Темна вода во облацех

1

Охранник бесшумно поднялся из кресла, заложив пальцем книгу. Коротким жестом Баринов его остановил, от порога внимательно оглядел комнату.

Бокс-изолятор выглядел по другому, нежели в августе восемьдесят пятого... Да, полтора года назад.

Или это не тот? Или Долгополов с Арзыбовым расстарались, переоборудовали по требованию дня?.. Да так ли важно! Главное, чтобы Ивану здесь было не в пример, чем в свое время самому Баринову.

Итак, добавлена вторая лежанка, второй стол, тумбочка с телевизором. Появились два кресла, две табуретки, на подоконнике — стопка книг и газет, шахматная доска... Похоже, конечно, на больничную палату, но все равно больше смахивает на комфортабельную камеру. Даже дверь в санузел снята с петель, все на виду.

Нет-нет, в такой стерильно-тюремной обстановке нормальному человеку существовать совершенно немыслимо. Его ошибка. Когда вчера вечером обсуждали с Арзыбовым условия содержания пациента, это обстоятельство он как-то упустил. Значит, надо исправлять. Иначе вгоним Ивана в такую депрессию, что никому мало не станет. Что воспоследует — ясно даже ежу.

Пациент лежал лицом к стене, то ли спал-дремал, то ли уже плавно переползал на ту сторону.

Подать, значит, исключительно как паллиатив: мол, это больница, а через день-другой переведем тебя, брат Иван, в человеческое жилище...

Он подошел, тронул лежащего за плечо. Иван нехотя повернулся, увидел, кто пришел, попытался сесть.

Баринов удержал его, свободной рукой придвинул табуретку. Спросил негромко:

— Ну, как самочувствие? Врачи говорят, на поправку идешь, завтра можно выписывать.

Радость и признательность плеснулись в глазах Ивана. Вот так, вовремя — верный тон, нужные слова.

— А прямо сейчас нельзя, Павел Филиппович?

— Потерпи, Ваня, потерпи. Ты еще слаб, до коттеджа не дойдешь.

— Да нет, я в порядке, — он с надеждой глядел на Баринова. — Я — хоть куда. Как скажите — хоть на тесты, хоть на гипноз...

Баринов улыбнулся, ободряюще похлопал по руке.

— Прямо уж и на гипноз... Ладно, ладно, не мельтеши. Гипноз, говоришь... Ну, хорошо. Иди — умойся, приведи себя в порядок. Хочешь поработать — поработаем. А там видно будет.

Расчет оправдывается. Вот он — шанс: по горячим следам и при полном непротивлении пациента, даже как бы по его инициативе. Лучшего пока и желать не будем.

Иван плескался над умывальником, а Баринов, не теряя его из вида, поманил охранника, сказал вполголоса:

— Доложи Роману Глебовичу, что через час-полтора я переведу Ивана в коттедж. Пусть обеспечит — как наметили.

...Выглядел Иван вполне нормально. Капельки воды на русых волосах, румяные щеки, оживление на лице... Даже при двухсуточной щетине — отросла, вчера утром, видимо, не брился.

— Ну что, Ваня, приступим... Ты сидишь удобно и раскованно, тебе уютно и спокойно. Твои руки теплеют, становятся тяжелыми. Глаза закрываются, ты хочешь спать... На счет «три» ты уснешь. Раз... два... три!.. Ты спишь, однако меня слышишь и понимаешь... Как тебя зовут и сколько тебе лет?

— Иван Платонович Сивохо, двадцать три года.

— Ты любишь гулять по утрам?

— Люблю.

Раппорт устойчив, пациент реагирует должным образом. Процедура рутинная... А вот теперь — «будем делать посмотреть».

— Иван Сивохо, вспомни утро тринадцатого марта, это пятница на прошлой неделе... Вспомни с самого начала.

Вот оно — ожидаемое! Барьер! Но не из тех, прежних, а новый... Получается, есть, что скрывать. Значит, надо прорываться. Барьер недавний, еще непрочный, рыхлый, поставлен кое-как, любительски.

— Иван Сивохо, вспоминай утро пятницы! Вот ты вышел на крыльцо... Вот идешь по аллейке... Впереди видишь урну — массивную, бетонную, присыпанную снегом... Вспомни!.. Вспомни!..

Баринов ощутил мягкий удар в грудь, почти толчок — физически ощутимый, заставивший вжаться в спинку кресла.

А следом, словно удар по мозгу, внезапно, вдруг — наотмашь: сгустком яростной обиды, яростного одиночества и отчаяния. И дальше — полноценный короткометражный фильм: цветной, объемный, стереофонический. Вместившийся в секунду.

...Ведь выучил он басню, выучил! Весь вечер сидел, зажав ладонями уши, чтоб не сбивало радио. Правильно же выучил, от зубов отскакивало! Матери без запинки прочитал, пока она возилась на кухне. И отцу — он на крыльце сидел, покуривал перед сном. Получил — и от нее, и от него короткое, непривычно одобрительное: «Молодец, Ванька! Руку поднимай завтра, без пятерки не приходи!»

И в классе похвалился. Да только Федька Триголос, дубина стоеросовая, посмеялся, да переиначил название: «Пацаны, гляньте-ка, Ванька басню «Петушка и кукух» выучил!»...

Тянет он руку, выходит к доске, и Анна Ивановна ему улыбается: «Ну, Ваня, давай, рассказывай». Он начинает — звонко, победно: «Написал Иван Андреевич Крылов! Басня «Петушка и кукух»!»... И смех в классе. И Анна Ивановна поворачивается, удивление на лице — «Как, Ваня, как?» А он, тупо улыбаясь, снова повторяет, как попка: «Басня «Петушка и кукух»!» Смех — уже с гоготом, топотом, криками... С лица Анны Ивановна сходит улыбка, она строго говорит: «Прекрати, Сивохо, паясничать. Давай сначала!»

Хотел бы Иван сказать правильно, очень хотел бы, но черт его языком ворочает, и уже потухшим голосом, едва не через слезы, он натужено выдавливает: «Петушка и кукух»...

Не верит Анна Ивановна, что он не нарочно, что нечаянно, что язык сам собой выговаривает наоборот — с дурацкой подачи Федьки. Что не думает он срывать урок, издеваться над самой Анной Ивановной...

