Смертная

Глава 40 Другая

Вообще‐то вызывать бога не самая лучшая идея. Когда у тебя свои планы на вечер, а какому‐то смертному приспичило именно сегодня выкатить список требований – у тебя, по меньшей мере, испортится настроение. А у богов настроение всегда ни к черту, так что их стараются не злить. В крайнем случае призывают духа и молятся, чтобы плата за призыв оказалась ему по вкусу. Другими словами – чтобы, выполнив желание наглеца, дух забыл, как его насильно притащили в пентаграмму.

У богов же отличная память. Бог, увидев танцующего на перекрестке шамана, облитого кровью черной кошки, оживит эту кошку и отправит мстить живодеру, посмевшему отобрать ее жизнь. Дзумудзи однажды проделал нечто подобное – а потом превратил и смертного, и кошку в глиняные статуи. Очень живописно.

Однако если сильно хочется, то можно. Чтобы вызвать Эрешкигаль, нужно совсем двинуться умом – а в подтверждение этому прийти в полночь в храм, взять с собой белую сову и проделать с ней всякие неприятные манипуляции. Сова – дурная птица, нет в ней ничего умного. А вот острые когти, клюв и вредный характер есть. Вдобавок верещит она так, что уши закладывает.

Ничего я с ней не делаю. Всего лишь разливаю у алтаря Эрешкигаль местный аналог водки и выпускаю сову из клетки. Вместо того чтобы улететь, она устраивается на статуе богини над алтарем и, кажется, гадит. Так тебе и надо, сестрица. Никогда не понимала, почему Эрешкигаль любит этих птиц. А еще выпить. Впрочем, с выпивкой все ясно: поживи в подземном царстве хотя бы пару дней, и умереть захочется дважды. Но совы?

Я сажусь у алтаря на каменный пол и отчаянно зеваю. Прохладно – у Эрешкигаль всегда так. Нет смысла возводить ей дворцы вроде моего или Мардука. Храмы Эрешкигаль напоминают беседки – живописные арки, увитые чем‐нибудь ядовитым. Обязательно продуваемые со всех сторон. И чтобы вокруг росла высокая трава, в которой непременно прячутся змеи. А если кто‐то до сих пор не понял, что Эрешкигаль гостей не любит, то приходите, приносите жертвы – и не жалуйтесь потом, что богиня откликнулась.

– В каком же ты отчаянии, сестра, раз обратилась ко мне.

Я поднимаю голову и цепенею. Раньше Шамирам смешно было смотреть на Эрешкигаль: серая, тусклая копия летней богини, с тихим голосом и ледяными глазами. А мне сейчас страшно, потому что из этих глаз на меня смотрит смерть.

С Мардуком было проще. Он, конечно, воняет насилием и жестокостью, но Эрешкигаль хуже. Она – неотвратимая погибель, тот самый последний судья. С моим лицом.

– Ты изменилась, – произносит богиня и подходит ко мне. Сова у нее на плече, растопырив крылья, слегка покачивается.

– А ты мемы цитируешь.

Она замирает, склоняя голову – прямо как та сова. Потом вдруг смеется, почти по-человечески, почти весело.

Я жду. Если не обращать внимания на страх – это как смотреть вниз с обрыва. Сначала ужасно, а потом вроде как привыкаешь. К тому же я тоже люблю киношного Локи.

– Прости меня, сестра. – Слова звучат тяжело, их приходится буквально выталкивать. – Мне чертовски жаль, что я оказалась вероломной гостьей, да еще и вломилась в твое царство без спроса. Мне стыдно. Правда.

Эрешкигаль перестает смеяться. Смотрит на меня огромными черными глазами – ну точно как сова, не моргая.

И говорит:

– Знаешь, сестра, необязательно было пачкать мой алтарь спиртом. Ты могла бы просто сказать все это, только погромче, и я бы обязательно пришла тебя послушать.

– Прости меня.

– Человеческое тело настолько сильно меняет разум или ты смеешься надо мной, сестра? – ровно, спокойно интересуется Эрешкигаль.

