Темна вода во облацех

1

Баринов лежал поверх покрывала, и не столько курил, сколько жёг сигарету за сигаретой. И бездумно следил, как слоистый сизый дым неспешно путешествует по номеру, почти не вытягиваясь в полуоткрытое окно.

Вспомнился анекдот, где дама, обвинeнная в пожаре из-за того, что курила в постели, заявила — мол, постель уже горела, когда та в нее ложилась...

Так чем заняться эти полторы суток до самолета? Бежал сломя голову, словно швед под Полтавой...

Ладно, перетерпим, лишь бы не там, под режимом.

Привычная обстановка привычной гостиницы... Вот только ощущения непривычные. Пустота в мыслях, пустота в чувствах. Какое-то подвешенное состояние. Полный вакуум эмоций. И некоторый осадок от вчерашнего разговора с Лизой.

Ждал его с нетерпением, а получился некий сухой обмен информацией.

«Как ты там? Мы все очень волнуемся!» — «Да ничего, все в порядке. Приеду — расскажу». — «Когда ждать?» — «Завтра в Москву. Билет на утренний рейс воскресенья». — «Борис тут кое-что рассказал...» — «Хорошо-хорошо! Но все это — потом!» — «Ты не свободен говорить?» — «Да нет, пожалуй... Но все равно, лучше — потом, при встрече». — «Береги себя!» — «Обязательно. Ну ладно, пока, милая! Целую!» — «И я тебя тоже...»

Он тычком затушил в полной пепельнице очередную сигарету. Да что ж все вокруг так неуклюже!

Вроде бы закончились его мытарства, послезавтра к вечеру будет уже дома... Ан нет, что-то не так. Что-то беспокоит, давит, не отпускает.

Пожалуй, ему просто-напросто не хочется домой... Нет-нет, не домой в свою квартиру, к Лизе, а домой во Фрунзе, в лабораторию, на работу.

Словно со стороны он вдруг увидел — и жалкий институт, и мелкотравчатую тематику, и убогую нищету лаборатории, и местечковую ограниченность коллег с мышиной суетой вокруг должностей, окладов, званий... А ведь почти привык к той среде, почти свыкся с ней. Вернуться в нее снова... Но все же он туда возвращается, черт дери!

Если быть честным с самим собой...

Что ждет в Киргизии? Ну, кроме того, что там его дом, друзья, знакомые, коллеги... Работа в захудалой провинциальной лаборатории, натуженная возня по партийной линии на так называемом идеологическом фронте.

Что обещает здесь?.. Увлекательная работа в сверхсовременных условиях, причем, по продолжению темы, так его захватившей. И еще кое-что новое, такое, чего сейчас и представить невозможно.

Ну, дом нетрудно перевести сюда, это раз. Для Лизы Москва явно привлекательней Фрунзе, это два. Часть коллег переманить, знакомых завести новых, это три. Друзья останутся старые... Общество? Здесь оно будет не хуже, а уж как занять в нем соответствующее положение — зависит исключительно от него самого.

Выбор невелик, и выбирать придется.

В любое положение вход всегда один-единственный, а выходов, если хорошо поискать, как правило — два... Или больше.

В аэропорту его встречали. Слава богу, без цветов, оркестра и красной ковровой дорожки.

Баринов так и выразился, после того как обнялся с Лизой, обменялся крепким рукопожатием с Щетинкиным и Игорем.

— Обойдешься шампанским, — ворчливо, в своей манере, отозвался Щетинкин. — Лиза тут праздничный ужин наладила. Устроим вечер воспоминаний в узком кругу... Ну что, по машинам?

Игорь сел в «Волгу» к Щетинкину и они остались вдвоем. За руль Лиза не пустила, да он, впрочем, не очень рвался. Не хотелось никаких активных действий, лучше побыть пассажиром.

Пока ехали, Лиза конспективно посвятила во все их здешние перипетии. «О своих приключениях расскажешь дома, хорошо? Жалко, Борис вчера улетел — дела! Он и так этот месяц, считай, не работал, даже отпуск оформил. Так что ты не обижайся...»

Да только вечер не удался.

Сухо и кратко, в самых общих чертах Баринов рассказал о собственных «приключениях». И на вопросы отвечал довольно немногословно, избегая подробностей и деталей. И не «повелся» на дискуссию, которую вдруг затеяли Щетинкин с Игорем: эффект Афанасьевой-Банника — явление реинкарнации или все же что-то другое?..

