Земский докторъ. Том 4. Смутные дни

Глава 21

— Думаете он того… утонул? — тихо спросила Аня.

— Двойную дозу вколол, — ответил доктор, разглядывая шприц и пустые баночки из-под морфия. — В таком состоянии он вряд ли бы смог пробраться по болотам. Едва ли вообще смог бы ходить.

— Иван Павлович, ты не знаешь Гвоздикова! — усмехнулся Гробовский. — Этот в былые дни литровую за раз выкушивал и еще умудрялся на ногах стоять. Ему эти порошки — так, приправа к основному блюду. Ушел, собака. Без всяких сомнений — ушел.

— Сомневаюсь, Алексей Николаич, — покачал головой доктор. — Гвоздиков утонул, к бабке не ходи. Помните, что у него еще рана ножевая была. Серьёзная рана, между прочим.

— Вот именно. Для этого он морфий этот и стащил — чтобы боль снять. Укольчик — и побежал. Объявить в розыск его нужно. Он не дурак, в самое болото лезть. Толковый был агент, хоть и спёкся. Я за то, что ушёл. С Сильвестром, поди, или его людьми сейчас.

Доктор спорить не стал, хотя и понимал — с теми ранами, что у него были и убежать… Нет, не убежит далеко. Вон и тина чуть поодаль разворочена и взбаламучена. Чувствует сердце — добегался Якимка. Нашел свое пристанище тут, в болотах. Бесславная смерть жулика.

Долго оставаться тут не стали — нужно было уже собирать детей. На удивление возвращение организовали сами дети — старший Василий скомандовал сбор, распределил задачи и вскоре дети засуетились. Кто сложил палатки, кто — вещи, кто — продукты. Уже через час все было упаковано в сумки и аккуратно уложено в телегу.

— К возвращению готовы! — скомандовал Вася.

— Тогда — на телегу! — отдал приказ Гробовский.

Детей привезли в Зарное ближе к вечеру. Но отдохнуть не получилось. Сначала проследили, чтобы никто не потерялся и каждый вернулся к своим родителям. Потом отвезли на склад вещи. И когда уже хотели наконец поехать по домам, как по пути попался Чарушин. Он остался в Зарном после концерта Холодной и Северянина и все никак не мог уехать в город. Приветливые жители в благодарность за такое чудо (они считали, что это именно он походатайствовал о том, чтобы привести таких высоких звезд в село) поили его самогоном и отбивали ему поклоны, расхваливая.

— Иван Павлович! Алексей Николаевич! — увидев старых знакомый, растянулся в улыбке Чарушин. — А вы чего такие уставшие? Пойдёмте, я тут с такими людьми хорошим познакомился. Чаю попьем.

Доктор вежливо отказался.

— Виктор Иванович, устали — детей с лагеря вывозили, за целый день набегались. До дома бы да в кровать.

— А чего именно вы, а не Рябинин? Его же затея. Сам он тут ошивается.

— Тут? — насторожился Иван Павлович.

— Ну да, — кивнул Чарушин. — Видел его.

— Где? — в один голос спросили Гробовский и доктор.

— Так это… в школе.

— В школе?

— Точнее на улице! — задумался Чарушин. — Недавно. К себе в комнату пошёл, при школе. Весёлый такой. Я говорю как дела? А он говорит, дела в городе уладил, все в порядке. А что, стряслось что-то?

— Стряслось, — буркнул доктор, оборачиваясь к Гробовскому. — Алексей Николаич, Рябинин здесь! В школе! Бежим!

Рванули, даже не попрощавшись с Чарушиным.

Домчавшись до школы, бросились к дверям. Коридор был пуст. Доктор, задыхаясь, толкнул дверь комнаты Рябинина и первым заскочил внутрь. Комната оказалась пуста, причем полностью: ни самого Рябинина, ни его вещей. Голая кровать, пустые ящики, вывернутые наружу. Окно открыто, занавеска колыхается на ветру.

И только на столе лежал увесистый том «Истории родного края», открытый на главе про село Зарное.

«Издевается, — подумал доктор, глянув на книгу. — Специально оставил, в насмешку. Из библиотеки взял…».

— Ушёл! — выдохнул Гробовский, оглядывая комнату. — Забрал всё, гад.

Доктор, стиснув кулаки, кивнул.

