Темна вода во облацех

1

Во вторник никуда не пошли, с утра засели в кабинете. Баринов перебирал черновики, пытаясь все же воодушевиться работой над монографией, Коровников расположился в кресле c третьим томом «Опытов» Монтеня. Еще во Фрунзе, увидев библиотеку Баринова, он пришел в восторг, и заявил, что с превеликим удовольствием провел бы рядом с ней остаток жизни.

Шишков объявился без предварительного звонка. Но по тому, с какой предупредительностью он держался с Коровниковым, стало ясно — у Банника все более чем неплохо. В прихожей даже подал пальто, потом заботливо распахнул дверцу машины, а по дороге несколько раз справлялся, не задувает ли Василию Петровичу из форточки.

Однако в холле второго этажа придержал его за локоть.

— Пусть пока Павел Филиппович один пройдет, они там поговорят по-свойски с глазу на глаз. А мы с вами, Василий Петрович, за чайком время скоротаем. С ежевичным вареньем!.. Хорошо?

Банник поднялся из кресла навстречу и вместо приветствия высоко задрал на груди олимпийку и майку.

— Гляди! — Повернулся, так же оголил спину. — Ну, что скажешь, ученый эскулап?

Баринов ошеломленно уставился на ровную, гладкую кожу под лопаткой, где еще четвертого дня рваной бугристой розочкой красовался шрам зажившего выходного отверстия пули калибра 7,62 миллиметра...

— Фе-но-ме-нально-о...

— А теперь глянь сюда. — Банник подошел к шведской стенке, на одних руках, не коснувшись ногами перекладин, поднялся к самому потолку, легко и мягко, с гимнастическим прогибом, спрыгнул на маты. — А на этом агрегате, — он ткнул пальцем в сторону велотренажера, — я вчера сорок километров отмахал... Что скажешь?

Всего ожидал Баринов, но такого... Он взял Банника за запястье. Пульс четкий, ясный, прекрасного наполнения, классических шестидесяти четырех ударов в минуту.

И не нашел ничего лучшего, как повторить снова:

— Фено-менально...

Банник увлек его к креслу, усадил... А ведь он и внешне изменился, как будто похудел. Вернее, подтянулся, стал стройнее, и плечи как бы раздались, и морщинки разгладились, лицом посвежел.

— Я тут в Фили съездил, проверился. Рентген, томография, УЗИ, то да сё... Сердце, говорят, как у двадцатилетнего. Печенка в норме. Вместо камушка — легкий песочек. И все остальное в том же роде. — Он сел рядом, перешел на обычный тон. — Павел, где ты раздобыл такого лекаря-кудесника? Колдун, честное слово!

— Извини, Николай Осипович, — Баринов взял себя в руки. — Он не знахарь и не колдун, предпочитает называть себя целителем — от слова «целый». Его кредо: я-де, не лечу и не врачую, я помогаю организму восстановить свою изначальную целостность.

Банник задумался, по обыкновению поглаживая аккуратную эспаньолку.

— Ну-у, в логике и здравом смысле ему не откажешь... Но ты ждешь подробностей. Изволь. Субъективно — я никогда в жизни не чувствовал себя так здорово. Физически, имеется в виду. Объективно — в клинике все стоят на ушах, они же меня знают как облупленного, да и в истории болезни все прописано. По три раза перепроверяли — абсолютно здоров! Хоть в подводники, хоть в космонавты.

— Та-ак... Но инфаркт-то был?

Банник торжествующе рассмеялся.

— Был! Но — никаких следов! — Он снова задрал куртку. — Вот, как и здесь! И связка снова целехонька! И костная мозоль на месте переломов рассосалась.

Перехватив взгляд Баринова, он придвинулся, положил ладонь на рукав его пиджака и сказал свистящим шепотом:

— Не поверишь, мне больше не нужны очки — три с половиной диоптрии. А вчера вечером пришлось ехать к дантисту, снимать оба моста — новые зубки режутся, как бы не молочные...

Баринов сильно, до боли провел обеими ладонями по лицу. Да-а-а, такого он действительно не ожидал.

— То есть полная регенерация.

— Ага. Прямо яки тритон либо ящерица. Только скорость — ой-ей-ей!

Баринов настроился на долгое ожидание, однако сегодняшний сеанс закончился неожиданно быстро, целитель и пациент вышли из палаты буквально через полчаса.

Но если у Банника вид был довольный, приподнятый, и шел он, потирая руки, то Коровников выглядел несколько смущенно, даже, можно сказать, отстраненно и слегка растерянно.

— Итак, — громогласно заявил Банник, усадив Коровникова в кресло и заняв место рядом, — наш глубокоуважаемый целитель объявил свой вердикт — здоровей человека быть не может!

Он строго оглядел собеседников и продолжил:

— Тем не менее, вопрос, который я адресовал Василию Петровичу и задаю теперь всем присутствующим, остается без ответа — как сие возможно?

Время подумать у Баринова было. Немного, но было.

