Земский докторъ. Том 4. Смутные дни

Глава 19

Понимая, что вмешивать в это дело других детей ни в коем случае нельзя — расскажут или ненароком проболтаются Рябинину, — Иван Павлович обратился к своей спутнице:

— Маша, ты иди обратно к мотоциклу. Помнишь где он стоял?

— Помню.

— Вот там и жди меня. И никуда не уходи. Поняла?

— Поняла.

Девочка убежала. И весьма вовремя. Лавреньтев вернулся скоро. Вместе с ним — Анюта Пронина, вся в грязи, но с удивительно спокойным лицом, будто и не случилось ничего. Однако, увидев доктора, девочка все же смутилась.

— Иван Павлович! Ошиблась я! Простите меня. Не догадалась, думала и в самом деле игра. Увлеклась этими скаутами, хотела награду получить…

— Анна, не кори себя, — успокоил ее доктор. — Главное, что живая.

— Спасибо господину Лаврентьеву, — кивнула девочка, глянув на бывшего пристава.

Тот, обросший, с бородой, в драном армяке, больше походил сейчас на бандита, чем на представителя власти.

— Если бы рядом нас не было, то считай все, пропала бы… — Ответил тот. — Я в лесу был, услышал крик — вытащил. Девчонка крепкая, не раскисла. Молодец!

— Испугалась? — спросил доктор.

— Не испугалась я, Иван Палыч! Только мокро и холодно было. А господин Лаврентьев — как богатырь, за руку схватил, вытащил! Одним рывком!

Рябинин…

Иван Павлович невольно сжал кулаки. Ирод, настоящий ирод! Ребенка на верную погибель отправить…

— Аня, расскажи как все произошло, — попросил Иван Павлович.

Анюта, шмыгнув носом, начала.

— Я за Степаном Григорьичем следила. Он последнее время какой-то нервный стал. Все хдил, ходил… Я поняла, что дело не чисто. Вчера после обеда он ушел куда-то. А я решила в его палатку заглянуть. Там и бумаги эти нашла.

— Какие бумаги?

— На фальшивый госпиталь № 27! Там прошения, письма в органы — за помощью, за деньгами. Всё фальшивое, подписи кривые, печати размытые.

— А с чего решила, что фальшивые?

— Так он их несколько штук делал, подчерк вырабатывал. У него даже отдельный листик был — он там тренировался подпись делать, и с большой закорючкой, и с маленькой, и без нее — словно бы выбирал какой лучше подписать документ. Одни зачеркнутые, другие напротив выведены несколько раз — ну точно выбирал. Я хотела подсмотреть ближе, но он вошёл неожиданно. Спросил что я тут делаю, я соврала, что перепутала палатки. Но, кажется, он не поверил… Поэтому видимо и отправил сюда… это я только сейчас поняла…

Аня опустила взгляд, печально вздохнула.

— А потом? Что потом было?

— Утром он сбор объявил, новую игру начал. Сказал, чтоб стать скаутом, надо особую метку найти. Еще сказал, что право первой найти метку дается мне, мол, за лучшие результаты. Я так обрадовалась! Ну дуреха! Он дал мне карту, особую, с азимутом. Я пошла, так рада была. А карта в болото завела! У дуба трясина, я ступила — и провалилась. Кричала, но никто не слышал. Потом господин Лаврентьев пришёл, вытащил.

И вновь обожгла ярость. Иван Павлович готов был разорвать этого Рябинина — окажись он тут. Но эмоции лучше успокоить. Сейчас надо грамотного этого гада прижать к ногтю.

— Значит, говоришь, поддельные документы и прошения на госпиталь? — задумчиво переспросил доктор.

— Они самые. Я даже одно успела забрать.

— Как это? — удивленно глянул на девочку Иван Павлович.

— Ну я же говорю, что их там много вариантов было, с разными подчерками, подписями — тренировался он. Я одно и стащила. Вот.

Она достала из кармана сложенную в несколько раз бумажку, протянула доктору.

— Оно правда немного намочилось и замаралось… — извиняющимся тоном сказала девочка.

— Аня, да ты просто молодец! — обрадовался доктор, аккуратно разворачивая документ.

Его Превосходительству Господину Председателю

Российского Общества Красного Креста

От Управы Детского Госпиталя № 27

в г. Зареченск

ПРОШЕНИЕ

Имею честь покорнейше донести, что Детский Госпиталь № 27, перенесенный в округе города Зареченск в связи с военными событиями дальше от линии фронта, вверенный моему попечению, в настоящее время испытывает крайнюю нужду в средствах, необходимых для поддержания надлежащего содержания малолетних больных.

