Темна вода во облацех

1

— Надеюсь, теперь понимаешь, почему я никогда и никому не рассказывал полностью сюжеты своих снов — ни родителям, ни врачам, ни Кириллу Витольдовичу. Ни тебе. Скажешь «а» — неизбежно придется говорить «б», а этого, разумеется, я позволить себе не мог. Ограничивался десятком сцен, самых безобидных.

Собственно, все более или менее осмысленные сновидения вертятся вокруг трех сюжетов. Один тебе известен — африканский колдун. Героя второго я для себя называю Робинзоном Крузо. Как тот мужик очутился на необитаемом острове, не знаю, не видел. Островок маленький, километра полтора на три-четыре, наполовину скалистый, наполовину порос лесом. Болотце посредине, ручеек... С ним ничего интересного — труд, труд... бесконечный труд. Трудяга, каких мало. По времени, похоже, он жил гораздо ближе к нам, пожалуй, в начале-середине девятнадцатого века. На первых порах ходил в одежде из ткани, простой и незамысловатой, скорей всего матросской — рубаха с костяными пуговицами, штаны на пряжках и помочах, кожаные башмаки. Когда поизносился, начал плести из стеблей, лиан, пальмовых волокон. Нож у него был хороший — большой, складной, из отличной стали. А питался, стыдно сказать, черт знает чем — какими-то плодами, корешками, моллюсками, жучками, гусеницами. Крысы еще там водились, но ими он брезговал... В общем, типичный Робинзон! Кстати, выбраться с того острова он почему-то не пытался, наверное, все его там устраивало. И особо распространяться о нем не стоит.

Я уже говорил, что сюжеты собирал по крохам, по обрывистым клочкам многих и многих снов, так что на связности рассказа внимание не акцентируй.

Сюжет третий. Похоже, жил я тогда где-то в верховьях Дона, похоже, еще далеко до нашествия татар, до христианства, и звался Соловьем-разбойником... Нет, это я опять же для себя его так назвал. Почему? Да потому как умел летать и промышлял грабежом и разбоем. А может, называться мне нужно пушкинским Карлой из «Руслана и Людмилы», скорей всего, та же сволочь... Но этот сюжет складывается туго, слишком мало информации — все обрывочно, фрагментарно, нечетко. Могу с уверенностью утверждать: жилище его было на высоком утесе — просторная рубленая изба из бревен, пристроена к большому гроту. Жил один. Не пахал, не сеял, не охотился... Ну и главное. Летал он, то есть я — только не смейся! — в ступе.

Баринов сдержанно хмыкнул.

— Ты не спутал? Может, Баба Яга?

— Ну вот, так и знал!.. Не-ет, Павел Филиппович, не баба, самый настоящий мужик. Кстати, девок не воровал, по крайней мере, на моей памяти. Да и вообще, грабеж — сильно сказано. Понимаешь, ему и так все, что необходимо, отдавали сами. Словно дань платили. Или в жертву приносили — как посмотреть. В округе, ну, в пределах досягаемости, было пять-шесть селений, и около каждого существовало специальное место, вроде бы капище. Вот туда местные жители и сносили то, что считали нужным — одежду, продукты, напитки разные... даже оружие. А я прилетал, выбирал и увозил к себе. Ну, ступа — это к слову. Скорее, бочка, собранная из дубовых клепок, стянутая, кстати, металлическими обручами. Довольно прочная, объемистая, много чего в ней помещалось.

— Чудны дела твои, господи! — покрутил головой Баринов.

— Вот-вот, чудны и замысловаты... Бочка эта, в частности, и натолкнула на мысль, что поднять себя в воздух проще всего на какой-нибудь твердой основе.

— Только сдается мне, Николай, это все же не левитация в чистом виде.

— Безусловно! Если она, конечно, в чистом виде существует. Потому-то мои прежние попытки и оказывались безуспешными. А когда дошло, что в качестве, так сказать, «ракетоносителя» требуется ковер-самолет, ступа, сапоги-скороходы, кресло или простая фанера — вот тогда я полетел.

— Так. В первом приближении более или менее ясно... Кстати, почему именно Дон? А почему не верховья Дуная, или, скажем, Сены?

— Да ты что, в самом деле! — Банник, похоже, обиделся. — По-твоему, я, русский, не отличу русских от других? Основы антропологии еще, слава богу, помню... Пусть полторы-две тысячи лет назад, пусть даже три. Внешний вид, обычаи, одежда, манера держаться... язык, наконец! Да и дома, жилища, другие постройки... Что, я, по-твоему, в Суздале, Новгороде, Ярославле с Рязанью не бывал?

— Ладно, ладно, тебе виднее. Однако, — Баринов не удержался, чтобы не подпустить шпильку. — Однако, насколько было бы все проще, если бы ты не секретился с этими снами. Даже при беглом знакомстве можно наметить кое-какие дополнительные опорные точки.

— В каком-то смысле ты прав, — Банник не был склонен к спорам. — Но согласись, пришлось бы тогда афишировать и огненные шары, и способность летать. Причем, абсолютно бездоказательно. А ты бы поверил в эти штучки-дрючки, скажем, пять лет назад? Не счел бы мистификацией или, не дай бог, шизофренией?

— Н-да, пожалуй, — вынужден был согласиться Баринов. — Но едем дальше. Я усматриваю существенное различие твоих снов и снов Афанасьевой. У тебя они большей частью бытовые, жанровые, обиходные. У нее — как правило, стрессовые, экстремальные. Мы подсчитали, почти восемьдесят процентов ее снов заканчиваются гибелью либо «героя», либо «напарника» при непосредственном участии этого «героя».

