Смертная

Глава 31 Связанная

Я дышу полной грудью. Воздух горький, ядовитый. Железный крюк Эрешкигаль, невидимый смертным, впивается в шею, золотистая благодать стекает по груди, будоража духов. Я не гоню их – здесь они слабы, бесполезны и неопасны. Я терплю, ведь если бы не крюк, меня бы здесь не было. За любое чудо нужно платить – таков закон.

Мой план прост: вселиться в смертную из этого чужого, серого мира – да, словно дух. Зачать ребенка – и стать им до того, как он вырастет в чреве смертной настолько, чтобы получить собственную душу. Это почти как перерождение, которое ждет смертных после царства Эрешкигаль. Только я сохраню память и силу – стану богиней в человеческом теле. Умирать для этого вовсе не обязательно.

Было бы куда проще, согласись Дзумудзи мне помочь. Что ж, моя ошибка. Пусть же она станет единственной, больше полагаться на волю случая я не стану. В царстве Эрешкигаль я видела детей – они хрупки и зависимы от взрослых. Раз такова смертная жизнь, я подчинюсь, но мать выберу для себя сама. Такую, чтобы она зависела от меня, а не наоборот. Серую и скучную – как этот мир.

Она ждет автобус. У нее нет не только слуг, но и местной колесницы, автомобиля. Пусть, мне надоела роскошь. Пожалуй, это будет даже интересно…

Однако меня пробирает дрожь, когда автобус подъезжает и смертная заходит в пустой салон. Здесь грязно, бедно, пахнет гнилью, но я привыкла к лишениям у Эрешкигаль. К тому же что для богини десять-пятнадцать лет? Не дольше мига. Я потерплю. Потом детство закончится, сила ко мне вернется, и все изменится.

Автобус трясет, дождь чертит на окнах серые дорожки. Я подсаживаюсь к смертной и ловлю ее взгляд. Крюк терзает мою плоть сейчас особенно сильно, однако, говорят, человеческая жизнь пронизана болью. Полагаю, мне нужно привыкать.

Смертная оборачивается – и ахает, несомненно, чувствуя присутствие бога. Тоскливый взгляд становится восторженным, потом стекленеет, когда она теряет сознание. Ох уж эти люди, насколько же они хрупкие!

Надеясь, что не буду такой, я касаюсь ее лба. Смертная открывает глаза, смотрит растерянно и испуганно. Не бойся, сегодня я подарю тебе ночь с красивейшим мужчиной из живущих. Он умелый и неутомимый любовник, он будет с тобой нежен, терпелив и заботлив. Обещаю, ведь я сама учила его обращаться с женщинами должным образом.

А спустя положенный срок у тебя родится девочка. Ты станешь ухаживать за ней, ты вырастишь ее – меня.

Конечно, после я тебя награжу. Я умею быть благодарной и щедрой. К тому же разве для смертной это не честь – служить богу?

Медовая благодать из раны на шее капает на грязный пол.

Я получаю все, чего хочу. Так или иначе. Всегда.

С этой мыслью я просыпаюсь. В глазах темно, что‐то давит на язык, сглотнуть не получается. Руки затекли, в щиколотках пульсирует боль.

Я тяжело дышу – с трудом, потому что рот не открывается, а нос заложен, как при простуде. Однако хуже всего темнота: когда удается прогнать алые всполохи и сморгнуть слезы, я пытаюсь оглядеться, но не вижу ничего, кроме смутных силуэтов и теней. Они движутся, и сперва мне чудится, что это галлу – демоны нижнего мира, ручные собачки Эрешкигаль – пришли за мной, чтобы утащить в ее ледяное царство. От страха я начинаю задыхаться.

Одна из теней подходит ближе и превращается в человека – мужчину. Он наклоняется, и первое, что я замечаю даже сквозь слепящую панику, – его волосы. Точнее, их отсутствие: ежик щетины, не более. Потом моего рта касаются теплые пальцы, и то, что не давало мне дышать, исчезает. Кляп. Мне заткнули рот кляпом.

Мужчина поднимается. Я кашляю и наконец дышу свободно. А еще успеваю рассмотреть, что одет мужчина как воин, причем не из простых – нагрудные пластины у него из звездного железа, а браслеты украшены золотыми змеями. Я знаю, что это значит. Он из царского рода Черного Солнца. Воин. Тени в темноте – его солдаты. Мы в подземелье. Меня связали.

