Земский докторъ. Том 4. Смутные дни

Глава 2

Иван Палыч проводил Рябинина — встретил того по пути, — до самой школы. Из вежливости и так… очень уж хотелось поскорее увидеть Анну!

Кругом ничего не изменилось — все та же рощица, накатанная санями дорога с просевшею от оттепелей колею. Усадьба Ростовцевых на холме, синеющий вдали лес.

— Не сожгли усадьбу-то, — глянув вдаль, негромко промолвил доктор. — Хотя, по России, я слыхал, пылают…

Поправив очки, Рябинин неожиданно рассмеялся:

— Да бросьте вы, Иван Палыч! Сейчас, слава Богу, не пятый год. Коли и шалят где мужички — так самую малость. А помещики нынче все, как один — с красными бантами! Да что там помещики — великие князья!

— Да-а, — соглашаясь, задумчиво покивал доктор. — Сами же генералы государя и арестовали. Главнокомандующего! Отречься заставили… И никому теперь не нужен бывший царь.

— Это вы верно заметили — бывший! Ныне же — просто гражданин Романов, — Степан Григорьевич поплотней запахнул шарф.

Зеленый! На фоне старого пальто и просящих каши ботинок смотревшийся как-то не комильфо. Верно, он у него один, шарф-то… А вообще — модно! Маяковский, «Бубновый валет», футуризм.

— Здравствуйте, Иван Палыч! А я гляжу — вы не вы? — попался по пути мужичок с котомкой за плечами. Из бывших пациентов, некогда спасенных доктором от тифа. Как его звали, Иван Палыч уже и запамятовал… то ли Ковалев, то ли Журавлев… А впрочем, не важно…

— На побывку?

— Насовсем, — приветливо улыбнулся доктор. — Ну, как тут у вас? Что нового?

— Да как сказать… — мужичок развел руками. — После царя-то, вроде бы, и не хуже стало. Кто не лентяй, да у кого хлеб да яйца. Да маслице… Эвон!

Залихватски ухмыльнувшись, крестьянин сбросил с плеча котомку, развязал… и вытащи оттуда… шикарный, с золотым тиснением, том энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона:

— Эвон, чего выменял! Всего-то на десяток яиц!

— Шикарно! — развел руками доктор. — Это где ж так меняют?

— Дак на площади, у трактира… где рынок всегда был… На станции еще, прям на платформе! — мужичок рассмеялся, показав редкие желтые зубы. — Городские, почитай, кажный день приезжают. Вещи везут, на еду меняют! Деньги-то нонче — бумага! И тают, как снег весной… Голодно в городе-то! Не-е, ныне у кого продукты — тот и прав!

— Это вы, милейший, верно заметили, — поддакнул Рябинин. — До войны шевиотовый костюм шестьдесят рублей стоил, а ныне — тысяча! Тысяча! Да видано ли дело, господа?

— Хо, костюм! Что там костюм? Эвон, дрова-то, просили десятку за сажень, а ныне — сорок! А где — и сорок два! А как без дров? Никак без дров-то! Слава Богу весна скоро! Теплеть будет.

Сдвинув на затылок треух, крестьянин засунул энциклопедию обратно в мешок. Похвастал:

— Детишкам вот, взял. Сам-то грамоте не учен… Так что, Иван Палыч, говорите, хорошая книжка-то?

— Отличная! Тем более, за десяток яиц. Не прогадал ты, голубчик.

Раскланявшись с мужичком, путники зашагали дальше. На площади перед трактиром, лабазом и лавками уже толпился народ — торговали, с лотков и просто с рук. И да — видно было много городских, судя по одежке — мелких служащих. В основном — женщины, пожилые мужчины, подростки. Понятно, царя скинули, а война-то никуда не делась. Так и в газетах писали — война до победного конца!

Чувство щемящей ностальгии вдруг охватила Ивана при виде знакомых мест. Почти ничего не изменилось — те же дома, трактир, лавки… Разве что стало как-то… грязнее, что ли… Мусор везде, собаки кости таскают. Что ж, раз уж нынче демократия, так можно и улицы не мести?

А вот и школа. Длинное одноэтажное здание земского начального училища. Ни беготни, ни ребячьих криков. Пустой двор. А на дверях — большой амбарный замок!

