Свет Дивояра

Глава 29

Королевский дворец являл собой картину разорения, как будто враги пришли злые, поубивали хозяев и теперь тащат добро. Весь двор был завален мусором вперемешку со всяким добром. Тут осколки дорогой посуды, и рваных тряпок, и тут же какие-то мужички торопливо сворачивают парчовые шторы, постельное белье с вензелями королевского дома, тащат мебель, дерутся, орут, матерятся. Во дворце распахнуты окна, словно тюки с награбленным вываливали прямо из окон — на клумбы.

— Что здесь случилось?! — спрашивал в ужасе Лён, едва высадился с Сияра.

Никто не обратил внимания на крылатого жеребца, и лишь мутные взгляды нетрезвых людей едва скользили по дивоярцу. От него отпихивались с раздражением, как от надоедной мухи.

— Что происходит?! — хватал он за рукава людей, которыми был полон дворец, и которые, как муравьи, тащили и тащили богатства королевского дома.

— Паф, что случилось?! — кричал он, влетая в кабинет короля.

— А что случилось? — обратил друг к нему красные глаза, сидя среди разгрома.

— Твой дворец грабят!

— А, да пусть грабят! — махнул рукой Паф.

Он сразу понял: друг сломался. Эти равнодушные глаза и запущенный вид яснее ясного говорили чем занимался Паф эту неделю, пока Лён отсутствовал.

Попытка поговорить по душам ничего не дала.

— Да к чёрту всё! — озлобленно огрызнулся бывший король, — Кому всё это надо? Кому важно как я выгляжу и что чувствую! Да и вообще, это такая чушь! Мне самому плевать на это! Ты говоришь, всё тащат? Тебе жалко, что тащат, да? Тебе вообще надо беречь всё это барахло? Чтобы оно аккуратненько попало в лапы Бреннара и Воннэра, да? Ты прямо переживаешь за сохранность их имущества? А я так тебе скажу: пусть мои люди тащат всё, что смогут утащить! Если это им хоть в чем-нибудь поможет! Если они сумеют всё это сбыть и получить деньги — пусть волокут! О, мы с тобой герои дня! Мы с тобой прекрасно выполнили миссию — миссию! Я посмотрел как наши с тобой друзья со второго курса помогают налаживать эвакуацию! Они жгут крестьянские хозяйства! Выгоняют народ из сёл и деревень и жгут их дома, чтобы никто не возвратился! Так надо! Это распоряжение Совета!

— Не может быть, — охрипшим голосом проговорил Лён.

— Не веришь? Иди и посмотри. Этот город тоже обречён — камня на камне не останется! Чтобы не возвращались, чтобы не пришлось снова раз за разом отыскивать беглецов и выгонять! А ты говоришь мне: тащат!

— Ну хорошо, а ты видел временные лагеря для переселенцев?

— Видел, — сказал, как плюнул, Паф, — Это огороженные участки на восточном краю Сильвандира — там заканчивается переселение. В Воннэдрильм пока моих людей не пускают — типа, не все готово. То есть, прикинь, операция готовилась загодя, ещё при жизни отца, а теперь, оказывается, не всё готово! Воннэр хитрый, он наверняка получил денежки от Дивояра на обустройство переселенцев и закрысячил их! А кто проверять будет? Пригнали народ, как овец, и бросили у ограды в чистом поле! Их обобрали ещё на месте: подосланные купчики скупили по дешёвке семенное зерно, скотину, а потом обобрали ещё раз — уже у границы. Ни еды, ни жилья — всё чистая фикция. Народу полно, условий — никаких! Свой же скот режут и едят, так за дрова ещё дерут втридорога. Проклятие, Лён, в какое дерьмо мы с тобой ввязались!

— Но почему… — ошеломлённо бормотал Лён, — неужели дивоярцы…

— Да они наверняка всего не знают — им же докладывают те же агенты Воннэра. А Пантегри, который заправляет операцией, хочет с блеском отчитаться, вот и усердствует сверх меры. Восточную часть уже угнали, дома пожгли, городки разграбили мародёры из Воннэдрильма, а я-то, как путный, говорил: не смейте грабить друг друга! Да пусть грабят! Я простодушный идиот, потому что не понимал того, что неизбежно!

— Но почему всё получилось так гадко?.. — пробормотал Лён, не зная — верить или нет.

— Да получилось чисто по-человечески! — заорал Паф, — Сначала пафосные речи и слёзы умиления, потом обычная подлянка: типа, своя рубашка ближе к телу! Герцога Грая убили!

— Лейхолавен убит?!

— Да! Он вступился за кого-то, и мои же гвардейцы закололи его!

Паф в бешенстве заколотил по столу кулаками, разбивая их в кровь. Таким его Лён никогда не видел.