Паника накатывает снова, слепящей волной. Ну что, богиня, доигралась? Здесь нет покорных тебе духов – здесь вообще никого, кроме смертных, нет. Ты окружена мужчинами, связана и совершенно бессильна, потому что скажи ты сейчас слово – слабая, больная, – и отправишься прямиком к Эрешкигаль. Даже если выживешь – что вряд ли, слово тебя убьет, – но даже если выживешь, за тобой придут галлу. Оглядись, ты же помнишь эти подземелья? Нижний мир совсем рядом. Демоны с удовольствием полакомятся смертной, особенно когда ее прямо‐таки распирает от благодати. Ты для них как ароматная приманка – странно, что до сих пор не учуяли. И что же ты будешь делать?

Я снова начинаю задыхаться. Шамирам бьется в истерике – за все ее тысячелетия прекрасной госпоже не доводилось бояться людей, а тем более галлу! Она могущественна – и оставалась таковой в нижнем мире. Слуги Эрешкигаль склонялись перед ней, даже безмозглые галлу хоть и рычали, но убирались с ее пути, ведь она была богиней, пусть потерявшей большую часть своей силы, но все еще любимой дочерью Отца-Неба и Матери-Земли, старшей сестрой царицы подземного мира. А я сейчас человек. Значит, беспомощна. Значит, смертна…

И тут случается нечто забавное.

«А ну-ка уймись!» – приказывает Лена. Смертная – богине.

Уймись, потому что никто сейчас умирать не собирается. Ты выкрутишься. Раньше у тебя получалось – вот и сейчас справишься. Соберись, ты сможешь! Ты не беспомощна. Хватит пугать себя этими галлу. А мужчины тебя и вовсе пока не тронули. Да, связали. Но на эротический бондаж это не тянет, так что могло быть и хуже. Вдобавок… Они же мужчины! Ты ведь помнишь, как вести себя с мужчинами, чтобы они слушались?

Шамирам удивленно хмыкает и соглашается. О да, она помнит. Это последнее средство, и мы им воспользуемся, только если сможем успокоиться. Давай, Лена, Шамирам или кто я там теперь? Дыши.

Я дышу. Медленно, мало-помалу, но успокаиваюсь.

Некоторое время спустя мне слышится звук воды, и я кое‐как приподнимаюсь.

Тот воин, царевич, держит флягу. Я с завистью слежу, как он пьет, потом хрипло, еле слышно, но все же прошу:

– Можно?

Царевич молча разглядывает меня. Я стараюсь не смотреть ему в глаза. Это легко – на его щеке шрам и на лбу тоже. Есть на что посмотреть.

– Пожалуйста, можно мне воды?

Говорить тяжело, каждое слово отзывается в голове болью.

Помедлив, царевич все же наклоняется и прижимает флягу к моим губам. Стараясь не думать, как жалко выгляжу со стороны, я пью. Как же вкусно, как сладко! Лучше вина вчера на пиру.

Вино… Господи, какая же я дура!

Царевич убирает флягу, только когда она пустеет, и отходит, не глядя на меня.

– Благодарю, – тихо говорю я, но мне, конечно, не отвечают. – Зачем?..

И замираю, когда взгляд натыкается на льва. Он окружен вязкой, приторной благодатью, подаренной человеческими жертвами, – такую ни с чем не спутаешь.

«Приветствую, Шамирам», – раздается в голове мягкий мужской голос.

– Эхат, – вырывается у меня.

Царевич оборачивается, хмурится.

– Иб, ко мне.

Лев шагает навстречу.

– Иб! Живо ко мне!

Я поднимаю связанные руки.

– За что?

Лев рычит.

«Спроси своего брата, Шамирам!»

Перед глазами снова вспыхивают алые искры.

– Которого?

Эхат смотрит мне прямо в глаза. Ровно как тысячи лет назад, но уже после восстания Уту и даже после того, как Дзумудзи подарил мне сердце и оно окаменело. Эхат смотрел так же, когда я связывала его руку и когтистую лапу Бекос золотой лентой, скрепляя божественный союз.

«Пусть любовь ваша будет счастливой», – говорила я. А на губах горчило: «Не как у меня».

Тогда в Эхате было мало звериного. Уту создал его одним из последних, и он получился куда больше похожим на нас, великих.

– Закрой рот, ведьма, если не хочешь, чтобы его заткнули, – говорит царевич.

