Тьма на кончиках пальцев

Глава 25

— В каком смысле пропал? — проговорил Петр Андреевич сквозь зубы, и глубоко затянулся зажатой в них же папиросой.

Крестовский старался сохранять спокойствие, страх ушел из его глаз, сменившись решимостью. Руки впились в стол, пальцы сжали скатерть. Голова чуть наклонилась, слегка повернулась влево. Я и раньше подозревал, что Крестовский туговат на одно ухо, теперь же я был в этом уверен. Как и в том, что он не просто взволнован, он раздражен, он напряжен, он удивлен. Но самое главное он напуган.

Я никогда не видел страх в его глазах. Испуг — да, короткие вспышки, когда кто-то из нас по неосторожности мог свернуть шею себе, или же другому. Но даже те краткие миги испуга глаза его были бездушными и холодными. Сейчас же страх был силен, он прорывался даже через всю волю Петра Андреевича.

Впрочем, он мог спрятать его от других, за злостью и табачным дымом, но я сидел слишком близко, я хорошо видел страх в его глазах. Слишком хорошо я его знал. Не Крестовского. Я хорошо знал страх.

— Нет его в комнате..., — прошептал Прошка, закашлялся, схватил со стола чей-то стакан, жадно выпил.

— И что? — немного успокоившись произнес Крестовский, но папиросой затянулся. — Может он на конюшню пошел. Ты там проверял?

— Проверял, Твое Благородие, — скривился Прохор. — Конечно проверял, я сперва туда сходил, а уж потом до вас побег. Нет его там, и в комнате у него перевернуто все, будто дрались там аль искали чего, — Прохор замолчал, глубоко вздохнул, давая всем за столом понять, что есть еще что-то. — И вот..., — он разжал ладонь. — На полу нашел.

Крестовский закрыл глаза. Глубоко, так что огонь коснулся мундштука, затянулся, руки его казалось сейчас проломят стол. Я успел бросить взгляд на ладонь Прошки прежде, чем то, что лежало там, исчезло в руке Светланы Юрьевны. Разглядеть не получилось, я лишь заметил, что это медальон, в виде кристалла в круге.

— Ники, — не открывая глаз произнес Крестовский. Голос его спокоен, полон сил, но в то же время потерян и где-то глубоко в нем слышны нотки отчаянья. — Ники, — громче повторил он, — пистолеты. Волчок — сабли! Жаров, со мной!

— А я? — я не понимал, что происходит, но оставаться в стороне и не мог, и не хотел. Я не клоп, да и Степу в общем-то не знаю, но судя по бледному лицу Светланы Юрьевны, найти его очень надо.

— Глеб, — задумчиво проговорил Петр Андреевич. — Глеб, — он растерянно повторил мое имя, и я догадался, что в момент некоего кризиса он просто обо мне забыл. — Ты останешься здесь, в доме, присмотришь за Светланой. Я выдам тебе саблю и пистолет.

— Я саблями не очень..., — начал я и осекся под тяжелым взглядом Крестовского. Спина покрылась потом. У Петра Андреевича несомненный талант, он не повернулся ко мне, лишь глаза скосил, но это были такие глаза, что у меня горло пересохло, а спина и ладони вспотели.

— Я не спрашивал тебя с чем ты очень, — он резко повернулся ко мне, навис надо мной. — Ты должен владеть всем, хоть саблей хоть пистолетом, хоть удавкой. Ты должен уметь убить булавкой или ложкой. Потому что иногда случаются Степы. Ты присмотришь за ней с саблей и пистолетом. Но, если с ее головы упадет хоть один волос, я тебе голову оторву.

И я понял, что он не шутит, он оторвет.

— Я иду с вами! — сжимая в кулаке медальон из комнаты Степы, твердо заявила Светлана.

— Нет, — не менее твердо ответил Крестовский, а в комнату уже вбежал, несущий ворох одежды Жаров. Когда он выбежал, я заметить не успел. — Ты останешься здесь, дома. Под прикрытием стен...

— Я иду с вами, — повторила она.

— Глеб поможет тебе, он справится, он умный мальчик. И сильный, пусть и с саблями не очень.

— Я иду...

