Земский докторъ. Том 4. Смутные дни

Глава 22

Ах, Рябинин, ах, сволочь! Ушел-таки, гад! Да еще как красиво ушел… Ишь ты, письмишко прислал, не поленился. Издевается! «С почтением и легко улыбкой»… Тьфу! А ведь с деньгами-то всех провел, зараза! Вот уж — истинный аферист. С лагерем как все устроил — надо же, выдал за госпиталь. И ведь прокатило! Опят же — театр…

Иван Павлович невольно отметил талант махинатора. Такую бы энергию да в мирное русло! Ладно, что уж теперь говорить…

Свернув на Вторую Дворянскую, Иван Палыч оставил мотоциклет у аптеки, и, закупив лекарства, вышел на улицу. Было свежо — недавно прошел дождик — булыжники мостовой сверкали на солнце, словно крупные серые брильянты. Пахло карболкой и йодом — неистребимый аптечный запах.

Загрузив коробки с лекарствами в слаженный еще кузнецом Никодимом багажник, доктор перешел улицу, намереваясь заглянуть в музыкальный магазин, благо тот еще не разорился, работал.

Тут же накинулись мальчишки-газетчики:

— Покупайте «Вестник»!

— «Губернские ведомости»!

— «Зареченские вести»!

— Столичная газета «Речь»!

— Возвращение князя Кропоткина, знаменитого анархиста!

— Демонстрация на Марсовом поле в Петрограде!

— Наступление на Юго-Западном фронте!

— Первый всероссийский съезд Советов! Меньшевики призвали к поддержке правительства!

— Князь Кропоткин вернулся!

— Демонстрация в Петрограде!

— «Зареченские вести»! «Заем Свободы» на мануфактуре господина Федулова! Обещан знаменитый поэт Маяковский!

Хм… «Заем Свободы», Маяковский… Снова на те же грабли?

— Дай-ка «Вести»… Ага…

Любопытствуя, доктор развернул газету прямо на улице. Про заем писали на первой полосе! А первая полоса, как известно, денег стоит. Причем не малых.

«Ангажировано г-ном Мстиславским…»

Ага, вот и фото… Настоящий, да… именно он и есть…

— «Прямо в текстильном цеху»… По просьбам рабочих… Рабочие Металлического завода поддерживают заем… При поддержке уездного Совета рабочих и солдатских депутатов… «Облако в штанах» — приглашен знаменитый поэт Маяковский! Начало в 17-ть часов.

Однако, интере-есно…

Сунув газету в карман, Иван Палыч покачал головой. На Маяковского он бы посмотрел с удовольствием. Вернее сказать — послушал… Да и Аннушку можно было бы пригласить, а то давно уже никуда не выбирались. Да! Вместе бы и пошли… Главное, чтобы места были…

— Эй, юноша! — махну рукой, доктор подозвал газетчика.

Тот мигом подлетел:

— Слушаю, барин!

— Не знаешь ли, большой ли там цех? Ну, на мануфактуре…

— У Федулова-то? Большой! Очень! Как раз сейчас скамейки расставляют! У меня дядька там…

Скамейки… что ж…

Забыв про музыкальный магазин, Иван Палыч направился обратно к мотоциклу.

Анна Львовна приняла предложение жениха с восторгом!

— Маяковский? Ах! Дым табачный воздух выел… — тут же продекламировала учительница. — Послушайте, если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно! Маяковский! Господи, неужели…

— «Облако в штанах» — написано.

— Мир огромив мощью голоса, иду красивый, двадцатидвухлетний… Сам Маяковский приезжает! Вот это да! Пойдем! Обязательно! Ты говоришь, где? На Федуловской мануфактуре? Да-да, я в Совете об этом слышала.

Оделись по-праздничному. Иван Палыч — в темный костюм и белую сорочку с галстуком и модной булавкою, его невеста — в защитного цвета юбку с накладными карманами, демократический жакетик и шляпку.

