Смертная

Глава 13 Неправые

Солнце здесь такое яркое, что смотреть больно. Я и не смотрю – сижу в тени беседки вроде античного портика и слушаю журчание фонтана. Другие звуки словно умерли: сад пуст, потому что никто не посмеет тревожить богиню. Особенно после того, как эта богиня позорно сбежала от царя с криком: «Мне надо проветриться».

О-о-о, стыд какой!

А что? Не умею я играть без текста! В конце концов, я не писатель, а актер. Или стилист. Наверное, все‐таки стилист, потому что играть у меня фигово получается. Конечно, с форой «богиня может все» никто не уличит меня во лжи. Никто даже не посмотрит удивленно вроде «А ты точно богиня, а не испуганная девчонка?». На богиню же нельзя смотреть.

Но я чувствую, что веду себя неправильно. Жрицы переглядываются, отовсюду шу-шу-шу, а Верховная несет какую‐то дичь, якобы объясняя мои слова. И царь…

С царем еще хуже. Откуда мне было знать, что он меня в спальню поведет? Я на аудиенцию шла – разве их не в кабинете или, на худой конец, в гостиной проводят? Почему сразу спальня?!

Да, сглупила. Видела же, как здесь Шамирам изображают. Странно, что этот царь не полез ко мне… На самом деле странно. Он же тот самый смертный из рассказа мальчика-матрешки, любовник Шамирам? Ради которого она сыграла в ящик. Да?

«Хилина, я не знаю», – призналась Лииса, мой суфлер. Когда она говорит, ее слышу только я. И вижу тоже лишь я. А она, похоже, может читать мои мысли. Но не все, а только те, в которых я к ней обращаюсь. Говорит, это мыслеречь и ею все боги владеют. Ничего удивительного, все нормально.

У меня голова кругом. Боги, ну конечно! Свет вместо крови у нее, а богиня тут я. С ума сойти!

Без Лиисы я бы точно не справилась. Это она объяснила, что меня ждет во дворце. И подсказала, как следует вести себя богине: гонора побольше.

Но царь, он же близко, получается, знал эту Шамирам, да? Или история с самопожертвованием ради любви – миф? Если верить ей, то похожая на меня богиня действительно жила среди смертных. Но ведь это невозможно.

Я все ждала, когда царь воскликнет: «Самозванка!» – и позовет стражу. Здоровенные мужики с копьями – ужас! Я старалась на них не смотреть, пока шла по тронному залу – а он длинный, кошмар! Старалась, но не получалось. До сих пор страшно.

Мне нужен союзник в этом дурдоме, я это еще утром поняла. Лииса шпионит на Дзумудзи, а этот «матрешка» уж точно действует не в моих интересах. Какой он гордый был в кафе! Высокомерие через край. Наверняка и глазом не моргнет, если я облажаюсь и угожу в рабство. Или, не дай бог, в тюрьму. Есть же здесь тюрьмы? Наверняка. Может, еще и смертная казнь?

Господи, что сделают с самозваной богиней, когда обман раскроется? А он наверняка раскроется, не могу же я так долго… прости господи, богом притворяться! Ох, меня точно казнят. Во что я только ввязалась!

Нет, Лиисе верить нельзя. Она, наверное, потому такая милая, что должна втереться ко мне в доверие. Точно, лисичка, я тебя раскусила. Буду с тобой предельно осторожна.

Но как же тогда быть? Где найти человека, которому можно доверять? И который объяснит, что здесь, черт возьми, происходит?!

У меня даже мелькает мысль очаровать какого‐нибудь мужчину. Вот как мне страшно! Царь бы идеально подошел. Я в спальне решила: если полезет ко мне, я… так и сделаю.

Но он как будто боялся меня даже сильнее, чем я его. Эта Шамирам, наверное, была та еще стерва. Ха-ха, может, он тоже думал, что я на него накинусь? Да уж!