Наконец, после двухчасового нудного и томительного застолья, Щетинкин сказал:

— Ладно, Игорь, давай закруглимся. Утро вечера мудренее, а человеку, — он кивнул в сторону Баринова, — и отдохнуть бы не мешало. Вчерне вроде все понятно, а детали можно обсудить и опосля.

...Лиза, приобняв, лежала у него на плече, и тоже не спала.

Он спросил негромко:

— Лизок, а как ты отнесешься к тому, чтобы перебраться в Москву?

Она приподняла голову, всмотрелась в темноте в его лицо.

— Если честно, то очень даже положительно. Признаться, мне эта Киргизия изрядно осточертела. И к Татьяне с Галиной поближе...

А утром, за неспешным поздним завтраком она призналась:

— Знаешь, Паша, я почему-то так и думала, что этим все кончится. Ну, Москвой, понимаешь... Как только Борис сказал, что с тобой все в порядке и ты вечером позвонишь, так и подумала.

Баринов улыбнулся в ответ, кивнул.

«Эх, Лизонька, святая ты простота... Кончится... Нет, милая, все только-только начинается. К сожалению...»

2

Стоя у открытого окна, Баринов проводил глазами жену. Но что-то вдруг укололо, когда Лиза села в машину и, по всем правилам прогрев двигатель, выехала со двора. Похоже, за этот месяц она привыкла распоряжаться автомобилем единолично.

«А прав Банник, надо бы машину сменить... Впрочем, почему не купить еще одну? Не «Волгу», этот амбар на колесах, а «шестерку». Машинёшка красивая и изящная, и по статусу приемлема. Правда, от пересудов никуда не денешься, мол, две машины в одной семье... Ну, можно выбить в институте персональный автомобиль, сам за рулем».

Впрочем, на кой ляд ему машина во Фрунзе?

Он набрал знакомый номер.

— Привет, Серега! Мы тогда на даче не закончили. Что, если продолжим?.. Нет-нет, абсолютно по трезвому!.. Да, к сожалению, без Бориса... Ну, придется еще один заход делать, теперь уже с ним... Заедешь за мной? Вот и чудненько, жду!

Расположились снова на веранде. Щетинкин поставил перед ним большой таз с виноградом.

— На вот, поклюй. Только смотри, не мытый!

— Сергей, давно хочу спросить — зачем тебе эта борьба с урожаем? Всего не съешь, на зиму не запасешь. А ведь сколько труда!

— Да понимаешь, какая штука, — смутился Щетинкин. — У меня тут договоренность есть с детским домом. Приезжают, забирают... Не всё, конечно, что-то и нам перепадает — Марина это дело регулирует.

Он разлил свежезаваренный чай по большим фаянсовым кружкам и сел через стол напротив.

— Ну, понеслась... Итак, выкладывай к какому решению пришел.

— С чего ты взял, что я уже что-то решил?

— Да рожа у тебя вчера была слишком виноватая, — усмехнулся Щетинкин. — Пьяному ежику понятно... Но тут уж, извини, выбирать тебе самому. В таких серьезных делах советчиков не ищут.

— Понимаешь, Серега, кого-то судьба за собой ведет, а лично меня — тащит. Да еще и пинками подгоняет... Я слушал Банника, а вспоминал тебя. Его концепция очень перекликается с твоей гипотезой о биологическом поле. Разумеется, о твоих наработках я ему ни звука, а вот с тобой это дело решил провентилировать.

— А что здесь вентилировать? Главное — идея, а она-то понятна. Остановка за малым, подтвердить экспериментально.

— А это возможно только в тех условиях.

Щетинкин согласно кивнул.

— Да уж, не в наших пенатах.

Они помолчали.

Вот как получается — и Лиза не против, и Серега Щетинкин отнесся с пониманием. Может, в глубине души осуждает, но логическим построениям верен. А логика приводит к однозначному выводу.

— Серега, а может, поработаем вместе?

— Это где, в твоей «шарашке»? — Щетинкин ухмыльнулся. — Нет уж, нет уж, на фиг, на фиг! Наш учитель физики каждый урок в кабинете начинал с крылатой фразы: «Пальцы в розетку не совать!»... Я его слова на всю жизнь запомнил.

— Да, кстати, вы тут не очень распространялись о том, что я нашелся?

