Фаворит 6. Только вперед!

Глава 8

После тяжёлого, длительного, изнурительного плавания Крым и Севастополь возвращаются в родную гавань, к родным берегам, в порт постоянной приписки — в Россию!

В. В. Путин

Петербург

8 июля 1735 года

— Принц, а вы, оказывается, небезнадёжный рассказчик, — сказала Анна Леопольдовна и улыбнулась Антону Ульриху.

Казалось бы, что гендерные роли поменялись. Анна делает комплименты, Антон же — словно та девица краснеет и принимает похвалу. Вот только при этом разговоре, по крайней мере, Анна, и даже не думает о гендерах. Ей так проще воспринимать своего мужа, как друга, а не как мужчину.

Если бы ни чувство вины, которое испытывала Анна Леопольдовна, что собиралась отравить Антона, то и таких эмоций и чувств у неё не обнаружилось бы. Еще Антон Ульрих удобен для Анны, как собеседник. Перед ним не нужно прихорашиваться, что в последнее время все чаще лениться делать великая княжна.

— Я слышала, мой друг, что вы который день ругаетесь с Ушаковым? — спросила Анна Леопольдовна.

— Всего лишь третий день, — тоном хвастливого мальчишки отвечал Антон. — Такое впечатление, что Ушаков сходит с ума. Несколько дней назад и вовсе смотрел на меня, осматривал, как и медикусы не делали перед тем, как допустить к вам.

— Прошу вас более этого не делать, — жестко сказала Анна. — И не напоминать мне о тех унижениях, и не ссориться с Ушаковым.

Антон Ульрих с непониманием посмотрел на свою жену. А внутри него начинала зарождаться обида. Ведь всё, на что только решается этот человек не самого сильного характера, всё это ради неё, ради Анны Леопольдовны. Он дает отпор Ушакову, грубит Бирону, решается смотреть прямо в глаза государыне. А она, Анна, — вот так. Он все, она… А она прекрасна.

— Вижу, что сердитесь. Ну разве стоит нам ссориться хоть с каким-нибудь вельможей? А все замечают, что Андрей Иванович Ушаков в последнее время набрал весомый политический вес, — разъясняла своему мужу обстановку Анна.

«Нам! Она сказала нам!» — возликовал Антон.

Со стороны, человеку, который прожил уже некоторое время на белом свете и может считаться мудрым, показалось бы, что сейчас происходит не разговор двух взрослых людей. Скорее, это похоже на то, что девочка захотела поиграть с мальчиком в дочки-матери, при этом Анна Леопольдовна — мама, в то время как Антон Ульрих — не муж, а несмышлёное дитя, сын.

Но даже такое общение, практически подчинённое, Антону нравилось. И он уже понемногу начинал доверять своей жене, хотя они всего лишь второй раз беседуют вот так непринуждённо, по-дружески. Но по мере того, как Антон Ульрих осваивался в компании Анны, он начинал проявлять себя. Пока робко… Но все же.

— Я не смею на вас обижаться. Между тем, сударыня, я бы хотел сам выбирать, как и когда защищать ваше доброе имя, — сказал Антон и испугался своих слов.

Анна Леопольдовна с удивлением посмотрела на своего мужа, хмыкнула, привстала с кресла. Мотнула копной плохо расчёсанных волос. Антон Ульрих прямо умилился, завидев, насколько по-свойски, как даже во многих королевских семьях себя не ведут, выглядела Анна Леопольдовна.

Ему бы понять, неопытному парню, что, если девушка в твоём присутствии читает позволительным вести себя таким образом, когда она не расчёсана, когда у неё не уложено платье, когда она позволяет себе не самые лучшие манеры — вот тогда стоит задуматься, что это. И когда придет понимание… Антону это может не понравиться.

Скорее всего, Антон Ульрих просто перешёл в разряд «подружка». Такой, своего рода, отстойник для мужчин, в которых женщина, собственно, мужчину и не видит. Одни могут попасть в «отстойник» как просто удобные, в чём-либо помогающие женщине. Другие там оказываются по причине того, что женщина не может решительно отказать, ну или вынуждена терпеть. Как мужа, с которым так или иначе придётся совместно проживать.

А ещё Анна Леопольдовна чувствовала перед Антоном… Всё же женщина решилась его убить и сделала для этого всё. Главное — она решилась на такой гнусный поступок.