— Уехал, не иначе. Почуял, что сели на хвост. Эх, нужно было раньше его…

Для надежности даже обыскали комнату и заглянули под кровать. Пусто. Даже пыли нет.

Доктор, потирая переносицу, выдохнул.

— Удача была так близко.

— Не переживай, Иван Павлович. Не ты в этом виноват. Рябинин оказался хитрым лисом, я бы даже сказал стратегом. Вон как все придумал ловко, и с госпиталем этим, и с театром, и с лагерем. Далеко пойдет в преступном мире. И сдаётся мне, что мы о нем еще услышим.

— Или увидим… — хмуро добавил доктор.

В кабинете Петракова было прохладно. Комната находилась с теневой стороны здания и там все время было сыро. Однако же начальник милиции не возражал, напротив, только рад был этому, распахнув настежь окна. В комнату тянуло влажным холодком.

— Ну, господа, что привело вас ко мне? — спросил он, приглашая Гробовского и Ивана Павловича присесть.

— Одно очень важное дело, Василий Андреевич, — начал Гробовский.

— Василий Андреевич, мы за Лаврентьева и Денькова пришли поговорить, — прямо сказал Иван Павлович. И уточнил: — За Петра Николаевича Лаврентьева, бывшего станового пристава и Прохора Денькова, урядника.

Петраков нахмурился, уже хотел что-то сказать, но доктор, понимая, что шанс только один, поспешно продолжил:

— Вы знаете, они прячутся, потому что известно какая ситуация сейчас. Но люди это честные, опытные. Без их помощи мы бы не справились. Девочка из школы, Анна Пронина, едва не утонула в болоте из-за подставы Рябинина. Лаврентьев и Деньков её вытащили, рискуя собой. Спасли. Мало того — укрыли от бандита, не дав ее обнаружить. И с лагерем детей помогли тоже — взяли под контроль, когда Рябинин уехал и бросил детей прямо в лесу на произвол судьбы. С задержанием преступников помогли.

— Эти двое — не враги нам, — подхватил Гробовский. — Они порядок держали, когда всё рушилось. Лаврентьев, бывший пристав, знает, как людей искать, а Деньков, урядник, по лесам как рыба в воде. Да я с ними лично работал, это люди надежные.

— Это вы к чему все сейчас? — осторожно просил Петраков.

— Мы просить пришли, — ответил доктор, решив выложить все карты. — Чтобы вы походатайствовали за Лаврентьева и Денькова, чтобы прекратилось их преследование.

— Да их ведь можно еще и к нам устроить, как сыщиков! — добавил Гробовский. — Они опытные. А у нас ведь кадровый голод. Такие мастера пригодятся. Сами же видите как буйно цветет сейчас бандитизм.

Петраков нахмурился, отложил карандаш и потёр виски.

— Иван Палыч, Алексей Николаевич, я понимаю ваше беспокойство. Ваши друзья все-таки. Но Лаврентьев и Деньков — люди старой власти. Их преследуют не просто так. Новая власть им не доверяет. А вы просите не только снять с них розыск, но и в сыщики взять? — Он покачал головой, постучав пальцами по столу. — Это риск. Если они предадут, мне голову снимут.

Иван Палыч наклонился вперёд.

— Василий Андреевич, я ручаюсь за них. Они не предадут. Им нет резона кого-то предавать. Они просто заложники ситуации, — сказал Гробовский. И чуть тише добавил: — Как и я. Но мне то вы доверились. И я не подвел.

— Это верно. — Петраков вздохнул, откинувшись на стуле. — Не подвели.

— Поэтому и просим за них. Что скажете, Василий Андреевич?

— Щепетильное конечно дельце, — задумчиво сказал Петраков, постучав карандашом по столу.

— Понимаем, — согласился доктор. — И поэтому готовым поддержать вас и слово замолвить перед высоким начальством, если необходимо.

— Слово замолвить? Хорошо, — сказал он, потирая усы. — Но мне нужны гарантии. Напишите на этих двоих характеристики, подробно: что сделали, как помогли, почему им можно доверять. Побольше напишите, покрасочней. Если всё убедительно, попробую походатайствовать перед начальством. Тем более вы тоже не простые люди, — он глянул на Ивана Павловича, — характеристика от комиссара — это уже весомый документ. Время нынче такое, — вздохнул Петраков. — Раньше словам верили и слово было крепко. А теперь… теперь только бумажкам верят и никакие слова не важны. Вот так. Может, розыск с них снимут, а там… посмотрим насчёт службы. Кадры и в самом деле нужны. Меня каждый день вызывают, трясут по этому поводу.