— Поскольку последние два года у нас образовалась пора сумасшедших гипотез, могу предъявить уважаемой публике еще одну... Итак, каждый орган живого существа изначально имеет программу своего формирования, развития и функционирования, знает и помнит, каким должен быть. На начальном этапе жизнедеятельности он успешно саморегулируется, поддерживает себя в надлежащей форме. Со временем этот механизм разлаживается, ошибки и поломки суммируются, необратимо накапливаются, что и приводит к печальному исходу. Василию же Петровичу удается, воздействуя на механизмы саморегуляции поврежденных органов, запускать их снова, тем самым включая процесс регенерации.

— Так-то оно так, — Коровников поскреб бородку, посмотрел на Баринова. — Регенерация — это правильно... Да только тут-то случай, как мне видится, другой.

— Но пациентов ты своих исцелял? Меня, например.

— Да то все как-то не так было, — засмущался Коровников и искоса глянул на Банника. — Почему-то раньше мне ни с кем такие дела не удавались. Вы же знаете, Павел Филиппович, я многим пациентам помочь никак не мог. Как ни старался.

— Другой случай, значит... А в чем разница?

— Да то все как-то не так было, — повторил Коровников. — Каждый орган исцелялся по отдельности, в индивидуальном порядке. А чтобы вот так, все разом... Да я и не знаю никаких этих механизмов регенерации...

— А их и знать не обязательно, — вдруг сказал Шишков. — Вот вы, Павел Филиппович, знаете механизм образования светящихся шаров? А вы, Николай Осипович?

Вступление Шишкова в обсуждение этих вопросов Банника ничуть не удивило. Он только кивнул в ответ и спросил:

— То есть ты полагаешь, что процесс исцеления сродни нашим паранормальным штучкам?

— Я полагаю, что исключать это нельзя. Вы обладаете одним набором паранормальных свойств, Василий Петрович — другим. Не так ли, Василий Петрович?

Коровников покачал головой.

— Я — кто? Я простой фельдшер, наделенный кое-какими способностями. Что я понимаю в колбасных обрезках? А вы люди ученые, доктора и академики, вам и карты в руки.

— Н-да, подход интересный, — задумчиво сказал Банник. — Иными словами, Василий Петрович один из нас... Вот только мысль о наличии у каждого органа своего центра саморегуляции мне как-то... не совсем комфортна. То есть у желудка свой, у толстого кишечника свой, у правой ключицы и пятого позвонка — тоже по центру... А может, поведем речь о едином, главном регулирующем механизме? Василий Петрович, допускаю, сам того не подозревая, своими манипуляциями включил центральный регулятор, вот он-то и подправил периферию... Может быть, на уровне органов, а скорее всего, на уровне отдельных клеток.

— А как же тогда ДНК, Николай Осипович? Ведь принято считать, что вся информация об организме в ней записана.

— Абсолютно верно, Василий Петрович! — Банник даже повернулся к нему. — Именно так! ДНК — это рабочие чертежи, это банк данных, хранилище информации. Но откуда-то должна поступить команда на изготовление или ремонт того или иного, так сказать, изделия!

— Кстати, Василий Петрович, — вступил в разговор Баринов. — А ведь это примерно то, о чем мы беседовали три дня назад. Ты утверждал, что организм пациента сам подпитывает себя энергией, сам исцеляет больной орган, а ты лишь настраиваешь, подсказываешь ему — что да как.

Коровников сидел, углубившись в себя, и опустив голову, о чем-то сосредоточенно думал.

— Вот что, — вдруг сказал он. — Я ведь давно подозревал что-то в этом духе. Иногда, не всегда, конечно, возникало вдруг ощущение, что не я людей исцеляю, это они сами свой организм ремонтируют, приводят в целостное состояние. Я только разъясняю, на нужную дорожку вывожу... Значит, по вашему выходит, что у них включается тот самый механизм саморегуляции, и желудок или, скажем, сердечная мышца настраивается на нормальный вид и нормальную работу. — Коровников обвел глазами собеседников. — Вот только объяснить, как я это делаю, не могу. И сам себе пробовал, и Павел Филиппович меня пытал...

— Объяснить? — фыркнул Банник. И продолжил — громко, азартно: — А ты его самого попытай, каким таким макаром он огненные шары творит и шаровые молнии мечет! Или меня с Ванькой, как мы спичечные коробки взглядом двигаем! Объяснить... Работать надо — будет объяснение. А мы вместо того, чтобы засучить рукава, какого-то ляда сидим, обсуждаем то, чего не можем ни понять, ни объяснить... Крамолу скажу, но — бог простит. Пользоваться этим явлением нам никто запретить не может. Ни царь, ни герой. Из этого и будем исходить... Способен ручей вращать мельничное колесо? Способен! Ну, так пусть вращает, какая разница, почему вода течет сверху вниз, а не наоборот.

— Извините, позвольте обратить ваше внимание еще на такое обстоятельство. — Это сказал Шишков. — Василий Петрович особо отметил, что на этот раз столкнулся с очень необычным пациентом. Раньше-то он ничего похожего не замечал... Так может, проявилась еще одна способность Николая Осиповича — включать заново тот самый регулирующий центр? Пусть с подсказки, с подачи... Нужен был первичный толчок.

Банник и Баринов переглянулись. А ведь верно, как они не заметили этой очевидности?.. Вот тебе и Шишков, даром, что числится в роли телохранителя и сиделки. А ведь, помнится, закончил в свое время биофак МГУ.

