Смертная

Глава 33 Свободная

Это похоже на сон – затянувшийся запутанный кошмар, в котором меня мутит, голова раскалывается, а онемевшие руки стягивают веревки.

Сколько можно? Я так устала. Пожалуйста, довольно!

Сон не желает кончаться. Подо мной не колючий песок, а гладкие каменные плиты. Взгляд скользит по стрельчатому потолку вместо звездного неба. Серебряные узоры сияют на стенах, обрамляя хрустальные пластины, в которых отражается невозможная сцена: Дзумудзи на коленях чертит пентаграмму кровью. На алтаре перед ним свиток, от которого веет душно-сладкой благодатью Эа. Дзумудзи окунает пальцы в серебряную чашу, полную серой грязи – его крови, а дух-прислужник, один из ветров, выжимает на нее мертвого петуха, точно мокрую тряпку. Птичья кровь течет, смешивается с божественной благодатью – кап-кап-кап. Это и мое тяжелое дыхание – все, что нарушает торжественную тишину.

Я смотрю и не могу поверить. Быть может, кто‐то из воинов Зубери ударил меня по голове? Это должна быть галлюцинация. Зачем богу пентаграмма? Дзумудзи, презирающий смертных и все, что с ними связано, готовится к кровавому обряду? Для чего?

Воздух горек от дыма, во рту гадкий привкус пыли. Горло саднит, шея, похоже, опухла. Меня душили. И делал это не человек.

– Зачем? – хриплю я.

– Закрой рот, смертная, – отвечает Дзумудзи, не отвлекаясь от пентаграммы. – Или замолчишь навеки.

Голова кружится, мысли вязнут, словно мухи в меду. Что происходит? Почему он так со мной говорит? Услышать эту угрозу от Зубери нормально – для него я марионетка Саргона, развратница, рабыня, подарок для отца. Царевич еще был со мной слишком мягок, что его воины, конечно, не оценили.

Где они? Я в храме Дзумудзи. Что я здесь делаю?

Он назвал меня смертной – поэтому я все еще связана, избита и… Но пентаграмма?

Мне чудится, что Лена и Шамирам склоняются ко мне слева и справа. Они шепчут, перебивая друг друга. «Он хотел меня убить», – говорит Лена, и я вспоминаю вихрь на площади. Шамирам усмехается: «Он решил, что я человек». Но ведь так и есть, я действительно человек. Дзумудзи ненавидит людей. Презирает. Пыль под ногами – вот что для него смертные.

Сморгнув слезы, я смотрю на каменное сердце – оно мягко сияет в вороте туники Дзумудзи. Нет, это должен быть сон. Дзумудзи не способен мне навредить. Он не стал бы душить меня. И мараться кровавой магией смертных тоже. Нет, невозможно. Бессмысленно.

«Он говорил, что сделает все, что я попрошу, – напоминает Шамирам. – И обманул».

Я с трудом сажусь. Мне хочется умереть – так плохо и больно никогда еще не было.

– Дзумудзи, прошу, – мой голос тихий и усталый, – объясни, что происходит.

– Я приказал тебе молчать, – зло повторяет Дзумудзи, по-прежнему не глядя на меня.

Дух-ветер смущенно отводит взгляд. Мне его даже жаль: не дело слуге вмешиваться в ссоры господ. Но у Дзумудзи нет смертных жрецов, они бы сейчас и бровью не повели. «Спорят боги, значит, так надо», – уверены люди. Духи же исполняют законы Отца, а по ним мы, его дети, не должны ссориться. Когда боги враждуют, люди страдают, но духи мучаются куда сильнее – их мир буквально разрывается на части.

Я поднимаю руки: запястья опухли и покраснели, под веревками виднеются ссадины. Странно, что я их почти не чувствую.

– Дзумудзи, за что? Чем я успела прогневить тебя за шестнадцать лет жизни в другом мире? Да, из Урука я тебя прогнала, но…

Он бросает на меня свирепый взгляд и перебивает:

– Ты пленила мою жену.

– Что?

У меня кружится голова, к горлу подкатывает тошнота. Лена и Шамирам снова начинают говорить в унисон – каждая свое.

Лена напоминает о разговоре в кафе: странный рассказ о любви богини к смертному. Каменное сердце, найденное на подушке – и исчезнувшее, стоило мне прогуляться по Уруку. Жертвоприношение Юнана. Настойчивая просьба прийти в храм.

Шамирам вспоминает, как Дзумудзи ненавидит людей. Ему проще поверить, что смертная колдунья завладела силой его жены, забрала ее красоту, назвалась богиней, присвоила Урук, чем увидеть правду.

Кусочки головоломки встают на места.

