Земский докторъ. Том 4. Смутные дни

Глава 4

Гробовского спрятали в больнице, в изоляторе. Аглая подсуетилась, повесила новые занавески и даже принесла из дому герань в кадке. Иван Палыч тоже не ударил лицом в грязь — усмехнулся, да написал крупными буквами на листке бумаги:

Infectio mortifera!!!

(Смертельная инфекция!)

Входить строго запрещено!

— ту самую надпись, которую приметил Рябинин в его папке. Признаться, углубляться в эти документы Иван Павлович не сильно то и хотел. А то, что там было написано «смертельная инфекция» — это наверняка из разряда «у страха глаза велики». Сейчас главнее с Гробовским решить — ведь он на нелегальном практически положении.

Доктор хотел еще и череп с костями изобразить для пущей наглядности на двери, но посчитал что это все же излишне.

Все бы хорошо, но и Аглая с доктором, и сам Алексей Николаевич прекрасно понимали, что мера эта — временная, и вечно в Зарном не отсидишься.

— Да вечно и не надо! — как-то вечерком Иван Палыч заглянул в «изолятор» на чай… Сам же и пришел с чайником и калитками — кружки в палате имелись. — Знаешь, Алексей Николаич, сейчас такое время — все прямо на глазах меняется! Сегодня так, завтра этак! Преступность растет — в городах из дому вечером не выйти! Вон и указа уже о временной общественной полиции вышел… И о народной милиции — тоже! Без таких профессионалов, как ты — думаю, не обойдутся! Погоди, дай только время…

— Милиция… полиция… какая-то общественная… — расставляя на тумбочке кружки, заворчал бывший агент. — Что это за звери? С чем их едят? Не знаю.

— Так ты газеты-то читай! Зря, что ли, привез? — насыпав в кружки заварку, доктор разлил кипяток.

— Да читаю!

Взяв в руки «Уездные ведомости», Гробовский отчего-то повеселел.

— Забавная тут вышла статейка! Даже не одна… Вот, послушай: «Кража в Зареченской типографии! Неизвестные преступники, ударив сторожа камнем по голове, похитили приводные ремни типографских машин. Дело ведет комиссар общественной полиции Василий Петраков». Хм… Петраков… не знаю такого… А ты?

Поручик (или уже — бывший поручик) вопросительно посмотрел на доктора. Тот пожал плечами:

— Ты ж, Алексей, знаешь — я без году неделя тут. Только что, так сказать, вступил в должность… Комиссар теперь! Не знаю, правда, хорошо это или плохо.

— Должность — это всегда хорошо, — вздохнув, ностальгически заметил Гробовский. — Плохо, когда без должности. Жалованье какое обещали?

Иван Палыч хмыкнул:

— Теперь, Алексей Николаич, по-новому говорят, по революционно-демократическому. Не жалование, а зарплата!

— Че-го⁈

— Заработная плата!

— А-а… И сколько?

— Триста рублей.

— Х-хо! Такие бы деньги да с год назад! — посмеявшись, поручик махнул рукой. — Шиковал бы. Ныне же… А, что там говорить! Вот еще статейка…

Подкрутив фитилек керосиновой лампы, Гробовский взял другую газетку — «Зареченский вестник»:

— «В ночь с двадцатого на двадцать первое марта неизвестная банда напала на завод товарищества „Анкоров и Ко“, похитив…» Внимание! «…похитив приводной ремень длиной в тридцать два аршина и весом около десяти пудов! Банда вооружена револьверами, передвигались на грузовом авто неизвестной марки. Комиссар общественной полиции Василий Петраков предполагает саботаж». О как! Саботаж он предполагает…

— Николаич… — отхлебнув из кружки жидкий чаек (уж какой был), доктор недоуменно глянул на собеседника. — А зачем они вообще эти ремни тырят? Куда они нужны-то? Нет, ну, правда же — саботаж. Прав этот Петраков…

— Так-то — да, — согласился Гробовский. — Без приводного ремня ни один заводской станок работать не будет… Однако, я тут на досуге подумал… Хорошо, что у меня статское пальто и костюм партикулярный имеется! Сейчас бы не купил…

— Ну да, — доктор повел плечом. — Хороший у вас костюм, не спорю. И пальто… Но…

— А вот, Иван Палыч, скажи, шуба сейчас сколько стоит?