Банник кашлянул, прерывая паузу. Потом оглядел собеседников, широко улыбнулся.

— Эх, мужики! Похоже, чем дальше в лес, тем толще партизаны... Эдак мы сейчас ввяжемся еще и в дискуссию о происхождении наших ненормальных способностей... Да может, вообще, вот ты, — он указал на Баринова, — от меня заразился, а Ванька ваш — от своего папашки.

— А ты сам? — Баринов иронически прищурился.

— Да от кого угодно! Не от матери, так от отца, а может, от проезжего молодца! Такой вариант устраивает?

— Нда-а, темна вода во облацех, — задумчиво проговорил Коровников. — Сдается мне, человеческие мозги еще многим нас смогут удивить.

Банник решительно поднялся.

— Баста! Хорош дискутировать, сегодня гуляем! Сергей, заводи мотор, едем ко мне! Регину я предупредил, ждет нас праздничный обед — с шампанским, ананасами и рябчиками!

Привез их Шишков в самый центр, на Большую Бронную.

Да-а, место непростое, и люди живут в большинстве не рядовые. Хоть на внешней стороне Бульварного кольца — но престижно. И кафе «Лира», что на первом этаже, тоже не ординарное. Они с Лизой пару раз бывали здесь в свое время, выстаивали очередь...

Банник перехватил его заинтересованный взгляд, взял под руку, пропуская вперед Шишкова с Коровниковым.

— Я ведь, Павел Филиппович, коренной москвич. В четвертом поколении как минимум, — сказал он негромко. — Жили в Хамовниках, потом отцу дали квартиру на Котельнической набережной. А здесь я обитаю лет десять. Дочь замужем, хозяйство ведет Регина, старшая сестра покойной жены.

...Стол уже ждал.

Сели вчетвером. Пожилая женщина с невыразительным лицом обошла вокруг, озабоченно проверяя, все ли в порядке, кивнула хозяину, и неслышно вышла. Банник проводил ее взглядом, повернулся к собравшимся.

— Минутку, ребята, всего лишь минутку. Дело прежде всего.

Вернулся он действительно быстро, поставил на стол перед собой резную, размером с толстый книжный том шкатулку красного дерева.

— Был бы я царем или генсеком, сказал бы — просите, чего душе угодно! Однако так не получится, потому не обессудьте — что могу.

Он открыл шкатулку замысловатым ключиком, достал туго набитый замшевый мешочек-кисет, развязал шнурок... Камни посыпались на блюдо с отчетливым стуком, мерцая и поблескивая в ярком свете люстры.

Баринову не приходилось раньше видеть необработанные алмазы, но то, что перед ним действительно они, сомнений не возникло ни на секунду.

— Это что, те самые? — вполголоса спросил он.

Банник встряхнул блюдо, равномерно распределяя по нему камни.

— Они самые, африканские.

— Так ты их себе оставил?

— Ну, не все, конечно. Как честный человек с государством поделился. Хотя по справедливости я — естественный и единственный наследник того колдуна.

Он принялся перебирать камни, выкладывая две кучки на скатерти — покрупнее и поокруглее, проверяя иные на свет. Выложил по семь штук, но количество на блюде, казалось, не изменилось. Ссыпал оставшиеся снова в кисет, уложил в шкатулку, а ее небрежно отставил на сервант.

Шишков подал две круглые коробочки из-под монпансье. Банник аккуратно перенес каждую кучку в свою коробочку, бережно переложил камни ватой, уже бывшей внутри. Плотно закрыл, положил одну перед Коровниковым, другую перед Бариновым.

— Прошу, примите, пожалуйста — искренне и от всего сердца. Это самое малое, чем в данный момент я могу вас отблагодарить, друзья... А сейчас, Сережа, налей полней! За подаренную мне вторую попытку...

Баринов бережно поднял рюмку. Шишков в самом деле постарался, наполнил коньяком «с мениском».

— Все это, конечно, хорошо и очень здорово, однако ж, — он бросил короткий взгляд на Шишкова, сидевшего напротив. — Однако ж, Николай Осипович, как мне кажется, не совсем справедливо...

Банник понял правильно, улыбнулся и похлопал его по руке. А Шишков поднял свою рюмку и сказал невозмутимо:

— Не беспокойтесь, Павел Филиппович, я тоже не обижен. Все, что причитается, уже давно имею.

Выпили, закусили. Коньяк был действительно отменный. Даже Коровников отдал ему должное. Потом осторожно сказал:

— Спасибо большое, Николай Осипович. Я, конечно, в каменьях не сильно разбираюсь, только, по-моему, то, что здесь, — он указал пальцем на лежащую перед ним коробочку с пестрой бабочкой на всю крышку. — То, что здесь — это очень большая ценность.

Отнекиваться Банник не стал.

— В общем-то, да. Алмазы не самые крупные, однако, карат по пятнадцать-двадцать. Правда, не обработанные, а при огранке теряется до пятидесяти процентов, а то и больше... Ну и, тогда уж, сразу хочу вас, ребята, остеречь — будьте с камушками поаккуратнее. В принципе, пара-тройка таких цацек — это двухэтажный особнячок в Гаграх, с гаражом, бассейном и теннисным кортом. Но и пятнадцать лет с конфискацией имущества. Операции с драгметаллами и каменьями — монополия государства.

