Смертная

Глава 22 Любопытная

Мне страшно смотреть в зеркало. Я боюсь увидеть не себя, а статую распутной богини. Она знает, кто такой Дзумудзи, и умеет с ним справляться. Это на ее языке я говорю, ее воспоминания вижу во сне. Ее сестра приходит ко мне и говорит, что скучала.

Но нет, это все еще я. В листе меди человеческого роста, который заменяет здесь зеркало, отражается мое испуганное лицо. На самом деле его сложно спутать с Шамирам. Удивительно, как никто еще не догадался. На фресках, мозаиках и статуях она смотрит уверенно и улыбается обещающе. У меня же на лбу написано: «Отстаньте, я вас боюсь».

Нужно подумать. Как следует поразмыслить и записать все, что я знаю. Дзумудзи не поленился найти меня в другом мире – точную копию своей сгинувшей жены. Исподволь привел сюда. Он ли подарил мне яркие сны и знание языка? Думаю, да. До встречи с ним у меня был только взгляд. Но был же. Я всегда знала, что это странно и ненормально: глядя на других, мужчины не теряют разум.

А еще я красива, конечно. Но красота субъективна. Кому‐то по душе пышечки, кому‐то – худышки, кто‐то любит высоких, кто‐то – низких. И тем не менее все, совершенно все пройти мимо меня спокойно не могут. Это невозможно не заметить и очень сложно понять.

Что со мной не так?

Признайся себе, Лен, тебе хорошо с Юнаном, потому что он слепой и твои чары на него не действуют. Можно почувствовать себя нормальной. И ты тащишь его посмотреть на Урук совсем не потому, что хочешь узнать об этом мире побольше. Нет, ты мечтаешь забыться. Ты не хочешь больше думать о богах, снах и жертвах.

Да, не хочу.

– Великая госпожа. – В дверях, как всегда на коленях, появляется жрица. – Господин Юнан нижайше молит о мгновении вашего внимания.

И вот от этого я тоже хочу поскорее избавиться!

– Впустите, – бросаю я, отворачиваясь от зеркала. – И оставьте нас одних.

Жрица касается лбом пола и исчезает. Шорох одежд, легкий стук двери, шелест шагов.

– Хилина, ты не передумала?

Я с любопытством рассматриваю его: синяя блестящая накидка осталась прежней, но под ней больше не видно льняной туники. Под ней вообще ничего не видно, Юнан запахнут в нее на манер халата.

– Не дождешься, – бросаю я.

– Что ж, я так и думал, – усмехается Юнан. И тут же, без перехода: – Разденешь меня?

О, ну начинается! Юнан себе не изменяет.

– Чего? – вздыхаю я.

– В гареме, где ты раньше жила, наложницы не делали так с господином?

Мне одновременно хочется и стукнуть этого заносчивого царевича, и рассмеяться.

– Юнан, ты нарываешься? Не жила я ни в каком гареме. И мы вроде бы уже определились, что я не наложница, а ты мне не господин.

Он усмехается.

– Я должен был попытаться. – И легко, прямо как заправский фокусник, сбрасывает с себя накидку.

Под ней еще одна, шерстяная, вроде длинной шали, перекинутой через левое плечо. А также нечто вроде длинной рубашки без рукавов. Кажется, в Древней Греции такие называли хитонами. Признаться, в истории моды я не сильна.

– Тебе, Хилина, нужно найти одежду под… Что ты делаешь?

– Тсс, не шевелись. – Я опускаюсь на колени и щупаю край хитона.

Так и думала: шит он вручную. Стежки аккуратные и на первый взгляд одинаковые. Но только на первый. И есть вышивка – геометрический орнамент. Нити цветные, но красители наверняка натуральные: цвета неяркие. Интересно, это переплетение прямоугольников что‐то означает?

– Хилина, что ты делаешь? – повторяет Юнан, и в его голосе слышится дрожь.

– Смотрю твою одежду. А сандалии покажешь? Понимаешь, мне любопытно: здесь все вокруг – сплошные символы: ягуары, цветы, колосья. Сегодня мне показали сандалии с богами этого вашего Черного Солнца. Кстати, почему они такие образины? В общем, хочу понять, что все это значит.