— Н-да-а, — покачал головой Иван Палыч. — Все же хорошо, что я вас проводил. Однако, придется идти за сторожем… Хотя… Эй, парнишка!

Доктор подозвал пробегавшего мимо паренька в больших, не по размеру, валенках и подпоясанном армячке.

— Ась, барин? Ой… — мальчишка остановился, узнал. — Господин дохтур! Приехали!

— Ты… сторож школьный, знаешь, где живет?

— Мефодьич-то? Знаю.

— Сбегай, голубчик, позови… И ключи пусть с собой прихватит!

— Ага… Посейчас, быстро!

Паренек умчался, едва не теряя на бегу валенки.

— А хорошее здание! — между тем, заценил Рябинин. — Видно, что теплое. Интересно, с дровами как? Сами знаете, сколько сейчас стоят.

— Ну, какое-то количество, я думаю, есть… — Иван Палыч потер руки. — Не хватит, в управу пожалуетесь.

— Хм… в управу… — хмыкнув, Степан Григорьевич хитро прищурился. — Думаете, нынче в земствах денежки есть? Думается, легче с мужичками местными договориться. Кругом — леса! Напилят дров-то… Тем более, полиции-то нынче нет. Следить некому!

Да уж… Еще с неделю назад, в самом начале марта, Временное правительство, пришедшее к власти после отреченья царя, объявило о необходимости замены полиции народной милицией с выборным началом — о чем писали во всех газетах. Объявить-то — объявило, однако, сам процесс сильно затягивался. Зато лихо шла амнистия! Из тюрем выпускали вообще всех подряд — и революционеров, и уголовников, такие уж наступили времена! В городах громили полицейские участки, охотились на городовых и околоточных… Выпущенные уголовники подливали масла в огонь!

Эх… где ж нынче Гробовский, Лаврентьев, молодой урядник Прохор Деньков? Где-то скрываются? Да живы ли вообще?

— Хо! Иван Палыч! Наше вам! — у калитки показался, наконец, школьный сторож — небольшого росточка дед в армяке и треухе. — Вернулись-таки? Отпустили?

— Отпустили, Елизар Мефодьич, отпустили, — здороваясь, улыбнулся доктор. — Насовсем. А это вот — учитель новый. По объявлению.

— А-а! — поднявшись на крыльцо, сторож загремел ключами. — То-то я и смотрю.

— Рябинин, Степан Григорьевич… — поправив шарф, церемонно представился учитель.

Сторож заулыбался:

— Рад, очень рад! А то совсем учить некому. Один учитель у нас уволился, к детям подался, на Кубань — там, говорят, сытнее. А другая… Анна-то Львовна — в политику подалась!

— Что⁈ В политику? — удивился доктор.

— А то! Всеми женскими делами нынче заправляет! О как! В этом, как его… в Комитете… Не, вру — в Совете… Нынче две власти у нас! Ну-у… проходите же… Прошу! — показывая, сторож прошел вперед. — Вот классы… А вот и комната… Вещи вот еще Анны Львовны остались… Не все успела забрать! Машина за ней приехала — шикарная! Вся деревня сбежалась смотреть… Представитель такой важный вышел… Как его… Комиссар! Или не комиссар, по-другому как-то… Вас, говорит, Анна Львовна, в депутаты выбрали… Так что извольте народу послужить! Так и сказал. Именно такими словами… И завертелось тут все! Анна-то Львовна первым делом вам письмо написала… Лично на станцию относил! Получили, Иван Палыч?

— Не-ет…

— Да уж… с почтой нынче — швах! А вы, Степан Григорьевич, располагайтесь. Сейчас я вам печечку растоплю, чаек…

— Вот это было бы неплохо! — размотав шарф, Рябинин зябко потер руки.

