

Глаза рассказчика заблестели. Растроганное воспоминаниями пьяное сердце готово было расплакаться. Пьянел он непозволительно быстро — видимо, не просыхал со вчерашнего вечера. А может, и того дольше. Но, как бы то ни было, говорил ещё членораздельно, а значит, сохранялась возможность слушать.

— Мариночка под моим руководством мысли читать обучилась быстро, — продолжал рассказчик. — Я поразмыслил, что, может быть, если она этому научится и будет окружающих-то проверять, может, поймёт, что не каждый встречный человек её на суку вздёрнуть хочет. Откроется миру. И так и вышло — правда, не сразу. Она к этому ремеслу способная оказалась: так в мозги вгрызалась, что всю подноготную выскабливала, вплоть до самых ранних детских воспоминаний, о который человек и сам помнить не мог. Удивительный талант — но, признаюсь, страшновато мне стало, когда развился он до такой степени. Из-за страха много кто ума лишается и может бед натворить неосознанно, а Маришка долго боялась миру довериться, лет до шестнадцати, думаю. Слава богу, что обошлось — она всегда была разумная. Сейчас вроде как колдуньей в Эпиркерке трудится — а большего я не знаю.

Снова в его руке появилась бутылка.

— Вот Колька — этот был страте-е-ег. Не зря у него мозги работали как швейцарские часы, пока они по Дендрием бегали: он и падок был на схемы разные, и изобретал, и чего только не вытворял, на какие только ухищрения не шёл! Военное ремесло его больно интересовало: все книги по тактике ведения боя перечитал, с детства мечтал стать полководцем великим — магия ему не так была интересна, как Маринке с Захаркой. Но каков он сейчас — герой Эпиршира, как есть герой! Самому королю служит, генерал всех армий нашего королевства.

Михейр тяжело и рвано вздохнул, словно каждое слово давалось ему с неописуемым трудом.

— Сильными выросли, всех троих сильными вырастил. Коля — верховный генерал, правая рука Его Величества, считай. Марина усадьбу себе отгрохала в половину города — знамо дело, не просто так свой хлеб ест, где бы ни работала. Ближе, чем эти двое, у короля сейчас никого, наверное, нет — даже сын его, Айгольд, не так с отцом дружен, как мои ребятки. Захарка вот от них отделился только, но они и сейчас дружат, я уверен. Не бывает так, чтобы такая дружба разрушилась… Не может такого быть!

Магистр прикрыл ладонью лицо, и до Макса дошло вдруг, что старик говорит с таким жаром, потому что сам не верит в то, что говорит. Судя по его поведению, не так уж и хорошо дружат с Захарией другие двое членов Триады.

— Я тебе вот что скажу, Максимка, — отняв ладонь от лица, сказал старик. — Если друзей таких найдёшь, что за тобой на край света пойдут, никогда их не теряй. Держись за них со всей силы, потому что они и есть сила твоя настоящая. Захарка — хороший мальчик, замечательный, добрый, всем помогал всегда — а всё потерял, всех от себя разогнал, каждого против себя настроил. Теперь хорошего слова о нём добиться можно только от тех, кто его боится, да от тех, кто с ним уже долгие годы знается, кого он подпустил к себе раньше и уже не смог отпугнуть. Нельзя так жить, чтобы над твоим камнем могильным никто слова доброго не сказал, Максимка, нельзя!

И почему-то показалось в этот момент парню, что эти слова — и не слова пьянчуги даже, а будто бы предсказание, приказ, распоряжение на будущие события. Которые, чувствовал он, непременно произойдут. От этого осознания ему стало холодно.

— Ты тоже хороший мальчик, Максим, добрый, — сказал Михейр. — Вижу, что добрый. Ты ещё пока боишься, но это нормально — все боятся. Главное в свой страх с головой не нырнуть. Не дать ему тобой управлять. Захар очень сильный, очень — но боится, что людям навредит, до дрожи. Всё время, что он со мной тут прожил, боялся — и сейчас наверняка продолжает, потому-то и отворачивается ото всех, гонит от себя как можно дальше. Я, дурак старый, в этом виноват. Я ему сказал, чтобы он глаз не смыкал и не расслаблялся ни на миг, потому что сила в нём большая — и такая же опасная. Он меня, глупого, послушал, да слишком сильно послушал, видать — и теперь один совсем, а так жить нельзя, точно нельзя. Я сам один живу, потому что боялся, я знаю, о чём говорю. А ты, Максимка, не бойся. Ни его ошибок не повторяй, ни моих. Когда станешь сильным — а ты станешь, все становятся, если доживают, — живи с умом, но смело. В нас, Путниках, великий дар заложен — мы ни одним миром ограничиться не можем, настолько этот дар велик и сложен. Поэтому береги его и развивай.