За ухо выволакивает Анна Ивановна его из класса, по пустому коридору доводит так до директора, заталкивает в кабинет. С красными пятнами на щеках, визгливо и громко объясняет Николаю Семеновичу очередное прегрешение Ваньки Сивохи, закоренелого хулигана и двоечника...

И прилипло к нему треклятое слово намертво. Школу закончил, в армию сходил, а все равно — Ванька Кукух. У других кликухи как кликухи — Генка Окунь, Андрюха Хохол, Санька Домовой, а он — Ванька Кукух... Постепенно пришла и окрепла привычка в бессильной яростной обиде, в бессильной ненависти и злобе пинать ногами что попало — парту, стол, забор, кирпичную стену...

Пнул — и вроде как полегчало, сошло с души. Самих обидчиков и насмешников не тронул ни разу — не умел драться Ванька. Все молча, все в себе да в себе.

Вот и сейчас — так паскудно, так обидно и одиноко... ну, хоть волком вой!

А вот урна перед глазами — далеко, метров пять, на другой стороне аллейки. Пнул ее в бессильной злобе и обиде, от отчаяния и безнадежности пнул. Не ногой, глазами. Полетела она вверх тормашками, приминая снег и ломая ветки кустарника...

Баринов мысленно отпрянул назад, поспешил «отключиться», невольно потряс головой.

Вот сюрприз так сюрприз! А казалось, удивить его больше нечем... Кто же из них телепат — он сам или Иван?

Да-а, «сундучок» -то с двойным, а то и с тройным дном оказался!..

Иван сидел в кресле спокойно, расслабленно, с закрытыми глазами — спал. Рутина!

Баринов тронул руку: пульс нормальный, хорошего наполнения. Но вот правая щека нет-нет да легонько, слегка подернется. По-хорошему, лечить тебя надо, парень. Не исследовать, а лечить. И, пожалуй, психотерапией уже не обойдешься, необходим оч-чень квалифицированный психиатр.

Баринов почувствовал легкое смятение в душе. Лечить-то лечить, а где гарантия, что после всех процедур пациент продолжит гнуть металлические столбы, ворочать тяжеленные урны и давить колпаки из сверхпрочного стекла? И передавать из мозга в мозг полноценные эпизоды своей жизни...

И вот еще один поворот сюжета — чем не сны из арсенала Афанасьевой-Банника-Артюхова и иже с ними?

2

Пожалуй, пора кончать с этой практикой «тайн мадридского двора».

Собирать в кулак все силы: в одном месте и в одно время. Гриф секретности, естественно, снять не позволят, да это и нельзя ни в коем случае — козе ясно. Но расширять круг посвященных сурово необходимо. Устроить конференцию на тему «Практические экстрасенсорика и паранормальные явления». С демонстрацией и предварительными выводами... Впрочем, выводы пусть делают сами. А обсудим вместе.

Теперь состав участников.

Человек пять-шесть нужно привлечь из числа сотрудников НИИ — Акимушкин, Игумнов, Никулин, Суви... Они и так уже частично в игре.

Далее. Выдернуть из Фрунзе Игоря, Серегу Щетинкина, из Новосибирска — Бориса Омельченко, из Ташкента — Илью Моисеева... Вот уже десять человек, считая его самого и Банника... Да, и еще придется рассекретить и предъявить публике Артюхова.

Собрать здесь, на территории, «озадачить», создать все необходимые условия, скоординировать направления и методы при полной свободе мнений и действий — да это ж какая мощная атака получится... Главное, чтобы прониклись важностью задач, что им предстоит решать. Именно здесь и именно сейчас, похоже, зарождается абсолютно новая область науки, даже, пожалуй, отрасль — синтез биологии, физики, философии... Ну и что с того, что у всех свои темы, свои идеи и планы, свои наработки? Едва ли они настолько масштабны и актуальны, насущны и животрепещущи. В конце концов, подождут годик-другой...

Стоп-стоп! Стоп!.. Баринов резко себя одернул.

Уф-ф!.. Аж лицо загорелось, и он похлопал себя по щекам.

Это ж надо так — прорезались вдруг замашки чистопородного диктатора. Вождя, фюрера, отца народов...

То, что он сейчас напланировал — типичная «шарашка» времен культа личности. И именно так рассуждал Банник, склоняя его самого бросить все — лабораторию, планы, перспективу — а заняться тем, чем он занимается сейчас... Значит, прав Николай Осипович с предшественниками?

Уф-ф, аж до горячего пота прошибло.

Слаб ты, парень, оказался. Слаб. И подвержен дурному влиянию...

Ладно, раз осознал сам — тебе плюс. А сейчас успокоиться, подумать трезво, холодно и отвлеченно. Выход есть. Выход должен быть. Раз есть вход — должен быть и выход.

Дверь приоткрылась без стука.

— Разрешите, Павел Филиппович?

— Ба, кого я вижу! Проходи, садись!.. Не рановато ли, а? Небось, сбежал из клиники?

Акимушкин потрогал черную повязку, наискось перечеркивающую лицо.

— Хорошо, что левый глаз. У меня правый ведущий.

— Сбежал, признавайся?

— Ну, сбежал, — нехотя сказал Акимушкин. — Тут такие дела, а я, значит, отлеживайся?

— Дела, конечно, забавные и интересные, но ты мне нужен не только в здравом уме и твердой памяти, но и в отличной физической форме.

— Да я свеж как огурчик, Павел Филиппович!

— Ага. Такой же зеленый и в пупырышках... Ну, а дела наши идут, контора пишет. Я вот тут посидел, покумекал, и объявляю на завтра, на десять часов, совещание в очень узком кругу: ты, Игумнов, Суви, Никулин, Арзыбов. Оповещу их самолично и немедленно. Завтра как раз пятница, должен появиться Банник. Основной доклад мой, содокладчик — Николай Осипович. Тема: «Теория и практика экстрасенсорики и отдельных паранормальных явлений» — с демонстрацией оных и последующим обсуждением. Место — лаборатория на полигоне. Гриф секретности наивысший, поэтому никаких лаборантов, никаких блокнотов и авторучек... Расклад понятен?

Акимушкин задумался, снова машинально поправил повязку.

— А Долгополов? — негромко спросил он. — Все ж директор. У него и так полная пазуха камней.

— Ага, и тут же побежит сексотить. Извини, я, конечно, не должен этого говорить... Ладно, давай и этот момент порешаем — после того, как я полностью введу тебя в курс наших с Банником дел и обстоятельств. И покажу кое-что. Только в лаборатории, не здесь.