Юнан пару мгновений молчит. Я успеваю изучить переплетение кожаных тесемок на его ногах. До колен они не доходят, только до щиколоток. Красиво, изысканно даже. Кое-кто из домов высокой моды в Париже душу бы отдал за такой фасон.

– Сомневаюсь, что Шамирам требовалось это знать. Разве что кроме ягуаров, Хилина, – это ее дух-прислужник, – спокойно, даже слишком для такой пикантной ситуации, объясняет Юнан.

– Ниншибуру? – вырывается у меня.

– Да. Но он исчез вместе с великой богиней. Кто‐то уже упоминал его при тебе? – удивленно уточняет Юнан.

– Угу. Может, даже ты. – Громадным усилием воли я выкидываю из головы образ здоровенного ягуара с мудрым, совершенно человеческим взглядом. – А коричневый цвет твоей накидки что означает?

– Твой отец был торговцем тканями?

– Нет, не был. А впрочем, кто его знает? Не я.

Юнан хмурится.

– Он мертв?

– Не знаю. Мама никогда о нем не рассказывала. А что?

– Ты швея?

– Холодно.

– Что, прости?

– Не угадал, Юнан. Но если тебе так будет легче, я изучала одежду. Кому как лучше одеться, чтобы подчеркнуть свою красоту. И что означают символы в образе. Ну что? Запихнул меня в свою иерархию? – ехидно добавляю я.

Юнан пожимает плечами.

– И ты не жила в гареме?

– Да нет у нас гаремов! – Я встаю. – Надо подобрать мне одежду вроде твоей, да? Поможешь?

Он вздыхает и качает головой.

– А про свою госпожу, которой ты подбирала одежду, чтобы она казалась красивой, расскажешь?

У меня в голове немедленно всплывает череда Золушек.

– Юнан, ты правда думаешь, что сможешь таким образом отвлечь меня от прогулки по городу? Удачи тебе. В общем, смотри, что я нашла, пока тебя ждала…

– Я бы посмотрел, Хилина… – царевич снова вздыхает.

– Это была фигура речи, извини. В общем, есть шерстяная серая юбка с бахромой.

– Нужна без бахромы, – тут же отвечает Юнан.

– Почему?

– Если бахрома не цветной нити, а серая, то она для блудниц.

М-да. Я откладываю юбку с запа́хом и думаю, что стиль бохо в этот мир еще не завезли.

– Хорошо. Есть еще коричневая шерстяная юбка с алой полосой на подоле. Сойдет?

– Тонкая полоса или широкая?

– Широкая.

– Это для вдовы. Не думаю, что ты сойдешь хотя бы за замужнюю, а для вдовы ты и вовсе слишком юна.

Ого, думаю я. Так и хочется спросить: а сам‐то с какой госпожой раньше работал, коллега?

– Почему не сойду? Может, мой муж скончался прямо на свадьбе! От большой ко мне любви.

Юнан улыбается, и я невольно тоже. А потом все же спрашиваю:

– Откуда ты столько знаешь про женские наряды? Ты же… ну…

– Слепой, – кивает он. – Я бывал в царском гареме, Хилина. Тебя это удивляет?

Ну да, если вспомнить, что совсем недавно ты называл себя ничтожеством и признавался в отсутствии опыта.

– Меня вообще гаремы удивляют. У меня дома не так. Ладно, что у нас еще? Есть… эм… лохмотья. Серые.

– Это для нищей.

– Ну да, конечно. А, вот, белое платье… ну, как у тебя, только складки изящнее. Белое, с алыми полосами, шерсть, без бахромы, украшено вышивкой с цветочным узором. И птицами. Накидка в тон. – Я замолкаю, задумчиво разглядывая платье. Потом, спохватившись, спрашиваю: – Что думаешь?

– Одежда дочери торговца… – Юнан задумчиво кивает. – Да, сгодится. Будем изображать брата и сестру. Наш отец не слишком зажиточен, значит, красть у нас нечего. Да, хороший выбор. Правда, твой наряд предполагает намек на поиск жениха… Но, быть может, оно и к лучшему. Теперь скажи мне, Хилина, как ты собираешься остаться неузнанной? Дочери торговца, которая ищет жениха, странно будет скрывать лицо.

Я иду мимо него в спальню, к рюкзаку.

