Тьма на кончиках пальцев

Глава 19

Петр Андреевич Крестовский оказался садистом. Самым настоящим!

Он поднимал меня за два часа до рассвета, позволял набросить теплую рубаху, залезть в неудобные, слишком широкие, слишком жесткие, но очень теплые штаны, сунуть ноги в валенки, и выгонял на улицу. Ему не было дела, шел ли там снег или разыгрались морозы. Выли ли неподалеку волки, или же рысь оставила следы в пяти шагах от крыльца. Ему было все равно! Ему было надо, чтобы мы бежали.

Он пинками сгонял нас в снег и стоя на крыльце, завернувшись в полушубок, привалившись к перилам или сев на ступеньки покуривал, наблюдая за нами.

Клопы бегали со мной и, как я понял, это для них уже давно стало нормой. Никто не спорил, никто не ругал ни снег, ни холод, ни ветер, ни даже Крестовского. Они молча спускались с крыльца и молча исчезали в темноте леса с одержимостью людей, которые прекрасно понимают, что именно и для чего делают.

Я не понимал, но покорялся и бегал наравне со всеми. Точнее позади всех клопов. Еще на первом занятии Крестовский сказал, что никто никого ждать не будет. Они и не ждали. Вышли из дома и тут же исчезли в ночи.

Задерживался только Жаров. Высокий, выше меня на голову, тощий, жилистый, сильный и очень выносливый. Он ждал, пока я начну бег и только после этого исчезал из виду. Я догадывался, что никуда он не девался, скрылся в темноте и приглядывает за мной, но не понимал для чего. Пару раз, я даже слышал его сдавленное дыхание в кустах, но высокий снег и жуткий мороз усмирили соблазн задать пару вопросов.

Вообще мы не разговаривали. Хотя бы потому, что встречались крайне редко, да и то либо до пробежки, либо после нее. И если перед желания общаться хватало лишь на кивок головой, то после сил не оставалось даже на это. Пробежка была лишь началом тренировки.

После пробежки и легкой разминки из приседаний, отжиманий прямо от снега, и подтягиваний на сучковатой не очень круглой, закрепленной под углом палке с неснятой корой, следовали дружеские борцовские спарринги. Прямо тут, чуть в стороне от крыльца, на утоптанном снегу.

Я не выиграл ни одного. Ни разу. И если проигрыш Жарову, или Прошке, что, не смотря на ни раз сломанный позвоночник, мог кого угодно в драке победить, я воспринял как должное. Не расстроился и от проигрыша вечно молчащему Никанору, которого все называли просто Ник. То от проигрыша Волчку, мальчишке на три года младше меня, я чуть не плакал. В душе. Но то, с какой легкостью он окунул меня головой в снег и стоял потом рядом, беззлобно посмеиваясь, и пожевывая пустой папиросный мундштук.

Я старался, я бился, я вспомнил все, чему меня учили, вспомнил и подлости в том числе и тут же применил их, но так и не выиграл ни одного борцовского боя. Чего нельзя сказать о боксе. Все же вице-чемпионами курса просто так не становятся. И в ринге я всем показал, что умею и чего стою, когда бой идет по правилам и в перчатках. Однако стоило только снять перчатки, как мое лицо вновь оказывалось в снегу, и челюсть ныла, докладывая куда именно я пропустил удар.

Крестовский злился на меня, но не кричал, терпеливо пережевывая мундштук не зажженной папиросы, он раз за разом объяснял, что я не так делаю, и чем драка отличается от бокса. Я смотрел на него как преданный, все понимающий, но ничего не могущий ни сказать, ни сделать, щенок. Только что хвостиком не вилял.

Дальше клопы уходили, и мы оставались с Крестовским один на один. И начиналось то, чему простые люди учиться могут, но не должны. А мы, аристократы, и можем и должны. Вот только учимся мы обычно в иных условиях. Не на улице, не на морозе и не в снегопад. И если стрелять из револьвера или винтовки пусть и мерзнут пальцы, но можно, то попадать в мишень, очень, очень сложно. А фехтовать? Я никогда не делал этого на улице и на снегу. Честно говоря, я вообще не думал, что мне это пригодится. Сабля еще возможно, но шпага или рапира, зачем, когда есть пистолет?

Однако Крестовский думал иначе и гонял меня до обеда. Мы и стреляли, и фехтовали, и бегали. Я бегал, он стоял на крыльце и курил.

Ровно в полдень, полная кухарка Лиза выходила с кухни и половником била по висящему на крючке медному тазу. И все шли на кухню. Все слуги, это десяток человек, клопы — это четверо, еще десяток мальчишек, которых я не знал, но одеты они были не в пример клопам, чистенькие, причесанные, в форменных камзолах и одинаковых тулупах. Даже Крестовский шел туда. Только не я.