— Я должен пойти и посмотреть, — сказал Лён. — Только ты не думай, что я тебе не верю.

— Лети и посмотри, — бросил Паф из-под руки.

Полёт над восточной половиной Сильвандира показал ужасную картину. Многочисленные деревни и малые городки выглядели так, словно шла война. Дома и крестьянские хозяйства горели, по проселочным дорогам шли разрозненные кучки беженцев, на большой же дороге они сливались в сплошной поток. По обе стороны от колонн беженцев носились лёгкие всадники в мундирах королевской гвардии. То и дело ломались экипажи, их оттаскивали на обочины, чтобы не мешать движению, но заторы были неизбежны. Сверху был слышен многоголосый шум, крики, ржание лошадей, грохот сталкивающихся телег. Многие шли пешком, только с узлами за спиной. Многие вели с собой животных — коров, овец, коз. Бегали вокруг и истошно лаяли собаки — Лён догадался, что их с собой не взяли, и животные бежали следом за хозяевами, не понимая, отчего их бросили.

Он взял направление на юг — туда, откуда наступала зона наваждения.

На отдельно стоящем хуторе было какое-то движение. Огороженный постройками двор, амбар и просторный, но пустующий выгул для скота. Небольшое, но хорошее хозяйство. Сверху видно как выносят и грузят на телеги узлы, ящики. Всё, конечно, вывезти не удастся — всего-то две лошади запряжены в подводы. Но позади хутора стоят в ряд ещё несколько лошадей, и чепраки у них, как рассмотрел сверху зоркий дивоярец, цветов королевской гвардии.

Солдаты заставляют крестьян покидать своё хозяйство, а сами те ни за что не тронутся с места, будут упорствовать и надеяться, что их забудут. Почти везде так. Наверно, ни одно переселение не происходит без таких драм. Плачут дети, доносятся мужские голоса. Делать здесь было дивоярцу нечего — он не может помочь этим людям. Разве время сгладит этот шок. И тут он увидел, в чем причина крика.

Из дома вышли два человека в синих мундирах гвардейцев. Каждый нес по мешку на плече. На гвардейцев кидалась с руганью женщина, а за подол её цеплялись ребятишки. Лён мигом сообразил, что видит сцену разбоя: вместо того, чтобы помогать переселенцам, солдаты грабят их. Но есть ли смысл оставлять добро, если оно всё равно достанется в пищу либо огню, либо мародёрам. Солдаты, видимо, тоже так думали, а у хозяев хутора было иное мнение.

Лён снизился и сошёл на землю за постройками. Войдя распахнутыми воротами внутрь двора, он увидел настоящую картину мародёрства. В вещах, собранных беженцами, рылись солдаты. И было их тут не два, а человек семь, если ещё кого-то не было в доме.

— У нас больше нет ничего! — кричала женщина в то время, когда в сарае раздавались стоны. — Всё отняли!

— Где деньги?! — орал на неё рядовой гвардеец, — За скотину выручила деньги!

— Нет, нет! — вопила несчастная, за юбку которой с рёвом цеплялись два малых пацана. — Нам жить будет не на что! Пожалейте детей!

— Пали давай всё вместе с отродьем! — выскочив из сарая, заорал другой гвардеец. — Всё равно всему гореть!

Он схватил факел и хотел бросить в сарай с сеном, но наткнулся на незнакомца.

— Зачем жечь? — вкрадчиво спросил высокий молодой мужчина, одетый не по здешней моде.

— Приказано, — быстро ответил гвардеец, оглядывая незнакомца и соображая, что он тут тоже не случайно.

— Ограбили! Изнасиловали! Отца убили! — рыдала растерзанная и избитая женщина, — Мужа сжечь хотят. Деньги требуют за скотину! А самим жить на что?!

Гвардейцы стали переглядываться и стягиваться в круг вокруг незваного гостя.

— Вас грабить посылали? — решил обратиться к совести служивых Лён.

В ответ — ухмылки и наглые взгляды. Мужики чувствовали себя в безопасности — их много, а он один, и вокруг никого, кроме этих крестьян, которым, кажется, всё равно уже никуда не уйти.

— Разве вы присягу королю не давали? — спрашивал наивный дивоярец.

На это раздался смех: какая там присяга королю, когда власть меняется. Вот-де новому королю и присягнём.

Женщина притихла, прижимая к себе двоих детей: она поняла, что незнакомец бессилен чем-либо помочь, а, скорее всего зря влез в свару.

— Мы тоже люди, — вдруг выступил один из солдат, молодой ещё совсем, почти мальчишка, — нас от дома оторвали на службу, а теперь мы не накопили ничего — с пустыми руками идти в чужую страну?

— Резонно, — с юморком подтвердил более взрослый, но с таким циничным взглядом, — лошади нынче в цене.