Я морщусь и собираюсь возразить, но она продолжает:

– Ты призвала меня, чтобы извиниться?

И стряхивает сову с плеча. Та немедленно взлетает к потолку, совершенно бесшумно – лишь тень скользит по залитому лунным светом полу.

– Нет. Чтобы просить об одолжении. Ты часто бываешь в том мире, откуда меня забрал Дзумудзи. Можно с тобой?

Она еще сильнее преображается: только что казалась вырезанной в мраморе статуей, а теперь – почти человек. Смотрит недоверчиво, усмехается и ехидно говорит:

– Раньше ты свободно ходила туда и сама, сестра, даже из моего царства.

– С помощью твоих артефактов. Которые украла. Эреш, прости. Помоги, пожалуйста. Прошу тебя.

Она внимательно смотрит, и это нервирует. Эрешкигаль приняла человеческий облик, но глаза остались прежними. Если всматриваться в них достаточно долго – исчезнешь. Так мне кажется.

– Теперь я верю, что это ты, Шамирам. Такая же наглая, как и всегда. Ты помнишь, что за любую помощь надо платить?

«О да, и у меня не нашлось для тебя достаточной платы в подземном мире», – думаю я. Эрешкигаль мне не помогла – впрочем, как и Дзумудзи. Но сейчас я понимаю ее куда лучше, чем раньше. И знаю, что предложить.

– Тебе любопытно, сестра, – говорю я.

Она прищуривается. Потом склоняет голову и протягивает руку.

– Что ж, ты права. Мне действительно любопытно, что ты собираешься делать. Идем.

Брать за руку богиню смерти на самом деле страшно. Я держусь за зыбкое воспоминание, в котором Эрешкигаль встречает меня на границе своего царства – ох, как мы были тогда друг другу не рады! Вряд ли она горит желанием принимать нелюбимую сестру в гостях снова, правда?

И тут на меня обрушивается холод, выбивая воздух из легких. Не смертельный, потусторонний, а очень даже знакомый, московский холод. Конечно, сейчас же зима! Как я могла забыть, что здесь так холодно! И грязно. А еще воняет бензином.

Эрешкигаль смеется, глядя, как я озираюсь, дрожа. Зубы стучат, ноги – голые, в сандалиях – по щиколотку в мокром снегу. Дура! Список необходимых вещей написала, а теплую одежду забыла. Бр-р!

– Где ты жила? – Эрешкигаль из воздуха достает зимнее пальто, следом шерстяные носки и даже сапоги.

Какая забота! Я поднимаю взгляд и… пялюсь просто неприлично, потому что богиня смерти снова преобразилась. Теперь она этакий рокер на подиуме, вся в коже и с рыжим ирокезом. Еще и в темных очках. Ночью. Хотя понятно, люди наверняка дуреют от ее взгляда. Как и от моего – только иначе. Правда, мне никакие очки раньше не помогали. Но, может, эти особенные?

– Так где ты жила? – повторяет Эрешкигаль.

Все еще дрожа, я оглядываюсь. Сейчас мы где‐то рядом с… кажется, Маросейкой. Узкие живописные улочки Китай-города ни с чем не спутаешь.

– У т-т-тебя м-м-машина есть? – Зуб на зуб не попадает. – А то м-м-метро, н-наверно, з-з-закрыто? Ск-к-колько с-с-сейчас?

Эрешкигаль хмыкает и ведет меня к ближайшей машине каршеринга. Помнится, сестра пропадала в этом мире годами, сваливая свои обязанности на духов-прислужников. Наверное, мне не стоит удивляться, что у нее есть телефон и она умеет им пользоваться.

В салоне она даже заботливо включает печку, хотя я знаю, что саму ее мороз не мучает. В ее царстве холоднее.

– Так куда едем?

У нее еще и права есть. Да, основательно сестрица здесь устроилась. Прямо как я.

Называю адрес. Эрешкигаль переспрашивает, словно не может поверить в услышанное. Потом за считаные минуты выпутывается из лабиринта улочек, прямо как заправский таксист.

– Как мы с тобой раньше‐то здесь не столкнулись? – вырывается у меня.