Щетинкин понял его правильно.

— Не беспокойся, Паша. Что пропал, звонили на всех перекрестках, а что объявился — договорились помалкивать. Тебе самому лучше решать — кому, когда и что рассказывать.

Коротким кивком Баринов выразил одобрение, поднял кружку и снова поставил, так и не сделав ни глотка остывающего чая.

— Вот только с Борисом-то как быть, — словно в пространство произнес он. — Поймет ли? Он всегда был максималистом. Всё — или ничего, и никаких гвоздей.

— Встретитесь — объяснишь. Сейчас-то что без толку в погремушку тарахтеть, — пожал плечами Щетинкин. — Лучше вот что скажи: сам Банник о твоем решении знает?

— Догадывается. Думаю — даже уверен. Иначе он так просто меня бы не отпустил... Да и что говорить, переиграл он меня по всем статьям.

— Ты вот что, парень, не комплексуйся и на этом не зацикливайся! — строго сказал Щетинкин и нахмурился. — Против лома нет приема. Лучше продумай, как обставить всё с меньшими потерями и сравнительно безболезненно... Лиза что говорит? Ладно-ладно, я тебя понял! Москва, столица нашей родины... А вот лаборатория, да и институт без тебя завалится, к бабке не ходи.

— В январе Игорь защитится, через год сможет принять лабораторию. Потянет. К тому времени я ее на субподряд возьму — с людьми, с тематикой... И квартиру на него перепишу, хватит на восьми метрах в малосемейке ютиться. — Баринов усмехнулся. — Может, хоть тогда женится.

— Да-а... — протянул Щетинкин, встал, прошелся по веранде, снова сел за стол. — Вижу, все действительно серьезно и основательно... Значит, примешься потрошить Банника. Ну и, наверное, того парнишку из Свердловска. За компанию.

Баринов поднял глаза, внимательно посмотрел на Щетинкина.

— Банника — да. А вот Олега... — он выразительно покачал головой. — Постараюсь до самого последнего оставить его в покое. Можешь считать капризом, или сентиментальностью — неважно.

— Нет-нет, Паша, все правильно. — Он помолчал, потом вопросительно посмотрел на Баринова. — Слушай, Паша, а может, все же дернем по рюмашечке, как?

Баринов поморщился.

— Не хочется, Сережа. Я сегодня как свежемороженый хек — любимец народа. Самому противно.

— Ладно, не бери в голову, все перемелется. Но вот как ты будешь экспериментировать с одним-единственным объектом...

— Ну, на первых порах сойдет и один. Вообще же возможности там большие, несравнимые, организуем «гребеночку» по градам и весям на предмет поиска разных чудиков. Глядишь, отловим еще пару-тройку.

— Гм-м, задачка! — Щетинкин помолчал, размышляя. — Даже не знаю, что посоветовать... — И вдруг оживился: — Слушай, как у тебя отношения с пишущей братией?

— С кем, с кем? — не понял Баринов. — С какой братией?

— Найди какого-нибудь писаку из молодых и неразборчивых. С желтоватым налетом и бойким пером. Организуй под рубрикой «Новое в науке» что-то вроде репортажа из «Лаборатории непознанных явлений», где серьезные ученые — не ниже профессора! — изучают явление реинкарнации. И название какое-нибудь дай броское, вроде «Мой дедушка — неандерталец», или «Моя прабабушка была царицей Савской»... В общем, побольше заманухи, щекочущей нервы. На грани фола, публике понравится. И в заключение призыв: граждане, кто видит сны из прошлой своей жизни — пишите письма, шлите телеграммы! И вас тоже обследуем и изучим, и в газете пропечатаем. Знаешь, сколько желающих найдется? Топором не отмашешься.

— Ты часом, не с дуба упал, Серега? — Баринов чуть ли не покрутил пальцем у виска. — Кто ж такую ересь будет печатать?

— Ну, не в «Правде», разумеется. И не в «Известиях». Разве мало других? «Труд», «Гудок», «Советская Россия»... да та же «Комсомолка»! Тоже выдает иногда статейки — я тебе дам!

— Да я про другое. Кто ж даст добро на разглашение государственной тайны?

— Так все же «ересь» или «гостайна»? — прищурился Щетинкин. — Вы уж, Иван Соломонович, определитесь — или крест снимите, или трусы наденьте... А «разрешат», не «разрешат» — позаботится Банник. Зато представляешь, сотни тысяч писем со всего Советского Союза! Пусть девяносто девять и девять от явных шизофреников, но непременно случится двое-трое новых Афанасьевых-Банников, отсеять ведь несложно.

