Фаворит 6. Только вперед!

Глава 14

Без риска победив, без славы торжествуешь

Пьер Корнель

Северо-Западнее Перекопа.

16 августа 1735 года

Бить подранка — самое то! А когда еще есть приказ не брать пленных, так вообще отлично. Можно же теперь раздевать врага до гола, снимать и красивые, по меркам степняков, так и очень, одежды. И сапоги пойдут вход. А карманы и сумки! Да это же пещеры с сокровищами! Золото очень редко, конечно, но попадалось и оно. А что-то серебряное или полезное, дорогие камни, были у многих даже рядовых янычар.

Не для всех. Но для оставшихся в войсках фельдмаршала Миниха башкир, части калмыков, точно наступили лучшее времена. Чуть иначе действовали немногочисленные казачьи сотни, Они были осмотрительнее. Оставались только лишь некоторые казаки, которые долго, по причине своей малочисленности, и запасались трофеями. Ну и вовсе не отвлекались на разграбление вражеских обозов уланы и драгуны.

Может быть и драгунам можно было это делать. Но после этого находится в лагере турок, выступавшем в роли карантинного места. Такая перспектива для них не улыбалась и не казалась благом. Не настолько у регулярных частей была обострена жажда наживы, чтобы подвергать себя опасности заболеть, ну или даже находится две недели после на карантине.

Турки болели. Чумных было не много. С этой напастью худо-бедно, но даже плохо организованные, после гибели командования, турецкие войска справились. По слухам и в Очакове чума пошла на спад.

Но вот массовое заражение оспой стало проблемой. Хотя и это не выкосило большинство войска, как могли надеяться те, кто устраивал диверсию с «оспинной телегой». Немало воинов-турок уже когда-то переболели этой болезнью. Если кто и заражался повторно, то плоть до того, что переносил болезнь на ногах.

Однако, все в купе: уничтожение командования, как и действия русских, все чаще выходящих на вылазки из крепости, уронило боевой дух турецко-татарского войска. Тут еще, убоявшись зараз, окончательно покинули войско своих сюзеренов татары Буджацкой Орды. Они ушли, прихватив с собой болезни. А вот взять сколь-нибудь провианта, фуража, татарам турки не позволили. Можно было предположить, что буджацкие заимеют немало санитарных потерь.

Христофор Антонович Миних принимал реляции сидя на коне, объезжая турецкие позиции. Фельдмаршал был горд собой и за свою свою армию. Пребывал в предвкушении того, что же могут дать ему за такую победу. Конечно, война еще и близко не закончилась. И у турок хватает сил, чтобы продолжать воевать. Но… хребет Османской империи, как считал фельдмаршал, надломился.

Рассеять, или уничтожить почти что сто тысяч турецких воинов, да еще и тысячи вспомогательных отрядов — это очень серьезный удар по Османской империи. Тем более, что турки не побеждают на Востоке, теснимые персами.

— Ваше высокопревосходительство! — даже с неким подобострастием обращался к Миниху его адъютант Степан Апраксин. — К вам австрийские союзники.

— Кто? Что им тут делать? — удивился Миних.

Хотел фельдмаршал сказать, чтобы знали из в шею. Но был человеком выдержанным. И если кого и посылал по матушке, но мысленно.

Он знал, что из Австрии прислали военных наблюдателей. И был благодарен австрийцам, что те не рискнули прорваться через турецкие заслоны, чтобы оказаться в Перекопе. Австрийцы предпочти обождать, находились все это время, пока шли бои, на границе с Диким Полем. А тут…

Ну конечно же теперь Австрия спешно будет вступать в войну с Османской империей. Ведь ясно, как Божий день, что уже в следующем году русская военная компания должна иметь целью ударить на Балканы. С чем же черт не шутит, на сам Константинополь!

— И что сказать господам-австрийцам? — удивился реакции командующего Апраксин.

Фельдмаршал задумался…

— Что я уже вот-вот отправлюсь в путь, — сказал Миних. — Не досуг мне. Ну а что хотят посмотреть, так не пускать южнее Перекопа. Бог с ними, пусть осматривают наши и турецкие линии.

Ему, этническому саксонцу не хотелось общаться с земляками. Это если учитывать, что и Австрия и Саксония — все Священная Римская империя. Когда нужна была их помощь, когда граф Миних слал письма и в Петербург и напрямую в Вену, так даже ответом не удосужились порадовать союзники. А сейчас, когда победа России очевидна, как и дальнейшие планы войны, налетят. Воронье…

— Они хотят украсть у нас с вами победу, — сказал фельдмаршал.

