Фаворит 6. Только вперед!

Глава 12

Стремление к величию выдаёт с головой: кто обладает величием, тот стремится к доброте.

Фридрих Ницше

Поместье у Каширы

7 августа 1735 года

— Читать по-русски умеешь? — спросил я на немецком языке Зейца.

— Плохо, но я учусь — также на немецком ответил управляющий.

Действительно, это было плохо. Дело в том, что я и на войне находил время не только, чтобы записывать стихи или тренироваться. Как только получил в приданое за Юлиану большое поместье, постоянно планировал, как и что здесь устроить. Это было даже занимательно. Словно настольная или компьютерная игра-стратегия.

Писал по-русски. И заниматься переводами сейчас — это потратить время. Дня два, наверное, не меньше. Это же целый бизнес-план, там даже графики какие-то чертил с пояснением.

Само собой разумеется, что сельское хозяйство поместья нужно развивать. Но всё равно основной упор на заработок я собирался сделать, создавая промышленность.

Скоро в Европе начнется промышленный переворот. Случится окончательный переход от аграрных европейских цивилизаций к индустриальным. Именно европейские державы окончательно застолбят за собой лидерство в мире благодаря этому переходу.

И я собирался совершить промышленный переворот в отдельно взятом поместье. То есть создать сельское хозяйство, которое будет способно прокормить малым количеством работников, всех тех, кто непосредственно на земле работать не будет. Ну и сделать из большинства крестьян рабочих. Квалифицированных при чем.

Этот опыт можно будет переносить и на большие масштабы. Например, в отдельно взятой губернии провернуть подобное. Получится? Так и в генерал-губернаторствах сделать, потом во всей России. И не важно, что генерал-губернаторств еще нет в том понимании, как они появились в иной реальности после реформы Екатерины Великой.

Ускорим преобразования и в области государственного устройства. Надеюсь, что получится убедить власть имущих. А еще было бы хорошо скорее стать самому наделенным властью.

— Ладно, расскажу на словах, после переведу и доработаю тот план развития, который у меня готов, — сказал я. Карета подскочила: то ли наехав на камень, то ли на большую кочку. — И чтобы дороги были выровнены в самое ближайшее время!

Управляющий понурил голову. Не оправдывается, что он всего-то пару месяцев тут работает. Это мне нравится. Тот, кто работать не хочет, или тот, у кого не получается работать, обязательно пинал бы предшественников, оправдывая свои неудачи.

А после я стал рассказывать управляющему, каким хотел бы видеть своё поместье. Прежде всего, мне неприятно наблюдать за тем, как живут мои крестьяне. Но тут же не только дело в том, чтобы дать крестьянам. Тут большой комплекс работ.

— В Кашире есть кирпичный завод. Ты должен заключить с ними договор о поставках хорошего кирпича, а также черепицы. На то оставлю тебе полторы тысячи рублей. Эти деньги используешь на первое время, а после будешь заниматься строительством из части полученной прибыли, — говорил я.

Управляющий смотрел в мою сторону явно недопонимающим взглядом. Рассказывать о своём проекте развития поместья я начал с того, что хочу просто влить деньги в никуда. По крайней мере, именно так может показаться, когда речь идёт о том, чтобы строить добротное жилище для крестьян за мой собственный счёт.

И могу сказать: частично Густав прав. Даже полторы тысячи — это огромные деньги. Их можно было пустить на очень многое, что приносило бы доход. А крестьянский дом с хорошей печью и с добротной крышей доход приносить не может.

Безусловно, я могу прикрываться в своем социально справедливом порыве тем, что крестьяне будут лучше работать, что у них будет мотивация сделать больше и лучше. Или что они будут рожать больше детей, тем самым у меня будет больше работников. Но я бы покривил душой перед самим собой. Я просто хочу, чтобы те люди, которые со мной связаны, жили, если не хорошо, то нормально. Чтобы зимой в их домах было тепло, а крыша не протекала.