— Да, — кивнул Банник. — Я тоже обращал на это внимание. Еще одно обстоятельство — у меня лишь три сюжета, у нее, насколько знаю, приближается к сотне.

Баринов пристально посмотрел на него.

— Но я вижу еще одно, причем оч-чень существенное различие...

Банник вздохнул, взял со стола стакан, задумчиво повертел его в руках и ничего не ответил.

— Нда-а, — задумчиво протянул Баринов, глядя на него с сочувствием. — А ведь я, кажется, понемногу начинаю понимать, как непросто тебе пришлось с твоими снами... Но давай все же сосредоточимся на текущем моменте. У тебя три главных сюжета, так? В двух из них герой обладает весьма сильными паранормальными способностями, причем, разными, и ты реальный, не во сне, а наяву, их наследуешь. Вывернем вопрос наизнанку: почему в третьем сюжете твой Робинзон — нормальный? Не пропустил ли ты чего?

— Не исключаю, — Банник ответил легко, без раздумий, видно, сам не раз задавал себе похожий вопрос. — Сны с его участием, повторюсь, были для меня малоинтересными. Ну, бродит мужик по мелководью, собирая ракушки и ловя мелкую рыбешку. Или ползает по поляне, выкапывая корешки и отлавливая разных жучков. Или сосредоточенно плетет из подручного материала что-то вроде армяка или долгополой рубахи...

— Слушай, а как он огонь добывал?

— Нет-нет, не то, что ты думаешь. Ножом высекал искры из какого-то камня. Да огонь ему не очень-то был нужен. Во-первых, круглый год тепло, а во-вторых, жрал он свой подножный корм исключительно в сыром виде.

Дежурные и риторические вопросы к Баннику кончились, для специальных принципиально не годились ни время, ни место.

И Баринов ворчливо сказал:

— Тебе, Банник, как диверсанту-разведчику цены нет. Преград для тебя не существует. Пути подхода к объекту, пути отхода можешь выбирать любые, и все «не ловленные» как в преферансе.

Банник невесело усмехнулся.

— А еще могу пригодиться в народном хозяйстве как вечный двигатель первого рода — взглядом генератор крутить, электричество вырабатывать. Энергию-то я, получается, из «ниоткуда» беру. Ты не прикидывал, сколько ее надо, чтобы элементарный спичечный коробок поднять в воздух, нет? А я и сам считал, и у специалистов консультировался.

— Н-да-а... Получается, опять я чуть было не попал впросак, — задумчиво проговорил Баринов и мельком взглянул на собеседника. — Ведь почти поверил, что, мол, главное для тебя — разгадать природу странных снов, эффект Афанасьевой-Банника.

— Ладно, Павел Филиппович, — устало проговорил Банник. — Давай по домам. Закончим этот высокоинтеллектуальный трёп, разбежимся, сядем порознь да подумаем — а что дальше-то делать? Дальше-то что? Может, ну их на фиг — все эти паранормальные штучки: пирокинез с полтергейстом, левитацию долбанную, шары светящиеся... Добьем, наконец, нейрошокер, заложим новую серию по биоизлучению, регистратор доработаем, доведем до ума... Да и у тебя наверняка пара-тройка идеек есть.

Баринов подозрительно посмотрел на Банника.

— Нет, ты совсем с ума спрыгнул, парень. Похоже, зря тебя Петрович подштопал — с такими настроениями сидеть бы тебе в беседке, сопеть в две дырочки и тихонько радоваться жизни.

— Спасибо на добром слове! Да только от тебя я совета жду.

— А вот тут — извините-подвиньтесь! Живем мы, конечно, в стране советов, только я советов не даю, ты же знаешь. Просто высказываю свое мнение, не более того... Да, кстати, нашим-то ученым ребятишкам продемонстрируешь свой новый фокус с левитацией? — как бы невзначай спросил Баринов.

Банник подумал, отрицательно мотнул головой.

— Слишком хорошо — тоже нехорошо. Как бы у них от изумления крышу совсем не сорвало. Как, по-твоему?

— Вот именно. И перейдет количество совсем в нежелательное качество. Хотя, с другой стороны...

— С другой стороны, я на наших ученых ребяток как-то не очень полагаюсь. Что-то стал сомневаться в их способности и возможности осмыслить новое. Молодых надо привлекать, у них в мозгах степеней свободы больше... Слушай, а может, задействуем твоего знахаря, а?

— Целителя, — строго поправил Баринов. — Коровников — целитель. По поводу «привлечь» надо подумать, только, ей богу, понятия не имею, каким образом его можно задействовать. Гипнозом он не владеет. Определенные способности есть, но и их понять и объяснить мы толком не можем. А использовать вслепую... Ты же знаешь, в математике одно-единственное уравнение с несколькими неизвестными в принципе не решается, нужна их система.

Баринов не стал говорить, что уже намекал Коровникову о желательной совместной работе. В ответ же получил вполне ожидаемое. «Спасибо за доверие и лестное предложение, Павел Филиппович, только не мое это дело. На осинке не растут апельсинки, и у свиньи не родятся бобры, а те же поросята. Мое дело — людей исцелять, а ваше, ученое — науку вперед двигать».

— Значит, остаешься только ты один, без помощников. Ты и твой верный оруженосец. Акимушкин, кажется?

— Помощников-то у меня пруд пруди, — отмахнулся Баринов. — Объектов нет. Ты у меня один «кролик» остался.

