Слуга Государев 2. Наставник

Глава 8

Москва

13 мая 1682 года

— Что я здесь делаю? А ты? — сказал я, стараясь не показывать свою растерянность.

Сработало. Девица смутилась.

— За тобой следила, — сказала Анна и потупила глаза.

Да, на пороге комнаты патриарха стояла Анна, служанка Настасьи. Смущение у Черноглазки быстро сменилось строгим и требовательным выражением лица.

Я же судорожно думал, что с этим делать. Свидетелей же не оставляют? Нет, это не вариант. И дело даже не в том, что я не хочу убивать девушку. Ее кровь резко меняет характер моего поступка. Пока я себя преступником не считаю. Напротив, я словно бы разведчик, который собирался разоблачать высокопоставленного крота. Но убью девушку, и все — я убийца.

Да и грех великий — убивать. А убивать такую красоту — грех десятикратный.

— Что ты хочешь? — спросил я напрямую.

— Если возьмёшь меня себе во услужение, я никому не поведаю, что видела тебя здесь, в палатах патриарха, — а вот последовал и шантаж. — По твоей воле меня барыня хлестает. Грозилась палками бить. Она может, она… Власы по утру обрезать мне будет. Лучше смерть мне, чем такое.

— Поговорим об этом в другом месте, — сказал я.

— Но как жа…

— Не нынче, я сказал! — жестко припечатал я, и девица, явно не покорившись, состроила недовольную мину, но всё же замолчала.

Я же спешно собрал письма, запихнул их себе за пояс.

Взял девушку под руку и стал её увлекать прочь от комнаты патриарха — в этот раз она не сопротивлялась. Замок же просто навесил сверху. Разве же не увидит патриарх пропажи бумаг? Так чего скрывать, что кто-то захаживал. Ну а захочу скрыть, так по отпечаткам пальцев точно искать не будут.

Вдали, на Красной площади, слышалось хоровое пение, звенели колокола: наверняка началось шествие, Крестный ход. Многие даже и из священнослужителей с любопытством смотрели на происходящее со стен Кремля. Так что на меня никто внимания не обращал. А девушка шла следом. И вот на неё могли бы обратить внимание (особенно те, кто знал, что это Настасьина служка), но уж больно красочное представление должно быть на Красной площади.

Это как… салют на праздник города.

— Кто тебе приказал за мной следить? — спросил я, как только мы, покинув царские палаты, отошли в сторону конюшен.

— Никто, — отвечала девушка.

— Тогда зачем ты за мною по пятам шла? — повторил я свой вопрос иначе.

— Так сказывала я. А пошто… что жа ты так на меня смотрел? С чего настроил против меня Настасью? — вопросом на вопрос ответила Анна. — Забьет она меня и делов. А нет, так власы подрежет, еще чего. А то не видел никто, яко ты глаза протирал на мне.

Да-а-а. Только сейчас я рассмотрел синяк под глазом у девушки. Так вот о чем она пыталась мне сказать — Настасья нравоучает свою служанку, чтобы та… А что, собственно, та? Понятно, что одна девушка увидела конкурентку в другой девушке. И может убить даже служанку?

— И что же от меня хочешь? — спросил я.

— Посватайся до Настасьи! — не сразу ответила Анна. — И не гляди на меня боле!

— А то что?

— А то расскажу, что ты забрал бумаги у… у Патриарха! — с вызовом сказала девушка.

Но даже вымолвила это не сразу — шутка ли дело, я у самого владыки из хором что-то забрал.

— Тогда мне проще тебя убить, — спокойным тоном сказал я.

Анна ошатнулась неловко в сторону, будто бы намереваясь бежать.

— Слушай меня! Не буду я тебя убивать. Но и ты забыть должна о том, что я был в палатах патриарха. Тем паче, что он скоро о том узнает и без твоей подсказки, — сказал я и попробовал улыбнуться, чтобы показать свое дружелюбие. — Пойдем в мои покои, расскажешь о себе. Может, придумаем, что с тобой делать.

