Темна вода во облацех

1

К Баннику их не пустили.

Вернее, не пустили Баринова, а Шишков, сделав знак подождать, по-свойски, даже не скинув куртки, поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Вернулся минут через двадцать.

— Николай Осипович спит, — сказал он вполголоса. — Меня заверили, что страшного ничего: переутомился, перенервничал — бывает... Вас куда отвезти, домой?

— Да, пожалуй, — подумав, ответил Баринов. — А ты как?

— Такое дело, Павел Филиппович... Я тут прикинул, обстановка складывается не слишком острая, а при Николае Осиповиче я сейчас нужнее. — Он вопросительно посмотрел на Баринова, дождался ответного кивка и с облегчением выдохнул. — А вы, если что, постоять за себя сможете. И очень даже успешно... А я тогда заскочу на минутку до дома, до хаты — и назад.

Потом, уже в машине, он сочувственно покосился на Баринова:

— Отдохните, Павел Филиппович, хорошенько. Не хватает, чтобы и вы в больничку загремели. А завтра в обед я за вами снова заеду.

Несмотря на предписанный постельный режим, Банник сидел в холле, примыкающим к палате, под развесистым олеандром — при очках, авторучке и куче каких-то бумаг, разбросанных по журнальному столику.

— Э-ге-ге, битому-то неймется! — Баринов пожал руку, ощутил почти такой же крепости ответ, и от сердца несколько отлегло. Действительно, серьезного, видимо ничего нет.

— Ну, садись, коль пришел! — Банник собрал бумаги в аккуратную стопку, сунул в кейс у ножки стола. — Извини, угостить нечем, порядки нынче ввели драконовские.

— Обойдусь. Ты-то сам как? Жив-здоров?

— Да, в общем, слегка жив, чуть здоров. Почти в норме, — отмахнулся Банник. — По крайней мере, лучше, чем твой Иван. Все же забрали его у тебя, так?

— Ты мне вот что объясни, зачем он так спешно им понадобился? Он же сам ничего объяснить не в состоянии — ноль, пешка! Все равно, что расспрашивать арифмометр, как тому удается два умножать на два!

В холле появился Шишков. Он подошел, сел в кресло рядом. Банник мельком глянул на него и снова повернулся к Баринову.

— Тут многие завязаны, и у каждого свой интерес. Захаров, например, хочет показать товар лицом, подтвердить те огромные денежки, которые на него тратятся, и под шумок урвать еще... Думаю, поначалу выяснит для себя, на что способен Иван, потом устроит шоу для заинтересованных лиц.

— Думаешь, или знаешь?

— Думаю, что знаю.

— Но он бы мог поговорить со мной, с тобой, объяснить ситуацию...

— И ты бы согласился? — Банник насмешливо прищурился. — А вот вторая, сопутствующая цель — указать надлежащее место зарвавшимся «яйцеголовым», уж больно много стали мнить о себе последнее время.

— Ну, хорошо. Положим, сломает он Ивана, подчинит целиком и полностью. Что, кстати, нетрудно. А потом? Он же неглупый человек, должен понимать, что нельзя строить политику, опираясь на единичный случай. Иван уникален, второго такого нет!

— А что мешает отловить по Союзу еще десяток таких Иванов? — вступил в разговор Шишков. — Возможностей у Захарова гораздо больше, чем у вас, Павел Филиппович. Кого-то заберет себе, кого-то отдаст вам — для детальных исследований. Поддержать, так сказать, фундаментальную науку.

Да-а, и ведь крыть-то нечем... Логично и непротиворечиво.

— Что ж, нечто в этом роде я и ожидал с самого начала. — Баринов посмотрел на собеседников. Разговор серьезный и принципиальный — не только для него, но и, пожалуй, для них. — Так что получается, ребята, сливаем воду? Переквалифицируемся в управдомы?

Банник пытливо посмотрел на него.

— Один раз ты уже отказался войти в обойму. И — очутился в Киргизии.

— Хочешь сказать, что теперь зашлют на Колыму?

— Возможности у Захарова действительно большие. — Банник задумчиво простучал пальцами по столешнице какой-то бравурный марш и решительно поднялся из кресла. — Давай-ка, мил друг, пройдем в палату.

Он пропустил вперед Баринова, плотно прикрыл дверь. Баринов огляделся и присвистнул.

— Да у тебя в футбол играть можно.

Огромная комната, даже, пожалуй, зал, высокой сводчатой аркой делилась на две части — жилую и спортивную. Два панорамных окна в глубине, обширный эркер при входе. По ту сторону арки располагался альков с двуспальной кроватью, шкаф, письменный стол. А здесь, сразу за порогом — шведская стенка, велотренажер, беговая дорожка...

— А Шишков?

— Он там «на атасе» побудет, — отмахнулся Банник. — Ты думал, почему левитировали обязательно используя какой-либо предмет в качестве опоры — ковер, ступу, метлу?.. А я теперь знаю. Иначе пятки поджаришь, или просто-напросто что-нибудь себе отхватишь. Или ползадницы, или чего серьезнее.

Стоя посреди палаты, Баринов демонстративно оглядел далекий потолок.