Михейр замолчал. Потом пригубил из бутылки, крякнул совсем уже как-то жалко и, положив голову на руки, замолк — только плечи несколько раз дрогнули. Наблюдать эту картину Максу доводилось лишь однажды — когда пьяный Стёпка вернулся домой и рассказал, как чуть не убил человека. Он точно так же сел на кухне и заплакал, поскольку впервые за всю жизнь пришёл в ужас от того, кем являлся и на что оказался способен.

Братец своей силы не понимал. Силу свою не контролировал. И этот Захария, кем бы он ни был, очень похож на Стёпу.

Странное чувство вернулось и наконец сформировалось: парень вдруг понял, что ему во что бы то ни стало надо попасть к магистру Хаоса в ученики. Понял это так ясно, что покрылся мурашками. Не зная этого человека и ни разу не видя его в лицо, Макс ощутил с ним какую-то фантастическую, нелогичную и даже немного пугающую связь, и осознал, что именно Захария — и только Захария — сможет научить его всему, что ему по-настоящему необходимо. Какое-то время парень продолжал наблюдать за тем, как вздрагивают плечи старика, потом тихо встал со стула и углубился в темноту зала, рассматривая выставленные на полках и стеллажах мечи и доспехи. Кончики пальцев юноши нетерпеливо подрагивали. Ему было неловко покидать Михейра, но и оставаться рядом оказалось невозможным — становиться свидетелем чужой слабости, особенно когда речь шла о мужской слабости, Максим не умел и не хотел. В его возрасте ещё не принято было поддерживать. Да и случай научиться подвернулся не самый благоприятный.

На полках грудами лежали порядком потрёпанные клинки: на многих красовались глубокие царапины и даже трещины, а рукоятки, обтянутые ремнями из кожи, облезли и выцвели. Прямо здесь же лежали и запылённые перчатки из грубой кожи, и шлемы с погнутыми краями и вмятинами, и свитки каких-то текстов — возможно, магического содержания, но трогать их Макс не рискнул. Он бродил в полумраке, разглядывая безмолвных свидетелей старых битв и тренировок, и с каждым шагом всё глубже погружался в размышления о прошлом — у этого мира оно явно не из бедных.

Однажды какой-то солдат пользовался вот этим мечом, чтобы пронзить врага, и тяжёлая кровь текла по его руке из груди другого человека. Однажды этот шлем защитил своего хозяина от стрелы, а потом был брошен за ненадобностью, и вмятина со следом от наконечника — единственное, что этому шлему осталось на память от бывшего владельца. Вот эти перчатки защищали руки какого-то мастера, на них остались дырки от пламени и шрамы от ножа. И всё это бесчисленное множество предметов, созданное людьми для убийства людей, теперь пылилось здесь, храня в себе историю ненависти человека к человеку. К ним хотелось прикоснуться, хотелось обратиться в то время, когда они ещё были новыми и чистыми, когда они ещё были кому-то нужны, и почувствовать всё, что чувствовали они, когда служили своим хозяевам верой и правдой.

Повинуясь несвойственному ему порыву и предвкушая что-то неведомое, Максим осторожно занёс руку над свисающей с полки рукоятью короткого меча. От него веяло странным теплом, будто только что кто-то горячий и злой держал его в руке. Лёгкое прикосновение кончиками пальцев, потом уверенное движение вперёд — они крепко обхватывают рукоять, сжимаются…

И ничего. Меч не стал раскрывать своих секретов и не произнёс ни слова.

За входной дверью раздался топот. Через мгновение она распахнулась, впуская в пыльную мрачную лавку здоровяка-кузнеца.

— Ну что, как вы тут? — бодрее естественного спросил Спар, стремительно проходя глубже. — Я молодец, управился раньше… подлеток, ты чего, старика Михейра до слёз довёл?

— Честное слово, это не я, — быстро ответил Макс.

