Смертная

Глава 2 Одержимый

Моя жена Шамирам всегда любила людей.

Любовь эта была странной, как и сама Шамирам: она играла смертными, как фишками в настольной игре, собирала их сердца в шкатулку и наслаждалась поклонением, обожанием, а еще – страхом.

Что ж, у всех свои странности. Сестра Э́а сама не своя до книг, брат Ири́ду жить не может без танца. Или вот еще Марду́к, наш младший, тоже играет людьми, почти как Шамирам, только ему по душе жестокость и насилие.

У меня тоже есть странность. Одержимость даже, как сказали бы люди. Мы живем со смертными бок о бок уже тысячу лет, невозможно на них не оглядываться, хоть люди и похожи на нас, как могут быть похожи существа, которых Мать вылепила из глины по нашему образу и подобию, а после вдохнула жизнь.

Моя странность – Шамирам. Я люблю ее, наверное, так же сильно, как Отец любит Мать. И как у Отца, любовь эта несчастна. Мое сердце первое легло в шкатулку Шамирам и первое обратилось в камень. Шамирам швырнула его мне – забери, оно больше не греет! И отправилась в объятия к очередному смертному царьку.

Я хотел бы ответить ей тем же, но люди всегда казались мне не лучше зверей. Вдобавок я брезглив. А еще думал: раз сердце окаменело, то страдать не может. Какие чувства есть у камня? Никаких. Решил: теперь станет легче.

Ошибся.

Есть любовь, от которой ты сам бежишь, потому что она причиняет тебе такую боль, что сил нет терпеть. Я прятался от Шамирам в горах, где лишь ветер гуляет среди скал. Я построил себе храм изо льда и подчинил бурю. Каменное сердце я повесил на шею. Но это ничего не изменило.

Я даже обрадовался, когда Шамирам спустилась к Эрешкигаль. Не понимал, как можно добровольно променять поднебесье на нижний мир. Но Шамирам всегда была странной. Наверное, очередной каприз. Не могла же она и правда полюбить смертного настолько, чтобы пожертвовать ради него собой?

И нисколько не удивился, когда она пришла ко мне в окружении га́ллу, которых люди зовут подземными демонами. Конечно, Шамирам не понравилось царство смерти. Она уже пожалела о своей затее и теперь жаждала вернуться. А сделать это можно, лишь предложив равноценную замену.

Когда она, бледная, несчастная, преклонила предо мной колени, я был согласен. Не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как гордая богиня будет просить, но знал, что соглашусь. Конечно, я спущусь вместо тебя в нижний мир, любимая! Все, что ты пожелаешь, я сделаю. Все!

И снова ошибся.

Шамирам не хотела вернуться – она хотела стать смертной. Человеком! Я впервые тогда подумал всерьез: она безумна. Как Мать.

«В нижнем мире у меня нет власти, там меня ждет вечность, унылая и безрадостная. Но твоя сила при тебе, ведь ты не спускался в царство смерти. Если ты поможешь мне, я снова обрету свободу. Тебе всего‐то и нужно, что найти мне смертных родителей и ускорить перерождение. Такая малость, Дзумудзи! Прошу!»

Она говорила о свободе, а я слышал: «Убей меня». Если я сделаю так, как она просит, Шамирам проживет короткую человеческую жизнь – и умрет. Навсегда, как любой из людей. Закон един для всех, бывший ли ты бог, царь или нищий. Ее душа попадет в круг перерождения, и то, что было Шамирам, исчезнет. Я потеряю ее навсегда.

Я не смог, и Шамирам ушла ни с чем. Ее ждала унылая вечность в подземье, но мне казалось, это лучше смерти. К кому она обратится за помощью – к Эрешкигаль? Сестра откажет, закон для нее – все. А больше помочь Шамирам некому.

Конечно, вечность в царстве смерти она не выдержала. По словам Эрешкигаль, она сбежала в другой мир, где ее не могли достать галлу, где легко затеряться. Хорошее место для беглянки – мир, про который забыл собственный Создатель.

Здесь холодно, серо и, наверное, так же уныло и гадко, как в подземье. Неудивительно, что Эрешкигаль любит приходить сюда, когда покидает свое царство. Все здесь должно казаться ей родным и знакомым.

Богиня-беглянка, к тому же пленница нижнего мира, лишенная силы, – Шамирам должна здесь очень страдать. Она привыкла к солнцу, восхищению и бесконечным удовольствиям, а вынуждена вселиться в тело смертной, как какой‐то дух или тень.

