Смертная

Глава 19 Сомневающаяся

Ладонь под пластырем саднит. От пота, наверное, кровь ведь давно остановилась. Я нахожу в рюкзаке спрей для ран, снимаю пластырь и старательно обрабатываю царапину – не хватало еще подцепить какую‐нибудь местную лихорадку. Тогда не только конспирация коту под хвост – боги же не болеют, – но еще и я сама рискую копыта откинуть. Как здесь с медициной? Что‐то мне подсказывает: не очень.

О чем я только думала, когда сунулась в этот мир, не сделав расширенный курс прививок?! Я слышала, такие есть для поездок в южные страны. Слышать‐то слышала, но значения не придала. А знала ведь, что здесь жарко. Наверняка и местные болезни имеются – к которым у меня, конечно же, никакого иммунитета нет.

Что уж теперь! Хоть аптечку не забыла. Привыкла ради мамы в поездки таскать огромную косметичку и сумку с таблетками. В Сочи мама с гарантией кого‐нибудь встречала и принималась суетиться: «Лен, как я выгляжу?» А еще с гарантией заболевала не иначе как от волнения. То простуда, то отравление, то солнечные ожоги. Я еще в детстве отлично научилась о ней заботиться. Уверена: если бы мама отправлялась в другой мир, я про расширенный курс прививок точно бы вспомнила.

Прилепив новый пластырь и убрав в рюкзак телефон, я иду в гардеробную – соседняя комната, смежная со спальней. Удобно, можно обойтись без жриц. С трудом отведя взгляд от роскошных тканей (боже, эта золотая невесомая сетка – тоже платье?), я нахожу простую льняную тунику и долго потом мучаюсь с поясом в попытке спрятать шокер.

Наверное, я совсем дура. Мало того что сама полезла в другой мир – словно не знала, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, – так еще и ходила безоружная! Тут ведь у каждого выхода по двое мужчин с копьями. Стоит кому‐то из жриц заподозрить неладное… Впрочем, шокером я тоже не отобьюсь. Но хоть какая‐то защита.

И этот царевич. Я же совсем ему не верю! Больше того – я его боюсь. Один раз он на меня уже напал. С ножом! А если вспомнить ту, первую встречу в саду – да он же на голову отбитый, этот Юнан. Он агрессивный. И слепой к тому же – на нем мой взгляд не сработает. Я, конечно, не буду никого очаровывать в случае насилия, но вот если меня убивать станут – не уверена. И если с теми же стражниками у меня теоретически есть шанс, то Юнан – дохлый номер.

А еще он хитрый! И ему‐то я доверилась, рассказала правду. И он, кажется, поверил. Ну еще бы: кровь для местных, похоже, железный аргумент.

Господи, что же делать? Он сын царя, значит, большая шишка. А я дома насмотрелась на больших шишек. Высокомерные, уверенные, что им все можно…

Хм, но его же в жертву хотели принести…

И что? Мало ли какие тут дворцовые интриги! Зачем, зачем я в это впуталась? Возлюбленный богини – это же наверняка титул. И я дала его царевичу, которому все про меня известно. Который может уничтожить меня одним словом!

Только если он такая большая шишка, почему в саду я его встретила одетым в лохмотья? Местный хиппи? Возможно. Но почему тогда без последователей? Где была его свита, в конце концов?

Ладно, Лена, погоди с выводами. Ты ему не веришь – и правильно делаешь. Незачем верить всяким высокомерным личностям, которые сначала бросаются на тебя с ножом, а потом говорят, что́ ты должна, по их мнению, делать. Но поговорить с ним стоит. Точно. И шокер у меня под рукой.

Я застегиваю широкий пояс из золоченой кожи, уже представляя, как буду в нем преть на полуденной жаре. Но осторожность прежде всего! Уж лучше поздно, чем никогда.

Ладно, я готова. Где тут кормят?

Это, пожалуй, даже смешно – но в саду. То есть я одна вчера трапезничала по-тихому в спальне. Именно трапезничала, потому что стол мне собрали – мама не горюй. Там даже засахаренные цветы были. Но я или витала в собственных мыслях, или волновалась, вдобавок аппетита в жару никакого, так что я ограничивалась фруктами. Зато теперь есть очень хочется.