— Приспичит левитировать — привяжи себя за ногу к кровати. А то, как бы башку не разбить.

Не обращая внимания на выпад, Банник прошел в угол за велотренажер, отодвинул ширму, поманил Баринова.

— Смотри. Обыкновенные электронные медицинские весы, так? Теперь гляди сюда, — он ткнул пальцем в серый экранчик и стал на площадку, прикрытую выступающим куском фанеры. — Сколько?

— Ну, восемьдесят шесть шестьдесят три... И что?

Банник, глядя прямо перед собой, заметно напрягся, даже пальцы свел в кулаки. А цифры на экранчике побежали — восемьдесят... семьдесят... пятьдесят... И замерли — тридцать три двадцать пять...

Банник шумно выдохнул, расслабился, повернул голову к Баринову, улыбнулся:

— Ну, как?.. Прогрессирую, однако, утром догнал только до сорока пяти килограммов.

Н-да-а, времени в санатории Николай Осипович не терял... А Ваньку валял — «я-де на больничном»! Может, с дальним прицелом... А какой у него может быть прицел — тоже интересный вопрос.

— Ладно, все понятно. Слазь.

— Сейчас, нагрузку сниму. А то фанерка улетит к чертовой матери, она у меня вместо ковра-самолета. — Цифры побежали назад — сорок... пятьдесят... семьдесят... восемьдесят шесть шестьдесят три...

Банник сошел с площадки весов, победно хлопнул Баринова по плечу.

— Вот так-то, коллега!

Баринов вспомнил, как недавно демонстрировал Баннику свое умение метать «шаровые молнии», усмехнулся про себя.

— Отвечу твоими же словами — лихо, очень лихо. Впечатляет. Значит, ты уже освоил... ну-у... скажем, захват предметов и их перемещение. На фанерку снизу давишь?

— Ага. Весь фокус — как можно четче представить сам предмет и направление воздействия на него. Ну и, конечно, регулировать силу воздействия.

— Что-то мы с тобой, Николай Осипович, стали смахивать на фокусников в отставке. Собираются пенсионеры и начинают друг перед дружкой выпендриваться.

— Ну и, кто — кого? — заинтересованно спросил Банник, проигнорировав достаточно прозрачный намек. — У тебя, что ли, еще что-то в запасе, а? Показывай, не менжуйся!

Он с нескрываемым любопытством посмотрел на Баринова.

— Нет у меня ничего, — устало сказал Баринов и покачал головой. — И такое чувство: было бы — ни за что не показал, и себе приказал бы забыть!

Банник взял его под локоть, провел в эркер, к креслу около панорамного окна. Сам сел рядом.

— Ладно. Нет — так нет... У меня к тебе деловое предложение. Раз путь на территорию института нам с тобой заказан, продолжим сеансы прямо здесь.

— Ты забыл, чем последний закончился?

Банник хитро прищурился.

— А как же любимое римское право? «После этого — не значит вследствие этого»!

— Ты бы угомонился, Николай Осипович. Остепенись. Пора. Иначе доведешь себя до Ваганьковского, а меня — до цугундера.

— Ну, прямо-таки — Ваганьковское, — поморщился Банник.

— А ты что, намылился на Новодевичье?.. Опамятуйся, Николай! — Баринов оттопырил нижнюю губу. — Куда суешься? Ты ж двумя ногами уже там был, за хвост ухватили, еле вытащили.

— Эх, Павел, Павел! Все-то ты понимаешь, жаль — не до конца. Лежа здесь я много чего передумал: и от начала в конец, и из конца в начало. Утверждать, что кое-что переоценил, не стану, однако на многое стал смотреть по-другому. Например, раньше не боялся, а сейчас боюсь — вдруг чего-то не успею? Вот и тороплюсь.

— Ага! Лучше, мол, горячей крови раз в жизни напиться, чем сто лет питаться мертвечиной, — Баринов усмехнулся. — Старая философия. Но право на существование имеет... Другое скажи — не кажется ли тебе, что мы слишком увлеклись сопутствующими эффектами — телекинез, пирокинез... теперь вот левитация. А основное забыли!

— Имеешь в виду эффект Афанасьевой-Банника?

— Именно. Ведь с этих странных снов все и началось.

Банник покивал, соглашаясь. Но сказал неожиданно другое.

— Ты не сильно переживай, что пока тебе в лабораторию хода нет. Может, оно и к лучшему. Отдохни, наберись сил... И ко мне почаще приезжай. Погуляем, пообщаемся, а потеплеет — на рыбалку сходим. Места здесь отменные.

Банник вышел за ворота проводить до машины, даже махнул вслед рукой... Да так и остался стоять, задумчиво глядя на пустое шоссе.

Если по большому счету — прав ведь Павел, черт дери. Всю жизнь он относился к своему здоровью если не наплевательски, то просто не придавал ему слишком большое значение. А зачем специально заботиться о нем, если здоровье, слава богу, ни разу не подводило!.. Именно так бывает в молодости. И силенок хватает, чтобы отработать в лаборатории сутки плюс еще день, на ходу перехватив пару-тройку бутербродов, но зато выпивая по банке растворимого кофе, а потом еще умудриться провести разнообразно вечерок с очередной пассией... И наутро, едва продрав глаза, снова нестись в лабораторию, беременным новой идеей, которая зародилась в голове неожиданно, в кратких перерывах бурного вечерочка...