Желательно было до конца отследить ситуацию, и Баринов спросил, указав глазами на шкатулку:

— Ну, а ты как их используешь? Не контрабандой же гонишь за границу.

Банник пожал плечами.

— На черном рынке тоже не торгую. В миллионах я на сегодняшний день не нуждаюсь, при моих потребностях не успеваю тратить то, что зарабатываю. Ведро шампанского за раз не выпьешь и бадью паюсной икры не съешь. И десять пыжиковых шапок на себя не напялишь... Четыре штуки только и употребил — дочери на двадцатипятилетие. Надежный человечек сработал гарнитур: серьги, кулон и колечко.

— Значит, только для личных нужд.

— Можно сказать и так. А вообще, пусть лежат, сердце греют. Достанешь, посмотришь — приятно глазу... Да и по наследству будет что передать.

...Засиделись допоздна.

Обещания Банника оказались не фигурой речи. Кроме традиционных деликатесов в виде икры, крабов и индейки на столе впрямь обнаружились рябчики, ананасы, заливное из медвежатины, и совсем уж экзотические устрицы и омары.

Баринов не выдержал, спросил:

— Николай, а жульен из соловьиных пупочков у тебя часом не подадут?

Слегка захмелевший Банник приобнял его за плечи, встряхнул и сказал, не притушив голос:

— Дорогой мой Павел Филиппович! Уважаемый Василий Петрович! Друзья! Простите мою слабость, но мне очень и очень хочется, чтобы мы все навсегда запомнили этот вечер!

Тут же, заговорщески подмигнув, мягко, но настойчиво увлек Баринова по ярко освещенному коридору в кабинет.

С любопытством оглядываясь по сторонам, Баринов напряженно вспоминал — где он уже видел такое?.. Не сразу, но вспомнил, и удивился в очередной раз: это же почти точная копия того давнишнего кабинета Кирилла Витольдовича Иванова-Барковского в его доме у Никитских ворот!

Ну да, вот футбольных размеров письменный стол с ножками, стилизованных под львиные лапы, а рядом царственно раскинулись два кожаных кресла ему под стать, вот мрачными утесами выстроились вдоль стены шкафы мореного дуба и мерцают сквозь стекла золочеными переплетами книг, вот люстра уральского горного хрусталя, упругий ворс старинного ковра под ногами...

Дав оглядеться, Банник легонько развернул его на входную стену с современным сплошным стеллажом от пола до потолка, щелкнул выключателем скрытого софита, и Баринов вздрогнул. Из глубины полки в упор смотрел человек. Вернее, голова пожилого негра — с редкой курчавой бородкой, такими же усами, широким коротким носом, большими надбровными дугами. Скульптор придал ему легкую полуулыбку толстых губ, иронический прищур, но главное — взгляд: прямой, пронзительный, всепроникающий, всё понимающий и всё знающий...

Несмотря на настойчивые уговоры Банника, ночевать они не остались. Вызвали такси, пустынными полуночными улицами быстро добрались до «Сокола».

Когда створки лифта за ними закрылись, Коровников придержал руку Баринова на кнопке этажа.

— Павел Филиппович, не мое, конечно, дело, только сдается, об этих презентах никому знать не надо, — смущенно, но твердо сказал он. — Ни к чему. Даже, — он секунду поколебался, потом выпалил: — Даже Лизавете Ильиничне.

Баринов сдержанно кивнул. Что тут скажешь, слова не всегда полезны. Все и так понятно, без долгих и глубокомысленных рассуждений. На сегодня так. Ну, а дальше... а дальше «будем посмотреть». Обстоятельства меняются, и мы вместе с ними.

— А еще вот что, — Коровников достал жестяную коробочку. — Пусть эта штука у вас побудет. Во избежание, так сказать.

И пока Баринов прятал ее во внутренний карман пиджака, сам нажал кнопку третьего этажа.

2

В конце того вечера Банник сдержанно сказал:

— В санатории, конечно, неплохо, однако завтра забираю свои куколки-тряпочки и покину к чертовой матери те благословенные стены!.. А дня через три собирайся, Павел Филиппович, поедем в институт, накрутим там кому надо хвоста!

— Ты ж на больничном. Даже вроде инвалидностью грозился, — съехидничал Баринов.

— Я им покажу — «инвалидность»! — Он не выдержал, погрозил кулаком куда-то в пространство. — Они у меня сами инвалидами станут!.. Поедем вместе, нагрянем без предупреждения.

Закрытый городок, что деревня — через полчаса об их появлении знали все. Так что Анне Сергеевне для общего сбора даже не пришлось специально оповещать руководителей подразделений — звонили сами, проверяя достоверность слуха.

...Не раз и не два приходилось Баринову удивляться, насколько виртуозно владел Банник искусством вести всякого рода собрания и заседания. Впрочем, похоже, и подчиненные были приучены к четкости и лаконичности докладов и выступлений: ничего лишнего, минимум эмоций — максимум информации... А народа собралось прилично: пятнадцать человек за большим столом, считая самого Банника, еще десяток на стульях у стены. Баринов занял привычное место за приставным столиком. Место Долгополова напротив пустовало.