Выехали еще с обеда, на поезде, первым классом — не на мотоциклете же в таких-то нарядах пыль глотать?

— Кстати, нужно еще выбрать подарок Гробовским на свадьбу! — уже в вагоне вспомнила Аннушка. — И что бы им такое подарить?

— Что-нибудь полезное, — доктор оторвался от газеты. — Скажем, чайное ситечко или там, гамбсовский гарнитур. А то, знаешь, дарят обычно же черт-те что! Какую-нибудь дурацкую вазу или, упаси Господи, бюст Наполеона. И что потом с этим бюстом делать? Орехи колоть? А в вазу бросать объедки?

— Ситечко — как-то пошло, — покачала головой Анна Львовна. — А на гарнитур у нас денег не хватит.

Просто подарить деньги? Х-ха! Которые обесценивались буквально с каждыми днем…

— Тогда — самовар! — наобум брякнул доктор.

Ну да, Иван Палыч (Артем) вдруг вспомнил, что как-то еще в клинике, в той, двадцать первого века Москве, на юбилей одному из врачей — кажется, урологу — как раз и подарили самовар! Блестящий, электрический, с гравировкой. Так юбиляр был счастлив! А чай потом пили всем отделением. Даже заварку купили по этому поводу, а не эту пошлость из пакетиков.

— Самовар? — Аннушка неожиданно улыбнулась. — А что? Очень даже неплохо. Только нужен хороший, с медалями!

— И гравировку б не худо!

— Да-да, именно — гравировку… А, пока время есть, заглянем на рынок — поглядим…

На рынке, расположенном не так и далеко от текстильной мануфактуры господина Федулова, оказалось много знакомых крестьян из Зарного. Кто-то привез на продажу яйца и молоко, масло и сало, а кто просто приехал прикупить что-то из мануфактурно-промышленного товару.

Вон и хозяин лабаза, и телеграфист Викентий… и много еще кого…

— Ой, Иван Палыч! Здравствуйте! Мое почтение, Анна Львовна!

— И вам здоровьичка, Пелагея Романовна! Здравствуй, Маша!

Кудрявцевы, Пелагея Романовна и ее дочь, красавица Маша, как раз и привезли на подводе продукты. Молочко, сало, сметанку, козий сыр… Цену особо не ломили, и товар уходил влет!

— Иван Палыч, вижу, сегодня без мотоциклетки?

— Да нынче поездом, — улыбнулся доктор. — Пелагея Романовна, вы тут нигде самоваров не видели?

— Самовары? — женщина ненадолго задумалась. — Разве у самой ограды, на рядках. Там керосинки, фонари, посуда… Может, и самовар есть.

Самовар сторговали за сто рублей! Конечно, дороговато, но, если учесть инфляцию — в самый раз. Да и на хорошее дело денег было не жалко. Поначалу правда, не хотели брать — Аннушка волновалась:

— Ну, куда мы его денем? На мануфактуру с собой возьмем?

— Зачем с собой? Отправим с оказией… — успокоил Иван Палыч. — Глянь, наших-то сколько здесь! Та же Пелагея Романовна…

— Ох… это ж людей просить!

— Спросить — не украсть! Попросим…

Самовар и впрямь был хорош — пузатенький, с медалями и золотистой «короной» он сверкал на солнце куском цельного серебра! Ну, как было не купить такого красавца? Потом попробуй, найди.

— О, самовар купили! — одобрительно кивнула Пелагея. — Красивый какой. И за сколько? Сотня? Ну, верно, такая цена и есть…

Доктор откашлялся:

— Пелагея Романовна… мы бы вам хотели попросить…

— В Зарное отвести, что ли? — женщина махнула рукой. — Так ставьте, вон, на телегу… Маша, рогожкой прикрой… ага… Да не беспокойтесь, доставим в цельности и сохранности!

— Вот спасибо! — обрадовано поблагодарила Аннушка. — А то мы на займ собрались, на мануфактуру!