Суровая зима, затруднения в доставке продовольствия и медикаментов, а равно и недостаток в надлежащем отоплении создают опасность для здоровья и жизни воспитанников. При настоящем положении дел средства, отпускаемые из казны, оказываются недостаточными.

Ввиду изложенного, покорнейше прошу Российское Общество Красного Креста оказать Госпиталю благотворительную помощь в размере десяти тысяч (10 000) рублей, кои предполагается израсходовать на приобретение топлива, белья, питания и необходимых лекарств.

Оказываемая Вами поддержка будет служить залогом спасения многих детских жизней и навсегда сохранится в благодарной памяти больных и всего персонала. Дети будут молиться за процветание Красного Креста и за ваше личное здоровье и никогда не забудут добро вашего сердца!

С глубочайшим уважением и надеждой пребываю,

Заведующий Госпиталем № 27

Рябинин С. Г.

г. Зареченск

апрель 1917 г.

И подпись. Правда какая-то неуверенная, кривая — было видно, что Рябинин ставил ее впервые и руку еще не набил, поэтому и забраковал этот документ.

«Это же улика! Самая настоящая, за которую Рябинина можно посадить на долгий срок! Все, попался, гад! Допрыгался, интелегент!»

— Анюта, ты просто умница! — повторил доктор, пряча документ во внутренний карман куртки. — Ты справилась со своим заданием. Этой бумагой мы Рябинина к стенке прижмем.

Девочка расправила плечи, улыбнулась.

— Ее куда же, обратно в лагерь что ли? — спросил Лаврентьев.

— Нет, — покачал головой Иван Павлович. — Обратно ни в коем случае нельзя, ни в лагерь, ни домой. Если Рябинин узнает, что она… в общем, что с ней все в порядке, то опять сделает то же самое. Правда на этот раз может и никуда не отправлять, ни на какие болота. А, например… — он не договорил, вовремя опомнился. — В общем, Аня, тебе нужно переждать некоторое время в безопасном месте. Чтобы Рябинин думал, что его план удался.

— Это я понимаю, — совсем по взрослому сказала Аня. — А где переждать?

Доктор глянул на Лаврентьева.

— Петр Николаевич…

— Иван Павлович, ты чего, у нас ее хочешь оставить? — выпучил тот глаза.

— Петр Николаевич, домой ее опасно везти. А в лагере — тем более. Сможешь организовать ей проживание у себя… кстати, где ты живешь?

— Да вот прямо в лесу и живу. Палатку поставил, травой застелил — благодать! Там еще Прохор Деньков со мной, но он вообще не выходит никуда. Из-за последних событий совсем в хандру впал, парень.

— Так может я переговорю с Петраковым — это новый начальник милиции? Замолвлю за вас словечко…

— Нет, Иван Павлович, — перебил его Лаврентьев. — Благодарствую конечно за заботу, но там одним Петраковым делу не поможешь. Нас же ведь под арест взяли, когда вся эта смена власти произошла. Много кому мы дорогу перешли своими делами, при императоре еще. А теперь эти бандиты вдруг легальные стали. И начали против нас вставать. Арест произошел. Прохор бежал из-под ареста, часового ранил. А я дожидаться не стал ареста — скрылся раньше.

Лаврентьев наклонился ближе к доктору, шепнул:

— Меня ведь Анна Львовна предупредила, что идут за мной. Спасибо ей за это огромное. Ты уж передай ей, при случае, но так, чтобы тихо, чтобы никто больше не слышал. Считай, спасла.

— Передам, Петр Николаевич. А насчет Петракова… все же поговорю, есть одна мысль. Ну так что насчет Аннушки? Если надо я и продукты привезу и вещи.

— Ладно, пусть побудем, мне не жалко. Тем более девчонка разговорчивая, нам про трех мушкетеров рассказывает — жутко как интересно! Даже Денькойв немного ожил, слушает. А насчет продуктов… Да ничего не надо, мы не бедствуем, — улыбнулся Лаврентьев. — Грибы собираем, ягоды, чай из трав пьем. Лес кормит. Охотимся иногда. Недавно зайца подстрелил — мясо есть. Всего хватает. У меня батя лесник знатный был, в детстве научил всему, так что мне даже не в тягость, а в радость тут. Отдыхаю можно сказать.