— Итак, приступим, товарищи. Довожу до вашего сведения, что с сегодняшнего дня я возвращаюсь к обязанностям генерального директора НПО и директора НИИ. Об изменениях штатного расписания ознакомитесь дополнительно. Далее. Поскольку сегодня у нас некий гибрид партхозактива, ученого совета и еженедельной планерки, предлагаю сначала сосредоточиться на общих вопросах. Никаких итогов, только текущий момент. Регламент — три минуты... Прошу, Ангелина Ивановна, — обратился он к главному бухгалтеру, — начинайте. Приготовиться Николаю Петровичу.

Ага, отклонение от заведенного порядка нарочито и показательно, вторым обычно слушали коменданта, он же начальник режима, но никак не заведующего гаражом... Баринов обвел глазами собравшихся. Похоже, все окончательно усвоили, что собрание необычное, что сюрпризы сегодня будут еще.

Так и случилось. Доложились по очереди завгар, начальники производственных цехов, заведующие виварием, пищеблоком, хозяйственно-бытовым отделом... И — следующая ожидаемая неожиданность.

— Теперь так, товарищи. У кого есть вопросы по текущей тематике? Подчеркиваю — по текущей... Понятно. Прошу остаться Суви, Никулина, Игумнова, Арзыбова... да, и вас тоже, — он указал на Акимушкина. — Остальные могут быть свободны.

Баринов пересел на освободившееся место по левую руку от Банника, к ним на этот край начали подтягиваться и другие. Из приемной появился Шишков. Баринов уловил, как они обменялись взглядами с Арзыбовым. Шишков еле заметно кивнул, сел за общий стол на некотором удалении.

— Ну вот, теперь к делу. — Банник повернул голову к начальнику режима. — Слушаем, Роман Глебович.

— Как вы и предполагали, Николай Осипович, комиссия работала на редкость формально, — начал тот. — Ограничились осмотром места происшествия, опросили непосредственных участников, а также некоторых сотрудников, в частности Артура Адамовича и Марата Алексеевича. На дому опрошен и товарищ Долгополов. Роль Сивохо в данном ЧП деликатно обойдена, сам он в соответствующих документах назван «объектом эксперимента». Резюме — налицо несчастный случай в результате сложившихся обстоятельств, которые было невозможно предвидеть, следовательно, предотвратить.

— То есть, — прервал его Банник, — никто не виноват?

— Так точно. Виновных нет, служебное разбирательство прекращено вчерашним днем без каких-либо оргвыводов. Соответствующий акт и протокол у нас имеется.

— В таком случае, где Долгополов?

В глазах Арзыбова мелькнули веселые искорки, но ответил он серьезно и обстоятельно.

— Валерий Иванович изволит быть на больничном — сердце, давление, нервы. Домашний режим, амбулаторное лечение.

— На больничном, значит, — проговорил Банник, и лицо его приобрело жесткое выражение. — Ладно, что не на инвалидности... Итак, я принял решение: ваши три лаборатории, — он последовательно оглядел Суви, Игумнова и Никулина, — подключаются непосредственно к работе по известным вам эффектам. Куратор — Баринов. Объект исследования — Банник. Сегодня пятница. Даю неделю на обдумывание, обсуждение, взаимные консультации. А в следующий понедельник на планерке жду ваши предложения. Вопросы есть?.. Тогда никого не задерживаю.

3

Утром ехали в НИИ под моросящим дождем, но подул ветер и он перестал. Потеплело. На небе появились прогалины, по-весеннему ярко-синие, веселые. Асфальтовые дорожки подсыхали на глазах, и Банник неожиданно предложил прогуляться до дальней лаборатории.

Шли не торопясь, легко, почти без разговоров. Банник даже расстегнул пальто, с удовольствием посматривая по сторонам.

— Как считаешь, что-нибудь дельное предложат? — спросил он небрежно, словно мимоходом.

— Едва ли, — не задумываясь, ответил Баринов. — Ты сам-то в это веришь?

— Ну и ладно, — легко согласился Банник. — Да, кстати, не планируй ничего на этот понедельник. В НПО назначено совещание с участием высшего руководства. — И добавил многозначительно: — Захаров тоже будет.

Баринов оживился.

— Ага, наконец-то! Славно, славно! Долго он от меня бегал, теперь не скроется. Значит, физию я ему там же и начищу.

— Это что, у вас у Бариновых фамильное — тяга к рукосуйству? — иронически сказал Банник. — Шишкову ты челюсть сломал, мне через Долгополова грозился морду набить. А твой родственничек некогда все же натурально врезал — оч-чень профессиональный хук справа, — он потрогал левую скулу.

— Так ведь, Николай Осипович, признай — за дело! — не смутился Баринов. — Не на дуэль же, право слово, вызывать... Долгополову, между прочим, тоже причитается.

— А вот Долгополова не трожь, он мой! — строго сказал Банник и даже погрозил пальцем. — В понедельник подпишу приказ о его увольнении — по собственному желанию. — И добавил в ответ на удивленный взгляд Баринова: — Это, парень, я тебя не могу уволить самолично, ты у нас номенклатура Президиума Академии и Совмина. А замдиректора по общим вопросам... — Он пренебрежительно махнул рукой. — На базаре таких — пучок на пятачок.