Я снова смотрю на свиток.

– О, Дзумудзи…

Он морщится, ловит мой взгляд.

– Ненавижу тебя, смертная. Когда моя жена освободится от тебя, ты познаешь такую боль и такое страдание, какие неизвестны никому из рода человеческого!

Я молчу. Мне нечего ему сказать. Как и Эа, наверное, – иначе зачем она дала ему этот свиток? Представляю, как все было. Наверняка после слова изгнанный из Урука, рассерженный и растерянный Дзумудзи примчался к ней требовать ответа. Как сумела смертная воспользоваться могуществом богини? Почему до сих пор жива? Эа, наверное, долго смеялась. А если он и ей рассказал про плененную жену, то неудивительно, что не стала спорить. Эа вообще никогда не спорит. Она дождется, пока ты сам убедишься в собственной глупости. Например, с помощью бесполезного свитка. Интересно, наблюдает она сейчас за нами?

Пентаграмма сияет, когда Дзумудзи принимается читать заклинание. Громко, с выражением. Эа, тебе весело, сестра?

Шамирам с Леной вновь склоняются к моим ушам. «Подыграй», – ухмыляется Шамирам. «А что стало с Зубери? – напоминает Лена. – Как мы доберемся до пустыни? Вокруг только слуги Дзумудзи».

Пентаграмма гаснет. Свиток вспыхивает и пеплом осыпается на алтарь. Дух-ветер ставит чашу на пол, кладет рядом измочаленного петуха и пятится, пока не оказывается у стены, где падает ниц.

Дзумудзи пораженно смотрит и молчит.

– Ну и? – сердито говорю я.

Дзумудзи хмурится.

– Не понимаю…

Опыт подсказывает: надо подождать. Когда‐нибудь до него дойдет. Примерно в следующем столетии.

– Эа сказала, этот обряд разделит богиню и смертную, – медленно произносит Дзумудзи. Он избегает смотреть на меня. – Не понимаю. Эа никогда не лжет.

– Она именно так и сказала: «разделит»?

– Да, если… – Дзумудзи запинается. И наконец смотрит на меня. Его глаза расширяются. Как по-человечески! – Нет, – выдыхает он. – Нет!

Я молчу. Мне почти его жаль. Почти.

Только руки связаны у меня, ломает тоже меня, а еще мутит, буквально выворачивает от слабости – тоже меня.

– Нет! – стонет бог, и храм содрогается в унисон его крику. – Нет, этого не может быть!

Опыт показывает, что он еще и привыкнет. В следующем тысячелетии.

– Дзумудзи! – рявкаю я. Не так‐то просто перекричать бога. – Заткнись и развяжи меня.

Он действительно замолкает и смотрит так, что мне и впрямь становится его жаль: словно у него забрали смысл жизни. Словно та, кого он любил, сравнялась с насекомым. Или нет, с пылью под ногами. Глиной – из нее же Мать лепила смертных.

– Мне больно, – тихо говорю я и поднимаю руки повыше. – Пожалуйста, освободи меня. Слово сейчас меня убьет.

Дзумудзи не шевелится. Вместо него ветер на коленях ползет ко мне от стены и осторожно, словно я стеклянная и от резкого движения могу разбиться, распутывает веревки, вместо того чтобы перерезать. Хотя кое-кто мог бы просто пожелать.

Я пытаюсь улыбнуться духу.

– Можно мне воды? У вас есть?..

Мгновение спустя он с поклоном подносит мне серебряный кубок. Вода ледяная, но невозможно вкусная.

– Благодарю.

Дух отползает обратно к стене. Я разминаю руки, пытаясь не взвизгивать от сотен иголок – в ладони возвращается кровь. Больно, как же больно!

– Шамирам? – шепчет Дзумудзи.

Надо же! Не прошло и тысячелетия.

– Хилина. Богиня Шамирам осталась в прошлом, – терпеливо поясняю я. Потом прямо смотрю на него и спрашиваю то, что давно хотела узнать: – Дзумудзи, зачем ты привел меня в этот мир? Что тебе нужно?

Он выдыхает. В глазах та же боль.

– Что ты наделала, Шамирам!

– Стала человеком.

– Шамирам!

– Хилина.

Он вздрагивает, словно его ударили. И тут же взволнованно восклицает:

– Ты должна уйти!

Нет, ну правда – не прошло и тысячелетия, а мы уже приказываем и требуем. Что еще я тебе должна, лживый бог?

Дзумудзи быстро добавляет, будто в ответ на мои мысли:

– Ты должна вернуться. Я немедленно возвращу тебя в твой мир. Сейчас. Да. Сейчас!