Сирена, похоже, была установлена на крыше административного корпуса, а форточки в кабинете открыты. Нарастающий вой ударил по ушам, заставил дернуться в креслах, разом подняться к окнам. И почти мгновенно зазвучал телефон — непривычно высоким, прерывистым зуммером.

Баринов схватил трубку, перекинул тумблер громкой связи.

— Слушаю!

— Здесь Арзыбов. Докладываю, Павел Филиппович: подопечный Иван Сивохо скрылся в неизвестном направлении. Предварительно непонятным образом он нейтрализовал двоих охранников — контужены и травмированы. Коттедж номер двадцать серьезно поврежден. На территории объявлена тревога, начаты мероприятия по розыску. Какие будут указания?

— Люди живы?

— Да, медицинская помощь им оказывается.

— Хорошо. Вы у себя?.. Иду к вам.

— Прошу, осторожней, Павел Филиппович! Сопровождения дать не могу, все в работе, извините.

— Ничего, мы сами!

Баринов положил трубку, оглянулся на Акимушкина.

Молодец, парень! Выдержан и дисциплинирован. Подобран, готов ринуться хоть к черту на рога — только разреши.

— Все слышал? Тогда — вперед. Быстро, но аккуратно: бегущий начальник вызывает у окружающих либо смех, либо панику...

От дверей на площадь Баринов огляделся — в пределах видимости никого, пусто. Ну и правильно, второй час пополудни, рабочий день. А согласно инструкции при тревоге все, кого она впрямую не затрагивает, остаются на местах, готовые к эвакуации, и ждут дальнейших указаний. А кого касается — делают свое дело: согласно той же инструкции.

Сделав знак спутнику, Баринов лишь слегка ускоренным против обычного шагом направился не к третьему корпусу, а в сторону коттеджей. Акимушкин пристроился чуть сзади и сбоку, на ходу крутил головой — при одном глазе обзор, оказывается, существенно снижается.

Сирена смолкла — свою функцию она выполнила. Раз отбой не объявлен, тревожный режим сохраняется, а излишне нервировать людей ни к чему.

После ближних коттеджей, за поворотом, они разом остановились. Акимушкин за рукав потянул Баринова в сторону от аллейки. Поверх живой изгороди открывался вид на двадцатый коттедж, куда только сегодня утром определили Ивана.

— Похоже на гаубицу, сто двадцать миллиметров, не меньше. Снаряд не бронебойный и не кумулятивный, скорее осколочно-фугасный. Разорвался внутри, весь угол вывернуло.

— Ты в этом разбираешься?

— Я Ленинградскую военно-медицинскую оканчивал.

— Понятно. Ладно, Марат, теперь давай к Арзыбову — за плетнями, огородами, по-пластунски...

У входа в третий корпус их встретил смутно знакомый молодой парень в цивильной одежде, но с короткоствольным автоматом за плечом. И повел не в кабинет начальника службы безопасности на первом этаже, а лестницей в подвал. Спустились глубоко — на четыре марша. Провожающий коротко объяснил: «Это бомбоубежище, при нем командный пункт». Баринов здесь не бывал, даже не слышал о его существовании.

Арзыбов сидел за столом, уставленным телефонными аппаратами, перед знакомым планом-схемой НИИ. Давешний Леонид, похоже, его заместитель, расположился у дальней стены, а перед ним, словно на стеллажах магазина «Радиотовары», мерцали экранами с дюжину черно-белых телевизоров. Баринов присмотрелся — сюда транслировались отдельные панорамы территории. Через открытую дверь в соседней комнате виднелся затылок еще одного сотрудника — тот сидел в наушниках перед пультом подковой, на пульте вперемешку горели зеленые и желтые лампочки.

Арзыбов поднялся навстречу. Поздоровались, расселись вокруг стола на неудобных жестких стульях.

— Рассказывайте, Роман Глебович.

...После сеанса гипноза Ивана перевели в двадцатый коттедж, служивший своеобразным «домом приезжих» для недолговременных гостей, потенциально подопытных. Присматривать за ним поселили двое сотрудников охраны — Величко и Скоробогатов.

Перевод Иван воспринял хорошо, даже с радостью — после бокса-изолятора. Тем более, что личные вещички из двадцать третьего разрешили забрать, даже помогли перетащить на новое место жительства. Но только он начал устраиваться, как зашел Долгополов. Конечно, был соответствующий приказ — никого постороннего не пускать, но тут же не кто-нибудь, а директор. Ребята стушевались, возразить не посмели... Пробыл недолго, несколько минут, побеседовал с Иваном о том о сем, подробности неизвестны. А когда уходил, уже в прихожей, предупредил ребят, дословно: «Присматривайте хорошенько, мужики, головой отвечаете. Сегодня пусть отдыхает, а потрошить завтра начнем. Ценнейший экземпляр в нашей кунсткамере!».

Скоробогатов остался в доме, Величко вышел проводить директора и задержался на крыльце перекурить. По его словам, спустя минуты три-четыре, не больше, изнутри донесся шум, звук удара, а следом — словно бы взрыв. С крыльца его снесло, ударило обломками, осколками кирпичей.

Патруль был на месте через несколько минут. Сивохо не обнаружили, из прихожей исчезли и его вещи — теплые ботинки, шапка, зимняя куртка. Скоробогатов плох: черепно-мозговая, множественные переломы, подозрение на повреждения внутренних органов — словно при падении с большой высоты. У напарника состояние много легче. Оба в медпункте, на подходе санитарный вертолет.

— А где Иван? — не выдержал Акимушкин.

Арзыбов словно не слышал, продолжал докладывать ровно, четко, не сбиваясь на детали и подробности.

По предварительным данным в кухне сработало безоболочечное взрывное устройство направленного действия — в сторону внешней стены здания. Мощность — порядка полукилограмма в тротиловом эквиваленте.

Взрыв прозвучал в тринадцать двадцать одну, операция «Поиск-пять» началась в тринадцать тридцать, тревога объявлена в тринадцать тридцать три.

Баринов снял очки, положил на стол, крепко, обеими ладонями потер лицо.

— Господи, ну какой же болван! Дурак редкостный.

Арзыбов, соглашаясь, кивнул.

— Кто? Иван? — не понял Акимушкин.

Арзыбов мельком глянул на него и снова обратился к Баринову.