— Да-а, — помрачнел Банник. — Извечная беда — дефицит уникальности.

Еще утром, перед совещанием Акимушкин доложил, что больше половины обследуемых за это время пришлось отправить по домам. Обстановка сложилась слишком неопределенная. А так — кто-то не смог подтвердить заявленные способности, у кого-то они оказались слишком слабыми, на пределе погрешности, кто-то эти способности проявил в полной мере, но они оказались не те, не вписывались в русло исследований... Об Иване говорить нечего, и так понятно.

И семейку Пеструхиных, на которую очень рассчитывал Баринов, тоже отправили к себе в Саратовскую губернию. Конкретного носителя полтергейста определить не удалось, но не держать же их взаперти до морковкина заговенья! Опять же, неизвестно было, когда, чем и как закончится эта заварушка вокруг Ивана... Отвез их лично Марат, строго-настрого наказал участковому проследить, чуть что — немедленно дать знать в институт.

2

Домой он вернулся раньше обычного, но Лизы уже не было.

Последние две недели, как обозначился вопрос о замужестве, мыслями, можно сказать, она целиком и полностью пребывала в Ленинграде. Стала рассеяна в домашних делах, только разговоров, что о предстоящих свадьбах.

Она и прежде при каждом удобном случае ездила проведать дочерей, а сейчас тем более. Умчалась, значит, хлопотать. Дел полно, выше крыши — от пошива свадебных платьев и составления списка гостей до выбора зала для торжества и составления меню. И что немаловажно, поиски съемной квартиры, обязательно двухкомнатной — сестры и после замужества не хотели расставаться.

Хлопоты, заботы, суета... Да-а, времена меняются. А какая свадьба была у них?

Тогда, в шестьдесят третьем, они, держась за руки, нашли свои фамилии в списках зачисленных в студенты, и он просто и буднично сказал: «Ну что, Лиза, мы теперь абсолютно взрослые самостоятельные люди. Давай поженимся».

Они вышли в Сосновке из электрички, заглянули в сельсовет и домой вернулись уже со штампиками в паспортах... Вот и все заботы, хлопоты и суета.

Сначала зашли к Лизе. Здесь он уже года три считался своим, без пяти минут зятем. Старший брат Лизы был в армии, второй работал и жил в Москве. Бабушка кинулась снимать икону, а мама Вера, как звал ее Баринов, нашла силы, встала с постели и благословила. Лишь сказала, будто выдохнула: «Ну, теперь и умирать будет спокойно. Павлуша тебя, Лизонька, в обиду никому не даст».

Дома же тетка Галя охнула, всплеснув руками, и всплакнула, дядька Антон крякнул и покрутил головой, но в целом новость приняли благожелательно. В ближайшую субботу спешно собрали многочисленную родню. Разгар лета, работы по горло, но, однако, во дворе под навесом накрыли столы для полусотни человек с лишком.

Да-а, нынче времена другие. Лучше, хуже — такая постановка бессмысленна. Просто — другие.

Значит, субботу-воскресенье придется коротать в одиночестве — Коровников еще вчера утром улетел домой во Фрунзе... Ну и ладно. Можно отоспаться, а потом сесть да подумать-поразмышлять, да привести мозги хотя бы в относительный порядок.

Подумать серьезно, в том числе, и над последними словами Коровникова. Баринов отвез его в Домодедово, проводил до стойки регистрации. И пока ожидали посадки, Коровников сказал:

— Не серчайте, Павел Филиппович! Хорошо у вас, только меня люди там ждут, на месяц очередь расписана. А здесь я сделал все, что мог. — Но неожиданно вздохнул и признался: — Вот только как я Вите Ионовне в глаза посмотрю, не исполнил я ее приказ-то.

— То есть, как? — не понял Баринов. — Ты план даже перевыполнил. Не только меня подштопал, но и Николая, без преувеличения, на ноги поставил!

— Не то это, — досадливо поморщился Коровников. — Вернее, не только то. Не хотел говорить, да ладно... Не нашел я среди вашего окружения никакого темного и чужого, как она наказывала.

— Так может, его и нет вовсе?

— Может, и нет, — Коровников не стал возражать. — Но вы все же, Павел Филиппович, поберегитесь. Береженого бог бережет. Ну, а если что, только позовите, я мигом — живой ногой...

Вечером неожиданно раздался телефонный звонок. Густой красивый баритон поздоровался, выслушал ответное и сказал:

— Вас беспокоит помощник товарища Арзыбовой-Магницкой. Разрешите соединить?

Баринов едва не присвистнул. Эге! Прямо таки приемная Президента Академии наук!.. Молодец, девочка, далеко пойдет.

— Да-да, разумеется!

— Соединяю. Говорите, пожалуйста!

И через секунду в трубке раздался смех, перемежаемый словами:

— Привет, Паша! Ну, и как тебе?

— Хохмочка недурственна, — сдержано ответил Баринов. — Вполне в твоем стиле. Как поживаешь?

— Да нет, Паша, это не хохма. Это работа у меня такая. Я что звоню. Уговор помню, нарыла тут кое-что для тебя в наших закромах. Завтра суббота, с утреца подъехать сможешь?