Мне становится смешно. И этот!

– Ты ошибся, царевич. Я не ведьма.

Он снова подходит, наклоняется. Я старательно не смотрю в его глаза.

– Ты знаешь, кто я?

Эхат снова рычит:

«Этот человек мой».

«Твой-твой», – думаю я.

А вслух говорю:

– На тебе змеи. И ты похож на… эм… – я медлю, выискивая в памяти Шамирам имя, – Рахоте́па. Ты его сын. – Голова отвечает на мои усилия всполохами боли. – Что тебе от меня нужно?

Он усмехается. Я отворачиваюсь, смотрю на Эхата.

– А тебе?

Тот молчит, но у меня в голове раздается:

«Спроси у своего брата, Шамирам, что он сделал с моей женой».

– А что?.. – Я замираю.

Саргон упоминал войну с Черным Солнцем. Он не смог бы пересечь пустыню без божественного покровительства. Шамирам ушла в нижний мир, умирать ради нее Саргон не желал. Еще бы: сложно воевать, когда ты мертвец. К кому же он обратился за помощью?

– Мардук, – выдыхаю я, холодея.

Эхат молча смотрит – и его заслоняет царевич.

– Ведьма, довольно, – приказывает он.

– Я не ведьма.

Кто‐то усмехается – кто‐то за спиной царевича. В остальном в подземелье тихо.

– Кто же ты, если не ведьма? – Голос у царевича негромкий, но хлестский. Таким не с придворными разговаривать, а солдатам приказы отдавать.

Кто я? Отличный вопрос. Я закрываю на мгновение глаза и отвечаю:

– Богиня.

Тишину разрывает смех. И царевич, и его воины смеются надо мной. Я снова ловлю взгляд Эхата. Распоясавшийся Мардук – воплощение жестокости. Что же он сделал с Бекос, если даже дружелюбный Эхат теперь меня ненавидит?

Почему меня‐то?

– Богиня? – говорит наконец царевич. – Нет, девчонка, ты человек. Посмотри на меня!

Я отворачиваюсь и решительно говорю:

– Эхат, довольно! Я не ссорилась с тобой. Угомони своего человека, или я это сделаю.

Лев вздыхает, а царевич, улыбаясь, качает головой.

– Ведьма, твои уловки здесь не помогут. – И поворачивает мое лицо к себе за подбородок. – Смотри на меня.

Я закрываю глаза.

– Поверь, ты этого не хочешь.

– Я не боюсь твоего колдовства.

– Тогда ты глуп.

Он бьет меня по щеке, и, вздрогнув, я открываю глаза. А потом принимаюсь мысленно считать до пяти – этого достаточно, чтобы не подчинить, но обозначить силу.

Мне удается взять себя в руки, чтобы не сорваться.

Царевич отшатывается.

«Я не дал бы тебе забрать его», – раздается в моей голове.

Эхат встает, подходит и зубами рвет веревки на моих запястьях. Потом проделывает то же с ногами.

– Что ты сделала с моим львом? – изумленно выдыхает царевич.

Я смотрю на веревки – те шевелятся, словно змеи. Потом – на Эхата.

– Я сделала?

Эхат предупреждающе рычит. Ладно, хочется ему притворяться обычным львом – кто я такая, чтобы спорить?

– Пожалуйста, царевич, прекрати называть меня ведьмой. Что тебе от меня нужно? И где… – Я оглядываюсь. – Где царевич Юнан?

– Я решил подарить твоего любовника моему отцу-повелителю, – властно отвечает царевич. – Как и тебя.

Я сглатываю, медленно разминаю запястья. И твердо говорю:

– Мы не вещи, чтобы ты нами распоряжался.

– Господин, – один из воинов встает за спиной царевича, – как смеет эта девка так с вами говорить? Она заколдовала вашего льва, теперь пытается и с вами сделать то же самое. Позвольте вразумить ее!

– А, так вы поэтому меня связали! – вырывается прежде, чем я успеваю подумать. – А говоришь, царевич, что не боишься. Девчонку!

Воин сверкает глазами и подается ко мне, но царевич его останавливает.

– Умолкни, Кефе́т. И ты, ведьма. Привал окончен, собираемся.

Мне снова связывают руки. Сил нет язвить. Сил вообще нет, поэтому, когда мне говорят, что нужно встать и идти, иначе меня потащат волоком, я усмехаюсь и теряю сознание.