— Так вы, вроде, были уже?

— Уж больно хочется Маяковского послушать!

— Маяковский⁈ — Маша едва не уронила горшочек со сметаной. — Что, правда. Сам Маяковский приедет?

— В газете написано.

— На Федуловскую мануфактуру? На займ? Ой, мама… — тут же загорелась девушка. — И я б сходила! Хоть одним глазком на Маяковского посмотреть! Все девчонки завидовать будут. А то они Веру Холодную с Игорем Северяниным видели, а я в лагере была. Обидно!

— Ну-у… — Пелагея растерянно посмотрела на доктора.

— Ну, мам, ну, пожалуйста! — не отставала Маша. — Я ведь взрослая уже, не затеряюсь. А домой на поезде доберусь, вместе вот, с Иваном Павловичем и Анной Львовной.

— Да-да, мы присмотрим! — тут же заверила Аннушка. — И обратно вместе приедем, да.

— Ну, коли так… — Пелагея Романовна махнула рукой. — Ладно.

— Ой, мамуля, спасибо! — обняв, Маша от души расцеловала мать. — Благодарствую!

— Тогда, Машенька, встречаемся у проходной без четверти пять! — условилась Анна Львовна. — Успеешь?

— Успею! Торговлишка нынче ходко идет.

На проходной текстильной мануфактуры Федулова висели пропагандирующие «Заем Свободы» плакаты, в большинстве своем — рукописные, что и понятно. Все же не театр, а фабрика!

Народу, однако же, уже собралось много, и вовсе не одни рабочие и работницы — гимназисты, студенты, курсистки — молодежи было очень много. Еще бы — сам Владимир Маяковский! Кумир! Многие пришли с красными бантами, с цветами, купленными в центральном цветочном магазине за немалые денежки.

Встав невдалеке от входа, Иван Палыч и Анна Львовна ожидали Машу. Судя по висевшим над проходною часам уже было без десяти минут пять! Опаздывала Машуля… впрочем, что с нее взять? Девушка!

Ага! Вот, наконец, появилась. За синими гимнастерками учащихся уездного реального училища сверкнула знакомая красная кофточка… Вообще, надо сказать выглядела Маша эффектно — красная кофта, черная юбка, алая косынка, повязанная сейчас на манер скаутского галстука. И не косая, а распушенные по плечам локоны! И когда толок успела распустить? Красотка… Словно на концерт «Алисы» пришла! Красное-е на черно-ом…

Ух! Сюрреализм!

Отгоняя навязчивое видение, доктор помотал головой.

— Ну, что, идем? — Анна Львовна тут ж пошла к проходной, остальные едва поспевали…

— Иван Палыч, — улучив момент, Маша схватила доктора за руку. — Там, за проходной, извозчик. Ну, где ворота — готовый товар выгружать…

— Ну, извозчик, и что с того? Мало ли здесь извозчиков? Некоторые вон, и на авто…

— Я не про авто… — взволнованно протянула девчонка. — Извозчик — чернявый такой мужичок… Я его узнала! Он нас тогда с Ульяной вез! Ну, где публичный дом помните? Мне потом Ульяна рассказала… Не знаете, чего это он там стоит? Что, мануфактуру нынче выгружать будут? Нет. А что тогда там ошиваться?

— Да мало ли… — Иван Палыч махнул рукой. — Давай-ка поспешим, Анну Львовну догоним.

Пока шли, протискиваясь между станками, пока искали место, все уже и началось.

— Уважаемые господа! Товарищи! Граждане! — на импровизированную трибуну поднялся усатый мужчина в рабочей робе. — Я сам из рабочих, потому скажу прямо: «Заем Свободы» — это наше кровное дело! Как никто другой, я представляю себе наших братьев-солдат. Там, в окопах сейчас ох как нелегко! А займ, «Заем Свободы» пойдет на укрепление наше Родины, нашей России, страны…

— А ты сам-то за войну или против? — ехидно спросили из цеха.