Посреди ночи Баринов проснулся от сильного удара и лишь через несколько секунд осознал, что лежит на полу, рядом с прикроватной тумбочкой. Смутно вспомнилось, что снились какие-то ужасные рожи, чем-то напоминающие то ли страшилищ Босха, то ли помесь кикимор с драконами. Окружили со всех сторон, махали крыльями, тянулись когтистыми лапами-конечностями, тоненько верещали вразнобой и хором... Изо всех сил он пытался отбиваться, а тело ватное, руки-ноги тоже не гнутся, но вырвался, дернулся вбок... и проснулся — уже на полу.

Он поднялся, сел на диван, нащупал выключатель бра. Однако, сильно ударился, левая рука побаливает и лоб. Это называется — приплыли, уже кошмары по ночам... А что? Дела-то забавные, продвигаемся мы, значит, в освоении и усвоении паранормальных явлений семимильными шагами. Пойдет так дальше, заткнем за пояс самого Банника. Пустяк остался — надо всего лишь сподобиться странные сны начать видеть. Как тот же Банник, как покойная Афанасьева, как здравствующий Артюхов.

3

Встреча и беседа с Марианной разочаровала, даже раздосадовала. Это субботнее утро он мог бы употребить более продуктивно у себя в кабинете за письменным столом.

Встретила она его великолепным кофе со свежайшими сливками, тортом «Птичье молоко», россыпью невиданных конфет, а разговор завела нудный, мало профессиональный, какой-то ущербный.

Принялась читать вроде лекции с экскурсами в классическую философию, зороастризм, учение Каббалы, колдовские обряды Вуду, астрологию, эзотерику Пифагора... жуткий, убийственный коктейль! А в итоге пришла к шаманству, и тут Баринов немного воспрянул. Эту тему он когда-то разрабатывал, пусть давно, еще в студенчестве, вопросом, что называется, владел.

В одну из последних «гребенок» занесло их группу аж на Телецкое озеро. Михайлов ему доверял безусловно, относился уже не как к лаборанту, а как к полноценному сотруднику, коллеге. Тиранил, конечно, почти помыкал, разве что за пивом не гонял — лаборант, студент, салага! — но в трудных или проблемных случаях, кои случались не так уж редко, призывал наравне со своим заместителем Фроловым.

Вот и тогда дал самостоятельное дело. Нужно было «прощупать» местного шамана, по совместительству инженера по технике безопасности леспромхоза. Ну, инженером-то он был только зимой, а по весне переселялся в юрту на дальнем конце озера и там шаманил. Принимал больных и страждущих, желающим предсказывал будущее, одаривал амулетами и талисманами... Валентин Семенович Борискин авторитетный был шаман, клиентуру имел обширную — Алтай, Урал, Казахстан. Поговаривали, что даже из Москвы и Ленинграда наведывались большие люди, высокие начальники. Может, поэтому местные власти его не тревожили, смотрели сквозь пальцы на это мракобесие, подрывную деятельность. А может, просто боялись трогать — шаман все-таки, как бы чего не вышло. Правда, периодически проверки учиняли, и периодически же признавали, что никакой прибыли от своей деятельности Борискин не имеет, бесплатно принимает желающих. А если кто-то оставит в юрте охотничий карабин, пяток пачек патронов, ящик консервов или рыболовную сеть — так то ж подарок, не гонорар.

Баринов явился к нему с двумя рекомендательными письмами: одно от заместителя председателя горисполкома, другое от заведующего краеведческим музеем в Барнауле. Оба на официальных бланках, за подписями и печатями — с просьбой посодействовать, помочь науке.

— На каком языке будем разговаривать? — деловито осведомился шаман.

— Как, на каком? — удивился Баринов. — На русском, естественно.

Шаман усмехнулся.

— Изъясняться нам придется, конечно, по-русски. Но если на моем, шаманском, меня не поймешь ты. Если на вашем, научном, не пойму я. Если на общем, бытовом — не поймем оба... Вот ты хочешь знать, кто такой шаман. И почему бросаю раз в году свою работу в конторе и ухожу в тайгу, в горы. А потому, что так надо. Шаман — не профессия и не призвание, шаман — это долг и обязанность. Шаман — тот, кто помогает людям, попавшим в беду... А еще шаман должен хранить традиции и обычаи народа, родовые предания и легенды, передавать духовные знания тем, кто приходит после нас. Задача эта непростая, потому что сейчас остались только осколки древних знаний...

В общем, не получилось тогда ничего у Баринова.

Пробыл он у Борискина три дня, ночевал в своей палатке, которую поставил рядом с юртой. Днем не отходил от шамана ни на шаг. Вроде бы и не скрывал тот ничего от гостя, и на все вопросы отвечал охотно. Но — даже внешним антуражем Баринов проникнуться не мог. Воспринимал все его действа как спектакль одного актера, причем поставленного довольно-таки бездарным режиссером по пьесе автора-графомана. Как что-то нарочитое. Не более... Впрочем, актер был достаточно талантлив и потому убедителен.

К себе в мозги Борискин его тоже впустил, после недолгих раздумий, и такой открытостью слегка удивил Баринова, даже несколько озадачил. Но сеанс гипноза практически ничего интересного не дал. Те зоны и области, которые Баринов смог просмотреть, ничем не отличались в сравнении, скажем, с обыкновенными нормальными людьми. Все как у всех — с небольшими вариациями, как положено разным личностям... Так и доложил Михайлову по возвращении.

...Его настроение Марианна уловила через полчаса своей лекции-рассказа.

Прервалась, помолчала. Потом сказала, растягивая фразы.

— В общем, Паша, с тобой все понятно, на веру ты ничего не берешь. Тебе надо пощупать, понюхать, лизнуть... Ну да, настоящий ученый именно таким и должен быть, согласна. — Она внимательно посмотрела на Баринова, слегка прищурилась. — А давай-ка сделаем вот что: сведи-ка ты меня с этим своим Банником.