— Отошел-то он недалеко, прибежал к коттеджу одновременно с моими ребятами. Пытался даже командовать. Пришлось послать... хм-м... в свой кабинет. Чтобы сидел там и оставался на связи.

— Так-так-так!.. Какое сейчас положение?

— Я принял решение об эвакуации научных сотрудников и ИТР, — Арзыбов кивнул в сторону соседней комнаты. — Все оповещены. Эвакуация проходит в порядке очередности, по списку номер два.

— Да-да, конечно! Главное — вывести людей из-под удара... Как вы считаете, Роман Глебович, где может скрываться Сивохо? Я смотрю, — Баринов повел головой в сторону телевизоров, — у вас под наблюдением обширная территория.

— Наблюдение ведется согласно инструкции: по выходным и праздникам — круглосуточно, в другие дни — с семнадцати и до восьми часов утра. Сегодня включили по тревоге. К сожалению, телекамеры охватывают лишь удаленные, наиболее проблемные участки периметра, центральную площадь и главную проходную. — Арзыбов развел руками, в голосе прозвучали нотки досады. — Что поделаешь, ни техники, ни людей не хватает.

— И все же?

От прямого ответа Арзыбов постарался уклониться.

— На открытой местности его нет, за территорию выйти не мог. На настоящий момент отрабатываем по приоритетам — складские помещения, блиндажи полигона, котельную, электроцех и мехмастерскую. Дальше пойдем по остальным объектам — от периметра к центру.

— Вот что, Роман Глебович, — Баринов задумчиво посмотрел на Арзыбова, потом на Акимушкина. — А не прогуляться ли нам с Маратом, не поискать ли нашего беглеца?

Похоже, Арзыбов был готов к подобному предложению.

— Приказывать не могу, Павел Филиппович, удерживать тоже не буду. То, что опасность реальна, сами понимаете не хуже. Может быть, в первую очередь — именно для вас и Марата Алексеевича. Хотя, кто знает... Прошу — будьте осторожны, не лезьте на рожон. К сожалению, никого для сопровождения выделить не имею возможности, задействованы буквально все.

Нормальные отношения сложились у них с Арзыбовым. Не сказать, что доверительные, но все-таки. Уж что-что, а приказать-то он мог бы, в его компетенции!

Что играет роль: личные симпатии или взаимоотношения Баринова с его родственниками — дело не меняло. Сам-то Баринов не имел склонности свои отношения с человеком ставить в зависимость от его взаимоотношений с другими. Арзыбов, похоже, тоже. Значит, чем-то они друг дружке глянулись. В разведку — не в разведку, но в случае чего, положиться можно.

— Кстати, к сведению, — Арзыбов понизил голос, посмотрел на часы. — Минут через сорок-пятьдесят должен прибыть Захаров. Еще через час-полтора — спецподразделение численностью до двадцати человек. Опасаюсь, что последствия для вашего пациента, Павел Филиппович, окажутся вполне предсказуемые.

— Быстро он среагировал! — удивленно поднял брови Баринов, а Акимушкин шумно выдохнул и заерзал на стуле. — Долгополов?

— Так точно. У Захарова в машине радиотелефон, — нехотя ответил Арзыбов.

— Спецподразделение... Но ведь тут своя специфика, Роман Глебович, — Баринов почти с сочувствием посмотрел на Арзыбова. — «Вымпелы» и «Альфы» — квалификация несколько иная.

— Я понимаю. Традиционные способы вряд ли помогут. Но нейтрализовать его необходимо!

— Да, и как можно скорее. Ради его же блага. Но только не силой, тем более — не оружием.

— Он и так уже вывел из строя двоих.

— Вы же понимаете, его спровоцировали.

— Это ясно. Однако, с другой стороны — что он может?

— Всё, — просто сказал Баринов. — Представьте себе, Роман Глебович — всё.

— Что значит — всё?

— Вы же не хотите получить здесь театр военных действий? Расклад явно не в нашу пользу. Способности Ивана объединяют лучшие качества известного мне стрелкового оружия. А также ствольной артиллерии.

— Дальность, прицельность? Мощность поражения?

Баринов подумал, прикидывая.

— Брать надо по максимуму. Мощность... Боюсь, сила удара может исчисляться тоннами, если не десятками тонн. Дальность — в пределах прямой видимости. Скорострельность — пока судить не могу. Прицельность... Как мне кажется, прицельность идеальная, поскольку зависит от остроты зрения. А у Ивана она стопроцентная.

— Боекомплект?

— У него нет боекомплекта в обычном понимании. Ресурс, как я понимаю — неограничен.

— Так что же, — в замешательстве проговорил Арзыбов, оглянулся на своих помощников. — Так что же, может, он еще и неуязвим?.. Так не бывает!

— Разумеется! Извините, Роман Глебович, важно, что вы сами пришли к выводу — ТТХ Ивана, если так можно выразиться, на порядок выше, чем у любого традиционного оружия. Но он — человек, а не бомба, не танк. У него обычное зрение, то есть в темноте не видит. Он нуждается в отдыхе, в пище и воде, во сне, наконец! Его можно ослепить ярким светом, усыпить, скажем, газом, контузить сильным звуком или взрывной волной... Ну, я не знаю, какие еще есть в вашем арсенале специальные средства! Однако, как мне кажется, при вашем привычном, традиционном подходе шансов остаться в живых у него нет. Но тогда и у нас потери неизбежны...

— Одну минуту, Павел Филиппович! — вдруг прервал его Акимушкин. — Вертолет! Вертолет санавиации...

Арзыбов резко поднял голову.

— Так, правильно! Отличная мишень. Не подумали, черт! — Он снова глянул на часы. — Должен быть на подходе. Сажать на территории нельзя... Пожалуй, на шоссе перед проходной — площадка подходящая. Да и ближе, чем на полигоне. — Он повернулся на стуле, сказал, возвысив голос: — Леонид, слышал? Распорядись!

Сидевший перед телевизорами поднялся, не оглядываясь, прошел в соседнюю комнату.

Арзыбов повернулся к Баринову.

— Он свихнулся, Павел Филиппович?

— Нет. Определенно, нет. — Баринов помолчал. — Он унижен, оскорблен и до смерти напуган. И элементарно, как всякое живое существо, борется за свою жизнь. Инстинкт самосохранения, понимаете ли.

Баринов поднялся из-за стола, кивнул Акимушкину.

