Фаворит 6. Только вперед!

Глава 1

Кто не собирается драться за самую дальнюю крепость, в конце концов сдаст собственную столицу.

Виктор Степанович Бирюков

Севернее Перекопа.

28 июня 1735 года

Визирь Хекимоглу Али-паша смотрел на собравшихся на Военный Совет своих военачальников. Смотрел, и не видел в них огня, желания сражаться. Почти ни у кого. Кто-то устал, другие потеряли стержень, ушли в депрессию. Да и сам визирь не горел пожаром войны.

Визирь и вовсе ранее был тем, кто этой войны не хотел. Мало того, стремление к мирному договору с Персией, да и с Россией, и сейчас, когда Хекимоглу во главе огромного войска стоит под Перекопом, играет не в пользу визиря. Приходят сообщения из Стамбула, что султан недоволен своим визирем. Того и гляди, что скоро сын венецианского врача, Хекимоглу, будет смещен [ в реальной истории был снят 12 июля 1735 года].

А тут еще неудачи… Русские встали на Перекопе и явно готовы от обороны долго сражаться. Между тем, армия визиря была оснащена неплохо. В чем-чем, а в снабжении визирь толк знает. Он хороший организатор. Но насколько же хватит припасов? Армия большая, еще степняки прибыли в уверенности, что османы должны их кормить. И не попишешь, кормят.

Но все было рассчитано ранее. Предполагалось, что удастся собрать провиант в Крыму, это же обещал и крымский хан Каплан Герай. Кроме того, в Очаков были завезены морем большое количество припасов. Но…

— В Очакове чума! — заявил визирь.

Настроение в шатре командующего еще сильнее поползло вниз. Всем было известно, об этом ранее говорил и сам Хекимоглу, что в планировании компании серьезный расчет был на склады в Очакове. Полгода туда возили все нужное для армии.

Кое-что было и в Гизляре… Но этот город в руках русских. Часть припасов можно было взять в Керчи. Немало чего припасено в Азове. Но оттуда перевозить и сложно и опасно, вдруг гарнизону понадобится. Да и обязан быть нанесен удар по этой крепости. Не логично же русские действуют. Без флота русские словно заперты в Крыму.

Знал бы визирь, что вся операция в Крыму стала неожиданностью для русских как бы не большей, чем для крымского хана. Первый успех повлек второй. И теперь… Крым почти покорен. Нет на полуострове силы, которая могла бы действовать против русских армий. Да и столица разграблена. Мало того… Нашлись предатели, которые собирают остатки политических сил, чтобы пойти под руку русской императрицы.

Но был на Совете единственный оптимист.

— С чего же переживать, великий визирь? Ну чума… Мы же никого из Очакова не принимаем. Не должно перекинуться на армию. И уныние мне не понятно. Русские заперты в Крыму. Флота у них нет, Азов наш и не выпустит Донскую русскую флотилию в море. У них скоро начнется голод, — единственным оптимистом оказался француз граф Клод Александр де Бонневаль.

Француз, предавший свою веру и принявший ислам, был верным соратником Хекимоглу. Именно де Бонневаль заведовал особым артиллерийским корпусом «Хумбараки». В основном это мощные орудия, между тем, не столь массивные для перевозки, как предыдущие образцы турецких пушек. Француз практически скопировал те пушки, которые есть на вооружении Франции. Ну или почти что. Настолько скопировал, насколько хватило умений и навыков у османских мастеров.

— Ещё не вся артиллерия выведена на ударные позиции! Я разрушу как минимум одну крепость! — де Бонневаль стремился заразить своим оптимизмом других, но это не получалось.

— Уже второй час на разрыв стволов работает большая часть артиллерии! — зло выкрикнул визирь. — Где проломы? Где замолчавшие русские пушки?

— Этот Миних… он накопал валов возле крепостных стен, и большинство ядер ударяются именно в них! — оправдывался француз. — Додумался же выставить линию обороны с траншеями и валами под прикрытием крепостных орудий.