— Это как я сделаю? — не понял Баринов.

— По моим агентурным сведениям по субботам он нередко ужинает в «Национале». Ну и мы с тобой там покажемся, а? Пригласит за столик, дальше дело техники.

— А как замотивируем?

— Паша, ну ты прямо только что родился. Или солидный, преуспевающий мужчина не может появиться в ресторане с молодой и красивой женщиной?

— Он бестия хитрая и умная, вполне может нас раскусить, — с сомнением сказал Баринов.

— Тогда выложи все начистоту. По Марку Твену — «Говори всегда правду и тебе не придется ничего запоминать».

— А если его сегодня не окажется?

Марианна насмешливо посмотрела на него.

— Или тебе неприятно мое общество?

Баринов смешался, что-то попытался ответить, но получилось неуклюже и косноязычно. Марианна рассмеялась, посмотрела на часы.

— Ладно, решено. Встречаемся ровно в шесть у Центрального телеграфа. Сейчас дуй домой, мне тоже надо подготовиться... Да, и не забудь перстень, что гадалка подарила. А обручальное кольцо сними, оно другую ауру у носителя выявляет.

Информация Марианны не заинтересовала, показалась малозначимой и не относящейся к делу. Но ее предложение во время ужина «просканировать» Банника заслуживало рассмотрения. Потому как взгляд постороннего мог кое-что и прояснить. Или — еще больше запутать.

Перед залом Марианна взяла Баринова под руку, слегка сжала локоть и сказала вполголоса:

— Паша, не нервничай! Я знаю, что делаю, все будет тип-топ.

Завсегдатаем ресторанов Баринов не был, в «Национале» случилось как-то давно побывать на чьем-то банкете, в памяти ничего не сохранилось. Метрдотель вел к заказанному Марианной столику, но Баринов больше смотрел на посетителей, выискивая одиночных, чем на обстановку.

И вот — ай да коленкор! — за столиком в глубине он узнал Банника, но тот был не один! Напротив него, спиной к входу, сидела женщина.

C поздним раскаянием Баринов подумал о себе, почему-то в третьем лице:

«Эх, Паша, Паша! Совсем ты, брат, в этой катавасии нюх потерял! Уже мышей не ловишь. Он же здоровый, нормальный мужик, к тому же вдовец, ну почему не пойти в ресторан с женщиной! И вообще, что ты знаешь о его личной жизни?»

Они подошли почти вплотную, когда Банник их заметил и поспешил подняться, призывно махнув рукой.

— Привет, Павел Филиппович! Вот уж не ожидал! — Он бросил короткий взгляд на его спутницу, крепко пожал Баринову руку и, не отпуская, увлек к своему столику. — Галочка, прошу любить и жаловать — Павел Филиппович Баринов собственной персоной!

Молодая, довольно симпатичная женщина с интересом посмотрела на него снизу вверх и протянула руку.

— Здравствуйте! Вот вы, значит, какой, тот самый Баринов! — И интерес, и удивление ее казались неподдельными.

Баринов аккуратно пожал протянутую руку и только и нашелся в ответ:

— Ну, не знаю, тот самый или не тот, однако ж — Баринов.

— Тот, именно тот! — рассмеялся Банник. — Знакомься, Павел, это Галина, моя дочь. Последнее время видимся мы с ней редко, разве что вот так — поужинаем вместе. И вас приглашаю — составьте компанию! — Он сделал легкий поклон в сторону Марианны.

Баринов спохватился, повел рукой.

— Банник Николай Осипович, мой коллега и начальник. Марианна Арзыбова-Магницкая, астролог, прорицательница и ясновидящая.

— Ну-ну, Павел, зачем так официально! Просто — коллега, друг и единомышленник!

Сели за столик. Банник коротко бросил стоящему тут же метрдотелю: «Виктор Львович, распорядитесь, пожалуйста, чтобы заказ удвоили, плюс бутылочку «Абрау-Дюрсо», и обратился к Марианне:

— Редкая фамилия у вас. Да и профессия тоже.

Та обворожительно улыбнулась.

— Да-да, Николай Осипович, всё именно так, как вы думаете. Роман мой племянник, по мужу я Магницкая. А профессия... не лучше, но и не хуже других. Каждый на свой манер зарабатывает свой хлеб.

Удивительно быстро два официанта подкатили тележку, начали сноровисто накрывать стол.

— Однако! — на правах «друга» и «коллеги» Баринов не преминул подколоть Банника. — Со всем этим изобилием нам не справиться и до полуночи!

— Ничего, ничего, — добродушно сказал Банник, придирчиво оглядывая стол. — Вы же ужинать пришли? В хорошем ресторане торопиться не принято. А таких пожарских котлет больше нигде не подадут, уверяю вас! Ну что, начнем с шампанского? За знакомство, так?

Надо отдать должное, кухня в «Национале» на высоте, отметил про себя Баринов.

К котлетам мужчины выбрали водку, Галина предпочла «Мукузани», а Марианна снова едва притронулась губами к шампанскому в своем бокале.

— Мне все кажется, что мы с вами уже встречались, — обратилась Галина к Марианне. — Причем, совсем недавно. Не в польском ли посольстве на приеме?

— А ведь и верно! — Марианна с интересом посмотрела на нее. — Перед самым Новым годом.