А вот богине и ее возлюбленному, что бы это ни значило, стол накрывают помпезно – на террасе, где разбит маленький, но уютный висячий сад. Как и во дворце, здесь журчит фонтан, и на беседках-портиках изображены воины. Правда, в компании ягуаров. То ли они играют, то ли дерутся, то ли это такая местная казнь. У ягуаров морды очень одухотворенные, у мужчин лица, наоборот, свирепые.

Примерно такие же они у жриц, окруживших беседку. Что‐то, судя по возгласам, с медом не задалось: то ли он не нужной температуры, то ли консистенции, но девушки шипят друг на друга, а в воздухе витает напряжение. У нас проблемы, Хьюстон!

Мне удается к ним подойти незамеченной. Юнан стоит у стола с лицом таким же одухотворенным, как морды нарисованных ягуаров. Я невольно отмечаю, что его переодели – тоже в лен. И что ему идет. А еще запястья перевязали. И нацепили на них широкие золотые браслеты. Напоминают рабские, как в «Аладдине».

– Оставьте нас, пожалуйста, с царевичем одних.

Стоит мне это сказать, не повышая голоса, как воцаряется тишина. Слышно даже, как в кустах у золотых перил балкона поет обалдевшая от жары птица. Хрипло так, пьяно. Очень соответствует моему состоянию. Еще немного на этом солнцепеке, и у меня случится удар, так что надо поскорее от жриц избавиться.

– Как прикажете, великая госпожа, – наконец шелестят девушки.

И на коленях уползают вон из сада. На коленях. Ползком. Даже голов толком не подняв. Я смотрю на них – может, от жары галлюцинации? Да, богиня здесь, конечно, но можно же поклониться, встать и спокойно уйти. Зачем так‐то?

Потом вспоминаю про Юнана и оборачиваюсь. Он лежит у стола – тоже лбом в мраморные плиты пола.

– Ну уж ты‐то! – вырывается у меня. – Встань, пожалуйста. Они ушли.

– Стражники у дверей в сад, – тихо отзывается царевич.

Я оглядываюсь.

– Нет там никого. Что? Могу по кустам посмотреть – вдруг кто‐нибудь подслушивает?

Он наконец поднимается, и я замечаю на его губах улыбку.

– Не стоит великой госпоже лезть в кусты. Мы будем разговаривать тише. И молиться небу, чтобы нас не подслушали.

Ох, думаю я, если это небо тут за все в ответе, я б ему высказала свое искреннее мнение о местных порядках. А что? Может, оно так и работает? Куда отзыв написать? У кого требовать компенсацию?

– Я сказал что‐то смешное? – хмурится замерший у стола царевич.

– Ну что ты. – Я невольно замечаю, что мое кресло напоминает этакий трон в миниатюре – золоченое, с подлокотниками в виде морд ягуаров и ножками – звериными лапами. А вот царевичу выдали стульчик, весьма похожий на табурет. – Садись, пожалуйста.

– Я не могу сесть вперед богини. И ты зря прогнала жриц, Хилина. Я не смогу тебе прислуживать. Впрочем, если ты ничего не имеешь против испачканного медом платья…

Черт, ну конечно! Уже сев, я оглядываю стол и поскорее встаю.

– Прости, не подумала. Что тебе налить? Да сядь, наконец, нет же никого!

– Хилина! – На лице царевича мелькает испуг. – Богиня не может…

– Богиня, как я понимаю, может делать все, что пожелает. Так что тебе налить? – Я беру первый попавшийся кувшин. – О, это вино такое? Цветами пахнет.

– Это мед. – Юнан с недовольным видом все‐таки садится. – И я не советую тебе его пить.

– Думаешь, отравлено? – Я взбалтываю содержимое хрустального кувшина. Мед? На «Дюшес» похоже.

– Отравлено? – повторяет Юнан так, словно я невероятную глупость сморозила. – О нет. Вот если бы я пил это один…

– А что, у тебя много врагов? – интересуюсь тоном «я у мамы дурочка».

Юнан замирает. Удивительно – первый раз вижу, чтобы человек вот так, на глазах, цепенел.

– Да.

– Что – да?

– Много. – Я наливаю в золотой кубок воды и ставлю перед Юнаном. Тот на ощупь быстро его находит. – А с тех пор, как ты назвала меня избранным великой богини, еще больше.