Крик оборвал ее слова. Короткий, полный ужаса и отчаянья он заставил похолодеть меня, побледнеть Светлану, замереть Жарова, еще больше нахмуриться Крестовского. И в то же время от крика этого стало тепло, на губах моих против воли проступила улыбка. Так же кричала Наташка, когда Вольдемар гадил ей в туфли. Как же я скучаю по этой истеричке.

Повторный крик, перешедший в жуткий вой, заставил меня вздрогнуть. Воспоминание о Наташке разбилось, не оставив после себя ничего. И как я мог подумать, что они похожи Наташкин полон ярости, а этот отчаянья.

— Лиза! — пискнул Жаров и уронив на пол кучу одежды, рванул к дверям.

— Лиза? — не понял я.

— Кухарка, — пояснила Светлана, уже направляясь к дверям, но пропустив вперед себя Крестовского.

Я вышел последним. Задержался в дверях, почувствовав на себе взгляд, обернулся, но гостиная пуста. Лишь на тарелках лежат утратившие форму и вкус сладости.

Крестовский на ходу принимал у Никанора пистолеты, заряжал их и отдавал обратно. Ники оброс ими как еж иглами, но тем не менее ловко с ними управлялся: этот за пояс, этот за перевязь. Последняя нелепо смотрелась на строгом черном костюме, но функции свои выполняла блестяще. С другой стороны, от него семенил Волчок, с огромной скруткой сабель в руках, но на него Крестовский пока внимания не обращал. Пистолеты важнее.

Жаров застыл в дверном проеме кухни, глядя внутрь и тяжело дыша. Крестовский легко отодвинул его в сторону, осмотрелся.

— Гриня, Лизой займись, — приказал он.

Жаров кивнул, присел на корточки, возле полной женщины в белом переднике, что сидела на полу у погашенной печи бледная, и ревущая в голос.

— Там, — произнесла она, узнав сквозь слезы присевшего возле нее Гришку. — Я думала она спит, — и кухарка уткнулась Жарову в плечо, — там, — не поднимая головы сказала она и трясущимся пальцем указала на серую занавеску. — Я иногда разрешала ей спать здесь. Не часто, но девочка уставала. Я думала она спит! — и она зарыдала, беспомощно спрятав лицо на плече Жарова.

Крестовский, не глядя выдернул саблю из рук Волчка, осторожно двинулся к занавеске. То, что кухарка только что была за ней не повод не проявлять осторожность. Он приблизился, отодвинул шторку. Взгляд его скользнул по верху, затем опустился вниз. Сабля беспомощно уткнулась острием в пол, плечи Крестовского поникли. Петр Андреевич вздохнул и откинул в сторону шторку, открывая нашим взглядам то, что я предпочел бы не видеть.

Девочка лежала на полу в луже собственной крови. Лицо ее обезображено, нос свернут на бок, покрытые кровью губы не то разорваны, не то разбиты в кашу. Правая сторона сплошной синяк, платье разорвано, из плеча торчит обломок ключицы, рука вывернута, пальцы раздроблены. Юбка задрана, порвана, ноги в крови, левая стопа сломана и неестественно вывернута. На правой нет ботинка и трех пальцев. Их не отрезали, не оторвали, их словно жевали.

Я проглотил подступившую тошноту. Попытался отвести взгляд от тела и не смог. Я чувствовал что-то холодное, что-то неправильное. Так быть не должно. Никто не смеет обижать маленьких девочек. Хватать их, ломать им руки, залезать под юбки. Я смотрел на мертвое тело девушки и невольно представлял на ее месте обеих своих сестер. Ярость заполняла меня, кулаки сжались, я думал о том, чтобы вырвать саблю из скрутки и пойти в лес искать чертового Степу. И сердце мое сжималось от бессилия.

Мертвое тело притягивало меня. Оно звало. Оно хотело отмщения, жаждало его. И я хотел подойти к нему, дотронуться до него рукой. Сказать, что найду того, кто это сделал и когда найду, то смерть покажется ему счастьем.

Мертвой девочке отказывать нельзя, я сделал шаг вперёд и на этот раз сдержать тошноту не смог. Меня вывернуло наизнанку, я рухнул на колени, возвращая в этот мир, все, что сегодня съел. Когда в желудке больше ничего не осталось растянулся на полу и уставился на почерневшие от копоти доски потолка.

Петр Андреевич скинул с плеч пиджак, накрыл тело.