Ну и чтобы другие помещики смотрели на это и задумывались. А потом я выпишу вольную крестьянам. Но тем, кто заплатит. То есть дам людям заработать, после дам волю. Но, конечно же, привяжу этих, уже вольных, экономически. Им выгодно будет продолжить сотрудничать. Бороться с крепостничеством нужно с себя!

Дальше я стал рассказывать и вовсе небылицы. Из-за чего управляющий посматривал на меня как на сумасшедшего.

Я рассказывал ему о детском дошкольном учреждении. Я собирался организовывать детский сад. Вероятно, что и не один. Зачем? А вот в этом как раз-таки оправданий я могу найти больше, чем при строительстве новых крестьянских домов.

Во-первых, не может крестьянин нормально работать, если у него полный дом детворы. Тут или детей некому досматривать, что, скорее всего, либо работать некогда. Огромная детская смертность в том числе и потому, что дети предоставлены сами себе. Несчастные случаи, плохая одежда и еда, грязь — все это ведет к смертности.

Во-вторых, обучая детей с самого юного возраста, я могу уже через лет десять-пятнадцать создать для себя такую базу квалифицированных рабочих, что и англичане обзавидуются. К сожалению, путь этот неблизкий, сложный, затратный. Но не вижу никаких причин, чтобы этим не заниматься.

Вот и получится, что у меня в поместье дети будут присмотрены, накормлены, здоровые, умные. Ещё они должны быть настолько благодарны мне, что сложно представить, до чего подобная благодарность может дойти. Особенно при правильной разъяснительной работе.

Это, если бы повсеместно были те социальные новшества, которые я хочу привнести в своё поместье, вот тогда вряд ли бы мои поступки были оценены. Только я сомневаюсь, что найдётся ещё с десяток помещиков, которые бы стали поступать подобным образом.

Да и я наверняка свернул бы свои социальные программы, если бы не рассчитывал на то, что поместье будет приносить огромную прибыль. Уж точно обойдусь без пятнадцати–двадцати процентов этой прибыли, чтобы направить её на улучшение жизни людей.

Выплаты на организацию похорон, по рождению детей, подъемные при венчании, награды за успехи в труде — то немногое, что я хочу сделать для людей и для себя.

— Мне нравится ваша забота о людях, господин Норов. Но сколько много это денег! — сокрушался управляющий.

— Только не говори мне, что ты не попробовал узнать, сколько всего в тех телегах, что заполнили все наши амбары и склады? — усмехнулся я. — Что? Не знаешь, что у меня есть чем расплатиться?

— Да как же это сделать? Солдаты же стоят и не пускают! — сокрушался Зейц.

Я усмехнулся. Значит, всё-таки проныра пробовал узнать, что же я такого привёз. И что тщательно охраняют мои солдаты. Надеюсь, это чисто любопытство, а не какая-то шпионская деятельность в пользу моего тестя, или еще кого.

Вновь карета подпрыгнула, и я зло посмотрел на управляющего.

— Завтра же пошлю мужиков ровнять дороги! — тут же среагировал Густав.

— И продумать нужно… Там, где при разливе нет воды, будем делать торцевые дороги.

— Господин Норов, простите, не понял о чем вы, — признался Зейц.

Сперва я хотел негодующе отреагировать. Как же так, неужели управляющий не знает про торцевые дороги. Но быстро вспомнил, что в России такие стали делать только в начале следующего века. Хотя и в Древней Руси могли быть подобные.

Вот и стал рассказывать. Суть таких дорог, чтобы мостить из спилами с деревьев. Обмазывать их писком и глиной и будет получаться вполне плотная и аккуратная дорога. Не дорогая, что немало важно. Только лишь нужно одно условие.

— Механическую лесопилку сладить можете? — спросил я.

— На водном колесе это не сложно, — отреагировал Густав Зейц.

— Вот и действуй!

Такие дороги делали в России вплоть до начала двадцатого века. Да, в городах, но не вижу противоречий, чтобы и в поместье такие появились. Мало того… Нет, об этом после. Все и сразу нельзя. И для того, чтобы перейти к следующему этапу строительства инфраструктуры, нужно наладить товарное производство. Это я про рельсы. И нет, не металлические, деревянные. Но и с ними может быть куда как лучше передвигать необходимое.