Всю жизнь он относился к своему здоровью как к некоему инструменту для достижения главной цели.

А главная цель... А какая у него главная цель?.. Приходится признать: менялись времена — менялись цели. И наравне со здоровьем, инструментом служили сначала кандидатская диссертация, потом завлабство, потом докторская, потом директорство... Цели менялись, и главное в жизни постоянно переформатировалось...

Но вот прозвучал звоночек.

Надо признать — стало страшно, когда осознал себя в реанимационной палате.

Не страшно было, когда пуля из АКС-47 подбросила в воздух и шмякнула о толстый ствол пальмы, когда Шишков, сам раненый в руку, тащил его на закорках пять километров до лагеря. Не страшно было, когда на шестой день пурга закончилась, а с ней закончились и продукты, и питание для рации, а до стойбища, где оставили вертолет, полтораста верст тундрой. Не страшно было, когда старый шаман Данила Гаврилович Дугин с Нижней Тунгуски показывал свои фокусы по перевоплощению в медведя и обратно. Не страшно было испытывать на себе режимы что биогенератора, что нейрошокера... Да и другие моменты выпадали, когда могло стать, как говорят в народе, чревато. Жутковато бывало на душе, это так, однако — не страшно.

А вот сегодня, сидя в тепле и благости, принялись в разговоре жонглировать Ваганьковским да Новодевичьим — и стало как-то явно не по себе. Как-то сразу представился тот тусклый серый полдень, когда опускали в яму Кирилла Витольдовича.

2

Оказывается, в пятницу вечером Лиза укатила в Ленинград. Она взяла за правило раз в месяц проведывать дочерей. А вернулась утром в понедельник с известием, которое форменным образом ошарашило — Татьяна и Галина собрались замуж!.. Обе! Сразу!.. Да еще тоже за близнецов, выпускников высшего военно-морского инженерного училища!

Безусловно, девочки взрослые, без пяти минут военные медики, но замуж...

— Милый, — с нежными интонациями сказала-пропела Лиза. — А скажи-ка мне, пожалуйста, в каком возрасте женился некий Павлик Баринов? А некая Лиза Терентьева, во сколько выскочила замуж?

— Ну-у, это совсем другое дело, — неуверенно проговорил Баринов.

— То самое, милый, то самое! — Лиза засмеялась, потрепала его по голове. — Так что, готовься, отец, свадьба в мае!

— Так быстро? — удивился Баринов. — Гм-м, веселое дело... А что, подождать нельзя? Вот закончат академию...

Лиза покачала головой.

— Им еще год, а у ребят скоро выпуск. Хорошо, если направят в Северодвинск, а если в Комсомольск-на-Амуре? А так, скорее всего, попадут на Балтийский завод, они же инженеры-корабелы. Хорошие ребята, мне понравились.

— Так ты и с ними познакомилась?

— Естественно! Еще в прошлые приезды. Подожди, сейчас фотографии принесу.

Лиза выглядела так оживленно-приподнято, так неподдельно заинтересованно, почти с вдохновением рассуждала о близком замужестве дочерей, что Баринов решил на время умолчать о своих перипетиях. Скажем, до вечера... Изменить она ничего не в силах, так пусть хотя бы день побудет в радужном настроении. Событие-то, действительно, выдающееся, неординарное.

К его новостям Лиза отнеслась с пониманием, но неожиданно спокойно. Во всяком случае, выслушала внешне без каких-либо крайностей. Подумав, спросила: «Что планируешь предпринять?». А когда он, пожав плечами, ответил: «Ничего. Буду ждать, когда хоть что-то прояснится», помолчав, согласилась: «Видимо, единственный вариант. Слишком все неопределенно... и непредсказуемо».

От Банника известий не было, а он обещал сообщить, если узнает что-либо новенькое.

Из НИИ — тоже глухо. Собственно, какой-либо весточки можно было ожидать только от Марата, в крайнем случае — от Игумнова или Никулина. Или Арзыбова. Значит, скорее всего, такой возможности у них нет... Блокада?..

За эти дни несколько раз Баринов набирал номер приемной, но в трубке звучали только длинные гудки. А когда он попытался через коммутатор позвонить в «свой» коттедж, после нескольких гудков что-то щелкнуло, и наступило полное молчание. И больше коммутатор не отзывался вообще.

С намека Лизы сделал Баринов попытку вернуться к незаконченной монографии, там и оставалось-то три-четыре главы. Тем более, что наметки, черновые варианты сохранились, все под рукой... Но — работа не пошла с первых минут. Неинтересно. Не затягивало. Вчерашний день, отработанный пар. И после трехдневных усилий — отчетливое ощущение бессмысленности любых попыток ее реанимировать.

На вечер среды Лиза принесла билеты в Малый театр, давали «Царя Федора Иоанновича». В воскресенье запланировали поход в Третьяковку.

К удивлению, чтение далось без труда.