Он замахнулся факелом и хотел бросить его внутрь сарая.

— Стой! — тихим, но страшным голосом сказал ему дивоярец.

Солдаты захохотали, предвкушая новое удовольствие от избиения этого наивного идиота, верящего в справедливость и присягу.

То, что крикнул дивоярец, никто не разобрал, но то, что произошло дальше…

На глазах у всех гвардеец, который уже хотел метнуть огонь в сарай, вдруг непостижимым образом начал сжиматься — очень быстро! И через секунду исчез в своей одежде, а та упала наземь, как пустая. И в мгновенно наступившей тишине из ворота мундира выскочила серая крыса и бросилась наутёк.

— Быть вам крысами, уроды, — зло проговорил странный незнакомец, и глаза у него были страшны, как будто горели холодным огнём.

Он ещё раз воздел руку, словно хотел поразить мерзавцев молнией, но тут один заорал:

— Это королевский маг!

И все оставшиеся солдаты бросились бежать.

Такое бешенство им овладело, никогда ещё он не жаждал так убийства. Такая ненависть к наглым, сытым мужикам, которые пользовались властью для того, чтобы гнобить и без того попавших в беду людей. Грабили ограбленных! Обижали несчастных! Что за гадские создания эти люди: у своих глотки готовы вырвать за лишний золотой! Твари подлые и бездушные! А Паф называет их своим народом! Он из-за них чуть с ума не сошёл!

Удары пламени преследовали гвардейцев по пятам, воздух взрывался перед ними, куда бы они ни бросались, неведомая сила кидала их на землю, вихри подкидывали их в воздух. И страшным громом били в оглохшие уши свирепые слова дивоярца:

— Лимб по вас плачет, мрази!

Когда он вернулся, женщина с тихим плачем перевязывала избитого до полусмерти мужа.

— Вы можете взять лошадей этих негодяев, — сказал он ей, — продашь и получишь деньги.

— Хуже будет, — мотнула она растрепанной головой, — узнают, вообще убьют. Они нас потом обязательно встретят на дороге.

— Женщина, — озарённый внезапной мыслью, заговорил дивоярец, — грузи всё на лошадей и отправляйтесь в зону наваждения. Там есть город, и вы устроитесь в нём спокойно.

— В зачарованную землю? — испугалась женщина.

— Я говорю тебе: это лучше. Там живут хорошие люди. Я провожу вас.

Он помог им собрать имущество, уложить в тюки, и двинул маленький караван к границе зоны наваждения. Перед беглецами появилась речка и мостик через неё. Хуже им там будет или лучше — едва ли Лён когда-нибудь это узнает, потому что зачарованные земли каждому дают какую-то новую судьбу.

"Не знаю, хорошо я сделал или плохо", — думал он позднее, когда летал в тот день над восточной половиной Сильвандира и видел множество трагедий. Не обязательно таких, какая едва не случилась на том хуторе, но по-своему жестоких. Отрывать людей от места, лишать их почти всего и высылать неведомо куда — разве не ужасно? Его уже не удивляло, что в обстановке всеобщего бедствия многие люди становятся вандалами. Экстремальные условия пробуждают в толпе дикие инстинкты, и в лидеры выходят не самые лучшие типы. Вот тогда слетает с человека поверхностный налёт цивилизованности, и становится он зверем, пьянеющим от безнаказанности.

Возвращаясь обратно в Ворнсейнор, увидел он своих друзей из Дивояра: отряд второкурсников, которые помогали осуществлять переселение.

Крылатые жеребцы порхали над восточной окраиной столицы. Самый густонаселённый район, где теснились ремесленные кварталы, мастерские, мелкие лавки и, конечно, дома терпимости.

На узких улочках по обе стороны теснились гружёные подводы — это готовилась на завтра новая партия переселенцев. Процесс шёл организованно — сразу видно твёрдую руку дивоярцев. По серединам улиц летали туда-сюда конные второкурсники и раздавали указания: что брать, а что оставить, потесниться, прижаться к дому, пропустить. Всё это командным голосом, не терпящим возражений. Те, кто посостоятельнее, получали больше внимания, у них были лошади, чтобы везти их скарб — вот их большие экипажи занимали солидную часть улицы. А были и другие, у которых не было возможности купить лошадь, и их пожитки лежали тут же — в узлах и сумках.

Здесь было всё спокойно и пристойно, как вообще возможно сделать это в подобной ситуации, когда людей ради какой-то непонятной им необходимости сгоняют с места и лишают большей части нажитого добра. Но мародёрства здесь не было — хоть это хорошо.