Мельницы были хороши. Наверное. Вот в чём не разбираюсь, так это в помоле муки. Вернее, как происходит этот процесс. Та же мука, которую мне демонстрировали, была отличного качества. Никаких отрубей или грубого помола мне показано не было. Причем при мне и смололи небольшой мешочек с зерном.

Водный привод, который приводил в движение жернова — сразу три на одной мельнице, — выглядел добротным строением.

— А зимой? — спросил я, просевая муку сквозь пальцы.

— До того, как лёд станет, должны успевать перемолоть всё зерно, — отчеканил мне немец.

Я в отрицании покачал головой. Это не дело. Район города Каширы — это не Крым. Тут реки могут с начала ноября замёрзнуть, а лет тронется только к середине апреля. XVIII век и вовсе считается одним из самых холодных веков новой и новейшей истории.

Так что получалось, что мельницы будут простаивать как бы не более, чем полгода. Да, можно разбивать лёд или же даже жечь на нём костры, растапливая. Но если на дворе будет стоять погода −20°, то всё это будет мартышкиным трудом.

— Я отправлю кого-нибудь из Петербурга с решением, как лучше устроить мельницы, — поразмышляв, сказал я.

Нужно будет обратиться к конструкторам. К Нартову ли, или к кому-то другому, но уверен, что с этим вопросом я разберусь. Хотелось бы и вовсе запустить паровую машину. Тогда не нужно зависеть от водного привода. Если конструкция машины будет надёжная, можно говорить о высокой производительности и мельницы, либо какого-либо другого предприятия.

Что я помню о паровых машинах? Ну то, что давали в школе, в советской, на модели и плакате, да еще и отличным педагогом-учителем физики. Или что видел в иной жизни. Создать такую не сложно, как мне кажется, если знать конечно где поршень, золотник… шток золотника… шатун…

Нет, не так уж это и легко в деталях. Но нарисовать паровую машину я могу, это точно. А дальше… Ну есть же у меня инженеры? Тот же Нартов и его команда. Это их работа — задумки в металле и других материалах в жизнь водворять.

Однако в целом тем, что я увидел, я остался доволен. По крайней мере, уже начинается сбор урожая, а мельницы готовы перерабатывать зерно. Зернохранилище при мельницах было поправлено, защищено от дождей, котов развели, может и мышей меньше бегать будет. Еще бы и отеплять это, сушку построить. Но и так немало.

Ну, а больше мне показать было и нечего. Из масштабного, из того, чем можно было бы похвалиться.

А я бы хотел видеть в своём поместье ещё как минимум одну большую текстильную фабрику, серьёзные свиноводческие и молочные фермы, развитое пчеловодство, а вместе с этим и свечной завод.

— Много мёда собирается? — спрашивал я управляющего, когда мы уже выходили из мельницы.

— Так сделали мы две сотни ульев, мастер Фома соорудил четыре медогонки… — отвечал неуверенно управляющий.

— И в чём проблема? — спрашивал я, догадываясь, что эта отрасль явно не на подъёме.

— Семьи пчелиные не получается загнать. Мы и сладости оставляем… Только тридцать семь семей и есть у нас, — сокрушался Густав.

А вот мне показалось, что для начала, за одно лето, результат не такой уж и плохой. Тем более, что ещё впереди большая часть августа, возможно, часть сентября. И за это время ещё можно что-то предпринять.

Более того, на следующий год можно из этих тридцати семи выделить ещё с десяток, если не больше. Так что нужно просто работать. Причём делать пасеки как минимум в четырёх местах по окраинам моего поместья.

— Борти пчелиные все заменили на ульи? — спрашивал я.

Оказалось, что не все. И это была первая серьёзная оплошность управляющего.

— Крестьяне бунтуют? Борти не отдают? Хотят, как по старинке? — сделал я догадку.

— Так и есть, — нехотя признался управляющий.