Она усмехается, но молчит. Я прислоняюсь виском к стеклу, больше не обращая внимания на холод, и закрываю глаза.

А когда просыпаюсь, Эрешкигаль уже выключает двигатель и оглядывает мой спальный район.

– Как тебя занесло в такую дыру?

– Какая же это дыра! Ты не знаешь настоящей дыры, – отвечаю я, вспоминая наши с мамой съемные квартиры.

Эрешкигаль смотрит недоверчиво, но идет за мной – с таким видом, словно вокруг помойка. Да, никакого сравнения с храмом, понимаю. Однако… обидно.

– Это точно твой дом? – спрашивает она, когда я замираю перед закрытой дверью подъезда.

Ключи остались в рюкзаке – в Уруке. Вот я балда!

– Точно… Но… эм…

Она снова хмыкает, и дверь сама собой открывается. Сначала эта, потом – в квартиру.

– Благодарю. Чувствуй себя как дома. – Я оглядываюсь почти так же брезгливо, как и Эрешкигаль. Сколько пыли! И как же бедно вокруг.

«Привыкла к роскоши, а, великая госпожа?» – шепчет мне Лена. Шамирам же молчит. Она в ужасе.

– Ты жила… здесь? – голос Эрешкигаль полон сарказма.

– Да.

Слой пыли такой, что понятно: никого тут целый месяц не было. Даже мамы.

– Прости, сестра, пир устроим завтра. Я устала.

Эрешкигаль в ответ опять хмыкает, еще обиднее. Но мне уже все равно.

Утро наступает слишком быстро, серое, унылое и нерадостное. Я открываю глаза и представляю, что все это сон. Мама никуда не уходила, а боги и другой мир мне привиделись. Бессмыслица какая! Я – богиня? Смешно!

К тому же в воздухе ароматно пахнет яичницей с беконом. Наверное, я заболела, поэтому голова такая тяжелая. А мама иногда готовит яичницу.

– Мам? – Я встаю и, не открывая глаз, на ощупь бреду на кухню. – Это ты?

– Нет, милая, это я – твоя любимая сестра, – фыркает Эрешкигаль.

Разочарование оглушает. Я открываю глаза, а она ставит передо мной кружку кофе, добавляя:

– Повелеваю: восстань из мертвых и вернись ко мне.

Я молча смотрю на кружку.

– А я‐то удивлялась, сестренка, – дразнится Эрешкигаль, – почему ты обратилась именно ко мне. Ты просто знала, что после такого я с тебя плату ни за что не возьму. Наблюдать за твоими унижениями мне как…

– Пожалуйста, помолчи.

Она удивленно смотрит, как я пытаюсь справиться со слезами. Потом вдруг подает салфетку.

– Шами, что случилось?

Шами. Как мило.

Я говорю:

– Просто подумала – вдруг всего этого не было? Вдруг мне приснилось? И мама здесь. А вместо нее – ты.

Она смотрит, как я плачу. Внимательно. Наверное, даже с наслаждением. Что ж, это ее плата, она права.

А вот чего я не жду – что Эрешкигаль сунет мне в руки кружку и прикажет:

– Пей. Людям от этого становится лучше.

Но она так и делает. А потом добавляет:

– Я хорошо кофе готовлю.

Она права. Кофе действительно вкусный – ароматный, бодрящий. Наверняка дорогой. Такого у нас с мамой никогда не водилось.

– Где ты взяла продукты? – ставя на стол пустую кружку, спрашиваю я.

– В магазине.

– Зачем?

– Но ты же обещала мне пир, сестра.

Я смотрю на нее и представляю, как богиня смерти в ближайшем супермаркете требует яйца, бекон и кофе. Бессмыслица какая‐то.

– Я помню, Эрешкигаль. Но мой дом тебя оскорбляет. Я отведу тебя в другое место, оно подойдет лучше.

Эрешкигаль хмыкает. Снова. Не замечала раньше за ней этой поистине человеческой привычки.

– Надеюсь, там есть слуги, Шамирам, потому что, если готовить будешь ты… – Она оставляет конец фразы повиснуть в воздухе.