— Ну-у… рублей триста, наверное, стоит… Как моя зарплата!

— Да, примерно так, — покивал Алексей Николаевич. — А самое дешевое на зиму что?

Доктор задумался:

— Ну-у… тулуп, наверное. Ну, полушубок дубленый, что обычно крестьяне носят…

— Верно! — хлопнул в ладоши Гробовский. — И стоит он всего семнадцать рублей. Только в продажу такие полушубки не поступают — на фронт идут! Вообще, с кожей проблемы… Смекаешь?

— А-а-а! — до Ивана, наконец, дошло. — Так, думаешь, никакой это не саботаж?

Беглый сыщик весело рассмеялся:

— Конечно, не саботаж! Типичное корыстно преступление. Не знаю, что там их Вася Петраков думает, но я б это все раскрыл быстро. Барыг бы проверил, и так… пошуршал бы. Плевое дело-то! Эх…

Поручик снова загрустил, и Иван Палыч дал себе слово непременно встретиться с этим Петраковым и переговорить… На предмет привлечения старых опытных специалистов!

Доктор нынче ночевал на свое «квартире», у Аглаиной матушки. И утром был весь «в шоколаде». Картофельная запеканка с румяной корочкой, называемая местными «толченка», овсяная — на молочке — каша, такая, что ложка стоит, каравай вкусного заварного хлеба, испеченного только что, прямо с утра… Еще молочко, яйца, маслице… Семья Аглаи вовсе не бедствовала — две стельные телки, нетель, куры и гуси. Да и землица не пустовала — сдавалась в аренду, а плата принималась продуктами. К тому же недавно получили компенсацию за реквизированных для воинских нужд коней. Да и зарплата Аглаи тоже кое-что значила, по крайней мере — пока…

— Ох, закормите вы меня!

— Кушайте, кушайте, Иван Палыч! А то ведь вечно все на бегу.

А в это — верно! Бегать пришлось, нужно было всех проверять, составлять отчеты — новая должность обязывала. Вот и Аглаю надо будет проверить… Аглаю Федоровну…

— Аглая, журнал приема заполнен?

— Ага!

— А книга учета медикаментов?

— Ой…

Вот, то-то что — ой…

— Беги, заполняй, живо!

Ну вот ведь… Не пнешь, так и никакого порядка!

Честно сказать, и журнал приема был заполнен кое-как! Никакой наглядной картины эпидемиологической обстановки в Зареченском уезде у Ивана Палыча после прочтения не возникло. И что было делать? Гнобить Аглаю? Но, ведь старалась девчонка, делала, как могла, как умела… И ведь с целой больницей справлялась! Ничего, подучить немножко…

А отчет уж ты, Иван Палыч, сам делай! На то ты и комиссар. Господи, слово-то какое! Впрочем, обычное… ничего демонического. Означает просто — представитель органов власти, госслужащий…

Солнце сияло. Дороги кое-где — на пригорках — подсохли, в лесу же можно было еще проехать и по зимникам. Хорошо, пока слякоти не было — ночью заморозки, днем — теплынь. Вымораживало, подсушивало… Красота! Только вот, надолго ли? Скоро реки вскроются… да, если зарядят дожди — поплывет половина округи. Поэтому, надо пользоваться, пока хоть куда-то проехать можно. Да и бензин, слава Богу, есть — еще старые запасы остались, после призыва Ивана в армию никто на мотоциклете не ездил.

Выкатив из сарая «Дукс», Иван Палыч протер его от пыли, кое-где добавил смазки, долил бензина в бак.

Надев мотоциклетную сбрую — кожаная куртка, шлем, очки — уселся в седло да дернул кик-стартер…

А вот нате вам, утритесь!

Не завелся мотор! Даже не дернулся… И что это могло быть? Свечи? Вернее — свеча, цилиндр-то один.

Запасная свечка имелась.

Заменив старую, доктор снова дернул.