Мне кажется, это просто – найти несчастную одержимую и уговорить Шамирам отказаться от своего безумия. Я надеюсь, она согласится быстро – должно быть, жена достаточно вкусила человеческой жизни за это время. Сколько лет прошло? Двадцать? Больше? Годы для бога – что мгновения для человека. Но не когда ты застрял в теле смертного. Мне почти жаль Шамирам.

Конечно, она согласится – это выгодно нам обоим. Она вернется домой, поднимется в поднебесье, получит назад свою божественную силу и убедит Отца усмирить свой гнев. Если же нет – меня это не будет беспокоить, ведь я останусь за нее в царстве смерти и, быть может, обрету наконец покой. Раньше меня страшила такая участь, но не теперь. Даже холод подземного мира лучше любовных мук.

У смертных здесь нет духов-защитников, и мне странно смотреть на них – под серым небом среди башен-домов люди кажутся тенями. И все куда‐то спешат, не оборачиваясь, даже когда в храме, у которого я оказался, звонит колокол. Звук гулкий, мелодичный – тонет в тумане. Меня тянет зайти в распахнутые двери – внутри сладко пахнет воском и ладаном. Но я заставляю себя идти дальше, мимо людей-теней, куда зовет меня каменное сердце: к Шамирам.

Загораются фонари – свет, мертвый и тусклый, наводит тоску. В витрине слева отражается мой нынешний образ мальчишки-оборванца. Совсем не похоже на бога разрушения и бури, но Шамирам даже без сил меня узнает, а пугать людей и привлекать внимание здешних божеств нет никакого желания. Я хочу поскорее со всем покончить.

Жадные, голодные духи тянутся ко мне, умоляя: «Дай, дай!» Запах моей силы, моей благодати пьянит их, лишает разума. Несчастных давно не кормили – бросили, точно бездомных псов. Их участь – растаять и исчезнуть навсегда.

Мне нет до них дела. Но невольно представляется Шамирам: как она, без сил, смогла ужиться с ними? Она же богиня, и хоть сколько‐то благодати у нее осталось – лакомый кусочек для голодных духов. Мне действительно ее жаль. И чем дальше ведет меня сердце, тем сильнее это непривычное чувство. Каково великолепной богине жить в такой грязи, в такой вони? Не во дворце даже – в каменной клетке.

В переулке я останавливаюсь: серый, как и все здесь, дом-башня таращится в ответ стеклами окон. Внутри мне чудятся тоже не люди, а тени. Ах, Шамирам, неужели ты не смогла найти ничего лучше? Побег из царства смерти, должно быть, дорого тебе дался. Что ж, твоя беда для меня – удача: ты согласишься быстрее. Ведь так?

Ждать приходится недолго. Каменное сердце еле заметно теплеет – как и всегда, стоит Шамирам оказаться рядом. Я отвожу от дома взгляд и оборачиваюсь. Все вокруг тонет в туманном сумраке – опавшие, съежившиеся листья и замершая в воздухе дождевая взвесь. Мигает фонарь, и в его свете, неожиданно ярком, я вижу двух молодых смертных. Юноша – тусклая тень, как и все вокруг. Крупный, чем‐то похожий на Мардука, он преданно смотрит на маленькую, точеную, словно изящная статуэтка, девушку. Они о чем‐то беседуют, но я не вслушиваюсь – каменное сердце ощутимо теплеет. Шамирам здесь. В теле этой смертной. Что ж, она выбрала неплохой сосуд. Девушка кажется крепкой, здоровой и, похоже, любимой – хотя бы этим юношей.

На мгновение я думаю о том, что с ней станет, когда богиня покинет ее тело. Умрет, быть может. Впрочем, ее судьба нисколько меня не заботит.

Влюбленные прощаются: юноша остается стоять у крыльца, девушка взбегает по ступеням. Я направляюсь к ней – сейчас, хватит медлить! – когда меня знакомо обволакивает медовой благодатью, сладкой, как драгоценный нектар. Девушка скользит по мне взглядом – всего мгновение, не замечая в тени. Но я ее вижу хорошо. И замираю от неожиданности, потому что этого просто не может быть.

Волосы цвета звездного железа, что чернее ночи; взгляд искусительницы; черты, прекраснее которых невозможно представить. У смертной лицо Шамирам – юной, свежей и невинной, но все же Шамирам.