Лаврентьев глянул на девочку, спросил:

— Ну что, побудешь еще с нами?

— Для дела конечно! — кивнула она. И глянув на доктора, смущенно добавила: — Только, Иван Павлович… можно одну просьбу?

— Какую?

— Если будет возможность и минутка — привезите книг? Любых, но лучше приключения и детективы. Читать охота. А то у господина Лаврентьева ничего, кроме Воинского устава о наказаниях редакции 1869 года нет. Я его уже наизусть выучила!

Распрощались с Анютой, Иван Павлович взял с нее честное слово, что она никуда от Лаврентьева не отойдет и во всем будет слушаться его. Сам пообещал приехать на следующий день — привести еды, одежды и книг.

Иван Павлович вернулся к «Дуксу». Там его послушно ждала Маша.

— Ну что? Нашли? — тихо спросила она.

— Кого?

— Ну Анюту?

— Нет, не нашел. Но уверен, что с ней все в порядке. Маша, у меня к тебе будет один важный разговор. Считай его чем-то вроде того задания, что дает вам Рябинин — тренировкой к театру или скаутам. Так вот, ты должна о нашей с тобой поезде сюда молчать. Ничего никому не говори. Так надо. Поняла?

— Поняла, — кивнула Маша.

— Вот и хорошо. Что сегодня будет говорить Рябинин… в общем, ты сильно его не слушай. Все будет хорошо. Верь только мне. А ему… с ним будь поосторожней.

Маша на удивление не стала задавать лишних вопросов и лишь понятливо кивнула.

Возвратились в лагерь. Рябинина по прежнему не было. Иван Павлович для виду осмотрел детей, чтобы те подтвердили его историю о том, что ездил он сюда для медицинского осмотра. И направился в село.

По пути все думал — куда же мог уехать Рябинин? Вспомнил слова Анюты про поддельные прошения. И вдруг осенило его. Так ведь в банк и поехал — обналичивать деньги! Чарушин же говорил сегодня, что якобы нашелся этот госпиталь № 27. А сам и не знает где он именно. Не нашелся он ни черта. Просто Рябинин показал представителю министра народного просвещения Мануйлова настоящий спектакль — лагерь, больные немощные дети, беднота… Развесил лапши, а тоти поверил — велел обналичить деньги. Чарушин и засуетился, забрал у Ивана Павловича чек.

Значит Рябинин сейчас либо у Чарушина — забирает чек, либо уже в банке.

Надо брать этого гада, пока он деньги не забрал и по карманам не растырил. Заехать за Гробовским, как представителем власти — и прямиком в банк. По пути все объяснить, чтобы время не терять.

Но добраться до Зарного без приключений не удалось. Едва выехал он на проселочную дорогу, как из леска, что тянулся вдоль дороги, послышался резкий треск веток. Иван Павлович поднял голову — и в ту же секунду из-за кустов вылетели двое на лошадях.

Оба — в поношенных кожанках, с отворотами, засаленными от пота, и синими галифе, уже потерявшими цвет. Лица тёмные, обветренные, с щетиной, глаза — злые, узкие, цепкие. На головах — мятые картузы, съехавшие набок. Каждый с шашкой, блеснувшей сталью на весеннем солнце. Один держал её наготове, другой крутил над головой, будто собирался срубить доктора пополам прямо с седла.

Какого лешего? Это что еще за лихие братья?

— Сто-ой! — выкрикнул первый, рванув поводья.

Иван Павлович понял, что ничего хорошего ждать от этой встречи не стоит. Он рывком поднял «Дукс» на третью передачу, вжал ноги в педали и рванул вперёд.

Лошади поскакли за ним, копыта забили по ещё влажной, местами раскисшей дороге.

— Стой, собака! — крикнул второй, заходя слева.

«А кони то резвые!» — нервно подумал доктор, прибавляя скорости, разгоняясь до предела.

Свистнула шашка над головой.

В правом кармане тужурки был наган. Пальцы нащупали холодный металл. Но стрелять на ходу — значит потерять скорость. Доктор все же рискнул.

Вытянул пистолет, коротко оглянувшись. Первый всадник был уже в каких-то десяти саженях. Лицо перекошено яростью, шашка поднята. Иван Павлович вскинул револьвер и выстрелил наугад. Выстрел хлопнул глухо, отдача ударила в ладонь. Лошадь шарахнулась, бандит выругался, но не отстал.