– Почему? – Я наливаю воды и себе, стараясь не обращать внимания на аппетитные блюда, от которых стол буквально ломится. Есть очень хочется, но лучше все насущные вопросы решить сейчас, ни на что не отвлекаясь.

– Потому что избранный великой богини почти всегда претендует на трон, – холодно, даже надменно объясняет царевич. – Предыдущим избранным был Саргон, наш царь.

– Твой отец? – Я вспоминаю, как этот Саргон настойчиво интересовался, кому я хочу отдать венец. – Но разве не проще подождать? Ты же царский сын, трон и так будет твоим. Или у тебя есть старшие братья?

– Нет, – дернув щекой, отвечает Юнан и надолго замолкает.

Я смотрю, как он пьет, явно желая потянуть время. Ну извини, интриган, пусть тема тебе и неприятна, но должна же я хоть немного понимать, что творится в местной игре престолов. Раз уж сама теперь в ней участвую.

– Нет – это значит, братьев нет? Или трон не достанется?

– И то и другое. – Юнан ставит пустой кубок на стол. На него тут же падает солнечный луч, но царевич не щурится.

– Погоди, но как это возможно? Или власть здесь с помощью богини передается? На кого она укажет – тот царем и будет? Так?

Юнан неожиданно улыбается.

– Так. Но не всегда. Великая госпожа Шамирам долго не вмешивалась в порядок наследования, и трон переходил от отца к старшему сыну. Конечно, если она пожелает, царь отдаст свой венец ее избраннику. Но это не обязательно.

– Я-я-ясно, – тяну я. Интересно, что мне все это дает? Власть – да. Опасность – наверняка.

– Но даже великая богиня не стала бы дарить трон слепцу, – добавляет Юнан, в его голосе слышится горечь.

– А почему? – удивляюсь я.

Тут царевич поднимает голову и поворачивается в мою сторону. Пустой, стеклянный взгляд скользит мимо, а тонкие губы кривятся.

– Ты правда не понимаешь или желаешь посмеяться?

– Не вижу повода для смеха. Ну, слепой ты – и что?

– В твоем мире слепцы могут получить власть?

Я фыркаю.

– О, царевич, в моем мире власть получает тот, кого изберет народ. Слепой, глухой – лишь бы популярный!

Юнан хмурится.

– Не могу поверить.

– Еще бы. У вас не так, я понимаю. И все же поясни: ты слепой. Чем это мешает? Сделать нового наследника сможешь, голова на месте, а читать-писать – наверняка же есть советники. Так в чем дело?

Юнан бормочет что‐то, потом криво улыбается.

– Ты забыла кое-что важное. В твоем мире нет войн?

– Есть. И что?

– Ты дева. – Он кивает. – Откуда тебе знать? Я не могу повести армию в бой. Я слаб. Слабак не может быть правителем. Ничтожество вроде меня приведет страну к гибели и навлечет гнев богов на свой народ.

– А-а-а… – Конечно, здесь же наверняка холодным оружием дерутся. Да и для стрельбы нужны глаза. М-да. Неудивительно, что царь мне показался таким мощным – этот точно армию в бой бы повел. И наверняка водил. Да, он же сам что‐то такое говорил. Юнан против него – хлюпик. Но это же еще ничего не значит! – Пожалуйста, не говори о себе так, – прошу я, снова берясь за кубок с водой. – Ты не ничтожество и не слабак. Разве грубая сила решает все?

– А разве нет? – усмехается царевич. И устало добавляет: – Ты боялась меня в спальне. Не потому ли, что думала, будто я сильнее?

Я невольно ежусь.

– Это другое. И раз уж мы про это заговорили, объясни, пожалуйста, что значит «избранный богини»? Титул, да? Он дает тебе привилегии? Надежду на трон, как я понимаю. А еще? И что требует от меня?

– От тебя? – Юнан усмехается. – От богини никто ничего не может требовать, Хилина. Люди существуют для того, чтобы служить богам.

Ну да, ну да, где‐то я это уже слышала. Верится с трудом.

– Ладно, тогда давай прямо: мне нужно будет с тобой спать? Для конспирации. В смысле, для поддержания роли богини.