— Позором покрыть меня желаешь, полковник? — с опаской спросила Анна, однако все же поплелась за мной. — Как это с мужем в ночи быть?

— Тогда оставайся! — сказал я и ускорился, будучи уверенным, что девица бежит за мной.

Между тем, Крестный ход закончился. Продолжались приготовления к очередной вылазке к боярским усадьбам. Эти действия стрельцов красноречивее любых слов говорят в пользу того, какие намерения у людей, и что слова патриарха не такое уж и влияние имеют на людские умы.

Сверху, выходит, взывают к миру, а мы готовимся совершить новое «путешествие». И оно так же наверняка не закончится без боя.

— Сказывай, что да как! — потребовал я от Анны, когда оказался в своей комнате наедине с ней.

Девушка же первым делом нашла на сундуке две толстые свечи и запалила их от той, что уже зажёг я. Нерациональный, однако, расход «электроэнергии»… Ну да ладно, боится, видимо, в темноте со мной оставаться.

— Вот, изнова все токмо и станут говорить, что я… падшая, — сетовала Анна, присаживаясь на край кровати.

Девушка улыбнулась какой-то вымученной улыбкой, тяжело вздохнула и начала свой рассказ.

Оказалось, что девочку когда-то схватили при ответном набеге казаков на ногайцев. И она, еще будучи ребенком, прислуживала в Кремле. К царственным покоям ее, конечно, не допускали. Так и стала она прислуживать главному стряпчему Кремля, а, вернее, его третьей дочери.

— И чего ты хочешь? Более не прислуживать Настасье? — спросил я, то и дело выглядывая в коридор.

Что-то Прохор задерживается.

— Не могу я боле. На меня заглядываются более, чем на нее. Думаешь, полковник, первому тебе я глянулась… Оттого девка с ума сходит. Ни про што бьет — живога места вскорь не будет на мне. Коли ты попросишь стряпчего да пообещаешь ему чего, так он отдаст меня тебе, — раскрывала суть своего плана девушка.

— И ты досталась Настасье вроде бы как и не по чину? Девочкой взяли и для потехи к царю отправили, как дань победы над одним родом ногайским? — подвел я итог разговора.

Признаться, меня уже больше волновал вопрос, почему Прошка не приходит, а не будущее Анны. Конечно, она все также привлекательна, но, как известно, «первым делом самолеты»…

— Что ж. Оставайся здесь. Не бойся, что о тебе дурное скажут, — успокоил я Анну, начиная переодеваться в «стрелецкое».

— Отбоялась я уже. Да и Настасья, словно сорока та, понесла в клюве весть, что я легла под тебя, — обреченным голосом говорила девушка. — Сразу идти не нужно было до тебя, в дом не входить. А нынче… Чего уж. Все знают.

Ох уж эти женские интриги! Даже до конца и не понимаю, зачем я в это все ввязываюсь. Конечно, можно брать девушку «с прицепом», когда «прицеп» — это шлейф проблем, что тянется за девицей. Но это если она…

Например, если она — любовница или же возлюбленная. Я окинул Анну оценивающим взглядом. Так ли? Мой организм возликовал, говоря «Да». Разум же одернул и посоветовал не торопить события.

— Оставайся здесь. А еще лучше вот что — найди, что мне поесть. Думаю, мне, как полковнику, не откажут, — сказал я и спешно вышел.

И все-таки Прохора нет уже слишком долго. Я чуть ли не бегом направился к конюшням, где должна была стоять карета патриарха. Именно туда я и отправлял своего помощника.

Вышел из терема, с удовлетворением для себя отметил, что стоит караул. Ну, как стоит — сидит, лясы точит. Но находится же на месте. Эхе-е-е. Очень у меня много работы впереди. Как вот это разгильдяйство побороть?

— Егор Иванович, — окликнул меня дядька Никанор у входа в терем.

— Спешу я шибко, — отмахнулся я от сотника. — Все после, дядька.