Дорога впереди пошла вниз, к мостку через узкий ручей. Мотоциклет закачался на кочках, но доктор выровнял его и вновь дал газу. Нельзя останавливаться!

Сзади раздавался надрывный топот, треск веток, приглушённый звон железа.

Второй выстрел — мимо. Но бандиты даже и не думали отставать. Ничего не боятся? Отчаянные. Или совсем дураки.

Третий выстрел — кто-то вскрикнул; один из всадников чуть накренился в седле, но тут же выровнялся. Видно, задело плечо или руку, но не насмерть.

— Уйдёшь ли? — донёсся сиплый крик, перекрываемый стуком копыт.

На мостке мотоциклет подпрыгнул, чуть не выскользнув из-под него. Иван Павлович едва удержался, но тут же снова встал на педали. Он знал, что впереди будет поворот, а за ним — длинный подъём. Если дотянуть до него, у лошадей на раскисшей глине уже не будет такого хода.

Выстрелил ещё раз — теперь прицельно. Лошадь одного бандита споткнулась, всадник осыпал её ударами нагайки, но тотчас снова поднял шашку.

Впереди блеснул мокрый склон. Иван Павлович резко опустил корпус, вжал педали до боли в мышцах. «Дукс» тяжело пошёл вверх, шины проскальзывали в вязкой глине. Он слышал, как хрипят лошади сзади, как бандиты орут друг на друга, подстёгивая.

В самый последний момент, когда один из них уже почти коснулся его колесницы остриём шашки, он резко отвел мотоциклет в сторону, спрыгнул, развернулся и выстрелил почти в упор. Лошадь, словно налетев на невидимую стену, встала на дыбы; бандит вывалился в грязь, прокатившись по кювету. Второй выругался и осадил коня, не рискуя подставляться под пули.

Поскакал прочь.

— Стой! — настала очередь доктора останавливать бандитов. — Стой, гад! Кто подослал? Кто подослал?

И принялся палить по убегающему. Но того уже и след простыл.

Второй тоже ушел, но не так резво. Ему вообще не повезло — рана видимо оказалась серьёзной и он почти сполз с лошади, обмякнув и повиснув и только лошадь скакала прочь. Спасая своего седока.

Иван Павлович не знал, кто послал их — да и послал ли вообще кто-то, может простые бандиты с большой дороги, — но почему-то первой мыслью был Сильвестр. Он ведь прекрасно знает где искать доктора, который порядком ему уже надоел и много крови попил.

Иван Павлович, не тратя ни секунды, снова вскочил на «Дукс» и, цепляясь ногами за педали, рванул вверх по склону. До Зарного оставалось всего несколько вёрст, но сердце всё ещё билось, как колокол на пожаре.

После подъёма дорога пошла легче, и Иван Павлович вскоре увидел первые крыши Зарного. Над хатами стелился дым, а у колодца толпились бабы с вёдрами, оживлённо о чем-то переговариваясь. Доктор въехал в село и сразу же понял — здесь творится что-то необычное.

На центральной улице стояла такая толчея, что пришлось спешиться. Мужики в армейских шинелях, мальчишки в рубахах навыпуск, женщины в ярких платках, какие-то гимназистки с лентами через плечо — все тянулись в одну сторону. Лошади, привязанные к изгородям, нетерпеливо перебирали копытами.

Цирк что ли приехал? — невольно подумал доктор.

Кто-то крикнул:

— Гляди, гляди, сама Холодная!

— А вон он, Северянин, с цветком в петлице!

«Какая Холодна? Какой Северянин?» — сам себя спросил доктор. И вдруг вспомнил — ведь должен был приехать настоящий «Заем Свободы». Позабыл! Только постой, разве он в село собирался? Вроде же в Зареченск, а не сюда? Поменяли?

Доктор попытался протиснуться через толпу, да куда там! Посмотреть на звезд хотелось всем. Стянулись, кажется со всех соседских деревень.

Бабы, размахивая руками, обсуждали Холодную. Дети, галдя, бегали под ногами, один чуть не опрокинул корзину с пирогами, которую старуха несла на продажу. У крыльца дома культуры стоял фаэтон, запряжённый парой гнедых, а рядом — возница в кепке, отгоняющий любопытных. Над входом висел плакат:

«Собрание Комитета! Государственный заём — для победы!»