Просыпаюсь на спине Эхата – прямо перед собственной статуей. Мое золотое лицо мягко мерцает в свете факела.

– Эхат, – шепчу я. – Предупреди своего человека…

«О чем?»

Исполнять мою просьбу лев не торопится.

– Царевич? – хриплю я. Он оглядывается, хмурится. – Подвинься.

Эхат всем телом вздрагивает и бросается с места. Я падаю на пол, больно ударяюсь плечом. Свистит дротик. Потом еще один.

– Замрите, – приказываю я как могу громко.

И, о чудо, – они слушаются. Даже Эхат.

Переждав вспышку боли, я подползаю к стене, с трудом дотягиваюсь и выключаю механизм.

– Все. Теперь безопасно.

– Как ты узнала? – голос царевича еле заметно, но все же дрожит.

– Посмотри на статую, – устало отвечаю я.

Воины оживают, оглядываются, ощупывают стены. Я слежу, чтобы они не включили механизм снова. А то мало ли.

– Здесь спрятаны сокровища? – предполагает кто‐то.

– Нет, здесь прятались люди. Эти дротики отпугивают галлу. – Я не добавляю, что яд на их острие может отправить в нижний мир за мгновение, одной лишь царапиной. Эа всегда хорошо варила яды. – Кстати, о сокровищах: здесь должен быть тайник с едой. Это зала для отдыха стражников, их щедро снабжали продуктами.

Царевич оборачивается, фыркает.

– Люди прятались здесь тысячу лет назад. Если еда и осталась, она давно стала прахом.

Много ты знаешь, царевич, думаю я, исследуя пол у статуи. Тайники зачаровывала по моей просьбе Эа, а она все делает на совесть.

– От чего прятались? – спрашивает кто‐то из воинов тем временем. – От демонов? А что, если эти галлу все еще здесь?

– Нет, но вы тащите для них отличную приманку, – вырывается у меня.

Воины переглядываются. Царевич находит настенную роспись, трет ее ладонью, освобождая от пыли. Задумчиво говорит:

– Люди пришли сюда, когда Верховный бог прогневался на человеческий род и пожелал его уничтожить. Он приказал другим богам закрыть храмы и молчать о грядущем. Но его дочь, Шамирам, ослушалась и велела жителям Урука построить подземный город. Сто дней и сто ночей люди копали убежище. Когда же бог-небо послал огонь и тот стал выжигать все живое, они спрятались под землей. Потом гнев бога утих, и земля снова зазеленела, а люди поднялись на поверхность и с благословения богини построили новый город. Поэтому в Уруке так чтят Шамирам.

Снова наступает тишина. Я снимаю с носа паутину и наконец вспоминаю, где может быть тайник с продуктами.

– Почему Верховный бог не наказал богиню? – спрашивает кто‐то.

– Потому что папа меня очень любит. – Я подползаю к нужной плите. – А еще – потому что он сначала хочет устроить конец света, а потом вечно жалеет, когда Мать интересуется, с какой стати он ее жжет. Или топит. Между прочим, это было не тысячу лет назад, а две. Мать с Отцом вдрызг разругались. Она уснула. Обоим было не до людей. Забавно, что вас интересует это, а не построенный за сто дней подземный город.

– Если им помогала богиня…

– Вот еще – копать я буду!

Царевич тихо смеется. Впрочем, смех обрывается, когда я, поднатужившись, вытаскиваю из-под плиты ящик с орехами и фруктами. Тогда царевич молча подходит, наклоняется, помогает открыть. И, щурясь, долго на меня смотрит. Конечно, вся еда свежая.

– Зачем тебе изображать богиню, ведьма? В Уруке это было понятно, но сейчас ты должна молить о свободе. Тебе известно, что сделает с тобой мой отец? – насмешливо спрашивает царевич.

– М-м-м, я помню Рахотепа ребенком. Он по-прежнему любит вымазаться в меду и?.. – Я замечаю, как темнеет лицо царевича, и усмехаюсь. – Ладно-ладно, все, молчу. Не гневайся, царевич, возьми вон финик.

Он берет меня за руки и разрезает веревки.

– Не думай, что я смилостивлюсь и отпущу тебя, ведьма.

– Меня зовут Хилина. А ты так и не назвал свое имя.

Он отдает приказ о привале. Потом оборачивается, бросает:

– Зубери.