Вздрогнув, двигатель заржал, словно застоявшийся конь, дождавшийся, наконец, воли! Завелся, так сказать, с полтычка… Вот ведь! Тут с новой должностью нервы сплошные, еще и мотоциклет словно живой — подкидывает шуточки! Ну-ка, братец, давай без этого! Ты — верный помощник. Вот и будь любезен — помогай!

Что же! Пора в путь. Там, где дорога.

И снова, как прежде — ветер в лицо, а в глаза — яркое весеннее солнце! Мотор урчал довольно и ровно, «Дукс» глотал версты, не замечая, где-то пробираясь по обочинам, а где-то — лавируя между грязных коричневых луж. Мчал в тучах брызг, распугивая воробьев!

На санях уже не ездили, на телегах пока — тоже. Разве что — верхом или на волокушах — там, где лошадь пройдет. В этом смысле мотоцикл был — спасение.

Прокатив мимо рощицы, Иван Палыч резко повернул влево — к усадьбе.

Ростовцевы встретили его с восторгом!

— Ах, Иван Палыч, дорогой! Как же славно, что вы вновь с нами! C’est adorable! Это просто прелестно!

Вера Николаевна протянула для поцелуя ручку, Юра же безо всяких церемоний бросился на шею:

— Иван Палыч! Как же я рад! Про фронт расскажете?

— Разве что про санитарный поезд…

— Ну, пойдемте же пить чай!

Вроде б ничего не изменилось. Та же столовая, те же венские стулья… только вместо портрета Николя Второго — Председатель совета министров (глава Временного правительства) князь Львов, представительный мужчина с густой окладистой бородой. Он же — министр внутренних дел и председатель Всероссийского земского союза. Прекраснодушный интеллигент, либерал и демократ по зову сердца, как не преминула заметить Вера Николаевна. Все такая же подтянутая, суровая с виду, но с некой аристократической нервностью, она прицепил на платье красный бант, всецело одобряя демократическую революцию.

Ах, Николай, Николай, гражданин Романов… Никому-то ты оказался не нужен! Всем надоел…

— А вы знаете, мы недавно ездили в город, — взяв кусочек сахара, улыбнулась Ростовцева. — Навестили Ксению… Господи, всюду солдаты, митинги… Везде жгут костры, грязь. C’est affreux! Это ужасно! Такое впечатление, что дворники совсем не работают. Наверное, тоже митингуют. Да! Подругу Ксени недавно ограбили! Показали нож и… Сняли шубку, горжетку, даже шляпкой не побрезговали. Сумочку взяли… а деньги с хохотом выкинули прямо в лужу! Представляете — с хохотом!

— Вера Николаевна! Мужички к вам приходят? Ну, арендаторы? — Иван Палыч все же не так просто заехал — Ростовцевых повидать.

Помещица отмахнулась:

— Да были вчера… Часть долгов заплатили…

— А откуда приходили?

— Из Купянки, с Заречья, из Никанорова…

— А Ключ?

— Оттуда не было. Хотя, должны… Говорят, у них болезни какие-то! Прохор из Купянки сказал. Представительный такой мужчина, совсем на крестьянина непохож, — улыбнулась Ростовцева. — Представляете, спрашивал у меня, в какие акции сейчас лучше вложится? Я присоветовала Нобеля, железные дороги… Только не в «Международный дирижабль»!

— Куда-куда? — удивленно переспросил гость. — Что еще за дирижабль такой?

— Да во всех газетах реклама их! — Юра тоже вступил в разговор. — Акционерное общество. Пятьсот процентов прибыли обещают! Я так думаю — врут. Обыкновенная «панама».

— Так священник-то наш, отец Николай, тоже в них вложился! — пояснила Вера Николаевна. — Со страху, что деньги сгорят. Народ ведь на новую церковь жертвует, а цены растут, как на дрожжах! Вот он и вложил… Вы, Иван Павлович, как думаете, не обманут?

— Если вовремя заберет… — хмыкнув, доктор покачал головой. — Значит, говорите — Ключ… Послушайте, а вы вот так, на отшибе, не боитесь? Времена-то сейчас неспокойные! Сами говорите, в городе бандиты шалят.