Мне даже обидно становится.

– Зря ты так, Эреш, я вполне сносный повар! – Она недоверчиво смеется. А я добавляю: – Но там есть получше.

Кафе Андрея теперь украшено к Новому году. На двери – венок из остролиста, над столиками – мишура и елочные игрушки. Пахнет яблоками с корицей, в динамиках играет «Колокольчики звенят», когда к нам выходит незнакомая официантка в зеленом, как у эльфа, фартуке и красном колпаке.

Пытаясь хотя бы казаться спокойной, я говорю, что хочу видеть хозяина. Эрешкигаль внимательно изучает меню, потом витрину с десертами. Официантка, фальшиво улыбаясь, отвечает, что хозяина сегодня нет, однако есть очаровательные меренги. Просто пальчики оближешь!

У меня восторг наверняка получался выразительнее.

– Где Андрей? – смотря девушке в глаза, прямо спрашиваю я.

На нас оглядываются – молодая пара у окна, компания подружек за большим столом. Как свободно они на меня смотрят – это удивляет едва ли не сильнее, чем ответ официантки.

Андрей в больнице. Нет, с ним все в порядке. В отличие от его сына.

– Ты влюблена в кого‐то из них? – спрашивает Эрешкигаль позже, в машине. – В сына или повара?

Я качаю головой.

– Они были добры ко мне.

– Еще бы!

В больнице я с трудом вспоминаю Тёмину фамилию. Путано объясняю, кем ему прихожусь. Другом? Нет, пускают только родственников.

Эрешкигаль отодвигает меня в сторону и снимает очки. Минуту спустя мы оставляем девушку в регистратуре стучать зубами, а сами идем по коридору к лестнице.

– Не нужно было, – тихо говорю я, хотя вокруг – никого.

Эрешкигаль надевает очки.

– Да, Шамирам, ты бы справилась лучше. Напомнила бы о первой любви?

– Что? – удивляюсь я. – А что, так можно?

Эрешкигаль в упор смотрит на меня, потом качает головой.

– Что ты сделала с собой, Шами?

Я молчу.

Впрочем, все это перестает быть важным, стоит увидеть Тёму. В палате на четверых он один, бледный, съежившийся, теперь похожий на мышонка, а не на медведя. Но хуже всего – тень. Жирная, точно объевшаяся змея с хвостом под кроватью. Горький запах дыма ударяет мне в ноздри, обличая того, кто наложил это проклятье.

Дзумудзи. Конечно! Видел меня с Тёмой? Взревновал? Смертную? Ну попадись мне только, я устрою тебе такой конец света!..

– Лена? Это ты? – Тёма пытается встать, но тут же морщится и закрывает глаза.

Я подвигаю к кровати стул.

– Привет. Прости, что раньше не пришла.

– Где ты была? Я звонил, писал… И просил не приходить, – добавляет Тёма, не открывая глаз. – С тобой все в порядке? Серый тебя больше не трогает?

– Да. – Я сглатываю и наклоняюсь. – Все хорошо.

– Тогда уйди. Не хочу, чтобы ты меня видела… таким.

– А я тоже глаза закрою.

Змеиный хвост наконец ложится прямо в руку. Тень сияет золотом, а Тёма все‐таки смотрит на меня и слабо улыбается.

– Не надо… Кто это?

Эрешкигаль стоит в дверях, скрестив руки. С огненным ирокезом, в цепях и коже, она в больничной палате кажется настолько неуместной, что мне становится смешно.

– А это моя сестра. Я к отцу ездила.

– Но… Здравствуйте. – Тёма вежливо улыбается.

Эрешкигаль молча выходит за дверь.

– Она стесняется, – пытаясь не хихикать, объясняю я.

Тёма кивает.

– Лен, ты никогда не рассказывала про своего отца.

– Ну…

– Ты его к маме на свадьбу пригласила, да?

– Чего? – От волнения у меня перехватывает дыхание. – Мама замуж выходит?

– А она тебе разве не говорила?

Я пожимаю плечами. Мамин телефон молчал все утро. Что ж, свадьба – это замечательно. Она это заслужила. Но все равно что‐то тянет в груди, тоскливо и больно.