Иван Палыч кивнул, его лицо смягчилось.

— Напишем, Василий Андреевич. Всё опишем: и про Анну, и про лагерь. Эти двое заслужили шанс.

Петраков встал, протянул руку.

— Тогда до завтра. Приносите бумаги. Там будем решать дальше по ним.

На том и порешили.

Вопрос с Лаврентьевым и Деньковым решился на удивление быстро — в большей степени благодаря характеристике Ивана Павловича. Он так красочно расхвалил этих людей, что дело о их преследовании быстро закрыли, списали в архив, а обоим выдали необходимые справки на устройство на работу. Лаврентьев и Деньков, едва об этом узнав, едва не расплакались от счастья.

— Все, Прохор, хватит по лесам прятаться! — радостно воскликнул Петр Николаевич.

Гробовский помог им перебраться из леса в гостиницу «Гранд-Отель», где для такого дела даже снял им номер. Лаврентьев и Деньков сбрили бороды, привели себя в порядок и довольно быстро включились в работу. И перво-наперво принялись изучать дела Сильвестра и Рябинина. Общим собранием было решено как можно скорее словить этих негодяев.

Иван Павлович же весь день готовился к вечеру. Важный вечер намечался. Впервые за долгие недели у Анны Львовны был выходной. И доктор хотел провести его с любимой девушкой в теплой обстановке. Он съездил в город, купил хорошего вина, конфет, зашел в ювелирный магазин. Не было уже смысла откладывать то, к чему и так все шло.

А вечером…

Вечером они сидели на ступеньках больницы и смотрели на звезды. Выйти на улицу предложила сама Анна. Вечер был теплый и приятный. К тому же звезды…

Звезд и в самом деле было очень много. Рассыпанные по всему небу, они пленили взор. Иван Павлович только сейчас увидел как их много тут. А еще тишина. Теплая, приятная тишина. Такой в городе не найдешь.

— Анна, — сказал Иван Павлович, — смотри, звёзды какие яркие. Видишь вон ту яркую? — он указал на звезду, чуть левее чёрного силуэта берёзы. — Это Вега. Она в созвездии Лиры. Говорят, её свет идёт к нам больше двадцати пяти тысяч лет.

— Значит… когда этот свет отправился в путь, нас ещё и на свете не было?

— Да, — кивнул Иван Павлович. — Мы даже не знали, что когда-нибудь вот так сядем и будем на неё смотреть.

— А вон там, видишь три звезды в ряд? — доктор поднял руку чуть выше. — Это пояс Ориона. Легенда говорит, что это охотник, который вечно гонится за добычей.

Девушка наклонила голову, прищурилась, следуя жесту доктора. Её волосы мягко коснулись плеча Ивана Павловича, и в прохладном ночном воздухе он почувствовал тёплый аромат её духов — лёгкий, чуть сладковатый, с ноткой жасмина.

— Вон там, над крышей сарая, Большая Медведица.

— О, эту я знаю! — оживилась Анна.

— Её семь ярких звёзд легко узнать, а по ним можно найти Полярную — она всегда указывает на север. Чуть ниже — Кассиопея, видишь? Похожа на букву «М» или «W», в зависимости от того, как смотришь. А там, у самого горизонта, едва заметно мерцает Альтаир из Орла. Вместе с Денебом из Лебедя и той самой Вегой они образуют Летний треугольник.

— Откуда ты так много знаешь про звезды? — улыбнулась Анна. — Даже я, бывшая учительница, не знаю столько!

— Книжки любил читать про звезды. Ну и звездный атлас у меня в детстве был, любил его разглядывать. Отец подарил.

— А ты знаешь, — после паузы тихо сказала Анна, — что, наверное, кто-то там, в другой точке Вселенной, сейчас тоже так же сидит на крыльце и смотрит в нашу сторону?

Иван Павлович улыбнулся.

— Все возможно.