— Да, на католическое рождество. — И Галина сочла нужным пояснить: — Я работаю во Внешторге, наш сектор курирует в том числе польское направление.

— А я дружна с Иреной Тромпчинской, женой помощника посла. Еще с учебы в МГУ.

— Я тоже ее прекрасно знаю!

Женщины разом заметно оживились, словно, обнаружив общих знакомых, стали друг для друга уже не посторонними.

Банник и Баринов помалкивали, прислушиваясь к их беседе. Налили себе еще по рюмке, Баринов закурил.

Видимо, вспомнив об истинной цели их визита в ресторан, Марианна сказала:

— Очень, очень рада знакомству с вами, Галина. Думаю, нам еще предстоит встречаться и встречаться!

И она повернулась к Баннику.

— А вы, Николай Осипович, удивительным образом похожи на одного моего знакомого, — Марианна снова обворожительно, в своем стиле, улыбнулась и потянулась к сумочке. — Я буквально как несколько дней с Байкала, там на Ольхоне побывала в гостях у Никиты Денисовича Мызникова — знаменитый на весь Союз шаман! Такая же бородка, усы, такой же пристальный взгляд... Да, особенно глаза похожи. Сфотографировались мы на память, я как раз хотела Паше показать, прихватила с собой.

Она достала сделанную «Полароидом» фотографию, но протянула не Баринову, а через стол Баннику. Тот мельком взглянул, хмыкнул неопределенно, передал Баринову.

Крупным планом на ней была улыбающаяся, оживленная Марианна, а рядом пожилой мужчина неопределенного возраста — бурят или якут, а может, тувинец или алтаец: так, на глаз, Баринов мог определять национальность только уроженцев Средней Азии. На голове мохнатый малахай, в руках большой бубен. Тоже улыбается, глядя в камеру.

Банник сухо усмехнулся, сделал знак вернуть фото назад. На этот раз вгляделся пристальней, снова усмехнулся.

— Н-да-а, — протянул он неопределенно, потом сказал, обращаясь к Марианне: — Постарел Никита, заматерел. А ведь мы с ним ровесники, даже родились в один месяц. — Прислонил фотографию к фужеру, откинулся на спинку стула. — Помнится, бороденка у него была жиденькая, так, три волосинки. А нынче вполне даже ничего. Ну да, он же по матери наполовину русский.

— Оп-паньки! — Баринов озадаченно посмотрел на него. — Ты что, Николай, его знаешь?

— Мне б да не знать! — живо откликнулся Банник. — Я с ним три сезона в тайге отходил — по Каменной Тунгуске, по Вилюю, ну и по Ангаре. Он мне свои премудрости показывал, с коллегами знакомил, а я за него по истории партии и научному коммунизму контрольные писал — Никита учился заочно в Иркутском лесотехническом... На Ольхоне, говорите, — он глянул на Марианну и в голосе промелькнули какие-то новые нотки, похожие на ностальгические. — Да-а, очень, очень даже любопытно было бы там сегодня побывать...

Времена те, самое начало шестидесятых, казались нынче светлыми, веселыми и до жути интересными. А может, они и действительно таковыми были — для него, во всяком случае. Энергия бьет ключом, голова полна идей, научный руководитель гений, невеста само совершенство и украшение мира, часов в сутках катастрофически не хватает — что еще надобно человеку для полного и безоглядного счастья?..

Отгуляли банкет по случаю защиты, а следом и свадьбу. Медовый месяц они с Кристиной единодушно решили провести в тайге — Прибалтика и Кавказ приелись с детства. Выбрали Байкал. И ни разу не пожалели.

В Иркутске удалось купить с рук «Казанку» в приличном состоянии с мощным мотором. Поднялись по Ангаре до озера, к истоку, прикоснулись собственными руками к знаменитому Шаман-камню...

Да, конечно, пешие и водные походы по Подмосковью и в окрестностях здесь казались воскресным пикником на даче. Но Кристина проявила себя настоящей «дочерью рыбака» — как частенько любила говорить о себе. На самом-то деле была она дочерью капитана рыболовного сейнера в Лиепае, но это детали. Не хуже Банника орудовала веслами и сидела у мотора, ловко управлялась на берегу с бивуачным бытом, даже двустволкой владела на приличном уровне.

Пару дней отдохнули в Листвянке. И не особо торопясь направились, снова водой, к Ольхону, самому большому острову на Байкале.

Как-то под вечер открылась бухта, в которую впадала небольшая речушка. Пора было устраиваться на ночлег, и Кристина повернула руль к берегу. На удалении, высоко на пологом берегу стояла юрта, курился небольшой костерок. Кристина осталась в лодке, а Банник направился туда — поприветствовать жителей, попросить разрешения расположиться рядом.

Думали — на ночь, а задержались до конца отпуска.

Хозяином юрты оказался шаман. Правда, выяснилось это лишь утром следующего дня, когда к тому «на прием» из селения неподалеку приехали верхами трое — мужчина с женщиной и молодой парень, их сын, у которого возникли какие-то проблемы со здоровьем. Банника в подробности не посвятили, да он особо тогда и не любопытствовал.

...Они сидели у костра, изредка подбрасывая, когда огонь совсем уж слабел, пару-тройку небольших полешек. Никита потягивал трубку, Банник дымил «Явой», запасливо прихваченной из Москвы — по опыту знал, что в провинции путного курева не найдешь. Сидели — и в большей степени молчали, чем говорили. Никита, похоже, размышлял о чем-то своем, Банник же просто наслаждался окружающим миром. Тишиной, нежарким солнцем, лесистыми скалами, синим небом...