— Не ругай его, Кагл… — пожилой путник громко икнул. — Каглсп…

— Да, я уразумел, что вы меня кличете, — беззлобно усмехнулся кузнец. — Не шибко он вам докучал?

— Нет-нет… что вы… хороший мальчик, оч-чень хороший…

— Благо, раз ладный. Будет, господин Михейр, нам пора. Ещё свидимся, — и Спар оперативно вывел Макса на улицу, не дав ему даже толком попрощаться. — Бежал, как только мог. Не шибко он тебе надоедал со своими историями?

— Нет, наоборот, — парень улыбнулся. — Мы, оказывается, из одного мира. Даже из одной страны, представляешь!

— Ладно, ладно, — покивал верзила, слишком настойчиво ведя спутника под руку. — Давай-ка мы пошустрее возвратимся к телеге, добро?

— Что-то случилось?

— Ничего такого, — как бы невзначай осматриваясь, ответил кузнец, тараня толпу: они уже вышли на оживлённую улицу и теперь спешили к площади, где оставили Плушу. — Просто нам лучше более тут не задерживаться.

— Что случилось, Спар?

— Я, быть может, малость перебрал, когда балакал кое с кем, — Каглспар всё сильнее и сильнее толкал Макса в спину, бегая взглядом от одного встречного лица к другому. — И этот кое-кто, быть может, малость донёс на меня страже города.

— Вот же… блин.

— Этот кое-кто должен был кое-что мастеру, так что странно, что этот кое-кто, мать его за ногу да трижды вокруг солнца, не помыслил о таком вот раскладе, — прорычал раздражённо громила. — Хотя теперь, думается мне, мыслит.

— Ты выбиваешь деньги из должников магистра?

— Тихо ты, дурной, — оскалился кузнец. — О таких вещах давай-ка не ори на улице. И нет, не «выбиваю». Просто у нас с ним… взаимовыгодный обмен.

— Какие мы слова-то знаем…

— Не беси меня, подлеток.

Эпфир готовился к еженедельной ярмарке: повсюду сновали оживлённые торговцы и покупатели, выгружали ящики со всевозможными яствами и представляющими хотя бы мало-мальскую ценность предметами, по воздуху носился гомон сотен голосов, и все, кто попадался Максу на глаза, были единодушно поглощены предстоящими выходными и счастьем, с ними связанным. Он практически бежал по тротуарчику вслед за Спаром, мельком смотря на лица прохожих, и не без удивления замечал, что люди-то, похоже, с первого на него взгляда понимали: перед ними не простой гость из другого города. Кто-то глядел в ответ с трепетом, кто-то даже со страхом, но большинство изучали заинтересованно и дружелюбно. Правда, тот факт, что они явно быстрее большинства двигались в сторону повозок, немного окружающих смущал.

Если это то, что люди на Земле называют загробной жизнью, то Максим Вороновский однозначно оказался в Раю, пусть у него и не было времени им насладиться — равно как и не оставалось больше времени пройти по специальным, «только для Путников» местам, о которых говорил здоровяк. По крайней мере, пока.

Запрыгнув в повозку, Макс автоматически прижал к себе брошенную Спаром в телегу сумку и почувствовал, как сильно она потяжелела. Что бы там ни находилось, оно наверняка было чародею очень нужно. Кузнец споро отвязал Плушу, вскочил на облучок и как мог оперативно, стараясь не царапать бортами соседей, вывел телегу на объездную дорогу. Сейчас, понимал Путник, главное — успеть покинуть город до того, как стража на воротах узнает, что им его покидать вообще-то нельзя. Кобылка, ободрённая быстрым темпом развития событий и возбуждённым состоянием обоих своих человеков, порывалась подняться в галоп, но это стало бы уже чересчур подозрительно, поэтому кузнец кое-как её сдерживал.

Стражники, судя по их скучающим лицам, не заметили в личностях возничего и его пассажира ничего подозрительного и спокойно пропустили через охранные посты. Плуша процокала по крепостному мосту, легко пробежала через небольшой перекрёсток за стенами города и, стоило брусчатке закончиться, а Каглспару — ослабить хватку на вожжах, радостно поскакала прочь от Эпфира, помахивая гривой и хрустя удилами. А Максим во второй раз за последние несколько часов смог спокойно выдохнуть, оставив досмотрщиков позади. Они легко отделались в этот раз, но вообще-то подобные авантюры вряд ли будут спускаться им Удачей с рук вечно.