Доктор рассеянно осматривал комнату. Чувство щемящей грусти вдруг охватило его, ощущение какой-то безвозвратной потери принялось терзать мозг. Вот, за этим столом они с Аннушкой частенько сидели, пили чай… Здесь же впервые поцеловались… Или не здесь? Не важно… теперь — не важно… Как-то грустно все… и немного забавно. Вещи… Милые сердцу вещи… Аккуратно сложенные в коробку пластинки: Юрий Морфесси, Шаляпин, Эмская… Перевязанные бечевкой книжки и брошюры… Чернов. Керенский… Прежде за такое можно было запросто — в участок! Нынче же эти люди — при власти. И Анна — с ними. А что? Правые эсеры — авторитетная демократическая партия, ничуть не хуже кадетов или там меньшевиков. Керенский вообще нынче — министр юстиции…

Что же она даже записки не оставила! Иван Палыч тряхнул головой… А с чего бы ей записки-то оставлять? Кому? Она что, знала, что возлюбленный вот так вот возьмет и вернется с фронта? Для самого-то доктора внезапно все произошло, не успел даже опомниться. А уж для остальных-то… Так что не нужно Аннушку корить ни за что! Надо ее просто найти и увидеться… Да! Именно так!

— Ну, что, господа? Я тогда — в больничку. Уж не терпится посмотреть, что там да как?

На станции, видать, недавно прибыл поезд. По дороге, мимо больницы, к центру деревни шли люди — местные и городские. Последних было заметно больше… видать, и впрямь, успели уже оголодать.

Завидев доктора, деревенские улыбались, останавливались, приветствовали — и это было приятно. А ведь не забыл, народ-то! Помнят.

— Глядите-ка, доктор!

— Иван Палыч! Здравия вам! Неужто, с фронта да к нам?

— И вам не хворать! К вам, к вам, в Зарное. Только не с фронта, а с санитарного поезда.

Вот и отворот на больничку. Дорожка почищена, как и двор… Ну, да — вон и Андрюшка с лопатой!

— Здоров, Андрей!

Мальчишка оглянулся… заулыбался, бросил лопату:

— Иван Палыч! Вы!

— Я, я… Ну, как вы тут? Как Аглая?

— Аглая на обходе сейчас… Глафира вечерами приходит — помогает.

— Ну и славненько… — тихонько засмеялся доктор. — Гляжу, не изменилось ничего. А с лекарствами как? Со шприцами?

— Ой, это, Иван Палыч — к Аглае… А я ваш мотоциклет в сарай укатил! Ну, в бывшую конюшню…

Бывшая больничная конюшня (ныне, судя по всему — гараж) располагалась на заднем дворе, сразу же за больницей.

— В сарай, говоришь…

— Ага!

Опередив доктора, Андрюшка распахнул двери… Верный мотоциклет — темно-серый «Мото-Рев — 'Дукс» бы заботливо укрыт сеном и никаких видимых повреждений не имел. Бензина — доктор не поленился, проверил — оказалось почти полбака. Садись, да поезжай!

В углу сарая стояли приставные мотоциклетные лыжи. Ну, сейчас от них толк небольшой — весна, март месяц, снег уже рыхловатый синий, скоро и вообще таять начнет.

Ах, весна… Неужели?

И снова нахлынула ностальгия… Только теперь, о той, прежней, московской жизни в начале двадцать первого века. Модная столичная клиника, продвинутый молодой хирург — Артем. И какая-то пустая жизнь. Как на автомате. Без любви, без детей, без… бывшая жена не считается…

А потом Артем вступился за девушку… получил смертельную рану… И оказался здесь, в теле молодого земского доктора Иван Палыча Петрова. И эта — чужая — жизнь вдруг стала для него своей. Потому что — люди, любимое дело… и, конечно же, Анна Львовна, милая Аннушка… Ах, скорей бы свидеться уже!

Впрочем, как сейчас здесь, в больнце? Верно, Аглая уже закончила обход.

Юная заведующая земским лечебным учреждением обход закончила и теперь заполняла журнал. Эта румяная деревенская красотка, казалось, ничем не напоминала бы докторицу, если бы не белый халат. Круглое, с высокими скулами, лицо с россыпью веснушек было сейчас необычайно серьезным, от усердия девушка даже высунула кончик языка.

Доктор стоял в дверях, любовался. Потом тихо позвал:

— Аглая…

Девушка подняла голову. В карих глазах ее вспыхнули-взорвались золотистые искорки. Дрогнула рука. Упала, сорвалась с пера большая жирная клякса!

— И-иван Палыч… В-вы?

— Да вот, прислали обратно… Ну, здравствуй, Аглая, милая! Как ты тут?