Усатый ничуть не стушевался:

— Я? Я — за оборону Отечества от врагов!

— Ага-а… оборонец, значит!

— Да, оборонец! А кто же еще защитит Родину, кроме нас? Если не оружием, так деньгами…

Вообще, он умел говорить и за словом в карман не лез. Даже сорвал аплодисменты, в том числе, и от Анны Львовны:

— Умница! Правильно все говорит.

Правда, рабочие жертвовали не очень охотно, и не помногу, но — жертвовали. А еще были барышни, гимназисты, студенты…

— Маяковского! — не выдержав, выкрикнул кто-то из молодежи. — Маяковского хотим! Где Маяковский? Обещали ведь!

— Будем вам Маяковский! — оратор вышел из-за трибуны и, оглянувшись, махнул рукой. — Владимир Владимирович! Выходи!

Тот час же заиграл какой-то импровизированный оркестр, до поры — до времени скрывавшийся за станками. Центральное освещение под потолком погасло, вместо него по углам цеха вспыхнули цирковые прожекторы, красный, желтый, и синий.

Вспыхнули и тут же погасли. Затихла музыка…

В темноте послышался звучный голос:

— Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу…

Синий прожектор выхватил из темноты высокого плечистого мужчину в балахонистой блузе, и бритого наголо. Лицо его скрывал толстый слой грима…

— … как выжиревший лакей на засаленной кушетке…

Все затихли, слушали…

А затем цех потрясли неистовые аплодисменты!

— Ну как? — Иван Палыч повернулся к невесте.

— Хорошо читает, — растерянно отозвалась та. — Только это не Маяковский!

— Как не Маяковский? — опешил доктор.

И пригляделся. Вроде похож, по крайней мере по фотографии из учебника литературы за седьмой класс. А больше Ивану Павловичу сравнить не с чем было.

— Да так… Я слышала его в Москве… и видела… — ответила девушка. — Он… он и фигурой не таков. И читает. Ну как-то более прилично, что ли… А этот словно рубит с плеча!

Анна Львовна развела руками:

— Как же так? Что же это такое? Это же обман…

— Та-ак, — протянул Иван Палыч. — Теперь понятно, почему свет не включают… Ну, жуки! Нет, в самом деле… Уж, если не смогли договориться с поэтом, то обошлись бы гимназическим хором. Вот же…

Внезапно кто-то засвистел… видать, не одна Анна Львовна распознала подвох!

Свет вдруг погас совсем. Полностью. Даже прожекторы — и те не горели.

Толпа по инерции аплодировала и скандировала:

— Ма-я-ков-ский! Ма-я-ков-ский!

Потянуло сквозняком…

— Да-а… — протянул доктор. — Здесь явно какая-то очередная афера. Только я пока что не понимаю суть. Не так и много они здесь заработали…

Где-то на улице вдруг прозвучал выстрел!

— Господа! — истошно закричал кто-то. — Кассир убит! Касса ограблена!

Касса… Так вот оно что!

— Аннушка, Маша… ждите меня у входа… А лучше — телефонируйте в милицию! Здесь ведь есть телефонный аппарат?

— Я найду, — спокойно кивнула Анна. — А ты… На, возьми…

Она вытащила из сумочки браунинг. Доктор ведь нынче не взял свой наган — слишком уж громоздок, неудобно таскать в гражданской одежде.

Кивнув девушкам, Иван Палыч со всех ног бросился к выходу… пока там еще не собралась толпа. Он уже догадывался, кто стоит за ограблением и всей этой аферой…

Ла-адно, на это раз не уйдешь! Поглядим, кто кого…

— Только без паники! Без паники, господа!

В цеху вновь вспыхнул свет, пока еще — совсем тусклый… но все-таки… Кто-то снова засвистел, на этот раз — разочарованно, но паники не было. Немного посвистев и потопав ногами, публика потянулась к выходу.