Степан Федорович надулся, как та испанская курица [индюк]. Как же… «наша» победа. И даже не важно, что порой фельдмаршал посылал Апраксина с поручениями больше для того, чтобы тот не болтался под ногами. Словно бы Степан Федорович этого и не замечал.

А вот Миних говорил сейчас не о той победе, которая случилась. Он о будущих славных победах русского оружия. Понятно же, что Австрия будет всячески препятствовать России на Балканах.

Как вообще австрийский император может позволить взять русским Валахию, или земли, заселенные болгарами? Это же выход на сербские земли. И тогда Австрия будет отсечена от Балкан. Нет, тут скорее разразится война между Австрией и Россией.

— Так вы уже отправляетесь в Петербург? Не дождетесь прибытия фельдмаршала Ласси? — уточнял Апраксин.

— Так и есть. Но прошу вас, не питать иллюзий встать во главе Первой Крымской армии. Вы отправляетесь со мной. А вот Ласси предстоит осадить и Керчь и Очаков. И кому доверить осады он найдет, — отвечал Миних.

Степан Федорович Апраксин по протекции Миниха стал дежурным генералом, хотя генеральского чина и не имел. Христофор Антонович все норовил угодить отчиму Апраксина Андрею Ивановичу Ушакову. Судя по слухам, которые даже турецкую блокаду способны преодолеть, Ушаков изрядно набрал политического веса при дворе в последнее время.

Апраксин выражал некоторое неудовольствие. И это переходило черту дозволенного Степану Федоровичу.

— Доложитесь о результатах… э… боя! — потребовал Миних.

Он назвал это избиение «боем», хотя такая победа была не очень то и весомой в понимании Миниха. Однако, это лишь внутренние переживания и вопросы офицерской чести. Для императрицы и всего столичного общества победа на Перекопе должна стать величайшей, сродни Полтавского сражения.

Фельдмаршал ждал. Апраксин молчал и делал вид, что не услышал приказа. Миних знал, что вот-вот Степан Федорович найдет повод уйти, чтобы не показывать своей некомпетентности. Как Апраксин будет владеть информацией, если она к нему не поступает, а сам он и не обязал даже никого, чтобы докладывали?

— Позвольте проинспектировать интендантские службы! — сказал Апраксин.

— Ступайте, инспектируйте! — внутренне усмехаясь, сказал Миних.

Фельдмаршалу уже докладывал генерал-майор Фермор. И общая картина ясна.

Турок разбили. В бой пошли лавы иррегулярной кавалерии. Это оставшиеся башкиры, калмыки, что удивительно, но даже тысяча крымских татар, приведенных беем Исмаилом. Это так местные выслуживаются, чтобы не сильно притесняли и грабили их. Было немного конных казаков.

И вот это воинство удивительно быстро прорвало турецкую оборону на участке рядом с озером Сиваш. Тут же, на плотах и лодках, оставшихся после исхода отряда Норова, стали переправляться русские пехотинцы. Даже полевые пушки перевозили, те из них, что были самыми малыми.

Пехота вышла на берег, сделал залп, зайдя противнику во фланг. И началось повальное бегство турецкого войска, как и малочисленных их татарских союзников. Так что полная и сокрушительная победа. И противник, которого все равно оставалось численно больше, чем русской армии, бежит, бросая все имущество. И некому бегство остановить. Высшее командование в большей степени убито в ходе той засады Норова.

Кстати, имущества у турок оказалось немало. И пушки весьма неплохи, частью французские. А порох, так и отличный. Сколько взято коней до сих пор не понятно. И большинство животных окажутся у тех, кто сейчас гоняется за турецкими солдатами. Но и в русскую армию прибудет не менее десяти тысяч в большей степени неплохих коней.

— Казна! — в кабинет к фельдмаршалу ворвался генерал-майор Виллим Виллимович Фермор. — Нашли казну!

— Слава Иисусу! — сказал Миних, забыв о том, что уже подобрал слова и наказание за такое вопиющее нарушение дисциплины.

— Кто взял? — спросил фельдмаршал.

— Капитан Норин, — отрапортовал Фермор.

— Норин… Норов… Сколько в нашей армии… — фельдмаршал не озвучил свою мысль про «норы».

Но Фермор понял, что имеет ввиду командующий. Пусть генерал-майор и был на дивизии, но выполнял все чаще функции адъютанта Миниха. А что делать, если Апраксин не справляется? А Фермор был не очень хорошим командиром, но отличным адъютантом. Вот только политика… Иначе командующий погнал бы от себя подальше Апраксина.