— Значит, так, Роман Глебович. Мы с Маратом аккуратно прогуляемся по территории. Пока на разведку. Очень вас прошу — убедите Захарова до нашего возвращения ничего активного не предпринимать.

Молча Арзыбов достал из ящика стола небольшой бинокль, приподнявшись, положил на их край столешницы.

— В штате всего пять оперативников, — в голосе Арзыбова только опытное ухо смогло бы уловить нотки обиды. И — в какой-то степени — попытку оправдаться. — Четверо — на периметре, один — в активном поиске, пытается обнаружить объект. Ему в помощь приданы еще трое из охраны. Людей для работы в поле у меня больше нет.

От подъезда было видно, что у здания второго корпуса стоит красный «Икарус», к нему не спеша тянется редкая цепочка сотрудников.

— Какие предложения? — негромко спросил Баринов.

— Он же механизатор, к родному потянется, — тоже вполголоса ответил Акимушкин. — Давайте начнем с гаража. Там два ангара, десяток боксов, мойка, подсобные помещения — затаиться есть где.

— А почему не виварий? К животным, в отличие от людей, он тяготеет больше.

— Там спрятаться труднее. Не в клетки же лезть!

Баринов согласно кивнул.

Небо затянулось, облачность все плотнее. Как бы снег не пошел, а то и дождь... Если Иван где-то на открытом месте, туго ему придется. Тогда наверняка попытается спрятаться под крышу. Или пойдет напролом — через ограждение, наружу. Темноты дождется и рванет. Ему же невдомек, что за хитрости ждут на периметре.

К гаражному комплексу подошли боковыми дорожками. Навстречу из ворот выползли два «ПАЗика», что возили людей из поселка. Значит, очередь дошла и до обслуживающего персонала... Ну, слава богу, чем меньше народа на территории, тем спокойнее.

Завгара нашли тут же во дворе. Объясняться Баринов оставил Акимушкина, сам прошелся вдоль боксов, осматриваясь.

Да, укромных уголков масса. Но и людей в полдень, скорее всего, было немало — водители, механики, слесари... Двор огорожен, чужому украдкой пробраться трудно.

Подтвердил это и подошедший завгар, солидный пожилой мужчина военной выправки. Заявил, что в курсе событий. Начальник режима его сориентировал, и он сразу послал надежных людей обследовать все закутки, а также выставил два поста наблюдения — «таракану не проползти!»

Со стороны проходной послышался характерный шум вертолета. Баринов с Акимушкиным переглянулись — ну вот, и медицина подоспела! Главное, чтобы вовремя.

За воротами Акимушкин глянул на часы.

— Павел Филиппович, с минуту на минуту должен быть Захаров.

— Ничего, подождет! — с досадой отозвался Баринов. — А мы по-быстрому проскочим в виварий, а там и крематорий рядом. Только давай-ка напрямик, по тропинке.

Вошли в ельник, и на ходу Акимушкин спросил в спину:

— Павел Филиппович, а правда, что вы — то ли депутат Верховного Совета, то ли член ЦК?

Баринов даже споткнулся от неожиданности.

— Кто тебе такую глупость сморозил? — ответил, не оборачиваясь.

— Ну, разговоры разные ходят, — уклонился Акимушкин.

Баринов остановился, повернулся к нему.

— Чтобы пресечь в зародыше... Ни депутатом, ни членом ЦК я никогда не был. В бытность в Киргизии являлся членом Фрунзенского горкома. Почему-то числюсь в его составе и сейчас, видимо, по недосмотру. А самому писать заявление, сам понимаешь, некогда... Кстати, здесь я ведь даже на партучете не состою, — Баринов и сам удивился этому обстоятельству. — Слушай, а кто у нас парторг?

Акимушкин тоже был удивлен.

— А мы только что с ним разговаривали. Николай Петрович Шулькин, заведующий гаражом. Подполковник в отставке, между прочим.

Баринов только открыл рот, чтобы что-то сказать, как слева грохнуло — в тишине ельника отрывисто и довольно громко.

— Это он! — Акимушкин дернулся с места и, не дожидаясь напарника, побежал, слегка пригибаясь, в сторону звука — без тропинки, по неглубокому, слежавшемуся и подтаявшему снегу.

На опушке он задержался, прячась за невысокими, в рост, елками. Баринов остановился рядом.

— Как пить, его работа. Но на кой черт это ему сдалось?

Удар был немалой силы, коль не выдержала старинная, еще дореволюционная кладка. У водонапорной башни, самого высокого объекта городка, половина верхушки в виде набалдашника была снесена словно гигантской кувалдой. Или стенобитной бабой, которой рушат дома под снос... До башни полкилометра или чуть меньше, но хорошо видно постепенно оседающее облачко красноватой кирпичной пыли.

Баринов достал из внутреннего кармана куртки бинокль, тычась очками в окуляры, всмотрелся... Точно, из пробитого бака сквозь зияющий провал хлестала вода.

Та-ак, если провесить траекторию, по которой шел удар... ну, вроде как прямой наводкой. Это откуда же можно так ударить?

Акимушкин рядом что-то бормотал. Баринов прислушался — тот тоже размышлял, но вслух:

— «И вострубили трубы, и рухнули стены Иерихонские»... Откуда же он стрелял... вернее, бил. Если удар не по касательной, а прямой... а он должен быть прямым... Значит, откуда-то из центра... почти от администрации... Вот это силища...

Баринов подал ему бинокль, отступил за куст, закурил.

Черт, насколько все осложняется... И шансов у парня остаться в живых все меньше и меньше. Система не допустит... Да, в конечном итоге, Ивану не выжить. И спасти его никто не в силах. Система всегда уничтожает униженных и оскорбленных. Неважно — физически или морально. Тем более, пытающихся хоть как-то ей сопротивляться.

— Павел Филиппович! — негромко позвал Акимушкин.

Баринов оглянулся. Марат смотрел не на водонапорную башню, он водил биноклем по виднеющимся отсюда поверх деревьев многоэтажкам.

— Похоже, спецподразделение прибыло, вояки снайперов на крыши посадили! Административного корпуса и лабораторного номер три. Пока двоих вижу. — Он опустил бинокль, повернулся к Баринову, и вид у него был обескураженный и донельзя удивленный. — Это что ж, стрелять будут? По живому человеку?

— А там? — Баринов указал себе за спину, в сторону башни. — Там, по-твоему, не живые люди? И в коттедже...