Правда, доктор ничего этого уже не видел. Выскочив из проходной, он бросился за угол — извозчик все еще стоял, только створки служебных ворот были широко распахнуты.

Вот из них выбежали двое. Один — совсем молодой, с саквояжем, второй… Сильвестр!

— Спасибо, Никифор! Помог… Дай-ка ношу, помогу… — забрав саквояж, Сильвестр вдруг вытащил револьвер и выстрелил в парня, хладнокровно, жестоко.

Тот упал, схватившись за живот, бандит же прыгнул в пролетку:

— Гони!

Вечерело. Еще миг — и экипаж скроется в городской тьме…

Что же делать?

Как что? Тут же извозчиков нынче — тьма! Народу много, понятно…

Вытащив десять рублей, Иван Палыч прыгнул в первую же подвернувшуюся коляску:

— Во-он за той пролеткой! Скорее, любезный! Жену с любовником застал!

— Ничо, господин хороший! Догоним, — спрятав десятку, кучер понятливо покивал. — Н-но! Живо догоним паршивца! Бока намнем, гаду!

Лошадь взяла с места в карьер, понеслась мелкой приемистой рысью… Куда быстрее, чем пролетка бандитов!

— Вон они, вон! — доктор привстал в коляске и вытащив из кармана браунинг, передернул затвор…

Пролетка свернула направо в проулок.

— За ней!

Повернули, проехали… Выскочили на параллельную улицу. И…

— Вон же она, барин!

Бандитский экипаж стояла у чугунной ограды городского сквера. Лошадь спокойно щипала траву. В пролетке никого не было.

— Ч-черт! Спасибо, любезный…

Выскочив из коляски, Иван Палыч опрометью бросился в проходной двор. Смеркалось, в окнах зажглись керосинки. Вообще-то, здесь было и электричество, но сейчас экономили на всем…

И где же они, черт побери? Хороший вопрос.

Доктор внимательно осмотрелся. Двор, как двор. Скамеечки, веревки с бельем, акации… липы… песочница…

Даже уютно! Но пусто, кругом ни души. Смутные времена — по вечерам обывателю выходить опасно. Разденут. Ограбят. Убьют!

— Не меня ли ищешь, доктор? Так вот он я!

Сильвестр!

Он вышел из полутьмы, из-за липы. Наглый, уверенный в себе… Усмехнулся, выплюнул папироску и пошел прямо на доктора. В правой руке его блеснул большой финский нож! Наверное, этим он… Гвоздикова… и тогда в Зарном… Тогда дело не доделал, когда в бок пырнул. Решил сейчас…

— Слышал, ты выздоровел! И вправду говорят — на собаке быстро заживает. А я уж думал тебе одного раза хватит. Пырнул — и был таков. Ошибся. Но ничего. Поправимо… На, держи!

Бандит резко взмахнул рукой. Что-то упало рядом… Финка! Доктор наклонился, подобрал…

— Давай по честному. Вот, теперь мы на равных! — поигрывая точно таким же ножом, Сильвестр подходил все ближе. — Нож против ножа! Как тебе такое?

— Что это ты вдруг честным стал? — сквозь зубы процедил Иван Павлович. — Когда в толпе меня исподтишка бил о честности что-то не думал!

— Это так, озорство было, — криво усмехнулся тот. — Хотел тебя немного напугать. А сейчас по настоящему. Решим наконец окончательно вопрос. Даю тебе шанс… Ты можешь меня убить, поквитаться. Если повезет, конечно…

Ишь, благородный какой! Или на кураже. Уверен в своей победе. Доктор сжал зубы. Верить бандиту — себя не уважать. Здесь явно какой-то подвох… И еще не следовало забывать о втором, кучере… Наверняка где-то тут затаился. Как бы со спины не напал.

Сильвестр вдруг встал в стойку, ловко перекидывая финку из одной руки в другую…

А он опытный боец!