Слева раздался писк гармони, справа — гулкий смех. У крыльца сельского дома культуры стоял экипаж с облупленными дверцами, вокруг него плотным кольцом толпились зеваки. Увидев, как из него выходит женщина в широкополой шляпе, кто-то воскликнул:

— Верочка! Ах, Верочка!

Кто-то отчетливо с укором шепнул:

— В платье шёлковом, как барыня!

Вера Холодная, в лёгком весеннем пальто, шла сквозь толпу, едва успевая кивать и улыбаться. Рядом — высокий, тонкий мужчина в длинном пальто, с непокрытой головой и узкой бородкой, держащий под мышкой папку. Это был Игорь Северянин, поэт, любимец публики. Он величественно кивал, будто принимал овации в оперном театре.

Толпа бурлила, как ярмарочный котёл. Еще бы! Когда такое было в Зарном?

Однако же доктору было сейчас не до этого. Иван Павлович огляделся — где же Гробовский? Нужно найти его. Наверняка где-то здесь же.

Но вместо него из боковой улочки, цепко пробираясь сквозь народ, вышел Чарушин.

— О! Вот ты где! — увидев доктора, воскликнул Виктор Иванович и не церемонясь, схватил того за локоть. — Пошли, пошли, некогда тут зевать! Видал каких звезд привезли?

— Но почему сюда? — спросил доктор.

— Фёдор Александрович Мстиславский так решил. Сказал, что прокатится по крупным селам. Вроде бы как он Вере Холодной рассказал о том, что жулики еще тут промышляют, тоже на заем собирают, а она предложила по селам проехаться. Кто-то сказал, дескать у нее тут старая неразделенная любовь живет — какой-то поручик, вот и хочет его повидать. Да я думаю вранье это.

— Мне Гробовский нужен. Вы его не видели?

— Нет. А что случилось?

Доктор ответить не успел — раздались аплодисменты. К людям вышел Фёдор Александрович Мстиславский, начал говорить и говорил долго и красноречиво:

— … И каждый, кто сегодня подпишется на заём, внесёт свой вклад в защиту Родины и революции!

Вновь раздались аплодисменты.

Иван Павлович наклонился к Чарушину, повысив голос, чтобы перекричать шум:

— Скажи, Виктор Иванович, Рябинина случаем не видел?

Чарушин, не меняя выражения лица, кивнул:

— Видел.

— И что? — насторожился доктор.

— Отдал ему чек. С деньгами. Тот, который с десятью тысячами. Оказывает он доверенное лицо по этому госпиталю. Вот какой человек И учить успевает, и с детьми театр ставит, и еще госпиталю помогает!

Иван Павлович невольно выругался.

— Ты чего? Пошли внутрь! Сейчас самый концерт начнется!

— Некогда, Виктор Иванович! — ответил доктор.

Иван Павлович попытался протиснуться между плечами, локтями, широкими спинами мужиков в полушубках и баб в пёстрых платках, но это оказалось не так-то легко.

— Пропустите… — буркнул он, но его тут же вдавило вперёд новой волной зевак:

— Верочка! Верочка! — закричали откуда-то из центра. — Северянин, улыбнитесь!

Люди тянули шеи, вставали на цыпочки, смеялись, кто-то случайно врезался плечом, кто-то наступил на ногу. В этой давке все были прижаты друг к другу, как сельди в бочке.

Вдруг, среди этого гомона и суматохи, он ощутил резкий толчок в бок — будто кто-то сильно ткнул кулаком. Но вместе с толчком пришла странная, ледяная, колющая боль, такая, что он непроизвольно втянул воздух сквозь зубы.

— Эй… — начал он оборачиваться.

И в ту же секунду, сквозь разом расступившуюся на миг толпу, увидел знакомое лицо. Сильвестр. Бандит улыбался. Не дружески, не приветливо — улыбка была леденящей, зверской. Сильвестр скользнул между двумя мужиками и ушёл прочь, не оборачиваясь. Растворился в толпе.

Иван Павлович хотел окликнуть его, но слова застряли в горле. Ощутил неприятную боль в боку. И во рту почувствовал медный привкус. Посмотрел вниз — на тужурку. На тёмной ткани расплывалось темное пятно. Что это? Сильвестр облил его? Не похоже.

Иван Павлович дотронулся рукой до пятна. Теплая влага. Липкая. Поднял пальцы к свету и увидел… кровь. Свою кровь. И только теперь понял, что Сильвестр в толпе выследил его, незаметно подошел, а потом так же незаметно пырнул ножичком, совершая свою обещанную месть.