— Как вы находите Юлиану? — спрашивала Анна Леопольдовна уже в котороый раз.

— Боюсь, её героический муж, о котором слагают множество сплетен, будет огорчён, если я начну оценивать госпожу Норову. Меня вызовут на дуэль, а, как человек чести, я не откажусь, — Антон Ульрих даже в какой-то мере подобрался, являя собой хвастливого мальчонку.

Анна Леопольдовна решила дальше эту тему не развивать. Но только сегодня. А вот после… Понемногу, по чуть-чуть, будет говорить про Юлиану, чтобы Антон Ульрих со временем смирился, понял, что быть ему, как с женщиной, только с Юлианой. И чтобы Анна, как женщина, была с Александром Норовым.

— Могу ли я остаться сегодня на ночь в вашей спальне? — Антон сделал робкую попытку ещё больше сблизиться со своей супругой.

— Нет же! Конечно же, нельзя! А если вы во сне ударите меня сильно по животу? — Анна Леопольдовна активно запротестовала.

Хилый, щуплый Антон и не понял. Это шутка какая? Он? И ударит сильно?

В дверь спальни Анны постучали, но никто не вошёл.

— Императрица идёт! — с нотками испуга сказала Анна Леопольдовна.

Был такой уговор, который, впрочем, почти ничего и не стоил лакеям и медикам, которые всё так же продолжали дежурить у покоев великой княжны. Если становится известно, что государыня намеревается посетить свою племянницу, тогда в дверь спальни обязательно постучат, и никто не войдёт. Анна Леопольдовна думала, что это она так влияет на свое окружение. Но это окружение делает все, чтобы создать вокруг беременной зону спокойствия.

Антон Ульрих наблюдал за тем, как судорожно, самостоятельно, даже не вызвав служанку, прихорашивается его супруга. Гребень в руках Анны Леопольдовны отрабатывал не хуже, чем бритва у лучшего придворного цирюльника. Тут же и платье было разглажено, пусть и руками. Поверх был накинут шёлковый платок с притороченными к нему кружевами.

Последний элемент одежды выглядел хоть и безвкусно, на что обязательно попеняет императрица, но явно богато. В любом случае Антон Ульрих позавидовал и во многом заревновал свою жену к тётке. Явно Анна Леопольдовна никогда подобным образом не прихорашивалась перед приходом своего мужа.

Государыня ворвалась в спальню к своей племяннице, как сквозняк, раскидывая створки дверей, обдувая присутствующих холодом.

— Антон, поди прочь! — грозно сказала императрица. — Все прочь, окромя Анны!

Напряглась не только Анна Леопольдовна, но и все придворные. Наибольшее недоумение вызвало следующее требование государыни:

— Остерман, останься только ты!

Андрей Иванович Остерман поклонился. Не преминул торжествующим взглядом исподлобья посмотреть на Бирона. Однако министр быстро взял себя в руки и тут же перестал тешить своё самолюбие и являть превосходство. Он понял, для чего именно его оставляют в спальне Анны Леопольдовны.

Больше всего негодовал Ушаков. Он, человек, который ещё недавно считал, что властен и даже способен победить при необходимости Бирона, недоумевал. Непонятным было для Андрея Ивановича Ушакова и то, почему за последние несколько дней к нему охладела государыня. Нет, она его не гонит, но и практически не обращает внимания, не спрашивает совета, не прислушивается, когда он говорит.

Несомненно, умный Ушаков, все же не смог понять, что его странное поведение в последние дни вызывало недоумение не только у государыни. Он нередко говорил невпопад. Вид имел такой болезненный и усталый, что государыня терялась: относиться ли к Ушакову по-прежнему, как к мудрецу и государственному деятелю, или причислить его к армии своих уродцев.

Это так болезненно далось Андрею Ивановичу — та растерянность, которая случилась из-за мнимого, ошибочного «отравления» принца и государыни. Оказалось, что здоровье уже далеко не молодого человека не железное. И не знал он, что многие болезни, если не все, — от нервов.

Из спальни Анны Леопольдовны вышли все, кроме государыни и Остермана. Строгий вид императрицы неожиданно сменился другим — с признаками усталой и больной женщины. А ведь Анна Иоанновна ещё явно не была старухой по годам.