А ведь красивый. Очень. Сразу видно: царь. Стать такая… ну, царская. И мускулы – никогда не любила качков из фитнес-клубов, но тут же глаз не отвести! Так и хочется взять его за руки, погладить жгуты мышц. Неужели настоящие? Такой Геркулес, наверное, врагов одной левой…

А еще, если быть совсем честной, что‐то во мне отозвалось, когда он впервые сам посмотрел мне в глаза. Я тогда очередную глупость сморозила и сразу взгляд отвести не успела. Так вот, что‐то было в нем. Что‐то родное. Я тогда поскорее выкинула это из головы, но сейчас вспоминаю – снова накрывает. Как будто мы с царем давно и близко знакомы. Словно старые друзья – только оба позабыли.

Да уж, друг. Не знаю даже, как зовут.

Новости он на меня как из рога изобилия вывалил. И поглядывал еще так, мол, ну? Госпожа, гневаешься? Нет? А почему?

Судя по всему, Шамирам умерла лет двадцать назад. Она была богиней любви, и почему‐то из ее смерти следует, что рождаемость в стране упала. Царь меня умолял вернуть все как было, а то на носу очередная война. Солдат нет, копье в руки дать некому. Шамирам, помоги!

Логика меня, признаться, убила. Я даже попробовала возразить: царь, ты это, посчитай – ребенку надо родиться, вырасти. Подождет ваша война? И вообще, при чем тут любовь? Или Шамирам еще и за рождаемость в ответе? Какая многофункциональная богиня!

Царь упорно меня не слышал. Любое мое возражение он встречал очередной порцией самоуничижения, которая немедленно затыкала мне рот. Слышать «этот недостойный» и «несчастный смертный» вместе с постоянными попытками упасть на колени было невыносимо. Я бы все сделала, лишь бы поскорее со всем покончить.

Еще царь повинился, что двадцать лет назад, стоило Шамирам скончаться, он повел войска на соседнее царство. Оно нарывалось! Честное слово! И вообще – он так утешался. К тому же война закончилась победой. Пусть эти… как их там… короче, знают наших!

Дурдом. Вишенкой на торте стал какой‐то Мардук, которому царь теперь поклоняется. Точнее, поклонялся. Больше не будет. Ведь великая госпожа вернулась, и Мардук больше не нужен. Госпожа всех спасет!

Тогда я и сбежала. Слушать, кого и как нужно спасать, оказалось выше моих сил. Я даже Лиису попросила исчезнуть, потому что она принялась суетиться: «Хилина, ты в порядке?» А что, похоже? Мамочки, тут война на носу, а мне надо как‐то рождаемость повысить. Как?!

Вот я и забилась в какой‐то садик, где сижу уже битый час. Одна. Успокаиваюсь. Журчит фонтан, одуряюще пахнут цветы. Их много вокруг – алые, розовые, желтые. Похожи на маргаритки, которые не как ромашки, а садовые – словно помпоны с ароматом ванили.

Сижу, как в магазине духов, медитирую. Вся, наверное, пропахла ванилью. Вдох – выдох. А что еще делать? Обратно к царю идти? Так он снова меня жалобами нагрузит. Ха, а если потребует явить чудо? Что тогда делать? Богине же полагается по щелчку пальцев чудеса являть! Тогда я пропала. Ладно, еще чуть-чуть посижу и буду решать, что делать. Соберусь с силами, как следует поразмыслю и что‐нибудь придумаю. Я всегда нахожу выход. Хоть какой‐нибудь! Найду и сейчас.

Но мысли скачут, и, вместо того чтобы искать решение, я закрываю глаза и тоскливо надеюсь, что открою их уже дома. Никаких богов, холод и родная московская слякоть. Красота! Чем мне прежняя жизнь не нравилась? В ней из чудес были только мой ненормальный взгляд и мужская одержимость. А не вот это все…

Внезапно меня больно толкают. А точнее, роняют и падают сверху, но это я понимаю, только когда открываю глаза. Черт, моя спина! И плечо. О-о-о, да чтоб вас всех!

Кстати, о мужчинах. Нигде от них спасу нет! Этот еще и воняет. И лохмотья… Бр-р-р, встань с меня сейчас же! Может, у тебя еще и вши? Хотя нет, они вместе с блохами от такого запаха скончаются в конвульсиях. Фу-у-у!