Правда, ни Лондон, ни Стивенсон, ни даже Чехов с Буниным не завлекли. А вот «Ярмарка тщеславия» Теккерея перечитывалась с удовольствием. Получилось даже на какое-то время забыться, отвлечься от сиюминутности.

Слоняясь по квартире, обнаружил на столе у Лизы новенькую, призывно пахнувшую типографией книгу Василия Белова, роман «Всё впереди». Писателей «деревенщиков» Баринов не понимал, а тут неожиданно заинтересовался. Не из-за художественных достоинств, привлек сюжет. Талантливый ученый-физик, но — измена жены, конфликты на работе, явные и неявные предательства вчерашних друзей... как результат — ломается, спивается, превращаясь чуть ли не в бомжа. Волей судьбы становится деревенским жителем, возвращаясь к своим истокам, и через это очищается, находит новые идеалы и возрождается другим человеком... Современная сказка.

А может, и ему рвануть в Сосновку?

Браслета, как на Иване, слава богу, нет. И гусей не должен раздразнить: Сосновка — почти Москва, по крайней мере, ближнее Подмосковье. Как стало сейчас модно говорить — его «малая Родина»... А истоки... А что истоки — он их носит в себе, никогда от них не отрывался и не отрекался.

В принципе, можно было бы взять Николая, да прогуляться по глубинке, развеяться. Обоим полезно подышать свежим воздухом. Правда, по весне дороги там — черта лысого проедешь. Трактор нужен, или БТР.

Дозвониться до Шишкова труда не составило, похоже, тот дневал и ночевал в санатории. Лучшей сиделки — или телохранителя? — Баннику вовек не найти.

Встретил его Банник ворчливо — дескать, новостей все равно никаких нет, от работы отвлекаешь по пустякам. Еле удалось вытянуть на легкую прогулку по парку, даром, что день выдался солнечный, теплый, почти безветренный.

Потом уютно устроились в беседке. Шишков заботливо принес трехлитровый термос с крепким горячим чаем, гору солидных бутербродов...

Не сговариваясь, профессиональных тем не касались, даже намеком. Шишков лишь изредка вступал в разговор, сидел шагах в трех почти незримо и неслышно.

Начали прощаться, когда солнце скрылось за верхушками елей и заметно посвежело.

Банник неожиданно сказал:

— Попробую сделать Юрке Захарову небольшой укорот. Завтра у меня аудиенция на Старой площади.

— Так погоди, Николай, суббота же завтра.

— О серьезных делах с серьезными людьми можно говорить только по субботам, — усмехнулся Банник. — В остальные дни у них времени не хватает. Так что послезавтра жду.

Дома обнаружился приятный сюрприз.

В прихожей стоял впечатляющий дух печеного, а на кухне Баринов застал Лизу и Коровникова.

— Вовремя ты, очень вовремя! — Лиза поднялась из-за стола. — Мы чаи гоняем, а тебя сейчас кормить начнем. Василий Петрович учит меня кулебяки печь, одна уже готова — с мясом и грибами, а вторая с рыбой, яйцом и картошкой!

Коровников поначалу смущался, отвечал на расспросы односложно, уклончиво, но к середине ужина разговорился.

Днями стало ему почему-то смутно и муторно, беспокойно, одним словом... Прикинул, проанализировал — вроде бы ни с какой стороны ничего такого эдакого не грозило. У детей все в порядке, у внука норма. И самому, слава Богу, грех жаловаться... Но вот гнетет что-то, на душе тяжко.

А в ночь на субботу приснился Павел Филиппович. Как-то нехорошо приснился: ругался сильно на кого-то, а сам худой, бледный — ну, как после той аварии. И почему-то в лохмотьях — чистый, извините, бич! Ну, или бомж — по здешнему.

Пусть уж простит Павел Филиппович старика, но раненько утром поехал он к той самой, небезызвестной Вите Ионовне в Молдавановку. Встретила она, конечно, не сильно приветливо, но когда узнала, об ком речь, помягчала. Ничего не обещала, но сказала — жди!

А через два дня объявилась у него во дворе — на черной «Волге», да с эскортом чуть не целого табора. На этаж не поднималась, пригласила к себе в машину. Без обиняков сказала, что нужна, мол, Павлу Филипповичу помощь. Телом-то он здоров и разумом тверд, но на душе серьезные раны. В большом он волнении, в смятении и тревоге, мысли его, путаные и расстроенные, мечутся и скачут... и вообще.

Ну вот, не мешкая, созвонился с Лизаветой Ильиничной, нашел у нее понимание, одобрение и согласие... Значит, права оказалась старая цыганка... Правда, он все больше специалист по исцелению телесному, но отмечал неоднократно: если вовремя поддержать человека в физическом плане, то и душа у того постепенно исцеляется. Не так быстро, но все же, ибо сказано: «В здоровом теле — здоровый дух!»

— Нда-а, дела-а... Значит, ты, Василий Петрович, на самолет и в первопрестольную...

— Ну а что тут такого, Павел Филиппович? — Коровников в поисках поддержки повернулся к Лизе. — Москва — не Анадырь, всего-то четыре часа лету.