Когда Банник достал из кармана спички, Баринов удивился — после коровниковского вмешательства легкие-то очистились, курить он бросил, даже подарил тому свою «фирмовую» зажигалку. Но Банник положил коробок на стол перед собой и Баринов насторожился.

В следующий миг спичечный коробок дернулся, поднялся над столом и шустро поплыл по воздуху к входной двери. Там задержался на секунду, взмыл под самый потолок и принялся на приличной скорости нарезать круги вокруг большой панели люминесцентного светильника. Снова остановился, да так и остался висеть — неподвижно и противоестественно.

Баринов мельком глянул на Банника. Тот сидел, вальяжно развалившись в кресле, и вроде бы рассеяно смотрел туда, под потолок. Только сжатые кулаки на подлокотниках выдавали напряжение. Да лицо слегка побледнело.

Коробок снова тронулся, по широкому полукругу спланировал по залу и опустился на то же место на столе, откуда взлетел.

Банник взял его, демонстративно медленно открыл, высыпал спички на стол перед Бариновым. Обе части коробочка бросил тут же.

— Как видишь, без подвоха. Никакого антигравитатора, пропеллера или моторчика. Конвейерный продукт, город Балабаново, Калужская область.

— Нда-а... Значит, несмотря ни на что продолжаешь упражняться. — Баринов постарался, чтобы голос звучал ровно и нейтрально. Хотя события, похоже, переходили в иную стадию. То, что продемонстрировал Банник, вполне подпадало под рубрику принципиально нового. — Советов не слушаешь, что здоровью не способствует.

— Брось, Павел Филиппович. Ты же знаешь, отныне меня хоть об асфальт бей, дай бог уважаемому Василию Петровичу всего, чего хочется... Но идем дальше. Я уже говорил, фокус в том, чтобы как можно четче представить сам предмет, точку приложения силы и направление воздействия. А вместо спичек может быть что угодно — хоть стол, хоть стул.

Кресло вместе с Банником медленно, неторопливо поднялось на двухметровую высоту и, повторяя траекторию спичечного коробка, поплыло сначала к двери, развернулось, сделало три круга вокруг светильника, остановилось примерно в той же точке... Лицом Банник был обращен к Баринову, от головы до потолка оставалось не более полутора метров. Позу он не переменил, только руки теперь крепко сжимали подлокотники... Вот он медленно, сохраняя равновесие, оторвал правую руку, осторожно помахал Баринову, и снова вцепился в кресло. Дышал он натужено, слышно, с заметным усилием.

А вот Баринов старался не только не дышать, старался не сделать ни малейшего движения, даже мышцами лица, даже глазными яблоками. Успеется, только бы этому мерзавцу приземлиться благополучно — уж тут он получит свое, мало не покажется!..

Банник примерился. Кресло плавно пошло вперед и, развернувшись, аккуратно встало на прежнее место.

Не помня себя от ярости, Баринов все же если повысил голос, то ненамного — прямо в бледное, торжествующее лицо Банника.

— Ты — полудурок! Ты — идиота кусок! Строишь из себя гоголевскую панночку, ну и кончишь тем же!

Банник улыбнулся и покачал головой.

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ. И еще — «Плавать по морям необходимо, жить нет необходимости». Или что-то не так? У нас ты знаток афоризмов.

— Да. «Navigare necesse est, vivere non necesse», — нехотя сказал Баринов. — Помпей Младший, первый век до нашей эры. Ну и что?

— А ничего. Просто я согласен с данным римским полководцем. «Познавать новое необходимо, жить нет необходимости».

— Странный способ суицида ты выбрал.

— Да ладно тебе, — проговорил Банник примирительно. — Я, конечно, поторопился, надо было бы выждать, еще подработать. Но очень хотелось. Признайся, вроде ничего получилось, а?

— Как ты это делаешь? — не выдержал Баринов.

Банник покачал головой.

— А никак. Да ты, Павел, и сам знаешь. Хочу, чтобы возник огненный шар — и шар появляется. Хочу, чтобы спичечный коробок поднялся в воздух — и он взлетает. Вот и все. Никаких масонских секретов и кремлевских тайн. А конкретно... С жидкостью у меня не получается. Могу воздействовать только на твердые тела, причем с большой аккуратностью и осмотрительностью. Скажем, на фанерку или кресло. Когда, стоя на полу, попытался поднять непосредственно себя, получил травму ступней. Незначительную, в виде ссадин на подошве, но все же... И еще — в носках дырки образовались.

— Н-да-а, с тобой не соскучишься.

— Ты сколько блоков у меня нашел? Девять?

— Давно это было, — уклончиво ответил Баринов.

— Девять, я помню. Значит, начинаем все сначала. Материалы где, у Шишкова? Сегодня к вечеру будут у тебя. Завтра первый сеанс.

— Не рвись поперед батьки, — проворчал Баринов. — И запомни, парадом командую я. Первый сеанс — здесь и сейчас. Мои условия ты тоже помнишь. Во-первых, никакой самодеятельности. Во-вторых, моя полная автономность и единоначалие. К дельным советам, кстати, прислушиваюсь и их учитываю.