Это невозможно. Смертные рождаются порой похожими друг на друга – но не на богов! Я смотрю, и мне чудится сияние, исходящее от кожи девушки, бледной, точно лунный свет. А еще – благодать.

Дверь закрывается. Я остаюсь стоять, пораженный. Что это? Неужели присутствие богини в человеческом теле столь сильно изменило облик смертной? Должно быть, так и есть – иного объяснения я не вижу.

Но что, если у Шамирам каким‐то чудом получилось? Нет… Невозможно. Она потеряла свою силу, она не могла… Эрешкигаль не стала бы ей помогать.

Я отворачиваюсь и ловлю настороженный взгляд юноши. Он не ушел и смотрит, словно я ему враг. Смешно. Давно смертные так на меня не смотрели. После Саргона, в которого якобы без памяти влюбилась Шамирам, – никто.

Я гляжу в ответ, и каменное сердце ноет – юноша окутан благодатью. Это значит лишь одно: Шамирам действительно здесь, в теле этой девушки, и благоволит смертному. Странно, что она еще не забрала его сердце, ведь оно придало бы ей сил. Наверное, этот юноша у нее не единственный, и Шамирам бережет его. Тогда скорбная участь раба у ног сбежавшей богини для смертного всего лишь откладывается.

Он наконец отводит взгляд, а потом уходит, посмотрев на окно слева от двери. Там тоже мелькают тени, и мне опять чудится сладкий привкус меда.

Я гляжу вслед юноше. По привычке, как делал это со всеми любовниками моей неверной жены, я проклинаю его. Благосклонность Шамирам не даст ему умереть завтра, однако такие крепкие люди тяжело переносят болезнь. Что ж, так тому и быть. Возможно, эта судьба покажется ему даже лучше рабства у сбежавшей богини.

Проходит совсем немного времени. Я не успеваю решить, стоит ли навестить Шамирам в ее доме или обозначить свое присутствие и разговаривать там, где жене нечего будет разбить или сломать, в том числе и об меня. Конечно, я не чувствую боли, но ссора на глазах у смертных – это унизительно. Я так и не решаюсь – дверь снова открывается, и девушка с лицом Шамирам выскальзывает на улицу. Она вздрагивает от холода, и не нужно даже вглядываться в ее лицо, чтобы понять: она расстроена.

Не обращая на меня ровно никакого внимания, смертная смотрит на то же окно слева, потом обнимает себя за плечи и сбегает по ступеням прямо в лужу. Теперь она нисколько не напоминает мне Шамирам – сгорбленная, жалкая, несчастная.

Я смотрю, как она идет по улице мимо поникших деревьев, в темноту. Как трясутся ее плечи не то от холода, не то от слез. Смотрю, и странное чувство переполняет меня – смятение, должно быть. У нее лицо моей жены, но за тысячи лет я ни разу не видел Шамирам такой. Не могу же я жалеть человека?

Но отчего‐то не подхожу к ней, хотя времени удобнее, чтобы вызвать Шамирам, не придумаешь. Я просто иду следом.

И сам не сразу замечаю этих смертных: пять теней – их мысли понравились бы Мардуку. Приторное своеволие с гнилым душком насилия.

Девушка теперь еще меньше напоминает мою Шамирам. Жена ни за что бы так себя не повела. Она бы превратила их жестокость в свое наслаждение. Смертная же замирает, как жертва, и просто смотрит – равнодушно… Обреченно. И, когда ее толкают к стене, не сопротивляется.

Я наблюдаю. Сейчас Шамирам обозначит себя. Не может же она позволить навредить этому телу? Другого у нее нет, а стать призраком для некогда всесильной богини – воплощенный кошмар.

О нет, все это, конечно, игра. Я не единожды видел, как Шамирам расправляется с обнаглевшими людьми – так, что позавидует даже жестокий Мардук. Этой смертной достаточно лишь посмотреть на насильника. Уверен, ей об этом известно – я же видел, как старательно она избегала взгляда юноши у крыльца.

Ну же, давай, защити себя! Я чувствую, как тебе страшно, противно и мерзко. Всего лишь взгляд – и все они у твоих ног.

Но она, наоборот, отворачивается.

Я вдруг понимаю: это не игра. И еще успеваю удивиться: что мне до того? Пусть тело этой смертной растопчут, тем легче будет мне разговаривать с Шамирам. Не захочет же она скитаться, как бестелесный дух?

Но у этой девушки лицо моей жены. Я вижу, как оно кривится от ужаса, как по нему текут слезы.

И серый мир вокруг стремительно белеет.