— Так-то оно так, — Баринов повертел в руках вилку, отложил в сторону. — Знатная у вас, ребята, кулебяка получилась, мастера... Кстати, Петрович, про дух и тело на самом деле звучит следующим образом: «Mens sana in corpore sano — avis rara». Что дословно означает: «В здоровом теле здоровый дух — редкая удача»... Но это так, к слову.

— Вы же знаете, Павел Филиппович, с латынью у меня нелады, — засмущался Коровников, но Баринов его словно не слышал.

— У нас принято цитаты вырубать топором — в своих интересах, разумеется. Любят, например, приговаривать: «Пьяному море по колено», и стыдливо отбрасывают вторую половину: «А лужа — по уши!»... Однако не о том речь.

Баринов внимательно посмотрел на Коровникова.

— Огромное тебе спасибо, Василий Петрович, за беспокойство и заботу. Твою помощь я с благодарностью принимаю. Но не обессудь, буду просить попользовать еще одного товарища. Он год назад инфаркт перенес... Как ты, не против?

— Отчего ж, раз надо. Но начнем с вас. Можно прямо сей секунд, если не возражаете, — Коровников перевел взгляд на Лизу, та одобрительно кивнула.

3

Первый сеанс растянулся часа на полтора.

Минут тридцать Коровников потратил «на ознакомление с пациентом», после чего мягко выговорил Баринову:

— Некачественно к организму относитесь, Павел Филиппович. А он ведь у человека один-единственный, другой-то взять неоткуда!.. Ну да ладно, передохну чуток — и начнем, помолясь, ему целостность восстанавливать.

В нужности и полезности его действий Баринов не сомневался. Были прецеденты, на собственной шкуре — Коровников «правил» ему коленный сустав, поврежденный некогда в горах, потом выхаживал после автомобильной аварии, той самой, в которой погибла Афанасьева...

Условились о двух ежедневных сеансах — утром и вечером, перед сном. Ну а сколько процесс займет календарно, сказать пока трудно. Там видно будет!

— Только вот что, Павел Филиппович... Если ваш товарищ такой же серьезный пациент, на три сеанса в день меня не хватит. — И Коровников смущенно пояснил: — Мне после каждого еще ж восстановиться требуется.

В эту субботу Лиза работала, и они вдвоем отправились смотреть Москву — оказалось, что Коровников в столице никогда не бывал. В воскресенье роль гида взяла Лиза. Шишков заехал за Бариновым ближе к обеду.

Они снова гуляли по безлюдным дорожкам старого парка, который словно располагал к доверительным беседам.

— Укорот, пожалуй, получили мы все, — задумчиво сказал Банник, завершая краткий рассказ о вчерашнем визите. — Пока финансовый. На будущий год сняли двадцать процентов, на восемьдесят девятый — тридцать три. А когда финансы поют романсы — начинают трещать чубы и лететь головы. Истина непреложная. Вот Захаров и форсирует события.

— И насколько серьезно сокращение ассигнований скажется на нашей с тобой работе?

— Боюсь, это только начало куда как большего... Понимаешь, спутник, что для меня новосибирцы под БГБ-8 проектировали, задвинули. Собственно, проектные работы практически закончены, в Красноярске начали монтаж двух экземпляров уже в железе. В девяностом планировался запуск. А на прошлой неделе приехал Балабанов, говорит, со стапелей оттащили в угол, накрыли какой-то холстиной... Если уж на оборонку, на космос денег не стало хватать, на науку...

— Значит, надо играть на опережение. Необходим прорыв, Николай Осипович. Теория и практика мелких шажков, как и маленьких дел отныне не для нас. Разделим сферы: ты остаешься на теории, я беру на себя практику. Точнее — прикладное применение тех явлений, которые пока мы не только не можем объяснить, но даже понять. В конце концов, используют люди силу тяготения, не представляя, что такое гравитация!

— И снова боюсь, не получится заняться практикой. Во-первых, дефицит объектов.

— А Иван? А семейка Пеструхиных из Саратова?

— Пеструхины пока вещь в себе. А Иван... Помнится, Шахрезада очередной рассказ частенько заканчивала словами: «И это всё о том человеке». Думаю, в нашем случае, к сожалению, можно сказать то же самое. Дурака Долгополова он понял слишком буквально, испугался всерьез. А в состоянии аффекта и коттедж снесешь, и вышку повалишь, и человека по стенке размажешь. Потом, когда понял, что натворил, испугался еще больше. И нынче сидит парень на корточках сутками в уголке палаты, развесив сопли, никого близко не подпускает — верещит как заяц. Под себя ходит.

— Сам видел или от Захарова узнал?

— От него.

Нда-а, жалко парня. Очень жалко. И помочь-то нечем. Еще одна жертва.

Что-то слишком много несчастных случаев вокруг. И смертей... Случайность? Закономерность? Следствие?.. Очень не хотелось бы думать, что — последнее.

А работать-то надо.

Лыко-мочало, начинай сначала... Методы только менять придется. В этот заход, похоже, собрали пену, потому как кто из серьезных людей откликнется на газетную публикацию с отчетливым желтым привкусом? Например, Афанасьева написала бы в «Труд» письмо с просьбой о помощи? А Олег? Не говоря уже о Баннике...

