Земский докторъ. Том 4. Смутные дни

Глава 17

Не хватало еще этого! То Субботин с угрозами, то Сильвестр с борделем, то Рябинин махинатор. А тут еще и какие-то аферисты с «Займом Свободы» появились. Что ни день, то новое приключение! Кажется, Петракову и отдохнуть будет некогда со всеми этими жуликами.

Иван Павлович вышел на улицу — хотел проветрить голову, которая уже начинала болеть от обилия мыслей.

Немного прогулявшись, на углу площади он заметил знакомую фигуру: высокий, худощавый мужчина в потёртой шинели, с рыжеватой бородкой и живыми глазами, раздавал листовки рабочим.

— Аристотель Егорович! — окликнул доктор парня, подходя к тому ближе.

Субботин-младший обернулся, его лицо озарилось улыбкой. Он сунул листовки под мышку и крепко пожал руку доктору.

— Иван Павлович! Вот так встреча! Рад вас видеть! Какими судьбами в Зареченске?

— Дела комиссарские, — усмехнулся тот, поправляя шинель.

— Неужели насовсем с санитарного поезда?

— Насовсем. А ты, смотрю, высоко взлетел. Большевистская фракция, говорят, под твоим началом?

Аристотель рассмеялся, его глаза блеснули.

— Ну, началом не назовёшь, но толкаем дело, как можем. Времена смутные, сами знаете. Вот стараемся на благо родины.

Разговорились, принялись вспоминать ту необычную встречу в санитарном поезде зимой шестнадцатого года. Посмеялись. Потом и погрустили — Иван Павлович коротко рассказал о своих приключениях на этом поезде. Хотели даже пойти куда-нибудь выпить чаю, чтобы продолжить разговор, как их кто-то окликнул.

— Аристотель⁈

Парень обернулся. Вместе с ним обернулся и Иван Павлович — узнал этот голос.

— Отец? — удивленно выдохнул Аристотель.

Это и в самом деле был Субботин-старший. Он стоял на противоположной стороне дороге и походил на монстра — сутулый, лицо в шрамах. Увидеть здесь сына он явно не ожидал.

Аристотель тоже такого не ожидал и заметно напрягся.

Встреча была неожиданной для всех. Даже Иван Павлович смутился, не зная как быть — оставить их на едине, или остаться?

— Аристотель, — голос Субботина был низким, как колокол. — Привет.

И вновь повисла пауза. Парень даже не ответил — все смотрел на отца и не мог произнести ни слова. По глазам парня было видно, что он изучает отца — уж слишком тот изменился с последней их встречи, причем не в лучшую сторону.

Субботин-старший неуверенно перешел дорогу. Кивнул Ивану Павловичу, словно они были закадычные друзья. Глянул на сына, на листовки в его руке.

— Агитируешь что ли?

— Отец, — сухо ответил Аристотель, немного придя в себя. — Я занят.

Иван Палыч почувствовал, как воздух между ними зазвенел от напряжения.

— Аристотель, я просто… Мимо шел… увидел тебя. Удивился! Возмужал так! — Субботин нервно хохотнул. И принялся извиняющимся тоном бормотать: — Я же ведь вернулся… из тюрьмы… Теперь живу вот… Ты бы зашел как-нибудь. Как же возмужал! Такой стал… был каким маленьким! А теперь… А лицо у меня — это ты не обращай внимание. Просто так получилось… Уже зажило. А сам вон какой стал! Исхудал! Говорят, в армии был?

— Отец, я же сказал, что не хочу тебя видеть. Уходи, не позорь меня перед людьми.

— Позорь? — выдохнул Субботин, явно не ожидая такого поворота разговора. — Да как же я тебя позорю? Я отец ведь твой родной! Я же… Я же…

— Что? Нечего сказать? Ничего доброго не вспоминается? — ядовито ответил сын. — Только самогон, трактир твой, где ты практически жил, да морфий, за которым ты меня в больницу отправлял?

— Так я же… так ведь… — и вдруг лицо его вспыхнуло, раскраснелось от злости — только шрамы остались белыми, еще больше выделяясь. — Да ты и сам хорош! Бросил семью, сбежал! Все село смеялось надо мной — вырастил помощничка! А я, между прочим, тебя кормил, растил!

— Кормил? Ты меня бил, отец! Каждый вечер, как напьёшься, ремень в руки — и на меня! Помнишь, как я прятался в сарае? А мать плакала, умоляла тебя остановиться! — он сделал шаг вперед. — И морфий твой… Ты не отец был, а проклятье.

- Не смей так говорить! Я кулак был, землю держал, в достатке все тебе давал, еду, кров, пока эти красные не отняли всё! А ты… неблагодарный! На них теперь работаешь? Вот так! Я для тебя старался! А ты…

— Старался? Ну спасибо за такие старания! — Аристотель сделал глубокий вдох, взял себя в руки. Устало спросил: — Отец, что тебе надо? Я сказал, не хочу тебя видеть.