Ну, это как раз мне более, чем понятно. Сколько в истории крестьяне протестовали, сопротивлялись практически любым новшествам. И вот оно — зачем улучшение жизни селян? Благодарные крестьяне, с гарантией от меня, что голодать не будут, чтобы я не заставлял выращивать — залог успешности. Мне нужно подкупить своих же крепостных. Ну а когда мне станут доверять, верить, то дело пойдет, я еще удивляться стану, как лихо.

— На собрании старост, я поговорю. За то более не волнуйтесь. Сколь много денег кладу на крестьян! Будут делать то, что скажем, с радостью, — сказал я.

Увеличение добычи мёда, как и иных пчелиных продуктов — очень важный момент. Свечи стоят нынче очень дорого. Ладно, крестьяне не могут их купить, но даже и горожанам не по карману. И я хотел бы на этом хорошенько заработать.

Ведь высокая цена на свечи потому, как всё ещё бортничество — основной источник мёда и воска. А начнётся повсеместное распространение ульев, пчеловодства… Так парафин нужно изобрести. И будет нам счастье!

— Куда дальше, господин Зейц? — спросил я.

Управляющий тяжело вздохнул:

— Потат смотреть, как растёт.

— Картошку посадил? Молодец. Вот как есть доволен я! — словно дитё, в предвкушении встречи с любимой игрушкой, радовался я.

— Не всё там хорошо, — смущаясь, сказал управляющий.

— А всё хорошо и не может быть! Ведите, господин Зейц, показывайте! — сказал я, стараясь не расплескать зародившуюся надежду на лучшее.

Что тут смотреть? Две грядки? Не окученные при этом?

— Капай! — приказал я.

Сам управляющий с немалым трудом все-таки подковырнул густой куст картошки. Она уже отцвела, увидеть клубни должны были. Но…

— Горох! — прокомментировал я увиденное.

Отчего так? Оттого, что не окучена картошка, или удобрений на нее пожалели? Вовсе, а обогащали ли почву навозом? Может быть и потому никакой урожай, что земля не взрыхленная, не пашенная. Садили в лунку. И не пропалывали. Короче, целый комплекс причин может быть.

— Копай! — явно нервничая, сказал я.

И тут Господь наградил меня целой приличной картофелиной. С целого куста одна картофелина! Но она была. Хоть бы уже можно съесть.

— Сдашь мне экзамен по выращиванию картошки и не только ее! — в сердцах бросил я.

Постарался успокоится. Скоро уже собрание с крестьянским активом. И там нельзя быть гневным, или еще как проявлять свои эмоции. Хотелось быть для своих крепостных крестьян если не добрым, но справедливым барином.

— Поедим! — сказал я, решив, что некоторая нервозность связана и с тем, что я уже изрядно проголодался.

— В охотничьем доме все готово, — сказал управляющий.

— У нас же есть копченое сало, колбаса, хлеб. Вот поедим. А то, что готово в охотничьем доме, то угостишь селян.

Приехать на встречу, где уже должны быть крестьяне и отложить разговор, потому как есть собираюсь? Или отложить еду, и тогда чувствовать голод, может и злиться больше позволительного? Наверное, я в корне не правильный помещик. Но мне не наплевать, что обо мне будут думать всего-то мои крепостные.

Есть таблетки, чтобы вывести во мне большевика-коммуниста? Старого человека, который верил в социальную справедливость? Или любой нормальный человек из будущего не может принять такое положение сословного общества, что есть в современной мне России? Все облагодетельствовать хочу всех.

Поел с удовольствием. Сало… Это не сало, это… шедевр. Вот насколько спорно готовит Никитична, моя стряпуха в усадьбе. И как же ей удаются колбасы и сало! Тает во рту, необычайно насыщенное копчение, с какими-то травками. Точно с укропом, но что-то еще добавлено. Произведение искусства. Может потому я и хочу есть «собойчики», что они вкуснее, чем домашние блюда.

— Никитичну и кто так сало коптит, я заберу с собой! — сказал я, уминая уже какой кусок сала, забывая даже прикусывать хлеб.