Зарыдав от радости, девчонка бросилась доктору на шею, словно к родному отцу или брату. Да, да — девчонка. Сколько ей был? Еще только двадцать? Или уже двадцать один? Маловато, конечно, для начальницы… Впрочем, в те времена взрослели быстро. Особенно — крестьянские девушки. Бывало, и в пятнадцать лет — замуж. Нынче, правда, не за кого почти было. Мужиков в окопы позабирали — война!

— Ой, Иван Палыч, всяко было, — успокоившись, Аглая начала, наконец, рассказ. — Бывало, и больные не слушались — сбегали, и лекарства заканчивались, и дрова… Но, ничего, в земстве помогали, не отказывали… Самое страшное, когда не знаешь, от чего лечить? Я тогда все симптомы записывала, как вы научили, и — на телеграф. В город, врачам… Те ответы присылали… А иногда и сами приедут. Вот, Николай Саввич, такой хороший доктор… Да, Иван Палыч! — осеклась девушка. — У нас опять, по-моему, тиф! Я одного в изолятор положила…

— Правильно! — взяв стетоскоп, доктор поднялся на ноги. — Вижу, и халат мой на месте… Ага!

Больной — худющий, лет семнадцати, подросток — скрючившись, лежал под серым казенным одеялом и тупо смотрел в стенку.

— Что давала? — обернулся Иван Палыч.

— Жаропонижающее, хинин…

— Хорошо. Сейчас симптомы посмотрим… Рвет?

— Рвет, — тихо простонал больной. — И в уборную все время тянет.

Что ж… Лихорадка, слабость, тошнота, диарея…

— Пить хочется постоянно?

— Не-е…

— Судороги бывают?

— Не…

— Аглая… давление как? Не пониженное?

— Нет. И температур тридцать семь и девять…

— Значит, не холера, — доктор взял больного за руку, посчитал пульс. — Кожные покровы нормальные, потери сознания нет… Нет, не холера… Говоришь, понос?

— Угу…

— Похоже на дизентерию. Руки не моют, антисанитария… Запросто… Что ж… Аглая, давайте пройдем в смотровую да прикинем, чем его полечить?

Ну, и чем было лечить? Антибиотиков еще не было… Диета, клизмы с шиповником, физиотерапия… Ну, и что-нибудь для восстановления нормальной микрофлоры кишечника…

— Однако, болезнь серьезная… хоть и в легкой форме. Надо семью проверить!

— Он с бабкой живет.

— И до полного излечения не выпускать!

Вечером сели пить чай. Аглая, Иван Палыч, Андрюшка… ну и еще подошла Глафира — красивая девушка из добровольных помощниц.

— Ох, калитки-то вчерашние, черствые! — искоса посматривая на доктора, сетовала Аглая. — Знала бы, седни бы испекла! Ох, Иван Палыч, расскажите-ка, как там, на войне?

— Плохо, ребята, — нахмурясь, доктор покачал головой. — Всем плохо, и нашим, и немцам. Всем, кто в окопах, в госпиталях. Или, как у нас, в санитарном поезде… Кстати, я там младшего Суботина повстречал и солдатика… бывшего своего пациента. На одной ноге уже… Как же его… Терентьев, Елисей. Тоже, вроде как, в Зарное собирался.

— Елисей Терентьев⁈ — ахнул Андрюшка. — Так его ж дед Семен приютил, лесник… С внучкой своей, Марьяной. Ну, которую вы, Иван Палыч лечили, помните?

— Да помню… Ну? И что Елисей?

— Как царя скинули — большой человек стал! — важно пояснил подросток. — Председателем избрали.

— Чего председателем? — доктор глотнул чайку из большой жестяной кружки. — Колхоза иди кооператива?

— Этого, как его… Совета! — Андрюшка наморщил лоб. — Уездного Совета рабочих солдатских депутатов! От партии анархистов-синдикалистов, вот!

— Ой, Андрей! — ахнул Иван Палыч. — Я смотрю, ты тут в политике самый подкованный!

— Это уж — да! — хором подтвердили девчонки. — Он даже на митинги ездил!

— И еще поеду! — захорохорился парень. — Знаете, как интересно? А в том Совете еще и Анна Львовна! В комитет по правам женщин, вот так! От правых эсеров! Там, в совете-то, еще и левые эсеры есть, анархисты и даже большевики!