Лён ехал на своём Сияре посреди улицы, по узкой полосе, освобождённой для завтрашнего выезда, и смотрел по сторонам. Да, здесь тоже царила подавленность, уныние и слышались порой рыдания, но за последние часы его сердце как будто оглохло — столько он навидался сегодня. Он ехал во дворец, к Пафу, чтобы провести с ним всё то тяжкое время, пока будет завершаться эта миссия.

— Господин дивоярец! — раздался пронзительный голос, и к Лёну бросилась женщина.

— Простите меня, господин, — заплакала она, хватая его за сапог и падая на колени.

— Грета? — изумился он.

— Господин дивоярец, — упорно не называла она его по имени, — сжальтесь надо мной!

— Что с тобой случилось? — смягчился он при виде её непонятного горя.

— Я только что купила домик, — заливаясь слезами, проговорила девушка, — Я же не знала, что так выйдет! Потратила денежки на швейную мастерскую, а теперь надо всё бросать! Нет у меня денег, чтобы купить лошадь и тележку! Такие цены грабительские! С пустыми руками пойду!

Тут она так горько зарыдала, что у него сжалось сердце. Бедная девочка только думала наладить жизнь!

Что делать, как помочь ей? Нет у него с собой ни монеты, и лошадь взять негде, потому что нет сейчас просто свободных лошадей!

В замешательстве он начал оглядываться по сторонам, не зная, что можно предпринять, и увидел внимательные взгляды: на Грету смотрели, и читалось в этом презрительное: шлюха! Дивоярская шлюха, так тебе и надо! Никто ничем тебе не поможет!

— Оставь все вещи, Грета, — сказал он ей, — пойдём со мной.

Она так и обмерла, вся сникла от отчаяния. Он потянул её к себе, посадил на коня сзади и велел крепко держаться за него. Потом, не обращая ни на кого внимания, направился к королевскому дворцу.

— Всё украдут, — сказала Грета за его спиной.

— Неважно, — ответил он, хотя и сам не знал, как будет он решать её судьбу.

Западная половина города пока стояла нетронута — здесь начнут сборы через месяц, когда покончат с восточной частью.

С девушкой за спиной Лён проехал под удивленными и завистливыми взглядами прямо на двор перед дворцом. Провёл испуганную девушку по разорённым коридорам и провёл её в свою комнату, которую никто не посмел трогать даже без всякого заклятия.

— Побудь пока здесь, — сказал он ей, — А завтра что-нибудь придумаем.

Конечно, он мог добыть ей денег, но сейчас у него не было на это времени.

Тот холм на границе королевства Сильвандир, в котором был вход в подземную страну, здесь назывался эльфийским холмом. Про него ходили сказки, как про всякое такое место, что-де в незапамятные времена жил в этом холме таинственный народ остроухих. Что открывались раз в тысячелетие у подножия холма зелёные ворота, и выезжала на белом коне королева эльфов со своей свитой. И что бывало такое: забирали к себе эльфы кого-нибудь из людей, и тогда такой человек пропадал навеки, и никто не знал, что с ним дальше было. А другие говорили, что видели людей, вышедших из холма. Говорили, что время внутри страны эльфов течет вспять, и тот, кто попадал туда, уже никогда не старел. Входил такой человек туда старцем, а выходил молодым.

Теперь Лён точно знал, что это всё сказки и небылицы. Эльфийский холм на краю королевства Сильвандир уже лет так полторы тысячи стоит пустой: столько лет назад погиб мир внутри него. И только теперь до молодого дивоярца дошло как именно это случилось.

От Гедрикса, от его памяти он получил непоколебимое убеждение, что мир его погиб оттого, что эрл разбил Живой Кристалл. Все годы своих странствий, до самой смерти, Гедрикс винил себя в убийстве своей родной страны. Лён теперь знал, что граф не виноват ни в чём. Кристалл не управлял жизнью подземного мира, не он содержал своей силой гармонию этого замкнутого пространства. Не с разрушением Кристалла замерзло море Грюнензее и осел ледяными хлопьями воздух. Это сделала Эйчвариана — при помощи рычагов управления погодой. Просто выключила этот мир. Сделала это за своей надобностью — хотела попасть в Джавайн!

Как он ненавидел эту подлую гадину, которой было ничто погубить множество народу ради своей прихоти. И самое гадкое то, что она сделала это так, чтобы Гедрикс подумал, что в этом его вина. Он не знал как унести огромный кристалл, и разбил его — это она дала ему невыполнимое задание!

Это всё он думал, пока смотрел с высоты полёта грифона на цветущий мир внизу. За две недели его отсутствия выросли по удивительному эльфийскому волшебству прекрасные леса и наполнились чистой водой реки. Снова бил прибоем в берега великолепный Грюнензее, как и другие моря этого огромного пространства. Здесь возвышались горы и были чудные, плодородные долины. Здесь уже летали пчёлы, бабочки, реки полны рыбой, завелись лесные и полевые звери. Откуда, из каких тайников были взяты их зародыши? Как всего за две недели снова ожила эта дивная страна?