– Я же говорила – краской. Дай мне немного времени, и, клянусь, меня мать родная не узнает. Между прочим, что с деньгами?

Юнан вытаскивает кожаный мешочек и показывает его содержимое: куски меди и пара серебряных колец.

– Здесь хватит, чтобы купить раба. Правда, не очень дорогого.

Я перебираю медь – она разная по весу, это даже мне понятно.

– Хилина, в чем дело?

Юнан убирает медь и серебро в кошелек и старательно прячет – наверняка в скрытом кармане своей накидки.

– Ни в чем. Просто у меня дома деньги выглядят иначе.

– Неужели? – подхватывает Юнан. Каждый раз, когда он так делает, у меня такое чувство, будто он пытается поймать меня на лжи. – И как же?

– Ну…

Некоторое время спустя я поднимаю карманное зеркало, смотрю на свое отражение, уже загримированное, и думаю, что не смогу объяснить здешнему царевичу, почему мы расплачиваемся бумагой. А есть же еще карточки. И крипта.

– Все, я готова. – Сложно не чувствовать гордость: я отлично гримируюсь. Жаль, Юнан не видит. Я нетерпеливо уточняю: – Как мы отсюда выберемся?

Юнан хмурится, но говорит лишь:

– Ты приказала жрицам не показываться у твоих покоев до вечера, как я просил?

– Да.

И никого это не удивило. Только пришедшая засвидетельствовать свое почтение Верховная напомнила: у нее в запасе полно мужчин для великой богини. Ну так, на случай, если слепой царевич не справится.

– Тогда слушай. Я пойду первым: слепец и юная дева, вместе выходящие из храма, наверняка объявят всему Уруку, что великая госпожа снова решила поиграть со смертными.

Поиграть – в смысле… Что там делала эта Шамирам? Дурачилась, изображая человека?

– А просто слепец не объявит?

Юнан хмыкает.

– Ты считаешь, я один такой в Уруке?

– Ну…

– У Рамины, твоей Верховной жрицы, года три назад была забава: наказывать особо провинившихся рабов ослеплением.

Я сглатываю. То‐то мне эта Верховная сразу не понравилась!

– З-зачем?

Юнан пожимает плечами.

– Наверное, с царем что‐то не поделила. Кого‐то из рабов она потом отсылала ему в дар, кого‐то оставляла. Полагаю, в назидание.

Меня передергивает, а Юнан как ни в чем не бывало продолжает:

– Я спущусь по лестнице для рабов, ты чуть погодя – следом…

Прежде чем уйти, я еще раз оглядываюсь: странно, Лиису нигде не видно. Я просила ее не подглядывать, но обычно она все время рядом трется. Побежала докладывать Дзумудзи? Но что?

Мне чудится чья‐то тень у окна, у нее острые лисьи уши. Но я моргаю, и она исчезает.

Лестница для рабов не освещена. Наверное, не стоит удивляться – конечно, на рабах экономят. А я‐то думала, как же Юнан будет спускаться? Ему‐то, наверное, легче, чем мне. Привычнее.

Держась за стену, я иду медленно, осторожно, но один раз все‐таки спотыкаюсь и падаю – прямо под ноги юноше в серебряном ожерелье. В руках у него свечной фонарь.

Разворачивается забавная сцена: «Ты кто такая? Куда?» Прямо как в фильмах про разведчиков. Уже ученая, я встаю на колени и лепечу про поручение Верховной жрицы (надо после возвращения домой поступать в актерское, пройду экзамен без всяких дополнительных курсов – вон как лихо импровизирую!). Под конец прибавляю вежливое «господин». Это все и решает. Юноша – раб или у него украшение такое? – сразу становится очень добрым, даже помогает мне найти нужную дверь. А когда видит в солнечном свете мое лицо… На колени не падает – значит, все правильно сделала: не узнал. Но улыбается так радостно, будто я его родная мать. Или долгожданная сестра. А может, даже невеста.

Я подыгрываю: «Ах, господин, у вас тут так богато! Ах, как роскошно! Ах, как повезло вам здесь жить!» Короче, бессовестно пользуюсь своим очарованием, которое действует на местных мужчин, равно как и на тех, что остались в моем мире.