Впрочем… Патрон-то в патроннике…

Ну и тогда — делов-то!

Перехватив нож левой рукой, Иван Палыч сунул праву в карман пиджака… нащупал браунинг и, не вынимая пистолет из кармана, выстрелил…

Бандит схватился за грудь и, выпустив нож, повалился наземь… Доктор тут же бросился за липы… И вовремя! Один за другим прогремели выстрелы. Просвистели над головою пули.

Ну, вот он, второй! Кучер… Вот тебе и честность Сильвестра! Ни черта он не собирался проводить бой по честному, просто хотел, чтобы доктор вышел на простреливаемый участок — туда и нож кинул, чтобы выманить Ивана Павловича.

Тьма сгустилась… Доктор осторожно выглянул из-за липы… Выстрел!

Что же он, в темноте, что ли видит? Или просто бьет наугад… А-а, позади же свет — окно! Хорошо бы…

На улице вдруг послышался шум мотора… во двор завернула грузовик с солдатами! Завернул, и погасил фары…

А потом резко зажег…

— Господа бандиты, вы окружены! Предлагаю сдаться!

Прогремел усиленный мегафоном голос…

Петраков! Как же вовремя! Ну, слава Богу…

Когда все закончилось и кучера повязали, Иван Павлович вышел из укрытия и долго смотрел на бездыханное тело Сильвестра, не веря что тот мертв и все закончено.

Самовар пока что спрятали в комнате Анны Львовны, подальше от лишних глаз. Как сказала Аннушка — подарок должен быть сюрпризом. Ну, сюрприз, так сюрприз — есть не просит. А вот самому что-то захотелось! Тем более, скоро ехать на станцию — невесту встречать… Неплохо бы было позаботиться об ужине… или, хотя бы, взять что-нибудь к чаю. Баранки там, сушки, ситный… что есть…

Набросив пиджак, доктор спустился вниз, в залу…

— Эй, есть кто-нибудь?

— Я тут, Иван Палыч! — за стойкой возникла худощавая фигура Андрюшки. — Чего изволите-с?

— А что есть?

Подросток пожал плечами:

— Да шти вчерашние, постные, кисель… Могу яишню пожарить…

— А к чаю?

— Баранки-с! Но, такие, что не разгрызть.

— Ну-у… давай, пожалуй, яичницу. Но, не сейчас — позже.

— Иван Палыч… — Андрюшка вдруг шмыгнул носом. — Вы дядьку мово, Игната Устиныча, не видали?

— Ну-у… — задумался доктор. — Со вчерашнего дня не видал. А что?

— Да с обеда ушел на старое кладбище, могилку подкрасить. Так, с тех пор и не приходил.

Иван Палыч рассмеялся:

— Ну, мало ли… какие-то дела, заботы…

— А сейчас продукты привезут! — озабоченно прянул парнишка. — Дядька их самолично всегда принимает… Иван Палыч! Вы не сходите со мной до кладбища? Посмотрим дядьку, а? А то я один боюсь.

Честно говоря, доктору и самому давно хотелось полюбопытствовать — какого черта Феклистов забыл на старом кладбище? И ведь не раз уже туда ходит. Тогда, ночью, тоже туда шмыгал. Клад искал? Или, наоборот, закапывал? Андрюшка говорит — оградку на могилке красил. Почему сам? Что, не мог никого нанять?

А скоро, между прочим, уже и смеркаться начнет! Пора бы…

— Что ж, идем, Андрей. Глянем.

— Благодарствую, Иван Палыч! — обрадовано воскликнул парнишка. — Век не забуду!

С собой доктор прихватил револьвер, так, на всякий случай. На кладбище пошли пешком, не так и далеко было, да по пути тщательно оглядывали кусточки и прочие заросли. Мали ли, у трактирщика сердце прихватило или еще что?