— Иногда я думаю, что они смотрят на нас и ждут, когда мы вспомним, как жить, а не выживать, — задумчиво сказала девушка. Она повернулась, её глаза блестели, отражая звёздный свет. — Звезды всегда светят, Иван Павлович. — Просто мы не всегда смотрим наверх.

Доктор глубоко вдохнул, его рука сжала свёрток в кармане.

— Анна Львовна, — сказал он, голос стал твёрже, но дрожь выдавала волнение. — Я много видел в жизни — боль, потери, хаос. Но с тобой… с тобой я вижу надежду. Ты — мой свет, мой покой. — Он вынул свёрток, пальцы аккуратно развернули грубую ткань, открывая кольцо, засиявшее тёплым золотом. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Чтобы мы строили жизнь вместе, под этими звёздами.

Анна замерла, её глаза расширились, глядя на кольцо, затем на него. Её щёки порозовели, платок соскользнул на плечи.

— Иван Павлович… — прошептала она, её голос дрогнул, но улыбка стала шире. Она коснулась кольца, её пальцы задержались на янтаре, тёплом от его руки. — Это… так красиво. И так неожиданно.

Он придвинулся ближе.

— Я не мастер слов. Скажи, Анна, согласна ли ты?

Она посмотрела на звёзды, затем на него, её глаза блестели, но уже не только от света.

— Иван Павлович, — сказала она, её голос был тёплым, уверенным. — Вы не просто доктор. Вы тот, кто даёт жизнь, а не только спасает её. — Она взяла кольцо, надела его на палец, и её улыбка стала ярче звёзд. — Да, я согласна. Я хочу быть с вами.

Иван Палыч выдохнул, его лицо озарилось редкой улыбкой. Он взял её руку, сжал, чувствуя тепло её пальцев.

— Анна… ты сделала меня счастливейшим человеком! — сказал он, голос дрожал от радости. — Обещаю, я буду беречь тебя!

Она рассмеялась, её смех зазвенел, как колокольчик, в тишине вечера.

— А я обещаю, Иван Павлович, что мы будем смотреть на звёзды вместе, — ответила она, прижимаясь к его плечу. — И строить что-то хорошее, несмотря на всё.

Они сидели, глядя на небо, их руки переплелись. И сияли звезды, и звёзды, и вечер, полный надежды, обнимал их тишиной.

Утром по пути в больницу Ивану Павловичу встретился почтальон.

— Иван Павлович! — окликнул он доктора. — Доброго утречка!

— Фома Михайлович! Привет?

— А я как раз к вам, Иван Палыч! — крикнул он, ковыляя навстречу. — В больницу! Как ваши дела?

— Спасибо, хорошо. А у вас как?

— А как? Здоровье мое нынче не радует.

— Что стряслось?

Почтальон, кряхтя, прислонился к забору, потирая колено.

— Ох, доктор, колени мои совсем сдали. Ноют, проклятые, особенно к вечеру. Хожу — как старик, а мне ещё письма таскать! Бывает идешь, а потом как даст! Хоть стой, хоть падай. Выпишите мазь какую, а? Чтоб полегчало.

Иван Палыч вздохнул.

— Колени, говорите? Так верно, в больницу вам надо. Так просто я не могу выписать вам ничего. Осмотр нужен. Может, камфорная мазь поможет или салициловая. Давно болят?

Фома Михайлович оживился, начал рассказывать, размахивая палкой.

— Да уж третий год, Иван Палыч! Как дожди, так хоть вой. Бабка моя, покойница, грела кирпич, прикладывала — не помогает. А сосед, Прокоп, говорит, надо мёдом натирать да водкой запивать. Пробовал — только хуже! Голова только потом болит наутро. Вчера вот до Ключа дошёл, чуть не свалился. А там, знаешь, дорога — яма на яме, лошади тонут.

— Фома Михайлович, ты зайди в больницу, Аглая осмотрит. Она ведь теперь главный доктор. Камфору выпишет. Может, уколы посоветует.

— Уколы — это хорошо. Еще говорят пчел надо прикладывать, мол, у них яд лечебный. Я давеча к одной травнице ходил, так она начал опять про свою это скверну — мне смешно стало. Плюнул на нее — темень! Газеты читать надо!

Почтальон почесал бороду, хмыкнул.

— Ладно, ладно, доктор. Ты у нас добрый, не прогонишь, советом всегда поможешь. К Аглае говоришь? Хорошая девка, зайду к ней. Говорят, замуж выходит нынче? Вроде за этого, за Могильного?