У юноши язык без костей. На разведку я бы с ним не пошла, потому что он тут же выкладывает милой, но совершенно незнакомой мне всю свою подноготную. Да, он раб. Его уже года три, как принес в дар богине господин Шенебти. Я много узнаю о надеждах юноши попасться великой госпоже на глаза. «Ты думаешь, милая дева, она заберет мое сердце? Ты льстишь мне, это была бы такая честь!»

Обалдеть. Зато болтун приводит меня к нужной калитке, и, когда я уже начинаю бояться, что он никогда не замолчит, раздается чей‐то грозный и очень нецензурный рык. Юноша подскакивает, бросает на меня расстроенный взгляд и убегает. Я смотрю ему вслед: на спине в вороте туники видны белые полосы шрамов.

Что ж, может, закончить жизнь любовником самой богини, когда ты раб, а физические наказания здесь норма, и впрямь великолепная перспектива? Смотря с чем сравнить.

Стражник у калитки откровенно скучает. Он внимательно рассматривает глиняный цилиндр на шнурке, который дал мне Юнан. Потом мое лицо. И тоже оказывается не прочь поболтать с симпатичной девушкой. Комплименты говорит: «Ты похожа на богиню». Гордо так, будто не знаю, как меня осчастливил. Я киваю. Похожа. К сожалению.

– А кто твой отец, красавица?

Приходится напомнить, что я вообще‐то очень тороплюсь. Да, с поручением от Верховной жрицы. Стражник вздыхает и обещает обязательно меня найти и расспросить про отца.

Что‐то мне подсказывает: не будь я копией местной богини, уже бы тут замуж вышла. Легко!

М-да…

Юнан ловит меня у ограды. Хватает за руку – я вскрикиваю от неожиданности. А царевич с тревогой спрашивает:

– Ты долго. Все в порядке?

Я удивляюсь. А что могло со мной случиться?

– Да, конечно.

Юнан облегченно выдыхает и сразу же интересуется:

– А что ты все‐таки сделала со своим лицом?

Я вздыхаю.

– Заколдовала.

Удивительно, но на этом расспросы заканчиваются.

Невдалеке шумит рынок – на площади, я помню. Мы сейчас справа от нее, впереди – ярко-синие ворота. Ягуары гордо вышагивают на створках, мое собственное лицо хитро улыбается на каменной перекладине, соединяющей квадратные приземистые башни.

– Это Лазурные ворота, – отвечает Юнан, когда я описываю все это. – Они ведут на Мост Шамирам, а мост – в Нижний город. Пожалуйста, поверь: ты не хочешь идти в Нижний город, Хилина.

– Почему?

Юнан морщится.

– Путаться с чернью…

– Вот-вот, значит, мне там самое место.

Юнан не успевает ответить – я беру его за руку и веду, а точнее, буквально тащу к воротам. Желтые приземистые дома таращатся на меня по обе стороны от площади. Они длинные, с плоскими крышами, их единственное украшение – окна-бойницы да внушительные двери. Повсюду стража. Может, это склады?

– Дорогу! – кричат позади.

Юнан толкает меня к стене, а мимо пробегают носильщики с паланкином. Внутри за белоснежными занавесками покачивается в кресле дородная дама.

– Здесь повозок совсем нет, – замечаю я, оглядываясь. – Почему?

– Это Старый город, верхом здесь можно ездить только вестникам, – объясняет Юнан. Он старается не опираться на меня и идет медленно, словно ощупывая дорогу подошвами сандалий.

– Правда? Но я видела повозки, которые ехали к храму от дворца. Сегодня, когда мы завтракали.

На лице Юнана появляется усмешка. Правда, она тут же сменяется сосредоточенным выражением. Для него эта прогулка наверняка словно бег с препятствиями.

Словно? Я замечаю, как он спотыкается на маленькой впадине посреди дороги. Я ее даже не заметила – перешагнула и все.

Нужно было пойти одной. Зачем я потащила его на эту прогулку? Глупо. Забыться надо мне, а страдает он.

– Это царские дары, Хилина, – врывается его голос в мои мысли. – Ты приняла царского посланника?

– Какого посланника?

Мимо торопливо проходит стайка женщин в сопровождении стражи. Мелькает золото и алая шерсть накидок – это все, что я успеваю рассмотреть. Потом на дорогу опускаются упитанные голуби и вальяжно следят за нами черными бусинками глаз.