— Объяснишь, что произошло? — без особой надежды спросил парень, когда гигантская стена почти скрылась за поворотом.

— Позже, — предсказуемо ответил Спар. — Давай вначале доскачем до места, где об этом без опаски можно побалакать. Заодно брашно схарчаем, у меня с утра маковой росинки во рту нет.

Лишних вопросов Макс задавать не рискнул: его бесплатный извозчик и без того был на пределе.

Дорога тянулась ровной лентой мимо полей и перелесков, солнце медленно клонилось к горизонту, и когда через несколько часов на застланном тучами небе уже вовсю проступили розовые закатные пятна, телега остановилась у накренившегося заведеньица у края тракта. В отдалении гремело — с минуты на минуту начнётся гроза, пытавшая округу духотой почти весь день без продыху. Лошадь вновь была распряжена и привязана, путешественники вошли в тускло освещённое питейное заведение, грязное, пыльное и ветхое, на втором этаже которого, вне всякого сомнения, располагались такие же грязные и пыльные комнаты для гостей. Внутри оно выглядело ничуть не лучше, чем снаружи, поэтому доверия к местной пище у Путника не возникло ещё на подъезде к трактиру. Но на проверку здесь оказалось едва ли хуже, чем у Падмы в «Звонкой монете».

— В общем, так, — дожевав очередной кусок свинины, сказал кузнец. — Мы тут переночуем, потому как днесь ой как не покойно ночами разъезжать, а у нас с собою такие вещицы, что, посей мы их где, мастер нас с превеликой радостию добьёт, коль бандиты не сдюжат. С сумой будешь ты ночевать, потому что ты… ну, уразумел, словом. Путников скарб не трогают лишний раз. Так что беды с этим быть не должно.

— А что в сумке-то?

— Артефакты да кой-какие материалы для колдовского дела. Деталей не ведаю, я не маг, а если бы и прознал — не сказал бы. Это дело касается только меня и Захарии.

— Ни хрена подобного, Спар, — воодушевлённый разговором с Михейром, нахмурился Максим. — Ты меня в это ваше «дело» тоже втянул. Я хотя бы имею право знать, в чём участвую.

— Не по нраву — топай до Эпиркерка ногами, — отрезал кузнец, перестав жевать.

— Если бы не моя помощь, ты бы эти побрякушки даже в Эпфир не ввёз, — парировал парень, поражаясь, откуда в нём внезапно столько наглости и смелости взялось. — Они бы твою телегу вверх дном перевернули, нашли эти вещи, и было бы у тебя проблем…

— Не было бы у меня беды, — прорычал кузнец. — Ты коль не ведаешь чего, то и не трепли языком — за умного сойдёшь!

— Тогда зачем их вообще надо было прятать?

— Да чтоб у Друммера беды не стряслось, дурная твоя башка!

Жилка на виске у верзилы набухла, лицо побагровело. Он после этой загадочной встречи с неизвестным «кое-кем» до сих пор в себя до конца не пришёл, всю дорогу ехал злющий и дёрганный, и вот теперь получил возможность слить часть напряжения на Макса. Юноша рефлекторно вжал голову в плечи, но настроя получить ответы не поубавил.

— Друммер — мой старинный друг, уразумел? — слегка спокойнее пояснил кузнец. — Мы вместе в королевской армии служили до того, как её переформировали. Не желал я его подставлять, внимаешь? Эти артефакты и не запретные вовсе, но он бы принялся задавать вопросы — кузнечных дел мастер с такими вещицами не работает. Я не сдюжил бы ему солгать и поведал бы, куда их везу и кому. Зная Друммера, он тут же послал бы кого-нито к магистру, дабы узнать, почто ему эти вещицы. Магистр особливым доверием королевской стражи не хвастает, коль ты ещё не уразумел, за ним следят на случай, если он изволит чего-нито учудить. А он может чего-нито учудить, иначе бы не следили. Захария, зная его, тут же пойдёт к Его Высочеству Айгольду, они с принцем друзья, и шепнёт, мол, ай-я-яй, какие у вас стражники Эпфира любопытные, а любопытство — не любознательность, любопытство — это недоверие. Его Высочество, зная его отношение к Захарии, тут же Друммера ко всем чертям уволить велит, чтобы доказать магистру, что все ему очень доверяют и все его очень любят. И вот почто всё это надобно, поведай мне? Почто человека службы лишать, которую он несёт исправно, когда это дельце гроша бы ломанного не стоило?