— Гробовского, — улыбнулся доктор.

— Вот-вот, он самый. Странная фамилия, верно дед гробовых дел мастером был. Раньше так фамилии давали — по ремеслу. Я вот например, Сыромятов. Верно дед с кожей дело имел. А бабка моя до замужества Брагина была, но это известное дело — даже батя у нее бражку ставил. Такая бражка! С одной кружки вышибало. Да захворал нынче, говорят, что-то с печенью у него. Медом надо натирать, и водкой.

— Фома Михайлович, я пойду пожалуй, дела.

— Да погодь. Я же к тебе по другому делу вообще. Колени это так, попутно. Письмо тебе пришло. Заказное.

— Письмо? — доктор насторожился, сердце ёкнуло. — От кого?

Фома Михайлович порылся в сумке, вытащил мятый конверт.

— Без обратного адреса, Иван Палыч. Вчера оставил кто-то, на почте лежало. С пометкой — «Доктору Петрову, Зарное». Ну то есть тебе. Ты у нас один такой! Я думал, в больницу занесу, да ты сам тут по пути попался.

Доктор взял конверт — плотный, пожелтевший, с сургучной печатью, но без отправителя. Раскрыл его. Начал читать. И с каждой новой прочитанной строчкой лицо его становилось напряженней.

Многоуважаемый Иван Павлович!

Приветствую Вас, дорогой доктор, издалека, где воздух посвежее будет, чем в Вашем пыльном Зарном! Как поживаете? Здоровье не шалит? Рана, поди, ноет, напоминая о том, как ловко Вы уворачиваетесь от неприятностей? Или всё же не так ловко, раз до сих пор копаетесь в моих скромных делах? Скажите, много ли правды Вы отыскали в этом смутном времени? Или, как обычно, гоняетесь за тенями, которые ускользают из-под Вашего докторского скальпеля? А ведь с первого нашего знакомства я говорил вам, что нет нынче правды — ни в газетах, ни где-то еще.

Как там детишки в Зарном? Не скучают без моих уроков? Скауты, небось, всё ещё рыщут по полям, выискивая метки, которые я так щедро для них оставил? Ах, какая славная была игра! Особенно юная Анюта — отчаянная девчонка, не правда ли? Так рьяно следовала моим картам, что искупалась в болоте по самые косички! Но, слава Богу, выбралась — говорят, благодаря Вашему другу Лаврентьеву. Передайте ей, что я восхищён её упорством. Пожалуй, стоит наградить её значком скаута за отвагу — если, конечно, она не передумала им стать!

А как Вам детский театр? Помните спектакль? Ведь чудно! Ох, эти юные лицедеи! Так искренне играли, что даже столичное начальство поверило в их талант. Разве это не высшая похвала для актёра? Я, знаете ли, всегда считал себя режиссёром душ, и, похоже, мои подопечные не подвели. Они так убедительно разыгрывали свои роли, что даже Вы, доктор, поверили в мой скромный госпиталь № 27, не так ли? Ах, какая была постановка — прошения, подписи, печати! Жаль, что пришлось закрыть занавес раньше времени. Дела, знаете ли, дела — они зовут, как сирены, и я, увы, не Одиссей, чтобы устоять.

Простите великодушно, что уехал так поспешно, не попрощавшись. Не обессудьте, но в Зарном стало слишком тесно для моих амбиций. Да и Вы, Иван Палыч, с Вашим рвением докапываться до истины, не давали покоя. Но не переживайте, я не держу зла. Напротив, я искренне желаю Вам успеха в Вашем благородном деле — спасать жизни, искать эту неуловимую и не существующую правду, гоняться за призраками. Кто знает, может, Вы и поймаете одного призрака? И кто знает, может, мы ещё свидимся? Вдруг судьба сведёт нас в каком-нибудь городе или на далёком хуторе, где Вы будете искать очередную «метку»? А может быть, и в Зарном? Я буду рад вновь увидеть это село!

Берегите себя, доктор, и не слишком доверяйте болотам, ни обычным, ни государственным — они любят затягивать вглубь и утаскивать людей без возврата.

С почтением и лёгкой улыбкой,

Ваш друг,

Степан Григорьевич Рябинин