«Дорогая редакция! У меня на чердаке который год раздается внутренний стук пополам с треском, а также протяжный свист с переливами. Сообщите, как ученые объясняют такое явление?»... Вот и вытянули опять пустышку.

Но Мария Запевалова-Семенихина, скорее всего, написала бы. А Платон Сивохо написал определенно.

— Хорошо, давай тогда говорить по-простому, ну, вроде как мычать или квакать. Что во-вторых?

— Во-вторых, прямо по древней частушке из нашего детства: «Наш товарищ Берия вышел из доверия, и товарищ Маленков надавал ему пинков»... Но тут начинают работать нюансы — Баринов из доверия вышел, Долгополов доверия не оправдал, а Банник доверием злоупотребил. Посему и оргвыводы последуют разные. К тебе, например, приставят комиссара, будешь работать под плотным контролем.

— А ты?

— Так ведь я лишь злоупотребил, а ты — вышел. Улавливаешь разницу?

— А не соглашусь?

— А оно тебе надо?.. Ты тут про теорию и практику распространялся, эффект Афанасьевой-Банника вспомнил... Ладно, отступлю от правил: скажу не то, что знаю, а то, что нутром чую. Нам с тобой надо время выиграть, ибо грядут большие перемены.

— «Запирайте етажи, нынче будут грабежи»?

— Что-то вроде.

— Это тебе вчера сказали?

— Намекнули. Да и вообще, в воздухе носится... Словом, так: работай в институте по утвержденной тематике, а на стороне примемся партизанить — ты да я. Пока я на больничном, но скоро переведут в инвалиды. Официальную должность уже вряд ли получу, разве что синекуру — советника по науке в каком-нибудь занюханном НИИ. Может даже, в своем родном... И не будем тянуть кота за хвост. Как говорится, раньше сядешь — раньше выйдешь.

— Ага. Но справедливо и обратное: раньше выйдешь — раньше сядешь.

Банник ничего не ответил, остановился посреди аллейки, отдыхая, переводя дух. Эмоциональный разговор, да на ходу требовал слишком много сил.

Баринов выждал с полминуты, тактично поглядывая по сторонам. Ну что ж, подходящий момент, лыко будет в строку.

— Кстати, тут в Москве объявился мой старинный знакомый, травник-целитель. Экстрасенс в некотором роде. Пока подштопывает меня, а в конце недели готовься и ты.

— Что за блажь? Только знахарей мне не хватало!

— Ваше мнение, уважаемый Николай Осипович, никто не спрашивает. Так что, извини — подвинься. Сам признал, твое дело нынче такое: прочирикал — и в стойло... Я же сказал — готовься!

4

Коровников ткнул пальцем в круглый шрам под правым соском.

— Пчелка укусила? — Не дожидаясь ответа, развернул Банника спиной. — Ага, а здесь, значит, она вышла, это хорошо... Так и запишем: иных особых примет не имеет.

Он отступил на шаг, прищурясь, внимательно оглядел Банника с головы до ног.

— Теперь, Николай Осипович, ложитесь. Будем анализировать вас по частям.

Баринов и Шишков расположились в эркере, там, где указал Коровников, и мало что видели из-за спины знахаря, колдуна-целителя-травника.

Коровников склонился над пациентом. Его руки, казалось, хаотично, без видимой системы, но явно подчиняясь какому-то неведомому порядку, без суеты и спешки бродили по телу лежащего, то ненадолго задерживались на какой-либо области, то снова начинали двигаться дальше, то возвращались назад... Вот он отрывисто приказал пациенту поднять правую, потом левую руку, согнуть, потом выпрямить ноги в коленях. Затем заставил повернуться на правый, на левый бок, лечь на живот...

Все происходило точь-в-точь, как насколько дней назад, когда он таким же манером обследовал самого Баринова... И снова Баринов отметил, что Коровников ни разу не коснулся пациента, неизменно сохраняя небольшой, порой еле заметный просвет между ладонями и телом.

А вот Шишкову такая картина была, видимо, в диковинку. Он смотрел напряженно, во все глаза, временами даже дыхание задерживал...

Коровников укрыл Банника простыней, сел на стул рядом с кроватью.

— Так что, Николай Осипович, будем, значит, вас целить. — Говорил он негромко, но так, чтобы слышали все. — Про сердечнососудистую умалчиваю, сами знаете. Кроме того — рубцы в правом легком после огнестрела, печень увеличена на треть, проблемы с поджелудочной, камешек в правой почке. Далее всякая мелочь: хронический бронхит курильщика, не слишком удачно сросшееся правое предплечье и ключица, сдвиг пятого позвонка, порванная связка под левым коленом... Ну, язвочка в передней части желудка неплохо зарубцевалась, надеюсь, не беспокоит. Аппендикс вам резал, извините, коновал. Это дело тоже поправимое...

Он встал, подошел к зрителям.

— Сергей Сергеевич, не в службу — в дружбу. У меня там, в сумке, термос, плесни нам с Николаем Осиповичем по кружечке, а?