— Ну-у, я не знаю...

— А ты подумай, подумай. Прикинь, каков может быть результат.

Баринов и вправду призадумался. На второй взгляд идея казалась уже и не такой бредовой. Особенно в части сроков и трудозатрат.

Даже если задействовать десяток групп, сколько понадобится времени, чтобы хотя бы вчерне охватить пять-шесть областей? Причем предварительно потребуется разработать что-то вроде методики выборки, обучить соответствующий персонал, обеспечить фронт работ... А итог весьма сомнителен.

Во-первых, неясно, среди каких категорий проводить обследование. Нужные люди наверняка психически ни у кого, разве только у себя, не вызывают сомнений, значит, не проходят ни по каким учетам. Как, скажем, Афанасьева, Артюхов, Запевалова... да тот же Банник. Во-вторых, они всё же опасаются делиться фактом своих снов из чужих жизней с посторонними, что совершенно естественно. Значит, неизвестны не только в широких, но и в узких кругах. Разве что среди близких родственников, да и то необязательно. Это тебе не ясновидцы, не народные целители, не гадалки — тем нужна хоть минимальная, но реклама.

А население приучено верить газетам — истово и бездумно. Что напечатано — то истина. Если публично дать понять, что ими интересуются на государственном уровне, трое из десяти «сонников» ринутся принести пользу науке, еще трое понадеются, что наука поможет им избавиться от этой «напасти», еще трое не упустят возможности прославиться в масштабах страны. И лишь один затаится, по привычке собственной натуры видя в том непременный подвох, направленный лично против него.

— Да, кстати, хорошо бы Олега предупредить, напомнить еще разок, чтобы ни на какие провокации не поддавался, чтобы лег на дно, как подводная лодка. Сам-то я опасаюсь с ним встречаться. Может, Игоря послать? Или Лизу?

— Паша, а давай-ка я смотаюсь в Свердловск. Меня Олег знает. А заодно... — Щетинкин помолчал, потом все же продолжил: — А заодно и в Новосибирск. Поговорю с Борисом, постараюсь ему все объяснить — ну, как сам вижу.

Баринов вздохнул, потянулся за сигаретами... Воздух здесь такой чистый, рафинированный. Сидят они третий час, а на курево не тянуло.

— Эх, Серега, боюсь, Борис меня не только не поймет, но и довольно жестко осудит... Что ж, его право. Я бы на его месте, скорее всего, поступил так же.

— Давай каждый из нас останется на своем месте, — довольно жестко сказал Щетинкин. — Сегодня понедельник. В четверг я смогу вылететь. С билетами поможешь?

— Безусловно!.. Ну а я тогда так: эту неделю кладу на усушку-утряску. Завтра с утра в горком, потом в институт. Но тебя обязательно дождусь. Три-четыре дня тебе хватит?

Щетинкин утвердительно кивнул.

— Если что непредвиденное — позвоню... Теперь по Афанасьевой. Экспертиза, в сущности, закончена, остались детали, и общую картину они не изменят. Никаких отклонений, не говоря уже о патологии, в ее мозгу не обнаружили. Так что, извини, порадовать нечем. Отчет переслать в институт или тебе на руки?

— Знаешь, Сережа... — Баринов на минуту задумался, прикидывая. В конце концов, запрос шел по официальным каналам, и поскольку результат отрицательный, никаких осложнений материалы экспертизы никому не принесут. Равно как вреда или пользы. Другое дело, если бы обнаружилось нечто. А так... Значит, надо действовать по правилам. — Отсылай, конечно. Мне он сейчас, сам понимаешь... Но исходный материал сохрани в целости и сохранности. Возможности есть?

— Изыщем... Ну что, закруглимся? Кстати, я в машину коробку с виноградом отнес, порадуешь Лизавету.

Как ни странно, Салиев был уже осведомлен о его приезде.

— Здравствуй, здравствуй, Павел Филиппович! — Широко улыбаясь, он поднялся навстречу, вышел из-за стола. — А я тебя завтра ждал!

Обменялись рукопожатием, сели за приставной стол напротив друг друга.