– Верховная жрица тебе не сказала? Царь отправил посланца с дарами для великой богини, дабы усмирить ее гнев. – Юнан смеется, потом хитро спрашивает: – Ты гневаешься?

Рядом проносится еще один паланкин. Куда они так спешат?

Я усмехаюсь.

– На царя? На Дзумудзи я точно злюсь больше.

Юнан молча кивает, а я размышляю, что еще утаила от своей богини Верховная жрица. Конечно, они тут все интригуют. Как же иначе? Можно закрыться в спальне и заявить, что «в домике», но от этого я не перестану быть жирным таким кушем в их игре.

Надо со всем этим разобраться. Но сначала – проветрить голову.

У ворот приходится объяснять стражникам, кто мы такие и зачем были в Старом городе. Какое поручение? Ах, Верховной жрицы? Юнан что‐то говорит, его голос звучит смиренно, плечи подняты, голова, наоборот, опущена. Я стараюсь не глазеть слишком сильно, но не могу не заметить, что стражники похожи друг на друга как две капли воды. Бородатые, с правильными чертами, узкими глазами, мускулистые и с копьями. Один что‐то царапает заостренной палочкой на глиняной табличке. Его взгляд скользит по мне, и я поскорее отворачиваюсь, убираю за ворот цилиндр на шнурке.

Хочется остаться в тени ворот подольше, но Юнан ведет меня вперед, на солнцепек. Это я не продумала: полдень – самое время для прогулки, точно. Я вся обливаюсь по́том и думаю, что надо было взять шляпу. Наверняка в гардеробе богини она должна быть. И намазаться солнцезащитным кремом. А еще Юнана намазать. Сгорим оба!

Но вслух говорю совсем другое:

– То есть так просто через эти ворота не пройти? Почему?

– Так просто в Уруке ничего не сделать, – усмехается Юнан.

Я оглядываюсь – и замираю. Вид и правда ошеломляет так, что можно даже забыть на миг про жару. Выложенный синей плиткой мост сверкает, река под ним – широкая и спокойная – тоже удивительно синяя. Если перегнуться через бронзовые перила, горячие от солнца, можно даже рыбок рассмотреть. Они серебристые, юркие, снуют туда-сюда в прозрачной, как стекло, воде.

Москва-река такой чистой на моей памяти не была никогда.

Я поднимаю взгляд. Вокруг синее все: мост, река, небо. Разных оттенков: небо – глубже, мост – темнее, река – чище. Темно-серые перила, изображающие идущих на поклон к богине смертных, от царя до простых горожан, это великолепие только подчеркивают. Вытянутая корона царя поблескивает на солнце – как и оскаленные ягуары, а также посмеивающаяся над всем этим Шамирам.

Тут Юнан толкает меня влево, чтобы мы оба не попали под ноги процессии молодых мужчин, очень важных, в таких же накидках, как у Юнана, только зеленых и синих, с золотой бахромой. Забывшись, я смотрю на них во все глаза: нити бахромы на самом деле звенья, очень искусно выкованные, – виноградные листья, фигурки зверей, птицы.

– Опусти голову, – шипит Юнан. И низко кланяется, старательно закрывая волосами лицо.

Я копирую его движение, но поздно – нас окружают. На меня почти не обращают внимания, что, признаться, непривычно. А вот Юнана обступают, он спотыкается, чуть не падает. Каким‐то шестым чувством я угадываю: он знает этих мужчин. Сейчас нас раскроют, и придется маршировать обратно в храм. Или что похуже.

Так что я делаю шаг вперед, к одному из них, самому, как мне кажется, важному. И, глупо улыбаясь, громко спрашиваю:

– А как пройти в библиотеку?

Ко мне оборачиваются – все – с таким видом, словно стул заговорил. Усмехаясь про себя, я ловлю их взгляды – поочередно, недолго. И прежде чем они успевают заговорить – мужчины часто в такой момент словоохотливы, – беру Юнана за руку и прошу:

– Идите своей дорогой. А мы – своей.

Юнан старательно прислушивается, его лица мне не видно. А вот у мужчин в глазах то самое податливое выражение пополам с мольбой. Сейчас для них я и правда богиня. И неважно, как выгляжу.

Приходится повторить:

– Идите.