— Живые-то живые, — Марат по своей привычке почесал задумчиво бровь. — А вот на кой ляд он по водокачке стрельнул?

Баринов иронически хмыкнул.

— А вспомни, что на ней нарисовано.

— И правда... Ох ты, да он, видно, и впрямь рехнулся!

— Или наоборот, осознал истинное положение вещей.

Еще в первые дни Баринов с удивлением разглядел на самой верхотуре водонапорной башни огромный человеческий глаз, нарисованный прямо по кирпичной кладке. Обрамленный пушистыми черными ресницами, с черным же зрачком, синей с легкой прозеленью радужкой...

Надо сказать, впечатляло.

«Это что ж, прямой намек — мне сверху видно все, ты так и знай? — подумал тогда Баринов. — Для режимного городка — уж как-то очень дубово... Ну, значит, такие у них вкусы».

И тогда же, идя аллейкой в сопровождении Шишкова то ли в виварий, то ли в «свою» лабораторию, он небрежно кивнул в сторону башни:

— Что, Шишок, недремлющее государево око? Ну, понятно, сексотов катастрофически не хватает...

Тогда Баринову еще нравилось зло и не очень подтрунивать над ним.

Шишков обиделся по-настоящему.

— Да за вами, интеллигенцией вшивой, глаз да глаз нужен! Твари неблагодарные! Вас государство вырастило, выучило — а вы только знаете, что ему гадить! Сахаровы всякие, Солженицыны, Даниэли с Буковскими!

— Э-ге-ге, Шишок, да ты, оказывается, еще глупее, чем кажешься... Вырастило... По милости родного государства лично я лишился отца в четыре года, а матери — в восемь. Кстати, руками палачей твоего ведомства. А то, что выучило... Ты напрягись и попытайся представить: исчезли в одночасье все вузы в стране — от МГУ, «Бауманки» и «Плешки» до пединститутов Южно-Сахалинска и Краснодара, политехов Свердловска и Воронежа. И кто тогда будет учить и лечить, писать книги, строить города и железные дороги, искать нефть, уран и золото? А кто будет конструировать ракеты и делать атомные бомбы?.. И на поклон к варягам не пойдешь — «Земля наша велика и обильна, только жрать в ней опять стало нечего!»... Помолчи минутку! И еще раз напрягись, только не лопни с натуги, и попытайся понять простую истину: нормальному государству жизненно необходимо иметь как можно больше образованных граждан, только тогда оно по-настоящему сильно, могуче и непобедимо. И не я должен в ножки государству кланяться, что меня-де выучили, а государство должно меня, высококвалифицированного специалиста, беречь, уважать и холить, и создавать самые благоприятные условия для жизни и работы. Ты же, Шишок, вроде на биолога учился, должен знать, что у человека девяносто процентов кровотока идет на обслуживание мозга, а не рук-ног и желудка с кишечником...

Шишков с десяток шагов шел молча, только сердито сопел, но потом выдал, от переизбытка чувств даже перейдя на «ты»:

— А ты, Баринов, оказывается, и в самом деле диссидент! Оголтелый причем, и поэтому особенно опасный!

— Если хочешь, я тебе еще одну мыслишку подкину, поразмышляй на досуге. — Баринов рассмеялся. — Диссидент — в буквальном переводе «инакомыслящий». Так вот, в свое время такими оголтелыми диссидентами были декабристы, Герцен с Огаревым, Маркс с Энгельсом, а также Ульянов-Ленин со товарищи... Улавливаешь, нет? По твоей логике, тогдашние правители должны были их, не раздумывая, к стенке ставить. Или в тюряге гнобить — без права на переписку. Для своей же собственной безопасности, ради своих жизненных интересов.

3

Из-за елки у входа им махнул давешний охранник с автоматом — быстрее, мол, поторопитесь! А когда они, прибавив шаг, оказались рядом, сказал вполголоса и слегка по-свойски:

— Заждались вас, однако. Тут начальство прибыло, пыль столбом.

В большой комнате пункта управления неожиданно оказалось тесно. Все незнакомые, и вроде бы все при деле. Один у двери, словно постовой. Парочка расположилась рядом с Леонидом перед телевизорами. Еще двое, раздобыв где-то длинный стол, перебирали на нем какие-то бумаги, А за главным столом над картой-схемой сидел Захаров.

Баринов прошел прямо к нему.

— День добрый, Юрий Егорович! Быстро среагировали.

— Здравствуй, Павел Филиппович! Садись, подожди пока. — Он снова уткнулся в карту-схему и вдруг громко спросил, не отрываясь: — Где Арзыбов?

— Здесь, товарищ генерал! — отозвался тот из соседней комнаты и через секунду появился на пороге.

А Баринов про себя присвистнул. Не то, чтобы звание Захарова его удивило, человек при такой должности и чин должен иметь соответственный. Просто нынешняя расстановка всех и каждого по своим местам показала всю серьезность ситуации, и то, какое значение придают ей люди, долженствующие обеспечивать секретность и безопасность объекта... Ну что ж, им виднее. В таких делах они специалисты и профессионалы. Кто на кого учился.

— Через пятнадцать минут оцепление замкнется. Объявляю операцию «Петля-три». Ваши люди, майор, переходят в подчинение подполковника Третьякова, вы остаетесь при мне.

А теперь, пожалуй, самое время вмешаться. Причем очень остро и очень категорично.

— Юрий Егорович, извините, вы, кажется, планируете войсковую операцию, не так ли?

Захаров поморщился.

— Павел Филиппович, поговорим позже! Я полностью в курсе событий, считаю обстоятельства чрезвычайными.

— А мнение специалистов вы не учитываете?

— Вот что, товарищ профессор — мнение ваших специалистов на настоящий момент мне ни к чему, я его и так знаю. Моя задача — исключить утечку информации, во-первых, а во-вторых, надежно изолировать объект экспериментов, ставших чрезвычайно опасными.

— Вашу цель я понимаю. Я не понимаю методов.

— Методы обычные, — пожал плечами Захаров и даже улыбнулся. — Так сказать, адекватные.

— Загнанный в угол заяц ударом задних лап иной собаке может кишки выпустить. — Баринов, усмехнувшись, пояснил вежливо: — Это я о Сивохо, Юрий Егорович.

Захаров прищурившись, вгляделся Баринову в лицо, словно первый раз его увидел, и хотел запомнить на будущее.