— Проследите, Виллим Виллимович, как идет подготовка к моему отбытию! — сказал фельдмаршал.

Петербург

25 августа 1735 года

Что самое ужасное в отпуске? То, что он скоро заканчивается. Нельзя сказать, что, находясь в поместье, я прямо-таки был в отпуске и отдыхал. Но сравнительно с тем, как приходилось работать на войне, и благодаря Юлиане я расслабился. И вовсе открыл для себя абсолютную жизнь Без забот, в неге, сытости и счастье.

Понимаю, что только лишь краткосрочно подобное возможно. И не собираюсь все бросить и поехать в поместье наслаждаться жизнью. Уже скоро приесться и захочу работы. Но то, что по возможности я повторю, вместе с Юлианой, конечно, отдых, в том дал себе зарок.

Мы возвращались в Петербург в не самом лучшем настроении. Жена вбила себе в голову: то, что с нами случилось в поместье, — это идеал, пик наших отношений, к которому уже никогда не вернуться.

Не скажу, что я сильно переубеждал её. Ощущение, что это именно так, не покидало и меня. Однако, отсутствие у меня задорного и беззаботного настроения было связано еще и с предвкушением безжалостной, прежде всего к себе, работы.

Под шум колес, под словно издали доносящиеся разговоры гвардейцев, восседающих на конях, под сопение спящей жены, я рассуждал. Настраивался на работу.

Мало того, что мне предстоит создать абсолютно новое воинское подразделение. И к этому процессу я должен подойти со всем тщанием, фантазией и прилежанием. Необходимо ускорить процесс создания промышленности. Пусть пока не в масштабах государства, и даже не в масштабах столицы Российской империи, но если не начинать с малого — не получишь большое.

Конусные пули с расширяющимися юбками — это то, что мне необходимо за осень и зиму в обязательном порядке сделать во множестве.

Уже весной моё подразделение должно показывать качественную боевую работу. И я даже не представляю, как это сделать, если мне не отдадут для формирования усиленного полка всех моих солдат и офицеров из Третьего Петербургского батальона Измайловского полка.

А ещё было бы неплохо, чтобы и некоторая часть преображенцев с семёновцами, и всех, с которыми я воевал в Крыму, также перешли ко мне.

Если бы мной формировался четвёртый гвардейский полк, то с переходами было бы проще. Ну а если это общевойсковое подразделение… соответственно, сложнее. Даже с повышением в чине офицеры неохотно уходят из гвардии.

Однако пока в этом направлении у меня лишь только догадки и домыслы. Конкретно я не знаю, зачем понадобилось новое войсковое подразделение. Не совсем понятно, чем мотивировалась государыня или её приближённые, когда решали наделить меня немалыми полномочиями и свободой действия при формировании нового усиленного полка.

Перед моим прорывом из Крыма Христофор Антонович Миних конкретно указывал на то, что полк должен быть усиленным. И для меня осталось загадкой, что именно это означает.

Понятно, что усиленный полк может быть чем-то вроде недоукомплектованной дивизии. Вопрос в том: а насколько недоукомплектованной? Вместо условных десяти тысяч солдат и офицеров может быть и восемь. И это, если при грамотном подходе к формированию подразделения, — силища. Отдельная полноценная армия. А если усилить полк сотней? Ни о чем.

Дозволят ли мне, чтобы в этой армии были кавалерийские соединения? Своя артиллерия? Разного рода пехотные части? Ведь все мысли именно о подобном универсальном усиленном полке.

Мы подъезжали к Калуге. Точнее, к имению моих родителей. Лишь на один день, ну максимум на два, я решил, что мы обязательно заедем к ним. Ещё вчера я выслал вперёд весть, чтобы предупредить родителей.

Пятая точка изрядно побаливала. Уже не спасали и подушки. Ухабы и многочисленные рытвины на дорогах никак не создавали впечатление комфортного путешествия.

Возможно, и это тоже влияло на не самое лучшее настроение.

— В самое ближайшее время сделаю такую карету, чтобы ехала плавно, — сказал я, нарушая тишину внутри деревянной коробки, обитой потёртым бархатом.

Ну как тишину? Карета скрипела, издавала нескончаемый треск, будто бы собиралась вот-вот развалиться на составные части. Однако мы уже который час молчали. Юлиана наблюдала в чуть запотевшее оконце, я наблюдал за ней.