— Да как же так то? — горько рассмеялся Субботин. — Родного отца видеть не хочешь?

Аристотель не ответил. Повисла тяжелая пауза. Иван Павлович даже хотел что-то сказать, чтобы разрядить обстановку, но нужных слов не нашел.

— Аристотель, ты это… ты прости уж меня… — опуская взгляд, совсем тихо произнес Субботин. Он начала отходить от вспыхнувшей злости и становился грустный и какой-то потухший. — Коли так вышло… Грешен. Было дело с морфием, тут ничего сказать не могу. Ну теперь то нет уже… не держи зла… Господь велел всем прощать…

— Я атеист, — отрезал Аристотель.

Субботин округлил глаза, глянул на сына так, будто видел впервые. Покачал головой.

— Ну да, это сейчас модно, в бога то не верить. Все равно… прости…

— Простить? — усмехнулся Аристотель. — Слишком поздно, отец. Ты мне жизнь отравил. Иди куда шел. А у меня своя дорога.

Аристотель повернулся к доктору, протянул руку.

— Иван Павлович, приятно было вас тут встретить, в отличие от других людей. Надеюсь, еще раз увидимся. Извиняюсь, что не удалось поговорить чуть больше. Прощайте!

С этими словами он пожал руку доктору и поспешно пошел прочь.

- Аристотель… сын… — крикнул ему вслед Субботин, но парень даже не обернулся.

Иван Павлович проводил взглядом парня, повернулся к Субботину, не зная что и сказать.

— Ушел… — задумчиво произнес тот.

Сейчас Субботин выглядел еще хуже, словно за мгновение постарев лет на десять — голова свесилась, плечи опустились, весь он стал словно из него вынули стержень. На потухших глазах навернулись слезы.

— Не ожидал его увидеть тут. Повзрослел! Совсем уже взрослый стал! Я же его с пеленок… Хотел сказать… жалею обо всём. — Слёзы текли сильнее, он не вытирал их, глядя в пустоту, где исчез Аристотель среди прохожих. В горле у Субботина клокотало и булькало. — А он ушел… Вот ведь как бывает.

— Он молод, — тихо сказал доктор. — Дай ему время.

Субботин-старший вздрогнул всем телом, плечи затряслись.

— Время… — пробормотал он, кашляя. — Я хотел… чтобы он знал. Любил я его… по-своему. А сейчас… всю жизнь загубил… Обратно бы… Да теперь наверное уже и поздно.

Он отвернулся, глядя на улицу, где мальчишка гнал тележку, а вдали виднелся силуэт поезда. Субботин-старший вытер лицо рукавом.

— Поздно… — прошептал он, будто себе.

Вдруг он выпрямился, вздрогнул, словно очнувшись, и, не сказав больше ни слова, пошёл прочь, шатаясь. Его шаги хлюпали по лужам, фигура растворялась в толпе, пока не исчезла за углом улицы, где дымили трубы депо.

Иван Палыч остался один.

Ближе к вечеру Иван Павлович вернулся в Зарное. И сразу же в больницу — проведать своего главного пациента. Весьма был удивлен, увидев на пороге Гробовского.

— Глафира вызвала, — пояснил он очень строго. — Гвоздиков очнулся.

— Очнулся⁈

Доктор вбежал в палату.

Яким и в самом деле был в сознании, лежал на кровати, воровато оглядываясь. Увидев доктора, улыбнулся.

— Иван Павлович, неужто ли я жив? Думал все, умер, в рай попал. Да смотрю стены серые, в раю то белые должны быть. А вот санитарка — настоящий ангел. Красивая. А это с вами кто… — он пригляделся. И едва разглядел, как сразу же скис. — А, это вы, Алексей Николаевич… и вам добрый день.

— Яким, — протянул Гробовский. — Что же ты так себя не бережешь? Довела тебя твоя разгульная жизнь до кровати в больнице. Вон, еле выкарабкался. Должен доктору — за то, что спас тебя.

— О чем это вы? — выдохнул тот.

— Ефим, мне сейчас некогда тут долгие беседы вести. Я тебе вопросы позадаю — а ты на них отвечай. И от того, как ты на них ответишь, будет зависит очень многое для тебя.

— Конечно… я… вы… отвечу что нужно… — Гвоздиков заметно занервничал.

Ефим отвёл взгляд, его губы искривились в слабой ухмылке.

— Алексей Николаевич, я всегда рад помочь, но самочувствие сами видите какое…

— Вот про это и спрошу в первую очередь, — кивнул Гробовский. — Кто тебя так?