Нет, никто на пути не попался, ни в кустах, ни в траве…

Впереди, за березами, показалась старая часовня, после знаменитого пожара игравшая роль основной церкви. Немного подновленная — не хватало денег! — она все же не могла вместить всех желающих, особенно — по праздникам, и было ясно, что все-таки придется строить новую церковь…

Подумав так, доктор про себя хмыкнул: скорее всего — не придется! Придут к власти большевики… И надо будет с ними что-то делать… как-то жить… А подумать об этом хорошо бы уже сейчас, заранее! Эх, жаль, ос знанием истории плоховато… Правда, уже сейчас понятно — то, что Аннушка член партии правых эсеров — это плохо. То, что она в Комитете — тоже плохо, а вот Совет солдатских и рабочих депутатов — очень даже хорошо! Ей бы еще к большевистской фракции примкнуть… так, на будущее…

— Эвон, Иван Палыч, тут напрямки…

Андрюшка показал на пролом в кладбищенской ограде… Все кругом заросло — чертополох, бузина, рябина — кресты на могилках давно покосились, да и прочие памятник выглядели неухоженными… Впрочем, далеко не все — некоторыми занимались.

— Игнат! — остановившись, позвал доктор. — Господин Феклистов!

Нет ответа… Лишь где-то рядом журчала река…

— Нехорошо, что у реки кладбище, — Иван Палыч осуждающе покачал головой. — Не подмывало еще?

— Люди говорят — было, — наморщил лоб Андрей. — Но, давно, до войны еще. О! Как раз на трехсотлетие Дома Романовых!

— Романовы… — хмыкнул доктор. — Никому уже и не нужны оказались. А ведь не прошло и полугода! Так, где говоришь могилка-то?

— Да вон! За мной идите…

Могилка располагалась у самого края кладбища, ближе к реки. Все — честь по чести: ажурный кованый крест, чугунная оградка. Все старое, с облупившейся от времени краской…

— Что-то не похоже, чтоб тут что-то красили… И следов никаких нет!

Иван Палыч осмотрелся:

— А это что за развалины? Вон, на обрыве…

— Наверное, чей-то склеп, — поморгав, пожал плечами Андрюшка. — Ой! Картуз! Иван Палыч, видите? Там, на ограде, у склепа…

— Ну да.

— Это дядьки мово картуз! Игната Устиныча!

— А ну, пошли-ка! Игна-ат! Господин Феклистов!

Тишина. Лишь река журчала…

Склеп располагался у самой реки, на обрыве, и выглядел уже основательно подмытым.

— Так! Андрей, давай осторожней тут…

— Ага…

Парнишка нырнул, казалось, куда-то под землю, скрылся из глаз…

— Андре-ей!

Из склепа вдруг показалось растрепанная голова:

— Иван Палыч! Тут… ноги…

— Ноги?

Доктор нырнул в развалины…

Склеп это был или что-то еще, однако, кирпичная кладка обвалилась, не выдержав подмыва… И обвалилась, судя по всему, совсем недавно.

Обвалилась и погребла под собой мужчину в справных яловых сапогах… с набойками из кожи от приводных ремней.

Феклистов!

Рядом валялись кирка и лопата…

— А ну, Андрей помогай… Только осторожно!

Полетели в сторону кирпичи и куски красной слежавшейся глины… минут через двадцать тело удалось извлечь… Но, конечно же, было уже поздно.

— Игнат Устиныч… Эх… — покачал головой доктор. — Ну, надо же так…

Андрюшка дернулся и закричала:

— Дядюшка-а-а!

Успокаивая, Иван Палыч положил руку ему на плечо:

— Что ж, Андрей… Давай, беги за мужиками. Подводу пусть пригонят, ага…

Парень убежал. Доктор же огляделся. Зачем сюда Феклистов поперся? Ага, вот зачем…

Рядом с телом лежал чемодан, полный денег. Феклистов тайничок свой сделал, таскал из кассы, да сюда складывал. А вон и золотишко… Тут же тетрадка — учет сколько кожи с украденный ремней взято на пошив, кому сшито, кому предстоит сшить.