Удивительно, как еще этот царевич может скривить губы! И какие говорящие у него получаются улыбки. Эта, например, одновременно самоуничижительная и любопытствующая.

– А ты бы хотела?

Я окидываю его взглядом. Услышать такой вопрос от человека, который только что называл себя слабаком и ничтожеством и вроде бы вполне искренне, подразумевает лишь один ответ. И озвучивать его я не собираюсь.

– А ты будешь аккуратным?

О, мне кажется или у нашего царевича порозовели скулы? Хм, а с каких пор он стал «нашим»?

– По-твоему, я похож на грубого варвара, который впервые встретил женщину?

Мой черед удивленно молчать. При чем тут варвар?

– Я понимаю, что ты это спросила в насмешку, – тоном невинно обиженного добавляет Юнан, – но, конечно, я был бы нежен. Ты вряд ли нашла бы мое общество приятным, ведь я наверняка не так искусен, как твои прошлые мужчины, но, естественно, я бы старался.

– Нет у меня никаких прошлых мужчин, Юнан. Мне шестнадцать, я девственница. Я спросила только потому, что кровь, как я поняла, – это мой билет на эшафот. Если после секса… Ты чего?

– Ты не можешь быть невинной! – тоном этой самой невинности, только поруганной, заявляет царевич. Вид у него при этом такой, что мне очень хочется его сфотографировать. Но телефон остался в рюкзаке. Эх! – Я тебе не верю.

Мне становится смешно.

– Даже не знаю, как тебе это доказать. А почему не веришь? Я настолько распутно себя веду?

– Ты себя видела? С твоим лицом? С лицом Шамирам? Девственница? – Юнан качает головой. – Это была бы очень смешная шутка, будь это правда.

– Тогда можешь смеяться, потому что это правда, – решительно говорю я.

Вместо смеха он ошеломленно молчит с минуту. А потом вдруг спрашивает:

– Но ты же боялась меня – значит, кто‐то тебя уже брал?

– Брал? Насилие так тут называется? – Я сжимаю кубок, пуская солнечные зайчики по столу. – Пытались, ты прав, мое лицо к этому располагает. И тем не менее мужчин у меня еще не было. Так что если у богини с избранным как‐то там предполагается страстный секс, то придется нам обойтись без него. Или как‐то разыграть? Потому что настоящая ночь любви нам с тобой не светит. И не потому, что ты мне не нравишься. Хотя я бы сто раз подумала, прежде чем лечь в постель с мужчиной, который на меня с ножом напал.

– Ну и назвала бы своим избранным кого‐нибудь другого, – тут же огрызается царевич.

– Это, например, кого?

Он пожимает плечами.

– Разве мало достойных юношей? Ты же выбрала слепца…

– Далась тебе эта слепота! – говорю я чуть громче, чем нужно. Ну правда, слепой – и что с того? Говорит о себе так, словно из-за этого он не человек.

Юнан словно голос теряет: открывает беззвучно рот, как рыба. Потом хватает пустой кубок, прижимает к губам, кривится.

Я тянусь через стол и наливаю ему еще воды.

– Ты могла выбрать царя, Хилина. Это было бы правильно. – Юнан медлит, но потом его голос звучит так, словно он объясняет прописные истины ребенку: – Вдобавок он красив. Его любила великая богиня. Наверняка он умелый любовник, ты была бы с ним счастлива. И под его защитой.

– Защитой? – Я вспоминаю этого самого царя и не сдерживаю усмешку. – Ну и что бы сделал этот умелый любовник, когда узнал бы, кто я на самом деле?

Юнан открывает было рот. И тут же, хмурясь, закрывает.

– Использовал бы меня, – заканчиваю я.

Юнан кивает.

– Это так. Но ты была бы под защитой.

– Сдается мне, я уже под защитой Дзумудзи. Счастливее меня это не делает.

Царевич усмехается. А потом вдруг спрашивает:

– Ты веришь, что тебя не буду использовать я?

– Нет, – тут же отвечаю я. Конечно, не верю, не настолько же я глупа.

Юнан хмурится и озадаченно спрашивает:

– Тогда почему ты назвала меня своим избранным?

– Потому что Верховная жрица об этом заговорила, – с досадой отвечаю я. – Мне пришлось кого‐то выбрать, вот я и назвала тебя. Десять раз уже об этом пожалела. Я боюсь тебя, Юнан. Ты собираешься меня использовать?