Сеанс случился спонтанным, неожиданным, без предварительной подготовки, да, собственно, и без какого либо особого плана. Подразумевали как обзорный, можно сказать, рекогносцировочный — о почти годичном перерыве следовало помнить. Оконтурить доступные области, оценить прикидочно их активность, прощупать блоки и барьеры, постаравшись спровоцировать их реакцию на попытку внешнего воздействия, и так далее... Словом, как выразился сам Банник, «сползать на разведку», не более того.

Решившись на него, все же с полчаса просидели за наметками, набросали тезисно что-то вроде конспекта. Баринов особо подчеркнул, чтобы перципиент ни под каким видом индуктору не помогал, никаких попыток вмешаться в ход сеанса он не потерпит категорически.

Карту зон, блоков и барьеров в мозгу Банника Баринов знал наизусть, благо составлял ее сам. Рапорт он начал устанавливать легким, слабым касанием, с опаской, с готовностью в любой миг его прервать. Первым подходом просто сконцентрировал внимание Банника на самом себе, вторым — заглушил сигналы от внешних раздражителей, третьим — отключил его сознание от периферии... Пока все получалось штатно, в конце концов они в свое время «притерлись» друг к другу вполне плотно.

Не торопясь, «на цыпочках» обшарил, прощупал первые, легкодоступные области. Стандартные вопросы, стандартные ответы — Баринов почти не обращался к листку с подготовленным «вопросником»... Но на подходе к третьему блоку — по классификации ДВ-12/01С, ориентировочно: «детские воспоминания, 12 лет, сны» — задержался. Что-то показалось не так. Не так, как было, как помнилось.

— А теперь, Коля, снова поиграем. Я говорю слово, ты отвечаешь первое, что приходит на ум. Итак — «странные сны».

— Нельзя никому говорить...

О-го-го! С первого раза — в точку!

Что-то изменилось, что-то произошло в сознании Банника. Раньше он всегда уклонялся от самого признания «странных снов». Возникало стороннее возбуждение, беспокойство, волнение, а если сильнее нажать — в этой области появлялась зона торможения: сначала небольшая, но быстро распространяющаяся вширь и вглубь... И сеанс гипноза приходилось прерывать из-за дальнейшей его бесперспективности, а значит и бессмысленности.

— Спокойно, Коля, спокойно. Ты совершенно прав, никому о них рассказывать нельзя. Но я врач, ты у меня на приеме, мне — можно. Ты же слышал о врачебной тайне?

— Все равно нельзя.

— Мне — можно, Коля. Ведь ты пришел на консультацию. Я знаю, сны тебя пугают, беспокоят.

— Да, да!

Баринов взял Банника за запястье. Пульс учащенный, но в пределах. Продолжать, или идти дальше по плану?.. Черт, опять импровизация! И решать надо быстро, на ходу. Тем более, что разговор-то о «странных снах»... Ладно, не впервой! Конечно, известный риск для перципиента, но куда больший риск потерять нащупанный центр активности и в следующие сеансы к нему уже не вернуться. А так бывало, и достаточно часто. Значит, рискнем! Применим самое простое, что зачастую оборачивается самым эффективным.

— Хорошо, Коля, очень хорошо! Ты молодец. Сейчас ты уснешь глубже, глубже... Ты засыпаешь. Ты сосредоточишься, соберешься с мыслями. На счет «три» ты проснешься, ты откроешь глаза и расскажешь, что ты видел в последнем сне. Итак: раз... два... три!

И по какому-то наитию, давно отбросив «вопросник», просто забыв о его существовании, Баринов быстро спросил:

— Ты летал во сне?

Баринова опять, уже знакомо со времен памятного сеанса с Иваном Сивохо ударило откуда-то изнутри в затылок. Затуманилось в глазах, закружилась голова... Он закрыл глаза, но дымка не исчезла, сквозь нее проступила картинка — тусклая, черно-белая, нерезкая.

Он поспешил открыть глаза, однако тогда картинка накладывалась на панораму лабораторного зала, на сидящего перед ним через стол Банника.

Он снова плотно сжал веки, даже прикрыл для верности глаза руками, изолируясь от окружающей обстановки... Картинка быстро обретала цветность, яркость, контрастность — словно на экране настраиваемого телевизора. Только в отличие от телевизионной была стереоскопически объемна. Хотя по телевизионному нереальна и захватывающа.

Словно съемка велась с какого-то летательного аппарата.

...Он сидел, чуть наклоняясь, облокотившись на деревянный край кабины, а внизу проплывал лес. Хвойные и лиственные деревья покачивали вершинами, то сходились плотно, то расступались полянами. То там, то здесь виднелись небольшие каменистые отроги, а вот прямо под ним проплыло небольшое озерцо, а вдалеке у горизонта, если приглядеться, угадывалась излучина большой реки... И он с удивлением понял, эту картинку он «слышит», «видит» и «ощущает» целиком и полностью — синеву неба, прохладу и свежесть воздуха, бьющего в лицо, запах травы, хвои и листвы, солнечное тепло на лице и руках... и звуки — лесные, вольные, природные...

Опыта в воздухоплавании Баринов не имел никакого, но чувствовал, что высота полета сравнительно невелика, не то, что через иллюминатор Ил-18 или Як-40. Может быть, вертолет? Или спортивный самолет? Однако, ни шума двигателей, ни крутящихся винтов... И скорость небольшая, ну, скажем, как на мотоцикле...