Визирь встал с подушек, иные также поднялись. Хекимоглу всегда стремился подчёркивать, что он чтит традиции Османов. Поэтому там, где иные турки будут садиться на скамьи или на стулья, сын венецианского врача сидел исключительно на подушках и коврах. Чтобы показать, что он еще больший турок, чем непосредственно представители этого народа. Хотя… Мать же у нынешнего визиря — турчанка.

— Начинайте штурм! — резко сказал визирь. — Великий хан, ты теряешь своё государство! Бейся за него! Твои воины первые пойдут на приступ. Возьми выдвинутую русскую линию обороны хотя бы на одном участке возле главной крепости.

— Визирь, ты убьёшь остатки моих воинов! — оживился Каплан-Герай. — В степи лучших воинов, чем у меня не найти, но по стенам они не приучены лазить.

— Я слово своё сказал! — продолжал на повышенных тонах говорить Хекимоглу Али-паша. — Мы здесь для того, чтобы ты не лишиться своей страны. Докажи, что достоин быть ханом! А нет… Отрекайся в пользу моего султана.

— Не тебе решать, достоин ли я! Когда твой отец был рабом, мои славные предки Москву жгли! — зло прошипел великий хан.

Визирь понял, что сказал лишнее. Но он не мог прощать и того, что хан обозвал его сыном раба.

— Я не изменю своего решения и, если ты достойный, то возглавишь эту атаку. И ты назвал визиря великого падишаха сыном раба? Ты хочешь тем самым сказать, что султан назначил недостойного управлять великой империей? — визирь выкрутил ситуацию в свою пользу.

Каплан-Герай понимал, что сейчас он должен обнажить свою саблю и отрубить голову этому визирю. Хекимоглу же понимал, что он должен отрубить голову хану. Ведь тот, кто назовёт великого визиря османского султана сыном раба, наносит оскорбление самому падишаху.

— Я докажу, что мои воины умеют всё! И даже умирать с честью! — зло сказал Каплан-Герай и быстро вышел из шатра.

Установилось молчание, все смотрели на визиря, а он тяжело дышал. Мало кто знал, но у Хекимоглы бывали панические приступы. Могло случаться и так, что его тело покрывалось судорогами. Давно такого не было, но в период наивысшего волнения приступ может случиться.

— Идите и возьмите эту крепость! — через зубы, понимая, что уже сводит живот и ноги, сказал Хекимоглы. — Вон! На приступ!

Все военачальники визиря в один миг покинули шатёр. А визиря так скрутило, что он упал, и в глазах начали лопаться капилляры. Да и всё бы ничего, приступ пройдет, а кровавые глаза могут быть приняты за признак доблести. Вот только судороги сегодня были особенно болезненными.

Скоро уже повсеместно, в расположении турецких войск начали бить в огромные барабаны, призывно гремели медные, двухметровые трубы. А в это время, подражая пехоте, спешившись, татарские воины выстраивались в линии, чтобы начать атаку на правую крепость Перекопа. Глаза воинов были полны решимости. И все понимали, что эта атака скорее всего станет последней.

— Бах-бах-бах! — крепостные пушки ударили по выстраивающимся воинам Каплан-Герая.

Хан настолько сжал зубы, что они начали скрежетать. Он видел, что сейчас посылает на смерть своих верных воинов, тех, которые не разбежались после поражения от русских. Полторы тысячи бойцов и среди них уже случились потери от пушечных выстрелов русских.

— Вперёд! Во славу Аллаха! — прокричал хан и первый рванул в сторону русских земляных укреплений.

Я успел взойти на крепостную стену до начала штурма. Ещё мог бы и кофе выпить. Действительно, турки значительно усилили артиллерийский обстрел наших позиций. И всё предвещало, что вот-вот начнётся штурм. Но пушки гремели, сконцентрировавшись на одном участке, а пехота все не шла.