Но вдруг Никита подобрался, медленно отложил трубку и предупредительно поднял руку, вглядываясь в сторону озера, к которому сидел лицом.

Потом сказал негромко:

— А ну-ка, Николай, тихонечко, только не резко, повернись-ка, посмотри назад... Да не туда, на сосну смотри!

На полпути от юрты к берегу стояла одиноко громадная вековая сосна. Наверное, лес когда-то подходил к самой воде, но потом поредел, отступил в горы. А она осталась — как память тех времен: могучая, с густой кроной, темно-медным, словно покрытым патиной, толстым стволом. И на самой ее верхушке сейчас сидела огромная, даже отсюда это было понятно, птица.

— Ого! — вполголоса сказал Банник. — Вот это орел! Никогда таких не видел, прямо гриф какой-то,

— Это не гриф, Коля. И не орел. Это, Коля, судьба.

Никита произнес эти слова нейтральным, почти будничным тоном, а у Банника словно мурашки пробежали по спине.

— Я ведь, Коля, сильный шаман. Ты давеча только к юрте поднимался, а я тебя уже почувствовал, и потому следить стал. Ты к костру сел — огонь словно заново вспыхнул, занялся. Ты в юрту вошел — мой бубен, что на стене висел, сорвался, упал тебе под ноги. Тут понятно стало, что не ошибся я, да только третьего знака стал ждать. И вот, дождался. Этот белохвостый орел по-научному зовется орлом-могильником. Птица редкая, живет на опушках, там, где степи начинаются, к озеру редко прилетает. А прилетает он посмотреть на нового шамана, который здесь объявился. Или родился, или просто из других краев пришел... Это судьба, Коля.

— Папа, ты никогда об этом не рассказывал!

— Ах, Галочка, милая! Много чего есть на свете, о чем я не рассказывал. — Банник вздохнул и потянулся за шампанским. — Вот так, ребята, и определили меня в шаманы.

«Да. Вот так и объясняется в тебе темное и чужое. Права старая цыганка... Но за каким же барьером оно прячется, что я не могу вытащить это наружу?»

Баринов не сказал ни слова, только внимательно и сосредоточенно следил, как под рукой Банника наполняются бокалы. Молчала и Марианна.

— А я всегда считала, что бубен у тебя как экспонат коллекции или просто украшение. Ну, как те африканские маски или деревянные божки из Мексики.

— Да нет, Галочка, не украшение, а необходимый инвентарь, — усмехнулся Банник. — Только я шаман не практикующий. За редким исключением.

Галина проговорила задумчиво:

— Помню, в детстве, когда болела, ты вечерами садился у кровати, начинал негромко отбивать на нем какой-то ритм. Становилось так хорошо и покойно, и я легко засыпала... А маме это почему-то очень не нравилось...

Банник кивнул на ее слова и обратился к Марианне.

— Никита довел мое обучение до четвертой-пятой ступени, но никогда не требовал, чтобы я свои знания и умения применял на практике.

Да, такой поворот Марианна явно не планировала.

Баринов внутренне усмехался, искоса наблюдая за ней. Хоть и достигла определенных успехов и вершин, однако ж оперативно реагировать на резко изменившуюся обстановку не научилась. Опыта маловато. И то сказать, в школах и университетах таких предметов не преподают. А жизнь, похоже, обходилась с ней более чем снисходительно. Теплично. Не научила, не подсказала.

Но все же она не смутилась, отреагировала достойно.

— Вы очень интересный человек, Николай Осипович. И как сейчас вижу, похожи на того шамана не только внешне. У вас, извините, энергетика очень схожа. Ну, или аура, как принято сейчас выражаться.

Подошел метрдотель.

— Извините, Николай Осипович. Там супруг Галины Николаевны, — он повернулся к Галине. — Константин Константинович просит передать, что ждет вас в машине.

А через несколько минут засобиралась и Марианна.

Баринов поднялся вслед за ней.

— Я провожу...

— Не стоит, Паша. Такси швейцар вызовет, доеду. Ты же знаешь, я женщина московская, самостоятельная... Позвони мне завтра, хорошо? — И повернулась к Баннику. — Всего хорошего, Николай Осипович! Спасибо за вечер. Было очень приятно с вами познакомиться.

Но Баринов все же пошел проводить ее хотя бы до машины.

— Ну и — как тебе результат? — спросил он негромко на выходе из зала.

— Все мы люди, все мы человеки — со слабостями, пристрастиями и прочими недостатками. Но — в то же время — и со своими достоинствами, — туманно ответила она.

— Ладно, ладно, — Баринов решил не церемониться. — Со мной ты эти астрологические штучки брось. Что с Банником-то?

Марианна вздохнула.

— Не могу я вот так, с ходу. Подумать надо, осмыслить. А если предварительно — удивила меня, если можно так выразиться, конфигурация его подсознания. Какое-то оно... мозаичное, что ли. Как будто составное...

— Понятно. Ну, хорошо, определишься — звони!

Когда Баринов занял свое место за столиком, Банник сказал:

— Ну что ж, будем считать, интересный вечерок получился.

— Вот-вот, — отозвался Баринов и посмотрел на Банника насмешливо. — Чем больше с тобой общаюсь, тем больше узнаю всякого разного... любопытного. Иметь в друзьях шамана — это престижно. Только честно — ты шаман светлый или темный?

— Цветной, — усмехнулся Банник. — Или, скорее, разноцветный. А что?