— Долю твою в серебре куда несть-то? — прокричал мне вслед старый стрелец.

— В покоях моих девица будет. Приставь стрельцов к ней, кабы никто не забежал, и серебро в покоях оставь такоже! — выкрикнул я, не останавливаясь.

— Девица! Где ж ты ужо девицу нашел? Охальник! — прокричал Никанор, но отвечать я ему не стал.

Возле одной из кремлевских конюшен, рядом с Каретным двором, я увидел четырех монахов. И стояли они странно, группой, будто что-то или кого-то обступили. Сразу и не рассмотреть, но закрались подозрения…

— А ну расступись! — повелительным голосом потребовал я.

Меня не послушали. Двое монахов повернулись в мою сторону. Одного из них я признал. Это был тот самый незнакомец с повадками военного, что подходил ко мне в храме.

— Стой, полковник! Не можно тебе идти туда. Все ружье свое отдай и жди воли владыки! — потребовал монах.

Нельзя поднимать руку на священнослужителя! Но в этом человеке я видел не монаха и не батюшку, передо мной был явный вояка. Вон и теперь руки вперед выставил, намереваясь взять меня в захват.

Кто ж ты такой?

Рука мужика потянулась к моему кафтану. Я ее перехватил, стал выкручивать на болевой прием. Никто не может так вести себя со стрелецким полковником! Думать о том, стоит ли обострять, было поздно — я уже увидел на земле избитого Прохора. А за своих людей нужно всегда горой стоять. Иначе как ждать, что тебе так же будут верны? В любом мужском коллективе так. Один раз с пацанами в соседнее село драться не пойдешь, и все, ты вне общества.

— И-ух! — мощный кулак устремился мне в лицо.

Одна рука монаха была уже заведена на болевой, но он всё же, не переменившись в лице, умудрился выгнуться и пытался ударить меня другой своей лапищей.

Уворачиваясь, вынуждено отпускаю руку монаха.

— Бамс! — удар моего колена в голову ряженому бойцу получился такой, будто палкой ударили о пустую бочку.

Монах упал на спину. Готов — нокдаун. Я тут же сделал два шага назад, извлек шпагу.

— Стоять всем! — выкрикнул я, водя клинком из стороны в сторону.

Сражённый мной монах начал подниматься, но при этом поднял руку кверху, призывая своих бойцов отступиться. Они же сперва настроены были решительно. Но с ножами… Без сабли или другого серьезного «ножичка». Хотя я был почти уверен, что сейчас начнут задирать рясы, извлекая пистолеты или клинки.

— Разумеешь ли ты, на кого посягнул? — сплёвывая кровь, зло спрашивал побитый монах. — Ты на церковь святую посягнул!

— Не на церковь посягал, а на тех, кто доброго крестьянина ни про што избивает, — сказал я, взглядом указывая на приходящего в себя Прохора [слово «крестьянин» используется в понятии «христианин»].

— Этот рылся в скарбе патриарха! — сказал один из мужиков в рясе так, словно его наблюдение оправдывает всё то, что сделали с Прохором. — Ты, как его начальствующая голова, покарать повинен. Коли такого нет — ты, полковник, заодно с татем.

— Ты как? — спросил я у Прошки, когда он уже смог присесть.

— Спаси Христос! Тумаков получить от божьих людей — всё одно, что баба приласкает, — разбитыми губами усмехался Прохор.

— Стоять! — прикрикнул я на монахов, которые в едином порыве дёрнулись продолжить свои воспитательные мероприятия относительно Прохора.

— Разумеешь ли ты… — вновь было дело начались нравоучения с примесью угроз, но я их осёк.

— Я всё разумею! Нечего учить учёного! Владыка где? — жёстко говорил я.

— Говорить с владыкой будешь, когда я вздёрну тебя на дыбу. Твой стрелец грабежом промышлял, а ты его покрываешь. Стало быть, заодно. А то, что полковник названный… так назовут иного! — говорил побитый.