Только тогда они нас оставляют. Медленно. Скованно. Точно роботы.

А я тащу Юнана к другому концу моста. Над нами пролетают, переругиваясь, чайки. Внизу с тихим всплеском выпрыгивает из воды рыба. Я кусаю губу и сжимаю влажную от пота руку царевича.

– Ты в порядке? Прости, отвлеклась.

– Как ты это сделала? – перебивает он. – Ралин и его прихвостни ни за что бы так просто не убрались. Они знают меня в лицо. Как?

– Я так и поняла, что вы знакомы.

Теперь мы идем спокойно, Юнан по-прежнему «щупает» дорогу. Потом, опомнившись, поправляет одежду: его накидка сбилась, хитон скособочился.

– Хилина, ты колдунья? – решительно спрашивает царевич.

– Кто – я? Ха-ха!

Юнан кривит губы и молчит. Очень красноречиво. Мол, давай, ври больше.

Что тут скажешь?

Мимо пробегает кошка, белая, с черным пятном на спине. Я невольно улыбаюсь. Кошка, не обращая на меня внимания, бросается на чайку у перил – та засмотрелась на воду внизу и не успела взлететь. Короткий вопль, пух, перья… И довольная кошка волочит мертвую птицу в сторону.

Роскошь заканчивается строго за мостом, где нам приходится снова рассказать страже, кто мы такие и зачем идем в Нижний город. Цилиндр на шее творит чудеса – местная полиция моментально теряет к нам интерес.

– А что это все‐таки такое? – Я кручу цилиндр. – Что мы стражникам показываем?

– Печать.

Юнан спотыкается и едва не падает – я успеваю его поддержать, но в следующий момент сама чуть не лечу носом в землю. Нормальная дорога осталась за мостом – под ногами скрипят камни, песок забивается в сандалии, а ям вокруг столько, сколько в Москве не бывает даже после зимы, когда асфальт и плитка с тротуаров уходят вместе со снегом. Приходится очень внимательно смотреть под ноги, чем я первое время и занимаюсь.

– А зачем нам печать? То есть… Разве ее не на документы ставят?

Юнан фыркает.

– Она показывает, кому ты принадлежишь, – голос царевича еле слышен в стуке колес, мычанье быков и гуле разговоров.

– Эм… И кому принадлежу я?

– Богиня? Естественно, никому.

– А ты?

Юнан достает откуда‐то такой же цилиндр, только с другим рисунком по краю, золотой.

– Царю.

– Ясно…

Так вот как здесь паспорт выглядит!

Я снова спотыкаюсь. Мимо снуют люди – не так торопливо, как в Москве, но сразу понятно: все очень заняты. Даже дети – и те куда‐то бегут. А еще то и дело пристают к таким, как мы, предлагая купить то бусы, то глиняные статуэтки. В одной я даже узнаю себя.

Очень хочется как следует оглядеться, но страшно упасть. Вдобавок поднимается ветер – приходится вцепиться в накидку, натянуть ее на голову, чтобы защититься от песка. В нос ударяет запах навоза.

– Хилина, ты не хочешь вернуться? – с надеждой спрашивает Юнан.

– Я хочу… Вон туда!

«Вон там» стойка с каменными столиками. Похоже на бар, только без высоких стульев и почему‐то снаружи дома, который на поверку оказывается пекарней. Из трубы в углу крыши идет дым, а из открытой двери ароматно пахнет свежей выпечкой.

Юнан страдальчески морщится, но послушно следует за мной. Мы пересекаем улицу – что непросто, когда быстро идти ты не можешь, а правила дорожного движения не придумали. Чуть не попадаем под колеса (я на быков засмотрелась – они с плюмажем!), потом выбираем столик, и недовольный Юнан отдает кусок меди за горячую булку и пару кувшинов, почему‐то с трубочками. Булку я немедленно запихиваю в рот целиком, чем очень умиляю пекаря. Настолько, что нам дают вторую, поменьше – в подарок. Только просят сменить столик на тот, откуда нас с улицы будет лучше видно. «Чтобы все знали, как у нас вкусно, да, барышня?»

– Тебе это нравится? – недоверчиво спрашивает Юнан, когда заботливый пекарь и его верткий сынишка, чернокожий мальчик лет десяти, наконец уходят к другим покупателям.