— А просто соврать никак? — осторожно спросил Максим.

— Солгать? Другу? — Каглспар вздохнул. — У вас, у Путников, может, и благостно лгать друзьям, но у нас иные порядки. И слово — оно дороже золота. Коль один раз ты доверие предашь, его потом долго придётся назад зарабатывать. Особливо с такими людьми как Друммер. Они всё готовы простить, кроме лжи и предательства. Это зовётся честью, подлеток. Честью.

Он уже совсем успокоился и теперь мог неторопливо пить свой странный тягучий напиток. А вот Макс активно размышлял. Интересная выходит картина: Захария, значит, и правда на короткой ноге с принцем этого королевства, не первый раз уже звучат слова, подтверждающие этот факт. Выходит, не так уж и прав был Михейр в своих пьяных изливаниях — не всех и не каждого чародей от себя ссаными тряпками разогнал. Возможно, и ему тогда удастся войти в этот привилегированный круг «своих»?

— Теперича ты уразумел, надеюсь, что к чему, — проворчал кузнец. — И не вздумай ещё со мною так дерзить. Я пускай тебе не брат и не сват, Максим, но я старше — и не ведомо мне, как в вашем мире, а здесь возраст уважают, потому как дурак до моих лет в Паберберде не доживёт.

— Виноват, — признавая поражение, кивнул Путник.

— Хорошо. И да, благодарствую, что подсобил. Эти харчи за мой счёт, можешь не отдавать.

Обрадованный щедростью кузнеца, парень довольно кивнул в знак полного и безоговорочного примирения и принялся за уничтожение мяса. Жирные куски сочились сладким соком, жир стекал по пальцам — приходилось слизывать почти возле рукавов. Над ужином поднимался дивный пар. Несколькими минутами позже до Макса вдруг дошло.

— Слушай, Спар, — тревожно вглядываясь в лицо собеседника, позвал он. — А если так выйдет, что магистр не возьмёт меня к себе в ученики…

— Скорее всего, не возьмёт, он не дурак с детьми нянькаться.

— …что мне тогда-то делать?

— Возвратишься в Эпфир, придёшь к Михейру, — лаконично ответил здоровяк. — Он тебя всему научит и несказанно этому обрадуется. Или отыщешь какого-нито Путника в Эпиркерке — город немалый, найдётся тройка тех, кто окажется радушнее. Но я, будь тобой, пошёл бы к Михейру.

— А как я вернусь? Не пешком же?

— Ты меня, морда рыжая, себе в рабы взять удумал? — гоготнул кузнец, уловив скрытый смысл этого вопроса. — Хочешь, чтобы я тебя всю жизнь по полуострову катал? Будет, спрячь эту рожу печальную. Опосля того, как я с мастером дела окончу, я всё одно проездом станусь в Эпфире. Довезу тебя.

Этот гигант от мира людей ничем не был ему обязан. Всё, что их связывало — это незаметный провоз свёртка в сумке Максима, и больше ровным счётом ничего. Но Спар оказался так добр к незнакомому подростку, так незамысловато щедр, что Макс с изумлением уставился на его неаккуратную трапезу, словно видел спутника впервые в жизни. Говорят, стоит беречь людей, желающих тебе добра или хотя бы не делающих зла, ибо таких встречается обычно гораздо меньше всех других — парень помнил эту мамину присказку с детства, поскольку слышал бесчисленное множество раз. И вот только сейчас, неожиданно для себя, в полной мере осознал смысл этой житейской мудрости, поскольку именно сейчас по-настоящему её прочувствовал.

— Спасибо, — дрогнувшим голосом сказал он. — Правда. Ты столько сделал для меня, хотя я тебе никто…

— Полно, подлеток, — фыркнул, выплёвывая обглоданную кость на тарелку, кузнец. — Мы тут все в одном мире. До той поры, хотя бы, покуда ты не обучишься его покидать. Так что все как семья… Боги милостивые, мне что, заставлять тебя есть каждый раз? Кончай таращиться и жуй, покуда не остыло! Дитя неразумное…