А еще через час, когда солнце уже прошло свой пик, часа три по полудни, я принимал делегацию от крестьян. Со всех деревень были собраны по три представителя. Этим занимался управляющий. Сам… Не важно владея русским языком.

Густав Зейц, конечно, молодец, не отнять, старается. Но ему нужны помощники. Причем по направлениям деятельности и заместитель. И я уже приказал ему найти троих-четверых человек и готовить их.

Он, может быть, уже и это сделал бы. Но сам находился в подвешенном состоянии. И пусть не признается, что сильно волновался, но явно же переживал, что могу дать ему отставку. Не дам. От таких людей отказываются только в случае предательства.

Хива

10 августа 1735 года

Александр Матвеевич Норов не понимал что происходит. Когда он был рассекречен, когда к нему пришли в дом люди Ильбарс-хана II, правителя Хивы, Норов ждал смерти. Ведь рабом ученый и влюбленный человек не желал быть ни при каких обстоятельствах. Убился бы, но еще прихватил жизнь хоть бы кого из хивинцев.

Он прибыл в Хиву, так как судя по всему именно сюда привезли его любимую. Прибыл не один, с пятью башкирами из разгромленного кунгратами башкирского рода. Они решили выкупить всех, кого только можно из родственников, ну а Норов прибыл только лишь за своей любимой.

Тут, в Хиве, был самый крупный в Средней Азии невольничий рынок. И где, как не в Хиве продавать башкирку необычайной красоты? Норов нанял, благо золота было более чем достаточно, сразу трех человек, чтобы те отслеживали продажи башкирских девушек.

И вот когда пришли сведения от выкупленных родственников башкир, где и когда могут выставить на продажу Гильназ, любимую Норова, он готовился участвовать в торгах. Были выменяны золотые самородки на монеты, и все шансы выкупить девушку были.

И вот, приходят стражники и тащат куда-то.

— Батур Искандер, приветствуй правителя! На колени! — прорычал командир стражников.

Нехотя, но Александр Матвеевич покорился. Не во дворце хана показывать строптивость. Да и сам факт, что его не убили, не посадили в яму, а привели к правителю… Что-то непонятное происходит. И почему он Батур? Так называли его брата… Точно, спутали, видимо. Имя одно, фамилия одна, отчества наверняка хивинцы в расчет не брали.

Ильбарс-хан, правитель Хивы, вышел в просторное помещение и занял большой стул, стоящий посредине комнаты.

Пространство вокруг мало походило на дворец. Скорее комната была военачальника, гоношившегося своими военными успехами. Мечи, щиты, стяги, были развешены на окрашенных в зеленый цвет стены. Мебели не было, только подушки вдоль стен, ну и стул, на котором восседал уже немолодой, но сильный и на вид мужественный человек.

— До меня дошли сведения, что ты уже прославился в войне с Крымским ханством. По степям только об этом и говорят. И не могу понять, зачем ты тут, — через переводчика сказал правитель Хивы.

Александр Норов окончательно осознал, что его спутали с братом. Промелькнула мысль, что он гордится успехами своего кузена-гвардейца. Что же такого сделал Александр Лукич Норов, что в Хиве знают? Но тут же страх стал обуревать ученого. А что, если ошибка раскроется? Нет, нужно сыграть так, чтобы не раскрылась.

— Я тут по своим делам, хан. Не хотел бы тревожить тебя, — сказал Норов.

— Тревожить меня? — Ильбарс рассмеялся.

А потом правитель подал сигнал одному из своих людей, которые вышли следом за ханом в комнату.

— До нас дошли сведения, что ты вхож к русской правительнице. Готов ли ты послужить и ей службу и хану? — прозвучал вопрос.

Не будь дураком, Норов понял многое. Конечно же он согласился. Правда не сразу. Нужно было для вида покочевряжиться. Но недолго, не дай Бог, испытывать терпение хана. Ведь понятно же, что будет альтернативной тому, если Норов не даст согласия. И собственная смерть его мало заботила. Но Гильназ так и останется в рабстве.