— Агнешка, — произнес он, подходя к нам и глядя в глаза Светлане Юрьевне, словно это имя все объясняло.

Я вздрогнул. Мне оно не объясняло ничего, но что-то говорило, но я не помнил, что именно. Так, где-то далеко на краешке сознания.

— Кто? — спросил я не поднимаясь с пола.

— Агнешка, на кухне работала, Лизе помогала, — словно выплевывая слова, не поворачиваясь, пояснил Крестовский и обратился к Светлане: — Ты все еще хочешь с нами Степу искать?

— Хочу! Я должна! Ведь он мой..., — она не договорила, сжав губы и явственно давя слезы.

— Ну, да, — понимающе кивнул Крестовский и похлопал ее по плечу. — Но мы его жалеть не будем. Ты видела, что он с Агнешкой сделал.

— Да! — вспыхнула Светлана. — Знаю. Я вижу, что он с ней сделал. Я все понимаю, Петя, но я должна.

Крестовский молча кивнул и отвернулся.

— Это не он, — неожиданно, даже для самого себя тихо сказал я и еще более неожиданно был услышан окружающими. Я вспомнил где слышал имя погибшей девочки.

— Что? — Крестовский повернулся ко мне, в глазах его стояла горькая усмешка. — Только не говори, что это ты.

— Не я! — сев и не найдя чем вытереться, утер рот рукавом. — Но это и не Степа. Он приходил ко мне, он говорил об этой девочке, и ты бы Петр Андреевич слышал с каким обожанием он это делал. Не каждый отец так о своих дочерях говорит. Мой, к примеру, и половину той теплоты, что была у Степы в голосе не держал, — я замолчал, борясь с очередным приступом тошноты.

— Когда? — приблизившись, глядя на меня с интересом, спросил Крестовский.

— Вчера, — отдышавшись и поборов тошноту ответил я. — Или сегодня, не знаю. Мне было очень холодно, он пришел и помог. Не знаю, что он сделал, но мне стало теплее, я смог уснуть. А когда проснулся, на стуле лежала записка и это, — я кивнул на свою форму. — Кстати, что это значит вообще? — я оттянул воротник.

— Вообще не кстати, — глухо отозвалась застывшая статуей Светлана Юрьевна. Синие, даже под яркой красной помадой губы ее дернулись в короткой улыбке.

— Ну, и? — Крестовский присел возле меня, как раньше Жаров возле кухарки. Мне тоже у него на плече всплакнуть?

— Он говорил о ней, — я кивнул на тело. — Об Агнешке. И говорил так нежно и ласково. несколько раз просил, если мне попадется, то кошечку ей на кухню отнести.

— Что?

— Что?

— Что?

Первым вопрос задал вздрогнувший Крестовский. Второй побледневшая еще больше Светлана Юрьевна. Третьим выпустивший кухарку Жаров. Ник и Волчок не проронили ни звука, но глаза их округлились.

— Какая кошка? — вкрадчиво спросил Крестовский.

— Маленькая черная с белой кисточкой на хвосте.

Крестовский тоже побледнел, он закрыл рот рукой и с минуту сидел не шевелясь, затем резко встал повернулся к Светлане Юрьевне.

— Дура, — произнес он. — Ой, дура!

— Петр Андреевич, — сухо, хрипло, растеряно и чуть злобно произнесла Светлана Юрьевна. — О мертвых либо хорошо, либо никак, но в данном случае вы правы — она дура! Или вы это обо мне? — с вызовом, уперев руку в бок спросила она.

Крестовский вызова не принял.

— Нам надо найти Степу, — спокойно, глядя ей в глаза сказал он. — Очень надо! Прав Глеб или нет, но Степана все равно надо найти. Этим и займемся. А затем, милая моя Светлана, нам предстоит очень важный разговор. Как, черт подери, это вообще возможно в доме, напичканном охранными заклинаниями? Но пока мы ищем Степу, вы подумаете над ответами. Проша, отведи Лизу домой и оставайся с ней, до распоряжений. Запрись, забаррикадируйся, не открывай никому кроме меня или Ники. Пистоль возьми, не дай бог что.

Прохор молча поднял рубаху, показав заткнутый за пояс пистолет, и не говоря ни слова, сменил Жарова подставив свое плечо плачущей кухарке.

— Три минуты на теплую одежду. Жду всех на крыльце.