— Понимаешь, когда-то, давным-давно, общались мы по душам с одним тоже шаманом. Пытался он донести до меня идеи традиционного, как он выразился, шаманизма. Говорил о том, что изначально наши мысли напитаны темнотой и невежеством, что всю жизнь мы копим в себе недуги, которые отражаются на уме, душе и теле. Путь темного шаманства — поощрять эти процессы, направлять человека по пути вреда и причинения боли. Задача же светлого шамана научить человека любить, относиться к себе подобным с сочувствием и уважением, мыслить позитивно и созидательно.

— Как все просто у него получается — светлый шаман, темный шаман. Кто-то только помогает людям, кто-то только вредит им... Я не тот и не другой, Павел Филиппович, я — сам по себе. Я не практикующий... Кстати, эта твоя приятельница весь вечер активно пыталась копаться в моих мозгах. Понимаю, с благородной целью — выяснить мою окраску. Пришлось довольно-таки сильно и грубо ответить на ее изыскания, надеюсь, что поняла и усвоила.

Баринов смутился.

«Н-да-а, выдержка у Банника железная. И тактичность с вежливостью на уровне, раз ответил Марианне не вслух, а так же ментально. Вслух высказал мне. Получается, понял, что мы с ней в сговоре, догадался, почему и зачем оказались в ресторане».

— Ладно, закончим на этой ноте, — Банник слегка поморщился. — Шаманство, Вуду, знахарство, ведьмы, оборотни... все это издержки молодости. Сейчас у нас с тобой дела поважнее.

— Слушай, Николай, тебя, случайно, не в тайге подстрелили?

Банник внимательно и серьезно посмотрел на Баринова.

— Нет, не в тайге. Если тебе так интересно — в латиноамериканской сельве. Точнее, в Перу. Я там пытался подобраться к колдунам, исповедующим Вуду, есть такая то ли религия, то ли секта. Ну и провести по возможности сравнительный анализ учения Вуду и нашего сибирского шаманства. Да на свою беду вызвал подозрения у тамошних повстанцев, или у наркобаронов. А может, у самих этих колдунов... Если хочешь, как-нибудь расскажу. А можешь Шишкова расспросить. Сам раненый, он до лагеря меня на горбу километров пять тащил.

Вопреки утреннему настроению суббота оказалась результативной.

Но если ужин оставил место для размышлений, то эпизод после «Националя» Баринову решительно не понравился и заставлял насторожиться.

Они направились пешком к Пушкинской площади. Благо, погода выдалась неплохая, апрельская. Как там, у барда — «стали звезды и крупнее, и добрее»... Хотя, конечно, какие звезды на улице Горького, пусть даже вечерней.

Миновали Моссовет. Разговор вели пустяковый, но занимательный. Он даже не запомнился толком, то ли об альпинистских вылазках, то ли о пеших походах, то ли о плюсах и минусах городской и сельской жизни... Банник что-то рассказывал увлеченно, не заметил как дорогу заступил некий, похоже, под легким шофе гражданин — кургузое пальтишко, зимние ботинки, велюровая шляпа, пузатый портфель... Ну, классический образчик бедолаги-командированного, волей судьбы и начальства избавленного на время от домашнего присмотра, да еще в самой столице! Что он хотел — справиться ли, как пройти на Красную площадь, к ГУМу, или к ближайшей распивочной — бог весть. А к Баннику он обратился, видимо, потому что они с Бариновым были, пожалуй, единственными, кто в этот час шел по центральной улице вальяжно и неторопливо, не вприпрыжку, не на третьей-четвертой передаче. Встречным и попутным торопыгам они не мешали, те привычно лавировали в людском потоке, потому как даже приезжие быстро обучались этой нехитрой практике держать в толпе дистанцию — что на улицах, что в метро, что в магазинах. Что в Москве, что в Ленинграде, что в Киеве, Риге или Минске... А у аборигенов, как известно, эта привычка закреплена на уровне, пожалуй, безусловных рефлексов.

Словом, бедолага попытался обратить на себя внимание, открыл было рот, но Банник, не вынимая рук из карманов пальто, не прерывая рассказа, слегка отклонился, нахмурился, мельком глянул на мужика — и в следующий миг прохожего как пнули в живот. Он согнулся, резко подался назад, семеня ногами, выронил портфель и с размаха сел на тротуар... Банник ничего этого не заметил, продолжил путь, повернув голову к Баринову, продолжая разговор. Ну, вроде бы на ходу слегка отстранил заступившего нечаянно дорогу чуть подвыпившего прохожего — мимоходом, не акцентируя внимания ни на нем, ни на обстоятельствах. Спроси прямо сейчас, кто попался на пути, он искренне стал бы утверждать, что никого не было, шли они, мол, и шли, их никто не задевал, они никого не трогали...

Через несколько шагов Баринов оглянулся. Мужчина так и сидел на тротуаре, спешащие люди обтекали его справа-слева, чуть не перешагивая через него, через шляпу и портфель, валяющиеся по соседству.

Это что же, Банник потерял над собой контроль?.. А вообще, контролировал ли он себя с самого начала?.. Или, может, вполне сознательно использовал ментальный удар?.. Мужичонка-то действительно вида затрапезного, пусть не бомж, не попрошайка, но вид его явно оскорбителен для куртуазной и снобистской натуры.

Вот и задумаешься: что, если и тех, кто станет не нужен, или просто не вовремя возникнет на пути, уважаемый Николай Осипович с такой же легкостью сметет, и даже не заметит этого... Так? Скорее всего, именно так.