— Хорошо. Ваши предложения?

— Никаких силовых воздействий, это первое. Так вы только усугубите ситуацию, спровоцируете его на новые акции. Иван Сивохо на самом деле весьма ценный объект. Предоставьте действовать профессионалам.

— Вот мы и действуем.

— Вы — специалисты в другой области, это раз. И, наконец, не настолько он опасен, как вам представляется.

— Ах, не опасен, говорите? — медленно, полным сдерживаемой ярости голосом, произнес Захаров. — Тяжело ранены два человека, разрушен жилой дом, серьезно повреждена водонапорная башня... А теперь представьте, что ваш Иван Сивохо появится в центре Москвы, допустим, на Красной площади. Вы понимаете последствия?

— А вы понимаете, чем грозит любая травма, а тем более, смерть подопытного? Вот это будут последствия!.. Он — больше, чем феномен. Он — абсолютно уникальная личность. В конце концов, для каких целей вообще создан этот институт?

— Конкретней, пожалуйста. Время идет.

— Юрий Егорович, я вас еще раз прошу — отмените операцию, пожалуйста, — Баринову все еще не верилось, что такое решение уже принято, и начнется выполняться, самое малое, через четверть часа... Нет, уже минут через десять.

— Повторюсь: Иван Сивохо выводится из-под, так сказать, вашей опеки. Он будет разыскан, задержан и изолирован. Дальше им займутся специалисты в месте, более подходящем для таких опасных экспериментов.

— Специалисты в мундирах? Ваши костоломы?

— А вот это уже вас не касается, товарищ Баринов! Специалисты найдутся, не хуже вас! — резко сказал Захаров и снова посмотрел на часы. — Все, разговоры окончены, товарищи.

Баринов медленно покачал головой.

— Он вам ничего полезного не скажет. Вся проблема в том, что он сам не знает, каким образом двигает урны и пробивает станы. Он просто это может — почти на уровне инстинкта. Эта способность у него, похоже, рефлекторная... Уникальная, но — рефлекторная. Вы же не рассчитываете, что обычный человек во всех подробностях расскажет, как его желудок переваривает пищу, как печень очищает кровь от шлаков, как мышца напрягается или расслабляется.

— Хватит лекций, товарищ Баринов! Операция начнется через пять минут.

— Я снова прошу отменить операцию. Мы сами разыщем Ивана и убедим его... ну, скажем так: прекратить отвечать на всевозможные провокации такими вот опасными и разрушительными действиями. Мое слово — больше подобное не повторится.

— А я снова говорю — хватит разговоров!.. И не вынуждайте меня применять к вам превентивные меры.

— Иван Сивохо должен остаться живым и невредимым, Юрий Егорович. За это отвечаю я. Только я и мои сотрудники более-менее представляют, с какими явлениями имеем дело. И еще скажу — к сожалению, вы не понимаете, чем вам, лично вам, грозит любая травма, а тем более, смерть подопытного.

— Вы мне угрожаете? — скорее с удивлением, чем с проявлением каких-либо других эмоций спросил Захаров.

Баринов встал.

— Иван Сивохо должен остаться живым и невредимым, Юрий Егорович. За это отвечаете персонально вы и только вы. И я так полагаю, не должностью, не званием, а головой. Это я вам почти гарантирую. Вы ведь даже не догадываетесь, с какими явлениями имеете дело.

Итак, блефовать, так блефовать. Тем более, что некая часть истины в его словах присутствует. Вот только Захаров в точности знать не может, какая именно. На то и расчет.

— Что, что?! — Захаров медленно поднялся из-за стола. Теперь они стояли друг напротив друга. — Да я вас...

— Вы все правильно понимаете, Юрий Егорович, — Баринов постарался приятно улыбнуться. — Арестовать меня вы всегда успеете. Еще, как говорится, не вечер. Через пятнадцать минут мы с моим помощником выходим на поиски Сивохо. Мы его найдем, обезвредим и изолируем. Ваши люди должны оставаться на местах и не предпринимать ничего. Так сказать, во избежание. Я ясно выражаюсь? Ни-че-го!

4

Привлекать Игумнова с «УАЗиком» Баринов не стал — пригодится при уж совсем форс-мажорных обстоятельствах. Пока дело терпит.

В лаборатории Акимушкина на втором этаже они быстро собрали походную сумку. Было приятно, что Марат понимает с полуслова: это называется — сработались. За нейрошокером пришлось заскочить в кабинет в административном корпусе. Впрочем, по пути.

Еще в ельнике Баринов понял, что «стрелять» прямой наводкой по водонапорной башне можно было только из жилого поселка. И даже догадывался, из какого домика.

На центральной аллее Акимушкин спросил:

— Короткими перебежками или пойдем открыто?

— Прятаться — только хуже, — не раздумывая, ответил Баринов. — Он тогда может нас не узнать. А так — есть шанс.

Они прошли до перекрестка и только секунду помешкали, поворачивая на коттеджную аллею. Еще сотня метров и взгляду открылся полуразрушенный дом. Они остановились, приглядываясь.

— Жил-то он в двадцатом, — негромко сказал Акимушкин.

— Точно. В этот, в двадцать третий, он вряд ли вернется. А из двадцатого соседей ведь не вывезли, так?

— Из коттеджей вообще никого не успели эвакуировать.

Дверь двадцатого номера оказалась незапертой. В первой же комнате увидели двоих — молодого и пожилого. Ну да, вспомнил Баринов, это же Михаил Плотников и Петр Алексеевич Малахов, оба неплохие, перспективные лозоходцы. Они сидели рядышком на кровати и даже не шевельнулись при их появлении. Только Малахов осторожно поднял руку и опасливо указательным пальцем показал в сторону кухни.

Иван сидел на корточках в углу за холодильником и, прикрывая лицо дрожащими руками, тоненько, почти по щенячьи, поскуливал.

Баринов осторожно подошел, с усилием отнял от лица широкие ладони, вгляделся... Позвал тихонько:

— Иван!.. Ива-ан!.. Ваня, ты меня слышишь?

Неторопливо завел руку за спину, и Марат аккуратно вложил в нее шприц-тюбик со снотворным.

Не мешкая, но и без резких движений Баринов вколол снотворное Ивану в предплечье, прямо через свитер и рубашку. Поддержал обмякшее тело, уложил прямо на пол. Акимушкин подошел, встал рядом.