— Я ненадолго, Наиль Сагирзянович. — У Баринова действительно не было намерения задерживаться в этом кабинете, где, фактически, не решалось ничего. Но — элементарная вежливость визита требовала. — Думаю, командировка непланово несколько затянется — по независящим от меня причинам. За себя я оставляю Аксельрод. Кстати, она пока этого не знает. Ты уж, пожалуйста, проведи ее приказом как врио — прямо с того числа, с которого выписал мне командировку.

Он строго посмотрел на Салиева — разговор с глазу на глаз, так что нечего церемониться, он и сам все должен понимать, не мальчик.

Салиев снял очки, принялся задумчиво протирать их кипенно-белым, по-женски небольшим батистовым платочком.

— С тематикой как у тебя? — негромко спросил он.

Ну да, тематика — священная корова. Альфа и омега.

— На следующий год темплан фактически сверстан. Этого года выполняется без отставаний.

— Ну и прекрасно, — удовлетворенно кивнул Салиев. — Я и не сомневался! В остальном — не беспокойся, все будет в порядке. — И слегка понизил голос: — У тебя-то как дела?

— Знаешь, по всякому, — Баринов решил особо не темнить, все равно что-то когда-то из его нынешних приключений просочится в широкие массы. Слухами, сплетнями, «достоверными сведениями». — Условия для работы прекрасные, лучше желать нечего, жаль только, что перспективы у нее туманные. В смысле результатов. То ли будут, то ли нет.

— Ну, к этому нам не привыкать, — подхватил Салиев знакомый тезис, закивал понимающе. — В науке запланированных открытий не бывает.

— Вот-вот, и я о том же... Ну ладно, Наиль, мне пора, — Баринов поднялся, протянул руку. — Хочу еще с людьми в лаборатории поговорить. Так что, будь здоров!

Салиев встал следом, руку пожал крепко и ответил с отчетливым облегчением:

— И тебе, Павел Филиппович, тоже всего хорошего! Звони, если что!..

А вот Александра Васильевна встретила его нервно.

— Господи, наконец-то! Ну, слава богу! — Она порывисто встала, вышла из-за стола, чуть ли не раскрыв объятья, но лишь задержала протянутую для пожатия руку. — Как дела? Давно ли в городе? Жив-здоров?

— Ну, более или менее. Прилетел вчера. — И поспешил сразу дать разговору нужное направление. — Через несколько дней — обратно.

— Вот как, — Александра Васильевна выпустила его руку. — Понятно... Хотя, что я говорю! Ничего не понятно! Объяснять будешь?

— Игорь здесь? Пригласи, пожалуйста. Ну и сядем, поговорим...

Доскональные обстоятельства были им, разумеется, не к чему. Главное они знали и так — все делается вынужденно и под сильнейшим давлением, методами зачастую «острыми» и «некорректными». А вот почему он этому давлению все же поддался... На это обстоятельство он и сделал акцент.

Начальный объект исследования — Афанасьева — потерян безвозвратно, однако неожиданно объявился другой — Банник собственной персоной. И Баринов конспективно выложил, не в даваясь в детали, практически все — его странные сны, способность к телекинезу и пирокинезу... Не скрыл и результатов первых сеансов гипноза. Наоборот, постарался донести как можно больше подробностей и нюансов, понятных специалистам.

Зашла речь и об Артюхове. И Баринов подтвердил особо, что до поры до времени намерен держать его в отдалении, никак не впутывая в эти дела. Причины на то есть, и очень весомые, хотя, быть может, и не всем понятные. Но, пожалуйста, поверьте, дескать, на слово... Сначала надо разобраться с «объектом номер два».

Впечатление своим рассказом он произвел и порадовался, что, по крайней мере, сейчас, их мысли будут заняты лишь этой проблемой, этими обстоятельствами. А личность самого Баринова, мотивы его действий и поступков стали как бы несущественными, ушли в сторону. Чего он и добивался.

...Засиделись далеко за конец рабочего дня.

Известие, что Александра Васильевна останется вполне официально временно исполнять обязанности заведующей лабораторией, оба восприняли нормально. Как и то, что защищаться Игорю — теперь уж абсолютно точно! — придется в Новосибирске, у Омельченко.

Договорились, что прием-передачу дел начнут завтра прямо с утра — не афишируя, но и не делая из этого секрета.

3

Багаж Баринов оставил в камере хранения в Домодедово, заплатив сразу за трое суток. Не таскаться же с двумя тяжеленными чемоданами и такой же коробкой по Подмосковью!