— Так это… я ж говорил уже доктору… — он посмотрел на Ивана Павловича, громко икнул и вдруг начал тараторить. — Алексей Николаевич, ведь самочувствие у меня неважное. Вот, порезали меня. И головой я еще ударился. Да не один раз.

— Да мне плевать чем ты там и сколько раз ударился! Яким, ты давай на вопросы отвечай, а не про свою дурную голову рассказывай — это я и без тебя знаю.

Гробовский уже начинал терять терпение.

— Алексей Николаевич, так я же и говорю. На вопросы конечно отвечу… только я не помню ничего!

— Что⁈ — в один голос произнесли доктор и сыщик.

— Яким, ты что, со мной поиграть решил? Это плохая идея, Яким. Очень плохая.

Гробовский хрустнул костяшками пальцев.

— Алексей Николаевич! Я честно! Все как в тумане. Пытаюсь вспоминать тот день, когда меня порезали, и все плывет сразу же и голова начинает болеть.

— Яким, мы же договаривались с тобой, — сказал доктор.

— Иван Палыч, клянусь, память отшибло, — протянул он. — Туман в голове, ничего не помню. Нож мелькнул, кровь — и всё. Ни лиц, ни адресов — ничего.

Гробовский стиснул зубы.

— Память отшибло? — рявкнул он, шагнув к койке. — Ты, бандитская морда, Сильвестра прикрываешь! — Его голос сорвался в крик, лицо побагровело. — Говори, где этот ублюдок прячется! За что он тебя? Что вы затеяли?

Гвоздиков вжался в койку.

— Алексей Николаевич, не кричите, я ж больной…

— Это я тебя сейчас больным сделаю, жижа ты болотная, причем тяжелобольным. Понял? Говори!

— Клянусь, ничего не знаю! Иван Павлович, дайте мне таблеток, я тогда вспомню. И Алексея Николаевича оттащите, а то он меня побьёт сейчас.

— Побью — это ты правильно понял. Значит не так ты сильно головой ударился, Якимка, раз понимаешь что к чему, — злобно ухмыльнулся Гробовский. — Я тебе сейчас язык живо развяжу. Иван Павлович, а ну-ка дай мне скальпель!

— Это еще зачем? — пропищал Яким.

— Я тебе сейчас точно такой же узор нарисую, какой тебе Сильвестр сделал, только на спине.

— Алексей Николаевич! Да вы что! Нельзя так!

— Мне можно! Ты понимаешь, что тебе срок светит?

— За что это?

— Про свои похождения с бандой тоже забыл? Как вы на дрезине на железнодорожной станции разбойничали. Только я вот помню. И отвертеться тебе не получится — у меня уже дельце готово. Десятку ты уже себе заработал, дефективный.

— Алексей Николаевич!

— Говори! А т еще сверху тебе пятерку нарисую — за сопротивление!

— Алексей Николаевич, да не могу я! Иван Павлович, скажите ему! Он же убьет! Ей-богу убьет!

Иван Палыч шагнул вперёд, схватив Гробовского за плечо.

— Алексей Николаевич, ты бы и в самом деле чуть коней бы осадил, — шепнул он. — Как бы давление не поднялось, может и кровотечение открыться.

— Я ему сейчас сам его открою! — прорычал Гробовский.

— Он боится, — шепнул доктор. — Боится повторной расправы со стороны Сильвестра. Вот и косит под дурака.

Гробовский тяжело вздохнул, взял себя в руки.

— Яким, — тихо произнес он. — Если ты переживаешь за себя, то будь спокоен — пока ты ту Сильвестр до тебя не доберется. Мы не дадим тебя в обиду. Мы самого Сильвестра за жабры возьмем. Поэтому нам нужно, чтобы ты нам помог. Тогда мы его в тюрьму посадим.

— Ничто его не остановит, — побелевшими от ужаса губами пролепетал Ефим. — Он прошлый раз из тюрьмы сбежал, в этот раз так же будет. И пока свое не сделает — не сдастся.

— И что же делать он собрался?

Яким испуганно кивнул на доктора, прошептал:

— Убить Ивана Павловича…

Вышли на улицу — Гробовский был весь на нервах и хотел перекурить. Чтобы хоть как-то отвлечь друга от неприятного разговора с Якимом, Иван Павлович рассказал о сегодняшней встрече Аристотеля с Субботиным.

— А что же кулак этот хотел? — вздохнул Гробовский. — Что сын с объятиям его встретит? Удивительно, как его местные мужики еще не отметелили — много кому пакости наделал. Что заслужил — то и получил.

Также доктор рассказал и про Рябинина и про странную поездку детей в лагерь скаутов.

— Увез детей? А куда неизвестно? — нахмурился Гробовский.

— В том то и дело. Какой-то скаутский лагерь. Но сдается мне, что дело тут нечисто.

— Хорошо, наведу справки на этого Рябинина. Поспрашиваю.