— Это же сколько у них ядер? — вопросительно сказал я, наблюдая за работой артиллеристов двух стран.

— Да! — многозначительно ответил мне Кашин.

— Что да? Подпоручик, пошлите вестового, чтобы ко мне прислали подпоручика Смитова, — усмехаясь сказал я. — Может он будет более многословным.

Что касается артиллерии, тут Кашин может только многозначительно соглашаться. А мне было интересно поговорить с человеком, который болеет артиллерией. Ведь пока «боги войны» выясняли, у кого божественный жезл прочнее.

Безнаказанно турки по нам не били точно. Хотя, даже без консультации специалиста, я мог бы сказать, что турецкие артиллеристы работали вполне слаженно. Вот только, когда усилился обстрел левой крепости, Миних приказал выкинуть на стол один из наших козырей. Дело в том, что за основным рвом и валом была устроена ещё одна линия нашей обороны.

На первой линии ещё ни разу не показывались пушки. Там были траншеи, мешки с песком, земляные и деревянные укрытия. И пару раз, когда подходила вражеская пехота, по ней открывали огонь из фузей. Отгоняли пехоту, затем вновь прятались по норам.

И ни разу не била артиллерия, которую туда всё-таки перетащили, спрятали и берегли до нужного момента. Очень опасное решение было у фельдмаршала Миниха. На передовой и пушки! Или даже не столько у него решение родилось, сколько я ему внушил?

А, возможно, и не я, но точно знаю, что в одной доверительной беседе я рассказывал Христофору Антоновичу, как один французский полковник выигрывал все свои сражения, но при этом рисковал, выдвигая артиллерию на передний план.

Конечно, я «забыл» имя этого полковника. А на резонный вопрос, почему полковник не стал генералом, просто промолчал и пожал плечами. Но тактику Наполеона Бонапарта я в некотором смысле Миниху поведал.

Может, эта информация повлияла на действия фельдмаршала, может, что-то иное, но сейчас русские пушки, стоящие на передовой, уже доставали до тех больших артиллерийских орудий, которые огромными ядрами били стены крепости.

— Бах-бах-бах-бах! — стреляли русские орудия.

На отдельном участке мы создали превосходство в артиллерии буквально в два раза. И это уже давало свой результат.

— Что скажете, господин подпоручик? — спросил я у Смитова, как только он подошёл ко мне.

— Я счастлив, что являюсь свидетелем такого замечательного использования нашей артиллерии! — пафосно заметил главный артиллерист моего отряда.

Я понял, что и от этого товарища я никакой конкретики пока что не добьюсь. Глаза Смитова горели огнём. Он даже не смотрел в мою сторону, боясь пропустить хотя бы один выстрел в поистине масштабной контрбатарейной войне.

Пушки били по другим пушкам! Я даже не представлял, что в это время подобное может случиться, но вижу своими глазами. Из тридцати шести осадных орудий, которыми располагал противник, семь уже были выведены из строя. И теперь у неприятеля нашёлся тот человек, который посчитал нужным всё-таки пушки откатить подальше. Так что наша артиллерия выиграла эту дуэль.

Теперь, если штурмы не последуют, то турки сначала будут пробовать выбивать нашу артиллерию издали, с первой линии обороны. Значит по крепости будет приходиться куда как меньше прилетов.

— Гу-у-у! — громко загудели огромного размера трубы.

Размер этих инструментов можно было определить только предположительно по тому, насколько громким был звук.

— Турка на приступ готовится идти! — закричали повсюду на стене.

Застучали наши барабаны, отбивая всеобщую тревогу. Но и без того офицеры уже отдавали приказы. Я же чувствовал себя неуютно. Дело в том, что командующий запретил нарезать участок обороны для моего отряда. И находится тут.