— То, что нынче проговорим, знать не должен пока никто! Али тот будет знать, кому я поведаю сие, но не вы, — императрица говорила слова, которые должны звучать строго, но она будто бы просила об услуге, а не повелевала.

Анна Леопольдовна напряглась, понимая, что то, что сейчас она услышит, — дело государственной важности. Но будущую мать будущего наследника Российского престола именно в этот момент абсолютно не волновали дела державные.

Её больше волновало, чтобы дежурный медикус окно не закрывал, когда Анна Леопольдовна изволит днём спать. Ну и чтобы ужин был обильный, а не такой, что есть в полночь захочется.

— Читай, Андрей Иванович. Знаешь же, при племяннице своей говорю тебе… — Анна Иоанновна посмотрела на Остермана и вовсе умоляющими глазами. — Уповаю на тебя, как и больше пяти лет назад. Тогда ты мне поддержкой стал. Будет впредь и мне и племяннице моей.

Андрей Иванович Остерман кивнул головой.

— Не извольте сомневаться, ваше императорское величество!

Конечно же, он пообещает поддерживать любое решение государыни. И, дескать, да, не забыл он, как посылал своих людей в Курляндию, как вёл тайные переговоры с Анной Иоанновной, как обыгрывал Тайный совет в сложнейшей интриге. Наверное, в самой яркой своей интриге. Хотя… Ранее была другая интрига, с Петром Вторым.

Вот только Андрей Иванович Остерман не был уверен, что та девушка, пусть молодая и уже даже беременная женщина, справится с бременем быть матерью наследника престола. Но, пока жива нынешняя императрица, он будет верен всем её решениям. Пока…

Повинуясь знаку государыни, Остерман стал читать извлечённую из-под камзола бумагу:

— Божией волей мы, самодержица Всероссийская, повелеваем…

Если о мнимых болезнях императрицы, выдуманных, знал весь Петербург и даже большая часть страны, то о недомогании императрицы этой ночью только избранные. Вернее, лишь один избранный, если не считать медикусов, — Андрей Иванович Остерман.

Государыня не хотела, чтобы в таком виде её лицезрел герцог Бирон. Уж больно этот вид был нелицеприятным. Ночью, когда герцог отправился спать к своей жене, у государыни пошли камни. Да, она хотела звать фаворита, но…

Это было так больно, а еще и грязно, что императрица решила, что вот-вот преставится. И тогда она послала к Остерману, благодаря которому, по сути, и зашла на престол с полными правами самодержицы. Перед страхом смерти Анна Иоанновна решила прежде всего выполнить долг государственный.

Впрочем, этот долг вплотную связан и с любовным. Бирона нужно было пристраивать таким образом, чтобы он и после смерти государыни на плаху не взошел. И в завещании об этом было подробно изложено.

— Будь кто родится: девка али муж, царствовать оному повелеваю. А при нём наставником быть герцогу Курляндскому Эрнсту Иоганну Бирону. Оный может… — продолжал зачитывать волю государыни министр.

Вскоре Остерман закончил читать. Сделал вид, что является предметом мебели.

— Уразумела ли ты, племянница, что сим посланием сказать я желала? — спросила Императрица у Анны Леопольдовны.

Наполнившись важностью момента, племянница смогла лишь кивнуть в сторону своей тётки. Беременная молодая женщина хотела сейчас, чтобы ее не беспокоили. Так что и не прониклась моментом, что жизнь ее решается в этом документе.

— Нынче вопрошаю к тебе, Аннушка, — мягким, наполненным любви тоном говорила государыня. — Кто еще станет рядом с тобой и защитит волю мою? Рядом с Катькой был Меньшиков. Рядом со мной… Вон, Андрей Иванович. А с тобой?

У Анны Иоанновны даже не возникло мысли, что её племянница будет каким-то образом противиться решению своей тётушки. И государыня предполагала, какое имя должно прозвучать для роли охранителя. Нет, не порядка. За этим, императрица была уверена, уследит Бирон. А вот кто охранит саму Анну Леопольдовну?

— Я не знаю, тётушка, — растерянно сказала Аннушка.

— Я вызвала с войны Александра Норова. Как и говорила, готова дать ему в командование усиленный полк. Хочу, чтобы он защитил тебя, будь что неладное твориться станет, — императрица подошла к Анне Леопольдовне.