Набралось неожиданно много: рукопись монографии с черновиками, основные материалы к ней, кое-какие книги и справочники — один чемодан. Подборка материалов по экспериментам с Афанасьевой, включая магнитные записи и ленты самописцев — картонная коробка. Второй чемодан собирала Лиза — с личными вещами в преддверье осени.

Не без труда удалось найти «извозчика» — перспектива ехать куда-то в сторону за сотню верст прельщала немногих, даже при двойной оплате «без торга».

До места добрались быстро и без приключений. Водитель, худощавый мужчина средних лет, внушал доверие спокойным, несколько хмурым выражением лица. Был он немногословен, по своему почину разговор не заводил. Видно по всему — профессионал. Старенькая личная «Волга» хоть и попискивала и поскрипывала подвеской, порой оглушала ревом двигателя, но тянула исправно и на хорошей скорости.

Момент «проникновения на территорию режимного объекта» Баринова несколько смущал, но и тут прошло на удивление гладко. Постовой — назвать его вахтером язык не поворачивался — внимательно вгляделся в удостоверение и.о. директора НИИ, придирчиво сличил фото с оригиналом и, взяв под козырек, без слов нажал кнопку турникета.

Рабочий день только-только начался, на территории — ни души.

Знакомой площадью, аллейкой Баринов дошел до «своего» коттеджа, достал ключи. Неделю назад, торопясь сбежать отсюда как можно скорее, он по запарке кинул связку в кейс, как привык с домашними ключами при отъезде — чтоб не оттягивала карманы в командировке, не потерялась ненароком... Выходит, правильная привычка. Пригодилась.

Внутри ничего не изменилось — такая же чистота и порядок, воздух свежий, не застойный... Ан нет, вот и сюрпризы! В шкафу спальни — постиранное и выглаженное его белье, спортивный костюм, кроссовки. В гостиной за дверцей серванта — непочатый блок «Интер», его сигареты. В кабинете на рабочем столе — тот порядок, который навел он сам. Холодильник на кухне пополнен.

Ну вот, что и требовалось доказать. Его ждали.

Значит, и он тоже сейчас сядет и будет — ждать.

Вот только приведет себя в порядок после дороги, перекусит и сядет в ожидании последующих событий. Похоже, от него уже мало чего зависит.

Банник появился через отведенные ему на это дело полчаса. То есть пока доложили, пока собрался...

На знакомый зуммер Баринов открыл дверь — вот он, собственной персоной. Бодрый, элегантный, подтянутый, с кожаной папкой в руке.

— Привет, Павел Филиппович, — энергично пожал руку, улыбнулся. Словно и не было последних десяти дней. Словно расстались вчера поздней ночью, когда впору говорить уже о раннем утре сегодняшнего дня. — Представь, совершенно вылетело из головы! Еще когда приготовил специально для тебя — и забыл отдать.

Он протянул папку.

— Хочешь — сам посмотри, а нет, так пошли ко мне, посидим, побалакаем.

— А это что? — Баринов принял предложенный тон и линию поведения.

— Можно сказать, грозоотметчик Попова! — и на недоуменный взгляд Баринова, пояснил: — Первый вариант, опытный образец индикатора и регистратора биополя Банника-Игумнова.

— Шутишь?

— Ближе к обеду сможешь убедиться сам. Игумнов готовит демонстрацию.

Баринов подумал, взвешивая папку в руке. Видимо, описание, принцип действия, схема...

— Знаешь, что... Давай-ка, действительно, к тебе.

4

Настроение у Банника было сегодня явно приподнятое.

О причине Баринов старался не думать. Не хотелось, чтобы причиной был он, его возвращение — фактически добровольное. Хотелось думать, что дело в аппарате, который собрался демонстрировать Петр Ипполитович Игумнов. Он возглавлял биокибернетическую лабораторию, а также руководил несколькими автономными секторами аналогичной направленности. За немногое время, проведенное в институте, Баринов сталкивался с ним едва ли три-четыре раза, и то мимоходом.

В папке оказался скоросшиватель с грифом «Сов. секретно» на обложке, в нем — десяток машинописных страниц и четыре схемы, выполненные от руки.

Баринов читал, перечитывал, возвращался к предыдущим страницам...

Решение оказалось сколь неожиданным, столь и лежащим на поверхности.