Эхат устраивается рядом со мной и угощается вяленым мясом. Я тоже. Воины смотрят на нас, потом бросают жребий, кто попробует «ведьмину еду» первым. А после с удовольствием хрумкают фруктами.

– Финики раньше были крупнее, – смеется кто‐то.

– И слаще, – вторят ему.

– Между прочим, царевич, не сбился ли ты с пути? – насытившись, уточняю я. – Этот коридор ведет вглубь подземелья, ходов наружу там нет.

Мгновение он молчит, впрочем, весьма красноречиво. Потом говорит:

– Вернемся к развилке. Если, конечно, великая богиня не соблаговолит перенести нас на поверхность.

Все смотрят на меня. Кто‐то смеется.

Я пожимаю плечами.

– Хорошо. Если дашь мне сменную одежду – тогда подумаю.

Мгновение тишины, потом новый взрыв смеха.

– Богине надоело ее роскошное платье, – улюлюкает кто‐то.

– Натерли золотые сандалии, – вторят ему.

Зубери же находит в мешке тунику и бросает мне.

– Давай, богиня, раздевайся.

– Отвернитесь, не то заколдую. – Я подмигиваю.

Они и правда отворачиваются. В самый последний момент, дружно. Еще и Эхат встает и заслоняет меня от них. Наверное, тоже опасается, что заколдую.

– Незачем возвращаться, царевич, – разобравшись с одеждой, говорю я. – Слева будет коридор. Узкий, но мы пройдем. Там короткий путь к ближайшему выходу.

Зубери ногой отшвыривает мои золотое платье и сандалии, словно это клубки змей. Потом снова связывает мне руки и командует сбор.

– Царевич, а зачем твоему повелителю Юнан? – Я кое‐как забираюсь на Эхата – тот лишь молча подставляет мне шею.

– Разве не справедливо забрать вашего царевича, как вы забрали нашего? – отзывается Зубери.

– О чем ты?

Взгляд Зубери полыхает ненавистью.

– О моем брате, ведьма! О том, которого твой царь отдал в жертву вашему богу.

– Та-а-ак, – выдыхаю я и наклоняюсь к уху Эхата. – Мардук?

Лев кивает.

– Твоему богу доставляет удовольствие ежегодно напоминать мне, как брат страдает, – продолжает Зубери. – Будет правильно…

– …поступить, как он? – Я поднимаю голову и смотрю на царевича – не прямо, не в глаза. – Давай, Зубери, бери пример с моего безжалостного брата. Бери пример с Мардука, он научит тебя, как насиловать, убивать – и знаешь, чему еще? Вечному безумному голоду, утолить который ты не сможешь никогда. У Мардука не нутро, а кровавая бездна. Станешь таким же. Все становятся.

– Еще слово, ведьма, и я вырву твой грязный язык.

Мне не страшно… Ладно, признаюсь, немного страшно. В общем, больше я не говорю ни слова. И молчу остаток дороги до поверхности. Меня по-прежнему мутит, то и дело накатывает слабость. Но паники больше нет. Лена шепчет Шамирам, что все будет хорошо, мы справимся. Шамирам отвечает, что если не справимся, то уж царевича в нижний мир точно прихватим. Ее это успокаивает.

Зубери удается не заблудиться – я лишь раз предупреждаю о ловушке против галлу.

Мне чудится голос Земли – гулкий, сочный и пока тихий. Она повторяет: «Ты вернулась, дитя».

– Да, мама, – шепчу я, и каменный свод нагревается, будто теплые объятия.

Наверное, у меня лихорадка. Нечего было пить вчера! И разбазаривать силу направо и налево. Да, я уже не Лена, но больше и не Шамирам. Хилина.

Ночью в пустыне холодно и звездно. Я просыпаюсь оттого, что продрогла. А еще, наверное, от света – после темноты подземелий даже мерцание звезд ослепляет. Снова очень хочется пить. Болит голова, ломит связанные руки.

Я думаю, что здесь, наверху, могла бы позвать духов. Хотя бы попытаться. Однако придется в таком случае победить Эхата. Он был слабее меня – раньше. А сейчас? Не уверена.

Слева из-за камня показывается скорпион, аккуратно огибает мою тень, а потом и лежащего рядом льва. Невдалеке мелькает черный змеиный хвост.

«Почему твой муж не пришел за тобой, Шамирам?»