Лежит. Тяжелый, гад. Еще секунду я терплю, потом интересуюсь:

– Ты меня с кроватью не перепутал?

Он вздрагивает, изворачивается – и отталкивает меня. Да так брезгливо, как будто это от меня воняет и вдобавок это я на него упала, а не наоборот! Вот… нехороший человек.

– Между прочим, больно, – ворчу я, потирая плечо и пытаясь распутать подол. Красивое платье, надеюсь, не порвал?

– Больно? – Голос у мужчины, то есть юноши – вряд ли он намного старше меня, – в общем, хриплый, скрипучий. Неприятный. И тон высокомерный такой – бр-р-р, мерзкий. Прям как у Дзумудзи. – Хочешь знать, девка, как больно будет, когда тебя обратно в гарем поволокут? И потом, когда узнают, что ты была с мужчиной?

Чего?

– Ты сам на меня свалился. – Я все‐таки распутываю подол. Ой, черт… – И платье порвал! Не зашьешь теперь…

Он смеется – звук еще более неприятный, чем его голос. Лучше б молчал. А ведь каков красавец: в лохмотьях, волосы спутанные, тощий. Натуральный бомж. Что он забыл во дворце? А высокомерия на целого царя хватит. Противный какой.

– В гареме не будут разбираться, – сообщает он мне, успокоившись. И тут же приказывает: – Пошла вон отсюда.

Что-о-о? А вот возьму и не пойду!

– Хоть бы извинился.

– Я? – Сколько изумления в голосе, вы послушайте! – Перед тобой?!

– Ты. Передо мной. Ударил, платье порвал, ведешь себя по-свински. Я не знала, что это твой сад. Тут нигде не написано. Теперь из принципа не уйду, пока не извинишься. Ясно?

Он снова смеется. Смех не стал менее мерзким, но звучит теперь удивленно, словно этот оборванец поверить не может в то, что слышит.

А после говорит:

– Ты сошла с ума?

– Встречный вопрос: ты всегда так с девушками? Что, извиниться язык отсохнет?

– Да как ты… со мной разговариваешь… Пошла вон, или тебя рабы сейчас же утащат!

– Хам.

– Блудница.

– Чего-о-о?!

– И дура.

Забывшись, я смотрю ему прямо в глаза. По спине пробегает холодок: что‐то с ним не так. Не понимаю, выражение какое‐то отсутствующее, хотя лицо – да весь вид этого парня – ясно показывает, как он ко мне относится.

Лена! Опомнись! Ты уже минуту на него пялишься!

Было б на что.

А он все стоит с оскорбленным видом. А… Погодите. Я же богиня! Где почтение к моей неземной особе, а? Может, и он какой‐то местный бог? Ну, как я.

– Мне звать рабов? – И вид такой… Что‐то с его взглядом… Да он же смотрит не на меня! Точнее, в мою сторону, но словно вскользь и…

– Ты слепой, что ли? – вырывается у меня.

Он отшатывается. А я чувствую, что краснею: точно слепой. Получается, он об меня просто споткнулся.

Ох, надо извиниться – я же не знала!

– Не была бы ты женщиной, – тем временем говорит он, да с таким презрением, что я тут же задыхаюсь от гнева, – я бы тебя ударил. А теперь пошла вон.

Ну вот. Извиняться уже не хочется.

– Да пожалуйста. – Я встаю. Медлю, но потом все‐таки спрашиваю: – Ты хоть кто?

А мне в ответ:

– Во-о-он!!!

– Да иду я, иду, не кричи. Подвинься, ты мне проход загораживаешь.

Он резко выдыхает и стучит кулаком по стене. На ней нарисован воин с копьем, и мне чудится, что от удара он вздрагивает.

– Дура, да не туда! Там царские покои.

– Я в курсе, я оттуда пришла.

У него лицо такое при этом делается… непередаваемое.

– Блудница, – цедит он с таким презрением, что меня передергивает.

– Подвинься.

Он не просто отодвигается, он от меня отшатывается, как от прокаженной.

– Ты б помылся, красавец, – говорю я, проходя мимо, – а то пахнет от тебя, как от помойки.