— Немного ли ты строишь прожектов? — жена подарила мне счастье вновь услышать её голосок.

— Желай невозможного, чтобы добиться необходимого! — изрёк я мудрость.

И вновь молчание.

— Да что с тобой происходит? После почтовой станции за Москвой будто бы подменили мою жену, — сказал я.

— А скоро тебе жену и подменят, — пробурчала Юлиана.

— Так вот в чём дело! Не верьте ревности глухой, она змея с зелёными глазами, — процитировал я выражение из творчества Шекспира.

— Ревность? Да ты даже ни разу не сказал, что я не права! Разве же это нормально, когда мне придётся делить тебя с другими женщинами? — взъелась Юля.

Я задумался. И тут прозрение наступило. Недомогание с самого утра, токсикозы, которые я списывал на дорогу… Но, похоже, ошибся в первопричинах.

— Ты в тягости! — обрадованно сказал я.

— Ах да, господин «всё умею и всё знаю». Как же вы удостоили меня вниманием спрашивать о причинах дурного нрава, если уверены, от чего я не в духе? — видимо, имея чёткие намерения спровоцировать ссору, говорила Юлиана.

Что ж… Плавали — знаем! Нужно набраться терпения и принять то, что жена моя будет в ближайшее время капризничать по делу и без оного.

Я расплылся в улыбке. Этот выпад Юли окончательно убедил меня, что она беременна. Ну да мы и не старались не допустить такого. Более того, я хочу детей.

— Любимая, да чтобы ни происходило — ты моя жена! А всё остальное… прими это как неизбежное зло. Я же твой муж.

— Любишь Анну? — не унималась Юля.

— Она мне небезразлична. Но близости не было. И кто знает, может быть, её привязанность ко мне — это лишь девичья блажь, — откровенно признался я.

Может быть, это неправильно — говорить женщине то, что она больше всего не хотела бы услышать. Но и лгать Юле я не хотел. После той идиллии, которая была у нас в поместье, ложь я воспринимаю как предательство.

С другой стороны, хотелось объяснить Юлиане, что ей не стоит капризничать уже потому, что это раздражает меня. Со временем может сформироваться отношение к жене как к сварливой ходячей проблеме. Терпимо нужно относиться друг к другу и с пониманием к тому, что и как происходит.

Мне тоже было не совсем приятно, что я словно бы тот фаворит, который приобретает чины и власть через постель. Не совсем приятные ассоциации возникают. И другим не объяснить, что никто меня ни к чему не принуждает.

Но негативное восприятие имеет место до того момента, как я думаю о фаворитизме как явлении в самых темных тонах лжи и притворства. Ну так уж получилось, и что тут со мной сделать: казнить или помиловать? Нравится мне Анна. По крайней мере, тот образ, который сохранился в памяти.

В прошлой жизни тоже было так. Потеряв на войне свою единственную любовь, Нину, иногда, но я изменял своей жене. Верил, что делаю это не в угоду похоти. Я словно бы искал ту… Не находил, но поиски не прекращал.

И при этом мы жили долго с женой, я ни в чём её не обижал. Хотя сейчас думаю, что она всё-таки знала о моих похождениях. Нечастых, к слову. Но бывало.

А сейчас и вовсе ситуация такова, что во многом лишь благодаря симпатии ко мне со стороны Анны я и возвышаюсь. Нет, конечно же, ещё и потому, что обладаю рядом качеств, которые позволяют мне, возвышаясь, быть деятельным и результативным.

И что произойдёт, если ко мне вдруг начнёт испытывать негативные эмоции Анна Леопольдовна? Если и государыня решит в угоду чувствам и желаниям своей племянницы наказать меня? То-то! Отправят куда-нибудь в Сибирь или офицером в Самару или Астрахань. Причём таким офицером, которому повышения в чине не видать. Мало ли, ещё и поместье заберут.

А готова ли Юлиана быть женой-декабристкой? Хотелось бы думать, что да. Но отнюдь нет желания это проверять.

— Глупышка! У нас будет ребёнок! Это же счастье! — воскликнул я.

Юля шмыгнула носом, утёрла слезинки, сползающие по симпатичным щёчкам. Улыбнулась.

— Ты правда рад, что я в тягости?

— Не сомневайся! — сказал я, сожалея, что уже до отцовского имения никаких почтовых станций не предвидится.

Хотелось бы залезть в один волшебный сундук. И взять в этом сундуке одну вещицу, достойную головы императрицы. Но, на мой взгляд, не менее достойную головы моей жены. Украшение из ханской коллекции.