— Итак, гвардия лишилась почти трёхсот лучших воинов, хватит! Господин секунд-майор, пора дать и другим повоевать, — сказал мне ещё три дня назад командующий.

И теперь мой отряд числился аж во Втором резерве. Это не оперативный резерв — четыре полка, плюс мой отряд, которые стояли дальше всего от сражения.

Единственное, чего мне получилось выбить от командующего, так это то, что я с некоторыми офицерами могу наблюдать за полем боя. Но, если начинается приступ, приказ был один…

— Нарушу приказ! — прошептал сам себе под нос я.

И теперь у меня голова болела не о том, что происходит и как разворачивается сражение, а чем именно мне прикрыться, чтобы обосновать своё нахождение здесь. Ну же… Может кто подскажет?

— Бам! — прилетело немалого размера ядро.

Я посмотрел на место прилёта. Там лежали тела раненых и убитых русских солдат. Зло посмотрел на небо.

— Я не об этом просил! — зло сказал я, и побежал оказывать первую медицинскую помощь.

Будто бы проведение услышало меня, предоставив отговорку, почему я не покидаю стену, несмотря на приказ. Да, теперь я прикроюсь тем, что стал оказывать помощь раненым русским бойцам.

Но я не хотел иметь такой предлог.

Без медицинской сумочки я теперь никуда не ходил, тем более, когда вот такие прилёты были весьма возможны. Так что чистая материя в качестве бинтов, немного спирта, острый нож, пинцет, щипцы и какая-то чудодейственная мазь, — всё это было со мной, периодически отягощая плечо.

Если бы сумочку можно было бы перекинуть через шею, то груз не настолько ощущался бы, но в таком случае есть вероятность испытать не самые лучшие болезненные ощущения. Плечо хоть и заживало после извлечения дуэльной пули, но теребить рану я никак не решался.

Признаться, я несколько испугался, когда чуть не умер от воспаления. А ещё в бреду наговорил такого…

— А что такое интернет, фашисты, дрон? — вот такие вопросы задавал мне Кашин.

Так что я даже не знал, чего именно я боялся больше. Либо того, что во мне, когда я приду в чувства, увидят бесноватого, или того, что предположат или догадаются, в чем я, конечно, весьма сомневаюсь — я человек из будущего. Больше всего боялся, что в итоге умру от Антонова огня. Умирать совсем хотелось, не хотелось от слова «совсем»!

Отрадно было видеть, что и подпоручик Смитов, и другие мои офицеры, которых я взял на стену в этот раз, все они отвлеклись от созерцания начала грандиозной битвы, и помогали раненым.

— Бах-бах-бах! — следовали отлёты.

Теперь работала только наша артиллерия. Но у меня была иная задача…

— Господин секунд-майор, Александр Лукич… — взывал Кашин. — Не поможете ли вы ему.

Я пробовал делать массаж сердца. Видел глаза совсем ещё молоденького, лет пятнадцати от роду, подпоручика. Эти глаза смотрели на меня сперва умоляюще, а потом… они потухли. Я всем сердцем желал вернуть к жизни молодого офицера.

— Камень голову пробил. Никак не поможете, — с сожалением говорил Кашин.

Со вздохом огорчения я увидел ту рану, на затылке парня. С этим не живут. А все раненые уже получают помощь. Кучно ядро прилетело, ударило поверху, и множество камней разлетелись в стороны. Так что потери на участке уже были серьёзные.

— Кхе! Кхе! — закашлял я.

Пыль и каменная крошка затрудняли дыхание. Я, похоже, этой гадостью надышался изрядно.

Отошёл в сторону, попробовал выкинуть из головы глаза, по сути, ребёнка, пусть и в мундире подпоручика. Это война. Ничего не попишешь.

А потом со злой радостью стал наблюдать за тем, как татары пошли в отважную, но абсолютно бессмысленную атаку. Хотелось, чтобы они все в миг умерли.