Молодая женщина стояла возле своего кресла. Взгляд Аннушки был опущен. Государыня протянула свою огромную руку к подбородку племянницы, неожиданно нежно приподняла голову Анны Леопольдовны.

— Норов будет тем, кто, если понадобится, встанет за тебя? Или иного офицера искать? — глядя прямо в глаза Анне Леопольдовне, спрашивала государыня. — Окромя Биронов должны быть охранители. В гвардии не всегда решают полковники, коих серед солдат и не бывает. Зачастую решения капитана хватит, дабы гвардия встала.

Аннушка растерялась. И не столько от прозвучавшего вопроса, сколько от всей обстановки, сложившейся по прибытии императрицы. Конечно же, Анна Леопольдовна верила, что Александр Лукич грудью встанет за неё. Что сразит всех врагов, как это делает сейчас в Крыму. Но зачем об этом говорить сейчас, когда хочется спать и есть?

— Господин Норов не оставит меня, — подобравшись, с уверенностью отвечала Анна Леопольдовна.

При упоминании имени своего возлюбленного великая княжна волшебным образом наполнилась уверенностью и теперь уже не выглядела боязливым, затравленным мышонком.

— Вижу! Чай, ещё не ослепла. Любишь его. Тому и быть! — императрица выпрямилась и вновь излучала величие. — За ради тебя ещё возвышу Норова. Ты же повинна ему сказать, что будет он в чинах, пока твоим охранителем останется. Твоим и герцога! Клянись на том, что Бирона во всём слушать и почитать станешь!

— Клянусь, ваше Императорское Величество! — не сразу ответила Анна Леопольдовна.

Императрица вмиг повеселела, будто бы только что завершила огромную работу и крайне удовлетворена результатом. Как может быть доволен корабел, который больше года строил лучший в мире линейный корабль и теперь наблюдал, как его детище рассекает волны под полными парусами.

— Вот и ладно… пойду я, постреляю, да прилягу! — сказала государыня усталым тоном.

* * *

Бахчисарай

10 июля 1735 года

Исмаил-бей сидел во главе большого стола и не менее, чем на голову, возвышался над всеми теми татарскими беями, которые собрались на меджлис. Недвусмысленно Исмаил показывал, кто должен быть первым среди равных. Хотя у него были амбиции стать еще более значимым человеком в Крыму.

Единственный, кто мог чувствовать себя таким же, если не большим, хозяином положения, был русский фельдмаршал Пётр Петрович Ласси. Он сидел в шикарном европейском кресле, в углу. Русский военачальник был словно декор, элемент мебели: сидел и, казалось, не проявлял никаких эмоций.

Однако, если пойдёт что-нибудь не так, если хоть какие-то договорённости, которые ранее были согласованы с Исмаилом-беем, будут нарушены, то «мебели» достаточно будет дать знак рукой — и русские гренадёры быстро наведут порядок на собрании татарских беев.

Рядом с русским фельдмаршалом находились сразу два переводчика, от чего он прекрасно знал, о чём идёт речь на собрании.

— Исмаил-бей, а ты понимаешь, что это конец ханству? Под русскими у нас будущего не будет, — высказывался Аслан-бей.

Этот уважаемый многими бей и раньше был в числе недругов Исмаила. И это несмотря на то, что Аслан во многом разделял позицию своего визави. Скорее, это было противостояние за лидерство в стане противников власти Гереев. Только еще и религиозные разногласия были. Оба были мусульмане, но относились к неверным по-разному. Аслан — только лишь, как к рабам.

Те беи, которые ранее являлись опорой для хана, по большей части уничтожены. Одни погибли во время сражений с русскими армиями. Других нашли и убили люди Исмаил-бея. И только небольшая горстка бывшей крымско-татарской аристократии начала вести партизанскую войну. Потому присутствовали одни из самых знатных людей ханства. И от них, действительно, что-то зависело.

— Не ты ли, достопочтенный Аслан, строил козни против хана Каплана Герая? — задал вопрос своему оппоненту Исмаил-бей. — Предлагал убить его.

— Так и было, достопочтенный Исмаил, но в своих планах я никогда не опирался на русских. Я даже не якшался с другими гяурами. Это у тебя что ни друг, так грек или армянин. В моём окружении только правоверные, — встав со своего места, грозно и решительно посмотрев на Исмаил-бея, говорил Аслан-бей. — Не бывать, чтобы мою землю топтали гяуры, чтобы они были господами. Мой род не подчинится власти рабов.