Летал он и на Рауфнерен, где снова гремели мощным, устрашающим прибоем грозные скалы-иглы, охраняющие разорённое хранилище кристаллов.

Дворец в горах, который он больше не называл дворцом Эйчварианы, стал его домом, куда он перенёс свои драгоценные эльфийские осколки, о которых всё время беспокоился, покидая свой дом в небесном городе. Сюда он будет сносить всё, что отыщет. А он найдёт и клад Финиста, и добычу Елисея, добудет и тот каменный шар, сгинувший в окрестностях Дерн-Хорасада.

Вот так делил он свое время между радостью и горем. Ещё две недели шло переселение восточной части Сильвандира, и ничего хорошего для народа в этом не было. Он не оставлял Пафа, который пытался ободрить свой народ и говорил ему: так надо, сейчас трудно, но потом всё утрясётся, терпите, люди. Его друг отдал всё, позволил разграбить наследие королей Сильвандира, чтобы облегчить людям переезд. Он лично казнил мародёров и летал на своем белом жеребце Вейко над восточными землями, гневно карая воров и наказывая самоуправство. Его мучение и страдание понимали все сильвандирцы, и не осуждали своего короля. Что он мог сделать против всесильного Дивояра, хотя сам был дивоярцем! Но и его терпению пришёл конец, когда пришли вести с западного края, от королевства Бреннархайм, что тамошние люди уже потихоньку начинают шарить по территории Сильвандира и грабить население.

— Этому унижению уже нет предела! — мечась по своему опустевшему кабинету, рычал он.

Дивояр смотрел на это очень философски: таких переселений на памяти небесного города было уже немало, и опыт тысячелетних магов говорил, что всё утрясётся и образуется. В конце концов, разве не предок Алая, некий варвар-наемник Сильван Хромой устроил в этих землях захватническую резню и порешил тогдашнего короля, завладев его короной и королевой? И ничего — утряслось. А стали бы тогда маги устраивать разборки, судить виноватых и защищать правых — сколько крови ещё бы пролилось! Нет же, признали разбойничий успех Сильвана Хромого как де-факто и приняли как де-юре. Пройдет, Паф, — говорили ему друзья-старшекурсники.

О, надо видеть как виртуозно производил командование перемещением Пантегри! Присутствовал в этом рослом, честолюбивом жаворонарце какой-то артистизм, когда он выступал во главе отряда эвакуаторов, словно на торжественном мероприятии. Когда он в сопровождении своей свиты на белых жеребцах стремительно облетал идущие колонны беженцев и подгонял господ гвардейцев. Как шли они красивым клином над брошенными и разорёнными сельскими домами и с лёту посылали языки огня в опустевшие постройки, чтобы невозможен был возврат, бегство к прежней жизни. Как горели его глаза, и гордо вздымалась сильная грудь, оттого что чувствовал он свою власть, и за ним была вся мощь небесного города. Вот только теперь Лён осознал, что представляют собой жаворонарцы, и чем вообще завлекает их Дивояр.

Жаворонар — дикий и неустроенный мир, обиталище охотничьих племён, незнакомых с земледелием, со слабо развитыми ремёслами. Попасть из него окультуренную среду Дивояра, получить все удобства и привилегии небесного мага — это стоит самой искренней преданности! Природная воинственность жаворонарцев идеально сочеталась с кастовой надменностью небесных магов, в итоге давая самых бестрепетных, никогда не сомневающихся слуг Закона. Вот почему Пантегри, Диян и даже более рефлексивный Очерота полагали, что Паф и Лён должны испытывать восторг от своей "миссии". Ведь оба показали себя в учёбе такими крутыми парнями!

"Ты дикарь, Пантегри!" — бессильно думал про себя Лён, наблюдая, как безжалостно порой обращается тот с людьми.

Когда к жаворонарцу бросилась с просьбой о помощи девчонка, которая млела по нему в те дни, когда все они были веселы и беспечны, гуляли в кабаках и флиртовали с девушками, Пантегри решительно пресёк малейшие претензии на особое положение: никакого кумовства! И был горд своей принципиальностью.

Ох, и эти парни его учили жить! Наставляли его как следует справляться с проблемой рока! Говорили об оправданности лёгких отношений. О моральной компенсации за нелёгкое служение дивоярца, поскольку материальное вознаграждение — пошлость! Вот теперь понял Лён, отчего пришлась по душе Пантегри и его друзьям история завоеваний Гаральда Гардрады — этот дикий викинг есть их идеал.

— Мне никогда не смыть с себя этот позор, — сказал Лёну как-то вечером товарищ.