– Тём, поправляйся. – Я наклоняюсь и осторожно целую его в щеку. Заодно проверяю, нет ли на нем моих чар. Странно, но ничего не нахожу. – Мне пора.

– Ты приедешь еще? Лен, не выключай больше телефон!

Я впервые смотрю ему в глаза.

– Забудь меня.

Тёма хмурится, потом его лицо разглаживается, словно он только что проснулся. А мне становится нечем дышать.

В себя я прихожу в машине на заднем сидении, укрытая пледом.

– Хватит с тебя чудес, – говорит Эрешкигаль. – Я лечить не умею, а в местной больнице вряд ли помогут. Зря ты забрала у этого мальчика воспоминания. Внушать любовь, дарить наслаждение – это одно, но играть с памятью, Шами… Не твое.

– Но получилось же, – сонно отвечаю я.

– Да. Однако теперь тебе пора в Урук. Этот мир сосет из тебя силу.

– Разве? – Смертельно хочется спать. – Эреш, постой, я еще маму хотела проведать.

– Наша Мать-Земля в полном порядке. Дрыхнет, как и всегда, и на нас ей плевать.

– Эреш!

– Хватит, Шамирам. Слово сейчас тебя убьет. Вернись домой, подпитайся молитвами. Уж поверь, я вижу смерть, и она у тебя прямо под боком.

Ну еще бы. Вон, за рулем сидит.

– Эреш, дай хоть по магазинам пройтись.

– Напиши список, я пройдусь.

– Ты?

– Ах да, смертные, – усмехается богиня. – Ваш слух не как у нас. – И четко, громко повторяет: – Спи-сок! Я все! Куп-лю!

– Хорошо, хорошо, – морщусь я. – Только не кричи.

На парковке у дома я отдаю ей блокнот. Она открывает, читает. Хмыкает.

– Прокладки, Шами? Может, лучше презервативы?

– Эреш, это же для разного. – Мне снова смешно.

Богиня тоже хохочет. Странно слышать ее смех – кажется, веселится Эрешкигаль на моих глазах впервые. Под этот звук я и засыпаю.

А просыпаюсь уже в Уруке. Глубокая ночь, в спальне сумрачно и тихо. Я опускаю ноги на пол и чуть было не встаю на огромный шуршащий пакет. А позже, сумев зажечь свечу, убеждаюсь, что Эрешкигаль купила все точно по списку. И коробку презервативов вдобавок.

А еще написала мне письмо. Не на табличке, как Дзумудзи, а на бумаге для принтера.

«Я открыла для твоей смертной матери счет».

Дальше сумма. У меня сердце екает от количества нулей. И даже мелькает мысль: «Как я расплачусь?»

«Скажи Саргону, – зевает Шамирам, – пусть подгонит к храму Эрешкигаль богатые дары».

Я возвращаюсь к письму.

«Твоего Артёма уже выписали».

Я киваю. Это хорошо.

«В твоем блокноте я нашла адрес больницы для душевнобольных. Сестра, тебе незачем туда ехать. Тот мальчик, твой первый друг, умер два года назад».

Я закрываю глаза. Лена принимается рыдать, Шамирам равнодушно пожимает плечами. Умер и умер. Надо же, какая незадача! Хрупкие смертные, всего‐то дольше минуты в глаза посмотрела. Случайно.

В письме еще пара строк.

«Шами, ты теперь мне должна».

В смысле? Из-за мамы? Или что? Эрешкигаль действительно хочет дары от Саргона? Да пусть лучше царь эти деньги на школы пустит, а то они у меня на глазах рушатся!

Ладно, раз хочет, отдам ей хоть все золото моего храма. Он и так слишком роскошный.

Но я замечаю приписку:

«Не нужно мне золота и даров. Лучше давай потусим вместе в урукском баре, пока Отец тут все к демонам не разнес. Нужно поговорить».

Я комкаю письмо. Перед глазами пляшут мошки, а в голове бьется мысль: неужели Эрешкигаль согласна мне помочь?