— Ха! У нас прислуга же… верная! — рассмеялся Юра. — И револьверы найдутся. Даже маузер есть! Так что чего бояться-то? Я и сама стрелять умею. Мама, скажи?

Ростовцева рассеянно кивнула.

— Верная прислуга… — уже уходя, буркнул себе под нос Иван Палыч. — Ну-ну…

Все же, он решил заехать на станцию, купить свежих газет, да и так, узнать последние новости.

Разогнался под горочку у самой «железки» — красота! Да так, что едва не врезался в раскорячившуюся посередь дороги телегу!

Нет, ну надо же так поставить. Застрял, что ли? Да нет, не похоже.

— Эй, любезный! Вы что так встали-то? Э-эй…

Заглушив двигатель, молодой человек соскочил с сиденья… и озадаченно застыл.

В телеге, свесив босые (!) ноги, сидел какой-то человек в одной рубахе с жилеткою! Да не просто сидел, а, низко опустив голосу, плакал! Даже можно сказать — рыдал.

— Э-эй! Что случилось-то?

— У-у-у… Украли-и-и! Ограбли-и-и! Ироды окаянные… Душегубцы…

Поняв глаза, запричитал мужик… в коем доктор тут же признал местного мельника, человека довольно зажиточного и себе на уме.

— Господи! Кто ж тебя ограбил-то, Фома Егорыч?

— И-и-ироды…

— Э, да у тебя кровь! — присмотревшись, Иван Палыч бросился к привязанному к багажнику саквояжу. — Давай-ка, братец, перевяжу… Да поедем на станцию — обогреешься. А то, знаешь ли, воспаление легких…

— Ироды-ы… Ограбили… Украли-и-и…

Что именно произошло, доктор узнал уже на станции, после того, как мельника отпои горячим чаем и чем покрепче.

Еще поутру, по морозцу, Фома Егорыч решил отвести на станцию с десяток мешков муки — свезти на поезде в город да с большой выгодою продать, точнее сказать, обменять на сепаратор или что-нибудь подобное.

— А ить там нынче дорога-то — на телеге-то не проедешь.

Ну, ясно — распутица.

— Еду. Везу… Тут вдруг — парни! Откуда ни возьмись… Не наши, городские все. Молодые, верно — скубенты. Один, толстомордый такой, и говорит… Что, говорит, везешь, дядька? А ну-ка, тулупчик сымай! И револьвертом мне под нос тычет. У тех — тоже наганы… Я было за вожжи, как мне — по башке… Очнулся — ни сапог, ни одежки, ни мешков… Хорошо, лошадь не увели, оставили!

— Так они сами-то на конях были? — полюбопытствовал тощий телеграфист.

— Не, не видел…

— Как же они мешки-то?

— Так на закорках! На себе.

— На себе-е?

— Я краем глаза-то видел… К железке все потащили, к рельсам… А там эта… тележка такая на колесиках.

— Дрезина, что ль?

— Во-во! Резина. На этой-то резине мой хлебушек и уехал! Уу-у-у… Ироды-ы…

— Входит Призрак! Где у нас Призрак? Василий, спишь? — Степан Григорьевич грозно обернулся в зрительный знал.

— А? Я уже!

Вася, сын кузнеца, быстренько вбежал на импровизированную сцену, где уже стояли две девочки, надо сказать, весьма растерянные. Дело-то было непривычное!

— Марцелл! — громким шепотом подсказал Рябинин.

Одна из девчонок вздрогнула:

— Тсс! Замолчи! Смотри, вот он опять!

— Совсем такой, как был король покойный, — тут же продолжила другая. — Похож на короля? Взгляни, Горацио!

— За Горацио пока я побуду…

Новоявленный учитель улыбнулся, поправив на шее зеленый шарф, и с чувством продекламировал:

— Да! Я пронизан страхом и смущеньем… Ну, что, ребятишки? Объявляется антракт! Здравствуйте, Иван Палыч! Рад, что зашли! А мы вот… репетируем.

Рябинин с улыбкой протянул руку. Худое, обветренное лицо его, с трехдневной щетиной, выглядело необычайно одухотворенным.