И аналогия Банника казалась уместной. Как грозоотметчик мог лишь фиксировать электромагнитные импульсы, в частности, от разрядов атмосферного электричества, так и прибор Игумнова показывал только наличие или отсутствие биополя — начиная, естественно, с некоторой его величины. Грозоотметчик не умел определять ни длину волны, ни ее уровень — просто регистрировал. Он еще не был ни «Спидолой» или «Рекордом», ни армейской рацией, ни, тем более, радиотелескопом. Всё это ему еще предстояло.

Индикатор Игумнова общим принципом напоминал тот нейрошокер, с действием которого достаточно близко познакомился Баринов с подачи Банника. Только работал как бы «на противоположность», не излучал, а принимал широкий диапазон биоволн.

Событие, в общем-то, историческое. Если все правда, в сегодняшней биологии он действительно окажется как грозоотметчик Попова во времена физики Герца и Максвелла...

В приборе был реализован симбиоз живой материи и электроники. Клетка гипофиза крысы реагировала на присутствие или всплеск напряженности биополя изменением электрического потенциала мембраны, а дело электроники заключалось в обнаружении этого изменения. Дальше же — как выразился Банник — любой кружковец «Станции юных техников» соберет устройство, способное показать его, зарегистрировать, вывести на экран осциллографа... Просто и изящно.

— Помнится, попытки обнаружить биополе начались еще в двадцатых-тридцатых годах, — Баринов закрыл скоросшиватель и отложил в сторону. — Гурвич, Лепешкин, супруги Кирлиан, еще кое-кто...

— Ты абсолютно прав, Павел Филиппович, — сказал Банник и благодушно улыбнулся. — За исключением одного — это все были, так сказать, «подходы к снаряду». И за биополе они и их последователи принимали, как правило, сочетание уже известных науке физических полей, ведь живой организм не может не быть генератором электромагнитных колебаний! А мы вот допустили существование особого биологического поля неизвестной физической природы и сосредоточились на поиске именно его. Что получилось — посмотришь сам.

И добавил скороговоркой, словно извинялся:

— Обещали показать еще неделю назад, но три раза откладывали. Надеюсь, сегодня ничего не помешает.

Индикатор был, конечно, далек до облика нейрошокера. Тот представлял собой небольшую коробочку в виде портсигара, этот не ассоциировался ни с чем из знакомого.

Посреди зала на огромном лабораторном столе возвышалось нечто размером с легковой автомобиль, опутанное проводами, обставленное со всех сторон экранами то ли осциллографов, то ли телевизоров — частью на тележках. Со стола спускался пучок проводов, собранных в жгут, и тянулся по полу куда-то в угол. Сбоку к сооружению подходила трехметровая лента транспортера... И вокруг этого «нечто» — человек пять-шесть в белых халатах: сосредоточенно что-то щупали, поправляли, куда-то заглядывали, вполголоса переговаривались...

Банник тронул Баринова за рукав, указал на ряд кресел у стены. Туда они и прошли, сели незамеченные.

Вспомнилось — есть такая штука как «визит-эффект». Это когда новое оборудование прекрасно работает на этапе отладки и настройки, но с приходом начальства вдруг отказывает начисто. И снова начинает работать, стоит высоким гостям выйти за порог.

Наконец от установки отделился человек, направился к ним, на ходу стаскивая белые нитяные перчатки.

— Здравствуйте, — коротким кивком поприветствовал сразу обоих, протянул руку Баннику, потом Баринову. — Можем начинать.

— Петр Ипполитович, поясни немного, — попросил Банник. — Ход демонстрации.

— Слева от установки — видите? — подвижный предметный столик, на нем закрепляется объект. Он дистанционно подается под приемник биополя — вон тот: белая короткая труба. На центральном мониторе должна высветиться цифра, показывающая напряженность поля — в условных единицах. В качестве эталона использовали белых мышей, опять же условно-усреднено приняли напряженность их биополя десять единиц... Да, во время работы установки ближе трех-четырех метров к датчику приближаться нельзя — появляются помехи в виде наводок. Человек — сильный источник биополя.

— Что, измеряли? — прищурился Банник.

— А как же, — невозмутимо ответил Игумнов. — По принятой нами шкале — от двухсот до пятисот единиц. И выше.

— В зависимости от массы? — вступил в разговор Баринов.