Садиться не стал и, принимая из рук Шишкова чашку с парящим отваром, продолжил негромко:

— Вы, граждане, не обижайтесь, но придется часок-полтора погулять. Дело-то деликатное, а ассистенты мне не требуются.

После сеанса, затянувшегося почти на два часа, Коровников наотрез отказался от ужина, который Шишков организовал в одном из залов санаторской столовой.

Тот не настаивал. Вид Банника, словно заторможенный, полусонный, заметно его обеспокоил. Да и сам Банник, похоже, не очень стремился к общению.

В итоге Шишков даже не повез их в Москву. Извинился и проводил к санаторной же, дежурной «Волге».

Коровников молчал дорогой, даже задремал на заднем сиденье. Щадя его, Баринов разговор тоже не заводил. Похоже, сил Василий Петрович на нового пациента потратил немало. Во всяком случае, выглядел он более утомленным, чем после сеанса над самим Бариновым, или, скажем, после подобных с другими пациентами — в свое время Баринов присутствовал на многих его приемах. Клиентура-то обширная, ехали к нему за исцелением не только с севера и юга Киргизии, но и из Казахстана, из Курганской, Оренбургской, Новосибирской области, даже с Урала и Алтая.

Дома Коровников тоже распространяться не спешил.

На вопрос Лизы ответил расплывчато и многословно, что, мол, рано пока о чем-то судить, тем более давать прогнозы, что пути господни неисповедимы, что человек полагает, а бог располагает... И подумав, добавил туманное:

— Вы же знаете, Лизавета Ильинична, мне только телесные недуги удается иногда исцелять. А глубинная психика, процессы всякие мозговые, а также душевные... или, скорее, духовные мне не под силу. Для такого дела иные специалисты нужны... Тут, как мне видится, скорее, простите, Павел Филиппович потребуется.

Довольно вяло он держался и за столом и, едва дождавшись конца ужина, извинился, ушел в отведенную комнату. Сказал, что постарается выспаться «на всю катушку».

Завтрак он проспал. Баринов даже начал подумывать, не случилось ли чего, слишком замученным выглядел Коровников накануне. Но ничего, вышел он из своей комнаты в десятом часу бодрый, посвежевший, с хорошим аппетитом.

А за чаем — от кофе, как всегда, отказался — сам обратился к вчерашнему.

— Задали вы мне задачку, Павел Филиппович. Уж сколько больных и немощных через мои руки прошло, а такого не встречал.

— Трудный пациент?

— Не то слово, Павел Филиппович. Другой он какой-то. Как бы сам навстречу идет. Сначала не понимал, сопротивлялся, упирался даже, а потом словно дошло до него, как будто проникся — и чуть ли не впереди побежал... Сам все делает, да еще и подгоняет: быстрее, мол, давай, быстрее!.. А того не ведает, что быстрее-то в нашем деле нельзя, быстро только, извините, кошки родятся. В нашем деле поспешать надо медленно — «не навреди»! Даже страшно становилось порой... Я сердечную мышцу оглаживаю, уговариваю укрепиться, стеночку нарастить, а она мигом отзывается, прямо под руками начинает живей сокращаться, трепещет, силой да энергией наливается. Внутренней силой да внутренней энергией. Из своего организма берет, а не я от себя подкачиваю... Вот и с печенью так же: я к ней — а она ко мне! «Дай, дай, дай, подскажи, покажи, научи!» — кричит. А подсказал, показал — и она сама начинает себя исцелять-исправлять!.. Честно признаюсь — на что я поначалу пять-шесть сеансов положил, в один прием сделалось!.. А не бывает так, Павел Филиппович! Не должно так быть. Я полночи не спал, думал, думал, анализировал. И ничего не придумал, откровенно говоря...

Баринов слушал внимательно, не перебивая, не задавая уточняющих вопросов. Пусть человек выговорится. Сумбурно, невнятно и непонятно, с пятого на десятое... Пусть. Уточнить, переспросить можно и потом.

И комментировать откровения Коровникова Баринов не взялся. Так и сказал: я-де, Василий Петрович, в твоих делах не настолько сведущ, а уж в нюансы вдаваться — вообще, упаси господь! Мастер — ты, специалист — ты, а я, мол, в лучшем случае — подмастерье. Тебе и карты в руки, как знаешь, так и делай.

Но подумал, что для успеха задуманного Коровникова необходимо прямо сейчас вводить в курс. Что ж, в круге посвященных появится новый персонаж... Конечно, исходя из обстановки, не очень-то порядочно обременять этими тайнами и секретами ни в чем неповинного человека. Однако делать нечего. Как ни крути, с какой стороны ни верти...

И Баринов решился.

— Ладно, Василий Петрович. Хочу перед тобой повиниться — втянул я тебя в авантюру, которая неизвестно чем кончится. Если кончится. Правда, мужик ты тертый, за плечами Крым, рым и медные трубы... Значит, так. Личность твоего нынешнего пациента весьма непростая и очень любопытная. Познакомился я с ним в шестьдесят пятом тоже в непростом месте...