Нет… Лукавил все же Норов. Ему очень хотелось признания. Он сделал такие записки по увиденному на пути к Хиве. Записывал дороги, нравы, обычаи, вооружение… Все, что видел и о чем додумывал сам. Ведь в России почти ничего и не знают, как и чем живут люди сильно южнее Сибири. И с этими записями ученых хотел издать книгу. Как ту, Афанасия Никитина, про путешествие за три моря.

— Насколько Россия дружна с Ираном? — когда Александр дал свое согласие служить, спросил какой-то вельможа хана.

Норов уже знал, что назревает конфликт между персами и хивинцами. Это закономерно. Сейчас, когда персидская держава занята войной с Османской империей, персидский шах не обращает внимания на соседей. Но как война закончится, а она, учитывая действия России, должна быть победоносной, Хива станет объектом для персидской экспансии.

— Может ли быть дружба между странами? Только выгода, — изрек мудрость Норов.

— Ты не только великий воин, ты еще и мудрец! — сказал Ильбарс-хан. — Но ты не ответил мне, почему ты тут. Россия хочет попробовать второй раз нас покорить? [хан имеет ввиду поход русского военачальника Бековича-Черкасского. В целом успешного, но убитого обманом ханом Шергази].

— Нет, уверен, что Россия не собирается посылать войска, — соглгал Норов.

Он не был в этом уверен.

Хан переглянулся со своими приближенными. Кивнул им.

— Нам нужна поддержка. Мы не хотим проиграть войну персам. Нужны ваши пушки и ружья. Мы готовы это купить… Тайно, — сказал вельможа.

Норов задумался. Ситуация политическая, ничего не скажешь. И это шанс… Большой шанс вырваться и даже кем-то стать в Петербурге.

— Я передам послание, — сказал Норов. — Но могу ли я просить.

— Выкупить из рабства твою женщину? Ради которой ты пересек Степь и преодолел такое расстояние? Ради которой пришел сюда не со своими славными воинами, а почти что один? — к ужасу Норова говорил вельможа.

— Да, выкупите ее, я сам выкуплю. И тогда все сделаю, — раскрыл себя Александр Матвеевич.

Чувства и эмоции — скверные предатели во время переговоров. Впрочем, наверняка люди хана уже и так просчитали Норова. Норова… Да не того. И это главный их просчет.

— Она уже выкуплена. И тут, в ханском дворце, — сказал вельможа, сделал жест стражнику.

Не прошло и минуты, как в помещение вошла…

— Гильназ! — сказал Норов и рванул к любимой.

Его никто не останавливал, не препятствовал. Александр обнял любимую.

— Они спутали меня с братом, говори, что я гвардейский офицер, — на башкирском языке, путаясь, частью и с русскими словам целовал и шептал Норов. — Если поняла, поцелуй мне руку.

Девушка поцеловала.

Норов отстранился. Он любовался Гильназ. Она была в красном наряде, закрывающим все, даже лицо. Бесформенный наряд, но это не мешало Александру видеть за одеждами свою любимую.

— Когда будет ответ от твоей правительницы, Гильназ уедет с тобой, или с кем другим от твоего имени. Ее, как женщину, не брали. Не портили товар. И тут, во дворце, не тронут. Но тебе полгода, не больше. Потом она станет наложницей… Всех стражников, — сказал вельможа, передал бумаги Норову.

— Не беспокойся за свою женщину. Беспокойся за то, чтобы твоя правительница решила с нами торговать вашим оружием, которым вы османов бьете малым числом, — сказал хан, усмехнулся. — Женщины… Они зло, они делают великих воинов слабыми.

Норова вывели из дворца, но не оставили без сопровождения. Лишь только предупредить друзей-башкиров осталось. И бежать стремглав в Петербург. Падать в ноги Анне Иоанновне, просить. Или же просить своего брата. Он поможет… Он же не такой, как другие, он верит в людей. А потом… Александр Матвеевич готов быть хоть бы и рабом, но только у своего брата.