Он уже отказался от имени Алай и предпочитал, чтобы его звали по-прежнему — нисколько не идущим ему и вообще ненастоящим именем Паф.

Назавтра предстояло начинать эвакуацию западной части. После всего того, что было с восточной половиной Сильвандира, народ западной был в ужасе. Завтра утром первые колонны двинут в сторону Бреннархайма и будут идти целую неделю, если не больше.

— Паф, хотел бы ты быть королём своему народу? — неожиданно прорвало Лёна.

— Смеёшься, что ли?

— Спасти хоть оставшуюся половину!

— Я думал об этом, — устало признался друг, — Летал тайком в Дивояр и просил Совет дать нам пустующие земли, хоть самые плохие. Нет, там последние полторы тысячи лет политика строгая: новых земель не занимать!

— И всё же есть такая незаселённая земля — большая, огромная. Больше твоей в десятки раз! Ты не представляешь, что это такое!

И он рассказал другу про свое открытие: эльфийский холм, только не сказал, что когда-то в этом месте произошло. Теперь этого уже не будет: никто, кроме него, не заберётся в хрустальный дворец в горах Кентувиора и не выключит этот мир.

Сначала Паф отказывался верить, потом воодушевился и буквально ожил. Той же ночью он слетал с Лёном к эльфийскому холму, побывал внутри и вернулся, очарованный увиденным. Это было так чудесно, как в сказке. Они вдвоем разработали план как увести народ в это тайное место. Делать это надо непременно ночью, чтобы дивоярцы в свои наблюдательные экраны не увидели, куда исчезает народ Сильвандира. Надо сделать всё за одну ночь, для чего надо будет устроить последний привал рядом с холмом.

— Я буду навещать вас и приносить вести сверху! — блестя глазами от радостного возбуждения, шептал Лён Пафу.

— К чёрту Дивояр! — тихо смеялся Паф. — Я не хочу жить тысячу лет!

Всё получилось на удивление легко и просто. Благодаря Пантегри и его команде, колонны беженцев были выстроены очень аккуратно — ничего лишнего. Городские районы один за другим двигались в путь — слаженно и чётко, совсем не то, что с восточным крылом. По пути к ним присоединялись сельские части, и всё напоминало хорошо разработанную военную операцию. Никто не знал, что до места назначения сильвандирцы не дойдут. Так двигались шесть дней с ночными остановками, и король Алай не отходил от своего народа, постоянно во всем им помогая, подбадривая, наводя порядок и дисциплину.

Уже два дня они двигались без сопровождения летучего отряда жаворонарцев — те улетели жечь деревенские дома. Это Лён сказал Пантегри, что не надо делать это на глазах беженцев, чтобы не увеличивать панику. Тот признал свою ошибку и согласился с магом, которого все уважали в Дивояре, и который был живой легендой. Что и говорить, это здорово сыграло на пользу задуманному делу — чем меньше чужих глаз, тем вернее.

В последнюю ночь Лён открыл перед беженцами проход в подземный мир, и те, невидимые сверху, только под светом луны и звёзд, тихо двинули со всем имуществом и скотом навстречу новой жизни. Там, под холмом, их встретил день, и огромные просторы открылись перед взорами измученных страхом и переживаниями людей. И король Алай Сильванджи повёл свой народ по девственным долинам страны эльфов. Гора за ними закрылась наглухо, но никто не оглядывался в прошлое. Жаль только, не было с ними в это время Лёна — он отправился зарабатывать себе алиби, летая вместе с жаворонарцами над Ворнсейнором и посылая языки пламени в пустующие дома: земли должна быть чистой, когда к ней подберётся граница зоны наваждения.

А перед самым рассветом он сделал то, о чём давно мечтал, да случая не выпадало. В самый тихий предрассветный час, когда тьма всего гуще, и когда спит всякая природная тварь, возник молодой дивоярец одним пространственным прыжком на голой вершине эльфийского холма, а оттуда слетел на своем крылатом жеребце к подножию горы, поросшей мелкой весенней травкой.

Открытое пространство, по которому проходила дорога, огибала холм и уходила на Бреннархайм, было нещадно разъезжено колёсами повозок, и по-весеннему сырая почва хранила глубокие колеи и следы множества ног — человеческих и лошадиных. Следы отчётливо вели к подножию холма и резко обрывались на чёткой линии, откуда начинался подъем в гору. Оставлять всё это просто так нельзя.

Дивоярец неспешно огляделся: на лес, обступающий холм с южной стороны, откуда двигалась зона наваждения. На дорогу, ведущую к Бреннархайму. Потом пошарил в сумке и добыл одну вещицу — старый деревянный гребешок с несколькими выпавшими зубцами. На лице Лёна блуждала загадочная улыбка. Он выломал несколько зубцов и бросил в сторону — прямо на затоптанную почву. В тот же миг из сырой земли пробилось что-то зелёное и принялось стремительно возноситься к небу, утолщаясь и разрастаясь. Огромные, могучие, старые сосны во мгновение ока образовали заграждение перед горой.