Он явно ощущал острую обиду. По всему было видно, что вообще-то монах считал себя серьёзным воителем. А я его в два приёма уложил — и уж точно роль побитой собаки ему не нравилась.

Нажил я себе врага, по всему видно. Однако, если собака лается и так и норовит укусить, то намного рациональнее будет договориться с её хозяином, чем что-либо объяснять псу. Пусть на цепь посадит.

— Мне потребен разговор с владыкой. Знаю, что этот разговор потребен и ему, — решительно сказал я, подавая руку Прохору, но при этом продолжая отпугивать своей шпагой сердитых псов.

Побитый монах стоял на ногах и ненавидящим взглядом буравил меня.

Я вновь сделал большую ставку, возможно, даже пошёл ва-банк. И отступать никак нельзя.

— Ну, пошли! — тоном, ничего доброго мне не предвещающим, сказал побитый монах.

— Прохор, иди в полк и обо всём молчи, — приказал я, и Прошка, хромая на обе ноги, поплёлся прочь.

Его никто не останавливал. Теперь уж я — главная цель этих людей. Меня они жаждут покарать. Но явно не своими руками. Может, и простаки, но полными глупцами эти люди не были. Думаю, наверняка они теперь прикидывают, чью же сторону примут стрельцы, если прямо сейчас на меня нападут воинственные монахи. Да и монахи ли они? Явно же охрана патриарха. А может, призваны и ещё какие делишки делать.

При всём почёте и уважении к церкви, я разделял понятие «церковь» и тех людей, которые ею управляют. К сожалению, но часто так бывает, что те, кто стоит во главе социального института, наполненного святостью, сами святошами не являются.

Хотя патриархи Руси могли бы быть примером, если б сравнивать с другими. Но я-то уже знаю, что владыка Иоаким замешан в бунте. Потому и отношение к нему у меня не как к пастырю, а как к политику.

Побитый монах ещё думал, не решался действовать. Уверен, что ему сейчас очень хочется провозгласить команду «фас» и для себя, и для своей псарни. Но он должен сообразить: я вёл себя смело, даже надменно. Если человек ведёт себя так, будучи уверенным, что право имеет, во все времена закрадывается мысль: а может, он действительно имеет право?

Да, можно счесть, что я молодой и неразумный полковник, который, резко взлетев, поймал головокружение, утратил связь с реальностью. Вот только должны они знать, что я спас жизнь царю. Мимо интересующихся не должно пройти, что я часто присутствую на боярских собраниях. Не боярин, даже не дворянин. И именно это обязано настораживать.

Не знаю, сколько бы эта молчанка и бодание взглядами продолжались, но на авансцену наших подмостков вышло ещё одно действующее лицо.

Один из помощников патриарха, часто сопровождавший владыку, чуть ли не бегом приближался к нам.

— Архип! Вот ты где! Патриарх кличет, — сказал подошедший.

А потом он увидел, что у меня в руках обнажённая шпага, а тот, которого он назвал Архипом, стоит побитый и хмурит брови, продолжая зыркать в мою сторону.

— А что сбылось? С чего ты битый, Архип? — строгим тоном, как может спрашивать учитель, застукавший своих учеников за неподобающим занятием, спрашивал подошедший.

— Вот, стало быть, отец Иннокентий, стрелец этого полковника рылся в карете владыки, — сказал Архип, показывая на меня пальцем.

Вот как есть — стукач-первоклашка. Нажаловался-таки учителю. Сейчас к директору поведут. А потом, того и гляди, родителей вызовут. Кто у меня родители?

Вспомнился батюшка, и лёгкое настроение вмиг слетело. А как бы он действовал? А ведь я и не простился с ним, поспешил дела служебные ладить. Похоронил его без соборования, по-быстрому, словно татя какого, а не уважаемого и любимого многими человека.