Доктор потупил глаза:

— Так что же, Анна… Анна Львовна, в город уже переехала?

— Да пока только с неделю, как там…

С неделю. Ладно, найдем… Член Совета депутатов, не хухры-мухры! Вот ведь, с политикой этой, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. При царе едва на каторгу не угодила, а нынче — уважаемый человек, депутат!

— А еще есть Комитет временного правительства, — между тем, продолжал просвещать Андрюшка. — Там кадеты, октябристы, меньшевики, немного правых эсеры. Фармазоны все! Ну, эти… масоны, во.

— Наши, земские, все под Комитетом, — напомнила Аглая. — Чарушин да Ольга Яковлевна — большие люди теперь. При власти! И все бы хорошо, только денег нету. Что могут — дают, но… Сказано — самим крутиться!

— Еще жандармов всех разогнали, — Андрюшка пригладил волосы. — Вместо них какая-то народная милиция будет. А до нее — общественная полиция. Что такое — никто не знает. Однако, студенты с белыми повязками в городе ходят. Замечания пьяницам делают. Верно, они это и есть!

— Да-а… — вздохнула Аглая. — Как-то там Алексей Николаич? Даже подумать страшно… Жив ли хоть?

— Алексей Николаевич — человек умный, прорвется! — Иван Палыч покачал головой. — Еще и нас навестит, попомните мои слова… Так что за него не беспокойтесь! А лучше скажите-ка, как тут, в Зарном?

— Самый зажиточный — дядька его! — юная красотка Глафира кивнула на Андрюшку. — Трактир у него, лавка, лабазы…

— У кого продукты — тот нынче и царь! — поддержала подружку Аглая. — Мужики на войне… на землице работать почти что и некому! Потому кулаки и плОтят… Так что ныне и в батраках все ж лучше, чем в городе-то голодовать!

— А что? И так! — покивал Андрей. — Мужик счас при деньгах! На хлебушек цены растут! Компенсации за реквизированных лошадей выплачивают! Солдаткам всем — песни! Говорят, правда, скоро трактиры все закроют… Ну, да как-нибудь.

Смеркалось. За окном, во дворе, мелькнула вдруг чья-то быстрая тень. Показалось? Очень может быть.

Попив чаю, девушки и Андрюшка засобирались по домам. До темноты успеть надо было!

— А то керосин нынче дорог, — одеваясь, усмехнулся Андрей. — Так что — без фонарей. А в городе — электричество экономят! Так в газетах и пишут — воспрещается электрическое освещение реклам, вывесок и всего такого… а также наружное освещение театров, кинематографов, магазинов, ресторанов… Так что в городах — тьма египетская! Что вы смеетесь-то? Так ведь и пишут! Еще и в квартирах на свет — норма. Кто нарушает — тому триста рублев штрафа! Или три месяца тюрьмы. Вот так-то!

— Да, да, так и пишут… — уходя, подтвердила Аглая. — Иван Палыч, тут у меня в столе, газеты… Можете почитать!

— Обязательно!

Проводив всех, доктор посмотрел в окно. Все же, был кто-то во дворе или и впрямь — показалось? Верно, показалось — что там и брать-то? Разве что «Дукс»… «Дукс»! По нынешним-то смутным временам… А без транспорта-то на селе плохо! А вдруг? На всякий случай пойти, шугануть… Вдруг да мальчишки шакалят?

Снег во дворе Андрюшка почистил, так что никаких следов было не видно. Да и темнело уже.

Взяв керосиновый фонарь, доктор направился к сараю. Да вроде бы и здесь все хорошо. Дверь вот только неплотно прикрыта. Так это он мог и сам оставить. Вполне!

Подойдя к сараю, Иван Палыч все же заглянул внутрь. Поднял фонарь повыше. Ну, вот он — «Дукс»! На месте.

И тот час же что-то холодное уперлось врачу в правый висок!

Что это — ствол револьвера? Похоже, так оно и есть…

— Что вам нужно? — не теряя самообладания, поинтересовался доктор.

— Тихо, Иван Палыч… — голос злодея показался знакомым. — Из больницы все твои ушли?

— Ушли. Но…

— Постав фонарь и повернись… Ага… Ну, здравствуй, дорогой мой доктор!

— Господи… Гробовский! Алексей Николаич! Вот так номер… да-а…