Что ж это за аппарат такой?

Непонятно, совсем непонятно. Хотя, хотя... помнится, в восемьдесят втором или восемьдесят третьем молодежь из его института и некоторых других академических вдруг и сразу заболела дельтапланеризмом. В предгорье на базе воронцовского дома отдыха соорудили несколько сараев-ангаров, оборудовали на ближнем склоне стартовую площадку. Сами конструировали дельтапланы, сами их делали, сами испытывали и летали. Помнится, он с большим удивлением и даже восхищением наблюдал за полетами этих огромных птиц с человеком под крылом, но каждый раз тактично отклонял все приглашения попробовать подняться в воздух самому... Может, зря отказывался? Сейчас бы эти ощущения пригодились. И не исключено, что что-нибудь стало бы яснее и понятнее...

Вдруг аппарат словно споткнулся, дернулся и, наклонившись, резко развернулся вправо. Баринов услышал негромкий, сухой смешок — «Хе-хе-хе!» — и понял, что смеется он сам. А потом увидел большую поляну невдалеке, а на поляне пасущихся оленей. Стадо голов в пятнадцать-двадцать из самок с детишками возглавлял олень-красавец с рощей рогов на голове. Его рост с непривычного ракурса оценить трудно, однако, судя по рогам, широкой спине, раздутым бокам это был гигант. Хозяин здешних мест. Таких, наверное, даже медведь обходит стороной.

Аппарат снизился почти до верхушек деревьев, обогнул поляну и осторожно приближался к стаду, словно подкрадывался. А ведь действительно подкрадывался, понял Баринов, ведь заходит он грамотно, от солнца... Рука Баринова нырнула вниз, на уровень колена, нащупала то ли в корзине, то ли на полке большой камень-голыш, килограмма на полтора. И в тот момент, когда до оленя-вожака оставалось не более пятнадцати-двадцати метров, тот, в теле которого находился Баринов, изо всех сил швырнул голыш в ничего не подозревающее животное. Попал. Камень с глухим отчетливым звуком ударил по холке. Олень присел, дернулся и прыгнул — нелепо, некрасиво — вверх и вперед, в кусты, под деревья. Стадо замерло, потом заметалось в панике, запрыгало, бросилось врассыпную кто куда: кто за вожаком, кто назад, кто по сторонам... А тот, кем был Баринов, захохотал во всю мочь, захлебываясь гоготом, от восторга колотя внушительными кулаками по борту кабины перед собой — вот как понравилась ему эта немудрящая шутка...

Картинка начала мерцать, прыгать, сосредоточиться выборочно на какой-либо детали уже не получалось, и это раздражало больше, чем осознание полного непонимания увиденного.

Спокойно, спокойно... Это Баринов скомандовал уже себе. Не суетиться, не паниковать, ничему не удивляться. Получается, телепатические способности проявились все же у него, а не у Ивана, и не у Банника. Не могут они оба — и Иван, и Банник! — сразу и одновременно оказаться телепатами. Или же могут? Или все же это он, Баринов, «снимает» с их мозга картинки, образы, целые сюжеты... Уф-ф, бедная моя голова...

Баринов внутренне вздрогнул, дернулся, едва не потеряв контроль и над собой, и над перципиентом, и его словно выбросило из поднебесного солнечного простора в лабораторный зал, в кресло.

Он глубоко вдохнул и выдохнул, снова вдохнул и выдохнул... Потом аккуратно принялся выводить Банника обратно, одну за другой отменяя данные ранее установки, пока не позволил ему выйти из гипнотического транса полностью и окончательно.

А дальше они словно поменялись ролями — пациент и гипнотизер, перципиент и индуктор.

Баринов сидел опустошенный, переводил дух, приходя в себя. Банник же, напротив, был бодр, энергичен, в прекрасном расположении духа. Очнувшись от транса, он только и спросил: «Ну, как?», не дожидаясь ответа, прошел в заднюю комнату. Появился с двумя стаканами, «Нарзаном» и на четверть наполненной бутылкой коньяка. Подходя, заявил громогласно:

— Ну, дожили ляхи, в холодильнике мышь повесилась! Ладно, я за вас возьмусь!

Тут же разлил коньяк по стаканам, пустую бутылку поставил у ножки стола.

— Давай, Павел Филиппович, за почин!.. Эге, Павел, да на тебе лица нет! — и спросил торопливо: — Что-то не так? Что случилось?

Отмалчиваться смысла не было никакого.

— Николай, на каком аппарате ты летаешь во сне?

Банник резко поставил стакан, едва не расплескав коньяк.

— С чего ты взял? Откуда знаешь? — Он буквально впился взглядом в лицо Баринова. — Ага, в сеансе, так?.. Достал-таки?

Баринов поднял стакан, сделал пару мелких глотков, потянул из кармана сигареты.

Не особо торопясь он прикурил, вырвал из блокнота чистый лист, свернул его фунтиком вместо пепельницы, стряхнул туда пепел... Банник стойко выдерживал паузу, даже не притронулся к своему стакану.

— Так что, колись, парень, — медленно сказал Баринов. — Теперь-то ты уж точно не отвертишься, выложишь все как на духу. И прежде всего — кто ты есть на самом деле?