Я оправлялся прямиком на урок к Светлане Юрьевне. И как был, в грязной, мокрой одежде, воняя потом, с размазанной по лицу кровью из разбитого носа, я садился за стол и вел себя как джентльмен. Старательно соблюдал все манеры и правила поведения в приличном обществе и в присутствии дамы.

Мы ели, разговаривали об истории, музыке, картинах и художниках, поэтах. Я изучал короткий список родни Волошиных и длинный список их же кредиторов. Я проникался чувством прекрасного, слушая глупые стишки о любви, и танцуя со Светланой Юрьевной под аккомпанемент Крестовского, мастерски играющего девятью пальцами на фортепиано или гитаре.

После танцев Крестовский поднимался, кланялся, и манил меня рукой. Мы уходили, и утренняя тренировка повторялась вновь, только в обратном порядке.

Побитый, замерзший, уставший, я возвращался к себе в комнату, умывался, приводил себя в относительный порядок и садился за стол, изучать все то, что было интересно Глебу Волошину.

И все бы ничего, родственников нет, лишь дальняя семиюродная тетка где-то за границей. Да с десяток давно отколовшихся веток фамилии. В основном горожане, потерявшие связь с родом и всякие претензии на титул. Был один купец и один промышленник. И тот, и другой более, чем скромные, и очень далеко.

Увлечения типичные для мальчишки нашего возраста: корабли, пираты, оружие. И не совсем типичные: аэронавтика. Волошин клеил из бумаги самолеты, надеясь когда-нибудь построить настоящий и полететь. Все бы ничего, и стать им не так сложно, мы оказались похожи не только внешне. Но меня беспокоил один вопрос: где он сам? Где Глеб Волошин?

Ни Крестовский, ни Светлана Юрьевна никогда не говорили о нем в прошедшем времени. Я видел сводки в газетах, я уговорил Крестовского показать мне отчет следователей, работавших на месте где убили семью Волошиных. Я не сомневался, что Данилин с ним поделился, ведь должен же Петр Андреевич знать, как все произошло и мне рассказать то, что сочтет нужным. Крестовский упирался, но я сумел его сломить. Точнее он позволил сломить себя, выставив это, как мое достижение.

И ни в отчете следователей, ни в отчете о вскрытии, который я хотел сжечь, но все же прочитал, даже не смотря на рвотные порывы, ничего не было сказано о мальчишке моего возраста. Пусть даже и безымянном, пусть даже и безродном. Впрочем, на месте убийства, были найдены несколько неопознанных обезглавленных тел, но и среди них не было ни одного подростка. Он словно испарился, словно он был жив, но где-то спрятан.

— Ты беспокоишься о том, что он может внезапно и в самый не подходящий момент ожить? — спросил Петр Андреевич, когда я поделился с ним своими наблюдениями. Ради этого, он даже тренировку по фехтованию прервал.

— Нет. Не боюсь. Просто не понимаю куда он исчез. Отовсюду, и из отчетов, и из донесений, и из газетных сообщений. В семейной хронике остался, а в преступной исчез.

— Ну, — не понял Крестовский, — а смущает-то тебя что?

— Где он? Да бог с ним пусть хоть в гробу, хоть на дне морском, мне все равно. Где упоминания о нем?

— А ты как объявить себя миру собираешься? — спросил Петр Андреевич, криво усмехаясь.

— Не понял?

— Если Глеб Волошин будет мертв и по отчетам, и по статьям газетным, откуда возьмется живой и невредимый Глеб Волошин, всего три месяца спустя? Люди так быстро не растут. Да и мёртвые из гробов не встают. Темные? Возможно. И что тогда с тобой сделают? Надо объяснять?

Я помотал головой чувствуя себя совершенным дурнем. Почему я до таких простых вещей сам не додумался. Сейчас Петр Андреевич во мне разочаруется и пошлет все к черту и меня вместе со всем. Зачем дурня то учить.

— Это Данилин постарался? — спросил я, пытаясь придать хоть какой-то вес своему вопросу.

— Возможно! — Крестовский убрал шпагу. — А возможно и нет. У Данилина тоже есть начальство. Ты задал правильный вопрос, но подобные вопросы могут тебя погубить. Развивай логику, Глеб, читай больше и думай, прежде, чем что-то спрашивать. Иногда тебе могут ответить.

Две недели пролетели как один день. Как один кошмарный, очень, очень тяжелый, почти бесконечный, день.

Впрочем, я лукавлю, ближе к концу второй недели я начал даже получать удовольствие от все растущих нагрузок, что у Крестовского на мышцы, что у Светланы Юрьевны на мозги. Это было странное, несколько мазохистическое наслаждение, приползти в комнату и растянуться на полу давая мышцам отдохнуть, чувствуя, как они пульсируют, как наливаются кровью, как болят, и как через боль сжимаются от твоей воли.

Но через две недели утренняя тренировка у Крестовского отменилась. Вместо него в мою комнату вошла Светлана Юрьевна в странном, древнем, как сам свет, сером в пол, платье.