Я смотрю на звезды. В ушах звенит голос Уту: «Тебе нравится? Я сделал их для тебя».

– Он не придет. Мы в ссоре.

Лев смотрит очень внимательно.

«Придет. Он твой муж. Если он нападет, я буду защищать своих людей, Шамирам».

– Каким же образом?

Эхат против Дзумудзи? Моська против слона.

Лев скалится в ответ.

– Он не придет, – повторяю я. – Эхат, зачем? С тобой я не ссорилась. Ты же понимаешь, я тоже буду защищать своего человека. Царевича Юнана.

«Ты сама сейчас человек, – в голосе бога презрение. – Ты слаба».

– Люди склонны к отчаянным поступкам, – насмешливо напоминаю я.

– Замолчи, ведьма! – приказывают мне. Голос мужской, но незнакомый – наверняка кто‐то из воинов Зубери.

Для верности мне закрывают рот ладонью. Очень хочется ее укусить, но я чувствую холод клинка у шеи.

Меня снова накрывает паника. В голове остается лишь одна мысль: надо было брать на пир шокер.

Ну да, как бы я сейчас им отбивалась, связанная?

Не царевич, а кто‐то из его воинов ставит меня на ноги, прижимает к моей шее кинжал и говорит на ухо:

– Ты можешь очаровать нашего господина, ведьма, но не его верных слуг.

Я пытаюсь успокоиться. В памяти, как назло, всплывает промозглый вечер, когда у гаражей меня подкараулил Серый. Ну спасибо, Лена, не могла бы ты сейчас забиться в угол и бояться там?

Впрочем, Шамирам не лучше. Она боится клинка, не хочет в нижний мир и напоминает, что мужчине не обязательно быть спереди, чтобы меня изнасиловать. Воины очень любят быть сзади. Особенно в Черном Солнце. Не зря же иштарцы сравнивают их с псами.

– Без языка ты будешь куда скромнее, – говорит другой голос, тоже совсем близко. – И все еще похожа на вашу блудливую богиню.

Эхат рычит. Меня начинает трясти. Я снова чувствую себя беспомощной, маленькой, жалкой.

– Кефет, отпусти ее. – Из темноты появляется Зубери. – Немедленно. Это приказ.

Его слушаются – я падаю перед царевичем на колени и пытаюсь отползти в сторону. Ноги ватные, я вся одеревенела, только дергаюсь бесполезно и плачу.

Мне даже в голову не приходит звать духов. Не уверена, что сейчас смогу. И посмотреть на этих мужчин, проверить, действует ли на них мой взгляд, – потому что, если действует, я не сдержусь. А это в разы хуже насилия. Наверное.

– Она принадлежит повелителю, – продолжает царевич. – Если с ее головы упадет хоть волос, любой из вас поплатится жизнью.

– Господин, она всего лишь блудница! Разве не справедливо будет попробовать ее и нам?

Хоть уши затыкай. Так я никогда не успокоюсь.

– Ума лишился? – холодно отвечает Зубери. – Она слишком ценна.

– А мы – нет? Разве мы, прошедшие с тобой столько земель, не ценны?

– Умолкните! – рявкает царевич.

Эхат задумчиво смотрит на меня, потом становится рядом с Зубери.

– Она ведьма! – рычат воины, кажется, в унисон.

И кто‐то из них добавляет:

– Она уже очаровала тебя, господин!

Зубери гладит рукоять меча. И властно приказывает, не скрывая раздражения:

– Вы замолчите сейчас.

Тот воин, кажется, Кефет, бросает на меня ненавидящий взгляд, потом поворачивается к остальным:

– Видите! Наш господин не в себе. Мы знаем наш долг.

– Ваш долг – подчиняться мне! – рычит Зубери, выхватывая меч.

Остальные делают то же самое, Эхат припадает на передние лапы, от его рева у меня на мгновение закладывает уши.

– Она даже льва очаровала! – восклицает, кажется, Кефет.

Я сжимаюсь, в панике пытаясь придумать, как теперь быть.

И тогда у костра появляется еще одна фигура – эффектно соткавшись из песчаного вихря.

– Тебе чем‐то не угодила моя жена, смертный? – с улыбкой говорит Дзумудзи. Его лицо спокойно, даже благостно. – Удивительно. Раньше она легко находила путь к вашим сердцам. – Потом бог переводит взгляд на меня и улыбается. – Любимая, наконец‐то я тебя отыскал!