— Вижу, решили замахнуться на Вильяма нашего, Шекспира? — с чувство пожал руку доктор. — Похвально, Степан Григорьевич, похвально. Как Василий? С ролью справляется?

— Толк будет… Я вот подумал — что там «Ревизор», когда и Шекспира можно! Чайку?

— Да нет, спасибо. Я чего зашел-то… Анна Львовна, учительница бывшая, за вещами не заглядывала?

— Только что забрала! Пластинки и книжки…

— Только что⁈

— Да-да. Ей новую квартиру предоставили, по мандату. В трактире, на втором этаже.

— А-а, где гостевые комнаты… Да, там получше будет. Однако, шум…

— Да бросьте вы — шум! — Степан Григорьевич расхохотался и поправил очки. — В газетах пишут — скоро все питейные заведения закроют до окончания войны! Есть в правительстве такая инициатива…

— Закроют? Ну-ну, поглядим… — недоверчиво усмехнулся Иван Палыч. — Говорите, в трактире… пластинки забрала уже… А давайте я — граммофон! Я как раз туда…

Не слушая никаких возражений, доктор схватил со стола граммофон и вышел на улицу.

Сельский трактир располагался рядом. Все так же. Та же стойка, тот же музыкальный аппарат, те же «Амурские волны»… Или — «На сопках Маньчжурии»?

— А, господин доктор, здравствуйте!

Из-за стойки выглянул сам нынешний хозяин трактира, Игнат Устиныч Феклистов, двоюродный дядька Андрюшки. Степенный, с ухоженной рыжеватой бородою и «брегетом» на серебряной цепочке, Игнат Устиныч выглядел вполне преуспевающим господином… каковым, собственно говоря, и был.

— Анна Львовна… жиличка…

— Там! Наверху. Лучшую комнату ей выделил. Все — согласно мандата…

Наверху…

Несмотря на мешавший граммофон, доктор в три прыжка преодолел лестницу… Толкнул приоткрытую дверь…

— Можно?

Анна Львовна разбирала вещи… Обернулась…

— Да-да, входите…

Дивные глаза ее вдруг вспыхнули бирюзой:

— Иван!

Поспешно поставив граммофон на пол, Иван Палыч распахнул объятия…

— Как же я… а ты…

— Я тоже… но… дела… дела… Навалились, как проклятые! Ты знаешь, как тут большинство женщин живут? Это «Домострой» какой-то! Ничего, мы их в цивилизации вернем…

Кто-то осторожно постучал в дверь… Феклистов! С никелированным кофейником!

— У нас тут чаек готов… Сушки я велю принести. Сыщется и немного вина… Будете?

Ну, а что ж?

— А помнишь, как мы слушали граммофон? Танцевали… Давай?

— Я не против…

Поставив пластинку, Иван Палыч опустил иглу.

— Мы бы-ыли молоды с тобой… — низким голосом запела Варвара Панина.

Обнимая, Иван Палыч поцеловал Аннушку в губы, чувствуя, как затрепетало все ее тело.

Какие тугие застежки… Да, наконец…

Шурша, сползло на пол платье…

— Мы бы-ыли молоды с тобой… Бы-ыли… Бы-ыли… Бы-ыли… — пластинку заело, но, никто не замечал…

С утра Иван Палыч выехал в дальнюю деревню Ключ. По-морозцу, да и светало нынче не так уж и поздно — весна, апрель скоро.

Что там у них за «Infectio mortifera»? Обычная дизентерия? Или что похуже — холера, тиф? Во всем этом предстояло разобраться… Но, сначала — добраться, что тоже — тот еще квест! Сначала — лед, потом — грязь да лужи…

Свернув на лесную дорожку, доктор сбросил скорость… И вдруг услышал выстрелы!

Впереди, на растопленной весенним солнцем полянке, гарцевали незнакомые парни на сытых конях! С полдюжины человек в папахах и в куртках из «чертовой кожи».

Полдюжины… И все — вооружены. Выход тут — только один…

Резко развернув «Дукс», Иван Палыч газанул с проворотом колес и тут же помчался обратно. Над головой просвистели пули…