Нужно будет как-то сгладить это. А то и сестренка и брат смотрели на меня, когда уезжали в Троецу, как на врага народа. Мать только… Словно прощалась. Но зря, я помирать не собираюсь, еще встретимся.

— А не посылал ли ты, полковник, ещё кого грабительствовать? Но уже в покои патриарха? — строго, требовательно спрашивал подошедший отец Игнатий.

— А вот патриарху об том и скажу! — сказал я и всем своим видом демонстрировал, что разговаривать с ними больше не намерен.

Если сейчас эти люди в рясах не захотят проводить меня к патриарху, то я сам пойду туда. И пусть попробуют остановить!

Чуть в стороне уже на наши крики стали собираться стрельцы. Мою ли сторону выберут, в случае драки? Это ещё неизвестно, но теперь сами по себе боевые люди смущали монахов, может быть, даже и останавливали.

Это как на разборку в третьем классе привести старшеклассника. Так, чтобы тот только постоял в сторонке и понаблюдал за происходящим.

— Пойдём до владыки! Но ружьё всё сдашь при входе, — потребовал отец Иннокентий.

Если требования стороны условно враждебной полностью или почти полностью соответствуют тому, что мне и нужно, то почему бы тогда не промолчать? Лучше избежать эксцессов. И без того не понятно, в какую сторону повернётся мой новый разговор с патриархом.

А что, если не пойдёт по-моему — точно уйду на Дон! Или даже попробовать южнее обосноваться? Уверен, что смогу увлечь за собой пусть не большую часть стрельцов, но даже если сотни три воинов пойдут, — это уже очень серьёзная казачья станица получится. Вон, Аньку с собой возьму, женюсь. Мало ли казаков в жены брали черкешенок, да татарок. И будем жить поживать, и… Да не смогу я так. Без государства, не смогу.

Так ли, нет ли, но это уж самый крайний вариант развития событий.

Патриарх встретил меня буравящим взглядом. Казалось, что вот-вот из глаз владыки ударят молнии. В моём воображении это даже произошло.

Владыка сидел на стуле, я же стоял напротив. Уже это позволяло усилить со стороны Иоакима нажим. Тот, кто сидит, всегда будет казаться более правым, чем тот, которому присесть не разрешали пока. Но присесть в присутствии без приглашения? Я понимал, что и без того разговор будет сложнейшим. Зачем же усугублять?

Патриарх был человеком в годах, но явно крепким. Его, по большей части, густая борода не имела «подкладки» в виде второго подбородка, и никакого большого пуза также не угадывалось под одежей. Поджарый такой старичок. Может и физическими упражнениями не брезгует, или какой работой.

Вообще, при других обстоятельствах, уверен, что у меня было бы больше уважения к патриарху. Стяжательства в нем не увидел, разумен, поджарый, а я всегда уважал людей, могущих смотреть за собой. Но вот эта возня вокруг бунта…

На входе впервые меня серьёзно обыскали. Нашли засапожный нож и его забрали вместе со всем другим оружием. Но у меня всё ещё был припрятанный в рукаве клинок. Упаси Господь, чтобы я им воспользовался.

— Ты был ли в моих покоях? — после долгой паузы спросил патриарх.

— Да! — коротко и однозначно ответил я.

Вновь пауза. Было видно, что патриарх размышляет. Нет, это не те полуразумные исполнители, которыми окружил себя владыка. Передо мной сидел человек, обладающий, можно сказать, продвинутым компьютером в голове.

— И твой расчёт на то, что я в одночасье покорюсь, токмо бы бумаги не достались боярам и малолетнему царю? — усмехаясь, спросил патриарх.

— Нет! — спокойно, при этом прикладывая немало усилий, чтобы не проявлять лишних эмоций, отвечал я.

— Вот как? — мне всё-таки удалось смутить старика. — И чем пужать меня удумал?

— А я, владыко, пужать тебя не желаю. Я уговора смиренно прошу, яко пастыря! — сказал я.

— Смиренно? — взревел патриарх. — А не бесноватый ли ты часом? Али скрытный еретик, что вознамерился хулу возложить на меня, голову христианской церкви!