— Не оборачиваться! — вдруг раздался от двери громкий голос. — Всем лицом к стене, руки перед собой!

Баринов неспешно повернулся. В дверном проеме, широко расставив ноги, стоял незнакомо экипированный военный — узнаваем, разве что, бронежилет, каска, автомат... За плечом угадывался второй, похожий на него. Почти персонажи комиксов о «звездных» войнах!

— Господи, — брезгливо сказал Баринов в пространство, — еще один дурак на мою голову. Я же сказал — никаких активных действий!

— Отойти от объекта! Лицом к стене! — Военный стволом автомата повел в сторону Акимушкина, потом снова наставил его на Баринова.

— Вот что, боец! — сказал Баринов, не повышая голоса. — Объект под контролем, опасности не представляет. Свяжитесь с Захаровым, пусть пришлет санитаров с носилками. А сами покиньте, пожалуйста, помещение, подождите на крыльце.

— Отойти от объекта! В случае неповиновения разрешен огонь на поражение!

Баринов почувствовал, что Акимушкин начал медленно передвигаться ближе к нему, заслоняя собой лежащего на полу Ивана. Ствол автомата мгновенно перешел с Баринова на Марата.

А вот этого уж совсем допустить нельзя!

Черная дырка словно гипнотизировала и притягивала взгляд. С оружием Баринов был знаком слабо, непонятно, снят автомат с предохранителя или нет. Впрочем, перевести его в боевое состояние не представит труда — доли секунды.

Он сосредоточился. Не двигаясь, повернул удобнее кисть правой руки. Пожалуй, стоит перестраховаться, пусть шарик будет с лесной орех-фундук. А целиться нужно в кончик ствола, в район мушки, может даже, прямиком в черную дырку. И умненько провесить траекторию, чтобы, не дай бог, ничего и никого больше не задеть.

Баринов резко прижал большой палец к указательному. Куда целился, туда и попал, тренировки даром не прошли.

Автомат, выбитый из рук военного, с грохотом врезался в стену, срикошетил в сервант. Посыпались стекла и посуда. Самого военного отбросило назад, в дверной проем.

Баринов, увлекая за собой Акимушкина, рывком переместился под защиту стены, громко крикнул, повернув голову к двери:

— Всем назад, иначе взорву дом! На связи один человек, без оружия, в кухню не входить!

Одновременно рванул из кармана нейрошокер. Помедлил секунду, не более. Жалко ребят, конечно. Однако, не «черпаки» -«салаги», даже не «дедушки», а отборные, полновесные офицеры-спецназовцы. Небось, кое-кто из их сослуживцев и дворец Амина штурмовал в семьдесят девятом.

По шкале отметка «семь». На первый раз достаточно, в сознании оставит, но отметину сделает.

Он направил раструб на дверь кухни, нажал кнопку, с удовлетворением услышал два сдавленных вскрика. Повел лучом вправо, через стену, чтобы охватить весь коттедж — оттуда отозвались еще двое.

Та-ак, теперь обработать наружное пространство перед кухонным окном — с них станется, закинут газовую или фотоимпульсную гранатку в форточку. Знаем, проходили.

5

Баринов лично препроводил носилки с Иваном до дверей давешнего бокса-изолятора. По пути незаметно сунул Акимушкину в карман нейрошокер, сказал одними губами:

— Только для самообороны, Марат!

Им не препятствовали, даже не пытались помешать. Наоборот, военные расступались, давая дорогу. А кое-кто как-то странно поглядывал на них — вроде как с опаской или недоумением, Баринов не пытался анализировать.

Помогали не сотрудники института, тех, видимо, всех эвакуировали, а люди Арзыбова. Они же остались и при Акимушкине: один в палате, другой за дверью, в коридоре.

Баринов оглянулся на Леонида — от самого коттеджа он неотступно держался рядом. Попросил организовать ребятам в палату обед, а заодно и ужин. Тот кивнул и исчез. А вместо него неслышно из темноты коридора возник сам Арзыбов.

— Павел Филиппович, Захаров ждет в вашем кабинете, — негромко сказал он. — Похоже, собрался уезжать.

Баринов вздохнул, повернулся было, но спохватился и спросил так же вполголоса:

— Слушай, Роман Глебович, а где Долгополов? Он мне сегодня что-то на глаза не попадался.

— Захаров по приезду устроил ему полный разнос, объявил строгача и отстранил от работы, — с едва уловимой усмешкой ответил тот. — И отправил в Москву — с глаз долой.

...Захаров сидел в торце стола для заседаний и лишь поднял голову на звук открываемой двери. Баринов молчком сел рядом, по левую руку.

— За самоуправство, халатность и потерю бдительности ответишь, товарищ Баринов, — первым прервал молчание Захаров. — По всей строгости ответишь. И за остальные художества тоже.

— Значит, так, Юрий Егорович. К Ивану я никого из ваших не подпущу, — не обращая внимания на его слова, сказал Баринов. — Даже не пытайтесь. Захотите забрать силой — мою силу вы теперь знаете. А вздумаете устроить здесь бойню номер пять...

— Что за чушь? Что за бойня? — скорее машинально, чем осознанно, спросил Захаров.

— У Курта Воннегута есть такой роман — «Бойня номер пять», — любезно сообщил Баринов. — А также «Утопия 14». А у Джорджа Оруэлла тоже фантастический роман под названием «1984». Весьма рекомендую. Очень способствует пониманию истинного положения вещей.

— А вам не кажется, товарищ Баринов, что вы слишком много себе позволяете? — Захаров резко возвысил голос.

Баринов поморщился, демонстративно прикрыв руками уши.

— Звук-то убавь, товарищ генерал, чай, не в казарме. Я же сказал, Ивана не получите. Принимаете это условие — будем разговаривать дальше. Нет — значит, нет... Ну что — кофе, чай, коньяк?

«Волга» Захарова выехала за ворота. В сгущавшихся сумерках вспыхнули фары, мощный мотор глухо всхрапнул, набирая обороты. Автобус со спецназавцами ушел полчаса назад, второй стоял пустой на стоянке.

Арзыбов подождал, пока створки сомкнулись, и повернулся к Баринову.

— Не хотелось при высоком начальстве, Павел Филиппович... Час назад мне доложили, что на аллее прямо за коттеджами обнаружен еще один фонарный столб, согнутый пополам.