И, вмиг оказавшись рядом, хватает за руку. Я едва не вскрикиваю – запястье словно в тиски сжали. С большим трудом у меня получается спокойно попросить:

– Отпусти, мне больно.

Он снова вздрагивает.

– Шамирам…

– Отпусти. Мне. Больно.

Он отшатывается. Смотрит на следы от пальцев на моем локте – сейчас они красные, но скоро посинеют. Да, боги значительно сильнее людей. И пораженно шепчет:

– О Небо…

– Дзумудзи, ты слышишь меня? Что тебе от меня нужно?

– Ты человек. – Он опускается на колени, закрывает лицо руками. Всхлипывает. – Человек! О Небо!

Не-а, не слышит.

Я устало сажусь рядом. Помедлив, беру его за руки и терпеливо говорю:

– Да, человек. И у меня нет столетий, чтобы подождать, пока ты успокоишься и придешь в себя. Дзумудзи, пожалуйста, объясни, в чем дело. Ты нашел меня в другом мире. Ясное дело, не потому, что соскучился. Тогда почему?

Он замирает, точно кролик перед удавом. И смотрит на меня с такой болью, что его даже жалко.

– Шамирам, я… Годы без тебя были как…

– Дзу, пожалуйста, давай без лирических отступлений. Я вот-вот сознание потеряю. Мне плохо, я вчера сдуру выпила какую‐то дрянь на пиру, потом проснулась у Зубери, и это было не самое приятное пробуждение в моей жизни. Кстати, что с ними? Ладно, потом. Зачем ты пришел за мной? Ну же. Отвечай.

Он отводит взгляд, смотрит на руки. Я поздно понимаю: наши статуи в храмах стояли в такой же позе, разве что не на коленях. Давным-давно, когда Дзумудзи еще был богом плодородия, а я – его женой.

– Отец хочет уничтожить людской род.

– Что, опять? – вырывается у меня. – А как же Мать? После прошлого раза она же… – Я запинаюсь. Смотрю на Дзумудзи – как он на меня не смотрит. – Отец поручил это тебе, да?

– Да.

– Когда?

– Через два месяца.

Мне хочется побиться головой об эти замечательные, хрупкие на вид хрустальные панели. Хочется запрокинуть голову и спросить Отца, какого ляда ему теперь‐то неймется? Что, кто‐то из людей случайно выругался его именем?

– Поэтому ты должна вернуться, – продолжает Дзумудзи. – Ты же теперь смертна. О Небо, Шамирам! Ты смертна! – Он снова всхлипывает. – Ты умрешь!

– А тебя Мать прихлопнет, когда проснется, – вырывается у меня. – Вот незадача! То есть ты хотел, чтобы я уговорила Отца передумать?

Он все‐таки на меня смотрит. И теперь сквозь боль проглядывает нечто, очень похожее на разочарование, потому что вот эту Шамирам Отец слушать не будет.

– Ясно, – бормочу я. – Ладно. Два месяца, говоришь?

– Шамирам, ты должна вернуться!

– Тебе я ничего не должна. И нет, я не собираюсь возвращаться. Мой дом здесь. Спасибо, что пришел за мной и напомнил об этом. – Я отпускаю его руки и снова оглядываюсь. – Дзумудзи, ты позволишь воспользоваться помощью кого‐нибудь из твоих духов? Мне нужно попасть обратно в пустыню. Я обещала свою защиту царевичу Юнану. Из-за моей глупости он попал в плен.

– Нет.

Вот так просто: нет, и все.

Я оборачиваюсь. На Дзумудзи страшно смотреть, а это значит, он пережил стадию шока и успешно добрался до той, где ураган и вихрь пытаются уничтожить все живое, ибо один истеричный бог ужасно расстроен.

– Ладно. Сама справлюсь. – Я встаю. – Увидимся через пару месяцев, Дзумудзи. Ты своего добился: я что‐нибудь придумаю насчет Отца. Обещаю. От этого теперь зависит моя жизнь.

– Ты же умрешь! – гремит голос бога.

У меня начинает звенеть в ушах.

– Дзу, прошу, потише. Я вот-вот оглохну. Да, умру. Когда‐нибудь. Я человек, и это в порядке вещей. Разве не этот самый порядок ты так ценишь?

– Я не позволю, – Дзумудзи действительно понижает голос. – Шамирам, я люблю тебя! Я не могу тебя потерять.

О, ну начинается!