В рассказе Баринов старался следовать хронологии, по возможности не растекаться мыслью по древу, но что делать — говоря о фрунзенском периоде, требовалось вспомнить и Нину Афанасьеву, и Марию Семенихину, и самого Коровникова. Об Артюхове он благоразумно умолчал. Про обстоятельства своего появления в Москве сказал скороговоркой, но Коровников понял, покивал головой — какие-то слухи до него доходили, кое-что знал из первых рук.

Трудновато было приступать к описанию способностей Банника. Для любого человека все это выглядело бы весьма и весьма невероятным, диким и неправдоподобным — да попросту чушью, дичью, откровенным враньем. Но оказывается, не для Коровникова. Он лишь утроил интерес, окончательно забыв обо всем на свете, давно отставив в сторону кружку с остывшим чаем, даже, потирая руки, ерзал на стуле в ожидании продолжения... Впрочем, если разобраться — эка, удивил экстрасенса паранормальными явлениями!

Рассказал Баринов и про то, как нашли отца и сына Сивохо, семейку Пеструхиных, но ничего не стал говорить о последних событиях. Успеется, поскольку они ключевые для понимания сложившейся ситуации.

— Начали мы, Петрович, очередной сеанс. — Баринов сделал паузу и ринулся вперед, словно нырнул в холодную воду. — Сотворил он светящийся шар, а у меня ладони зазудели — сил нет! Вытянул вперед руки — и разродился таким же. Вот, смотри.

Опыт приходит со временем и практикой, шар образовался быстро, легко, того размера и той яркости, которыми задумывался.

Коровников привстал, разглядывая шар в упор, но руки невольно спрятал за спину... Градус удивления, похоже, зашкалил давно, поскольку ни в его виде, ни в поведении ничего не изменилось. Он сел на место, одним глотком осушил кружку и посмотрел на Баринова.

— Ну, вашу неординарность и потенцию, Павел Филиппович, я, положим, почуял в самом начале нашего знакомства, — задумчиво проговорил Коровников. — Просто никогда не говорил, не навязывал своего мнения. Созреть вы должны были. А вот, значит, сейчас прорезалось...

В московской квартире Баринов никогда шары не творил, поэтому заколебался, куда бы его спрятать. Убрать надо было — отвлекал. Подумал, открыл духовку газовой плиты, завел шар туда. А что, тоже вроде металлического шкафа.

Коровников пристально наблюдал за ним, не упуская ни одного движения.

— Так вот, в тот же день Банника хватил инфаркт. — Баринов снова занял свое место, напротив, за кухонным столом. — А мы продолжили экспериментировать с телекинезом. Но что-то пошло наперекосяк. Ивану, я о нем говорил, как вожжа под хвост попала. Втемяшилось в башку всякая чушь, да еще его и подогрели некоторые наши долбодятлы, и принялся он взглядом крушить направо и налево. Коттедж развалил, водонапорную башню разрушил. А самое страшное — человек при этом погиб.

Коровников шумно вздохнул. Баринов строго посмотрел на него.

— Да, погиб. А второй тяжело ранен... Пусть несчастный случай, но такого больше допустить никак нельзя.

— А где он сейчас?

— Да, понимаешь, Василий Петрович... Параллельно другая игра идет. Специальные службы этим делом очень интересуются, — нехотя ответил Баринов. — Забрали Ивана у нас. Если верить слухам, он совсем с катушек слетел. Если так, то потерян Иван — для всех и навсегда.

Они помолчали.

— Так говорите, Николай Осипович во сне наткнулся на способность создавать шары? — задумчиво спросил Коровников.

— Не просто во сне, — поправил Баринов. — А во сне особом, из чужой жизни. Кстати, он их называет эффектом Афанасьевой-Банника.

— И какая между ними связь?

— В том-то и дело, Василий Петрович! Никакой связи между лозоходством, телекинезом, пирокинезом с одной стороны, и эффектом Афанасьевой с другой не просматривается!

— Н-да-а, дела-а... — протянул Коровников. — А в мозги нашего пациента я лазить не стал. Тут, Павел Филиппович, скорее ваша прерогатива.

— Вот-вот-вот! — оживился Баринов. — Я ждал, когда ты об этом заговоришь... Теперь, когда ты всю подноготную знаешь, попробуй все же заглянуть. Выжди удобный случай и загляни. Я провел с ним больше тридцати сеансов, было бы любопытно сравнить наши с тобой выводы...

Они проговорили до обеда, когда раздался телефонный звонок.

Шишков просил сегодня не приезжать. Нет-нет, все в порядке, и чувствует себя Николай Осипович превосходно. Ну, вчера утомился немного. Он предлагает сделать перерыв — денька на два, на три: появились срочные дела. И еще, он очень хочет разобраться в себе после вашего лекаря, Павел Филиппович. Только, пожалуйста, никуда этого ценного старика не отпускайте, Николай Осипович непременно хочет с ним еще встретиться. Так и выразился — «беречь надо этого целителя пуще глаза»!..

Баринов положил трубку, воодушевленно подмигнул Коровникову:

— Слыхал, Василий Петрович? Оценили тебя весьма высоко! Смотри, не загордись.