Некрасиво веду себя, знаю. Но он первый начал!

Процессия Шамирам медленно, как белоснежная змея, ползет от дворца по площади Звезды к храму. Золотом сверкает в центре ее паланкин, искрится радужными всплесками алмазов и сапфиров. Я смотрю на него с вершины лестницы у дверей зала приемов. Все придворные здесь, стоят в почтительном отдалении. Мы провожаем богиню, и я уже сейчас ловлю любопытные взгляды советников, их слуг и даже рабов. Слух о том, что Шамирам все еще ко мне благосклонна, разлетелся по дворцу. Мы час провели с великой госпожой в покоях наедине – что еще должны думать люди?

В небе кружатся чайки, их крики больше не режут слух. Боль ушла, стоило успокоиться, ни следа не осталось и от обреченного ужаса. Вместо него во мне теперь ярко цветет надежда. Быть может, я все‐таки смогу сыграть в эту игру с богиней. Быть может, смогу доказать, что полезен. Быть может, я все еще ей интересен?

Тут я невольно вспоминаю, как Шамирам, сказав, что хочет прогуляться по дворцу – одна, – ворвалась потом в мою спальню. Раскрасневшаяся, в порванном платье. «Я в саду упала. Все в порядке».

С кем же ты упала в саду, моя госпожа?

Я уже отправил слуг узнать, но пока не добился ответа. Кто бы это ни был, он не получит ни венец, ни трон. Я царь, и благосклонность богини будет моей. Я хитрее тебя, Шамирам, был и буду. Мне удалось отправить тебя в нижний мир на двадцать лет. Я попытаюсь сделать это снова.

Оглушительная боль вдруг стискивает голову и выбивает воздух из груди. Крик замирает на губах, руки-плети беспомощно повисают – спрятанный за поясом кинжал не достать. Я бы упал, но кто‐то держит меня, кто‐то, кого я не вижу. Его губы прижимаются к моему уху, в нос забивается песок, я давлюсь кашлем и слышу:

– Что, Саргон, решил: все закончилось? Глупый смертный.

Я сгибаюсь, пытаюсь вдохнуть и одновременно вытолкать из себя песок. Грудь горит, голова вот-вот лопнет от боли, но разум на удивление ясен. От Шамирам пахнет медом, а вот песок…

– Господин Дзум-м-мудзи?

Придворные застыли изваяниями, равнодушные, спокойные. Наверняка чары застят им глаза.

Я наконец проталкиваю в себя воздух. По лицу струится пот, щиплет глаза.

– Чт‐то… вы хотите?

– Славь меня, царь, – усмехается голос. – Ну же. Ты был готов ноги ей целовать – а я что же? Меня ты почитаешь меньше?

– Чт‐то? – Я сплевываю песок.

О Небо, за что мне это? Дзумудзи не трогал меня все эти годы – и вот является вместе со своей женушкой. Да оставите вы меня в покое или нет?

– Помнишь, ты предлагал мне своего сына, Саргон? Я хочу его. Принеси его мне в жертву сегодня же вечером. Тогда ты проживешь эту ночь. Если же нет… Хочешь знать, что я сделаю с тобой? Что мечтал сделать, когда она целовала тебя у меня на глазах?

– Согла… сен.

– Согласен? Ничтожный смертный, разве я о чем‐то тебя просил? Ты сделаешь это, или я убью тебя – с превеликим удовольствием. А потом обращу твой город в песок… Хотя что тебе до города? Ты ценишь лишь свою шкуру. – Голос становится тише, словно отдаляется. – Зря Шамирам оставила тебя в живых. Ты не достоин ее жалости, ничтожный смертный.

Я падаю, кашляю кровью, а воздух разрезает испуганный крик:

– Повелитель? Господин!

Опомнились. Теперь бегут ко мне – придворные, слуги, рабы. Стража успевает раньше, окружает. Кто‐то зовет лекаря, кто‐то протягивает мне руку. Я отмахиваюсь, снова сплевываю кровь. Во рту горько, в висках стучит боль.

– Найдите моего сына. И приведите ко мне. Сейчас же!