Я наклоняюсь, обнимаю его лицо ладонями. Он закрывает глаза, потом утыкается лбом мне в грудь. «Надо же, и не смущает его, что я человек. Раньше бы от омерзения передернуло – касаться смертной. А теперь – смотрите-ка!» – фыркает Шамирам. «Помолчи», – говорю я ей и глажу волосы Дзумудзи. Никакой эротики – с нею покончено, но мне все же приятно: красивые золотые кудри скользят между пальцами, как шелк. Я тоже хочу уткнуться в них носом, вдыхать аромат луговых трав, вспоминая, как хорошо нам было вместе когда‐то. Давным-давно.

– Я люблю тебя, – повторяет он.

– Дзу, прошу, – я стараюсь говорить мягко, – отпусти.

Он запрокидывает голову. Глаза сияют, в них плещется боль.

– Шамирам, ты мой смысл, любовь и жизнь. Мой свет и моя тьма. Я существую для тебя, я твой до скончания времени. – И с прежним упрямством добавляет: – Я не позволю тебе умереть.

– А как же порядок и закон Отца?

Он качает головой, словно говоря: «Важна только ты. Ради тебя можно пойти даже против Отца. Против кого угодно».

«Ты как клещ, – думаю я. – Присосался ко мне и не отпускаешь».

– Дзумудзи, я не твоя игрушка. Не вещь. Пожалуйста, прекрати обращаться со мной, как хозяин.

Теперь в его взгляде растерянность.

– Я никогда…

– Всегда, Дзу. Ты не меня любишь, а себя. Ты вбил в голову эту чепуху про смысл, жизнь и так далее. Влюбился в образ прекрасной богини, которой давно уже не существует. А может, никогда не существовало. Я не она. Прошу, пойми это и отпусти меня. Уверена, нам обоим станет легче.

Он хмурится.

– Не понимаю.

Я глажу его щеку.

– Дзу, ты отказал мне, когда я просила о помощи. Помнишь?

– Ты хотела умереть!

– Нет. Я хотела стать смертной. Это не совсем одно и то же.

Он качает головой.

– Шамирам…

– Ты пришел за мной спустя годы, Дзу, только когда я тебе понадобилась.

– Я пытался научиться жить без тебя, – выдыхает он.

– И не хотел спускаться в нижний мир, – усмехаюсь я. – Очень тебя понимаю, это неприятное место. Но пожалуйста, не говори, что любишь меня. Я тебе не верю. Странно, что ты сам себе веришь – после всего.

– Я бы спустился. – Он опускает взгляд. – Я бы остался там ради тебя. Шамирам, я лишь думал, что, вернувшись, ты снова попытаешься стать человеком! Я не мог позволить тебе умереть.

Мне становится смешно.

– Как мало ты меня знаешь, Дзу. Я всегда своего добиваюсь, так или иначе.

– Я отдал тебе свое сердце. Как еще мне доказать свою любовь? – озадаченно говорит он.

– Сердце. – Я улыбаюсь. Отдал, потом забрал. – Ты позволишь?

Я снимаю каменную подвеску с его шеи. Дзумудзи касается губами моих рук – одной, потом другой. Интересно, замечает ли он сам, как его при этом передергивает?

– Оно твое, любимая. Всегда.

Я убираю шнурок, сжимаю в руках камень. Дзумудзи наблюдает, в глазах беспокойство. Наверное, ждет, что я швырну его сердце на пол и объявлю, что оно мне не нужно, – так уже было однажды. Но я сжимаю камень, и в моей ладони он сияет сначала едва-едва, потом все ярче.

– Давно следовало это сделать. Прости, что не понимала раньше. Я была тщеславна и глупа.

– Шамирам, что ты?..

Я подаюсь вперед, прижимаю хрупкую, маленькую звезду к его груди.

– Ты свободен, Дзумудзи.

Он вскрикивает – у меня снова закладывает уши. Звезда тонет в его груди, и я скорее чувствую, чем слышу: «Тук-тук. Тук-тук…»

Вот и все.

Осторожно, медленно я отодвигаюсь, потом встаю. Звон в ушах стихает. Храм перестает дрожать, Дзумудзи потрясенно кладет руку себе на грудь, словно не может поверить, словно не слышит это «тук-тук».

Пора уносить отсюда ноги, потому что с него станется снова вырвать сердце и швырнуть его мне с криком: «Я сказал, оно твое!»

– Прощай, Дзу. Постарайся не устроить конец света раньше времени. Буду очень тебе признательна.

Он всхлипывает – и простирается передо мной ниц.

– Шамирам, умоляю! Одумайся! Живи!

Я делаю неверный шаг назад. Потом еще. Сглатываю подступающие слезы и заставляю себя улыбнуться.

– Помнишь, что ты сделал, когда я точно так же молила тебя? – Он вздрагивает, и я отвечаю сама: – Ничего.

Потом отворачиваюсь и ухожу – равно как и он тогда. Совесть меня почти не мучает. Почти.