– О фа! – Я по уши в патоке, но как же вкусно! – А фы не хофефь?

Он качает головой и морщится, сделав глоток из кувшина. Я тут же сую туда нос – пахнет ячменем.

– Не пей. – Юнан подвигает мне другой кувшин, с водой.

– Почему?

– Там пиво. – С таким же видом он мог бы сказать «помои».

– О, дай попробовать! А почему оно такое вязкое?

– Потому что варили для черни. Хилина, давай вернемся! Тебе стоит только сказать, и все, что пожелаешь, появится у тебя на столе. В том числе и нормальное пиво, а не это… не знаю даже что.

– Ага, деликатес вроде невинно убиенных тигров и крокодилов. – Я оглядываю местное кафе, вдыхаю запах свежего хлеба. – Если серьезно, то мне здесь нравится.

Юнан закрывает лицо рукой.

Я оглядываюсь. Мне чудится остроухая тень на другой стороне улицы. Но… Нет, показалось.

– Госпожа? Хочешь? – Сын пекаря с улыбкой до ушей снова возникает перед нашим столиком и сует мне под нос что‐то вроде леденца на палочке.

– Хочу, – смеюсь я. – А что это?

Оказывается, конфета-тянучка. Юнан швыряет на стол еще один кусок меди и делает такое зверское лицо, что без слов понятно: мальчишке к нам лучше не подходить.

– Хилина, ну не может тебе это нравиться! – возмущению Юнана нет границ.

– Еще как может. – Тянучка и правда вкусная. Кисло-сладкая и, главное, наверняка без всяких там красителей-химикатов. В Москве такая бы стоила очень дорого и продавалась в специальном магазине с рекламой экологичных продуктов. Этого Юнану точно не понять. – Лучше сам попробуй. Вкусно же? И скажи, что здесь вокруг? Я вижу…

Обычный рабочий квартал, по словам Юнана. Дома, дома, дома. Жилые? Ну да, жилые – на верхних этажах. Внизу мастерские. Туда же покупатели приходят. Почему окна маленькие? А кому хочется воров отваживать? Крыши плоские? А что тебя удивляет? Где сады? Хилина, какие сады, это же Нижний город!

– Но есть же здесь деревья, цветы?.. – Я оглядываюсь, но вижу только пыльную, раскаленную на солнце улицу.

– Думаешь, хоть кто‐то здесь может оплатить садовника? – раздраженно бросает Юнан.

– Зачем платить, можно и самим…

– Когда? Они весь день работают. – Юнан вздыхает. – Я же говорил, тебе здесь не понравится.

– Зануда ты.

Мы замолкаем, и я прислушиваюсь к разговорам вокруг. Сначала ничего не разобрать: гул, отдельные возгласы, смех. Но если сосредоточиться: цены на зерно подскочили – это обсуждают двое торговцев слева от нас. А справа жалуются, что пересох канал у храма Энки, и вода теперь едва ли не дороже золота. Крикливые женщины, с ног до головы закутанные в синее, громко вдалбливают выводку детишек, что река – для богачей, купаться в ней нельзя, а то злые дяди с копьями уши надерут. Торговцы слева тоже прислушиваются, морщатся и делают вывод, что женщины не из Урука, потому что все здесь знают: Саргон ушами не ограничится. И вообще, понаехали тут!

Пекарь влезает в разговор: мука подорожала, даже ячменная, на севере дожди который день не идут, а у Лигама буря позавчера наверняка весь урожай побила. Конечно, господин Дзумудзи расстроился, что госпожа Шамирам его из Урука выгнала. Но урожай‐то за что? А чистая вода! Теперь редкость. Господин Энки на нас гневается?

Я смотрю на остаток булки и вздыхаю. У людей воды нет, а я тигрятину в храме ем.

– Чернь вечно недовольна, – морщится Юнан.

– Сразу видно, что ты царевич, – вырывается у меня. – Как же они без воды?

– Без чистой воды. Обычная никуда не денется. Ну, солоновато, так и они… чернь. Хилина, я не понимаю, почему тебя это волнует?

– Царевич, – вздыхаю я.

Среди уличного шума сначала едва различимая, потом все громче и громче слышится музыка. Я собираюсь послушать, но Юнан, прикончив кувшин с водой, уводит меня. И снова настойчиво спрашивает:

– Ты еще не хочешь вернуться? Неужели ты не устала, Хилина?