Глупый вопрос – кто ж признается! Наверное, поэтому Юнан смеется.

– Нет, Хилина. Если бы и хотел, как бы, по-твоему, у меня это получилось?

Я тоже усмехаюсь. Действительно, как? Что за глупый вопрос!

– Например, ты мог бы выдать меня жрицам.

– И меня бы тут же казнили за хулу на великую богиню, – серьезно говорит Юнан. – Хилина, ты, верно, не понимаешь. Раз я слеп, то должен был умереть еще младенцем. Но я сын царя – таких не убивают, даже слепых. Однако у меня нет друзей, нет союзников. Пока не появилась ты, меня ждала очень незавидная судьба сгинуть в пыточной у царя Черного Солнца, который ненавидит моего отца. Мне выгодно внимание великой богини. А значит, я ни за что тебя не выдам. Это почти как рыть на охоте яму и самому свалиться в нее. Прошу, поверь мне.

Моя очередь молчать. Поверить? Да, хочется. Очень. Но я понимаю, что царевичу выгодно говорить именно это. И обмануть глупую девчонку – тоже.

Однако мне нужен союзник. Если я сама не доверюсь, то ничего не выйдет.

Но как же страшно!

– Это если забыть, что я обязан тебе жизнью, – добавляет Юнан.

– Ты? Мне? Почему?

Он усмехается.

– Не скромничай, Хилина. Ты вступилась за меня перед самим великим богом.

Я кусаю губы, вспоминая, как убеждала себя сделать вид, что я в домике и своя шкура дороже.

– Теперь моя жизнь принадлежит тебе, – со спокойной торжественностью объявляет Юнан.

– Че-го?! – У меня дыхание перехватывает от неожиданности. – В смысле принадлежит?

Он тихо смеется.

– Ты можешь не быть богиней, Хилина. Но я сделаю все, что ты скажешь.

Конечно, так я и поверила!

– Да? А почему тогда ты раньше требовал, чтобы это я сделала, как скажешь ты? «Закрой дверь, сбеги со мной…» – насмешливо напоминаю я.

– Потому что тебе нужна была помощь, – отвечает Юнан, и его голос звучит растерянно. – И это было бы правильно.

– Ясно. Не делай так больше, – настойчиво говорю я. Потом, помедлив, добавляю: – Пожалуйста. Хорошо?

Он улыбается, на этот раз почти расслабленно. И вдруг протягивает руку через стол, находит мою ладонь и накрывает своей.

– Не бойся меня, Хилина. Я сделаю для тебя все, что в моих силах.

Я смотрю на его руку.

– Ты так и не сказал, нужно нам спать или нет? И что вообще делать? Я никак не разберусь – как живет богиня? Все говорят: «Как пожелаете». Но так же не бывает!

– Неужели в твоем мире богам говорят, что делать? – поднимает брови царевич.

– В моем мире нет богов! В смысле… Они к людям не спускаются. И вообще… Сложно все. Но не так, как здесь!

– Что ж, тогда твоя непочтительность понятна. Ты теперь тут хозяйка, Хилина. Ты действительно можешь делать все, что пожелаешь. Никто из жриц не решится подглядывать за богиней, особенно если она это запретит.

– А-а-а! – Это я не подумала. Значит, надо запретить. – Поняла. – И, осторожно освободив ладонь, переплетаю наши пальцы. – Спасибо, Юнан. Я, наверное, глупа, раз верю тебе, однако я тоже сделаю для тебя все, что в моих силах. Но если ты меня предашь, тебе будет стыдно!

Он усмехается.

– Ты очень мила, Хилина. Кажется, я скоро пожалею, что так откровенен с тобой. Служить тебе на ложе было бы честью.

– Слу… Эм, не, давай… все‐таки без этого. – Хорошо, что он не видит, потому что я наверняка покраснела.

– Теперь я верю, что ты невинна, – улыбается царевич. – И прости, что напугал тебя ранее.

– И во дворце обзывался, – капризно напоминаю я. – Все-все, забыли. Союз. – Я сжимаю его пальцы крепче, потом отпускаю. – Давай уже завтракать. Умираю с голоду!