— Идем, Глеб, время пришло.

— Время для чего? — спросил я, наскоро одеваясь, пока она стояла, отвернувшись и разглядывала что-то на пальце кружевной перчатки.

— Для магии, — усмехнулась она, понизив голос на слове «магия».

— Заклинания учить будем? — оживился я, предвкушая отказ, возрастом еще не вышел, магию учить.

— Парочку, — нехотя ответила она. — Может быть три или четыре тебе дам, в зависимости от твоих способностей. Или их отсутствия, — она резко повернулась, и я застыл в исподнем с брюками в руках.

В ладони Светланы Юрьевны горел белый огонь, а внутри него скакал не то единорог, не то просто грациозный конь. Женщина повела пальцем, и конь в огне сменился на лисичку, что быстро нырнула в норку и оттуда вышла девушка, красоту которой я не смогу описать словами. Девушка отряхнула колени, повернула голову, взглянула прямо мне в глаза, широко улыбнулась и не спеша направилась ко мне. Она подошла близко, словно заглянула через горящий на ладошке огонь в комнату, послала мне воздушный поцелуй и рассмеялась.

Светлана Юрьевна сжала кулак.

Я сглотнул. Не то, чтобы девушка в огоньке была слишком красива, но что-то в ней было такое, что заставило меня захотеть быть рядом с ней. Что-то, что заставило мой взгляд впиться в нее и не отрываться.

Светлана Юрьевна удовлетворенно кивнула, и вышла из комнаты, на ходу бросив:

— Одевайся!

Я никогда не был в этом крыле здания. Собственно, я нигде не был, кроме личной столовой Светланы Юрьевны, своей спальни, холла, купальни и подвала с клопами. И конечно же я не подозревал, что здесь, прямо в доме, может быть оборудован специальный полигон, для магических экспериментов.

Светлана Юрьевна потребовала, чтобы я показал, что могу. Я бросил пару огненных заклинаний и одно воздушное в мишени, естественно не попал ни в одну.

— Кто тебя учил? — жестко, с явным разочарованием, спросила она.

— Да никто, — я пожал плечами. — Это врожденное. Мама под большим секретом пару штучек показала и все. Нам, вассальным, раньше третьего курса гимназии, или шестнадцати лет от роду, магию учить нельзя. Только сюзерены имеют на то право. Вот им можно с десяти. Высшим семьям, чьи рода древние как мир, можно с шести. И лишь императорской фамилии с рождения.

— Я знаю правила, — рыкнула Светлана Юрьевна, но глаза ее улыбались. — Потому и спрашиваю, кто нарушил закон, и посмел обучать тебя? Мама, значит. Ну ничего, знания, переданные по крови это не плохо, учитывая, что ты сам в себе открыл каналы. Как у тебя дела с темными стихиями?

Я отпрыгнул и перекрестился.

— Никаких темных стихий, Светлана Юрьевна, что вы. Что вы! Это же преступление! За темные стихии можно и головы лишиться. Что вы, что вы, никогда, ни за что!

На счет последнего я ничуть не лукавил. Я больше никогда не обращусь ни к одной темной стихии, больше никогда не вызову ни одного паучка, как бы мне того не хотелось. И так из-за моих действий отец сейчас где-то в тюрьме.

Я почувствовал, как на глазах наворачиваются слезы, прикусил губу и отвернулся.

— Глеб, — удивилась Светлана Юрьевна, — не стоит так переживать, я не стану учить тебя тьме.

— Это преступление, — напугано проговорил я, понимая, что это мой шанс скрыть слезы за испугом. — Это преступление владеть темными стихиями.

— Преступление владеть ими и не использовать во благо людей. Но это ты поймешь позже. Если поймешь, — последние ее слова были произнесены странным игривым тоном.

— Иди сюда, я тебе кое-что покажу и кое-чему научу.

— Но мне же нельзя учиться, — я состроил напуганное лицо, но оно не обмануло Светлану.

— Ты только что показал мне, что можешь и что уже что-то умеешь и неужели ты не хочешь владеть всем, что разрешено герцогам.

Заманчиво. Чтобы не улыбнуться во весь рот я прикусил губу. Получить то, о чем даже не мечтал здорово. Не знаю зачем мне это, но кто же в здравом уме откажется от подарка.

— Всем? — переспросил я.

— Что положено по титулу, — повторила она.

— А Волошин? Настоящий Волошин владел?

— У него был крайне малый талант. Видимо один из его предков рожден от простолюдина. Ты, наверное, читал эту историю, как семейную байку.

Я что-то такое припоминал и кивнул.

— Видимо не байка. Но это дело Волошиных. А может быть он просто слишком ленив, — и снова она не сказала о Глебе Волошине в прошедшем времени. — Тебе же я дам, все что положено отроку мужчине герцогского рода в пятнадцать лет. Все, что положено, и немного больше.

Я улыбнулся. Она поймала мою улыбку, и улыбнулась в ответ.