— Строгой корреляции нет. Объект протяженный, а прибор несовершенен, — уклонился от прямого ответа Игумнов. — Ну что, начнем?

Они подошли поближе, встали там, где остановился Игумнов. Тот еще раз внимательно огляделся по сторонам, несколько раз громко хлопнул в ладоши.

— Внимание, ребята! Все готовы?.. Работаем!

На транспортер установили лоток с зафиксированной лягушкой. Лента пришла в движение, лоток поехал к установке, остановился под белой трубой. Игумнов молча показал на большой экран перед ними. Справа на нем появился ряд мелких цифр столбиком, по центру спустя несколько секунд крупно в рамке высветилось число — 3,528.

— Объект номер два! — скомандовал Игумнов.

Экран погас, лоток с лягушкой поехал назад. На его место установили клетку с белой лабораторной крысой, тоже зафиксированной. Когда она оказалась под датчиком, экран засветился снова. Цифры справа явно, хоть Баринов их не запомнил, изменились, а в центре экрана вспыхнуло — 12,405.

— Объект номер три!

Место крысы занял кролик, на экране появилось — 18,233.

Баринов прикинул: если это, как утверждают, напряженность биополя, то от массы объекта она действительно зависит не линейно.

— Что скажешь? — Банник тронул Баринова за локоть.

— Насколько я понимаю, физически это явление объяснить невозможно? — вполголоса спросил Баринов.

— Биологически — тоже. Но смотрим дальше.

— Этап второй, объект номер один! — громко объявил Игумнов.

Кролика убрали, на транспортер установили новый лоток с лягушкой. Баринов пригляделся — да, она была зафиксирована под небольшой электрической гильотинкой... А вот это очень интересно и абсолютно логично!

— Прошу учесть, прибор пока обладает малой чувствительностью, но большой инертностью, — понизив голос, сказал Игумнов. — Что, разумеется, затрудняет...

Баринов кивнул, не оглядываясь.

Лоток остановился под датчиком, центральные цифры на экране замерли в значении 3,720. Гильотинка чуть слышно зажужжала, нож пошел вниз, легко отделив лягушечью голову...

Две-три секунды экран оставался прежним. Вдруг показания рывком изменились — 4,108, продержались мгновение — и начали плавно уменьшаться. За последней цифрой глаз не поспевал, и Баринов отмечал про себя: 3,61... 3,25... 3,00... 2,85...

Ну да, правильно. Ведь почему не «ноль», хотя лягушка мертва? Умер организм, но клетки, его составляющие, еще живут. А источником биополя, по всем канонам, по всем логическим построениям должны служить именно они... Да, внезапно лишенные центральной связи, организующей их в единое целое, не получающие ни питания, ни кислорода, без отведения продуктов жизнедеятельности все они тоже погибнут — одни раньше, другие позже. Вот тогда на экране и должен высветиться полный «ноль».

Баринов повернулся к Игумнову.

— А просто кусок сырого мяса пробовали туда помещать?

— Разумеется, — не удивился Игумнов, но с интересом посмотрел на Баринова. — И чем глубже процесс разложения, тем меньше интенсивность биополя.

— Так-так-так... Послушайте, Петр... э-э... Ипполитович, а что за всплеск мы наблюдали? Такое впечатление, что это и есть то самое пресловутое некробиотическое излучение, как, по-вашему?

— Не знаю, Павел Филиппович. Я — кибернетик, а этот вопрос в компетенции физиологов. Вам и карты в руки. Мое дело маленькое — железо, микросхемы, провода...

— Ну-ну-ну, Петр Ипполитович, — вмешался Банник. — Не прибедняйся! Вживить электроды в клетку — уже три четверти дела.

— Хорошо, земноводные, млекопитающие... А птицы, насекомые, рыбы — на них установка работает?

Игумнов улыбнулся.

— В силу недостаточной чувствительности на одного, скажем, таракана прибор не реагирует. На десяток — пожалуйста. Хотите посмотреть?

— Стоп, коллеги, стоп! — вклинился между ними Банник. — По-моему, у нас уже начинается обсуждение. Но в программе еще что-то?

— Да. В продолжение второго этапа — с крысой и кроликом.

— Результат будет такой же? — спросил Баринов.

— Абсолютно.

— Так и ладно, пусть живут. А вот лучше скажите, Петр Ипполитович...

Банник снова вмешался в разговор:

— Так может, пройдем в кабинет? Там и продолжим.