Он отломал ещё несколько зубцов и бросил дальше, и снова выросли мощные старые деревья, как будто не одну сотню лет стояли они тут. Тогда дивоярец бросил наземь весь гребешок, и гигантским полукругом встал в окрестностях холма великанский лес, ушёл широкой полосой вдаль, сомкнулся с древними чащобами очарованных земель, поглотил собой дорогу, ведущую в Бреннархайм, и сделал местность непроходимой ни для каких повозок.

Зелёная волна неслась на разорённый Сильвандир, жадно поглощая сгоревшие деревенские постройки, оставленные городки, опустевшие замки. Взрывали на возвышенностях землю пухлые ростки и тут же рвались в небо, разрастаясь в огромные дубы, платаны, грабы. По склонам сбегали смешанные толпы липы и берёз. В укромных уголках селились пышные орешники, рябины, черемухи. Берега рек мгновенно заросли ольховником и ивой. На бывших дорогах встали непроходимой стеной густые пихтовые ряды. Зелёная волна пронеслась почти по всей земле опустевшего королевства и стала затихать у восточного края, всё более мельчая и обрамляясь цветущей черёмухой, конским каштаном, ясенем, клёном. Всё завершилось широкой полосой цветущего шиповника — колючими зарослями которого как будто были языком природы, и она сурово говорила: путь закрыт!

Накануне, до выхода восточной части Сильвандира.

Было уже совсем темно, когда утомлённое сборами и переживаниями население восточного Ворнсейнора успокоилось в своих домах, к дому с лекарской дудкой на вывеске подошла женщина в тёмном плаще, с капюшоном, накинутым на голову, хотя погода была довольно тёплой. Фонари по позднему времени уже не горели, и лица её нельзя было разглядеть. Возле самой двери посетительница осторожно огляделась: не видит ли кто, что она стучится ко врачу? Наверно, очень деликатное дело было у неё, если решилась она в такой поздний час — уже заполночь — искать помощи у лекаря.

На требовательный звон колокольчика вскоре послышались шаги, и недовольный голос произнёс:

— Не принимаю сегодня! Всё уже упаковано к завтрашней отправке.

— Господин Фазиско, мне очень надо, — умоляюще проговорила женщина в дверную щель.

— Ну что за срочность?! — сердился за дверью лекарь, — Роды, что ли у кого? Приспичит же в такое время!

Продолжая брюзжать, он отодвинул пару засовов и впустил ночную посетительницу.

— Жди здесь, — неприветливо буркнул он, оставляя посетительницу в прихожей, а сам направился со свечой в соседнее помещение. Видно, что подняли лекаря прямо с постели: был на нём халат и ночной колпак, а также тёплые меховые тапки. В доме царила неприбранность и следы сборов — господин врач тоже готовился к переезду на новое место.

— Сейчас, — забормотал он, заглядывая за упакованные баулы и коробки, — где у меня саквояжик?

Найдя искомое, он обернулся, и отпрянул, едва не упав через узлы и чемоданы.

Посетительница не послушалась, прошла следом и теперь эта высокого роста женщина стояла перед лекарем, сбросив с головы капюшон и распахнув тёмный плащ.

— Так, так, — с расстановкой процедил эскулап, — с чем пожаловали, госпожа Брунгильда?

Та не ответила сразу, но отвела от невысокого, щуплого эскулапа свой твёрдый взгляд, осмотрела помещение и протянула руку к стулу. Тот с готовностью подскочил к валькирии с любезно растопыренными подлокотниками. Фазиско, не глядя, нашарил сзади ногой табуретку и тоже присел. Очевидно, намечался разговор.

— Я понимаю, у вас, очевидно, ко мне вопросы, — учтиво начал мэтр Ручеро.

— Правильно понимаешь, Лембистор, — с усмешкой согласилась дивоярская волшебница. — Вопросы есть. А не ответишь: на себя пеняй — сидеть тогда тебе в садке и жрать червей.

— Начало хорошее.

— Итак, есть некоторые странности в последней истории с моим учеником… — начала Брунгильда.

— Это вы про то, что он оказался королевским сыном? Я тут ни при чём, это всё ваши интриги, — торопливо заговорил Лембистор.

Валькирия грохнула по столу кулаком, и продолжала:

— Я говорю о Лёне.

— А! Чего он снова натворил? — невинно спросил Лембистор.

— Два года назад ты явился ко мне в лесную школу и рассказал сказочку про зону наваждения. Там, по твоему утверждению, спрятан кристалл с телом Пафа.