Я заглядываю в темный переулок – оттуда на меня смотрит рыжая зеленоглазая кошка. Странно: ни одной бродячей собаки вокруг, зато сколько кошек!

– А ты уже устал?

Юнан слишком гордый, чтобы признаться. А я даже из жалости не могу пока представить, как вернусь в роскошный, но такой скучный храм – и что делать? Ждать тигрятины на ужин? Переживать, что там нужно этому Дзумудзи? Искать Лиису? Волноваться о подковерных интригах Верховной жрицы? Вот уж нет!

Ветер швыряет песок – тот как будто прицельно летит в Юнана. Пробую поменяться местами, то есть идти ближе к дороге, – не помогает. Но Юнан, конечно, не жалуется.

Через пару метров улица плавно вливается в другую, побольше, однако не менее пыльную и громкую. Я, как зачарованная, иду на звук барабанов – впереди полукругом собрались люди. Наверное, что‐то интересное показывают?

Оказывается, там выступают актеры. Зрители бросают деньги в мешок, рядом с которым вальяжно разлеглась полосатая кошка. Она зевает, когда мы с Юнаном проталкиваемся вперед, и смотрит на меня ярко-зелеными глазами. Мне чудится вокруг нее лиловое сияние, а еще – что это не очень‐то кошка.

Но тут Юнан шипит на ухо:

– Ты не будешь это смотреть!

И даже пытается закрыть мне глаза рукой. Промахивается, попадает по губам, я хихикаю и пытаюсь его укусить. Юнан сквозь зубы ругается.

Актеры в масках изображают Саргона, Шамирам и обманутого богиней Дзумудзи. Пошлая выходит сценка, с подробностями сильно выше рейтинга «восемнадцать плюс». Честно говоря, меня больше удивляет, почему Шамирам играет мужчина и какой у него странный костюм: не то платье, не то туника, да еще и шаровары… Актер, конечно, юноша очень красивый, но все‐таки не девушка и одет откровенно по-идиотски. А попытка изобразить ночь любви Саргона и Шамирам и вовсе открывает мне новые горизонты. Я имею в виду костюм: герои не обнажаются – они с себя платья слоями снимают.

На этом животрепещущем моменте Юнан вытаскивает меня из толпы. А я оборачиваюсь и замечаю маленького воришку с упаковкой моих влажных салфеток, которые захватила на всякий случай – вдруг придется смывать грим? Мальчишка так забавно на них таращится: безуспешно пытается понять, что это такое. Даже на вкус пробует. Я со смехом их забираю.

Юнана же заботит только мой моральный облик.

– Приличная девушка не должна смотреть такое! – стонет он.

– Не хочу тебя расстраивать, но до приличия мне далеко.

– Но ты же говорила, что невинна! – восклицает он так громко, что на нас оборачиваются.

– Так невинна же, а не дура.

На этом открытия не заканчиваются: метров через сто уличный музыкант поет пикантную песню о недавнем жертвоприношении. Я узнаю много нового! В смысле… Так вот как простые люди это видят. Оказывается, Шамирам не просто умоляла Дзумудзи уйти, о нет, – она ему приказала, а потом с царевичем прямо на площади в который раз изменила великому богу!

Тут уже мне приходится поскорее уводить Юнана, потому что он не может слушать, как и в каких позах мы предавались любви. Нет, царевич мигом забывает, что жалок и тому подобное, – рвется «вырезать этому ничтожеству его поганый язык».

– Как он посмел! Да покарает его справедливое Небо!

– Ладно тебе, – успокаиваю я, – весь город там был, все знают, что ничего такого не происходило.

– Какая разница! Он посмел…

Тут земля под ногами вздрагивает, да так сильно, что я чуть не падаю. Юнан опирается о стену ближайшего дома. Нас накрывает сначала гул, потом грохот, а следом – крики. Все случается моментально: мимо нас бегут люди, кто‐то рыдает, на зубах скрипит песок, воет кошка… И все вдруг заслоняет спина Лиисы. Ее розовый хвост обвивается вокруг ноги Юнана, тот вздрагивает. А я принимаюсь прочищать уши – в них звенит.

Что, снова Дзумудзи?