— А что насчет «Займа Свободы»?

— Иван Павлович, мы покурить вышли и дыхание перевести, а ты мне на больные мозоли давишь! Про жуликов про этих! Что про них говорить? Понятно, что жулики. Теперь еще их ловить — работы не в проворит.

— Ладно, Алексей Николаевич, не грусти! Иди лучше отдохни, а я еще Якиму перевязку сделаю, а заодно и наедине поговорю — может чего расскажет.

— Уверен? А то давай, я его… — Гробовский многозначительно стукнул кулаком об ладонь.

— Нельзя, — покачал головой доктор. — Он и так еле выкарабкался — Сильвестр его бил наверняка, не оставляя шанса.

— Однако ж выжил, собака, — задумчиво произнес Гробовский. И кивнул: — Ладно, отдохнуть и в самом деле нужно — завтра большое начальство вызывает с самого раннего утра. Отчитываться нужно за все, а сказать нечего — продвижения нет ни на одном направлении.

Попрощались. Гробовский поплелся в сторону «Гранд-Отеля», а Иван Павлович решил еще немного постоять, подышать свежим прохладным воздухом.

Ночь спустилась на село быстро. Сразу тихо стало, покойно, и только собака тявкала вдалеке, да скрипели ставни на ветру.

Доктор уже собирался уходить, как что-то мелькнуло в темноте.

Глаза уловили движение у края двора, там мелькнула тень меж сараев.

«Сильвестр?» — невольно подумал доктор, выискивая в кармане оружие.

Но это был не Сильвестр. Тень двигалась не уверенно, воровато, незнакомец то и дело оглядывался, словно боялся быть обнаруженным.

Доктор пригляделся: сутулая фигура, длинный сюртук, знакомая походка. Игнат Феклистов!

«Куда это он ночью?» — подумал доктор, вспоминая подозрения Гробовского о новой афере Игната.

Феклистов, бросив взгляд через плечо, юркнул за угол сарая, направляясь к дороге. Доктор шагнул следом. Просто так отпускать он его не желал. Дело явно не чисто.

Деревня спала: окна домов темнели, только редкие фонари бросали жёлтые пятна на грязь. Феклистов шёл быстро, но осторожно, оглядываясь на каждом шаге, иногда прислушивался. Доктор держался на расстоянии, иногда прятался за заборам.

«А уж не к Сильвестру ли он меня выведет?» — мелькнула шальная мысль.

Этот шанс нельзя было упустить.

Улица виляла, уводя к околице. Феклистов свернул в узкий проулок. Доктор прижался к покосившемуся забору, замер, когда Игнат остановился, вглядываясь в темноту. Лунный свет, пробившийся сквозь облака, осветил его лицо — бледное, с нервно подёргивающимся глазом.

«Что задумал?» — подумал доктор, чувствуя, как холод пробирает спину.

Игнат постоял, двинулся дальше, к окраине, где дорога упиралась в старое кладбище.

«Там то что потерял?»

Дойдя до околицы, и в самом деле свернул к погосту, окружённому низким забором из кривых досок. Доктор замедлил шаг, остановился у последней избы, где тень сарая скрывала его. Вгляделся: Игнат перелез через забор и исчез среди могил. Доктор выждал, чтобы не выдать себя, двинулся за ним, стараясь не хрустеть ветками.

Старое кладбище Зарного раскинулось за селом, у холма. Поросшие бурьяном могилы теснились меж кривых деревьев и густых зарослей. Пахло сырой землёй и гниющими листьями, где-то ухала сова, усиливая жуть.

Доктор перелез через забор, зацепился штанами за гвоздь, но сдержал ругань, спрыгнул на мягкую землю. Прислушался. Кажется, Феклистов не обнаружил его.

Игнат тенью мелькнул у часовни, в руках блеснуло что-то — лопата? Фонарь? Феклистов присел, словно что-то искал в траве, и доктор, затаив дыхание, спрятался за крестом.

«Что он там делает? Прячет? Ищет? Копает?»

Игнат вдруг резко выпрямился и двинулся к осиннику, в самую темноту. Доктор последовал за ним, но Игнат словно исчез. Ушел или затаился? Еще некоторое время побродив по кладбищу, обойдя все кусты, Иван Павлович решил идти обратно.

Пришлось вернуться в больницу ни с чем.

Спал доктор плохо и под самое утро проснулся от какого-то странного звука — кто-то стучался в дверь. Протерев лицо, доктор прошел до двери, отрыл.

Гробовский.

— Алексей Николаевич, вы чего так рано? Сколько время?

— Пять утра, — ответил тот очень серьёзно.

Гробовский был хмур.

— Что-то случилось, Алексей Николаевич? — спросил доктор.

— Случилось, — кивнул тот. — Субботина сегодня ночью обнаружили. В сарае. Повесился…