— Я этого не говорил, — быстро ответил демон.

— А я всё именно так и поняла! — рассердилась валькирия. — Я думала, что Лён отправился на зачарованную территорию. Он вернулся оттуда через месяц, вместе с Пафом, ничего не рассказывая об этом. Но вот теперь я вспомнила то название, которое ты дал в качестве ориентира — Дерн-Хорасад!

Недоумённый взгляд в ответ.

— Не понял? — язвительно спросила волшебница, — Заврался, друг-сундук! Дерн-Хорасада давно нет! Этот город исчез вместе с прилегающими областями тысячу лет назад! За столько времени я забыла об этом, и потому не обратила особого внимания на твои тогдашние слова. Ты послал Лёна в область, которой больше не существует, и он вернулся, приведя с собой Пафа. Что ты скажешь на это, Лембистор?

Некоторое время он пребывал в растерянности, потом неуверенно спросил:

— А почему вы не спросили у него?

— Отвечай! — рявкнула Брунгильда.

— Я не понимаю, — глухо проронил Лембистор, — когда я был там в последний раз, область была труднопроницаема, но доступна. Правда, и был я там достаточно давно.

— Она окончательно перестала существовать семьсот лет назад. Хочешь сказать, что тебе больше семисот лет?

— Ну да! — Лембистор как будто удивился, что она до этого не догадалась, — я же был демоном, духом!

— Я хочу знать, где был наш дивоярец и почему вернулся без своего Перстня?

— Могу предположить одно… — задумчиво проговорил Лембистор, — Очевидно, кристалл с телом Пафа сохранился где-то в том месте, где ранее был этот город. А вот Перстень… кто его знает. Эти волшебные вещи ведь живут своей жизнью — сами приходят, сами уходят, сами выбирают себе хозяев.

— Что ты знаешь о происхождении этого Перстня?

— Да ничего не знаю! Наткнулся как-то в своих странствиях на эту штуку и решил подкинуть вашему дивоярцу — посмотреть, что выйдет. Я думал повлиять на его волю при помощи этой штуки. А что, Перстень в самом деле исчез?

— Лембистор, — вкрадчиво заговорила волшебница, приблизясь к лицу Фазиско, так что он вынужден был откинуться назад, — ты понимаешь, что теперь у нас на крючке. Я не уйду, пока не получу объяснения этим странностям с Дерн-Хорасадом.

— Когда я был драконом-магом, — глухо отвечал Лембистор, глядя в пол, — я переделал одну зону наваждения под ложную — хотел заманить в неё вашего дивоярца. Вот так же я обманул его и во второй раз. Мне было нужно принудить его согласиться на мои условия.

— Как же Паф жил всё это время — разве он не был в Красном Кристалле? Кто же тогда был в этом кристалле? — удивилась волшебница.

— Я держал Пафа в состоянии магического сна, а потом Лён явился и спас его, как в сказке про спящую царевну, — неохотно отвечал Лембистор.

— Я так и думала, что здесь что-то не то, — покачала головой Брунгильда, — Да, тут ты провёл нас, демон. Здорово обкрутил. И всё же, я думаю, ты что-то скрываешь касательно этого таинственного перстня и души, заключённой в чёрном бриллианте. Слышала я кое-что о том как получаются такие камни и называются они Исполнение Желаний. И я думаю, ты, Лембистор, знаешь где берутся такие камушки.

— Я? — усмехнулся тот, — Да уж точно, я бы от такого камушка не отказался. Знать бы, где они лежат.

Валькирия перестала сверлить его взглядом и поднялась со стула.

— Хочу тебе сказать, — произнесла она, надевая капюшон, — мы следим за тобой. Я не верю в твои мирные намерения и думаю, что ты затаился неспроста — ты чего-то ждёшь.

С этими словами она покинула дом лекаря и ушла в прохладную ночь, перед самым наступлением рассвета, когда должна была начаться вторая волна переселения — в Бреннархайм.

Фазиско вытер вспотевший лоб дрожащей ладонью.

— О, лимб проклятый, чуть не прокололся! — прошептал он.

Затем глубоко вздохнул и огляделся на груду упакованных вещей. Чуть не бегом бросился он в свою одинокую, маленькую спальню, где на стуле была аккуратно повешена одежда для выхода.

Одетый в куртку с накось застёгнутыми пуговицами и неряшливо торчащей рубашкой, лекарь с усилием отодвинул большой комод у стены. За мебелью скрывалась потайная дверца стенного сейфа. Из него выгреб Лембистор мешочки с золотом, покидал всё в сумку и огляделся.

— Как жаль, — чуть иронично обронил он, — непосильным трудом нажитое добро бросаю.

А потом решительно покинул дом и ускользнул в глухую предрассветную тьму.

11 мая 2011 г.