— Кашин! Штуцер мне! — выкрикнул я, когда увидел, кто именно первым среди врагов устремился на русские позиции.

Не знаю, какой статус этот человек мог иметь в татарском обществе. Но я уже немного могу определить поистине богатые татарские одежды от простых халатов или доспехов.

— Дозволите разом! — попросил Иван, передавая мне штуцер.

Он понял, что я собираюсь сделать. И, видимо, позавидовал, захотел поучаствовать.

На любой выход на стену мы всегда брали с собой именно штуцеры. Бывало иногда, когда кто-нибудь из турок пробовал подходить чуть ближе, метров на восемьсот-девятьсот, мы тестировали новые пули.

Получилось немного отлить и изготовить конусообразных пуль с расширяющейся юбкой. В Перекопе, чему я неслыханно удивился, была небольшая оружейная мастерская, даже со сверлильным станком. Примитивно всё, у Нартова намного технологичнее, но, тем не менее, от безделья немного поработав руками, мы теперь имеем несколько десятков пуль и такого образца.

— Я первый! — предупредил я Кашина, уже выцеливая знатного татарина.

— Бах! — прогремел мой выстрел.

— Бах! — сразу же за мной выжал спусковой крючок Кашин.

— Есть! Господин секунд-майор, есть! Я подбил! — восклицал подпоручик.

Я с некоторой обидой посмотрел на Кашина. Действительно, скорее всего, именно его пуля и сразила того татарина.

Другие же продолжали набегать. Мало того, они словно остервенели. Создавалось впечатление, что эти люди не столько хотят взять с приступа первую линию нашей обороны на этом участке, сколько просто героически умереть.

— Бах-бах-бах! — стреляли русские орудия.

Это была картечь, тем более ближняя. Там много поражающих элементов. Татар массово уничтожали. И я не понимал своего врага. Понятно, что такими силами, максимум в полторы тысячи, взять с приступа даже первую линию нашей обороны будет невозможно.

— Какие лютые! — восхитился Кашин.

Что-то похожее сказал и Смитов. Здесь же был Смолин, который позволил себе даже бранные слова. Это была реакция на то, что татары, несмотря на чудовищные потери, продолжили бежать.

— Штуцеры перезаряжай! — потребовал я от Кашина.

Да, здесь на стене я многим не помогу. Но одного-двух врагов выбить из штуцеров мы в состоянии.

Не менее четырёх сотен из полутора тысяч первоначальных татар уже неистово сражались на земляных укреплениях первой линии. Даже залп из фузей их не обратил вспять.

— Готово! — сказал Кашин, протягивая мне штуцер.

— Как? Так быстро? — удивился Смолин, наблюдавший за манипуляциями подпоручика Кашина.

Ему не ответили. Но, видимо, секрет конусообразных пуль с расширяющейся юбкой мне придётся выдать. Конечно, только своим близким. Теперь уже не скрыть технологию.

Очень надеюсь, что в Петербурге заканчивают строить завод, и что ещё в этом году мы заложим другой завод, только лишь оружейный.

— Бах! — выстрелил я.

И попал. Расстояние было значительно меньше, да и стрелял я в ту сторону, где локально собралось не менее десяти татар.

Рубка на первой линии обороны была страшной. Наверное, её можно было бы сравнить с тем, как мы обороняли гуляй-поле. Но подкрепление не высылалось. Больше четырех тысяч русских бойцов и в десять раз меньше татарских воинов. Вряд ли у Миниха даже возникла мысль послать подкрепление.

А, между тем, выстраивались в линию уже турецкие пехотинцы. У них были деревянные щиты на колёсах, лестницы, фашины. Эти штурмовики явно были больше подготовлены.

Ну вот у меня вызывало сомнения, что их сила духа будет такой же, как у тех татар, которых прямо сейчас уже добивали русские солдаты первой линии обороны.

Штурм только начинался…