Аслан-бей входил в кураж. Он украдкой посмотрел на русского фельдмаршала, ожидая, что тот уже махнёт рукой — и крикуна тут же повяжут. Однако Пётр Петрович Ласси с интересом, будто бы в театре, взирал на всё происходящее. Игра актеров пока ему нравилась.

И нет, это не была слабость — ни русского фельдмаршала, ни Исмаил-бея, ни его оппонента Аслан-бея. Ласси понимал, что часть присутствующих здесь глав татарских родов прибыли на меджлис не для того, чтобы принять какое-то решение, а, чтобы сохранить пока свои жизни, найти соратников, чтобы продолжать борьбу против России.

И вот таких людей необходимо было срочно выявить. Сколько угодно могут беи разговаривать о своём будущем и крымских земель. Но всё уже решено. И от меджлиса необходимо лишь одно — заявление, что Крымское ханство добровольно входит в состав Российской империи.

— Лучше спасти хоть что-то и попросить у русской государыни сохранить меджлис и автономию Крыма, чем лишиться всего и сразу. Кто встанет на защиту наших детей, наших сёл? Где славные воины? Нет их. И в этом поколении не будет. Не будет и кому учить новых воинов, — Исмаил-бей уже почти кричал, явно провоцируя своего оппонента на резкие высказывания в сторону России.

— Мы можем быть дружны с русскими. Но жить по своим правилам и законам, самостоятельно управлять своей землёй, — прокричал Аслан-бей.

Ещё двое беев поднялись со своих мест, явно выражая исключительную поддержку своему лидеру. И лидер этот — никак не Исмаил.

Дед русского гвардейского офицера, Исмаил-бей, заставлял себя не смотреть в сторону русского фельдмаршала. Но именно сейчас был тот момент, когда всех потенциально бунташных беев нужно было схватить. И было видно, что Пётр Петрович Ласси уже проявлял острый интерес к происходящему.

— Я призываю всех обратиться к русской императрице, чтобы она заключила с нами, как с представителями Крымского ханства, мирный договор, — говорил Аслан-бей, буравя взглядом русского фельдмаршала. — Мы готовы на территориальные уступки, готовы признать часть Дикого Поля русским. Но в Крыму управляться будем так, как сами того пожелаем. Я считаю, что этот договор и так станет подарком для России. И все… пусть русские уходят!

И тут волевая рука русского фельдмаршала резко указала в сторону Аслан-бея. Сразу два десятка русских гренадёр рванули к взорвавшемуся бею.

Аслан и ещё двое его соратников обнажили кинжалы. Они не были готовы склониться перед Россией. Они считали, что Османская империя всё равно не оставит Крым без поддержки, и что можно будет лавировать между Россией и Портой, и тем самым заполучить такой суверенитет, о котором раньше стоило только мечтать.

Увы, но для этих людей мечты далеко не всегда воплощаются в жизнь.

— Бах! Бах! — прежде, чем русские гренадёры добрались до Аслан-бея и его соратников, люди Исмаил-бея стали расстреливать и резать своих оппонентов.

Через минуту в тронном зале ханского дворца Бахчисарая установилась мёртвая тишина. Старик Исмаил-бей сущим зверем смотрел на тех представителей татарской знати, в которых оставался не уверен, но которым хватило ума промолчать и не встать на сторону Аслана.

— Через покорность мы сможем добиться того, чтобы наши мечети не разрушались. Через соглашательство мы сможем добиться, чтобы наш народ не превратили в рабов. Но это всё будет, как и мясо на наших столах, если мы станем оплотом для России, докажем, что мы полезны, — грозно глядя на всех, говорил Исмаил-бей.

А в это время русский фельдмаршал уже дал приказ гренадёрам, чтобы те опять стали «предметом мебели» и не вмешивались в происходящее. Впрочем, своим присутствием на меджлисе командующий второй русской армией более, чем конкретно вмешивался в события.

А ещё через час подписали воззвание к русской императрице о желании крымско-татарского народа войти в состав империи, стать верноподданными русской короны. Крым уже скоро, как только решит русская государыня, станет частью Российской империи. Осталось только Миниху продержаться у Перекопа.