Эх, Игнат Устиныч, твою бы предпринимательскую жилку — да тоже в мирное русло! — вздохнул доктор, глядя на тело.

«Молодые» выглядели не по-деревенски солидно. Жених в черном сюртуке и белой рубашке с «бабочкой», невеста в светлом городском платке с голыми плечами, в белой свадебной фате с вуалью. Чувствовалось, голых своих плеч, платья этого, Аглая стеснялась… Впрочем, недолго.

После венчания гости вошли в трактир, расселись… И конечно, же, кто-то тут же закричал:

— Горько!

Аглая и Алексей Николаевич поднялись, поклонились гостям… поцеловались…

Под общие аплодисменты и смех, отец Николай благословил свадебную трапезу.

Выпили…

На свадьбу Гробовский нашел не самогон, а самую настоящую водку с белой головкой — высшей очистки! — стоившую до войны шестьдесят копеек бутылка.

— Хороша водочка! — крякнув, заценил Лаврентьев. — Давненько такой не пил. А, Иван Палыч?

— А? — доктор отвлекся от шептания с Аннушкой.

— Водка, говорю, хорошая!

— А, да-да, хороша!

Матушка Аглаи тоже примоднилась, надев красивый городской жакет с тесьмою. Тоже поначалу стеснялась, но, выпив, зарумянилась и завела песню:

И-за о-острова на стре-ежень…

Песня оказалась известная, да и голос — хорош, все кинулись подпевать:

На просто-ор речной волны-ы…

Пели, как пелось, от души, пусть даже и не попадая в ноты. Да разве в нотах дело? Праздник ведь, свадьба — гуляем!

Иван Палыч был нынче шафером, подружкой невесты — Глафира, а посаженным отцом пригласили церковного старосту Парфена Акимыча. Тот такой чести был весьма рад и быстро пьянел, опрокидывая стопку за стопкой. Напился да затянул:

— Холодно, сыро в око-опах…

Сидевшая рядом супружница тут же отвесила ему подзатыльник:

— Ты что это, старый черт, про войну-то поешь?

— Ась?

— Пой, говорю, другую!

— А-а-а… Вот мчится тройка почтова-а-а-я…

Тоже не очень в тему, но, хотя бы не про войну…

Еще выпили…

Потом еще…

Телеграфист Викентий — кто бы мог подумать? — растянул меха гармошки…

Пошли частушки:

Мою милку сватали

И в чугун запрятали.

Сковородой захлопнули.

Чуть глаза не лопнули!

— начала подружка невесты, Глафира.

Ей отозвалась Пелагея Романовна:

Меня сватали сваты,

Богаты-пребогаты —

Четыре кошки, две собаки,

И все хвосты лохматы!

Тут уж многое не выдержали — пошли в пляс! Да так, что только стены дрожали.

Ох, довольно мы напелись,

Дайте смену новую.

Ой, спасибо гармонисту

За игру веселую.

Перерыв сделали, чего уж — устали… Ну, и выпить давно уже было пора.

— Горько!

— Горько!

— Горько!

Молодые встали, поклонились…

Но, поцеловаться не успели — послышался стук в дверь.

— Да заходите вы — не заперто! Свадьба! Всем гостям рады!

В зал вошли трое военных. Бледный худой прапорщик и двое рядовых солдат. Тут же примолкли все, стало как-то не до празднику.

— Гробовский, Алексей Николаевич, кто будет?

— Ну, я, — удивленно отозвался жених.

Прапорщик крякнул и вытащил какую-то бумагу:

— Согласно резолюции «О жандармах и полицейских» Первого Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов… поддержанной правительством… бывшие полицейские и жандармы отправляются на фронт с ближайшими маршевыми ротами! Господин Гробовский, распишитесь… вот здесь… на фронт собирайтесь…