— Бам! — массивный посох ударил по каменному полу.

— Коли из двуперстников, так и вовсе разговора не будет! Убью, не гледячи ни на что! — прорычал патриарх.

Я перекрестился тремя перстами. Лицо грозного владыки разгладилось. Неужто для него главное в жизни — это борьба со старообрядцами? Вон, себя хоронить собрался, так как явно не будет ничего хорошего патриарху, если бояре узнают о бумагах. Но все едино… С еретиком общаться не будет! Или я преувеличиваю?

Да, действительно патриарх может объявить меня бесноватым или еретиком. Однако тогда он и не стал бы со мной разговаривать. Взял бы да и объявил — схватили бы меня под белы рученьки, да и в храм поволокли бы бесов изгонять.

— Владыко, не о себе беспокоюсь, а о церкви нашей христианской, триединой. Не можно еретикам узреть те бумаги, кои у тебя были, — сказал я.

И все же немного угроз нужно. Хотя бы обозначить свою осведомленность о болевых точках оппонента.

— А ну, не сметь угрожать! — вновь взревел пуще прежнего патриарх.

Покраснел, а голос взвился петухом.

И тут-то он выдал себя. Наверное, если бы в этом времени была такая наука, как психология, если бы тут учили распознавать некоторые жесты и мимику людей, чтобы понимать, когда они лгут или когда эмоции у них бушуют внутри, то патриарх повёл бы себя иначе.

А так он полностью подтвердил мои предположения, что не так уж владыко и опасается, что документы станут достоянием бояр. Хотя наверняка это был бы нежелательный сценарий для патриарха.

Более всего заботит Иоакима, чтобы старообрядчество не получило в свои руки ценный приз. Это же насколько можно опорочить имя патриарха, если старообрядцы начнут распространять, да ещё и с доказательствами, что владыко сам намерен стравливать между собой христиан, что он имеет причастность к началу бунта. А значит, и кровь, пролитая за время пока ещё непродолжительного стрелецкого мятежа, лежит именно на руках патриарха.

Вот почему он сразу же невзлюбил меня. Ведь это я первым пролил кровь. А значит, переступил за ту линию, которую пытался прочертить патриарх.

— Бумаги возверни! — сделал попытку владыко, но я промолчал. — А ежели тебя не станет? Вот найдётся такой тать, который убьёт полковника?

— То у меня есть доверенные люди, которые бумаги те размножат и по всей Москве раскидают. Ну и боярам передадут, — спокойно ответил я.

Поверит или нет? Ведь мне некому доверить такие ценные и взрывоопасные документы. Тот же Прошка, пусть и проявил себя как верный мне человек — если дело коснётся уже не столько патриарха, сколько истинной веры, явно спасует.

Время нынче такое. Вера превыше и товарищества, порой, даже и семейных уз. Это Пётр Алексеевич ломать будет. И я в том ему помощник.

Нет, саму веру ломать я не хочу. А вот разделить, где кесарю будет кесарево, — это необходимо. История показывает, что теократические государства не выдерживают конкуренции с теми, где светская власть доминирует.

А для меня основное — это государство!

— Говори, чего ты хочешь! Поглядим после, выйдешь ли ты из покоев моих — али убьют тебя, как того вора, что пришёл убить меня, — сказал патриарх, сверкнув хмурыми очами.

И я оценил его посыл. А ведь действительно, можно же объявить, что я еретик, подкинуть что-нибудь… Что там у еретиков, может, кресты иные? Интересно, если будут вырезать у меня крест из груди, так это ещё и мучеником стану, лет так через триста. Так что убивать меня — ему не самый лучший вариант. Наверняка патриарх это знает, но всё-таки решил припугнуть.

— А потребно мне немного! — сказал я, приготовившись перечислять свои условия.

От автора:

Книга о нашем современнике угодившем в 1940 год. Скучно не будет! https://author.today/work/459921