— Давай у нас будет с тобой тайна! — взяв Юлю за руки, с какой-то детской наивностью сказал я.

Она кивнула, вновь шмыгнув носом.

— Знай, что люблю я только тебя! И всё, что бы я ни сделал, всё только лишь для нашей семьи!

— И даже те плоские утехи, которые ты будешь совершать с Анной? — прозвучал жёсткий и прямой вопрос.

— И даже они! — нехотя ответил я.

Ну можно же немножечко обходить краеугольные камни и не называть вещи своими именами. Вот в такой интерпретации я чувствую себя проститутом, или как там мужчины называются, которые получают удовольствие, а за это еще и деньги. Хотя они, наверное, и не испытывают эмоций с теми, с кем спят. А мне Анна Леопольдовна нравится. И до приезда Юлианы я был уверен, что среди всех возможных моих женщин именно великая княжна на первом месте.

А сейчас я и сам в растерянности. А можно ли одинаково любить двух женщин? Вот уже больше ста лет живу, а однозначно на этот вопрос ответить не могу.

Через три часа, когда мы успели ещё раз поссориться и дважды помириться. Один раз примирение вышло даже столь бурным, что мы раскачали карету своими телодвижениями и чуть не завалились на первом же ухабе. Так вот, через три часа мы въезжали в отцовское имение.

Я платком протёр изрядно запотевшее стекло, чтобы хоть как-то смотреть и анализировать, что же нового на землях отца появилось. Всё же мы с ним очень долго и упорно разговаривали и о сельском хозяйстве, и какие новшества я ему присоветовал. И всё это было уже чуть ли не год назад.

Так что мне было очень интересно, что можно успеть сделать за один год. Да и какой-то азарт появлялся. По прикидкам моё поместье под Каширой за год должно преобразиться более чем значительно.

Когда мы остановились в одной деревушке на землях моего отца, так, чтобы выйти подышать воздухом и размять ноги, я стал пристально рассматривать, как живут крестьяне. И был несколько огорчён прежде всего тем, что отцовские крепостные жили лучше. А ведь считается, что крепостным чем южнее, тем сытнее.

Пришлось чувство зависти усилием воли заткнуть подальше. А вот чувство радости за успехи отца, напротив, разжечь.

Даже у крестьян были ульи. На окраине небольшого огорода одной из хат я увидел пасеку из дюжины или даже больше ульев.

Серьёзный недостаток в наличии, как и во многих делах внешне очень даже полезных. Уже было видно, что один из солдат моего сопровождения схватился за щёку. Его ужалила пчела. И наверняка крестьяне ходят покусанными. Ну а больше недостатков деле пчеловодства я в не видел.

Солнце клонилось к закату. В деревню привели с пастбища коров. Всего я насчитал чуть более двадцати подворий. А коров привели семнадцать. Это тоже уже о многом говорило. Иметь в одной крестьянской семье корову — как минимум с голоду дети помирать не должны.

И это даже с учётом того, что местные коровы никак не те, что я видел в будущем. Местные коровки дают за дойку в лучшем случае пять литров. То есть в день, если корова даёт десять литров, неполное ведро, то это отличная корова. А десять литров молока в день — это сытая семья из пяти-шести человек. Даже с учётом того, что нет куриц, свиней, иной живности.

Так что хорошо живут отцовские крепостные. А вот батюшка мой явно не хапуга. С таких крестьян иной помещик мог бы тянуть куда как больше податей и не только барщиной.

— Справный помещик наш батюшка! — для Юлианы не прошла незамеченной разница между тем, как живут наши крестьяне под Каширой, и отцовские.

Когда первый раз приезжал, также видел, что крепостные не бедствуют. Ну тогда подумал, что это лишь ближайшая к усадьбе деревушка так живёт. А тут окраина как бы не лучше обустроилась.

А что меня поразило в словах жены — что она сказала «наш батюшка». Всё-таки мне удалось сделать то, что из строптивой девицы рождается замужняя женщина. Та, которая за мужем. Ещё бы смирилась с некоторыми нюансами нашей семейной жизни.

А разве же бывает в жизни все очевидно и понятно? Порой и в менее значимых делах сложно разобраться, не то что в чувствах и в отношениях.

От автора:

Новинка от Ника Перумова и Валерия Гурова! Архимаг в теле вора, Петербург охвачен заговорами, князья делят власть, а безликие убийцы вышли на охоту.

https://author.today/reader/482616